Три цветка и две ели. Третий том

Рина Оре, 2019

Вторая книга из цикла «Меридея. Хроники Конца Света» непосредственно продолжает первую книгу, «Гибель Лодэтского Дьявола». В этой части романа подводятся итоги прошлого: кому-то пришло время платить за ошибки, кому-то за помощь демона. Иллюстрации и обложка книги выполнены автором. Содержит нецензурную брань.

Глава II

Лаверна

Меридианская вера гласила, что некогда среди людей жили боги, и было их великое множество. Они научили людей земледелию, наукам, искусствам и ремеслам, воинскому мастерству и укрощению зверей, а также любви, плотской и небесной… Много благого дали боги людям, сами же начали развращаться: несправедливо карать, бессмысленно бесчинствовать, похищать дочерей у отцов, жен у мужей, сынов у матерей да мужей у жен. Люди, наблюдая за ними, стали подражать божествам: почитать Пороки, пренебрегать Добродетелями. Даже когда все боги разом исчезли, люди до конца не перестали восхищаться удалью и лихостью, силой и мраком. Древние люди ставили идолов далеко не добрым богам. К примеру, бог Меркурий первоначально был безобидным богом земледелия, богом-кормильцем, — и превратился в покровителя хитроумия да обмана. В древнем мире ему поклонялись разбойники, торговцы и плуты. Меридианцы назвали его именем самую быструю планету, что была дальше Солнца, Луны и Марса, но умудрялась быстрее их облетать Гео. Меркуриалий, празднество в честь этой планеты, посвятили искусствам (ведь бог Меркурий изобрел лиру), а еще ловкости тела. Но по-прежнему, искупая грех наживы, зрелища и угощения оплачивали для горожан торговцы.

Сатурн тоже первоначально был богом земледелия, далее — времени. Этот бог пожирал собственных детей, символом его был серп, как у Жнеца, как у Смерти. За то, что он убил и съел богов, после чего на Гео наступил Золотой век, меридианцы до сих праздновали Сатурналий — дни веселья и равенства в память о золотых временах. Богиня Диана — девственница и охотница, владычица трав и зверей, родовспомогательница и воплощение юной, непорочной, девичьей красы, вдруг однажды стала, в том числе, Тривией — трехголовой богиней перекрестков, ночного ужаса и колдовских чар.

Такая богиня, как Лаверна, «родилась» у древних людей позднее — она выходила из тени, и пряталась в нее же; ее сопровождали волк и волчица, олицетворявшие душегуба и лупу, а иногда с Лаверной ходила стая волков — воров и бандитов. Ей поклонялись все те, кто вел темные дела, кто воровал, кто грабил, кто торговал своим или чужим телом, — те, кому было, что скрывать.

Здесь же стоит пояснить понятие «душегуб» — это такой убийца, какой неподобающе обошелся с телом убиенного, например, спрятал его, лишив ритуала успокоения и превратив душу в призрак. Кроме того, это растлитель и мучитель, губитель всего светлого, чистого, невинного в душах своих жертв. Меридианцы верили, что душегубы творили свои злодеяния, поддавшись нечистой силе — бесам или даже демонам.

________________

Остаток второй триады Веры прошел тихо. Тихо, за исключением ора Ангелики — девчушка росла, крепла, креп и ее голос — если она звала маму, то, пожалуй, ее слышал весь Брослос, да и Лидорос тоже. Маргарита не знала, как бы она справилась без Таситы — охотой до еды природа явно не обделила младшую герцогиню Раннор — та требовала молока и днем, и ночью, и не менее десяти раз за сутки. Зато Рагнер стал таким заботливым, таким внимательным, — позабыв на время про свои дела и делища, он проводил большую часть дня дома, в Рюдгксгафце, — играл с душкой-Айадой, играл с дочуркой Ангеликой, играл и с «любимой Грити» — никаких больше булок и слономедведокоз! Она даже стала подозревать его в измене, за что получила обиду мужа, легкую ссору и жаркое примирение.

А затем, с третьей триады Веры, грянули торжества — да одно за другим! Сперва венчались Енриити и Лорко, и едва все отошли от семидневного застолья — новая свадьба — уже Эорика и Марили. Далее наступило празднество Перерождения Воздуха, а его в Лодэнии почитали как второе после Возрождения празднество — и снова пировали так, что трещал дубовый стол. В довершение всего в Лодольце прошла десятого дня Смирения свадьба Алорзартими Баро и принцессы Алайды, Слава богу, скромная, а то Рагнер уже не мог пить, пировать и играть в свадебного короля (да неужели!).

Вечером одиннадцатого дня Смирения «Хлодия» увезла герцога Раннора, его жену, дочку, кормилицу Таситу и ее дочку Нёяну, а также Енриити, Лорко и два десятка охранителей, из Брослоса в направлении Нолндоса. Путь туда лежал среди россыпи островков, оттого даже быстроходный парусник преодолел его за пять дней. Из-за поздней свадьбы Алорзартими и Алайды начало путешествия сильно задержалось, и Маргарите пришлось выбирать: голубое-голубое озеро Каолаол или «свинячье имение». Она выбрала свиней, Енриити тоже, вернее, она выбрала могилы родителей. Таким образом, они не попали Нолндос, до какого еще нужно было добираться по реке от портового городка Дробетоса, а прибыли в другой портовый городок — Уцомос в графстве Ормдц. От Уцомоса к побережью Банэйского моря шел широкий наезженный тракт, изобилующий постоялыми дворами. Укатали эту торговую дорогу до каменной тверди, лес вдоль нее вырубили, дабы разбойники не смогли нигде прятаться, зато летом на лугах паслись овечки.

Утром семнадцатого дня Смирения, в Уцомосе, пересели на лошадей, Маргарита и Ангелика заняли конные носилки, третьей в домике нашла приют годовалая Нёяна. Иногда к Маргарите туда забиралась Енриити, и бывшие мачеха и падчерица, весело болтали обо всем на свете — чаще всего о детях и мужьях. Легкий нрав Енриити оказался очень даже кстати в утомительном путешествии. Девятнадцатого дня ей исполнилось пятнадцать — и свой день рождения Енриити Мавборог, баронесса Нолаонт, встретила в постоялом дворе у холмов графства Ормдц, чему не ничуть не расстроилась. Снег в тех краях уж почти сошел, природа возрождалась; Лорко где-то нашел первоцветы и подарил любимой супруге трогательный букетик (Рагнулечка, я тоже хочу цветы!).

Двадцать первого дня Смирения они были в королевстве Ладикэ. Там, в портовом городе Ракодая, сели на роскошную галеру, присланную королем Иваром, и через три дня оказались в столице оного королевства, в городе со сладким названием «Ммёд».

Одно из самых малых королевств Меридеи, Ладикэ, жило за счет торговли. Все его города и городки раскинулись по побережью, за ними уже начинались холмы, за холмами — Веммельские горы, самые высокие горы континента. Города менее всего напоминали нарядные городки Сиренгидии: грязные порты, за городскими стенами — поселения ремесленников, за следующими стенами — дворцы аристократов. Ммёд, столица, лежал в устье реки Иолаики, то есть фиалки. Сам город Маргарита посмотреть не успела — галера довезла их по этой реке-фиалке прямо к королевскому замку, раскинувшемуся за Ммёдом среди живописных рощ и лугов. Замок же был больше Лодольца и походил на городок для девяти тысяч обитателей.

Гостили они у короля Ивара всего два с половиной дня. Ивар Шепелявый выехал к ним навстречу, к пристани, — высочайшая честь, какой удостаивались только короли или прелаты. Властитель Ладикэ, высокий, напоминавший лицом старого бойцового пса, недавно отметил свой шестьдесят третий год — достиг второго возраста Приобщения, и от «возраста старости» его отделяло всего два года. Зато ныне он не коверкал слова! Рагнер чуть со сходней не упал, когда тот, раздвигая ртом седую бородку, нарочито широко улыбнулся: на месте выбитых зубов выросло с десяток новых — белых и крепких.

— Одна жалость — трапезничать с ними нельзя, — пожаловался он Рагнеру. — Приходится снимать… Но какая красота! Я даже посвататься надумал — к принцессе Ольге, — с удовольствием улыбался король, словно не мог насладиться улыбкой.

— И не мечтай! Ей шести еще нет! — ревниво ответил Рагнер.

— Шучу, не пыли! Внука моего, Ореба, сватать буду. Это уже не шутка!

Рагнер промолчал. Уже позднее, ближе к ночи, когда Маргарита его спросила, почему он недоволен столь почетным сватовством, он рассказал ей про проклятье королевского рода Люцглэш: при вторых родах их жены умирали в муках, принося мертвое в утробе дитя. Так умерли три супруги короля Ивара и две жены его первого сына, тоже Ивара. А Маргарита более всего удивилась тому, что, кажется, все властители Меридеи имели то или иное проклятие: проклятье Красного Короля у Кагрсторов, проклятье вторых рождений у Люцглэшов, да и у герцогов Лиисемских будто бы было проклятие смерти имени и рода, причем от отца Ивара Шепелявого к Альбальду Бесстрашному.

— Родился почти сразу же Альдриан, и в проклятье не поверили, — заканчивала она рассказ, — но более ни сынов, ни дочерей у герцога Альбальда не удалось. И первая супруга не подарила Альдриану детей, а вторая лишь одну дочку Юнону, причем первая их дочь умерла.

— Возможно, проклятье и впрямь есть… — вновь удивил Маргариту Рагнер.

— Ты же не веришь в проклятья?

— Не то что бы… Я не верю в проклятые ценности… но некоторые проклятия, вдруг… это правда? Магнус мне сказал, что вроде как демоны их исполняют, безмолвные, не как у одержимых. Мол, если проклятый тебя проклянет, то его демон с радостью исполнит задание через тот или иной срок. Вот только одно: давая проклятие, ты и себя одновременно точно так же проклинаешь — хуже можешь проклясть. Выходит, Ивар Лысый, отец моего братца Ивара, убил и свой род тоже…

— Рагнер! — испугалась тогда Маргарита. — Я тебя не узнаю. И эти разговоры… они страшные. Даже говорить не хочу более ни о каких проклятьях!

Он же улыбнулся, поцеловал ее и «уволок на ложе», исключительно ради того, чтобы не болтать о проклятиях!

________________

Двадцать пятый день Смирения стал днем отдыха от дороги. Днем король Ивар показывал гостям свою гордость — зверинец. Они гуляли по парку, в каком находились домики для животных, иногда загоны, иногда просторные клетки, иногда рвы. Маргарита не расставалась с дочкой — несла ее на руках и показывала Ангелике диковинных тварей: клыкастых вепрей, грозных медведей, волосатых зубров, величавых рысей, крикливых обезьян, роскошного леопарда, колючего дикобраза, стреляющего во врагов иглами! Но больше всего Маргариту поразил лев — он ничуть не походил на ту милую зверюшку, какую она видела в детстве на ярмарке в Бренноданне. Лев оказался таким огромным! Он съедал целую овцу за два дня, бил хвостом точно плетью и рычал так раскатисто, словно гремел гром. Его гривы, казалось, хватило бы на ковер, если не на два. А львица, напротив, не впечатляла — кошка себе и кошка, просто чересчур огромная кошка.

Рагнер и король Ивар шли немного поодаль ото всех и что-то обсуждали. Маргариту, Енриити и Лорко развлекали беседами два сына короля и его внук. Старший сын, кронпринц Ивар, являлся в свои без малого тридцать шесть лет дважды вдовцом, имел сына Ореба, а первый его сын, тоже Ивар, погиб менее года назад от потливого недуга — горячки-потницы, сжигающей заболевшего ей всего за сутки. Ореб тоже болел потницей, но, к счастью, лекари его выходили.

Кронпринц Ивар был высок, как его отец, да столь тучен, что напоминал гору — золотисто-парчовую гору, посыпанную цветными бриллиантами. Еще Маргарите запомнились его длинные, прекрасные, рыжевато-солнечные волосы. Кронпринц Ивар излучал жизнерадостность, оглушительно и заразительно смеялся, очаровывал галантностью и пленял сердца бесподобным голосом. Вчера вечером он взял арфу и исполнил для гостей несколько песен — Маргарита и Енриити заслушались, Рагнер и Лорко взревновали.

А десятилетний Ореб, сын кронпринца Ивара и внук короля Ивара, производил весьма неоднозначное впечатление — высокий для своего возраста, хилый и нескладный, не обладавший ни слухом, ни голосом, ни какими-то иными явными талантами, не умевший очаровывать, да будто бы и не желавший нравиться вовсе. Приятным или благородным его лик точно назвать было нельзя: крупный нос, впалые щеки, тяжелый подбородок, страдальческие, как у Огю Шотно, темные глаза и сальные темные волосы. Иногда, слушая рассказы старших, принц Ореб громко восклицал, повторяя на свой манер их слова — всегда одно и те же — «Убить! Да, убить!» или «Сжечь, да всех сжечь!». При всем при том, как его отец шепнул гостям, Ореб ненавидел охоту и не убил еще даже воробья — «куда там до перепелки!». И самое поразительное: малолетний принц подражал своему кумиру — Рагнеру Раннору — носил только черную одежду и звал себя Ладикэйским Дьяволом. Рагнер же от такого отражения в восторг не пришел, более того — о многом задумался.

Второй сын короля Ивара, десятилетний Ирнальф, ровесник Ореба и уже жених орензской принцессы Милирены, внешне походил на отца: выпуклые голубоватые глаза, русые волосы, короткий нос, тонковатые губы. Кушал он как старший брат — много и увлеченно, тем не менее не толстел, поскольку днями напролет занимал себя фехтованием, верховой ездой, плаванием, бегом, — крепкий и сильный, он обещал стать доблестным воителем, достойным деда и отца.

От первого супружества у короля Ивара родилась дочь, Ариана. Она замуж выходить не захотела, а предпочла удалиться в монастырь и там отмаливать грехи своего рода. В каком монастыре она ныне пребывала, как жила и чем жила, кроме молитв, родные не знали лет уж как двадцать пять.

________________

Рагнер решал в путешествии дела семейные и державные. Король Эккварт и король Вирьэлм так поладили, что затеяли создание торгового союза, Восточного союза. По их задумке, в него должны были войти Бронтая, Лодэния, Ладикэ с кантоном Сиренгидия, королевства Южной Леонии и Оренза. Отдельно требовалось согласие герцога Лиисемского, властителя практически независимого герцогства, печатавшего свою золотую монету и имевшего многочисленные порты на юге, откуда шел товар на остров Мисзоль, затем в Сольтель. Мисзоль был тем же на юге, что Утта на севере, — островом-рынком, но с особенностями. Принадлежал он Святой Земле Мери́диан, торговали там без пошлин вовсе, охраняли в городах порядок воины-монахи, там не было женщин вообще, завоевал его, изгнав безбожников, Мисзольми Баро, дед Адальберти. Остряки прозвали Утту «Великим Лупанаром», Мисзоль — «Великим Монастырем». Однако даже самые наиразвратнейшие из развратных купцов юга устремлялись в Великий Монастырь за золотом и серебром Экклесии. Словом, Восточному союзу Лиисем был жизненно необходим в противостоянии с недавно заключенным Западным союзом, союзом сверхдержавы Санделии и островной Аттардии. Вчера вечером Рагнер передал брату-Ивару послание, сегодня днем, прогуливаясь по зверинцу, они обсуждали грандиозные замыслы двух королей.

— Санделианцы и аттардии не оставили нам выбора, — говорил Рагнер. — Аттардийский Лис прямо и, как обычно, улыбаясь, заявил Зимронду, что они в своем Западном союзе, чертовом сношении слона и единорога, уже всё решили: Аттардия продает шерсть и сталь, Санделия — сахар и роскошь, Лодэния — пушнину и жирную рыбу из Малой Чаши, то есть никаких сплавов из Бронтаи и шерсти из Лодэнии. Лодэтский король должен создать склады, обязать подданных нести только туда всю шерсть, а аттардии приплывут и всё скупят — выгодно для короля скупят, владельцев пастбищ тоже не обидят, но что будут делать наши ткачи, шерстобиты и куча кто еще? С голода должны подохнуть? А вокруг санделианскими товарами всё и без того уже завалено!

— Как я понимаю, король Эккварт не согласится на эти условия, — ответил король Ладикэ. — С чего ты тревожишься за ткачей и шерстобитов?

— Это еще не всё. С каждым из королевств их союз заключит свой договор. Они делят нашу Меридею, и я знаю, как будет дальше: потом пойдут новые условия, новые и новые требования! Они втридорога продадут нам сукна из нашей же шерсти! Будут всем заправлять, всё распределять, станут королями над королями. Без Ладикэ никак не дать им твердого отпора: лишь брыкаться. Твои порты, Утта, золото и медь Сиренгидии, — без всего этого аттардии прижмут хвосты, санделианцы спрячут бивни.

— Рагнер, пойми, я не желаю входить ни в какие союзы, принимать любую из сторон, — качал своей большой головой пожилой король. — Мое королевство процветает, благодаря торговле запада и востока, а Аттардия так опасно близко от острова Утта!

— Мы обещаем тебе защиту. Я обещаю! Аттардии не свяжутся с Лодэтским Дьяволом.

— Мои порты не желают терять ни кораблей аттардиев, ни санделианских галер. Они тогда найдут другое место для торговли, не Утту.

— Ну и пусть! Без них обойдемся. Сначала будет сложно, но затем ты только выиграешь. Никуда они не денутся — приплывут в твои порты на зов золота. Санделианцы одного хотят — чтобы Лодэния объединилась с ними против Бронтаи, после они нападут. А Лодэнию ждет новая братоубийственная война — Хамтвиры ведь союзники короля Бронтаи. Спустя цикл лет всё вернется к зачину — Тидия, Орзения, Ула и Морамна вгрызутся друг другу в глотки! У нас нет выбора! Ну а ты, чего жадничаешь? У тебя же Сиренгидия теперь есть! Оренза дань тебе выплачивает! Золота у тебя — через край!

— Это не жадность, просто золота много не бывает. Да и я должен ежегодно отдавать Лодэнии почти два таланта золота — это почти пятнадцать тысяч золотых монет! И так целых пятнадцать лет подряд! Я бы сказал, что это Лодэнии легко пережить любые трудности, Бронтаю тоже можно понять… Рагнер, ты мне как сын — я сразу отказал бы любому другому. Так давай поступим: ты договорись сперва с Орензой и Лиисемом, а затем, на твоем обратном пути, вернемся к этому разговору. Я всё хорошо обдумаю.

— Думай, Ивар, иначе слон с рогатым конем и до тебя доберутся — сперва нас, возможно, затопчут, но и до тебя доберутся! Остров Утта и впрямь так опасно близко от Аттардии, а их остров, их кит-убийца, так нескромно разинул пасть на Сиренгидию!

________________

Двадцать шестого дня Смирения Рагнер и его гости взошли на галеру, любезно предоставленную королем Ладикэ, и, уже нигде не задерживаясь надолго, к сорок первому дню Смирения прибыли в Калли: миновали Сиренгидию и все города Орензы, раскинувшиеся по берегам полноводной реки Лани. Галера эта была длинна, быстра, имела два косых паруса, места для гребцов под верхней палубой, на носу — надстройку с тремя пушками, на корме — надстройку с тремя удобными спальными каютами и одной парадной залой. Были в каютах и балкончики, и отдельные уборные, и застекленные окна, и даже печки. Словом, речное путешествие выдалось удивительно приятным.

Реонданн, «Водные ворота Орензы», восстанавливали, как Рагнер и говорил. Более это место не напоминало выжженные развалины — возводили новые городские стены, крепости, портовые пристани; скоро временные жилища строителей сменят добротные дома, заработают рынки и храмы. В Бренноданне Рагнер передал послание для короля Эллы, думая обсудить его на обратном пути — если он договорится со своим главным врагом, имевшим личную обиду, с герцогом Альдрианом Лиисемским, то будет проще договориться и с королем Эллой VIII. А там и Ивар к ним присоединится — все вместе они поставят наглых аттардиев на место, все вместе изгонят санделианцев. Против аттардийского единорога и санделианского слона выступят бронтаянский медведь, лодэтский водоворот, ладикэйский дуб, орензская звезда и сокол Лиисема. Наверняка к этому странному войску присоединятся орлы Лодвара, горы Ни́борда́жда, черный волк Дертаи, акула Ламноры и сольтельский щит Нибсении. Еще Рагнер воевал за Лаа́рснорсда́жд и за герцогов Верхней и Нижней По́дений — может и их удастся примирить с соседями да объединить? А род Альдриана Лиисемского происходил из вождей Антолы…

Калли славился в Орензе как красивый городок у водопадов и двух горных озер, но и туда путешественники не поднялись — направились по горному ущелью к долине до крепости Тронт, оттуда — в Нонанданн. У него торговая дорога разветвлялась на две: на юг, к Элладанну, и на запад — к Луве́анским горам, затем к Мартинданну, а кроме того — к деревне Нола́ у самой границы двух герцогств, Лиисема и Мартинзы, к «свинячьему имению».

На исходе шестого дня Нестяжания, на исходе дня рождения Маргариты, она обняла своего дядюшку Жоля, подруженьку Беати и братьев, Синоли и Филиппа. Путь занял всего ничего: сорок один неполный день.

«Свинячье имение» преобразилось. Как Жоль Ботно и обещал, он «насотворивал чуде́сов»: залатали крышу, укрепили забор, отскоблили доски, побелили стены, заменили ставни; плющ живописно потянулся к крыше, виноградная лоза обняла решетчатые шпалеры у окон первого этажа… Более это место не напоминало убогие, разваливающиеся постройки, но навевало мысль об уединенном островке, созданном для тихой семейной жизни. Вид поутру из окон, на зеленые холмы и синие, дымные горы, невольно заставил влюбиться в этот край. Еще оказалось, что прежний владелец имения задумывал деревянный дом как временное жилище, а немного выше, уже среди леса, заложил фундамент для замка, там же посадил фруктовый сад — и деревья как раз начали плодоносить: яблони, сливы, груши, вишни, персики, миндаль, инжир, гранат и любимый Маргаритой тутовник! В лесу еще притаились заросли малины, крыжовника, земляничные и цветочные полянки; у деревни выращивали виноград. По осени делали вино, его же продавали по весне.

Единственное, что заставило Маргариту плакать — ее любимица, пегая и голубоглазая Звездочка, умерла зимой. Дед Гибих тоже почил в вечности — через триаду и три дня после кобылы — встал из-за стола, да и рухнул замертво.

— Им на старостях лет всё ж таки свезло, — успокаивал Маргариту дядя Жоль. — Не всем людя́м так свезти могёт, дочка…

Старший брат Синоли ничуть не изменился — приятный лицом, веселый, русоволосый и уже загорелый. Беати, хоть видно этого еще не было, ждала второго ребенка. Сказала, что сразу понесла, как две восьмиды назад перестала кормить грудью. Их дочке, маленькой Жоли — темноволосой и белокожей (не смугленькой, как Беати), восьмиду назад исполнился год. Красавица-Жоли уже ходила, болтала, всё подряд кушала, всё деловито трогала. Беати привязывала ее к себе за руку, как собачку на поводке, либо к чему-то в доме — иначе невозможно было уследить за этой бойкой девчушкой: то она спокойно играла в уголке, то в следующее мгновение лезла в окно, увидав птичку. Маргарита подумала, что это умно, конечно, но она сама Ангелику ни за что не будет привязывать.

Младший брат Филипп вытянулся — в свои двенадцать стал одного роста с Маргаритой, еще он излишне поправился, уплетая всю зиму варенье без меры; верхом на лошади скакать не научился, как и плавать. Рагнер, осмотрев его, осуждающе покачал головой. Четыре борзые собаки Ортлиба Совиннака освоились в имении, белоснежная Альба дала себя погладить, хозяином же признала Лорко — ела у его ног, ластилась к нему одному, слушалась его команд. В гостиной висели портреты стройного Ортлиба Совиннака и его первой супруги — точь-в-точь Енриити. А между портретами стоял аляповатый замок-часы с розовой принцессой. Чудной дамский шкафчик, напоминавший толстую разносчицу, утром перебрался в спальню Рагнера и Маргариты (Лорко боялся его головы). Ну а дядя Жоль выглядел счастливым, остался толстым и добрым, бородку вновь отпустил — теперь она росла седоватой, клок волос на лысине он прятал под неизменный синий колпак, колдовал в кухне, как и прежде, маринуя фрукты и засахаривая в меду овощи. Рагнер высоко оценил его затеи: и чесночные яблоки пришлись ему по вкусу, и приторно-сладкий уксус с хреном, и пастилки из одуванчиков.

Маргарита показала родным свою «восьмидесяти шестидневную Ангелику» (она уже ножки поднимает и хватает за нос!). Все ей восхитились — младшая герцогиня Раннор такая очаровательно-кроткая крошка! «Крошка» же, насмотревшись на родню, проголодалась и разоралась на все Лувеанские горы!

________________

В Элладанн Лорко, Енриити и Рагнер собрались к Меркуриалию. Филипп упросил взять его с собой. Так, отдохнув шесть дней с дороги, бегло осмотрев окрестности и «замок в лесу», тринадцатого дня Нестяжания, они вчетвером (и в сопровождении десятка охранителей) покинули имение. Маргарита, Ангелика, Тасита и ее годовалая Нёяна остались их ждать вместе с дядей Жолем, Синоли, Беати, Жоли и еще десятью охранителями. Тогда-то Маргарита захотела получше обозреть деревню, найти дом Иама Махнгафасса, своего первого мужа, и увидеть, что бы ее ждало — чего она так страшилась и от чего ее миловало провидение.

Угодья баронства Нолаонт включали в себя часть леса и горной реки, зеленый холм, на вершине какого встал господский дом, виноградник и деревню Нола пятьдесят один двор. В ней обитателей насчитывалось триста двадцать семь землеробов. Еще там наличествовало девять домов свободных землеробов. Стадо свиней, коричневых, щетинистых хрюшек, расплодилось при дядюшке Жоле до более чем семидесяти пятачков. Паслись они день в лесу, на огороженном участке, и с закатом юноша-свинопас загонял их в хлев. Раньше эту работу делал Иам.

Деревня оказалась весьма и весьма большой. У всех домов, за невысокими оградами, раскинулись просторные земельные участки: каждая семья выращивала то пшеницу, то лен, то рожь, то всё сразу, а кроме того, овощи — капусту, репу, редьку, редис, лопух, сахарный корень, морковь и зеленый горошек. Молочный зеленый горошек как раз созрел, и сильване то и дело угощали герцогиню Раннор охапками стручков. Она пригласила их завтра к себе в дом — дядя Жоль по благодареньям устраивал службу для землеробов и замещал собой, как мог, священника — читал молитвослов и «грешным делум проповедьявал спустеньку», а признательные сильване приносили гостинцы: яйца, хлебные лепешки, сыр, молоко или сливки. Словом, устроились Ботно в имении «экак посередь роз и облаках Элизию, дочка».

Домика Иама Маргарита не нашла: Огю Шотно успел его продать — и дом увезли на телеге через реку (!), в соседнюю Мартинзу. Дядя Жоль пояснил, что за виноградником течет протока, ныне обмелевшая до ручейка (и мост, дочка, не нужон вовся!). Зато выше, в лесу, имелась глубокая долина с горной рекой Аэли и чистейшей водой. За той рекой кончался Лиисем вместе с их имением, и там жил злой граф Винси Мартиннак, вернее, жил он у города Гайю, в замке на горе, охотился в этих лесах и «убиевал всякогого лиисемцу», кто переходил реку. Сам же граф реку переходил, и никак его было не прогнать!

Городок Гайю лежал в трех-четырех часах от деревни Нола. Там находился храм, мирской суд, ремесленные лавки и рынок, но из-за злого графа местные туда носа не совали: если требовалось что-то купить или сбыть отправлялись в Нонанданн (шесть дней повозкой), если хотели подать в суд — в Элладанн (еще два-три дня), если успокоить душу усопшего — на юг, к монастырю Святого Бренно (четверо днёв трястися да виться меж холмой и горою, дочка, зато никакого Винси, Боже прости, Мартиннака).

Благодаренье первой триады Нестяжания было для Маргариты памятным — ровно два года прошло с ее позора на Главной площади Элладанна, издевательских стишков Блаженного и казней, в том числе казни Арвары Литно — преступницы, забитой плетью насмерть за прелюбодеяние да по ходатайству ее мужа, Семи Литно. Удивительно, но Семи Литно, свободный землероб, жил в деревне Нола, и в благодаренье Маргарита его увидела: невысокий, жилистый, непримечательный. Он ныне вновь женился — на вдове с тремя детьми, имел крепкое хозяйство и выглядел счастливым. Маргарита не смогла не спросить его о прежней супруге и услышала:

— Арвара, душанька моя, верною жаною мне бывалася, да вот с розумом у ее худо стало, как детёв всех троих стеряли. Говорит мне: « Живали мы себе, Семи, во греху великому — добро сберегали, душою торговали». Связи, мол, меня до Элладанну — до суду тамошнему. Об мене не жалей — я в Раю прибудуся, в свету Божьему, а тебе Небеса всё воротят — и жану, и детёв всех — любви их, как нашанских…

За исключением этой встречи, благодаренье прошло в спокойствии и сытой безмятежности: так много всего дядя Жоль и Беати настряпали и столько всего сильване нанесли, что даже десять охранителей и четыре борзые не управились за день с яствами. Последующие семь дней до Меркуриалия тоже ничем не удивили. Потворствуя своему Пороку Лености, герцогиня Раннор просыпалась поздно, зная, что дядюшка Жоль присматривает за Ангеликой, а Тасита покормит ее дочурку, если понадобится, — казалось, что уж где-где, а в этой благодатной, горной глуши не может случиться ничего страшного — как максимум единственный на всю деревню бык даст рогами в забор.

Ангелика в отсутствие Рагнера научилась переворачиваться со спины на живот и забавно пыхтеть, опираясь на кулачки, чтобы приподняться. Утром первого дня Меркуриалия, освобожденная от своих лент, она впервые заползала по кровати — неумело, но с удивительным упорством. Маргарита, глядя на свое чудо, поражалась тому, что ее дочка, так тихонько сидевшая внутри нее, ныне столь смела, требовательна и громогласна.

________________

Первый день Меркуриалия, празднества искусств и ловкости, отметился комедийной постановкой с участием дяди Жоля, смуглой красавицы Беати, обаятельного Синоли и усердной Таситы, заучившей текст наизусть и впервые снявшей траур. Маргарита, покачивая Ангелику, переводила лодэтчанам-охранителям слова — те смеялись то ли над ее речами, то ли над действом, но главное, все веселились. Годовалая Жоли порой срывала игру лицедеев — забавная девчушка выбегала «на сцену», желая получить свою долю оваций. Ее ровесница Нёяна, напротив, лизала леденец, не интересуясь ничем более.

Сценку придумал Синоли. Она была о том, как две сварливые соседки сначала попали на Небеса, но там снова жительствовать рядом не захотели, и тогда ангел-Синоли сослал их обеих в Ад, где Дьявол, дядя Жоль в красной маске, нестрашный и смешной, никак не мог найти им наказание, а в итоге две дамы довели его тоже, — утомившийся от их ругани «Дьявол» вернул соседок назад на землю, сделав мужем и женой.

Во второй день празднества орензчан развлекали лодэтчане — они показывали трюки с картами, выкрутасы с ножами и другие чудеса ловкости. Сразу после Меркуриалия, двадцать пятого дня Нестяжания, отпраздновали двадцатилетие Синоли. Снова пиршествовали, танцевали и веселились…

________________

Тасита более черный траур не надевала, дядя Жоль побрился, избавившись от седины и значительно помолодев. Еще он вдруг озаботился своим чрезмерно лишним весом: перестал есть сладкое, закусывать после заката и по ночам. Вместо этого, он поутру уходил в лес в поисках первой земляники — угощал сперва Таситу да ее дочку, и уж только потом всех остальных. Маргарита поделилась своими наблюдениями и опасениями с Беати — всё-таки дядя Жоль был женат, пусть и не жил с теткой Клементиной, за Таситу же герцогиня Раннор держала ответ как за свою служанку. Беати посоветовала ей оставить дядю Жоля в покое — мол, Тасита уедет вскоре, а он хоть похудеет.

Утром тридцатого дня Нестяжания, перед вторым для Маргариты благодареньем в имении, дядя Жоль привычно отправился за земляникой. И вернулся с пустым лукошком, зато с двумя странниками — мужем и женой из Санделии. В Лувеанских горах находилось аж сорок восемь монастырей с чудотворными статуями. Странники, если шли с юга на север, начинали свой путь с Санделии, затем по горным тропам держали путь в княжество Баро и Святую Землю Мери́диан, далее двигались по долинам Санделии, ущельям Мартинзы и холмам Елеста до Идерданна, обходя Лиисем дальней стороной из-за высоких южных хребтов. Причем шли странники пешком, а те, которых привел дядя Жоль, путешествовали на лошадях — из-за них, видимо, бедолаги и сбились с пути. Дядя, разбудив Маргариту, попросил ее ему помочь — странники говорили по-меридиански, он же изъяснялся на нем с трудом. Женщина сильно пострадала: упала с лошади и скатилась с холма к реке Аэли.

Когда, наскоро одевшись и покрыв голову скромным белым платком, Маргарита спустилась в гостиную, то увидела там лежащую на скамье даму. Она была без сознания, ее темно-синее платье выпачкалось в глине, из-под голубого платка выбились пряди смолянисто-черных волос. Возле незнакомки хлопотал хорошо одетый, кудрявый мужчина, черноглазый и такой же черноволосый, как его спутница. Он протирал ей виски уксусом, шлепал ее по щекам и что-то горячо тараторил на санделианском.

— Господин Сангуине́м Мите́ро, адвокат, — в волнении представился он. — Я и моя несчастная супруга, госпожа Акантха Митеро, мы странствуем по монастырям с единой просьбой к Богу — подарить нам чадородие. Держим путь в Идерданн, к статуе Святой Майрты. Но, похоже, пошли неверным путем еще от побережья. А тут еще столь ужасное бедствие, ужасное, ужасное!

И Сангуинем Митеро грохнулся перед Маргаритой на колени, запричитал, перемешивая санделианские и меридианские слова да порываясь поцеловать подол ее платья. Он умолял спасти его жену.

— Но… я не знаю, что делать, — ответила Маргарита. — Здесь рядом город Гайю — там точно есть лекарь…

Сангуинем Митеро было привстал, но опять свалился ей в ноги и жарко затараторил, умоляя дать приют его жене, пока он съездит за лекарем. Отказать Маргарита не смогла, да и не видела причин для подобного жестокосердия. И как истинная меридианка она взяла опеку над несчастной: когда Сангуинем Митеро отъехал, попросила дядюшку перенести даму наверх, на кровать в ее спальне, и принести воды с вином.

В своей спальне Маргарита сняла грязный платок с головы Акантхи и протерла ее лицо. Черные, немного волнистые, лоснящиеся волосы выглядели бесподобно, да и сама дама была весьма хороша собой. Широкие брови, немного широкий нос и широковатое лицо у другой бы превратились в недостатки, но у этой незнакомки они гармонично соединились в нечто приятное. Природа одарила ее деревенской, простоватой красотой, при всем том ей хотелось любоваться; ее несоразмерно полная нижняя губа говорила о сладострастии. На вид Акантхе было лет двадцать шесть, может, больше.

Неожиданно, пока Маргарита ее разглядывала, незнакомка открыла глаза — серо-голубые, однако… ее расширенные, вопреки яркому дню, зрачки были словно безлунная, колдовская ночь. Такие выразительные очи звали сокольими.

— Как вы? — ласково спросила Маргарита на меридианском. — Вы упали с лошади к реке, — так ваш супруг сказал. Он уехал за лекарем, а вас принесли сюда, в особняк у деревни Нола… Меня зовут герцогиня Раннор… дама Маргарита.

— Так голова гудит, — слабым голосом прошептала женщина. — Я вас, Ваша Светлость, с трудом вижу — всё расплывается…

— Дама Маргарита — называйте меня так.

— Превелико благодарю, милостивая дама Маргарита…

— Не стоит — пустяки, никаких хлопот. Может, вы пить или покушать желали бы?

— О, не желаю быть обузой. Лучше мне встать, — попыталась приподняться Акантха.

— Полежите еще, — опустила ее Маргарита на подушки. — Поспите, если желаете. Ваш супруг и лекарь будут не раньше, чем часов через шесть — как раз к обеду. Давайте я помогу вам снять платье — его приведут в порядок.

— Вы столь добры… и столь прекрасны, словно Ангел Божий…

Маргарита улыбнулась, ничего не ответив, но похвала была ей приятна. И еще она чувствовала необъяснимую симпатию к этой едва знакомой женщине. Когда Акантха в знак признательности поцеловала ее руку, Маргарита смутилась и порозовела.

— Не стоит… — повторила она. — Никаких беспокойств…

Серьезных ушибов не виднелось на теле Акантхи, следов крови на ее одежде тоже, однако, когда Маргарита вернулась с завтраком в свою спальню, странница уже спала. Оставив поднос на столике, она тихо вышла и направилась в детскую, к дочери. Там была не только Тасита, но еще и Беати.

— Странное это, — сказала Маргарите подруга. — Цельный год здесь не былось ни гостей, ни странников, а тута — сандельянцы!

— Чего странного? Санделия с другой стороны гор… Даже в Ларгосе есть семья санделианцев — и никому странным это не кажется! А невдалеке же монастырь Святого Бренно.

— Да, но монастыря без статуи, и странникам до него интересу нету. Грити, тебе решать — мы в этом дому не хозяява, но будься этак — я бы их ночию не оставила. Мы их не знаем!

— Но меридианцы должны давать приют странникам — это наш долг. Да и как их в ночь отправишь по горным тропам? Беати, не пугай меня напрасно… С нами десяток охранителей, а странников всего двое… И, вообще, нельзя думать о людях плохо, лишь потому что ты их не знаешь. Сегодня мы поможем, — поцеловала Маргарита Ангелику, — а завтра нам. Я это как никто поняла — что мы бы делали без Лорко. А ведь я его до отвращения ненавидела!

— Вот что я тебе скажу, подруга, — ответила Беати, — хорошай человек завсегда простак… Простак — затем что дурак!

— Я не дура! — разозлилась Маргарита. — И не дурёха… просто добрая, а ты, Беати, ты, ты… Ты двери не закрываешь в кладовую!

Высокая смуглянка возмущенно фыркнула и вышла, хлопнув дверью.

________________

Поругавшись с лучшей подругой, Маргарита не находила себе места, а мириться первой не позволяла гордость. Да и виноватой она себя не считала. Беати же дулась — ни слова не сказала, когда принесла Маргарите второй завтрак на балкон, а затем чистое и поглаженное платье Акантхи.

Деревянный особняк, в каком они жили, устроился на невысоком холме, с одной стороны ограждался забором — там, во дворе, находились амбары, хлев для свиней, конюшня, сеновал, баня и другие постройки, нужные для хозяйства. Над воротами ограды высилось подобие надвратной башни — будка для стражи. Первый этаж дома занимали гостиная, небольшая обеденная, кухня, столовая для слуг; весь второй этаж отдали под господские спальни, чердак — под спальни для прислуги; в каменном подвале хранили вино и припасы.

Восточной стороной особняк смотрел во двор и на деревню, западной стороной — на очередной холм, у подножья густого горного леса. Высокие деревья изредка росли и на том холме. С западной стороны на первом этаже дома окон не имелось, зато вдоль второго этажа протянулся просторный проходной балкон под навесом. Солнце там не жарило — и в этот по-летнему знойный день именно на балконе уединилась Маргарита. Сперва она играла с дочкой, потом Ангелика заснула в переносной колыбельке, и Маргарита, полулежа на дневной кровати, с раскрытым на коленях романом, любовалась живописным видом бесконечных горных волн и тосковала по Рагнеру — вот бы он приехал, но нет — раньше середины третьей триады Нестяжания его возвращения ждать не стоило.

Все спальни имели выход на балкон. В какой-то момент дверь спальни Маргариты приоткрылась, и из нее словно вышла богиня древних — Акантха в одной белой сорочке на лямочках — черноволосая, по-дикарски красивая, столь пленительно полуобнаженная… Ее облик вызывал видение залитых солнцем виноградников, черной плодородной земли и необузданной южной страсти. Она так подходила этому краю, месту и дому.

Маргарита с удивлением таращилась на нее, почти голую — сквозь тонкое полотно сорочки отчетливо просвечивали темные соски острых грудей и темный треугольник у промежности. Акантха же с удивлением посмотрела на Маргариту, будто впервые ее увидела, затем она глянула на колыбельку с Ангеликой, далее обвела своими сокольими глазами горы.

— Ааа… — подала голос Маргарита, — а… одежда ваша, госпожа Митеро, уже в порядке. Она там, — показала Маргарита на спальню Таситы. — Там нет никого, а из леса кто-то может появиться… вас увидит…

— Простите любезно, прекрасная госпожа, но кто вы и где я? — спросила Акантха.

— Это имение Нолаонт, а я — дама Маргарита, герцогиня Раннор, — вздохнула Маргарита. — Ваш супруг отправился за лекарем — и скоро должен быть здесь: обеденное время близится… Не помните даже как с лошади падали?

— Я помню лишь то, как мой любомудрый муж-адвокат трещал без умолку, ругая всё и вся вокруг за то, что это он заблудился. Я закрыла глаза, думая: «Немного, и если ты, дурак, не заткнешься, то моя голова треснет, как старый колокол!»

— Дурак? — удивилась, но и улыбнулась Маргарита. — Так о супруге говорить вряд ли стоит с малознакомыми людьми.

— Отчего же? — пожала голыми, чуть более широкими, чем диктовали каноны красоты, плечами Акантха. — Ваша Светлость скоро сама убедится, что он полный дурак. Не долг ли хорошей жены попросить герцогиню о снисхождении к ее бестолковому мужу?

Вдруг Акантха пошатнулась.

— Кажется, до сих пор голова кружится, и в ушах звенит, — устало приложила она руку ко лбу, и тут же будто опомнилась — смутилась, поправляя волосы и прикрывая ими грудь. — Я и впрямь, пожалуй, с вашего позволения удалюсь, чтобы одеться, Ваша Светлость…

«Ну как ее выгнать в ночь?!» — подумала Маргарита, когда женщина ушла с балкона. Ангелика же проснулась, и, пока не раздался оглушительный ор, Маргарита прямо на балконе начала кормить ее грудью — только повернулась к лесу спиной, — она не хотела, чтобы Акантха ее потеряла.

Ангелика еще сосала материнскую грудь, когда, полностью одетая гостья опять появилась на балконе. Она присела в глубоком поклоне, а Маргарита махнула рукой.

— Да оставьте, мы же не при дворе, но в глуши…

— Вы, Ваша Светлость, так добры к простой горожанке… и сами столь великодушно просты. По-благородному просты. Не позволите ли взглянуть на ваше чадо? Признаться, я обожаю смотреть на малышей. Сама я лишена подобного счастья…

Маргарита кивнула и, пересела на другую сторону лежанки. Ангелика, не переставая трапезничать, подняла на незнакомку свои карамельные глазки.

— О, какая прелееестная! — умиляясь, простонала Акантха. — И какое же у нее милейшее пятнышко на лобике у волос!

— Это поцелуй Ангела. Едва она родилась, такого натерпелась. Я могла лишь мечтать, что возьму ее на руки вновь… Так ничтожно мало, оказывается, надо для счастья, и одновременно так много!

— Я буду молиться за вас и вашего ангелочка. Моей признательности нет предела… А себя я уже прекрасно чувствую. Мы покинем ваш гостеприимный дом засветло, не беспокойтесь. Едва супруг вернется…

— Этого я вам как герцогиня не позволю! — возразила Маргарита. — Обед здесь начинается в три часа и одну триаду — осталось менее часа. Можно спуститься в гостиную, закусить перед обедом и выпить. Я, правда, вина не пью, но вам его советую — все его хвалят…

Акантха странно на нее посмотрела, а затем одарила Маргариту вовсе не обычным взглядом, какой обжог, скатился мурашками по позвоночнику, проник глубоко и отозвался спазмом между ее ног. Она почувствовала жар и то, как краснеет. Ангелика тоже это ощутила — девочка отпустила материнскую грудь и повернула голову к незнакомой ей особе.

— Моей признательности нет предела, — нежно и вкрадчиво — так, как говорят любовнику, повторила Акантха.

— Полно же меня уж благодарить, — встала Маргарита и понесла дочь в спальню Таситы, якобы чтобы сменить ей пеленку. Там, закрыв дверь на засов, она выдохнула и часто замахала в свое лицо рукой, чтобы его остудить.

«Она так смотрит на меня как… Так страстно только мужчины смотрят! — думала Маргарита, выпивая разом стакан воды. — Нет, не может быть. Мужеложство, понятно, грех, а это что такое? Женоложство? Глупость какая! Это, должно быть, мой Порок Любодеяния извратил все впечатления!»

________________

Едва Маргарита и Акантха спустились в гостиную, там появились Сангуинем Митеро, молодой лекарь и помощник лекаря. Дядя Жоль сказал, что с лекарем прибыли еще двое слуг, оставшиеся во дворе. Лекарь осмотрел Акантху прямо в гостиной — задал несколько вопросов, поглядел в ее глаза, сказал поводить ими за его пальцем, после чего объявил, что удар в голову крайне опасен, особенно, если сразу после этого «натрястись на лошади». Маргарита-меридианка вставила от себя, что король Ортвин, получив удар в голову на турнире, выглядел вполне здоровым, а затем рухнул замертво. Словом, она настояла на том, чтобы и странники остались здесь переночевать, и лекарь тоже — на всякий случай. Беати, какая пришла в гостиную закусить, тут же ее покинула (меридианка из тебя, Беати, дрянь!). В благодарность господин Митеро внес свой вклад в вечернюю трапезу — санделианские конфеты для десерта, — желейные, ореховые, разноцветные, изумительно красивые. Дядя Жоль, облизнувшись, отнес круглую коробку-конфетницу в обеденную.

Помощника лекаря и трех его слуг пригласили обедать в столовую, а в гостиной остались Синоли, Маргарита, господа Митеро и лекарь. Все, кроме Маргариты, пили вино. Беати и дядя Жоль заканчивали убирать стол, Тасита была в детской — наблюдала за тремя девчонками. Борзых собак, чтобы они не пугали гостей, вывели во двор.

Гостиную в этом доме никак нельзя было назвать подобающей барону, тем более герцогу. Побеленные стены, окна во двор; виноградные шпалеры сейчас скрывали табун свиней и свинопаса, загоняющего их в хлев, но звуки… Скамья — почти деревенская лавка со спинкой; грубый буфет, игровой столик и пара табуретов. Часть денег за проданное вино Беати уговорила дядю Жоля потратить на «прилишную тканю» — и так тут появились красные подушки, желтое покрывало для скамьи, зеленые портьеры, — вышло ярко. Аляповатый замок с часами чудесно вписался в обстановку, два портрета по обе его стороны — не очень. Пол — обычные доски. Когда темнело, то при сиянии свечей здесь становилось уютнее, а днем герцогине Раннор оставалось лишь краснеть за эту гостиную перед гостями.

Культура гласила, что мужчинам достается скамья: Сангуинем Митеро сел посередине, лекарь слева от него, Синоли справа; Маргарита и Акантха заняли табуреты. Разговаривали о Лодэнии — Маргарита всех изумила рассказом о церемонии омовения рук, все ее внимательно слушали. Она была счастлива.

Внезапно донесся шум и конский топот со двора — а через минуту в гостиную широким шагом вошел Рагнер! При его появлении все в зале начали подниматься на ноги.

— Ненаглядный мой! — обрадовано подошла к нему Маргарита. — А я тебя и не ждала… Так рано вас не ждала!

— Лорко, Енриити и Филипп прибудут через пару дней — а я решил поторопиться, соскучился, — целовал он руку жены. — У нас гости?

— Славно, что заметил… Это господа Митеро. У них случилась ужасная неприятность во время странствия — госпожа Акантха упала с лошади, да с обрыва в реку! Они переночуют у нас, а завтра им уж в дорогу, к Идерданну. Я посоветовала ехать до Нонанданна, а далее по Лани и морю до нужного им монастыря Святой Майрты.

— Ладно… — улыбнулся он. — Прекрасная моя, налей мне тоже вина. Я спешил, пить хочу…

— Конечно, Ваша Светлость, — отошла она к буфету.

— Сангуинем Митеро, — здороваясь, склонил голову муж Акантхи.

А в следующий миг Рагнер схватил его за волосы и со всей силы вдарил лицом в стену, лекарь в то же самое время свалился ничком на пол. Синоли взвизгнул, Акантха отскочила к буфету. Маргарита, с кувшином в одной руке и бокалом в другой, удивленно повернулась — она узрела двух лежащих на полу гостей да Рагнера, ставящего ногу на шею лекаря, — и…

— Раа… гнер… — донесся до него испуганный голос.

Он поднял голову и увидел Маргариту, держащую кувшин и бокал, а позади нее — Акантху, уткнувшую длинную, как шип, шпильку в горло Маргариты. Синоли снова взвизгнул, в дверях обеденной появилась Беати — и тоже закричала, увидав, что из глаза лекаря торчит кинжал.

— А ну тихо! — громче всех крикнул Рагнер. — Беати, Синоли, выйдите — вы мешаете!

Беати сразу замолчала, схватила мужа за плечо и вытащила его, оцепеневшего, в обеденную. Дверь она теперь плотно закрывала.

— Акантха Митеро? Выпустить шип… — медленно проговорил Рагнер. — Значит, это ты главная, а не мужи, — и он наступил весом своего тела на шею Сангуинема — хрустнуло — и тот погиб, даже не дернувшись.

— Да, — жестко ответила Акантха. Если бы Маргарита сейчас видела ее сокольи глаза, то удивилась бы перемене — в них не осталось и капли доброты. Молодая женщина настороженно следила за действиями Рагнера, безмолвно говоря ему, что без промедления воткнет шпильку-шило его жене в горло, проколов артерию. Маргарита же, едва подумала, что могла бы выплеснуть вино из кувшина в лицо Акантхи и освободиться, как Рагнер ей сказал:

— Стой смирно, Грити. Она тебя скоро отпустит.

Акантха хохотнула.

— Отпустит, — продолжил Рагнер, — потому что хочет жить. Я сохраню тебе жизнь, Акантха Митеро, и трем прочим, если ответишь на все мои вопросы. Слово Рагнера Раннора. Послушай… Ты молодая, красивая… Зачем тебе умирать? Моя жена тоже молода и красива… Не лучше ли вам обеим жить? Может, мне удастся ее освободить, может… нет. Но ты-то точно умрешь, если ее не отпустишь. Тех, якобы ваших слуг, уже скрутили мои люди… Грубо работаете! Кто вас только учит? Хоть бы имена другие выдумали.

— А по-моему, недурно всё получалось, — нервно возразила Акантха. — Что еще за вопросы?

— О том, кто тебя послал сюда и зачем. И не лги мне — убью.

— Чего? Какая мне тогда разница? Зачем ее отпускать?

— Я убью тебя быстро — вот в чем разница. Но, если ты будешь честна, то я, как и поклялся, всем вам четверым позволю уйти. Я уже о многом догадался — не зря же здесь. Отпусти теперь мою супругу. Немедля!

Несколько мгновений Акантха раздумывала, но затем нежно поцеловала Маргариту в щеку и отпустила ее. Маргарита с кувшином в одной руке и бокалом в другой сначала несмело, а затем быстрее подошла к мужу. Позабыв про занятые руки, она, дрожа, прижалась к нему. Рагнер приобнял ее, поцеловал в макушку и взял бокал у нее из рук.

— Спасибо, любимая, — сделал он глоток. — Неполная, правда, чаша…

Опомнившись, Маргарита выхватила у него бокал и сама выпила его до дна. Рагнер усмехнулся, снова поцеловал жену в макушку, укрытую головным платком, и отобрал у нее кувшин.

— Присядь, — кивнул он Маргарите на скамью. — Послушаем вместе, что она скажет… Как тебя звать-то по-настоящему? — повернул он лицо к молодой женщине у буфета.

— Лаверна.

— Куда лучше. Кажется, что-то зеленое?

— Не Леверна, а Лаверна! — закатила глаза «Акантха». — Так звали богиню древних, богиню тьмы и темных дел. Ей приносили жертвы левой рукой. Я левша. Оттого и получила это имя.

Рагнер подставил табурет для Лаверны, достал из глаза «лекаря» свой Анарим и сел на скамью, рядом с Маргаритой. Она же изумленно таращила глазищи, не понимая до конца, что происходит.

— Дашь мне чашу? — спросил ее Рагнер — она тупо посмотрела на свою левую руку, сжимающую пустой бокал.

— Держи, — несчастным голосом проговорила Маргарита.

— Садись и ты, Лаверна, выпьем… — налил он себе вина. — Я, в самом деле, крайне спешил и чертовски устал.

— Есть что покрепче?

— Глянь в буфете, — хмыкнул Рагнер. — И не тяни время. Раньше всё расскажешь — раньше уйдешь. У нас обед начинается, давай же! И тебе надо бы, пока не стемнело, убраться подальше. Первый вопрос — зачем ты здесь?

Лаверна нашла в буфете сливовую наливку и с бутылью в руках села на табурет — она сделала глубокий глоток прямо из горла.

— Я здесь, чтобы выкрасть твое дитя, — равнодушно сказала Лаверна.

— Ах ты дрянь! Волчица! — тут же вскочила Маргарита, а Рагнер удержал ее за руку.

— Тише… Хочешь еще раз к ней подойти?

— Неет… Конфеты! Боже… Дядя?! Дядя!

— Дочка?.. — приоткрылась дверь, и Жоль Ботно несмело заглянул в гостиную.

— Ты не кушал конфеты? Беати? Кто-то еще?

— Нет, дочка, я же схуднуть порешал с муху. А Беати серчается на сих…

— Конфеты отравлены? — спросил Лаверну Рагнер.

— Конечно…

— Дядя, сожги конфеты вместе с коробкой! — вскрикнула Маргарита и повернулась к мужу. — Рагнер, она правда просто так уйдет? Почему?

— Потому что я дал слово…

— Я не причинила бы зла малышке, — нежным голосом заговорила Лаверна. — Конечно, если бы герцог Раннор явился за ней… Я думала выкрасть ее ночью. Пятеро других убили бы тех, кто не отравился.

— Меня, значит, вы тоже убить намеревались…

— Да, — кивнула Лаверна и вновь отхлебнула из горла. — Месть за Зимронда Раннора.

— Кто тебя подослал? Не лги.

Прежде чем ответить, Лаверна в третий раз глотнула наливки.

— Мой господин, граф Адельфс Эрсоро. А ему наверняка приказал отец, герцог Бонфат Эрсоро, канцлер сверхдержавы Сандели́и.

— Когда ты получила приказ? И как узнала, что мы здесь, в этой глуши?

— Задание я получила в середине восьмиды Смирения, в Бренноданне, далее мы ждали вас в Элладанне. Когда вы появились там, отправились сюда. Узнать об имении несложно — достаточно прикинуться покупателями земли.

Рагнер задумался, а Лаверна сделала самый долгий глоток из бутыли.

— Всё, у меня более нет вопросов. Пойдете отсюда пешком, без коней и вещей. Вставай — и чеши за ворота. Появитесь вновь в окрестностях — убью.

— Я только одну вещь хочу забрать, — взволновалась Лаверна. — В моих вещах у седла… Это память о сыне, умоляю, — посмотрела она на Маргариту. — Детский башмачок…

— Пусть забирает, — буркнула девушка. — Все свои вещи пусть забирает, а то я их сожгу. Посмотрю, может, что-то осталось в нашей спальне…

— Добрая моя, — вздохнул Рагнер и с укором посмотрел на нее. — И прекрасная! В нашей спальне?.. Проверить теперь надо, не украла ли она чего!

— Я лишь смочила волосы ее ароматной водой, — ответила Лаверна и одарила Маргариту жгучим взглядом. — На память… Очень понравилось, как подушка пахла. Жемчугов мне не нужно.

— Хватит, замолчи, дрянь! — скривившись, ответила Маргарита.

— Раздевайся, Акантха, или как там тебя… — сказал Рагнер.

Усмехнувшись, она начала расстегивать пуговицы на груди. Маргарита встала, обошла Лаверну подальше, за скамьей, и открыла дверь обеденной.

— Беати, — сказала она, вытирая первую слезу. — Прости меня, умоляю… Я и правда дура, а ты — нет. Последи, прошу, за этой волчицей, как она свою шкуру драную снимает, а то я видеть ее более не могу…

________________

Рагнер поднялся наверх через минут двенадцать после того, как Маргарита ушла в спальню. Он нашел ее сидящей на кровати, обнимающей дочку и плачущей. Солнце уже зашло за горы, начались «белые сумерки».

— Так страшно было? — спросил он, садясь рядом и приобнимая ее.

— Нееет, — провыла она. — Сейчас страшно. Могло бы… Какая же я дура! Мне Беати говорила… А я… А она… Шип этот — она такая… добрая… казалась… Такие слова говорииила… добрые… Какая же я дурёха!

— Да, любимая. Ты самая прекрасная из наипрекраснейших прекрасниц. Ну ладно… — поцеловал он ее плачущий глаз. — Ты не первая и не последняя. Старше и опытнее тебя умники попадались на уловки таких, как она. Их учат с детских лет, что говорить и как себя вести, отбирают лучших из лучших.

— Кто она такая?

— Санделианская лазутчица. Из «Черной канцелярии», то есть тайной и любовной тоже. Таких, как она, сотня там, если не тысяча. Сироты…

— Не хочу больше быть доброй. Хочу быть злой, как ты.

— Нет, тебе не надо, — приподнял он ее лицо за подбородок и поцеловал в губы. — Для этого есть я. Я люблю тебя, доброту твою очень люблю. С ней светло. Ты оставайся такой, какая есть. Но всё же… доверяй поменьше не пойми кому. И друзья могут предавать — чего ждать от чужаков?

— Как ты понял?

— Как? Сангуинем — это же сангвин, кровь. Сангуинем Митеро — почти как пустить кровь, Акантха Митеро — выпустить шип… Но главная заслуга не моя, а канцлера Шанорона Помононта. Эти санделианцы привлекли его внимание в Элладанне и особенно их поспешный отъезд.

— Это он их послал, — вытерла глаза Маргарита. — Ортлиб мне однажды такое про него рассказал… и добавил, что всем нам это может стоить жизни. Ортлиб и Шаноронт Помононт, — понизила она голос, — они убили герцога Альбальда. Подробностей я не знаю. И… даже не знаю, как объяснить, Ортлиб так говорил… про ловушку и что он разгадал ее… Это было после дня рождения Альдриана, моего жуткого платья и пощечины… Будто… мне показалось, что Помононт боится Ортлиба, не знаю… Может, у него остались доказательства участия Помононта, письма или что-то еще.

— Ты лучше и впрямь молчи про это… Нет, милая, Помононт — полное дерьмо, уж прости за грубость, но смысла злить меня я не вижу. Мы ныне обо всем договорились. Лиисем — в Восточном союзе.

— Даа?.. Тоже странно.

— Нет. Альдриан вынужден искать новых союзников. Король Орензы затаил на него злобу, рядом сверхдержава Санде́лия — там герцоги тоже на него обижены за развод с его первой женой. Принц Баро, хоть и родня ему, вряд ли более придет на помощь. Альдриана рыцари ныне презирают за трусость, за поцелуй руки врага, он же хочет дружить с сильными и так стать сильным вновь. Скоро в Брослос прибудут послы из Лиисема. А что до того, кто направил санделианских убийц… Ну никак не мог Зимронд добраться до Моа́отесса, столицы Санделии, нажаловаться там, а оттуда не могло выйти задание к восьмиде Смирения в Бренноданн. Я так и чувствую, как перед носом мгновенье назад мелькнул рыжий лисий хвост. Нос чешется.

— Аттор Канэрргантт? Он же меня спас? Зачем? Ангелика была рядом с «Сердцем Аттардии»! Зачем было нас спасать, а сразу не выкрасть?

— Он не только тебя взял на корабль. Еще Алорзартими Баро. Кто захочет ссориться со Святой Землей Мери́диан? Дураков, как я и Зимронд, больше нет, пожалуй, во всей Меридее.

— Домой хочу, в Лодэнию, в наш Ларгос!

Рагнер широко улыбнулся, сверкнув зубами.

— Зря ты отпустил эту дрянь, Акантху или, как там ее, Лаверну… — еще всхлипывая, сказала Маргарита. — Прости меня, Боженька, за ужасные слова и мысли, но надо было их убить и бросить в помойную яму. Похитители детей не знают жалости и, значит, не заслуживают жалости сами.

— Я уверен, что с Лаверной и другими покончат их же хозяева, — усмехнулся Рагнер. — Кстати, крошечный башмачок у нее и правда нашелся в сумке у седла. И она ничего не украла… Тем не менее она вряд ли выкрутится — и сама это понимает… Мы более никогда ее не увидим.