Заложники

Рин Дилин, 2021

По пятницам Тамара никого не принимает. Даже тех, кому – «Срочно-срочно, заплачу тройную цену!». Но именно сегодня на её балконе запылали красные труселя, ознаменовав конец карьеры гадалки и начало новой жизни. В это самое время София Эдуардовна отчаянно пытается продать дом, получивший прозвище Тридцать-Три-Несчастья. Проклятая недвижимость со скоростью теннисиста выпуливает из себя жильцов, но непримиримая нежить ещё не знает, что здесь-то и будет жить та, от кого ей следует бежать без оглядки… Что ж, Тридцать-Три-Несчастья, раз-два-три-четыре-пять, ведьма Тамара идёт искать!

Пролог

Неоднократно битая дубиной каторжных надсмотрщиков спина нещадно ломила, напоминая о давно заживших ранах. Ноги горели огнём, сжатые новой телячьей кожей сапог, которыми так щедро наградил его местный городской приказчик за знахарство над своей малокровной женой.

Михаил со стоном присел в пыльную траву у дороги напротив кладбища. Он стянул с натёртой ноги сапог и размотал портянку, оценивая размер наливающейся мозоли.

«Надо было лапти дурню надеть, зачем сапоги-то в такую жару натянул? Теперь придётся либо в портянке на одну ногу скакать, народ веселить, либо их вместе с тюком на больном хребте тащить!» — мысленно отругал он себя и поискал глазами в жухлой придорожной траве листья подорожника.

Нужного лекарственного растения Михаил не увидел, зато обнаружил метущий дорожную пыль подол чёрной юбки. Он невольно вздрогнул от неожиданности и зло скрипнул зубами:

«Лютариха! Чтоб она провалилась, ведьма старая!»

Сколько себя помнил, она всегда была скрюченной и морщинистой старухой. Столь древней, что никто уже и не помнил ни её имени, ни фамилии. Называли все по прозвищу, доставшемуся ей в наследство то ли от отца, то ли от мужа — Лютариха.

Ведьма сморщила своё и без того похожее на печёное яблоко лицо в притворной улыбке:

— Что? Утомился, Лохматый?

Михаил недовольно поморщился: Лохматыми звали и деда, и отца, а теперь и его за непослушные вьющиеся и вечно торчащие в разные стороны длинные волосы, перехваченные на затылке шнурком, и седую бороду, опускающуюся до самого пупа.

— Кому Лохматый, а тебе — Михаил Иванович! — зло зыркнул он на ведьму из-под густых бровей.

Она раскаркалась в смехе и махнула на него рукой:

— Ох, оставь! Пустое это дело страх на меня своими зенками наводить. Меня твой дед напугать не мог, а ты по сравнению с ним так, сопляк!

Михаил Иванович сердито засопел и промолчал, потому что нечего ему было противопоставить этому. Отец его не захотел перенимать семейное знахарское ремесло и сгинул в трущобах в ближайшем городе от зелёного змия. Такая же судьба ждала и Михаила, стремительно покатившегося по наклонной и загремевшего за пьяную драку на каторгу. И там бы его наверняка убили бы, не вспомни он дедово мастерство. Парня, умеющего словом кровь останавливать, знающего методы врачевания, матёрые каторжники трогать не стали и другим в обиду не давали. В тот момент в голове Михаила всё встало на место — семейное знахарское дело перенимать ему нужно, судьба это его.

Да толку-то? Пока он отсидел свой срок, дед-знахарь помер и напрямую дара внуку передать не смог. Вернулся Михаил в дедов дом к давно остывшей печи.

Восстанавливал знания по крупицам. Одно с мальства запомнил, когда отец его к деду на прокорм привозил, другое по скудным дедовым записям на пожелтевших листочках по слогам вычитывал. Многое к своим сорока пяти годам освоил, многое уметь стал. А всё же недостаточно, чтобы Лютарихе противостоять.

— Ты супротив меня, как дитя без креста. А всё туда же, волком смотришь, зубы скалишь, мешать пытаешься, как и вся порода Лохматая твоя. Да только вот клыки-то у тебя, как у слепого волчонка, молочные! — Лютариха снова расхохоталась каркающим смехом, повернулась, метнув подолом ему дорожную пыль в глаза и исчезла, будто не было её.

Знахарь невольно схватился за грудь, нащупывая на ней шнурок с деревянным крестиком. И сердце тут же ухнуло вниз — нет креста! Потерял, пока траву в лесу для снадобий заготавливал.

«Крест слетел — не к добру это» — мрачно мелькнуло в его голове.

Он стянул второй сапог и потуже перемотал портянки на ногах. Кряхтя поднялся и принялся прилаживать проклятую обувку к тюку с травой. Краем глаза заметил троих нетрезвых молодцов выходящих с кладбища на дорогу. Михаил Иванович, не обращая на них внимания, продолжал возиться с сапогами.

— Здоров, колдун! Что, не по ноге приказчиковы сапоги? — поравнялись они с ним.

— Ну, так отдай их нам, мы их вмиг разносим! — поддержал друга второй.

— Не пили бы вы, ребятушки, горькую на такой жаре, — ответил Михаил Иванович.

— А то что? — окрысился тут же первый, — Намекаешь, что и мы на погосте рядом с нашим друганом окажемся? Не ты ли, колдун, бабе его травки разные продавал, да советы давал, якобы от бутылки отвадить? Признавайся, морда болотная, сжил со свету нашего братишку?!

— Да чего с ним разговаривать?! — взвизгнул третий, — И так ясно, отравил он его своими настоями! Н-на! Получай!

Знахарь даже ничего понять не успел. Свет в его глазах внезапно померк, и он очнулся стоя над собственным бездыханным телом.

«И когда он камень-то подобрать успел?..» — недоумённо думал он, разглядывая здоровенный булыжник в руке третьего молодца, которым тот только что проломил ему череп.

— Он сам… колдун… так ему и надо… — будто не в себе бормотал под нос душегуб.

— Так ему и надо! Нечего хороших людей травить! — поддержал его дружок и с силой пнул бездыханное тело знахаря.

Парни накинулись на труп как дикие звери, почуявшие кровь и принялись остервенело месить его ногами.

«М-ды, — думал Михаил Иванович, безразлично наблюдая за происходящим, — Прав был дед, когда говорил, что закончу как отец, в придорожной канаве, если за голову не возьмусь. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь, всё именно так и вышло. А сейчас бы взяться, да уже не за что: ребятушки-то на ней живого места не оставили».

Утомившись, парни прекратили бить безответное тело и обыскали его. Но ничего ценного, кроме изрядно раскрошившейся краюхи хлеба за пазухой, не нашли. Прихватив с собой сапоги знахаря, они поспешили скрыться с места преступления.

Но дух Михаила Ивановича недолго оставался в одиночестве. Снова будто из ниоткуда появилась Лютариха.

— Ну что, волчонок? Всё? Оттявкался? — радостно хихикая, наклонилась она над телом знахаря, — А как тебе бесы, которых я в этих молодчиков вселила? Согласись, хороши?

— А-а, так это твоих рук дело? Не распознал сразу. Что ж, удивила, так удивила, — произнёс Михаил Иванович абсолютно уверенный, что Лютариха его слышит, — Всё же, видимо, большой костью я тебе поперёк горла торчал, раз ты так ради меня расстаралась. Вон как всё хорошо придумала. Да только до конца продумать не сумела…

Знахарь подошёл к ней вплотную и зашипел ведьме прямо на ухо:

— Меня ведь теперь ничего не связывает, ничто остановить не сможет. Грехи, они ведь что? Только для живых придуманы. А мой счёт всё, закончился. Я теперь не успокоюсь, пока тебя, заразу такую, лично в Ад не провожу, да в котёл не посажу. Повсюду за тобой следовать стану. Посмотрим теперь, кикимора болотная, у кого клыки молочные.

Лютариха вытаращила глаза и посерела. Как если б всю краску из её коричневого лица выкачали. Она беззвучно захлопала своим по-жабьи большим ртом, словно ей не хватало воздуха.

Михаил Иванович довольный мысленно хмыкнул:

«Что, обосралась, карга старая? Опростоволосилась, решив, что после моего убийства все твои мучения с Лохматыми закончились?..»

— У-уби-или-и-и… — внезапно тихо прозвучало из хлопающего рта ведьмы, — Уби-и-или… У-убили! Колдуна убили! — звук стал нарастать и превратился в громкий протяжный бабий вой.

На самом пике Лютариха бросилась к деревне, ковыляя, прихрамывая и смешно подпрыгивая, когда опиралась на свою изогнутую клюку. Ведьма очень быстро скакала вперёд, не переставая громко выть. Нехорошее предчувствие шевельнулось в сознании знахаря:

«Уже что-то удумала, кочерыжка старая!» — он кинулся за ней следом.

Ведьма носилась по деревне, стучала клюкой по воротам домов и не переставала вопить:

— Убили-и! У-уби-и-ли! Колдуна убили!

Народ стал высыпать на улицу, как горох из стручка. Они с недоумением смотрели на мечущуюся Лютариху. Наконец, ведьма остановилась, и односельчане сгрудились вокруг неё. На шум из своего дома вышел и глава.

— Убили… колдуна… Мишку Лохматого убили… — сквозь напоказ громкие всхлипы провыла Лютариха, — Ой, беда-беда на наши головы… Что ж теперь делать-то?

— Это уж верно, беда, так беда. Сейчас полицмейстеры набегут… — тоскливо вздохнул глава, — Мишка-то Лохматый каторжником был. Его, небось, за какие-нибудь прошлые тёмные делишки свои же и прихлопнули. А нам теперь морока: приедут, схватят первого попавшегося мужика, отходят по бокам дубинами, признание выбьют, да и отправят на каторгу. Им-то что? Лишь бы дело поскорее закрыть, не будут долго разбираться. А на жён да деток малых даже не посмотрят, осиротят…

— Да-да, так оно и будет, какая беда-то на нашу голову свалилась! — поддакнула ему Лютариха.

Народ испуганно зашумел. Глава подождал, пока они немного поутихнут, покашлял и продолжил:

— Но что делать-то? Тут убийство, как не сообщать? Ну, право слово, не напишем же мы в документе о причине смерти, что Мишка Лохматый такого-то числа, месяца и года ехал пьяный на телеге. Уснул да и упал с неё, с размаху раскроив себе голову о дорожный камень…

Люди тихо загудели, шушукаясь и совещаясь между собой.

Знахарю стало интересно, откуда глава про камень знает. Ведь Лютариха не говорила про то, как именно убили, а вопила только «убили-убили» и всё. Ни нож, ни удавка, ни дубина главе к слову не пришлись, а именно камень. Совпадение ли? Он подошёл и заглянул в сознание главы деревни. Теперь колдовать у Михаила Ивановича получалось куда лучше, чем при жизни: не было телесного сопротивления, магия, будто потоками омывала его. Такой мощной силы он никогда прежде не чувствовал.

Поковырявшись в сознании главы, Михаил Иванович быстро нашёл нужные ему картинки памяти. Вот мужчина выходит в прохладные сени и видит спящего парня, развалившегося на лавке. Рядом с ним на полу стоят приметные сапоги из хорошей телячьей кожи, покрытые бурыми засохшими пятнами и разводами. Тут же валяется недопитая бутыль самогона. Глава кидается к парню, трясёт его, пытается пощёчинами привести в себя, тычет ему в лицо сапогами…

Михаил Иванович сразу в нём признал того, третьего.

«Сынок твой, значит… Из города появился наконец. Как совсем мальцом ещё уехал, в гимназию поступил учиться, так и не появлялся с тех пор в деревне. Сильно изменился, вырос. Оттого-то я его и не признал там у кладбища…»

Парень пришёл в себя, обливаясь пьяными слезами, повис на шее у родителя, признался в душегубстве. Глава потрепал сына по вихрастой голове, дал ему подзатыльник, взял испачканные кровью сапоги и пошёл их прятать в сарае за сено.

«Зря ты стараешься, глава. Сыночек-то твой всё равно на каторге сгинет. Бес в нём, подсаженный Лютарихой будет становиться с каждым днём всё сильнее и сильнее. Полную власть над парнем возьмёт, свергнет в пропасть. Погубит сынка твоего, подведёт под каторгу. Возьмут его за убийство… тебя».

— Глупость это. Нужно сообщить куда следует, — произнесла Марфа, не по-крестьянски статная и красивая женщина, вдовствующая с позапрошлого года, — Все знают, что Михаил Иванович спиртного не употреблял, и ни с какими каторжниками дружбу не водил. Это кто-то из местных постарался…

Глава изменился в лице, а народ зашикал на неё.

— Правильно, тебе легко так говорить! — взвилась на Марфу кто-то из баб, — Ты своего мужика схоронила, и детей у тебя всего двое! А у нас по семь-девять! Заберут кормильца, куда с таким выводком? На паперть идти?! Кормить-то чем столько ртов?!

Глава взял себя в руки, с облегчением прокашлялся в кулак, скрывая ухмылку и произнёс:

— Ну, так что? Полицмейстеров вызываем или пишем, что сам убился, по неосторожности? — получив в ответ стройный гул в пользу несчастного случая, продолжил — Лохматого следует похоронить сегодня, чтобы его никто из посторонних не увидел, — все снова поддержали решение главы.

Лютариха повела людей к месту трагедии. Ковыляя и подпрыгивая, она забегала вперёд то перед одним, то перед другим, заглядывала хмурым мужикам в глаза и елейным голоском пела:

— Чего бы мы там ни решили, а колдуна-то убили. И значит, хоронить его нужно по-старому обычаю, как раньше в таких случаях поступали. А иначе Лохматый приходить по ночам станет… В дома стучаться, скотину, а то и людей морить начнёт. То засуху, то проливные дожди насылать станет, неурожай, голод будет… зачем беду ждать? Раньше ведь люди не глупее нас жили, знали, какая беда деревню поджидает, когда колдун умирает. Знали, как беду от себя отвести… — мужики отводили глаза и молчали в ответ.

«Так вот что ты удумала, карга старая! Заложенного покойника из меня сделать, к могиле привязать, чтобы далеко от неё отойти не мог. Чтобы как пёс на цепи, привязанный возле неё до окончанья веков сидел. Но палка-то всегда о двух концах! Вконец она обнаглела что ли, не боится возврат за свой поступок получить?!» — думал шокированный Михаил Иванович.

Когда они подошли к телу, все невольно содрогнулись: живого места на знахаре не было. Бабы зажимали себе рты платками и утыкались лицами в плечо мужьям, чтобы не смотреть на него.

— М-да… Неплохо так Иваныч с телеги упал. Раз двести падал, пока не убился… — пробормотал один из мужиков.

Глава судорожно сглотнул, смачивая пересохшее горло, и хриплым голосом спросил Лютариху, продолжая смотреть на истерзанное тело знахаря и не в силах отвести от него глаз:

— Так про какой ты там обычай говорила?..

Ведьма радостно подскочила к главе и, придвинувшись к нему совсем близко, тихо затараторила:

— Обычай есть, как колдунов убитых хоронить следует. Тело пока с места трогать нельзя, нужно как оно лежит вокруг обкопать, лопатами контур наметить. Потом колдуна можно передвинуть и рыть могилу по намеченному. В глубину как обычную могилу роют. Затем положить колдуна в неё вниз лицом, подрезать жилы у пят и завалить сверху камнями. Я в это время слова буду в сторонке заветные произносить, чтобы не смог колдун раскопаться…

— Люди, вы совсем озверели, что ли?! — возмущённо воскликнула Марфа, — Человека, как собаку бродячую в придорожной канаве собираетесь камнями завалить! Люди, вы люди или нет?! Бабоньки, очнитесь! Михаил Иванович ведь наш сосед был! Деткам нашим хвори заговаривал, разодранные пятки и коленки лечил! И никогда денег за это не брал! А вы с ним как псом бешенным поступить хотите, мало того, что душегубов его искать никто не будет, так ещё гроба и креста для него пожалели! Не по-христиански это, нельзя так!

Михаил Иванович с теплотой посмотрел на неё. Эта приятная добрая женщина всегда ему нравилась. Когда муж её погиб, нет-нет, да проскакивала у него мыслишка пойти к ней посвататься. Предложить ей помощь свою, вдвоём-то детей всё легче поднимать, чем одной. Но потом он гнал от себя эту мысль: зачем ей в доме бывший каторжник, да и ещё больной? Ей бы лучше подошёл кто-нибудь моложе, здоровее, да к работе ладный.

Знахарь смотрел на неё и видел, как пылает негодованием и скорбью её светлое сердце, отчего вокруг неё появилось незримое для живых тёплое, волнующееся золотистыми всполохами сияние.

— Ага, и гроб, и крест, и на кладбище похороним, — змеёй зашипела на неё Лютариха, — А он потом по ночам начнёт приходить и детушек, которых лечил, сосать начнёт! Кровь, кровь живая ему теперь нужна! Колдуном он был, тёмными делами занимался! Не за просто так от приказчика сапоги и золота получил в награду!

Деревенские бабы принялись креститься, тихо охая. Знахарь заметил, с какой ненавистью глава смотрит на Марфу. Этот взгляд предвещал ей ничего хорошего. Михаил Иванович заволновался за судьбу доброй женщины: не оставит глава её в покое.

— Не по-христиански это! — снова упрямо произнесла Марфа.

— Спасибо тебе, Марфушка, за доброту твою. Но не стоит упорствовать, отступи, — зашептал ей знахарь на ухо, — Меня уже не спасти, а себя погубишь. Они ведь сейчас со страху и правда, что зверьми стали, положат тебя тут рядом со мной и греха за собой не почуют. Бери детей, узелок с вещами собери на первое время, не жалей, брось дом со всем скарбом, беги из деревни этой проклятой в город. Да не бойся ничего, как в город приедешь, добрую женщину повстречаешь, она тебя экономкой к хорошему человеку пристроит. Этот мужчина через два года женится на тебе, хорошее образование деткам твоим даст, ещё двоих совместных наживёте. Будешь жить с ним счастливо до глубокой старости. А сейчас… беги, беги Марфушка!

Михаил Иванович начертил на её лбу охраняющие от зла знаки и те вспыхнули необычайно сильно, стерев ведьмино наваждение с близко стоящих к ней людей. Лютариха зло скрипнула зубами.

— Кхм, — кашлянул один из мужиков, виновато посмотрел на вдову и примиряюще заговорил, — Давайте сделаем и так, и так: похороним здесь, как старый обычай велит, и крест с табличкой на могилке установим. А то и правда, что как собаку закапываем…

Марфа молча развернулась и пошла к деревне, не желая смотреть на творящееся здесь беззаконие. Знахарь с облегчением посмотрел ей вслед: вот и хорошо, вот и молодец, собирайся и уезжай сейчас, пока они тут с трупом будут возиться, как раз успеешь.

Мужики сбегали за лопатами и взялись за работу под пристальным наблюдением ведьмы. Сама Лютариха встала немного в стороне и принялась нашёптывать древние заклинания. Михаил Иванович увидел, как тьма поползла от неё в стороны, связывая своими щупальцами всех здесь присутствующих — его, главу, копателей, деревенских баб и даже нескольких любопытных ребятишек, по-воробьиному скачущих поблизости.

«Эх, не видать мне теперь моих родных на Небушке! — тоскливо подумал знахарь, падая на колени от сковывающей его боли, — Одолела меня всё-таки Лютариха, извела мой род Лохматый! А теперь и этих глупцов, что ей доверились, со мною рядом положит. Никого не пощадит, ни бабу, ни мужика, ни ребёнка несмышлёного…»

Мужики продолжали работать, бабы шушукаться, а дети скакать, не зная, какая беда над ними нависла. Изредка Лютариха отрывалась от чтения заклинаний и руководила процессом. Говорила, в каком месте ноги трупу подрезать требуется, как в могилу его уложить и как камнями завалить. Мужчины выполнили все её указания, засыпали могилу сверху рыхлой землёй, сходили в ближайший лесок и срубили две тонких осинки. Обстругав ветки, связали верёвкой накрест, прикрутили кусок кривой дощечки и воткнули в холмик. На дощечке ножом коряво вырезали «Лохматый Михаил Иванович».

«Ну, вот и всё, — вздохнул знахарь, — теперь я как пёс до Конца Света привязан к этому месту. И надо же, даже мою фамилию в церковно-приходской книге посмотреть не удосужились, вместо неё на дощечке прозвище нацарапали».

Люди ещё немного постояли со скорбными лицами возле его могилки, думая каждый о своём, да и пошли в деревню по домам. Сегодня в поле на работу уже никто не выйдет. Мужики и бабы с хмурым молчанием, будут обдумывать то, какой беды им сегодня удалось избежать и тишком поминать доброго местного знахаря, Мишку Лохматого.

Михаил Иванович, проверив максимальное расстояние, на которое он мог отойти от своей могилы, лёг в траву и посмотрел на небо. Теперь бессмысленно стонать о своей судьбе. Он прикрыл глаза и прислушался к резкому свисту, носящихся в небесной выси ласточек. Хорошо-то как!

Много ли нужно простому мужику для счастья? Чтобы на работу в самый зной не гнали, дубинами спину не чесали, комары и слепни не доставали, да чтоб живот судорогой от голода не скручивало. Всё это теперь есть у него, простое мужицкое счастье. Он не чувствует холода и жары, нет голода и жажды, спина и ноги больше не терзают его ноющей болью. Есть даже с кем пообщаться: вон, неупокоенные с любопытством на него с кладбища поглядывают, высовываются из-за могил, выглядывают из-за крестов.

«М-да, много вас тут Лютариха положила».

Вот такой вот простенький свой собственный Рай у Михаила Ивановича вырисовывается. А остальное? Что ж, можно и потерпеть.