Повесть о декабром чертополохе

Римъ Эдельштейн, 2023

Ночь. Тьма. Нечисть прёт со всех сторон. Прёт, как поезд по рельсам, потерявший управление.И кто-то должен ей противостоять! Эта участь выпадает обычному маленькому человеку, оказавшемуся заложником ситуации… И всё осложняется тем, что он – атеист, до последнего не верящий в происходящее.Их нищий, депрессивный городок даже не подозревает о нависшей опасности: чудища готовятся устроить кровавую вакханалию в праздничную ночь.

ТОТАЛЬНАЯ ВРАЖДЕБНОСТЬ

Буквально через каких-то мимолётных полчаса они въехали в административный центр — обширная деревня с приземистыми домами, но кроме этого здесь были высоченные фонари через каждые пятьдесят метров. И машины попадались куда чаще, чем до этого. И всё произошедшее недавно уже выглядело настолько ненатурально и абсолютно иррационально, что Вадим ещё больше убедился, что это точно всё было психическим

помутнением. Нервное перенапряжение, холод и удар головой при ДТП. Вот и всё…

— Если хочешь, я один могу, — неожиданно сказал Виталик.

— Я в порядке, — заверил его Вадим и полез в «бардачок» за ведомостями. — Сейчас всё перетаскаем. Подпишем-запишем. И всё.

Водитель хмыкнул, но уже куда более дружелюбно и полез на улицу, где, вопреки опасениям Вадима, снег уже начал сходить на нет. И это было хорошо. Вторым хорошим обстоятельством стало то, что владелец — лысеющий мужичок лет шестидесяти с чем-то в красном бархатном пиджаке и расстёгнутой необъятной куртке — не отказался от расчатого ящика.

— Бутылки из него я поставлю отдельно. И если кто траванётся, то у меня будут проблемы, — сообщил он гораздо спокойнее, чем мог бы. — Если вы, ребята, левачите, хорошее меняете на дешёвое, то у меня для вас плохие новости. Если кто отравится — повторяю — я и вам создам большие проблемы.

— Знаете, Илларион Николаевич, никак я не могу с Вами согласиться, — улыбнулся ему Вадим, когда они стояли у прилавка и заполняли документы о принятии. Кроме этого Илларион Николаевич успевал ещё и тыкать старый советский калькулятор. Вадим понимал, что выглядит всё равно отвратительно, да и водкой от него пахнет, это уж точно. Но ничего с этим поделать не мог. — Вы же должны понимать, что люди, кроме алкоголя, пьют и едят ещё много всего. И отравиться могут чем угодно, разве нет?

— Это, ребята, вы только что признались, что привезли мне «палёнку», я правильно понял? — спросил владелец магазинчика, но почему-то голос его не звучал серьёзно или враждебно. Звучал тон старого учителя при беседе со своим бывшим учеником.

— Не слушайте этого полудурка, — сказал появившийся в дверях Виталик с очередной позвякивающей коробкой в руках. Он злобно ткнул головой кисею — пресловутые плетёные шторки, неотъемлемую часть подобных магазинчиков. — Мы уже сколько раз вам привозили товар? Много. И хоть бы раз были с ним проблемы?

— Но ни разу ещё не было открытой коробки…

— Этот полудурок брал оттуда бутылку, мы же рассказали.

— Ладно, ребята, я помню. Так и тракториста-то нашёл?

У Вадима настолько много пота выступило на спине, что, казалось, он вот-вот потечёт струйками.

— Нашёл.

— А почему же вас мусорщик на самосвале вытаскивал?

— С трактористом не договорились. В цене не сошлись.

Вадим неожиданно вспомнил про монетку, отданную ему тем человеком. Он сунул руку в карман и, ничуть не удивившись, нашёл её там. Вытащил и положил на прилавок.

— Ух, ты! — воскликнул Илларион Николаевич. — Это что ж, семь рублей? Никогда такого не видел… Где взяли?

— В деревне нашёл, — честно признался Вадим. — У тракториста.

Виталик уже шёл обратно и остановился посмотреть.

— Думаю, ты за эту редкость можешь выудить кучу бабла, — сказал он с завистью.

— Может быть, — опять повторил Вадя и подумал, что очень устал. Отдать её им, что ли? И он уже честно собирался сказать «можешь забрать её себе», но удержался. Отчего-то удержался. Помешало ему что-то так сказать. Он взял её, повертел в руке и запихал в карман. — Посмотрим. Получите, распишитесь, Илларион Николаевич…

Через полчаса они ехали уже назад, испытывая громадное облегчение. В магазинчике было куда спокойнее и уютнее, чем в дороге, но дома должно стать ещё лучше.

— Пятничный вечер — это хорошо же, — сказал Виталий, чтобы развязать непринуждённый разговорчик. — Ты не согласен?

— Хорошо, — согласился Вадим, ощущая необычайную усталость, какую ещё не испытывал. — Чем хочешь заняться?

— Приглашу свою красотку на свидание. Опять.

— Она разве твоя уже?

— Ещё нет… Ну, а чего тянуть, дружище? Если я буду ждать, я просто спячу… Как ты.

И он невесело рассмеялся.

— Точно. Мне надо записаться к неврологу. Или психиатру. Или кто там такими делами заправляет.

— Так ты же служил в армии, — напомнил Виталик. — Что ж, тебя не проверял мозгоправ?

— Проверял. Он спросил, что значит пословица «шило в мешке не утаишь». Прикольно, да?

— На дурачка?

— На него, родимого. Но самое смешное, что кто-то не прошёл этот тест.

— Не переживай, Вадя, может, ты просто перенервничал. Переработал. Сейчас придёшь к своей торбе, она обнимет тебя пухлыми ручонками, проведёт на кухоньку, и будешь ты жрать свою курицу, зажаренную целиком. И запьёшь это чем-то вроде того, что мы только что отдали Ларину.

Вадим всё же улыбнулся — не от того, что Иллариона Николаевича его напарник назвал Лариным; и не из-за того, что он опять только что стебался по поводу веса его девушки; а по поводу того, что хороший ужин в компании с любимой девушкой действительно делает любой вечер куда лучше.

— И потом она потащит тебя в спальню, я уверен…

— Угомонись, Виталя.

— Нет, ты скажи мне, — не унимался напарник. — Ты никогда не хотел найти кого-то посимпатичнее?

— Нет, — отрезал Вадя.

— А надо было бы. Глядишь, тогда и не сбрендил бы от всей этой бытовухи.

— А ты почему не сбрендил? У тебя же вообще никого нет.

— А я творческая натура. Я учился на художника… Я всё воспринимаю куда легче.

— Кроме своей настоящей работы.

— Кроме неё.

Они замолчали, слушая мерное гудение мотора. И вскоре они опять проезжали ту деревню, в которой всё это произошло…

«Что произошло? Ничего и не было. Это как в школе. Если на тебя сегодня наплевали старшеклассники, поставили подножку, толкнули, это очень обидно. Но только сегодня. Через неделю ты уже живёшь дальше и просто не вспоминаешь о том неприятном дне».

И тут же сильно нахмурился.

«Если это не происходит каждый день».

Завыл ветер, причём так мощно, что Виталий даже немного дёрнулся.

— Ну и ветрюга, — сказал он. — Опять притащит…

— Это не ветер, — коротко бросил Вадим. — Тормози! Тормози!

Виталий посмотрел на Вадю как на умалишённого, но всё же плавно притормозил и посмотрел укоризненно. Тот молча открыл дверь, впустив поздневечерний зимний воздух и прислушался. Вой — внезапный, глубокий, многоголосый — взрывом прокатился по окрестностям.

— Ветер, говоришь?

— Неприятно тут жить, согласен, — сказал водитель. — Волки. Уверен на сто процентов. я представляю, какие они тут здоровые… Эх, был у меня один знакомый охотник, собиратель шкур. Сейчас бы сказал ему, он бы приехал, пострелял. Давай-давай, закрывай дверь, поехали уже!

— А почему не постреляет? — Хлопок дверью.

— Он повесился два месяца назад, — сказал Виталий, снова помрачнев. — Вот ты представь, у человека и карабин, и нож охотничий — настоящее мачете… А он берёт и вешается.

— Невесёлая история, — признался Вадим. — А причина?

— Застукал жену с каким-то боксёром. В общем, ещё и от любовника её получил… Вот и не вынес позора. Оставил жену с сыном-подростком.

— Тоже охотник?

— Нет, любитель компьютеров. Эрудит. Книжный червь. Видел его. Тощий, щуплый, очки такие большие. Глядишь, что вот-вот свалится под весом своих же очков. Ты вдупляешь?

Вадим «вдуплял», но решил промолчать и в этот раз, что-то ему меньше всего хотелось обсуждать такие истории сейчас. Они ехали и ехали, пока вскоре не показался город: мириады огней в темноте, и этот пейзаж принёс не просто облегчение, а даже абсолютное успокоение. Так чувствуют себя люди, вынырнувшие, наконец, из проруби и добравшиеся до тёплого пледа с печенюшками.

— Давай я тебя подброшу до дома, а то ты сегодня не в духе.

Вадим не стал спорить, и минут через двадцать фургон уже въезжал в спальный район, застроенный девятиэтажками, обставленными со всех сторон машинами — и на парковках, и во дворах. Везде. Почти во всех окнах горел свет, а около некоторых подъездов сидела молодёжь, студентнота.

— Тебя, может, проводить надо? А то как бы не накостыляли вон те ребята…

Вадим посмотрел на своего напарника, но так и не понял, шутит тот или говорит серьёзно.

— До понедельника.

Он выбрался из машины, прокручивая в голове строчки Айовы о том, что «осталось лишь снять усталость», и медленно поплёлся к дому, думая, что промокшие сегодня ноги просто так ему не простят его забеги по глубокому снегу… Студенты притихли, когда он подходил к подъезду, а фургон, напротив, заурчал посильнее — Виталик поехал домой тоже.

— Я дома, — сказал он в домофон.

— Наконец-то, — ответил ему женский голос, и, даже не видя свою суженую, Вадим понял, что та улыбается. Но перед тем, как войти в подъезд, он всё же остановился… Нащупав в кармане семь рублей одной монетой, он прицелился в стоящую неподалёку урну и кинул её прямиком туда. Монета грустно звякнула.

— Трёхочковый, дядь, — прокомментировал один из подростков, впрочем, совершенно беззлобно, и остальные тихо рассмеялись.

Вадим вошёл в подъезд, теперь уже будучи уверенным в полной безопасности. Последнее, что он сделал, вообще добавило ему уверенности в том, что всё случившееся — не больше, чем плод его фантазии, и, довольно посвистывая, он побежал вверх по ступеням, не дожидаясь занятого кем-то лифта.

Тап-тап-тап-тап-тап-тап-тап…

Его же КРАСАВИЦА (а по-другому он её и не называл), уже готовилась ко сну, хотя время было ещё ранее — не было даже десяти, и встретила его в шёлковой синей ночнушке

и с распущенными волосами, падающими на плечи блестящими каштановыми волнами. Может, фигура у неё была и на любителя, но волосы её были выше всяких похвал, и уж они-то точно понравились бы всякому мужику.

— Что с тобой случилось? — спросила она взволнованно, когда он принялся снимать обувь и стаскивать мокрющие носки.

— Да… Случается всякое, — он вовсе не хотел её огорчать разными подробностями. — Вылетели в кювет. Но потом нас достали, и мы поехали дальше, всё.

Он натянуто улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Он хотел обнять её и сказать, что-то ласковое, но покинувшие его силы никак не хотели возвращаться. И он просто пошёл мыться, взяв с собой свежий спортивный костюм, чтобы в него переодеться.

Когда он стоял под душем, намылившись земляничным гелем, и намывая свою голову, ему показалось, что его дорогая с кем-то разговаривает. Наверное, по телефону. Она очень часто разговаривала с подружками, которые устроились в жизни получше, чем девушками логистов. И почему-то именно это обстоятельство именно сейчас его покоробило. Бывает же такое, что заедает какая-то мысль тебе… И начинает крутиться. Об одном, да об одном.

Он вышел из душа, насухо вытершись и надев плотное трико. И события вечера оставались всё дальше и дальше, будто их и не было. Она же сидела за столом, сложив свои коротенькие ручки с толстенькими пальчиками на синей клеёнке, увлечённо смотря какую-то передачу по телевизору, где ведущая с хриплым прокуренным голосом на потеху напомаженным элитным тётькам материла и унижала маргинальную семью.

— Не думал, что тебе нравятся такие фрик-шоу, — сказал он, усаживаясь за стол. Спрогнозированной Виталиком курицы не было, зато была рыба. И салат, густо сдобренный подсолнечным маслом.

— Забавно же, — ответила она, не отводя взгляд от экрана.

— Ничего забавного, дорогая моя, — ответил он, принимаясь за еду. — Это же не просто так они подбирают таких вот… Героев для передачи. Как бы проводят черту: это вот мы, такие красивые, пахнем апельсинами, и у нас шмотки за сто тысяч, а вот это — быдло какое-то, которое даже не знает, от кого рожает. Понимаешь?

— Ну и что, — ответила она особенно безучастно.

— Да ничего, — сказал он, но еда не шла. Хоть поесть Вадя любил, но сейчас еда не шла в горло. Да и синяк, уже налившийся на руке вишнёвым пятном, всё не давал покоя и попросту вопил о произошедшем. Но заговорил он о другом. — Тебе разве не надоело жить с нищебродом?

— Нет, — просто ответила она.

— А мне кажется, что да… Я же знаю, о чём говорят твои подружки: у одной мужик купил завод, у другой — стал начальником отдела. У третьей — просто сладкий иностранец. А я, да что с меня взять? Я вон, неровен час, совсем с ума сойду. И что делать будешь?

Она посмотрела на него и очень тепло улыбнулась:

— Ну, там посмотрим. Пока же всё хорошо… Ведь да?

— Надеюсь, — сказал он и встал из-за стола.

— Ты что-то ничего не ел, — заметила она с тревогой.

— Не хочу, — сказал он и повернулся, чтобы пойти в спальню. — Устал.

— Ты рассказать мне ничего не хочешь? — спросила она с подозрением.

— Нет, — ответил он и, немного постояв, решил подойти к ней, чтобы поцеловать её и обнять. Её лицо сразу просветлело, и она радостно заулыбалась, а как только он подошёл поближе, то она высвободила ноги из-под стола, а потом и сама вышла. Поднялась.

В первую секунду Вадим замер, а потом отпрыгнул назад, словно почти наступил на ядовитую змею, но в последнее мгновение спасся. Он увидел коричневые копыта с лохматыми ногами, а не её привычные объёмы, и машинально отступил, дрогнул.

— Всё нормально, милый? — спросила она.

— Да что за хрень со мной творится! — заорал Вадя, так крепко схватившись за свою голову, что даже заломило в висках. — Я сошёл с ума!

— Нет, — ответила его девушка, продолжая улыбаться. — Просто отдай метку. И всё закончится. Сразу же. Зачем тебе эти проблемы? Будешь дальше жить спокойно. Работать. Обнимать свою толстуху…

— Где она?! — заорал он до резкой боли в связках. — Что Вы с ней сделали?

— Ничего, — ответила «она». — Отдай метку! Отдай метку! ОТДАЙ МЕТКУ!

Он побежал опять, на ходу подхватив ещё не просохшие ботинки, ударился о дверь, попытался открыть её, отомкнуть нижний замок, с первого раза не смог — руки так тряслись… Он слышал, как топает нечто своими копытами, шагает неуклонно, неотступно. Твёрдо ступает по полу, неотвратимо приближается.

Вырвавшись в подъезд, Вадим затопотал к выходу… Из подъезда он тоже выскочил рывком, даже совершенно забыв надеть ботинки, так и держал их в руке. Группка студентов всё ещё была там, теперь выглядевшая растерянной. Даже тот хохмач, говоривший про трёхочковый бросок, сейчас оказался смятённым. Может, кто-то и хотел из них спросить, всё ли у Вадима в порядке, но тот уже побежал — босиком! — дальше, но потом спохватился и принялся натягивать ботинки… Ещё заминка, и он бросился вперёд, мимо машин и подъездов. И бежал так, пока силы не оставили его, и он не свалился рядом с отделением банка с красным крыльцом.

Он лежал на снегу, обдумывая своё положение, и понял, что действительно просто сошёл с ума. Ему оставалось лишь пойти к психиатру, но это завтра — по ночам он не принимает, если только «скорую» вызывать, но телефона, конечно, с собой у него по-прежнему не было. Что-то происходило с его мозгом — стремительное, всеобъемлющее. Но сейчас куда-то надо было податься, и Вадим медленно поднялся, как пьяница в новогоднюю ночь. К Виталику, куда же ещё?!

«А если и там будут галлюцинации?» — подумалось ему. Значит, надо будет искать другой адрес и бегать всю ночь, пока не отпустит. Должно же полегчать…

«А если всю жизнь?»

На этот вопрос ответа у него не было. Он отряхнулся, как мог, и заспешил к трамвайным путям, пролегающим через их райончик. Хорошо, что после душа он надел именно этот спортивный костюм — именно в нём он раньше бегал кроссы, и чтобы обратно добираться быстрее до дома, всегда ездил на маршрутках или трамваях, то есть мелочь в кармане всегда бренчала. Было очень холодно, но он, в конце концов, не бродячая собака. Доберётся до остановки и согреется в салоне…

Он засунул руку в карман штанов и вытащил горсть монет — не прогадал, рублей пятьдесят тут точно было. Настоящим шоком для Вадима стало то, что семирублёвая монета оказалась тут же, будто он её и не выбрасывал. Он взял её двумя пальцами левой руки и швырнул в сугроб, как можно дальше. Совершенно безотчётно и ненавистно. А потом побрёл дальше, шатаясь, как заправская забулдыга.

Сознание его помутилось настолько, что он почти не замечал редко встречающихся пешеходов, а если и встречал, то они ему казались страшными и злобными людьми. Он натянул горловину своей мастерки до носа, а руками обхватил себя, и шёл, и шёл. И он, конечно, всячески избегал слова «чертовщина», потому что был убеждённым атеистом, и его разум хоть и был замутнён этим вечером, он всё же не сомневался, что причиной его видений стали необратимые изменения мозга. Возможно, это случилось не сегодня, не за один день, а назревало давно. Может, в мозге у него есть тёмное пятно, стремительно увеличивающееся, проникающее всё глубже и глубже.

Один раз ему повстречался высокий человек в чёрной куртке, который внимательно смотрел на него оранжевыми глазами. Вроде бы он даже пошёл за Вадимом, и тот мог видеть в вечерней мгле зимнего города, что колени у этого человека выгибаются в обратную сторону, но скорости он ничуть не сбавлял, а потом просто растворился.

«Следят, твари», — подумал Вадим и сразу же одёрнул себя. Кто следит?! Галлюцинации? Да, если бы это всё было по-настоящему, то они бы отстали давно, а тут…

Женщина с бледным лицом и белыми волосами стояла около светофора. Она выгнулась в сторону, перегнулась, как ива, и голова её свисала теперь вниз, а глаза закатились. Будто она впала в ужасающий транс, ждала, когда загорится зелёный свет для пешеходов (но он и так горел).

Он прошёл мимо, убедившись, что машин нет. То ли их отсутствие ему мерещилось, то ли действительно все водители уже легли в кроватки и спали крепким сном. Вадим направился к трамвайной остановке и стал ждать. Остановка эта была посреди рельсов, посреди проезжей части, и пока он не видел, что трамвай приближается. Стояла относительная тишина.

Сзади кто-то подошёл. Взялся из воздуха, не иначе. Вадим бросил взгляд через плечо. Там стоял парень в разбитых очках, чьё лицо было изуродовано бордовой полосой от подбородка до бровей.

— Вам «скорую» вызвать? — еле выдавил из себя Вадим, даже не понимая, что сам говорит. Телефона-то всё равно не было.

— Отдай метку, — попросил парень. — Отдай метку!

— Какую метку, — как во сне проговорил Вадим.

— Метку борца с нами, — ответил «раскрашенный». — Отдашь, и всё сразу закончится. Это ж не твоё дело. Не твоя война. Так отдай метку. И иди домой.

Машинально, но всё же очень медленно, Вадим полез в карман, твёрдо уверенным, что семирублёвая монета будет на месте. Так и вышло: он даже ничуть не удивился, когда обнаружил её в руке снова. И уже начал протягивать её парню, тот тоже потянулся навстречу; Вадим видел сине-чёрную полусгнившую руку с отросшими ногтями, на которой копошились личинки, которая вот-вот дотронется до него.

Звон трамвая вырвал его из оцепенения: он внезапно оглянулся — плоская морда его была уже совсем рядом, рельсы звенели на всю округу. Ещё он услышал, как сигналят где-то машины; смеются пешеходы, обнимающиеся на тротуаре.

Вадим посмотрел на «раскрашенного»: на его месте стояла милая шатенка с конским хвостом и в больших очках, придерживающая одной рукой норовящую сползти шапку. Лицо её выражало негодование и обеспокоенность сразу: именно с такими эмоциями она смотрела на протянутую к ней руку с монетой. «Фу, мерзкий, не трогай меня…»

— Я же говорю, — сообщил он ей, и губы его расползлись в усталой ухмылке. — Я сбрендил. Чокнулся. Крыша шуршит шифером.

Та ничего не ответила, лишь медленно отступила на полшага назад. Подполз трамвай, и, заскрежетав, открылись двери. Вадим медленно поднялся по ступенькам, увидев, что салон полупустой: внутри сидело лишь два человека, да и то — по разным углам.

Он пока не видел контролёра, но понимал, что тот сидит где-то здесь же. Но искать его не было ни сил, ни желания, поэтому он просто опустился на одно из сидений, мельком заметив, что соседнее заблёвано. Романтика городских вечеров.

«Неприятно», — решил он, но с места не сдвинулся. Мысли беспокойно метались у него в голове, но дрёма не шла, а так хотелось… Забыыыыыться, как говорила одна его знакомая, редкостная… добрая душа. Однажды она шла по лесу зимнему и увидела там двух щенков — мальчика и девочку. Выброшенных. Мальчика она взяла с собой, а девочку она оставила там. Погибать от холода и голода. И рассказывала она это с усмешкой, типа это, мать твою по-собачьи, было очень забавно. С тех пор он её ненавидел…

Трамвай тронулся. И было в этом что-то уютное такое, в лязге колёс, в поскрипывании стёкол. Вадим прижался лбом к стеклу — необычайно холодному — и закрыл глаза, глубоко вдыхая и выдыхая. Он даже не понял, как рядом с ним оказалась девушка — в обтягивающих чёрных джинсах и с прядью светло-фиолетовых волос, свисающих из-под капюшона.

— Тебе не надоело? — спросила она резко. Как ни пытался парень рассмотреть её лицо, кроме синюшного подбородка с кровоподтёками он ничего не видел.

— Девушка, — сказал Вадим устало. — Вы такие узкие джинсики носите зимой. Застудите себе мочеточник, и будете писять бегать частенько… Переоденьтесь.

— Слушай внимательно, — она наклонилась к нему, и он предельно ясно почувствовал запах прекрасных духов, стойких, сильных, остающихся на одежде даже после стирки, и запах алкоголя. Что это? «Ягуар?» Или просто тоник с джином. Непонятно. — Ты отдашь метку, если не хочешь проблем.

— Отдам, а теперь свали отсюда, ты воняешь, — ответил он, неожиданно разозлившись. Та дыхнула на него концентрированным брожением и пошла обратно, на своё место.

Из кабины водителя прошла грузная контролёрша и дала ему билетик за двадцатку. Он почему-то с ужасом отметил, что чуть не отдал ей семирублёвку, но вовремя спохватился. И дальше они ехали без эксцессов, отчего Вадим чуть не уснул, но его разбудил сильный толчок — трамвай встал и двери его со скрежетом открылись.

Виталик жил на отшибе, но Вадим бывал у него неоднократно. Фонарь над подъездом был разбит, «мусорка» рядом со ступенями — перевёрнута. Валялись фантики, фольга, пластиковая бутылка, осколки стеклянной. Пустая пачка из-под презервативов и пустая же пачка из-под сосисок. Домофон не работал, поэтому железная дверь попросту отвисла в сторону, будто была пьяной одиннадцатиклассницей на выпускном и приглашала всякого войти.

— Хоть меня и не приглашали, я войду без приглашения, — заверил сам себя Вадим. Так и сделал — пошёл, упорно переставляя ноги.

После стука в дверь прошла целая вечность, и парень даже подумал, что Виталика дома нет — щупает свою молочно-кожную и соломенно-волосяную бешеную красотку у неё дома…

Шаркающие шаги и недовольный бубнёж. Он что, уже спал?! Не может быть… Дверь — тёмно-коричневая — захрустела и открылась настежь. Виталик её толкнул, не приоткрыл. Он сейчас был одет в белую майку-алкоголичку с расплывшимся по середине пятном, серые закатанные штанишки и стоптанные шлёпанцы. И этот наряд обнажал его худобу гораздо сильнее. В квартире было полутемно — за его спиной мерцал голубой экран телевизора, а свет был выключен. Какое-то время он смотрел на Вадима то щурясь, то распахивая глаза широко. И он слегка покачивался. Не узнавал, что ли…

— Что ты тут делаешь? — спросил Виталик.

— Мне некуда идти больше. Я, короче говоря, совсем с катушек съехал, братан, — отозвался Вадим, загнанно оборачиваясь по сторонам.

— Входи, дверь замкни на оба. А то мало ли.

Вадим послушался. Он прошёл вслед за Виталиком — квартирка у него была однокомнатная, и всё было натыкано рядом: кровать, стол и небольшой телевизор на громоздкой тумбочке. Холодильник же пыхтел в углу. Виталик просто уселся на кровать, оказавшись за столом, на котором стояла полупустая бутылка и открытые шпроты — именно ими он и измызгался.

— Что у тебя случилось? — сказал Виталик, схватив прямо руками одну из рыбин.

— Да так, переночевать негде, — сказал Вадим уклончиво.

— Что, выгнала тебя твоя толстуха, — произнёс тот в ответ, но это не звучало, как вопрос.

— Перестань её так называть.

— Не будешь ты меня бить из-за неё.

— Может, буду.

Виталик оглядел его серьёзно, перестав жевать. На фоне галдели голоса из какого-то невероятно смешного фильма. Или нет. Взгляд Виталия говорил о том, что он будто смотрел военную драму.

— Тебе никогда не хотелось другую? — опять спросил он.

— Нет, я уже…

— Да врёшь ты всё, — огрызнулся Виталик и налил себе немного в большой стакан — пару глотков. — Я знаю, что ты как парень из «Ералаша». Тёр-тёр доллар, пока он рублём не стал.

— Мне кажется, там было по-другому, — усомнился Вадим.

— Похрен, — махнул рукой Виталик и опять уставился в телевизор. — Есть хочешь? У меня ещё есть шпроты. И водяра тоже есть. Хочешь?

«Вот из-за какой-то алкашни мы сюда тащимся», — вспомнились слова самого Виталика.

— А ты говорил про какую-то «алкашню» в деревнях, — сказал Вадим. И сказано это оказалось настолько порицательно, что Виталик метнул в него молнию взглядом.

— Ишь ты, нашёл, что сравнивать! — крикнул он. — Я — творческая личность. Я пью, потому что пили Бродский, Есенин, Маяковский и… Все остальные.

— Они разве пили?

— Наверное… Я думаю, пили. Маяковский вообще пристрелился. Ты бы смог так?

— Не-ет, — протянул Вадим. — Я бы точно так не смог… Страшно же это.

— А эти бухают по той причине, что им скучно. Накатил — и день прошёл. И вся жизнь, — продолжил свою гневную тираду Виталик, исстрадавшись по разговорам.

— А ты?

— А я так справляюсь с душевными переживаниями. Понял?

— Понял, — сказал Вадим и потерял всяческий интерес к этому диалогу. Ему ещё ночевать здесь надо, а если он будет капать на нервы своему водиле, тот выкинет его на улицу, как надоевшего кота, и придётся ему обмораживаться и искать теплотрассу, чтобы переночевать… Но сначала он будет сидеть у двери подъезда, сидеть и ждать, сидеть и ждать, сидеть и ждать, покрываясь коростами… — Где я могу упасть?

— Проблема, — сказал Виталик. — Кроватка одна у меня.

— Ладно, — ответил Вадим. — Я на полу посплю, только ночью на меня не наступи. Окей?

— Замётано.

Парень улёгся прямо на пол, подложив руки себе под голову. Пол был, конечно, очень жёсткий и холодный, но в армии он и не на таком спал, поэтому особо не противился. Да и последние события теперь заполняли его голову почти полностью. Он подумал о своей девушке — где она сейчас? И что делает? Стало жутко.

Сон почти обуял его, как Виталик что-то буркнул, обращаясь к телевизору, и Вадим вздрогнул. Он повернулся на другой бок, свернулся калачиком и крепко закрыл глаза. О чём-то он подумал — о чём-то важном, но не успел развить мысль и просто провалился в кошмарный сон. И сон был реалистичен.

Он не понял, где очутился — может быть, это было поле — заснеженное, но парень отчётливо видел языки пламени. Пожар или что-то такое. И из этого гигантского кострища вышел человек — лица он его не видел, только лишь понял, что от него исходит невероятный холод. Плечи его были покрыты инеем, обнажённое тело — бледно-голубое, заледеневшее. Он шёл к Вадиму, и от него исходил пар… Он крикнул что-то вроде «я буду лежать сто лет на льду и не замёрзну!», а потом бросился вперёд.

Следующий кошмар настиг его с грохотом — и сердце его подпрыгнуло к горлу. Каково же было удивление Вадима, что это именно он и стрелял! И в руках его скакало ружьё, а со всех сторон обступали лохматые твари — двуногие, но с явственными звериными повадками. Настоящая свора! Рычала и тянула к Вадиму мускулистые лапы, увенчанные кривыми когтями… И они почти уцепились в него — один точно, поэтому шея заболела под сомкнутыми монстриными пальцами.

Последнее, что он увидел — какой-то человек держит его девушку, и та вся колыхается. Он прижал ей к горлу то ли длинный кинжал, то ли коготь это у него такой был. И только он собрался резануть по ней, как что-то опять загрохотало…

Он подскочил и понял, что уже позднее утро — солнце уже проникало в комнату. Чувствовал себя, Вадим, конечно паршиво. Конечно, еле встал — всё его тело задеревенело, а сам он продрог, будто лежал на льду…

«буду лежать сто лет на льду и не замёрзну…»

…а шея сильно болела. Потянувшись, повертев головой и руками, он всё же поднялся, услышав, как выстрелили колени в унисон. Только после этого он заметил Виталика, успевшего приговорить всю бутылку перед тем, как «отрубиться». Тот валялся в причудливой позе, запрокинув голову назад, как солист рок-группы после рейва. Телевизор он не выключил, и там сейчас шла какая-то утренняя передача, где красивая худенькая женщина с азиатскими чертами лица и волнистыми волосами широко улыбалась белоснежной улыбкой. Одета она была в фиолетовое обтягивающее платье и чёрные колготки, и рассказывала о чём-то, по всей видимости, таком же приятном, как она сама. Звук Виталик убавил почти до нуля, по этой причине Вадим не слышал её. Он опять посмотрел на Виталика, всё более казавшегося скелетом в этой «алкоголичке».

— Творческая личность, тоже мне, — буркнул Вадим и пошёл к выходу из квартиры, стараясь ничего не сшибить по пути. Это было очень странно, но теперь прошлый вечер представлялся ему совершенно нелепым — как кошмар, напугавший в три часа ночи тебя чуть ли не до удара, а с утра ты уже пристыженно ухмыляешься…

Открыв потрескавшийся от времени шкафчик в прихожей, Вадим вытащил из него куртку — осеннюю, скорее всего. Там вообще было только два предмета верхней одежды: пуховик и куртка, и две пары обуви. Вот и всё его богатство.

«Верну, Виталик, не переживай».

Дверь он открыл плавно, по возможности избегая скрежета и щелчков замков, и не захлопывая её. Хотя оба замка, разумеется, пытались истошно хрустеть. Никто к Виталику не полезет, он надеялся на это. А будить его сейчас и слушать похмельный гундёж он тоже не собирался. Быстро пройдя по коридору и прошелестев по ступеням вниз, Вадим вышел из подъезда.

Утро оказалось солнечным и невероятно тёплым, будто на днях решила вернуться весна. И всё бы было относительно нормально, если бы парень не сунул руку в карман. И сердце у него, конечно, ухнуло вниз мгновенно — монета была на месте. Вадим ещё не видел её номинал, но был твёрдо уверен: семирублёвка, врученная покойником в тёмной деревне.

Стиснув зубы и опустив взгляд, он поплёлся на остановку. И сознание его опять помутилось, что впоследствии он лишь помнил жёлтую дверь маршрутки, улыбающуюся черноволосую студентку, сидевшую напротив, и водителя, сильно пахнущего чесноком, коему он отдавал мелочь при выходе.

Государственная больница серой глыбой стояла между двумя разноцветными торговыми центрами, и на парковке, полной автомобилей, ругались усатые мужики. Вадиму это было безразлично: он был пешеходом, поэтому просто пошёл дальше. Рядом с крыльцом прыщавая медсестра в зелёных штанах помогала колясочнику заехать по пандусу, а двое стариков — один с костылями — о чём-то громко разговаривали.

«Не о метке ли?» — подумал Вадим, машинально заметив, что серое крыльцо вдоль и поперёк замызгано снегом и грязью — приехавшие на автомобилях несли растаявшую грязь прямиком сюда своими рифлёными подошвами.

И что это вообще за метка такая? Он не знал… Или уже забыл. Вообще вся его жизнь стала казаться иррациональной, и он до сих пор не мог поверить, что сейчас пытается протиснуться в учреждение, чтобы повидаться там с психиатром. Никогда бы не подумал, что сойдёт с ума. Причём, в один момент. Или это всегда так происходит? Что всё нормально, а потом — бац! — и у тебя шарики за ролики заехали.

В больнице шумел кондиционер, и стоял напряжённый гомон, но Вадим не стал разглядывать толпу, панически опасаясь новых галлюцинаций. Он отправился в самый конец очереди, ожидая, когда же можно будет записаться на приём. Резкие запахи пота, хлорки и дешёвого парфюма мешались в одну плотную вонь.

— Чего Вы придумываете, — раздался гнусавый голос регистраторши. — Никто ещё от зубных болей не умирал, так что сидите и ждите…

Другая сказала — не менее противным и надменным голосом — что-то вроде «хотите побыстрее — идите в частную клинику», а потом он опять перестал различать их восклики, концентрируясь на ярко-синих джинсах и грязнющих зимних кроссовках человека, стоявшего спереди. Толпа медленно продвигалась: озлобленные или раздражённые люди хватали свои направления, бланки, медицинские карты и быстро уходили отсюда… Одна старушка скрюченными пальцами пыталась собрать свою медкарту, разложенную для поиска страхового полиса, и рассыпала всё по стойке регистрации. Кто-то недовольно заматерился. Старушка принялась собирать исписанные листки и кардиограммы — нервно, торопливо. Чуть позже раздался её надломленный тихий голос:

— Вы бы двадцать лет на железной дороге… Я бы на вас посмотрела.

Вадим зажмурился так крепко, как только мог. Он хоть вчера и не пил, но голова у него гудела будь здоров. И сколько ещё можно ждать своей участи?

«Очереди, а не участи», — поправил он себя и продолжил переминаться с ноги на ногу. Захотелось в туалет, но даже не могло быть и речи о том, чтобы отлучиться — потеряет очередь и будет тут толпиться ещё полчаса. А потом у психиатра обед…

— Ну? — сказала регистраторша. И, открыв глаза, Вадим увидел остроскулое и темноглазое лицо в больших очках. Ей было не больше двадцати трёх лет. Худая, высокая. — Долго ещё мне ждать? Паспорт и страховой. Быстрее.

— У меня нет ни того, ни того. Мне срочно надо, — быстро выпалил парень.

— Тогда ничем помочь не могу, до свидания, — молниеносно отреагировала она. — Не задерживайте людей.

— Мне что, «скорую» надо вызвать?! — резко заорал он так, что очередь притихла. Краска бросилась в его лицо. — Мне надо попасть к психиатру… Пока я окончательно не долбанулся! И я не могу ждать неделю или две!

— Не орите, Вы здесь не один! — пронзительно взвизгнула регистраторша. — Я ничем Вам помочь не могу! Психиатр — не терапевт, но и к нему записаны люди… И всем надо, не только Вам!

— Да они справки от работы получают или от военкомата косят! А я действительно сошёл с ума почти! — крикнул Вадим и пошёл из очереди. Что ж, если его не пускают по правилам, он эти правила нарушит. Может, это ещё одно доказательство в пользу того, что он свихнулся — раньше бы никогда так не сделал.

Он прошёл к стенду, уже не слушая возмущённых восклицаний регистраторши, и начал изучать список врачей и номера кабинетов. Через одного там было написано «в отпуске», «отсутствует» и просто прочерки. Но, к счастью, психиатр был на месте и даже сегодня принимал — его вотчина оказалась в самом конце первого этажа. Тот угол был необычайно тёмным, словно там выкрутили лампочку, но люди в нём копошились.

Вадим неспешно туда направился, борясь с ноющей болью в животе и такой мелкой и неприятной дрожью.

«Ничего, сейчас что-нибудь придумаю, — решил он. — В конце концов, я сошёл с ума, а сумасшедшие часто ведут себя странно. Кто-то убивает пенсионеров, кто-то совокупляет детей, а кто-то… Лезет без очереди».

— Кто последний? — спросил он, и этот вопрос нарушил относительную тишину, как раскат грома.

— Тут по записи, — отозвался подросток в фиолетовой мастерке и тяжёлым лбом, нависшим над глубоко посаженными глазищами. Он принялся сверлить Вадима своим взглядом.

— Понял, — отозвался Вадим и пересчитал очередь. Пять человек, но кто-то мог быть и к офтальмологу — его кабинет располагался рядом ж.

Началось снова томительное ожидание. Минуты тянулись очень медленно, и его даже поклонило в сон, как он вздрогнул о того, что мимо проходила фигура — бесшумно, в белых штиблетах и белоснежном, совершенно чистом халате. Это был психиатр — низенький, полноватый дядечка с мягкой улыбкой и прищуренными глазами, смотрящими снисходительно из-за стёкол очень тонких очков. Над верхней губой у него росли жидковатые усики, и это делало его ещё добрее.

— Все ко мне? — спросил он и принялся отмыкать кабинет.

— Да! — сказала истерично женщина в красном кардигане.

— А, Юлия Юрьевна, — протянул он, продолжая ковыряться в замке. Движения его становились всё жёстче. Замок заедал, видимо. — Опять кризис? Ну, ничего… Сейчас поправим. Как ваш муж? Уже не хотите его убить?

— Хочу, очень хочу, — ответила она и истерически рассмеялась, таким смехом, от которого у Вадима всё похолодело внутри.

Дверь, наконец, поддалась и, открыв её, психиатр повернулся к пациентам.

— Это Вы буянили у стойки регистраторши? — спросил он, судя по всему, у Вадима.

— Я.

— Проходите. Спокойно, граждане! Спокойно! Мне кажется, у него плёвый случай.

Вадим крайне удивился, но отказываться не стал. И быстренько забежал следом в кабинет — небольшую, но мягкую комнату: мягкую в том плане, что стены здесь были нежно-белого цвета, ещё не бежевого, но и уже не похожего на цвет молока или снега. Коричневый дубовый стол, нежно-серое кресло, напротив — тёмно-бежевая кушетка, больше похожая на кровать.

— Проходи, садись, — мягко сказал психиатр и притворил дверь, отгородившись от недовольного галдежа ждущих пациентов. — Что там у тебя стряслось?

— Галлюцинации, — проговорил Вадим и ощутил пронизывающий озноб. — Нахлынули вчера вечером. Резко. И не отпускали. Ночью же — кошмары, красочные. Как будто всё по-настоящему было…

— Да? — удивился врач, и лицо его стало очень напряжённым, он сложил руки ладонями друг к другу, но смотрел не на Вадима, а на песочные часы, стоявшие на его столе — чисто декоративный элемент. — Головой не бился?

— Нет.

— А наследственность не отягощённая? Никто из родственников не лечился от болезней психики?

— Да вроде… нет, — Вадим запнулся, потому что прекрасно помнил, что его отец неоднократно попадал в диспансер с «белочкой». Или это называли ещё делирием.

— Любопытно, — психиатр задумался. — Но, мне так кажется, что с тобой всё в порядке. Единственное — это усталость. От непосильной ноши.

— От какой ещё ноши?!

— Расскажи подробнее, что у тебя за галлюцинации… Я много разного слышал.

И Вадим рассказал ему всё, понимая, как сильно щёки его горят. Он не мог смотреть на доктора, не мог выдерживать его спокойного взгляда. Он сам себе казался придурком, и каждое слово ему давалось с невероятным трудом.

Психиатр улыбнулся — участливой, понимающей улыбкой, от которой Вадиму стало легче, но ненадолго.

— Сбрось эту ношу, — повторил он.

— Какую ношу?!

— Отдай эту монетку, и всё, — предложил психиатр.

Вадим смотрел с непониманием и нарастающим беспокойством.

— Кому отдать? Это же галлюцинация…

— Да, я знаю, — улыбка доктора стала шире. — Вот и пойди навстречу этому видению. И всё станет нормально.

Парень помолчал, как в беспамятстве нащупал в кармане метку и вытащил её, а потом уставился так, будто никогда не видел. Он сжал кулак, чувствуя холодный металл разгорячённой ладонью.

— Опять? — спросил он отрешённо. — Доктор, мне нужны таблетки.

— Нет, — уверил его доктор, поднявшись с кресла. Он медленно пошёл к парню. — Возьми и отдай. Тебе же это ничего не стоит.

Вадим протянул кулак к доктору, и тот тоже протянул руку — желтоватая толстая ладошка ждала.

— Ну? — спросил психиатр, и улыбка его показалась… вкрадчивой, что ли.

— Я не могу, — признался Вадим. — Я не могу разжать руку…

Психиатр схватил его — мгновенно вцепился в кулак обеими руками и навалился всем весом на руку.

— Давай, малыш, отдай мне монетку, отдай!

Они повалились вперёд — падая на пол, психиатр увлёк Вадима за собой, и тот свалился на него. Они стояли на четвереньках, и доктор остервенело пытался то ли разжать кулак, то ли оторвать руку по локоть. Он злобно захрипел, приговаривая что-то себе под нос… Вадим ничего не мог с этим поделать, поэтому просто сдавленно заорал — он почувствовал, что психиатр может действительно отломать ему руку.

— Не ори, малыш, не ори! — сам заорал доктор. — Отдай метку! Отдай мне метку!

Возня продолжалась ещё какое-то время, прежде чем дверь открылась, и в кабинет заглянула Юлия Юрьевна. Она было хотела что-то проговорить, но отшатнулась, схватившись руками за рот.

Психиатр отвлёкся лишь на мгновение: он сгорбился, съёжился, ощерился и теперь сам начал походить на пациента психиатра.

— ЗАКРОЙ ДВЕРЬ! — рявкнул он, но и концентрацию-то тоже потерял, немного расслабив хватку. Этим и воспользовался Вадим.

Он вырвал руку, чуть не оставив под грузным врачом локоть вместе с кистью и плечом, и побежал прочь, на выход. Юля Юрьевна отскочила назад, остальные пациенты — попадали на пол, кто-то завизжал.

— ОТДАЙ МНЕ МЕЕЕТКУ, МАЛЫЫЫШ! — истерично ревел психиатр, но Вадим больше не останавливался. Он благодарил сам себя, что не сдал куртку в гардероб, поэтому ему не надо было больше останавливаться. Он вихрем пронёсся по коридору и с глухим стуком врезался во входную дверь, едва не сшибив парочку пенсионеров, собирающихся зайти внутрь.