Бокал шампанского

Рекс Стаут, 1958

Ниро Вулф, страстный коллекционер орхидей, большой гурман, любитель пива и великий сыщик, практически никогда не выходит из дому. Все преступления он распутывает на основе тех фактов, которые собирает Арчи Гудвин, его обаятельный, ироничный помощник с отличной памятью. На ежегодный благотворительный прием у миллионерши приглашены несколько девушек, родивших детей вне брака, и такое же количество молодых людей, и среди них Арчи Гудвин. В перерыве между танцами одна из девушек, выпив шампанского, умирает. При этом многие знают, что она постоянно носит с собой пузырек с ядом. Полиция и все гости считают это самоубийством, и только Гудвин настаивает на том, что девушку убили. Вулф берется за дело, чтобы доказать правоту Арчи…

Глава 4

Когда в двенадцать минут восьмого утром в среду я поднялся по семи ступенькам на крыльцо старого особняка из бурого песчаника и вошел внутрь, настроение было никудышным. Я совсем было собрался швырнуть пальто и шляпу на скамейку в прихожей, но воспитание победило, и я повесил пальто на вешалку, шляпу положил на полку и двинулся в кухню.

Фриц, стоявший у холодильника, обернулся и застыл, разглядывая меня; дверца холодильника осталась открытой.

— Се грядет! — провозгласил он.

По его собственным словам, эту фразу он накрепко запомнил из англо-французского словаря, который штудировал много лет назад, как перевод слова «voila»^[3].

— Хочу кварту апельсинового сока, сосиски, яичницу из шести яиц, два десятка блинчиков и галлон кофе, — объявил я.

— А как насчет пончиков с медом?

— Годится. Просто забыл назвать. — Я со стоном плюхнулся на стул, который обыкновенно занимал за завтраком. — Кстати, по поводу яиц. Если хочешь обзавестись другом, который никогда тебя не предаст, сделай мне гигантский омлет с порцией… Нет, это займет слишком много времени. Просто приготовь яичницу, ладно?

— Ни за что, это против моих правил. — Он помешал тесто в миске. — Скверная ночка выдалась?

— Угу. Убийство и все, что прилагается.

— О! Какой ужас! Значит, появился клиент?

Я не притязаю на то, чтобы понимать отношение Фрица к убийствам. Он их осуждает. Даже мысль о том, что одно человеческое существо лишает жизни другое, для него невыносима. Он сам мне об этом говорил и был предельно искренен. При этом он никогда не проявлял ни малейшего интереса к подробностям, не интересовался хотя бы тем, кто жертва, а кто убийца. Если я пытался с ним поделиться, он мгновенно начинал скучать. Помимо признания того факта, что очередной человек совершил нечто невообразимое, Фрица заботило только одно: нашелся ли у нас новый клиент.

— Нет, не появился.

— Раз ты был там, думаю, появится. Тебя что, не кормили?

— Нет. Три часа назад в офисе окружного прокурора мне предложили сэндвич, но мой желудок возмутился. Он, видите ли, предпочитает пищу, которая не просится наружу. — (Фриц вручил мне стакан с апельсиновым соком.) — Большое-пребольшое спасибо, старина. А сосиски пахнут просто чудесно.

Фриц не любит болтать или слушать, когда готовит, пусть даже всего-навсего варит сосиски, поэтому я взял со стола свежий номер «Таймс» и стал просматривать газету. Чтобы убийство попало на первую полосу «Таймс», оно должно быть из ряда вон выходящим, однако ночное событие отвечало этому условию, поскольку произошло во время знаменитого ежегодного приема для матерей-одиночек в доме миссис Роберт Робилотти. Ну да, вон целых три колонки в нижней части полосы и продолжение статьи на странице 23. Правда, в детали репортер не вдавался — преступление ведь случилось поздно ночью; фотографий тоже не было, моей в том числе. Закончив чтение, я бросил газету на стойку для прессы и нацелился на сосиску с блинчиком.

На двух яйцах пашот под четвертый блинчик зазвонил домашний телефон. Я снял трубку, пожелал собеседнику доброго утра и услышал голос Вулфа:

— Итак, ты дома. Когда ты вернулся?

— Полчаса назад. Сейчас завтракаю. Полагаю, в новостном выпуске в полвосьмого уже передавали?

— Верно, я только что прослушал новости. Как тебе известно, я не терплю слово «выпуск». Обязательно его употреблять?

— Поправка. Будем считать, что сообщили в полвосьмого по радио. У меня нет желания с вами спорить, а то блинчики остынут.

— Поднимись ко мне, когда наешься.

Я подтвердил, что понял. Когда я повесил трубку, Фриц уточнил, в каком настроении Вулф, но я ответил, что не знаю и что мне плевать. Честно говоря, я продолжал злиться на себя.

Заканчивать с завтраком я не спешил, выпил три чашки кофе вместо обычных двух и допивал последние глотки, когда Фриц вернулся сверху с подносом, на котором относил еду Вулфу. Я поставил чашку на стол, встал, с зевком потянулся, вышел в прихожую, неспешно поднялся по лестнице, свернул налево, постучал в дверь и вошел, когда мне разрешили.

В дверном проеме я моргнул. Утреннее солнце щедро заливало комнату светом и отражалось бликами от просторной желтой пижамы Вулфа. Он, босой, восседал за столом у окна и поглощал свежие фиги со сливками. Ну да, когда я перечислял потребности нашего хозяйства и необходимые расходы, мне следовало еще упомянуть свежие фиги в марте, доставленные по воздуху из Чили.

Вулф бросил на меня взгляд:

— Ты какой-то неприбранный.

— Так точно, сэр. А также недовольный и не выспавшийся. По радио сказали, что жертву убили?

— Нет. Сообщили, что она умерла от яда и что полиция ведет расследование. Твое имя не назвали. Ты был замешан?

— По самые уши. Ее подруга поведала мне, что девушка носит в сумочке флакон с цианидом, и потому я за ней присматривал. Мы находились вместе в гостиной, танцевали, вся дюжина гостей, не считая дворецкого и музыкантов. Один мужчина поднес ей бокал с шампанским, она пригубила, а через восемь минут умерла. Подтвердили, что это цианид, и по тому, как яд подействовал, понятно, что его растворили в шампанском, но сделал это кто-то другой, не она сама. Я наблюдал за ней и первым готов утверждать, что она ни при чем. Большинству гостей — может, и вообще всем — очень хочется, чтобы это было самоубийство. Миссис Робилотти попробовала меня окоротить, кое-кто из гостей был не против ей помочь. Самоубийство на вечеринке в ее доме уже достаточно скверно, а если докажут, что это было убийство… Короче, я замешан.

Вулф проглотил кусок фиги.

— Действительно. Полагаю, ты проявил благоразумие и воздержался от преждевременных выводов для полиции.

Я оценил его великодушие: он не стал критиковать ни мою наблюдательность, ни остроту зрения. В том состоянии, в каком я пребывал этим утром, подобное отношение дорогого стоило.

— Конечно, я сделал кое-какие выводы. Но пришлось признать, что мне заранее сообщили насчет цианида в ее сумочке, и поделиться этим знанием, поскольку девушка, которая это рассказала, не стала бы запираться перед полицейскими, следовательно, Кремер, Стеббинс и Роуклифф обоснованно исходили бы из того, что я был настороже. Но я, разумеется, не сказал им прямо, что да, я наблюдал за этой девицей и ее сумочкой, что смотрел на нее, когда Грантэм поднес ей шампанское и она отпила из бокала, что она могла, наконец, подсыпать себе что-то в бокал заблаговременно, хотя сам этого не видел.

— Маловероятно, — согласился он. Покончив с фигами, Вулф приступил к закуске из яиц пашот с сосисками в горшочке. — Итак, ты был на месте преступления. Подозреваю, выгодное предложение нам вряд ли поступит.

— Не думаю. Во всяком случае, не от миссис Робилотти.

— Что ж… — Он сунул булочку в тостер. — Напомнить тебе мой вчерашний совет?

— Я и так его помню. Вы сказали, что я принижаю себя. Но не предупредили, что я окажусь замешанным в невыгодное расследование убийства. Ладно, чеки обналичу сегодня…

Вулф отправил меня отсыпаться, но я возразил: мол, если я лягу, то меня не разбудит и старт управляемой ракеты.

Душ, бритье, чистка зубов, свежие рубашка и носки, прогулка до банка и обратно — после всего перечисленного я начал думать, что как-нибудь переживу этот день. Для похода в банк нашлись сразу три причины: во-первых, люди смертны, и, если тот, кто выписал чек, умрет раньше, чем я побываю в банке, денег нам не видать; во-вторых, хотелось подышать воздухом; в-третьих, в офисе окружного прокурора мне велели никуда не отлучаться, но я намеревался воспользоваться своим конституционным правом на свободу передвижений. Обошлось без скандала. Когда я вернулся, Фриц сказал, что звонил только Лон Коэн из «Газетт».

За минувшие годы Лон нередко оказывал нам разные услуги, кроме того, он нравился мне чисто по-человечески, так что я перезвонил ему. Он, естественно, желал узнать от очевидца подробности последних часов жизни Фэйт Ашер, и я сказал, что подумаю и свяжусь снова. Он предложил за мой рассказ пятьсот баксов — не для Ниро Вулфа, а конкретно для меня, ведь я присутствовал на вечеринке не по работе; попытался надавить на меня — журналисты всегда давят, — но я осадил его. Спору нет, наживка шикарная, пятьсот долларов и мой портрет в газете, однако придется ведь откровенничать, а если я расскажу, как все было, если выяснится, что мое упорство — единственная причина усматривать в случившемся убийство, а не самоубийство, на меня набросится весь белый свет, от окружного прокурора до дворецкого. С немалым сожалением я решил, что отвергну щедрое предложение Лона, и тут телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал голосок Селии Грантэм. Первым делом она спросила, один ли я. Я ответил, что да, но ровно через шесть минут Вулф спустится из оранжереи.

— Уйма времени, я уложусь быстрее. — Ее голос был хриплым, быть может от выпивки; с другой стороны, все мы, включая меня, очень много говорили за последние двенадцать часов. — Хочу задать тебе один вопрос. Ты не против?

— Спрашивай.

— Вчера ночью ты кое-что сказал, пока я бегала звонить врачу. Моя мать говорит, что, с твоих слов, Фэйт Ашер убили. Ты правда так сказал?

— Да.

— Почему? С чего ты взял? Это мой вопрос.

— Потому что я так думаю.

— Прошу, Арчи, не надо умничать. Почему ты так подумал?

— У меня не было оснований думать иначе. Обстоятельства вынуждали. Если сочтешь, что я уклоняюсь от ответа, то ты права. Я бы с радостью все изложил девушке, которая так здорово танцует, но не могу. Сейчас точно не могу. Извини, но на твой вопрос я не отвечу.

— Ты по-прежнему считаешь, что ее убили?

— Да.

— Но почему?!

Обычно я не обрываю разговор, вешая трубку, однако могло бы дойти и этого, не осознай Селия наконец, что толку от ее расспросов не будет. Мы попрощались в тот миг, когда лифт Вулфа остановился на нижнем этаже. Вулф вошел в кабинет, пересек его, уселся за свой стол, разместился со всеми доступными удобствами, просмотрел почту, глянул на перекидной календарь и откинулся на спинку кресла, читая трехстраничное письмо от охотника за орхидеями из Новой Гвинеи. Он дошел до третьей страницы, когда прозвенел дверной звонок. Я поднялся, вышел в прихожую, различил сквозь одностороннюю стеклянную панель коренастую фигуру и круглое красное лицо, после чего отпер дверь.

— Господь всемогущий, вы что, никогда не спите?

— Бывает иногда, — ответил гость, переступая порог.

Я взял у него пальто, чтобы повесить, и сказал:

— Какая честь, вы ведь пришли навестить меня. А почему просто не вызвали к себе… Кремер?

Он было направился в кабинет, но то, что я назвал его просто «Кремер», а не «инспектор Кремер», настолько изумило полицейского, что он застыл в полном недоумении.

— Ну почему вы не желаете ничему учиться? — требовательно спросил я. — Вам же чертовски хорошо известно, что он терпеть не может вторжений, даже ваших — или ваших в особенности, — но вы все не унимаетесь. Разве вам не я нужен?

— Да, ты, но я хочу, чтобы и он послушал.

— Это очевидно, иначе вы послали бы за мной, а не топали сюда. Если вам будет угодно…

Меня прервал рык Вулфа:

— Да чтоб вас, идите сюда оба!

Кремер развернулся и пошел на зов, я последовал за ним. Вулф приветствовал нас хмурым взглядом:

— Я не могу читать корреспонденцию в таком шуме.

Кремер занял свое обычное место — красное кожаное кресло в торце стола Вулфа.

— Я пришел к Гудвину, но…

— Я слышал ваши объяснения в прихожей. Желаете просветить меня? Для этого я вам понадобился?

Инспектор вздохнул:

— В тот день, когда я и вправду попытаюсь вас просветить, меня отправят в сумасшедший дом. Просто я помню, что Гудвин — ваш человек, и счел за лучшее обрисовать вам ситуацию. А разумнее всего это сделать за разговором с ним в вашем присутствии. Согласны?

— Не исключено. Я отвечу, когда послушаю вашу беседу.

Кремер вонзил в меня пристальный взгляд своих серых глаз:

— Не пугайся, Гудвин, я не собираюсь возвращаться к самому началу. Тебя я допрашивал дважды и твои показания тоже читал. Меня интересует лишь одно, крайне важное обстоятельство. Для начала я скажу кое-что, не подлежащее распространению далее. Показания всех остальных никоим образом не опровергают версию о самоубийстве. Понял? Более того, налицо множество улик, которые в совокупности делают эту версию крайне убедительной. Короче, если бы не ты, все давно признали бы смерть жертвы самоубийством, и кажется — кажется, подчеркиваю, — что именно таков будет окончательный вердикт. Догадываешься, к чему я клоню?

— Ага, — кивнул я. — Я как муха в супе. Мне это нравится не больше вашего. Спросите у мух, каково им в супе, особенно в горячем.

Инспектор достал из кармана сигару, покатал в ладонях, сунул между зубами, белыми и ровными, и извлек обратно.

— Все-таки начну сначала, — заявил он. — Ты там был, когда все случилось. Я помню твой рассказ, и в показаниях ты сообщил, что тебе позвонил Остин Байн, а за ним — миссис Робилотти. Так и было, разумеется. Когда ты сообщаешь то, что можно проверить, твои слова всегда подтверждаются. Но что, если ты или Вулф причастны к преступлению? Зная Вулфа и зная тебя, я должен учесть возможность того, что ты хотел попасть на прием — или Вулф захотел, чтобы ты там был, — и все устроили нужным образом. Какие оправдания у тебя есть?

— Прошу прощения. — Я широко зевнул. — Могу просто ответить, что это глупость, но давайте чуть подробнее разжую. Зачем и как я попал на прием, объясняется в моих показаниях. Уверяю вас, там ничего не упущено. Мистер Вулф отговаривал меня от приема на том основании, что участием в этом сборище я себя унижаю.

— Никто из присутствовавших не являлся или не является клиентом Вулфа?

— Миссис Робилотти обращалась к нам пару лет назад. Мы завершили расследование за девять дней. Кроме нее, никто.

Кремер посмотрел на Вулфа:

— Подтверждаете?

— Да. Это неуместный вопрос, мистер Кремер.

— С вами и Гудвином поди сообрази, что уместно, а что — нет. — Кремер снова развернулся ко мне. — Позволь рассказать, что мы выяснили на данный момент. Первое — это цианид, никаких сомнений. Второе — яд был в шампанском, его следы нашли на полу, куда пролилось вино из упавшего бокала; да и скорость, с какой он подействовал, говорит в пользу такой версии. Третье — маленький пластмассовый флакончик в сумке жертвы оказался наполовину забит кусочками цианида натрия. В лаборатории написали «аморфные объекты», но я говорю по-простому — кусочки. Четвертое — жертва показывала этот флакон разным людям и говорила, что желает покончить с собой. Так продолжалось больше года. — Инспектор поерзал в кресле. Он всегда садился лицом к Вулфу, но сейчас смотрел на меня. — Поскольку сумка лежала на стуле в пятнадцати футах от жертвы, а флакон был внутри, она не могла взять кусочек оттуда, когда Грантэм принес ей шампанское или прямо перед этим, зато могла достать отраву заранее и добрый час прятать ее, допустим, в носовом платке. Проверить платок на следы яда, увы, невозможно, потому что жертва уронила его в пролитое шампанское. Точнее, проверить-то можно, но бесполезно. Такова картина самоубийства. Ты видишь в ней какие-либо изъяны?

— Нет, конечно же. — Я подавил зевок. — Вы описали все просто идеально. Я не утверждал, что она не могла совершить самоубийство, а лишь сказал, что она этого не делала. Когда она приняла бокал от Грантэма правой рукой, ее левая рука покоилась на коленях, и она эту руку не поднимала. Бокал она взяла за ножку, а когда Грантэм поднял свой и что-то сказал, приподняла чуть выше рта, потом опустила и отпила. Инспектор, а вы не прячете в рукаве туза? Может, Грантэм заявил, что, когда он передавал ей бокал, она бросила что-то в вино?

— Нет. По его словам, она могла подсыпать какой-то порошок в вино прежде, чем отпить. Но это лишь догадка.

— Я утверждаю, что она этого не делала.

— Помню. Я же читал твои показания. — Он ткнул в мою сторону сигарой. — Послушай, Гудвин, ты признаешь, что в картине самоубийства нет изъянов, но что насчет картины убийства? Сумка лежала на стуле, все ее видели. Неужели кто-то подошел, раскрыл ее, достал флакон, отвернул крышку, вытряхнул кусок отравы, снова завернул крышку и сунул флакон внутрь сумки, а потом взял и удалился? Для этого, знаешь ли, требуются железные нервы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Восклицание со множеством значений, одно из которых архаичное, восходящие к Библии «Се грядет (муж честный)» (фр.).