Самый чувственный год

Рейчел Стюарт, 2022

У Саммер Эванс было трудное детство: мать рано бросила ее и девочка успела сменить несколько приемных семей. При этом ее всегда считали «трудным ребенком». Но однажды она попадает в шотландский замок в семью пожилой леди Кэтрин и ее внука Эдварда… Саммер выросла, превратилась в прекрасную женщину, много путешествовала по миру, в то время как Эдвард стал миллионером. Они редко встречались, но помнили, как нравилось обоим когда-то их общение. И вот судьба вновь сводит их: перед смертью Кэтрин оставляет завещание, по которому Саммер вместе с Эдвардом должна владеть замком. Согласится ли Саммер на такие условия и сможет ли наконец обрести свой дом, о котором мечтала всю жизнь?

Глава 2

Саммер

— Что бабушка сделала?!

Я слегка подпрыгиваю на стуле от крика Эдварда. И неизвестно, что хуже, — его приветствие или реакция на завещание.

Не могу его винить ни в том ни в другом.

Я ошеломлена не меньше его. Фактически лишилась дара речи. Большая редкость для меня.

Макалистер вытирает лоб, его морщины становятся глубже. Бедняга.

— Т-ты хочешь, чтобы я прочитал все заново?

Эдвард в гневе. В сильном гневе. И его внешний вид словно подчеркивает этот гнев. Строгий покрой темно-синего костюма, тщательно ухоженные и зачесанные назад каштановые волосы, легкая щетина подчеркивает выдающиеся скулы и сильную челюсть.

Это уже не тот гладко выбритый двадцатилетний парень, которого я встретила много лет назад, бывший ученик государственной школы, с тихой улыбкой и милым характером.

Сейчас передо мной мужчина, за плечами которого груз прожитых лет, богатства и успеха.

— Нет, не нужно читать. Я все понял. Просто… — Его шоколадно-карие глаза, острые как бритва, скользят по мне, мое сердце непроизвольно подпрыгивает. Я даже не успеваю прийти в себя, как он снова смотрит на Макалистера, в глубине его глаз вспыхивает обвинение. — Она, видимо, плохо соображала. Ты должен был, — он машет рукой, — убедиться в том, что она принимала эти решения в здравом уме и памяти.

— Эдвард! Не смей сомневаться в разуме Кэтрин. Она была вменяема.

— Правда?

Он смотрит на меня в упор, и я не могу дышать от его эмоций. Гнев. Ненависть. Боль.

Он сжимает ближайший ко мне конец подлокотника, вены на его руке вздуваются, тело излучает физическую силу, которой он раньше не обладал.

— Откуда ты знаешь, если не видела ее последние двадцать лет?

В яблочко!

— Я всегда находилась рядом, — тихо возражаю я, мои щеки горят от его вопроса.

— Рядом? — Его губы растягиваются в жуткой улыбке. — Вот, значит, как ты это называешь?

— Тише, тише, — в нашу перебранку вмешивается мистер Макалистер. — Можем ли мы сосредоточиться на главном? Кэтрин знала, что это станет, скажем так, шоком. Но она была очень ясна в своей просьбе и чувствовала, что в ваших же интересах довести условия ее завещания до конца. — Мистер Макалистер внимательно посмотрел на нас. — Когда-то вы были друзьями, и Кэтрин думала, что вы опять можете ими стать.

— А если не сможем? — Я игнорирую боль, вызванную его словами. — Я имею в виду условия завещания.

Рядом со мной Эдвард издает какой-то звук, похожий на фырканье.

— Да. Тогда… — Чарльз откашлялся и просмотрел лежащие перед ним бумаги: — Если один из вас уйдет до истечения срока, его имущество переходит другому.

— А если мы оба уйдем? — резко бросил Эдвард.

— Ну, тогда все немного сложнее. В этом случае Кэтрин велела разделить имущество, подробно описав конкретные участки, которые нужно передать в дар местным предприятиям и благотворительным организациям.

— Гленробин будет разделен? — Эдвард в шоке произносит последнее слово. Я тоже в шоке. — Но этот замок, все это поместье принадлежало моей семье на протяжении нескольких поколений.

— И конечно, Кэтрин хотела бы, чтобы все так и оставалось. — Макалистер улыбается, аккуратно складывая бумаги. Он что, бредит? — Итак, в ваших интересах придерживаться условий, изложенных в завещании.

— И что произойдет через год? — спрашиваю я.

— Прожив там год, вы сможете делать со своей долей все, что пожелаете. Продайте его другой стороне, пожертвуйте, оставьте себе. Все, что угодно, если только вы оба согласны с этим решением.

— Какая глупость!

— Первая разумная вещь, сказанная сегодня, — бормочет Эдвард.

Я бросаю на него мимолетный взгляд, прежде чем вернуться к насущной проблеме.

— Итак, просто для ясности, мать Эдварда наследует определенную сумму наличными и дом в Лондоне. Остальное — поместье, прислугу, семейные реликвии Гленробина — она завещала нам?

— Вместе с суммой денег в дополнение к доходу, который приносит поместье, для покрытия текущих расходов. Этой суммы должно хватить на долгие годы.

Я ошеломленно киваю.

— И мы с Эдвардом поделим все пятьдесят на пятьдесят?

— Совершенно верно.

Эдвард откашливается и сверлит взглядом Макалистера.

— А если она, когда закончится год, решит продать свою долю тому, кто больше заплатит?

Мой желудок скручивается от его слов. Неужели он верит, что я могу сделать такую вещь? Неужели не понимает, что я на его стороне? Я знаю, что не заслуживаю этого наследства. Даже не заслуживаю сидеть с ним в одной комнате и выслушивать последние пожелания Кэтрин. При всей моей любви к ней, я не ее кровный родственник и не была ее настоящей семьей. Не важно, как сильно она пыталась сделать меня такой.

— Я задал тебе вопрос, Чарльз!

Но Макалистер наблюдает за мной. Беспокоится обо мне. Я вижу это в его сочувствующих серых глазах. Я не заслуживаю сочувствия этого человека.

— Чарльз!

Тот оживает и бросает взгляд на Эдварда:

— В таком случае ты можешь выступить против этой сделки. Любая продажа активов должна быть согласована между вами. — Макалистер пристально смотрит на Эдварда. — Я уверен, вы разрешите любые проблемы, мистер Фицрой. Кэтрин попросила меня помогать вам столько, сколько будет нужно, включая отслеживание расходов, если это поможет вам сосредоточиться на мирном обустройстве дома. Кэтрин надеялась, что со временем вы будете способны уладить все между собой.

Голос Эдварда лишен эмоций.

— Обустройстве дома?

Эти слова эхом отражаются внутри меня. У меня нет дома. Никогда не было и не будет. Замок Гленробин был ближе всего к этому понятию. Я пробыла там восемнадцать месяцев. Привязалась к земле, к людям. К Кэтрин. К Эдварду.

А потом это стало душить меня. Накрыла паника. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. И пусть лучше закончится на моих условиях.

Но я не смогла отпустить Кэтрин.

И она это знала.

Так вот что это было? Попытка дать мне корни. Подарить дом, от которого я, возможно, не смогла бы отказаться.

— Я знаю, все это тяжело воспринять. — Макалистер заполнил напряженную тишину. — Давайте вы возьмете все документы, почитаете и вернетесь ко мне с любыми вопросами, которые у вас возникнут. Я буду доступен в любое время, когда вам понадобится. Кэтрин была моим самым дорогим другом и давним клиентом. Это не только моя работа. Это личное.

Эдвард мрачно улыбается ему, прежде чем посмотреть на меня, тысячи вопросов горят в этих насыщенных карих глазах, которые так долго преследовали мои сны.

Интересно, что нужно сделать, чтобы они смотрели на меня так, как раньше.

Со смехом, с теплотой, с…

Брось, Саммер, ты ведь сбежала не просто так. Были причины. И они никуда не делись.

— Вот. — Макалистер протягивает каждому из нас по конверту. — Она оставила каждому из вас по письму.

Мои пальцы дрожат, когда я тянусь за письмом. Фамильный герб в правом нижнем углу бумаги с тиснением цвета слоновой кости вызывает глубокую внутреннюю боль, которую невозможно игнорировать.

— Спасибо.

— Есть еще вопросы?

Я качаю головой.

Он смотрит на Эдварда, чьи глаза прикованы к конверту, зажатому в моей руке.

— Мистер Фицрой?

— Нет. Пока.

Макалистер мрачно улыбнулся:

— Я понимаю. Но будьте уверены, ваша бабушка долго и много думала об этом. Она была не из тех, кто принимает легкомысленные решения.

Глаза Эдварда вспыхивают.

— Да. Это так.

— Что касается твоей матери, дай мне знать, если понадобится моя помощь в том, чтобы передать ей все это. Я удивлен, что она отклонила мое приглашение присутствовать сегодня.

— Я — нет.

Тон Эдварда становится резким, он засовывает свое письмо в карман куртки.

— Спасибо, Чарльз, мы разберемся.

— Я бы хотел сопроводить вас в поместье.

Макалистер смотрит на меня, но отвечает Эдвард:

— В этом нет необходимости.

Он поднимается, и я следую его примеру, расстроенная тем, что он говорит за нас обоих, но не в состоянии спорить. Я засовываю конверт в сумку и перекидываю ее через плечо. Эдвард стискивает челюсти и жестом показывает, чтобы я шла впереди.

— Спасибо, Чарльз. — Его голос теплеет от уважения к пожилому человеку. — Я буду на связи.

Макалистер встает, по-моему, явно довольный, что аудиенция окончена. Он протягивает мне руку, я пожимаю ее.

— Рад снова видеть тебя, Саммер.

— Спасибо.

Я улыбаюсь ему, но задаюсь вопросом: когда мы виделись? Наверное, на каком-нибудь светском приеме Кэтрин в поместье, да и многих других, не связанных с обществом. Правда, тогда я положила глаз только на одного мужчину.

А сейчас я втягиваю воздух, поворачиваясь лицом к этому мужчине. Он ждет. И явно доминирует в этой комнате. Доминирует надо мной, и я сдерживаю дрожь. Откуда в нем сила, заставляющая меня чувствовать себя такой маленькой и слабой?

А ведь я сильная, решительная, способная встречать вызов лицом к лицу. Мне просто нужно пространство без него, чтобы учесть пожелания Кэтрин и разработать план игры. План, который станет пищей для мозга и запрет мое сердце.

Вопрос в том, предоставит ли он мне это пространство?

Я выпрямляю спину и прохожу мимо него. Чувствую, как его глаза сверлят мою спину. Моя кожа оживает от его близости. Сердце тоже. Обретение пространства чисто физически, может, и не проблема. А вот ментально, эмоционально…

Эдвард

Она на удивление быстро спускается по лестнице, сумка ей ни в малейшей степени не мешает. Это было бы впечатляюще, если бы я не знал, что убегает она от меня.

Снова.

Оказавшись снаружи, она и не подумала замедлиться. Куда она так спешит?

— Уходишь, не попрощавшись?

Она замирает на ступеньках, резко выдыхает, прежде чем повернуться ко мне.

— Послушай, Эдвард…

— Не волнуйся, Саммер, ты уже делала так. Теперь я не обижусь.

Она бросает взгляд на улицу, готовая бежать.

— Но нам действительно надо поговорить.

— Прямо сейчас мне нужно пространство, чтобы подумать.

Я засовываю руки в карманы, стараясь не обращать внимания на боль от ее побега и упрямое желание оставаться на своей орбите. Проклятие. Как же так, прошло двадцать лет, а неприятная потребность быть рядом с ней, несмотря ни на что, осталась!

Внутренняя потребность, настолько глубокая, что стала такой же частью меня, как кровь, текущая по венам.

— Тогда когда?

— Скоро.

— Как скоро?

— Я не знаю, Эдвард! — выпаливает она, раздраженная. — Все это стало для меня огромным потрясением, и мне нужно собраться с мыслями, прежде чем я смогу вести с тобой разумный разговор об этом.

— Хорошо. Где ты остановилась?

— Какая разница?

— Я пришлю за тобой машину, когда ты будешь готова поговорить.

— Не стоит.

— Это его работа.

Она смеется, и я не выдерживаю:

— Рад, что ты находишь это забавным.

Она качает головой, спускается по последней ступеньке, поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Я готовлю себя ко всему, что она захочет сказать. Заставляю себя сопротивляться теплу, которое пульсирует во мне оттого, что она снова так близко.

— Мы поговорим в поместье! — Это приказ, а не просьба. — В конце концов, нам там жить.

По коже бегут мурашки, когда я признаю эту истину, сердце бьется учащенно, призывая ее отказать мне.

— Хорошо.

Я сглатываю, игнорируя учащение пульса, вызванное ее неожиданным согласием.

— Хорошо.

— Но я доберусь до поместья своим ходом. Когда ты собираешься уезжать?

Я смотрю куда-то вдаль. Шум и суета Эдинбурга помогают отвлечься от нее и избавиться от давления, нарастающего в голове и груди. Почему так трудно дышать, когда она рядом? Просто сосредоточиться и ясно мыслить?

Может быть, она права, требуя немного пространства и времени порознь, прежде чем мы обсудим дальнейшие действия.

— Скоро. Сначала мне нужно уладить здесь кое-какие дела.

— Хорошо. — Она уже собирается уйти. — Я пришлю тебе сообщение, когда буду готова поговорить.

— А тебе не понадобится мой номер для этого?

Ее щеки краснеют, она делает шаг ко мне, роясь в кармане в поисках телефона. Передавая мне телефон, на меня не смотрит. По какой-то причине я позволяю нашим пальцам соприкоснуться и чувствую, как древняя связь согревает меня. Дразнит меня.

Я слышу, как она резко втягивает в себя воздух, вижу головокружительный по своей интенсивности огонь в ее глазах, когда она смотрит на меня. Тысяча давно похороненных желаний вырывается на поверхность, и я хочу притянуть ее к себе. Сделать то, на что у меня не хватало духу все эти годы.

Она отдергивает руку. Я возвращаюсь к реальности. Все дело во мне, а не в ней. Это я хочу и чувствую больше, чем следовало бы.

Я стискиваю челюсти, крепко сжимаю ее телефон, набираю мой номер, чтобы у меня сохранился ее номер, и возвращаю ей телефон. Она настороженно смотрит на меня и облизывает губы.

— Спасибо. Прощай, Эдвард.

Прощай, Эдвард. Какая простая фраза. Вот я и получил прощание. С задержкой на двадцать лет.

Она поворачивается, чтобы уйти, а во мне поднимается гнев, уродливый, горький, холодный.

— Саммер!

Она поворачивается ко мне полубоком.

— Да?

— Возможно, ты однажды нашла дом в Гленробине, и бабушка, возможно, снова подарила его тебе, но я не она. И найду способ обойти завещание, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Ее глаза расширяются, но я уже отворачиваюсь. Меня не волнует, причинил ли я ей боль. Меня это не волнует. Хотя ногти, впивающиеся в ладони, свидетельствуют об обратном. Я ухожу, высоко подняв голову и расправив плечи.

Так нельзя. Уехала на двадцать лет, а потом вернулась да еще с претензией на наследство. Поместье моей семьи.

Тебя лишь имущество беспокоит?

Я будто слышу голос бабушки у себя в голове, побуждающий меня признать истинный источник беспокойства. Я провожу рукой по волосам.

Вдалеке мой водитель выходит из машины, подбегает к багажнику и достает зонтик. Слишком поздно. Я промок насквозь. И даже не заметил.

Я отмахиваюсь от зонтика, предпочитая барабанный бой дождя паническому стуку сердца.