Любимые стихи

Редьярд Джозеф Киплинг, 2020

Мой перевод стихов четырёх английских поэтов. Эти стихи должен прочитать каждый. Надеюсь, почитатели, фанаты этих поэтов будут довольны. Они смогут сравнить мой перевод с английским оригиналом и переводами лучших русских поэтов. На сегодня это самые современные переводы. Байрон оказал огромное влияние, как на английскую, так и на русскую литературу. Его имя дало название целому поэтическому движению. Переводами его стихов занимались лучшие русские поэты. Сегодня некоторые переводы выглядят архаично, поэтому я сделал новые. Байрон был одним из тех редких людей, у кого слово не расходится с делом. Это он доказал своим творчеством и жизнью.

Роберт Бернс

(1759 — 1796 гг.) Шотландский поэт. Родился в деревне Аллоуэй, близ города Эр в Шотландии, в бедной крестьянской семье. Писать стихи начал с 15 лет. Поэтическое творчество совмещал с работой на ферме, затем с должностью акцизного чиновника (с 1789 г.). Сатирические поэмы. «Два пастуха» и «Молитва святоши Вилли» распространялись в рукописи и укрепили за Бёрнсом репутацию вольнодумца. Первая книга «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте» сразу принесла поэту широкую известность.

Бёрнс подготовил к печати шотландские песни для эдинбургского издания «Шотландский музыкальный музей» и «Избранное собрание оригинальных шотландских мелодий».

На основе фольклора и старой шотландской литературы он создавал самобытную и современную по духу и содержанию поэзию.

Творчество Бёрнса («Честная бедность» и др.) утверждает личное достоинство человека, которое поэт ставит выше титулов и богатства. Стихи во славу труда, творчества, веселья, свободы, бескорыстной и самоотверженной любви и дружбы соседствуют в его поэзии с сатирой, юмор, нежность и задушевность — с иронией и сарказмом. Стихи Бёрнса переведены на многие языки мира. Бёрнс скончался 21 июля 1796 года в Дамфрисе. Ему было всего 37 лет.

Баллада Роберта Бернса “Джон Ячменное Зерно” — жемчужина мировой поэзии. На протяжении двухсот лет существования оригинала он несколько раз переводился на русский язык.

Джон Ячменное зерно

Торжественно, у трёх икон

Клялись быть заодно

Три короля, пока жив Джон

Ячменное Зерно.

Взяв плуг, над свежей бороздой,

Клялись забыть про сон,

Пока укрытый с головой

В земле не сгинет Джон.

В венке лучей пришла весна

И смыла снег с полей,

Встал Джон, очнувшись после сна,

Смущая королей.

Окреп за лето, в дождь и зной,

Так копьями зарос,

Что враг обходит стороной,

Боится сунуть нос.

Осенний день вступил в права,

Стал жёлт усатый Джон;

К земле склонилась голова,

Ветрами сгорблен он.

Румянец щёк бледнее стал,

Нет в теле прежних сил;

Враги ликуют: — Час настал,

Кровь высосем из жил.

Лютуя, острою косой

Лишили Джона ног,

Потом, связав в снопы, гурьбой

Свезли его в острог.

С восходом солнца, бросив в тень,

Дубасили цепом;

Едва живого целый день,

Терзали сквозняком.

Канаву тёмною водой,

Залив по самый край,

Кунали Джона с головой:

— Тони, иль выплывай.

Лишь выплыл, взяли в оборот,

Чтоб вновь и вновь страдал.

Когда бросали взад — вперёд,

Бедняга чуть дышал.

Потом, чтоб закрепить успех,

Сжигали до костей,

Но мельник был страшнее всех —

Растёр между камней.

Враги, испив из сердца кровь,

Жить стали веселей;

Чем больше пили, тем любовь

В груди цвела сильней.

Джон был герой, героев кровь

Содержит благодать.

Кто пьёт её, тот вновь и вновь

Таким же можешь стать.

Она начнёт бодрить и греть,

Даст радости прилив;

Заставит вдовье сердце петь,

Глаза слезой омыв.

Давайте выпьем, чтобы Джон

С удачею дружил,

Чтоб со своим потомством он

Шотландии был мил!

"John Barleycorn"

There was three kings unto the east, Three kings both great and high, And they hae sworn a solemn oath John Barleycorn should die.

They took a plough and plough'd him down, Put clods upon his head,

And they hae sworn a solemn oath John Barleycorn was dead.

But the cheerful Spring came kindly on, And show'rs began to fall;

John Barleycorn got up again, And sore surpris'd them all.

The sultry suns of Summer came, And he grew thick and strong;

His head weel arm'd wi' pointed spears, That no one should him wrong.

The sober Autumn enter'd mild, When he grew wan and pale;

His bending joints and drooping head Show'd he bagan to fail.

His colour sicken'd more and m He faded into age;

And then his enemies began To show their deadly rage.

They've taen a weapon, long and sharp, And cut him by the knee;

Then tied him fast upon a cart, Like a rogue for forgerie.

They laid him down upon his back, And cudgell'd him full sore;

They hung him up before the storm, And turn'd him o'er and o'er.

They filled up a darksome pit With water to the brim;

They heaved in John Barleycorn, There let him sink or swim.

They laid him out upon the floor, To work him further woe;

And still, as signs of life appear'd, They toss'd him to and fro.

They wasted, o'er a scorching flame, The marrow of his bones;

But a miller us'd him worst of all, For he crush'd him between two stones.

And they hae taen his very heart's blood, And drank it round and round;

And still the more and more they drank, Their joy did more abound.

John Barleycorn was a hero bold, Of noble enterprise;

For if you do but taste his blood, 'Twill make your courage rise.

'Twill make a man forget his woe; 'Twill heighten all his joy;

'Twill make the widow's heart to sing, Tho' the tear were in her eye.

Then let us toast John Barleycorn, Each man a glass in hand;

And may his great posterity Ne'er fail in old Scotland!

Подстрочник баллады.

Жили на востоке три короля,

Три короля великих и высоких,

И они поклялись торжественной клятвой,

Что Джон Ячменное Зерно должен умереть.

Они взяли плуг и вскопали им землю.

Засыпали комьями голову Джона

И поклялись торжественной клятвой,

Что Джон Ячменное Зерно должен умереть.

Но пришла добрая веселая Весна,

И начала убывать вода;

Джон Ячменное Зерно снова воспрял,

И это было им очень удивительно.

Пришли знойные солнечные дни,

И он рос крепким и сильным,

Голова его вооружалась остроконечными копьями,

И не было никого, кто посмел бы его обидеть.

А когда мягко ступила трезвая осень,

Он поднялся изнуренный и бледный;

Его изогнутые сочленения и поникшая голова

Показывали, что он начал слабеть.

Румянец его увядал все больше и больше;

Он старел;

И тогда его недруги снова Впали в ярость.

Джон подкошен

Они взяли оружие длинное и острое и полоснули Джона по колену;

Затем они быстро положили его на повозку

Подобно злодею, совершившему подлог.

Они опрокинули его на спину

И колотили дубиной:

Они подвесили его на ветру

И крутили и крутили.

Они наполнили темную яму

Водою до краев,

Они погрузили в нее Джона Ячменное Зерно:

Тони или выплывай.

Они швырнули его на землю,

Чтобы причинить ему дальнейшие страдания;

И до тех пор, пока он проявлял признаки жизни,

Они бросали его взад и вперед.

Они высушили над обжигающим огнем

Его костный мозг,

А мельник обошелся с ним хуже всех.

Он раздавил его между двух камней.

И они взяли кровь его сердца

И пили ее по кругу;

И чем больше и больше они пили,

Тем большая радость охватывала их.

Джон Ячменное Зерно был смелым героем

Благородного предприятия.

Если вы сделаете все так, как сказано,

вы отведаетеего кровь.

Это придаст вам храбрости.

Это заставит человека забыть горе;

Это вызовет в нем прилив радости:

От этого запоет сердце вдовы,

Хотя слезы были на ее глазах.

Так давайте выпьем за Джона Ячменное Зерно,

Каждый человек — кружку в руку;

И пусть великое потомство Джона

Никогда не потерпит неудачу в старой Шотландии.

1 Вариант

Торжественно, у трёх икон

Клялись быть заодно

Три короля, пока жив Джон

Ячменное Зерно.

Взяв плуг, над свежей бороздой,

Клялись забыть про сон,

Пока, укрытый с головой,

В земле не сгинет Джон!

Пришла весёлая весна,

Ушла вода с полей,

Воспрянул Джон, как после сна,

Став выше и сильней.

Под солнцем креп, и с головой

Так копьями зарос,

Что враг обходит стороной,

Боится сунуть нос.

Когда сентябрь вступил в права

Стал жёлт усатый Джон,

К земле склонилась голова,

Ветрами сгорблен он.

Румянец щёк бледнее стал,

Нет в теле прежних сил;

Враги ликуют: — Час настал,

Кровь высосем из жил.

Лютуя, острою косой,

Лишили Джона ног,

Потом, связав его гурьбой,

Свезли, как тать, в острог.

С восходом солнца, бросив в тень,

Дубасили цепом:

Едва живого, целый день,

Терзали сквозняком.

Канаву тёмною водой,

Залив по самый край,

Кунали Джона с головой:

Тони, иль выплывай.

Лишь выплыл, взяли в оборот:

И вновь, и вновь страдал;

Когда бросали взад — вперёд,

Бедняга чуть дышал.

Потом, подняв его на смех,

Сжигали до костей,

Но мельник был страшнее всех —

Растёр между камней.

Враги, испив из сердца кровь,

Жить стали веселей;

Чем больше пили, тем любовь

В груди цвела сильней.

Джон был герой, героев кровь

Содержит благодать,

Её, отведав вновь и вновь,

Таким же можешь стать.

Она начнёт бодрить и греть,

Даст радости прилив;

Заставит вдовье сердце петь,

Глаза слезой омыв.

Пей за Ячменное Зерно,

Пусть множится, растёт;

Всегда в Шотландии оно

Найдёт себе почёт!

***

Посвящение мыши

Проворный, маленький зверёк,

Ты диким страхом сжат в комок!

Не нужно так спешить, дружок,

Стремглав бежать прыжком!

Не брошусь вслед, не так жесток,

Чтоб бить тебя скребком.

Мне жаль, что, множась, род людской

Природе не даёт покой.

Не зря от страха сам не свой

Ты бросился в бега,

Меня, хоть я совсем не злой,

Считая за врага.

Не сомневаюсь, что крадёшь:

Как быть? Иначе пропадёшь!

Из колоска лишь часть берёшь,

На зиму про запас;

Оставшаяся в поле рожь

Мне будет в самый раз.

Твой тёплый дом пошёл на слом,

Остатки стен лежат кругом!

Нет мха построить новый дом,

О, как груба трава!

За стылым ветром и дождём

Зима войдёт в права.

Повсюду только голый луг,

Он ждёт гнетущих, зимних вьюг.

В уюте проводить досуг

Мечтал ты под землёй,

Но лемехом жестокий плуг

Разрушил домик твой.

Лежит горсть листьев и стерни,

Тебе с трудом дались они,

Но сколько стужу ни кляни,

Коль дома нет — беда.

В мороз и снег — суровы дни,

Жестоки холода!

Но ты не одинока, мышь,

Гаданьем бед не избежишь;

Надеемся на гладь и тишь,

Но счастье не для всех.

Оставшись без всего, грустишь

Ты там, где ждал успех!

Нельзя меня сравнить с тобой,

Живёшь ты нынешней бедой,

А у меня и за спиной

Развалины и прах,

Грядущее закрыто мглой,

Но сердце гложет страх!

"Standard English Translation

Small, sleek, cowering, timorous beast, O, what a panic is in your breast!

You need not start away so hasty With hurrying scamper!

I would be loath to run and chase you, With murdering plough-staff.

I'm truly sorry man's dominion Has broken Nature's social union, And justifies that ill opinion Which makes thee startle

At me, thy poor, earth born companion And fellow mortal!

I doubt not, sometimes, but you may steal; What then? Poor beast, you must live!

An odd ear in twenty-four sheaves Is a small request;

I will get a blessing with what is left, And never miss it.

Your small house, too, in ruin!

It's feeble walls the winds are scattering! And nothing now, to build a new one, Of coarse grass green!

And bleak December's winds coming, Both bitter and keen!

You saw the fields laid bare and wasted, And weary winter coming fast,

And cozy here, beneath the blast, You thought to dwell,

Till crash! the cruel plough past Out through your cell.

That small bit heap of leaves and stubble, Has cost you many a weary nibble!

Now you are turned out, for all your trouble, Without house or holding,

To endure the winter's sleety dribble, And hoar-frost cold.

But Mouse, you are not alone,In proving foresight may be vain:

The best laid schemes of mice and men Go often askew,

And leaves us nothing but grief and pain, For promised joy!

Still you are blest, compared with me! The present only touches you:

But oh! I backward cast my eye, On prospects dreary!

And forward, though I cannot see, I guess and fear

***

Красная роза

Красная, красная роза

Моя любовь, как роза —

Июньская, прекрасная;

Как сладкая мелодия,

Волнующая, страстная.

Сильней моей любви к тебе

Не будет никогда;

Она жива пока в морях

Не высохнет вода.

Пока не высохнут моря,

Любви продлится срок;

Люблю тебя, пока в морях

На дне лежит песок.

Я должен отправляться в путь,

Прости и не грусти;

Вернусь, хоть десять тысяч миль

Придётся мне пройти.

Robert Burns Red Red Rose

O, my love is like a red, red rose,

That's newly sprung in June.

O, my love is like a melody,

That's sweetly played in tune.

As fear art thou, my bonny lass,

So deep in love am I,

And I will love thee still, my dear,

Till all the seas go dry.

Till all the seas go dry, my dear,

And the rocks melt with the son!

And I will love thee still, my dear,

While the sands of life shall run.

And fare thee well, my only love,

And fare thee well a while!

And I will come again, my love,

Through it were ten thousand mile!

1 Вариант

Любовь, как роза красная,

Что расцвела в саду;

Как сладкая мелодия,

Что гонит прочь беду.

Прекрасней моей девушки

Не будет никогда:

Люблю её пока в морях

Не высохнет вода.

Не смогут высохнуть моря,

Из скал не брызнет сок:

Люблю тебя, пусть жизнь моя

Струится, как песок.

Я должен отправляться в путь,

Спешу, за всё прости!

Вернусь, к тебе, хоть целый мир

Придётся обойти.

***

В горах моё сердце

Не здесь моё сердце, осталось в горах,

Гоняет оленей, не ведая страх;

Бежит за косулей по следу в снегах,

Куда б я ни шёл, моё сердце в горах.

Прощайте вершины и Север прощай,

Ты — родина Славы, Достоинства край;

Где б я ни скитался, где б я ни бродил

Везде и всегда только горы любил.

Прощайте вершины в коронах снегов,

Прощайте долины и склоны лугов;

Прощайте леса, диких трав аромат,

Прощайте ручьи и седой водопад.

Не здесь моё сердце, осталось в горах,

Гоняет оленей, не ведая страх;

Бежит за косулей по следу в снегах,

Куда б я ни шёл, моё сердце в горах.

My heart’s in the Highlands, my heart is not here;

My heart’s in the Highlands, a-chasing the deer;

A-chasing the wild deer, and following the roe,

My heart’s in the Highlands wherever I go.

Farewell to the Highlands, farewell to the North,

The birth-place of valour, the country of worth;

Wherever I wander, wherever I rove,

The hills of the Highlands for ever I love.

Farewell to the mountains high cover’d with snow;

Farewell to the straths and green valleys below;

Farewell to the forests and wild-hanging woods;

Farewell to the torrents and loud-pouring floods:

My heart’s in the Highlands, my heart is not here;

My heart’s in the Highlands, a-chasing the deer;

A-chasing the wild deer, and following the roe,

My heart’s in the Highlands wherever I go.

***

Босая девушка

Гулял вечернею порой,

Навстречу мне босая;

Служанка шла по мостовой

В кровь ноги разбивая.

Они прекрасны, нет вторых

Таких на белом свете,

Шелками бы украсить их,

И посадить в карету.

Льняные волосы ручьём

Струятся, с плеч сбегая,

Её глаза горят огнём

В шторм гибнуть не давая.

Она кротка, она мила,

Нет сдержанней, скромнее,

Судьба, спасибо, что свела

Меня сегодня с нею.

O Mally’s Meek, Mally’s Sweet

As I was walking up the street,

A barefit maid I chanced to meet;

But O the road was very hard

For that fair maiden’s tender feet.

It were mair meet that those fine feet

Were weel laced up in silken shoon,

And ‘twere more fit that she should sit

Within yon chariot gilt aboon.

Her yellow hair, beyond compare,

Comes trinkling down her swan-like neck,

And her two eyes, like stars in skies,

Would keep a sinking ship frae wreck.

O Mally’s meek, Mally’s sweet,

Mally’s modest and discreet,

Mally’s rare, Mally’s fair,

Mally’s every way complete.

1795

***

О девушке, которая стелила мне постель

На север шёл своей тропой,

Январский ветер с ног сбивал,

Ночь ослепила чёрной тьмой,

Как до утра дожить не знал.

Блуждая, девушку догнал,

Продолжили мы вместе путь,

Она, увидев, что устал,

Мне предложила отдохнуть.

В уютном доме, став смелей,

Я стал её благодарить,

Учтиво поклонился ей,

Прося постель мне постелить.

Постель расправила она,

Пошире, сделав мне кровать,

Со мной пригубила вина

И пожелала крепко спать

Ушла, держа в руках свечу,

Чтобы я мог спокойно спать,

Не дав уйти, ей вслед кричу,

Прошу ещё подушку дать.

Передала подушку мне,

Её с почтением принял,

И молча, в полной тишине,

Ту девушку поцеловал.

Она сказала: — руки прочь,

Не нужно так себя вести;

Тебе нужна любовь на ночь —

Невинность у меня в чести!

Любуясь золотом кудрей,

Они вились, как дикий хмель,

Я утонул во тьме очей

У постелившей мне постель!

А грудь её была бела,

Казалось мне, что два стога

Январским снегом замела,

Пока мы к дому шли, пурга.

Её целуя вновь и вновь,

Между собою и стеной,

Я положил мою любовь,

Чтоб до утра была со мной.

Наутро встав, при свете дня,

Я стал её благодарить,

Сказав: — Сгубили вы меня —

Вздыхая, стала слёзы лить.

Они лились ручьями с гор,

Я говорил, целуя их:

— Моя родная, с этих пор

Постель ты стелешь для двоих-.

Взяла льняное полотно

И села шить рубашку мне.

Всегда счастливой быть должна

Та, что постель стелила мне!

Любимая стелила мне,

Любимая стелила мне!

Я не сумею разлюбить,

Ту, что постель стелила мне.

The Lass That Made The Bed Tae Me

When Januar' wind was blawin cauld,

As to the North I took my way,

The mirksome night did me enfauld,

I knew na where to lodge till day.

By my guid luck a maid I met

Just in the middle o' my care,

And kindly she did me invite

To walk into a chamber fair.

I bow'd fu' low unto this maid,

And thank'd her for her courtesie;

I bow'd fu' low unto this maid,

An' bade her mak a bed to me,

She made the bed baith larger and wide,

Wi' twa white hands she spread it down,

She put the cup to her rosy lips,

And drank: — ' Young man, now sleep ye soun'.'

She snatch'd the candle in her hand,

And frae my chamber went wi' speed,

But I call'd her quickly back again

To lay some mair below my head:

A cod she laid below my head,

And served me with due respeck,

And, to salute her wi' a kiss,

I put my arms about her neck.

' Haud aff your hands, young man,' she said,

' And dinna sae uncivil be;

Gif ye hae onie luve for me,

O, wrang na my virginitie!'

Her hair was like the links o' gowd,

Her teeth were like the ivorie,

Her cheeks like lilies dipt in wine,

The lass that made the bed to me!

Her bosom was the driven snaw,

Twa drifted heaps sae fair to see;

Her limbs the polish'd marble stane,

The lass that made the bed to me!

I kiss'd her o'er and o'er again,

And ay she wist na what to say.

I laid her 'tween me an' the wa' —

The lassie thocht na lang till day.

Upon the morrow, when we raise,

I thank'd her for her courtesie,

But ay she blush'd, and ay she sigh'd,

And said: — ' Alas, ye've ruin'd me!'

I clasp'd her waist, and kiss'd her syne,

While the tear stood twinklin in her e'e.

I said: — ' My lassie, dinna cry,

For ye ay shall mak the bed to me.'

She took her mither's holland sheets,

An' made them a' in sarks to me.

Blythe and merry may she be,

The lass that made the bed to me!

The bonie lass made the bed to me,

The braw lass made the bed to me!

I'll ne'er forget till the day I die,

The lass that made the bed to me.

***

О песне дрозда

которую Роберт Бернс

слышал в день своего рождения —

на рассвете 25 января

Спой, милый дрозд, про летнее тепло,

Пой, птичка, поднимая настроенье,

И у зимы — старухи твоё пенье

Разгладило угрюмое чело.

И в бедности всегда в простых сердцах

Живёт неистребимое терпенье,

Не спрашивая быстрые мгновенья,

Что ждать от них: надежду, или страх.

Благодарю, стал песней поздравлять,

Когда восток украсило светило,

Такую радость подарить не в силах,

Богатство мне, не может и отнять.

Сын бедности, по нищете, брат мой,

Всем, что Бог даст, я поделюсь с тобой.

1 вариант

Спой, милый дрозд, про летнее тепло,

Пой, птичка, поднимая настроенье,

И у зимы — старухи твоё пенье

Разгладило угрюмое чело.

И в бедности всегда в простых сердцах

Живёт неугомонное терпенье,

Не спрашивая быстрые мгновенья,

Что принесли надежду, или страх.

Спасибо, что сумел меня поднять,

Когда восток украсило светило,

Такую радость подарить не в силах,

Богатство мне, не может и отнять.

Сын бедности, по нищете, брат мой,

Всем, что Бог даст, я поделюсь с тобой.

Sonnet on Hearing a Thrush Sing in a Morning Walk in January

written January 25, 1793, the birth-day of the author.

SING on, sweet Thrush, upon the leafless bough;

Sing on, sweet bird, I listen to thy strain:

See aged Winter, ‘mid his surly reign,

At thy blythe carol clears his furrow’d brow.

So in lone Poverty’s dominion drear

Sits meek Content with light unanxious heart,

Welcomes the rapid moments, bids them part,

Nor asks if they bring aught to hope or fear.

I thank thee, Author of this opening day!

Thou whose bright sun now gilds the orient skies!

Riches denied, thy boon was purer joys,

What wealth could never give nor take away!

Yet come, thou child of poverty and care;

The mite high Heaven bestow’d, that mite with thee I’ll share.

1793

***

Благоразумие

Благоразумие пугало:

–Мир страшен, беды предрекало;-

Любовь, спасая, подарила крылья,

Парю над миром страха и бессилья.

Те, кто твердят, что неудачник, шут

Меня с пути насмешкой не собьют.

Страданья от несчастий и обид —

Легко любовь Кларинды возместит.

IN vain would Prudence, with decorous sneer,

Point out a cens’ring world, and bid me fear;

Above that world on wings of love I rise,

I know its worst-and can that worst despise.

‘Wrong’d, injured, shunn’d, unpitied, unredrest,

The mock’d quotation of the scorner’s jest-’

Let Prudence’ direst bodements on me fall,

Clarinda, rich reward, o’erpays them all!

***

Поцелуй

Поцелуй — печать желанья,

Предвкушенье сладких нег,

Залог нового свиданья —

Чистый, девственный, как снег

Говорящее молчанье,

С ласки, снявшее запрет,

Нежность первого желанья,

Дня сияющий рассвет.

Радость встреч, печаль прощанья,

Губ касание весной,

Он замена слов признанья,

Когда искренен, как твой!

To a Kiss

Humid seal of soft affections,

Tend'rest pledge of future bliss,

Dearest tie of young connections,

Love's first snow-drop, virgin kiss.

Speaking silence, dumb confession,

Passion's birth, and infants' play,

Dove-like fondness, chaste concession,

Glowing dawn of brighter day.

Sorrowing joy, adieu's last action,

Ling'ring lips, — no more to join!

What words can ever speak affection

Thrilling and sincere as thine!

***

Горю, горю

Горю, горю, меня терзает жар,

Как ветром раздуваемый пожар.

Я, как в бреду, то проклинаю час,

То славлю ночь, когда увидел вас.

Напрасно, как враги любви, законы

Стараются поставить ей препоны.

Священники, увидев нежный взгляд,

Смирившись, мне любить не запретят.

И совесть упрекает меня зря,

Любовь в сердцах бросает якоря.

Она и разум мой свергает с трона,

И водружает на себя корону:

Теперь все мысли только о тебе,

За это благодарен я судьбе.

Пусть небеса и смертные узнают:

Мою любовь и страх не убивает!

Клянусь, и нету этой клятвы строже,

Что ты души и жизни мне дороже!

Оригинал

‘I BURN, I burn, as when thro’ ripen’d corn

By driving winds the crackling flames are borne.’

Now raving-wild, I curse that fatal night;

Now bless the hour which charm’d my guilty sight.

In vain the laws their feeble force oppose:

Chain’d at his feet they groan, Love’s vanquish’d foes;

In vain religion meets my sinking eye;

I dare not combat-but I turn and fly;

Conscience in vain upbraids th’ unhallow’d fire;

Love grasps his scorpions-stifled they expire!

Reason drops headlong from his sacred throne,

Your dear idea reigns and reigns alone:

Each thought intoxicated homage yields,

And riots wanton in forbidden fields!

By all on high adoring mortals know!

By all the conscious villain fears below!

By your dear self!-the last great oath I swear;

Nor life nor soul were ever half so dear!

***