Сиреневое счастье

Регина Хайруллова, 2022

Молодая художница мечтает о выставке своих картин. Однажды, рисуя в роще, она встречает незнакомца во фраке. Поражённая его необыкновенностью и остроумием, она чувствует, что они созданы друг для друга.Счастье, как и выставка картин, длится недолго: Фиделия узнаёт, что видеть своего избранника может лишь в роще, ведь их разделяет сотня лет, и он живёт в мире, где вскоре начнётся Первая мировая война.В роще Фиделия встретится с призраками, с древним Дубом, с дворянами и со своими страхами.Ей придется сделать выбор, который определит судьбу.

Глава 3. В роще

Солнце заливало комнату тёплым светом, ветер едва шевелил листья за окном, щебетали птицы. Фиделия сладко потянулась и не спеша слезла с кровати.

— Доброе утро, мир! — воскликнула она и кивнула птицам и солнцу.

Спустя полтора часа Фида шла в рощу и по привычке думала о далёком счастье, что однажды настанет и затмит собой невзгоды, которых в последнее время становилось всё больше. Счастье будет подобно тому, что Фида чувствует в роще: тепло в груди, лёгкость во всём теле и ощущение единства с целым миром. Однако в лесу всё это какое-то маленькое и слишком будничное, тогда как Фида ждёт большое и настоящее, оно должно появиться из ниоткуда и остаться навсегда.

Фида быстро миновала пыльный город, замедлила шаг у забора, вдоль которого росли жёлтые акации, и остановилась у металлической арки, охраняющей вход в царство природы — в рощу. В груди у Фиды потеплело, и она улыбнулась арке, как старому другу, и переступила невидимую границу города и леса.

Здесь по тропинкам бегут солдатики и жучки, на деревьях стучат дятлы, а на ветру покачиваются ветви. Вдоль тропинок цветут ландыши, ветреницы и чистотел. Они молоды и не застали ни Гончарова, писавшего здесь «Обрыв», ни солдат гражданской войны, ни окопов Второй мировой. Но лес и им, и Фиде всё показывает, словно они сами были в те далёкие времена, и видятся ей крестьяне, что копают земли рощи в поисках клада Стеньки Разина: вот они трудятся, утирают пот грязными рукавами и глядят на Фиду, а она им машет рукой. Или видит она масонов, идущих к своему храму в глуби леса, они о чём-то тихо беседуют и даже не замечают Фиду, и она тоже делает вид, что их нет, и вскоре они исчезают.

Лес помнит гораздо больше любого долгожителя.

Все мысли испарились из головы Фиды, и она ощущала лишь мурашки и трепет в груди. Это чувство возросло, когда она дошла до обрыва, с которого видна Волга и другой берег. На краю — травы и колоски, а ниже, спускаясь к Волге, — кусты сирени, огромные и пахучие. Ещё ниже — гигантские тёмно-зелёные ели. Они полукругом окаймляют мутноватую Волгу, что шумит далеко внизу.

Фиделия достала альбом и механический карандаш, подаренный отцом, который всегда хвалил её рисунки. Каждый раз, когда Фида рисует им, она вспоминает тот самый день, изменивший всю их жизнь.

Было лето и очень жарко, поэтому маленькая Фида рисовала на полу. Черта за чертой, цвет за цветом, стёрка, папин карандаш, снова черта — красиво. Получился домик, почти как настоящий. Фида не сразу заметила, что вошла мама. Настоящая Снежная королева в красном платье, принёсшая с собой холод посреди лета. Фида любила её, но боялась.

— Фиделия! Ты опять ничего не делала?! Сколько раз повторять: уберись в доме!

— Но я убралась.

— А это что? — мама носком туфли показала на разбросанные по полу рисунки и пошла прямо по ним, Фида не успела даже шевельнуться, а мама уже стояла в конце комнаты и открывала окно. Подул ветер, и листы с домиками, с мамой и папой, с лесом — все они полетели. Фида бросилась за ними. Мама резко обернулась, и Фиде вдруг показалось, что она вот-вот заплачет, но мама лишь крикнула:

— Я проучу тебя!

Она стала вырывать рисунки.

— Брось, бездельница! Не смей рисовать! — она дернула рукой, и домик порвался. Часть осталась у Фиды, а часть — у мамы. Она кинула обрывок на пол и ушла, стуча каблуками. Фида слышала, как она плакала в ванной.

В тот день папа подал на развод. Он променял их с мамой на какую-то художницу. Это она помогла выбрать карандаш. Фиде бы выбросить его, но он такой хороший, а ещё напоминает о папе.

Фиделия встряхнула головой и окунулась в творчество. Она старалась не слышать голос матери, который так часто упрекал и повторял, что рисование — плохое дело, особенно, если руки кривые. Фида не сердилась на маму, но до сих пор чувство вины не покидало при занятиях живописью. Порыв ветра заглушил этот голос и подарил нужное спокойствие.

Фида провела слабую линию горизонта и совершенно позабыла, где она и какие проблемы её ждут за аркой рощи. Сейчас она жила. Едва заметно касаясь карандашом бумаги, она с упоением отпечатывала реальность, добавляя линию за линией, движение за движением, черту за чертой, Фиделия преображала пейзаж и себя. Когда всё было готово, Фида взялась за краски. Первый мазок — самый волнительный. Надо вдохнуть им жизнь в тусклый лист, превратив его в рисунок. Она коснулась нежно-голубым и создала небо. Ультрамарин с примесью изумрудного подарил ей Волгу. Темный зелёный превратил кусок бумаги в траву и деревья, от которых на землю ложилась яркая полуденная тень. Так, мазок за мазком, Фиделия превращала бумагу в кусочек своей души.

— Недурно, — заявил голос за спиной. — Кривовато, но недурно.

Фида вздрогнула и едва не испортила весь рисунок. Она обернулась. Позади стоял незнакомец с дурацкими усами, с трубкой в зубах и в каком-то маскарадном бордовом костюме. Он улыбался, придерживая трубку.

Испуг сменился страхом, а тот — настоящей паникой. Мигом стало душно, воздух исчез, и в лёгкие попадал лишь едкий дым от трубки. Страх накатывал, нарастал с каждой секундой, давил и уничтожал. Ещё миг — настанет конец. Надо бежать. Бежать, как учила мама!

Фида вскочила, облилась цветной водой, одним движением собрала в охапку всё своё добро. Не прошло и секунды, как она мчалась по тропинкам. Сердце бешено стучало, лёгкие болели, в животе кололо, но она бежала, пока не подкосились ноги. Падая, Фида ухватилась за ветку огромного дерева, ветка треснула.

Еле переводя дух, Фиделия прислонилась к стволу и закрыла глаза. Ссадины на руках горели, мысли путались, но паника уже отступила. Когда сердце застучало в привычном темпе, Фида попыталась отойти от дерева, но оно не отпускало: одежда зацепилась за надрезы, похожие на следы от топора. Фида осторожно высвободила платье, доставшееся от матери, и медленно побрела вверх, в сторону города.

Дома она положила рисунок и свои инструменты на стол, чтобы пересчитать их. Не хватало отцовского карандаша. Фида села на пол и заплакала, как ребёнок. Перед глазами всё ещё стоял маньяк, который сегодня мог её убить, и никто бы никогда не узнал, что с ней случилось. Фида чувствовала себя беззащитной потерянной девочкой, которую никак не спасут родители.

Она вспомнила тот день.

Мамы не было дома, и десятилетняя Фида осталась с дядей, которого мама привела на замену папе. Фида зарисовалась и не заметила, что он подошёл. Он предлагал конфеты в обмен на что-то непонятное, и как-то странно глядел, и постоянно лез в карман, показывая эти конфеты. Фида никак не могла понять, чего же он хочет от неё, пока дядя не попросил её встать. Фида встала. Он прижал её в тот самый угол. Пахло чем-то едким, тошнота подкатывала к горлу. Дальше всё прерывалось до момента, пока не появилась мама. Она так и застыла в памяти со скалкой в руках, а на полу — скорченный дядя. Мама что-то кричала, но у Фиды звенело в ушах, и она ничего не понимала.

Фиделия снова видела ту же сцену, те же провалы в памяти, и снова плакала. Слёзы страха перешли в слёзы одиночества, а после — в мысли, что она так и умрёт, оставшись никому не нужной и никем не понятой, ужасно одинокой и несчастной.

«Дурные мысли. От них мне станет ещё хуже, — подумала Фида и сняла шляпку матери. — Надо что-то делать, иначе я так сойду с ума. Но что же делать?»

Уволиться и остаться без работы она не решалась, ровно как и возвращаться в университет: утекло слишком много воды. Выходить замуж не хотелось, да и не было подходящего кандидата. Рожать и одной воспитывать ребёнка — идея ещё хуже. В итоге Фида решила начать не с личной жизни, а с искусства, и сделать выставку своих картин.

Фиделия отыскала конкурс, на который принимают пейзажи, и сразу перед глазами возник туманный, но такой желанный образ: она подле своей картины в золочёной раме, а на полотне — акварельный древний лес со своими тайнами и своим чарующим миром, к которому Фида едва посмела прикоснуться кистью, но всё же посмела, и вот стоит теперь у лучшей работы, и ей уже предлагают сделать выставку, и она уже улыбается в ответ, и вот огромный зал с лесными пейзажами, с её пейзажами…

«Но тогда я должна вернуться туда, в рощу. Я не могу рисовать другое место, в нём просто нет той силы, какую я могла бы отразить на бумаге. И мой карандаш. Как его оставить? — думала Фида. — Но как же маньяк? Хотя, может, он и не маньяк вовсе? Но кто ещё ходит по утрам в роще, кроме маньяков и спортсменов? Впрочем, надо побороть и этот страх, хотя бы ради выставки, ради моего пейзажа. Главное, не забыть баллончик. На всякий случай. А пока… Да, надо подготовить всё для пейзажа и вскоре показать миру удивительные картины».