Неукротимая

Регина Грёз, 2022

На планете Петри смутное время. По нелепому обвинению юная художница Тарико оказалась в трудовом лагере, где ее таланты хочет использовать суровый начальник. Субад сделает невинную девушку своей наложницей, но скоро и сам попадет в тиски роковой страсти. Друзья намерены спасти Тарико и обращаются к влиятельной госпоже Фалид. Она богата, красива и пользуется мужчинами для своего удовольствия. У нее старые счеты с Субадом.

Глава 5

Тайна искусства

Утром Гуна действительно осмелилась обратиться к начальнику лагеря с просьбой защитить старого Яримаки от нападок развязного охранника. Выслушав еще пару донесений по хозяйственной части, Субад снова наведался в лазарет, и лишь переступил мокрый порог сразу вспомнил о художнице, за которую просил доктор.

Неужели Нуями ночью приходил за девчонкой, а упрямый лекаришка смог ее отстоять? Подумаешь, важная птаха! Яримаки ни за кого прежде так не заступался. К тому же Субаду хотелось еще раз взглянуть на картину, а потому он быстро прошел до конца коридора и открыл палату с разукрашенной стеной. Сейчас из-за решеток окна проглядывали светлые лучи, на редкость ясный день в начале зимнего сезона.

Но к удивлению Субада картина изменилась настолько, что он не сразу поверил глазам и даже попытался рассмотреть ее с разных ракурсов, отходя назад и приближаясь на расстояние вытянутой руки. Сейчас плавные линии волос на женских плечах оказались струями водопада, вместо играющего с кубиками ребенка — нагромождение скал и пара сухих деревьев в расщелинах.

— Яримаки! — заорал Субад. — Живо сюда! И девчонку свою прихвати.

Выслушав грубые претензии хозяина, Тарико простодушно ответила, что не вносила в набросок ни малейших поправок. И тихо добавила:

— С моими работами бывали похожие случаи. Каждый в них видит что-то свое. О чем тоскует сердце и плачет память, к чему стремятся мечты.

Субад презрительно улыбнулся, скрестив руки на груди.

— Ты полагаешь, что в окружении пяти сотен отборных бабенок я скучаю по женщине?

— Но ведь у вас нет семьи… впрочем, я не знаю, что именно вы увидели в моем наброске, — сдержанно ответила Тарико.

Субад снова прищурился на стену и, не поворачивая головы, важно сообщил:

— Хочу проверить твои способности в деле. У меня умерла собака, сейчас в мастерской готовят надгробие. Ты должна начертить эскиз, который дальше выбьют на камне. Силуэт пса, бегущего краем моря. Тебе по силам такая задача?

Тарико растерянно вздохнула, взгляд заметался по серым стенам, будто в поисках выхода.

— Простите, господин Багери, я не рисую на заказ. И не рисую живые объекты.

— Что? — Субад решил, что ему послышалось. Девчонка едва ворочала языком от волнения.

— Я же сказал, моя Кама зарыта в земле. Ей нужен достойный памятник. Ты в состоянии начертить рисунок собаки, который мастер перенесет на гранит?

Тарико облизала пересохшие губы и с расстановкой произнесла:

— Я могу изображать только неживые тела. Если вы хотите собаку, я нарисую ее бездыханной. Она может лежать на берегу или на траве… как желаете.

Субад почесал переносицу и подпер щепотью подбородок, задумчиво глядя на доктора, приглашая в свидетели.

— Она чокнутая? Тогда почему здесь? По каким статьям ее обвиняют?

В свою очередь Яримаки развел руками.

— Все дела хранятся у вас, хозяин. Какая может быть вина… Картины Тарико Сан произвели большое впечатление на устроителей и гостей прошлогоднего фестиваля в Хорсаки.

— Ты-то откуда знаешь, старый червяк? Ты безвылазно сидишь в этой проклятой дыре и рассуждаешь о столичных выставках.

— Почему вы так неуважительно обращаетесь к доктору? — вдруг прозвенел голос Тарико. — В округе больше нет специалистов широкого профиля, а случись вам самому заболеть, кто поможет?

— Ах, ты воробышек наивный! — зловеще ухмыльнулся Субад. — Маленькая дурочка! В случае острой необходимости меня увезут в ближайший воинский госпиталь. Всего полчаса на летмобиле, не вижу проблем.

— Вашу собаку это не спасло, — невпопад сказала Тарико и, словно жалея о дерзкой реплике, поспешила добавить:

— Я постараюсь выполнить вашу просьбу, господин Субад. Я нарисую Каму так, что все примут ее за спящую. Вы обещали дать ее снимок…

— Благодарю за одолжение, номер семьдесят седьмой третий корпус «Уригучи», закрытый сектор Дайон! — с нескрываемой издевкой поклонился Субад.

— Мое имя — Тарико. Номера не очень удобны, я полагаю, они нужны только для отчетов.

«Какой задорный воробей! Она либо совсем рехнулась, либо просто не понимает, куда попала. А с лекаришки сошло семь потов, уже не знает, куда смотреть, — трясется за нее, правый глаз заплыл, нос распух. Нуями придется наказать, и хотя он самый верный пес после Камы, доктора не стоило трогать даже ради свежего лакомства. Далась ему эта невинность… еще разобраться, кто из них более безумен».

Прозвище любимого питомца из уст арестантки кольнуло недавней болью потери. Субад сверился с часами и пошел к двери, давая понять, что разговор окончен. У порога круто обернулся и приказал:

— Когда рисовальщица закончит с уборкой, ко мне пришлешь. Пусть Хамус проводит.

Он сделал эффектную паузу, а потом скользнул цепким взглядом по прямой фигурке Тарико.

— Я тоже хочу быть в курсе культурных новинок большого мира. Мы тут в болоте совсем отстали от цивилизации, пусть твоя протеже меня просветит.

Яримаки поклонился и не сразу выпрямился, когда дверь захлопнулась за начальником. Казалось, доктору удобней ходить, глядя в пол, чтобы не видеть лиц.

— Как вы здесь оказались? — спросила Тарико.

Она уже несколько дней носила вопрос на кончике языка и наконец решилась его задать, предчувствуя скорое расставание.

— Я лечил высокопоставленного человека, а он умер, потому что не выполнял предписания в должной мере. Комиссия составила акт об отравлении, нужен был виновный. Меня могли казнить, но отправили сюда, потому что трудно найти хорошего врача в Дайоне. Господин Багери заботится о здоровье заключенных. Он приказал отремонтировать медблок и следит за списком препаратов.

— А Гуна?

— Она вольнонаемная. Приехала за дочерью, — Яримаки запнулся. — Но ее уже схоронили к той поре. Гуна так и осталась при лагере. Тебе пора, Тари. Господин Субад ждать не любит.

— С ним еще кто-то живет? — замирая, спросила она, выходя за доктором в коридор.

— Раньше Кама жила, а теперь никого.

— Я должна прибрать в его комнате? Не верю, что он хочет узнать про картины.

Яримаки издал слабый возглас не то согласия, не то удивления. Потом кликнул охранника со двора и передал распоряжения хозяина узницы номер семьдесят семь.

Куртка была не по размеру Тарико — рукава широки, петли расхлябаны, некому подшить, с душным запахом спирта, зато теплая, другой свободной в госпитале не оказалось. Под курткой больничная роба, на ногах разношенные полусапожки, к которым тут же прилипла грязь. Пожилой охранник провел девушку между домиками персонала и указал на отдельно стоящее строение, облицованное бурым, растрескавшимся от времени камнем.

— Тебе туда! Топай быстрее.

На пороге показалась толстая женщина с корзиной мокрого белья, смерила Тарико враждебным взглядом, а поравнявшись, прошептала:

— В комнаты не суйся, жди в кухне. Скоро придет.

— Может, вам помочь?

— Ублажи его хорошенько — всем поможешь. Хоть пару дней без ночного досмотра.

Тарико не поняла ее слов и без единой связной мысли, начала подниматься по каменным ступеням. Края их щедро обросли мхом, на стенах под сетчатыми окнами виднелись желтые пятна лишайника и завитки сухой повилики.

Сердце Тарико забилось сильнее. Она могла бы нарисовать заброшенное здание в сырой низине заболоченной местности. Сумрак, тучи, ветер — и слабый огонек света в доме, где не спится чудовищу. Ждет новую жертву? Она уже здесь и почти не боится.

В прихожке стены подпирало трое псов и молодой офицер в строгой, чистой форме. Он узнал, кто прислал Тарико и кивнул ей в сторону белого коридора с низкой, обшарпанной аркой.

— Справа будет помещение для обслуги, там помоешься и поешь.

Что делать дальше Тарико не осмелилась спросить, к тому же смутил изучающий взгляд одного из охранников. Она с облегчением нырнула в тишину коридора, словно измученная зверушка в норку. Здесь пахло тушеными овощами и специями.

Мыться в административном корпусе не хотелось, Тарико еще утром разделась до пояса и обтерла себя влажной тряпкой в палате, но пообедать не успела, и сейчас горячий суп или каша пришлись бы кстати.

В кухонном отделении было пусто, хотя кастрюля слегка дымила на плите, а на столе лежали помытые стебли сладкого лука. А еще мягкий, бугристый сыр — очень белый и нежный на вид. Тарико отщипнула кусочек и размяла во рту, старясь слегка прикасаться зубами, подольше растянуть блаженство. Благородный, пикантный вкус. Не хватает острого завершения.

Тарико оглянулась на открытую дверь и поспешно схватила со стола упругий зеленый стебель. Так, держа его в руке, и отправилась дальше по коридору, начисто забыв о совете кухарки сидеть смирно.

За пищевым блоком следовала пара хозяйственных помещений, а дальше на полу появился вытертый темно-бардовый ковер, и запах сменился на сигаретный флер. Скоро Тарико оказалась в полупустом кабинете с почти протопившимся камином.

Отсюда вела дверь в санузел с бочкообразной ванной и раковиной в форме отвисшего уха. Но причуды дизайна не так впечатлили Тарико, как лист, неровно вырванный из глянцевого журнала и прикрепленный над унитазом на уровне лба самого высокого жителя Петри.

На листе было изображено фото миловидной женщины, только вместо глаз и губ зияли дыры от пуль. Тарико не боялась вида увечий и самой смерти, но противно было представить, как Багери стрелял из пистолета по фотографии, справляя естественные надобности тела. Что она ему сделала, если ненависть заставляет так изобретательно — мелко мстить?

Тарико вернулась в комнату и присела на жесткий табурет у окна, оглядывая скудную обстановку и полагая, что помещение принадлежит кому-то из слуг, пока не заметила собачью миску под кроватью. На боку выгравирована надпись, желая прочесть ее, Тарико опустилась на колени.

Символы были незнакомы, скорее всего, язык одной из народностей Чантаса. Отец говорил, что сианцы падки на изящные предметы чужих культур, поскольку порвали связь со своими корнями, прибыли в Антарес на военных кораблях после распада собственной цивилизации.

Тарико также заметила на полу кожаную плеть и дорогой ошейник с эмблемой парящего ястреба. Знак непобедимой Сианы. Даже в захудалую провинцию Дайон она простерла свои мощные кривые когти.

В пересыльном пункте заключенные шептались о том, что именно Сиана должна свергнуть жестокий режим на Петри и дать свободу невинно осужденным. Сиане до всего есть дело в Антарес. Особенно если речь идет о природных богатствах и технологических достижениях планеты в состоянии гражданской войны.

Надо подождать… Может, год или два. Ее обязательно отпустят и вернут доброе имя семье Сан. И Кауми призывал быть сильной, а она в последние дни была с ним холодна и жестока.

Подбородок Тарико задрожал. Она громко всхлипнула и, прижав собачью миску к груди, легла на свернутое вдвое покрывало у камина. В голову закрались мысли о начальнике лагеря.

«Он увидел женщину вместо гор на моем рисунке. Он повесил у себя в ванной женщину и лишил ее глаз, чтобы стереть память, и губ, чтобы не желать поцелуев.

Если так будет легче всем, я попробую заменить Каму. Буду молчать и слушать, буду лизать его руку. Пусть бранится или смеется — все равно… Пусть хлещет плеткой и выводит гулять на поводке. Я вытерплю. А когда он привыкнет и не сможет без меня обходиться, возьму его сердце в ладони и ни в чем не получу отказа».

Она широко раскрыла глаза, потому что не узнавала себя. Чей змеиный язык нашептал ей новые, коварные мысли? Разве когда-то прежде она бывала расчетливой?

Колени подрагивали, и Тарико поджала их ближе к животу, хотя в комнате царило тепло. Старое покрывало пахло звериной шкурой и дымом, в одном месте край обгорел и осыпался. Каминную плиту плиты испещряли царапины-зарубки, кто-то считал месяцы или годы, скуля в душе от невыносимой тоски.

«Он сказал, что хочет говорить о культуре, но в его логове нет ни картин, ни книг, даже видеоэкрана для просмотра фильмов. Как он отдыхает от работы? В том железном шкафу должно храниться оружие, Гуна сказала, порой он уезжает на охоту или на горячие заводи в скалах».

На потолке у светильника тоже виднелись глубокие щербинки от пуль. Наверно, Кама спокойно относилась к его привычкам.

"Значит, и я выдержу".