Байки от Бабайки

Раяна Сол, 2023

Во времена, когда не было интернета, люди в живую общались чаще.. Встречались вечером у кого-нибудь дома, рассказывали истории из жизни, а по-простому "травили байки". Это сборник полумистических, полуреалистических, полумистических рассказов из жизни 90-х. Что в них ложь, а что нет, решать вам, а мне говорили, что все это чистая правда.

Немного о книге

В эпоху динозавров, ну может чуточку позже, но уж точно до изобретения интернета и смартфонов, «диким», «пещерным» людям ничего не оставалось, как общаться вживую. Можете себе такое представить? Три поколения под одной крышей: дедушки, бабушки, отцы, матери и дети собирались вечером и разговаривали. Старшее поколение рассказывало о войне, о том, как они жили в деревне, какие были случаи, истории, оказии и мистификации. Потом добавлялось среднее поколение, вплетая уже собственный опыт, свои истории и приключения. Дети слушали, открыв рот. И после уже, в самом конце, вся эта малышня, перебивая друг друга, наперебой рассказывали, что и у них, вот буквально вчера, в школе, случилось нечто удивительное, странное или смешное. Им хотелось своего опыта, им хотелось быть также в центре внимания, чтобы остальные так же слушали их, открывали рот и ахали-охали, сопереживая, сочувствуя или наоборот хохоча, смотря, что за история.

Никто из старших не выбирал «контент», рассказывали всё, как есть: и смешное, и грустное. И дети, подобно губке, впитывали весь этот опыт, эти истории, саму жизнь. А в жизни, как известно, бывает всякое. Дети растут и спрятать от них правду невозможно. Они так и так познакомятся с жизнью во всех ее проявлениях. Вот и готовили их такими вот рассказами, где-то упреждая, где-то направляя. Одной из таких внимательных слушательниц была и я. А теперь вообразите себе силу этих рассказов, власть над разумом и чувствами ребенка, если даже спустя тридцать лет он помнит всё, что ему рассказывали. Всё, до мельчайших подробностей. Такова сила слова. Такова сила правды. Ни одну сказку я не помню так подробно. А вот эти истории врезались мне в память навсегда. Построение книги довольно интересно. Главные герои, с диалога которых начинается каждая отдельная история — это некий домашний дух, хранитель дома Бабайка и собственно его новая хозяйка. Они общаются несмотря на то, что он бесплотный и вредный, а она — еще юная и неопытная ведьмочка. Их встреча не случайна, но пока они об этом не знают. Просто живут, просто Бабайка рассказывает свои истории, потому что они часть его жизни, той, настоящей. Он все еще хочет чувствовать себя живым и нужным. Бабайка — вымышленный персонаж, а вот его хозяйка вполне себе реальна. Как и все истории в книге. Хотите верьте, хотите нет.

Кто такой Бабайка

«…Иногда самая невероятная история может оказаться правдой, а самая правдивая — отменной ложью. Верь или не верь. Дело только в твоем выборе…» Бабайка

— Давайте знакомиться, меня зовут Даша, мне 25 лет, и я тут новенькая, — мысленно сказала я про себя, в ответ на строгие взгляды местных скамейковладелиц. Взгляды были суровые, оценивающие и любопытные. Я действительно была здесь новенькой, только два месяца как заехала в старый дом на этой улице. И теперь потихоньку обживалась. Дом требовал ремонта, хотя бы косметического, но был уже ноябрь. Клеить нельзя из-за отопления, но и без этого. Помыть, почистить, а и вообще организовать, хоть какой-то уют. Уют мне помогал организовывать кот. Так помогал, что устал бедненький. Пакеты растащил, бумагу туалетную размотал, и вон спит бедолажный, язык высунув. Вяло ругнувшись, я стала разбирать покупки, достала краску и кисточки, валик, открыла одну банку, посмотреть…Точно недолив. Вот жуки! И тут совершенно отчетливо кто-то чихнул.

— Ну выходи, чего уж…

Полтергейст объявился давно, точнее с момента, как я заселилась. То вещи падали, то двери открывались… А тут еще и чих этот. Помимо имени и возраста я забыла вам сказать, что являюсь самой настоящей ведьмой. Да-да. Слабенькой, конечно, но ведьмой. Могу предсказать погоду или считать самую общую информацию. Например, сколько у человека детей, в браке ли, да и так по мелочи. Или вот общаться с душами. Эта душа, вышедшая на мое приглашение, была странной. Не просто слепок личности, а скорее нечто слегка переродившееся. На домового похож, но не домовой. Выше. Сантиметров сто в росте, усы, борода до пояса, нос картошкой в каких-то мелких бородавках, а еще зуб. Золотой. Шпана, одним словом, а не домовой.

— Ну и кто ты? Очевидно, он думал, что я как все прочие испугаюсь визжать начну. Не тут-то было. Руки в боки. Стою. Смотрю. И он. Оно… Смотрит. Потом перевел взгляд на сумки.

— Вернулась? Опять сосиски в сумке? И как ты эту химию ешь? Нет бы мяса свежего. Вон у тебя в подвале мыши.

— Ну вот бы их и ловил.

— Кота своего придурочного поучи! Два часа гонялся за мной, бумагу растормошил, пакеты порвал, сволочь.

Спорить с духом не хотелось, а хотелось побыстрее разобрать сумки, чайку сделать и ножки на диван у телевизора.

Но я уже поняла, что вечер у меня сегодня будет непростой. Так состоялось наше знакомство с Бабайкой.

То, что дом мне достался с сюрпризом это я поняла в первую же ночь. Сразу же, как переехала. Домик был старый, кривой. С покосившимися ставнями и допотопными геранями на окне. Но мне нравилось. Работы я не боялась, а жить в своем доме хотелось всегда, чтоб садик, цветы под окошками, соловьи в мае, дождь по крыше. Романтика.

Кто ж знал, что предыдущая хозяйка дома была не просто бабушкой. А Бабушкой. Той, к которой ездили выводить прыщи, и возвращать блудных мужей в семьи. Бабушка умерла давно. А дом все стоял. Потому что все местные знали, да весь город знал и не брал дом даже по низкой цене. А тут я. Приезжая. Молодая. Глупая. Риэлтор чуть ли не ноги мне целовал, когда я сказала"да"на этот домишко.

Ну а потом началось, как в дешевом фильме ужасов. Ночные стуки дверей, шаги по чердаку, внезапные отключения света, но тут спасибо энергокомпании. В общем, все как положено. Будь я потрусливее, бежала бы без оглядки. Да вот так получилось, что я тоже не из обычных людей.. Бабайка оказался жутко занудным типом. Учить любил страсть. Видела я его редко, а вот слышала постоянно. В основном он хотел еды, то есть эмоций. И нудел по поводу того, как раньше было хорошо, а сегодня плохо. Любил травить байки из своей бурной живой жизни. Как я поняла из разговора, последний раз он умер в 90-е, был в банде, убили на разборках. В общем то обычная история для тех лет. Кстати, об историях, у Бабайки их огромное число. И где-то то вроде страшные, а где-то со смеху помрёшь. И ему хорошо, сыт и мне не так одиноко.

Вот некоторые из этих историй. Бабайка зуб давал, что все реальные. Зуб не взяла, истории записала…

Дрессура

«…а если туп как дерево, родишься баобабом и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь…» Или о том, что с кармой не шутят.

— Бабайка, а расскажи историю?

— Чего?

— Ну, историю…

— Какую еще историю?

— Или байку. Чтоб смешно.

— Зачем тебе?

Бабайка частично высунулся из-за печки, где он последние полчаса развлекал себя тем, что дергал кота за хвост. Кот периодически орал, но категорически отказывался просыпаться. За окнами барабанил дождь. Настроение и у меня и у него было паршивое. Поздняя осень. Она радости никому не добавляет, а тут еще меня не взяли на очередную работу. Сказали, что перезвонят, только год не уточнили. Деньги закончились и срочно надо было искать себе место. Но место меня не искало… И потому хотелось хоть чем-то себя утешить. Тем более, что и дух, я чувствовала заинтересовался, задумался.

— Байку? — он почесал бородавочный нос, — а пожалуй, что и можно. Я налила себе чая и приготовилась слушать.

Вера Павловна давно называла себя Верой Павловной. Времена, когда она была стройной смешливой студенткой Верочкой с веснушками на задорно вздернутом носике, давно канули в небытие, как и волосы, длинные густые, такого модного светлого оттенка.

— Блондинкой была, — Вздыхала Вера Павловна, проводя щеткой по коротким темно-красным волосам, безнадежно испорченных «химией».

Теперь Вера Павловна, хоть и рассталась с молодостью, но зато приобрела кое-что другое. Солидность, статус. Зам директора по ахч крупного металлолитейного завода, это вам не какая-то секретарша. Это Должность. Именно так. С большой буквы. Ибо имела она доступ ко всем материальным запасам того самого завода, доступ к складам его, кладовкам и кладовочкам, к материалам и спецовке, которая списывалась не вовремя, не по нормам и выдавалась ею так редко и скупо, и с таким выражением лица, словно это был последний кусок хлеба в блокадном Ленинграде. А заодно умела она обстряпать всё так, что деньги, направленные руководством, которое в данным момент находилось на пмж за границей, направлялись куда-угодно, только не на покупку собственно спецовки, и уж тем более не на ремонт ветшающих год от года цехов и бытовок.

Рабочие, конечно, возмущались. Но начальство оно вон, где, а Вера Павловна она туточки, рядом. А с бухгалтерией и административно-хозяйственной частью дружить надо. Это всем известно.

Так Вера Павловна и сказала Степанычу, который уже в пятый раз приходил просить ватники и телогрейку, дескать носить нечего. А за свои брать, это никаких денег не хватит. Вера Павловна поджала губы, давая понять, что и сегодня у него ничего не выгорит.

И главное, права она, по закону то. По закону, он должен вначале старое сдать, подписать акт о списании изношенной спецовки, а уже потом подать заявление на получение новой.

— Ну нет у меня старой, Пална! Ты же знаешь, — разводил руками незадачливый мужичок, — нету! О том месяце, помнишь цех загорелся, так я в ней и тушил, а после от нее все, что осталось, пол рукава и штаны в дырках. Там нести нечего. У меня ж ползавода в свидетелях. У меня ж… — тут Степаныч не выдержал, сунул здоровенный кукиш под нос вредной бабе, — Во! Мозоли трудовые и ожог. Второй, промежду прочим, степени.

Кукиш ему в деле не помог, а наоборот только ухудшил ситуацию. Нежное женское создание к кукишам было не приучено и потому совершенно по-медвежьи рявкнуло:

— Сказано тебе. Без списания старой, новую не дам! Всё!

Окошечко ахч захлопнулось, чуть не стукнув Степаныча по носу.

— Вот же вредная баба! С чувством высказался мужик и пошел в цех, искать утешение в припрятанной за верстаком бутылке.

«Вредная баба» сердито загремела ключами и тоже стала собираться домой. Спецовка у нее была, именно что в прошедшем времени, и она благополучно сплавила ее на сторону. Через брата мужа, пятые-десятые руки, получив наличными аж целых 50 рублей. По тем временам сумма хорошая. Рижскую стенку можно купить. Не за одну спецовку, а за десять, но можно. Она уже и договорилась и очередь подошла, а деньги они вот только сейчас появились и приятно хрустели в кармане. А тут этот…Со своей формой. Совесть вяло трепыхнулась где-то на уровне необъятной Вериной груди, но быстро замолчала.

— Не мы такие, жизнь такая! — поджав губы, сообщила сама себе Вера и пошла на остановку. Вообще-то, когда в кармане такая сумма, надо бы вызвать такси. И муж тоже говорил утром, но таксисты нынче тоже люди ненадёжные, неизвестно куда завезут, да и денег жалко. Дерут не по-божески, пятерку, а то и семь рублей. А тут ехать три остановки всего.

Автобуса не было. И полчаса, и час. Вероятно, сломался, или забастовка. Во времена нынешние забастовки были частыми, бастовал то завод, то другой, то таксисты, то коммунальщики.

— Безобразие! — сказала Вера Павловна сухенькой старушке на остановке.

— Безобразие, — откликнулась та, и закачалась взад-вперед, всем своим тщедушным тельцем подтверждая, вот, мол, какое безобразие.

Нетрезвый мужичок икнул и присоединился:

— А йа об чем говорю. Водка по рублю двадцать, это што, это же ж? Ррррразворрровали, прррропили… На этом слове он икнул и начал заваливаться на старушку.

Вера Павловна махнула на них рукой и пошла пешком. Дама она была солидная, весом давно уже за сотню, плюс сапоги. Сапоги хорошие, кожаные, шитые на заказ, но вот беда, на каблуке. Каблук сантиметров пять, не больше, но по зимнему скользкому времени и это много.

Дорога шла вдоль жилых кварталов, но квартиру Вере Павловне дали не так давно, в новом ра йоне, а располагался он за небольшим парком. То есть планировалось, что это будет парк с аллеями и беговыми дорожками, но, как всегда, планы и реальность сильно отличались друг от друга. Деньги на парк тоже осели видимо у кого-то в кармане и потому сейчас это был просто пустырь, где тут и там, укором всеобщему разгильдяйству и коррупции, торчали ржавые остовы детских качелей и турников. Иногда здесь тусили подростки. Поэтому вместо роз здесь валялись «розочки» да хрустели под ногами осколки стекла.

Вера Павловна ускорилась. «Парк» хотелось пройти побыстрее, но вот сапоги…Да еще сумка. Как всегда, не удержалась и набрала в заводской столовой котлет и булочек. Ей, как директору по ахч, давали с такой скидкой, что можно смело сказать — даром. Сумка тянула вниз, сапоги разъезжались в стороны, хотелось писать и тут:

— А ну сидеть, сссс…ка!

Вера Павловна села. Послушно и честно, прямо, где стояла, в сугроб. Плавно опустила сумки и схватилась за сердце. Потом вспомнила, что сердце слева и переложила руку. И главное то, темно и никого не видно.

— Ну всё, — пронеслось в голове, — это бандиты, сейчас и деньги отнимут и честь. Деньги было особенно жалко. Между тем невидимый голос продолжил:

— Совсем от рук отбилась! Бессовестная. Сейчас я тебя!

Вера Павловна в слезах закивала головой, готовая каяться в чем-угодно. Отбилась, отбилась, так и есть. Ой, да не уж-то узнали про ее махинации с бухгалтерией, да не уж то про счет представительский, который они с главной бухгалтершей честно попилили поровну. А ведь денежек там было поболее. На пять стенок хватит. Так ведь ненужные они, эти денежки, лежат годами на случай, если вдруг да нагрянет, делегация из Китая, или еще откуда. Делегаций не предвиделось, а сыну надо было поступать, да так, что б потом в армию не идти. Словом, грехи за ней водились.

— Ну?! — рявкнул голос, — чего расселась? Ползи теперь. Быстро! Вера поползла, давясь слезами и соплями, поползла. Где-то там остались сумки, а в сумках пирожки с печенью и котлеты. Но жизнь-то дороже. Только об этом женщина сейчас и думала, только об этом.

Всё. Всё. Если выживу, никогда больше, вот те крест, всё по чести будет. Только бы помог кто, заступа бы какая…

Но тропинка, как на зло, была абсолютно пуста. Вечер выдался холодный, морозный. Даже оторвы-подростки не спешили сюда на ежевечерние посиделки. А голос был тут, рядом. Невидимый бандит следил за Верой так, что она боялась и голову то поднять, не то, что рассмотреть его.

— Влево, — командовал он, — теперь вправо. Вера ползла, команды сменяли друг друга. Голос требовал то лечь, то встать, сидеть, ползти. Женщина измучилась совершенно. Руки одеревенели даже в перчатках, один каблук отвалился. Слезы замерзали на щеках и ресницах, пальто расстегнулось и волочилось по земле сломанными крылами.

Наконец лесок поредел и показался Верин дом. И балкон. На балконе курил супруг.

— Васенька! — она бросилась бежать без оглядки. Преследователь молчал уже минут пять. Только на пороге подъезда рискнула оглянуться. Но за ней никого не было. Там, где-то вдалеке, неспешно прошли две тени. Мужик нес поводок, собака тащила палку. В квартире Вера Павловна накинулась на мужа, как гарпия:

— Пень волосатый! Встретить не мог?! Такого страху натерпелась, чуть сердце не разорвалось. Сумки бросила.

— А что случилось? Муж меланхолично отхлебнул чай.

— Маньяк напал!

О маньяках в то время говорили мало, по телевизору так и вообще ничего, но информация просачивалась, из уст в уста, от одного дома к другому передавали страшные рассказы про скопинского маньяка, «мозгаз» и Чикатило.

Муж заволновался:

— Да Бог с ними с сумками, Верочка. Сама то как? Жива? Не успел он тебя?

— Да лучше б успел, честное слово, — разозленная жена буквально сочилась ядом, — ты-то в кровати храпеть и горазд.

Муж смутился… Вера тем временем охлопала карманы. Деньги она положила во внутренний карман пальто, справедливо опасаясь класть добычу в сумочку. Теперь там было пусто. Она на всякий случай проверила и внешние, и боковой на молнии, и дамскую, но это было скорее самоуспокоение, деньги остались в парке.

Степаныч выгулял собаку и, немного успокоившись, пошёл домой. А всё из-за этой спецовки. Расстроился. Зарплату давали плохо, могли на два-три месяца задержать, но это еще ничего. У других-то, говорят, хуже. Деньги кончались быстро, отложить удавалось только на коммуналку. А тут еще спецовку за свой счёт. Обидно же.

— Вот вредная баба! — пробормотал он в адрес всё той же Веры Павловны, — Найда, ко мне!

Собака не спешила. Она стояла и сосредоточенно нюхала что-то на земле. Что-то оказалось пачкой денег. Ровнёхонько пять новеньких соток, свернутых пополам.

— Вот это да! — Степаныч покрутил находку в руках и спрятал в карман. Улыбнулся:

— Всё-таки есть Бог на свете! Всё-таки есть!

P.S — А знаешь, какая мораль у этой истории?

— Какая? Карма тебя найдет?

— Нет. У страха глаза велики.

Гробокопатели

О вреде алкоголя или о том, что не всегда черное это черное, а белое это белое, ну или наоборот.

— Васька, а ну иди сюда, мерзавец! Убью! Не сомневайся! Нашкодивший кот благоразумно где-то затаился. На столе красовалась надгрызенная с двух сторон колбаса.

— Вот на минуту же отвернулась!

— Не ври! На полчаса свалила в этот свой интернет. Бабайка был тут как тут. Не то что бы он жалел кота, прост,о как обычно, был в любой бочке затычкой.

— А кота понять можно. Кормишь его какой-то дрянью, вот он и кусочничает.

— Почему дрянью то? Элитный корм.

— Это он для тебя элитный, а кот жрёт и морщится, жрёт и морщится, три раза в день.

— Да уж, бедняжечка.

Колбаса была обрезана и заморожена, до лучших времен, подозреваю что до последних, посуда вымыта. Кот потихоньку выползал из-под дивана. Сначала задница, потом спина… Вечер обещал быть томным.

— Кстати, о Васе, есть у меня одна история, там как раз твой тезка отличился. Рассказать? Кот утвердительно мявкнул.

Вася пил уже давно. Так давно, что не помнил ни имени своего, ни фамилии. А только то, что завод его, где Вася трудился электромонтёром последние 5 лет, приказал долго жить.

— Закрыли заводец то. Сссс…

Вася обратился к неизвестно кому. Дома он был один, не считая кота. Тезка промежду прочим. Но Василий, который кот, был сейчас занят: вылизывал себе хвост и на Васю, который человек, внимания не обращал.

— Ууууу, ты… — Вася протянул к коту растопыренную пятерняшку, покрутил ею у морды флегматичного кота, и безвольно уронил ее обратно на стол. Вздохнул.

По правде говоря этого и следовало ожидать. В 90-е много чего закрывалось, но и открывалось тоже. Кооперативы, к примеру. Фирмы-однодневки. Жена пилила, дескать сосед то вон в кооперативе трудится. Машину купил, жене шубу… а ты?

А Вася, он не такой. Он не барыга. У него может воспитание. Честного трудяги.

— Рррразворовали, сволочи. Продали. Завод то., — говорил он стакану и бутылке, единственной своей компании на этот вечер. Стакан согласно молчал. Бутылка сочувственно побулькивала.

— Твари, ссссуки

Василий плакал, грозил кулаком то неведомым капиталистам, то конкретно Виталию Семенычу Остапчуку, последнему директору ОАО"Жилдормормаш"Остапчук оказался ушлым типом, уверенно объявил завод банкротом и избавил себя от необходимости ходить на скучную работу, а рабочих надеяться на выплату зарплаты, которую они ждали последних полгода. Остапчука ждал особняк в Карловых Варах и Леночка. Бывшая секретарша. А теперь уже Елена Павловна, его молодая жена и блондинка с третьим прекрасным размером груди.

— Взять бы вас, да и как в 17 — м году, всех, всех под статью, к стенке!

С этой блаженной мыслью Вася окончательно отключился, для тепла свернувшись клубочком, как бродячий кот около печки.

Два часа спустя жена вернулась с работы и обнаружила бездыханного Васю на полу в позе эмбриона. Что, по ее мнению, было, признаком кончины. Про эмбрион она точно знала, ибо служила в местном роддоме — санитаркой. На всякий случай она оттянула веко, заглянула Васе в рот, поднесла зеркальце. Ничего. Заголосила, заплакала, как водится, но в душе своей испытывая больше радости, чем горя. Все-таки он крови выпил из нее предостаточно. Да и… А ладно. Давно уж собиралась уйти к соседу. Тот пусть и не кооперативщик, но обувь шьет на дому. Тоже достаток хороший. Теперь можно и совестью не мучиться.

Спешно крикнула баб с округи и стали готовить похороны.

— Гля у мужика кольцо то какое. Золото поди?

Могильщик Петрович ткнул напарника в бок, и тот поморщился. Петрович разил таким амбре, что хотелось выть даже кладбищенской собаке, твари живучей и неприхотливой, не то, что ему, в прошлом академику НИИ"Экологии сельского хозяйства". В НИИ платили мало, а могильщикам много. Народец мёр, чего уж тут. Надо прибираться. Тоже экология, если подумать. И прибыток какой никакой: с того колечко, с дам сережки, или вот кресты нательные. Родственники то брезгливые, а они с Петровичем нет. У Петровича вино, а у Алексея карты, а карточные долги — святое дело. Не отдашь, так тебя на твоем кладбище и закопают. Ага. Были и такие случаи. Сам хоронил.

А кольцо хоть и широкое, но…

— Да ну… Какое же золото? Золото жена бы сняла. Жалко.

— Да не, точно. Цацка. А не сняла, палец у него вон распух, а рубить не стала. Бабы они дюже впечатлительные.

— Ну а мы нет.

— Точно.

Могильщики захохотали и стали забрасывать гроб. Споро, но не особо тщательно. Им же откапывать. Ночью.

Очнулся Вася, когда уже стемнело или не стемнело, а что? А х.. его знает. Поднялся и тут же боднулся головой обо что-то.

— Зинка, сссс, ты чего кровать передвинула, а?

Зина не отвечала. Впрочем, и кровать оказалась не кроватью, а узким закрытым ящиком.

— Гроб! — осенило Василия, — Господи, я что же умер?! Вот б…. А где же я? Это что же ад, рай? Или ни то ни другое? Да я же живой! Живой я! Вон как пятка болит. Стукнулся, вчера, когда с кровати падал. И голова тоже, и во рту словно кошки нагадили… Живой. Слав те, господи, живой!

Василий перекрестился. Истово, но неправильно. Справа налево. Ой! И рукой левой. А ею нельзя, она от дьявола. В вере Вася был не силен. Бабка водила пару раз по малости лет, в храм местный. Но малец Вася мало что помнил, кроме противного запаха ладана, и что нельзя смеяться. Он и не смеялся. Ревел. Особенно когда увидел толстого дядьку в черном платье. Тут он не сдержался:

— Ба… ляпнул он, — чё же он так вырядился как тётка на сносях. А с бородой еще. А ба?

Бабка покраснела и, спешно перекрестясь, схватила внука и потащила прочь.

Больше в церковь он не ходил и молитв не знал никаких. А сейчас бы вот пригодились.

— Гггосподи, да как же там. Иже, еже си, не проси, или еже си на, где же, это а, да, на небесах, на небеси….

— А все Зинка, сссс. Из-за неё все. Резко переключился перепуганный мужик.

Все зло от баб. Если б не женился, нытье ее не слушал, пошел бы в художники, благо учился, а не монтером был. Был бы сейчас при деле, самовары может расписывал. Денег заколачивал.

Интересно, а памятник какой поставили?

Зинка денег много не даст. Крест, и то и слава богу. Ой да какой сейчас памятник, могила то свежая, это после года надо. Когда осядет. Когда тятьку то хоронили, так делали. Ой, вот глупости в голову лезут. Я же живой. Живой еще. Но ненадолго. Вася всхлипнул. Было жаль и себя и загубленной своей жизни. И то, что жил, а вроде и нет. В пьянках, скандалах с женой, талант, вот пропил. А рисовал то как, мамка радовалась. Теперь все… И времени нет и жизни. Васька задышал чаще, слезы лились градом. Жить хотелось по страшному, но воздуха становилось все меньше. Вот если бы второй шанс… Но кто ж его даст?

В горле пересохло, сознание включались и отключалось. Мерещились черти и ангелы, какие-то тени и голоса.

— Ну че, вскрывать? — сказал тонкий интеллигентный, наверняка, ангельский голос.

Более грубый, черта, наверное, ответил.

— Ага. Топор то где?

Послышалась какая-то возня, потом удары по крышке и сквозь щель наконец хлынул поток свежего ночного воздуха. Вася с наслаждением вдохнул.

Наконец крышка отвалилась в сторону и над ним склонились две пропитушные морды.

— Родненькие мои! — вскричал Василий, протягивая руки к своим спасителям.

«Родненькие» заорали так, что все окрестные собаки залаяли и завыли разом.

— Да погодите вы. Да я живой! Вася бросился, вслед улепётывавшим спасителям, но их было уже не догнать.

Махнул рукой. Небо было темным, горели звезды, одна, две, три, много в общем, ночной ветерок колыхал могильные осины. Злой и тощий комар накинулся на Васину шею с упоением изголодавшегося вампира. Есть ему тут было некого, а тут реальный живой, сочный мужик. В иное время Вася без пиетета прихлопнул бы наглую тварь. Но не сегодня. Сегодня он аккуратно снял насекомое и нежно подул ему в мордочку. Обалделого комара снесло прочь. Нетрезво покачиваясь на помятых крыльях и икая на поворотах, незадачливый, кровопийца поспешил убраться прочь. Странный какой-то, мужик. Ну его. Тем более в кустах за памятником какому-то Пахану, маячили две жирные, обтянутые брюками задницы.

— Хорошо то как! Господи! Жить то, как хочется!

Но сначала…

— Зинаида налила себе стопочку и присела у стола. Поминок она не делала. Вынесла алкашам во двор две бутылки, закусь и все. А вот соседа пригласила. Помочь, туда-сюда, утешить. Туда-сюда затянулось до полпервого ночи. Изрядно пьяные, они вспоминали усопшего, а заодно строили планы на совместное будущее. Вдруг в окно постучали.

— Кого еще? — недовольно буркнула Зина и отдернула шторку.

За окном стоял Вася. Белый саван охватывал худое тело его, благословенный чистый лик светился умиротворением и обидой.

— Что, Зинаида? Празднуешь? С полюбовником? У мужа ноги еще не остыли, а ты?

Зинаида минуту молчала, только глупо лупала глазами, зато потом заорала и грохнулась на пол, некрасиво, задрав полные ноги на лавку. Сосед глянул в окно и тоже заорал. В обморок не упал, но бросился вон. Подтягивая штаны и беспрестанно крестясь.

А Вася исправился. С Зинкой развёлся, конечно, кольцо отдал своим спасителем, когда те оклемались чуток. Доктор сказал, кома была алкогольная, но выкарабкался. Не иначе действительно милостью божьей. С тех пор не пьет. Работает в местном театре сторожем. Иногда рисует декорации. Много не платят. Но это и не важно. Главное, чтобы дело… По душе было.

P.S — А у этой истории есть мораль?

— Естественно, — Бабайка сплюнул через дырку в зубах.

— И какая? Пить пей, но меру разумей?

— Не-а.

— Нужно тщательней подходить к выбору супруги?

— Да ну…

— А какая же?

— Верить надо.

— Кому? Людям?

— Себе. И если что-то решил, задумал, делай, вот прям сразу. Не потом и не опосля. Опосля «добренькие» советчики тебя отговорят или ты сам себя накрутишь, а мечты так и останутся мечтами.

Мухоморы

«… — А и берут у тебя, тётка, мухоморы то? Ой берут, милок, ишо как берут, кто тёще, а кто начальничку». О пользе мухоморов в частности, и «тихой» охоты вообще.

— Дом у тебя какой-то не такой….

— В смысле? Я мигом насупилась.

Ведь только что закончила делать ремонт и при этом слове еще продолжала вздрагивать и оглядываться, а тут этот, со своей критикой…

— Ну, слишком уж современный, не соответствует почетному званию ведьминского дома.

Я облегченно выдохнула…

— А… Ты про это. Обычный современный ремонт.

— А где же котлы колдовские, травы бесовские, пауки по углам, кот…

— Кот как раз у меня имеется. Васька тут же вскочил на стул и громким «мау» подтвердил свое присутствие. Причем, как ни смешно, он у меня сам завелся. Едва только я купила этот дом, как на дороге мне совершенно случайно попался тощий облезлый котёнок. Он жалобно мяукал и просился на ручки. Пришлось взять. И на ручки и вообще.

— Мухоморы еще… Мне стало смешно.

— Ну да и мухоморы непременно. Для антуражу. Как ты будешь клиентов окучивать, без антуражу.

— Бабайка, ты мыслишь стереотипно. Современные ведьмы не сидят по болотам, они сидят в хороших офисах, с интернетом и телефоном. Ведут блог и принимают людей по видеосвязи, а это все просто пережиток прошлого.

— Не скажи…

Матрёна, ты новость то слышала?

— Ась?

— Я говорю новость у меня есть, курица ты старая! Подь сюды.

Степановна наклонилась к подруге и зашептала на ухо.

— У тебя сердце то болит?

— Ой, болить. Ой так болить, так заходится, то колет, то режет, а то вообще будто останавливается. Двух шагов пройти не могу. Вчерась за автобусом бежала, так что ты думаешь, не догнала. Это когда ж такое было то?

— Ну всё. Теперь всё.

— Что всё?

Старушка побледнела, представляя это «всё» гробиком с плюшевой отделкой, красненькой, крест медный, и лицо свое на фото в овале, в платьице том красненьком, горохами. Там она такая благолепная, аж жуть. А после, это уж как водиться, поминки: кутья и кисель малиновый. Аж облизнулась, до того реалистично представила. Вот встает её подруга, делает скорбное лицо, слезки утирает, речь говорит, дескать была она Матрёна исключительно хорошей женщиной, и церковку ходила, и голубей на помойке прикармливала, а уж капуста у неё какая была, розаны, а не капуста. И пахла так же, в смысле капуста пахла, не Матрёна. А главное то, сама то причитает, но и глазами зырк-зырк, чайник присмотрела себе большой с росписью, старое Дулёво, и ложечки чайные с позолотой, мужнин ещё подарок. Вот ведь тварюга! Так и есть тварюга, а не подруга. И зять вон сидит, ухмыляется, видать уже баян под столом держит, а то и два. Он дооооооолго ждал. Дождался…И от этих злых мыслей Матрена будто очнулась, и увидела, что жива-живёхонька, сидит у себя на кухне, и подруга, та, что тварюга, на месте, и чайничек. Словом, всё хорошо.

— Ты чего лепенишь!? — набросилась она на Степановну, я ж живая, живая ищщо!

— Вот тетеря глухая, а я тебе про что толкую?

— Про что?

— Здоровее всех здоровых будешь, ибо средство нашли. Тайное! От сердца, и вообще от всех болячек. Им, говорят, на самом верху лечатся. Там!

Для наглядности Степановна так высоко подняла руку с оттопыренным указательным пальцем, что чуть было потолок не проткнула. Мол вишь, как высоко то. Палец тут же облюбовала муха. Села и стала потирать лапки:

— Ссссскорее бы ужжжжже ужжжжжин бы, ссссскоре бы ужжжжжже ужжжжин бы…

Марья Ивановна муху прихлопнула без пиетета, и обмахиваясь газетой, поторопила:

— Ну давай уже, выкладывай, что там у тебя.

— Ну так вот. Слушай, — бабульки склонились над столом как два партизанки, — ко мне вчерась племянница приезжала, а у ней муж. Мужик так себе, пузатый да плешивый, но не абы кто, а профессор в НИИ технологий и каких-то там иных ваций. Что за вации не знаю, но ему там одна баба сказала, что у её тетки материна сестра мужа мухоморами лечится. Ясно тебе? Му-хо-мо-ра-ми. Это ж не абы кто сказал. Это ж в НИИ. Там врать то, как в телеке, поди не будут…

— Это как же она ими лечится?!

— Да так. Настойку делает на молоке и пьеть. Но не просто так: а сначала три месяца в темноте эту настойку держит, потом каплю выпивает, на следующий день две, ну и дальше прибавляет до пятидесяти, а потом обратно, убавлять начинает. И так целый год.

Степановна к такой идее отнеслась со здоровым скепсисом. Прихлебнула чаю, закусила конфеткой, основательно насладилась вкусом, и только после этого сказала тактично, чтоб не обидеть подругу:

— Брехня это всё, Степановна. Я вон по курортам всю жизнь моталась и что? Помогли они мне энти курорты? Восьмидесяти еще нет, а вон уже вся как дуршлаг, нету его, здоровьица.

Обе всхлипнули. Вспомнили, что и здоровьица нет и красоты уж давно, и уж давно отцвети хризантемы, спели, вспомнили кавалеров, кто был какой, как бегали за ними, тогда еще юными и прекрасными, какие подарки дарили, словом, отвлеклись. Вспомнила Марья про мухоморы, когда Степановна уже двинулась на выход.

— Ну а баба ента что? С мухоморами, то… Жива?

— Какая баба? А…. Ещё как жива, то еле полозила, а то, говорят, мужика себе нашла, молодого, замуж выходит.

— Едем за мухоморами. Решила Марья и хлопнула рукой по столу так, что все мухи с потолка повзлетали и закружили, зажужжали в возмущении:

— Жжжжжмотина, жжжжжжиру ей жжжжжжалко, жжжжжамужжжжж хочет. Ужжжжжас.

Бабка махнула на них тряпкой. Договорились на завтра. И как их дома не отговаривали, упёрлись рогом, нужны мухоморы и всё тут.

— Лишу наследства, — пригрозила Степановна, и зять сник. И тут же воспрял духом, когда понял, что тёщу надо будет везти в лес. Понятно, что и забирать тоже придётся, но и сама перспектива, и подленькие мечты: забыть и не вернуться, тоже были приятны. До леса довёз. Сколько натерпелся по дороге, отдельная история. То им пить надо, то им писать приспичило, то просто подышать, воздух дюже хорош, то кошёлку забыли, то скорость большая, то наоборот, чего плетёсся. Но привез. А дальше ни в какую.

— Вам надо, вы сами и ищите свои мухоморы.

Подлюга, что сказать. Но бабки поворчали, да и пошли. Идут. Кто кого перекряхтит. Кто за спину держится, кто за сердце.

— Всё, Марьюшка. Помрём мы тут, чует моё сердце, помрём. Туточки и закопают, и шиш тебе вместо поминок и креста с батюшкой… Марьяна вздыхает, а сама по сторонам смотрит, мухоморов охота. Не сколько их, сколько замуж, но одно без другого видно не сладится… Смотрит, боровичок стоит, ладненький такой. А там еще один и ещё. Тут и Степановна увидела. Глаз загорелся, но смолчала. До чего жадная баба. Весь лес дай, так весь лес на себе и вывезет, и на базаре продаст. Но корзинки то взяли под мухоморы, иной тары нет.

Идут. Крепятся. Не рвут. А грибы, как сговорились. Лето дождливое вышло, вот и они вышли. На полянки да в овражки. Подосиновики. Подберезовики, и все хорошие. Не червивые. Бабки только вздыхают, сопят. Идут себе и идут. Дальше. Грибов жалко. Прям ужас. А мухоморов как на зло нет и нет. Уж и машины не видать. И зятя. Лисички попадаются, белые. На белых то и погорели. С криком: «Да гари оно все гаром!» бросились собирать грибы. Все снесли. Ни одного не оставили. И в корзинки, и в куртки, и в кофты набили, остались в одном бельишке, но довольные, страсть.

Очнулись часа через два только а и понять не могут, где это они. Кругом глушь. Дороги не видать. И машина непонятно где. Ну что делать, пошли. В зубах корзинка, в руках куртки с белыми, штаны с лисичками и так еще по мелочи килограммов на 10.

Степановна орет: — Ой всё, не могу. Помирааааааю!

А Матрена:

— Ну бросай грибы то. Бросай.

А та не бросает. Идут и идут, машины всё нет. Остановятся, передохнут и дальше идут, кричат, аукают. А вокруг лес да лес. Березки, ёлки, и уже к вечеру дело то. И уже тени.

Вдруг в кустах что-то как затрещит.

— Волк! — орёт одна.

— Маньяк! — голосит вторая.

А тень то уже из кустов вылезла, идет на старух, руки-лапы растопырила: — Уууууу!

За это «уууууу» и получила мешком грибов по голове, и вторым тоже. Рухнула, не пискнув.

Ощупали, вроде человек.

— Что делать то будем?

Степановна и говорит:

— Тут бросим. Маньяк же. Не жалко…

— Как не жалко?! — возмутилась Марья Ивановна, — это ж не просто мужик пьяный, под забором, это ж целый маньяк. Еще как жалко. За него в милиции поди медаль дать могут. Не бросим…

— На кой тебе медаль, калоша ты старая?!

— Как это на кой?! Выйду я во двор. Вся такая важная, платье зеленое, платочек красный, а на груди медаль: «За маньяка!» Митришна сдохнет от зависти!

— Какая такая медаль «За маньяка»!? Такой сроду не было!

— А я говорю — есть!

— А я говорю — нету!

Тут «маньяк» очухался, стонать начал, ну его опять маненечко грибами то и приложили, затих. Грибы из мешков вытряхнули, ибо мятые уже, но итак с лишком осталось. Глядь, вроде как дорога показалась и машина…

Их или нет? Да вроде знакомая. Радости было… Добрались.

Но, а зять то где?

Не сговариваясь, подтащили мужика к машине, на дороге посветлее вроде. Глянули… Точно. Зять. Свой, родненький. Степановна ему оплеух навешала:

— Ты чего это, ирод, нас пугать вздумал?! А?! Чуть инхфарту не схватили!

— Да кто вас пугал, мама? Вы же сами кричали: — Ау. Ау. Ну вот я и пошёл на встречу, думаю, заблудились. Тоже аукать стал. А вы меня стукнули что ли?

— НЕТ! — разом открестились бабки, — энто ты сам об сук приложился, по темноте то.

Ладно. Сели, назад поехали.

— А мухоморов так не нашли, — вздохнула Марья уже дома, разбирая грибную добычу.

— А, да и ладно, — махнула рукой Степановна, — с нашими характерами, нам ни одни мухоморы не помогут. Мы то поядовитей будем.

Старушки рассмеялись и стали солить грибы. И только медали «За маньяка» было очень уж жалко…

P.S — Да и не собираюсь я никого окучивать, я себе работу найду. Нормальную.

— Ну-ну.

Ночь на кладбище

«…После смерти жизнь только начинается» Бабайка

— А как тебе вообще живется? — спросила я однажды Бабайку, когда он был в особо благодушном настроении,

— Что ты хочешь знать?

— Ну вот вообще… Тела нет, органов чувств нет, но ты же всё видишь, слышишь, ощущаешь.

Он задумался.

— Сложно описать, но да, и вижу, и слышу. Единственно что, прикоснуться не могу, то есть могу, иногда, но это требует слишком много усилий. Не хочется тратить их на ерунду.

— Ага. И поэтому ты тратишь их на то, чтобы дергать кота за хвост.

— Это мелочи. А вообще… Органы чувств мне не нужны. Это просто посредники между человеком и миром, а теперь их нет и все сигналы поступают напрямую.

— Куда? В мозг?

— Ну да.

— Так у тебя и мозга то нет.

— Действительно… Бабайка потянулся и задумчиво почесал свою патлатую башку. Потом сорвался:

— Да ну тебя к чёрту, Дашка. Всю башку сломала, мозг вынесла. Вот поэтому ты и не замужем. Кто такую язву возьмет. Я расхохоталась.

— Ну а слабо тебе ночь на кладбище провести?

— Не а. Не слабо. А тебе слабо?

— И мне не слабо.

— Врешь поди!?

— Да сто пудов не вру!

— Тогда как договаривались?

— Ага!

Мальчишки ударили по рукам и разошлись.

Кому первому пришла дурацкая идея провести ночь на кладбище, уже не помнил никто.

Обычный мальчишеский трёп, вдруг стал подначивающим на"слабо".

А это уже аргумент. А это вам уже не фунт изюму. Уже не сольешься, иначе позор на всю оставшуюся. Все пацаны в деревне засмеют, и ни одна девчонка не глянет. На самом деле"слабо", и даже стрёмно было обоим. Но оба держались, как бравые петухи, выясняя чей хвост длиннее и гуще. По крайней мере, пока видели друг друга. Но стоило сопернику скрыться из вида, как оба опустили носы и поплелись по домам.

Вчера на местном кладбище хоронили бабку. Премерзкая надо сказать была старуха. Не то что скупая, скорее жадная до патологичности. Ни яблочка у нее не своровать, ни сливку, что через забор перевесилась, ни сдернуть. На любой маломальский шорох старуха выпускала пса. Старого, но такого же вредного кобеля по кличке Полкан.

Кусать он никого не кусал, но гонял изрядно. Штаны рвал опять же. А за рваные штаны приходилось расплачиваться поротой задницей, что любви к старухе, конечно, не добавляло. В деревне ее так и звали Ведьма. И вот на могиле этой самой ведьмы ребятам нужно было провести целую ночь. А кроме того подготовиться должным образом, да улизнуть из дома так, чтоб никто не заметил. А то, если заметят, мама дорогая, хоть не возвращайся потом.

Сереге, первому пацану было страшно вдвойне. Он то в отличии от своего друга Ромки, точно знал, что бабка колдовала… Мать сама рассказывала, как ходила к ней корову лечить, когда та вдруг ни с того ни с сего перестала доиться. Вымя раздуло, а молоко не дает. Бабка так и сказала «порча». Снимать надо. Ну и снимали. Серега тогда мелким был, его из коровника сразу турнули. Только в щелку и смотрел, а там не особо что разглядишь. Только то, что бабка эта соседка, сначала корову обтирала чем-то, после ж шептала слова какие, и что интересное, Милка, корова их, обычно чужих к себе не подпускала, сразу рогом била, а эту вот пустила. И более того, голову ей на плечо положила, словно хозяйке любимой, а сама дрожит так меленько и вздыхает… Вот что значит: ведьма. А корова потом всё равно издохла. Нет, не от вымени, пастух загнал. Напился, как сволочь, и ну гнать стадо по жаре, да без отдыха, после сразу в реку. Ручей даже, но вода там ключевая, холодная, вот коровы и запалились. Кого смогли, спасли…А Милку вот нет…Ох и ругался тогда ветеринар, ужас. А Серега ревел потом на сеновале. Но так, чтобы никто не видел. Взрослый же пацан. Восемь лет уже. А он по корове.

И вот сегодня значит на кладбище. К бабке этой Ксении. С обеда ныть начал, что, мол, пятку натер, болит ужас. Мать, разрываясь между огородом и хозяйством, рукой махнула: иди приляг. Но Серега продержался до вечера, и лишь в девять, после парной кружки молока, пошел на сеновал. Помня жалобы на пятку, никто не удивился. Болячка эта неопасная, но неприятная, болит, саднит. Сандалии не надеть, босиком не побегать, да если еще на сгибе. На самом то деле, пятку он стер уже давно и так притерпелся к ней, что и внимания не обращал. Но надо было уйти пораньше и желательно так, чтобы никто его не беспокоил. К походу он подготовился еще днем. Сложил в авоську крест из палок, мелок и нож. Если Ксения правда ведьма, то крестом можно будет ее отогнать, ведь, как и всякая ведьма, она не должна тихо лежать на кладбище, а должна восставать каждую ночь и с хохотом и улюлюканьем носиться над погостом, пугая честный люд. Тогда крест — есть лучшая защита от нечисти, а мелком можно будет круг очертить и там прятаться, как в книжке Вий, ага, он недавно читал. Как он будет рисовать мелком по земле, об этом он, конечно, не думал, впрочем, это уже частности. А нож… Он и сам не знал, зачем его взял, ведь костер они не собирались разводить, но пусть лучше будет, чем не будет. Дальше было сложнее. Не заснуть. Ведь ночь была, как и положено летней ночи, упоительно сладкой, так, что сон просто срубал, набегавшегося за день мальчишку. Пели сверчки, немного шуршало сено под его весом, внизу вздыхала корова. Не Милка, другая. Мерно билось молоко в стенки подойника, тоненько пели комары. Через открытую дверь веяло вечерней прохладой. Ну вот как тут не уснуть. Но Серега был малый предусмотрительный. Каждый раз, когда сон совсем уж одолевал его, он колол себе ладонь гвоздиком, благо гвоздей в сарае было предостаточно. Так, что уже к одиннадцати часам в ладони образовалась небольшая болезненная дырка. Но зато не заснул. Время он сверял по старым отцовым часам. Тот их уже не носил, так и валялись в шкафу, а Серега вот нашел, себе взял. Толи «Заря», толи «Слава», уже и не разобрать, но рабочие, что важно. Где-то в половине двенадцатого ночи мальчишка осторожно слез с сенника и выглянул наружу. Свет в домах уже не горел, только кое-где фонари на улице.

— Можно выдвигаться, — кивнул сам себе мальчик и вышел за калитку. Кладбище располагалось не так что бы далеко. Всего то перейти поле и рощицу. И днем мальчишке этот путь показался совсем ерундовым. Но не ночью. Ночью это была другая дорога, и другая деревня, и роща. Обычный камень отбрасывал столь причудливую тень на дорогу, что казалось, это и не камень вовсе, а король подземных троллей, который вышел, чтобы предложить первому встречному дураку свое золото. Ведь, как известно, такое золото днем обращается в черепки, а заплатить за него придется своей душой. Откуда у него такие познания про троллей, золото и душу, Серега и сам не знал, но вот вылезло откуда-то. Фантазия, блин. С трудом уняв колотящееся сердце, он поспешил дальше, но легче идти не стало. Кусты будто специально хватали его за курточку, камни подворачивались под ноги, а колючки цеплялись за рукава так, словно хотели сказать:

— Стой, дурак! Не ходи туда! Пропадешь!

Но ведь «слабо». Мальчик вытирал сопли и шел дальше. А дальше произошла вообще какая-то чертовщина. Спокойно стоящий куст, вдруг самым неприличным образом выскочил на середину дороги и, растопырив ветки, заорал:

— Аааааа! Попался, гад! Не уйдешь!

Серега заорал в ответ и кинул в куст камнем. По идее камень должен был пролететь через куст, не причинив ему никакого вреда. Но почему-то куст болезненно ойкнул и заскакал на одной ноге…

— Ромка, ты что ли?

— Я. Кто же еще.

Приятель устроил засаду, напихав рукава веток, а в темноте поди разбери.

— Ты чего творишь, ирод! Я чуть не сдох от страха!

— А ты чего сразу кидаться? Ногу мне зашиб, теперь синяк будет.

— Радуйся, что не голову. Хотя может тебе оно и надо, поумнеешь.

— Я итак умный!

— Какой ты умный? Дурак дураком.

— Сам дурак!

Так переругиваясь, ребята пошли дальше. И хоть Серега еще ругался на друга за дурацкую шутку, однако идти стало легче, и кусты были кустами, а камень просто камнем. Пока, наконец, не показались ворота кладбища. На ночь их запирали, но плох тот мальчишка, который не знает хотя бы пару дырок в любой ограде. Ксению похоронили не здесь, а довольно далеко от входа, там у нее были родители. Поэтому и залезать решили не здесь, а через дырку поближе к могиле. Там был лаз, скрытый кустами боярышника, и росли старые дубы. Наконец ребята пробрались внутрь и уже не таясь пошли по центральной аллее. Деревенское кладбище встретило их тишиной и запахом поспевшей земляники. К ночи, нагретые за день, ягоды смело отдавали весь свой аромат. Она и росла тут же, на пригорках и холмиках, и дела ей не было, что это за пригорки и холмики. Росла и всё тут. Ромка было сунулся сорвать, хоть пару ягод, но куда там, темень, да и страшно всё же.

— Вот мы с тобой дураки. Как есть дураки. Все взяли, а фонарь?

— Я не взял, — развел руками приятель.

— И я нет. Хоть бы карманный какой…

Но фонарей не было. Могилку пришлось искать на ощупь, точнее даже на запах свежих цветов. Уже на подходе ребята услышали какой-то подозрительный шум. И главное, голоса. Переглянувшись, как заговорщики, мальчишки дунули в кусты. Там тоже были чьи-то кресты и оградки, но это уже не имело значения. Присели они за высоким надгробием какой-то строгой женщины в белом платке. И только убедившись, что их ни с какой стороны не видно, выглянули посмотреть, кто это еще, кроме них, повелся на «слабо».

Нарушителей спокойствия оказалось двое. В одном из мужиков Серега опознал Степана, Ксениного сына, второй был незнаком. Самое интересное, они тащили какой-то большой тюк, завернутый в одеяло.

— Он что, решил могилку среди ночи навестить, — удивился Серега, — дня что ли не хватило?

— Тише, дай посмотреть, — пихнул его Роман, — интересно же.

Мужики дотащили тюк до Ксениной могилки и присели. Утерли пот со лба. Видимо ноша была не из легких.

— Ну что? — спросил один из их, — прямо рядом копаем? Или как?

— Рядом, рядом, — отозвался Ксенин сын, — мать при жизни дюже его любила, ну и он ее. Грех разлучать…

Мальчишки в кустах вздрогнули.

— Ты знал, что у Ксении еще и муж есть? Был, — шепотом спросил Ромка. Он жил на другом конце села и про эту самую Ксению услышал только от друга.

— Не а. Откуда? И в глаза не видел… Серега и сам не понимал, как он мог не знать таких деталей. Дома то рядом…

Но по всему выходило, что был. Любимый. Дядька какой-то. Может не местный. А так… Трали-вали.

Так мать говорила, когда кто-то из села вдруг начинал встречаться с кем-то, кто, по ее мнению, был неподходящей партией. Что такое это самое «трали-вали» Серега не понял, но словечко запомнил накрепко. Уж больно интересное.

Разговор продолжился после того, как мужики закурили.

— И главное, говорил ей, возьми себе другого, этот старый уже, толку никакого. А она уперлась. Люблю говорит, и все. Ну и он тоже. Видишь, как мать померла, то и он… Жрать перестал, просто лег возле ее кровати, а к вечеру уже и того. От тоски, говорят, помер.

Теперь у мальчишек глаза вообще полезли на лоб. Как все дети, они считали, что после сорока всем порядочным старичкам и старушкам надлежит сидеть на завалинке и вязать носки, а уж таким древностям, как эта Ксения, которая застала еще царя, вообще следует думать исключительно о делах духовных, а тут такие страсти Но, очевидно, Ксения могла не только гонять соседских мальчишек, да варить варенье из тех самых, недоощипаных слив.

Ксенин сын, этот самый Степан всхлипнул, — бывало сядет, голову ей на колени положит и давай руки лизать. А она смеется. Как батя мой на фронте погиб, так я ее ни разу веселой то и не видел, вот только в эти минуты…

— Вэээ, — мальчишек передернуло.

Если это есть любовь, — думал про себя Серега, — то ну ее на фиг, такую. Как-то с трудом ему представлялось. Вот он идет себе идет, и тут Сидорова Машка. Девчонка, конечно, зачётная, но всё ж таки не настолько, чтобы при всех бухаться перед ней на колени, да еще и руки лизать. Поцеловать в щеку, это дело другое, это можно… Он даже заулыбался, погруженный в свои мысли. Видимо нечто подобное посетило и его товарища, иначе почему они не заметили, что уже не одни, а очнулись тогда, когда две крепенькие женские ручки ухватили их за уши, и дернули вверх.

— Вы что тут забыли, оглоеды?! Тихо, я сказала, только попробуйте пискнуть, все уши оборву.

Открытые для ора рты, мгновенно захлопнулись.

Женщина, даже скорее девушка, была высокой и стройной. Одетая в простое ситцевое платье, она стояла прямо на холмике чьей-то могилки, и кажется ее это совсем не беспокоило. Девушка представилась Валей.

— Ну? Что вам надо?

— Я, я, то есть мы, мы, — заблеял Серега, — тут в общем мы вон наблюдаем…

— За кем?

Ребята ткнули в кусты, где около Ксениной могилки двое мужиков взялись за лопаты.

— Аааа, эти… Девушку, казалось, совсем не заинтересовало такое вопиющее действо. Серега аж подпрыгнул от возмущения. Это как так! Ему сразу уши драть, а им ничего?!

— А ты сама кто будешь? — осмелев, спросил он, — тоже, между прочим, ночью на кладбище шляешься.

— Да. Точно, — поддакнул Роман, потирая всё еще красное ухо.

Девушка фыркнула.

— Я не шляюсь, а между прочим, работаю тут. Слежу за порядком. А ночью, потому что, смены у меня исключительно ночные.

— Сторожиха что ли, от совхоза?

— Ага. Навроде того. Девушка отвернулась и стала смотреть, как мужики докапывают могилку.

Ребята залегли в кустах и молча смотрели за действом. Наконец один не выдержал и спросил:

— Ну? Ты собираешься их останавливать или нет?

— А зачем? Девушка пожала плечами.

— Они же вон чего творят. Сейчас Ксениного мужа закапывать будут. Это же незаконное захоронение!

— Какого мужа? Вы про Полкана что ли? Девушка заливисто расхохоталась, так что несколько прядей из аккуратной прически растрепались и упали на лоб.

Ребята открыли рты, и тут же закрыли. В этот самый момент мужички развернули одеяло и показалась волосатая лапа того самого пса, который гонял ребят еще пару дней назад. Девушка поджала губки, глаза ее заблестели.

— Хороший был пес, верный. Даже в смерть за хозяйкой пошел.

— Но разве можно здесь, на кладбище, собак хоронить? — возмутился было Роман, но словил тяжелый подзатыльник и замолчал.

— Молчи, дурень, — всхлипнула девушка, — что вы о жизни знаете? Иные собаки они лучше человека будут. Преданней, так точно.

Она смотрела, пока мужики закапывали пса. Ребятам было стыдно и неловко. Понапридумывали себе всякого. Хотя могли бы и догадаться. И что ночью копают, ибо все же незаконно это, и что в одеяле, и вообще…

Очнулись, когда уже все закончилось и мужики спешно ушли в сторону ворот. Как они выходили, если ворота заперты, осталось загадкой, но скорее всего, просто перелезли через ограду. Девушка подняла ребят за шиворот и кое-как отряхнув одежонку, потащила их к лазу.

— Ну все. Нечего вам тут делать, поздно уже. Да и мало ли что. Мало ли кто… Девушка тревожно оглянулась, но никого больше не было. Только прохладный ночной ветер перестукивал сухими ветками где-то в вышине. Неприятно так. Клац-клац. Взявшись за руки, они дошли до того, места, где росли те самые кусты боярышника.

— А вы зачем приходили то? — будто опомнившись, спросила девушка, — то, что собаку тут похоронят, вы знать не могли, я и сама не знала. Так зачем?

Мальчишки смутились. Как-то неудобно было рассказывать про спор и подначки. Теперь все это смотрелось совсем по-детски.

Наконец, Серега выдавил что-то вроде того, что слышал про Ксенино ведовство, и вообще, а вдруг она действительно ночами восстает и летает тут. Звучало это не менее глупо, но больше сказать было нечего. Ромка вообще молчал, только носом шмыгал.

— Колдунья, говоришь, — девушка внезапно посерьезнела, глаза сузились, она обернулась и посмотрела точно туда, где скрытая за поворотами и деревьями находилась свежая могилка Ксении, и теперь уже Полкана, — что ж, я прослежу.

— Ага. Вы уж проследите, если не боитесь, все-таки смены то у вас ночные, страшно одной тут поди?

Валя ничего не сказала и погладила ребят по голове, а потом расцеловала в обе щеки. Губы у нее были мягкие, хоть и холодные. Ну да ночь, замерзла поди. Потом отвела каждого в сторонку и что-то долго шептала на ухо.

— Ну всё, идите, — Анна подпихнула ребят в лаз, — да больше уж ночью не шастайте, я тоже не всегда тут бываю, могу не уследить. Народ тут разный, мало ли что.

— Мало ли кто… Сказали ребята хором и все трое расхохотались. Мальчишки припустили к дому, и через ограду им было видно, как девушка в своем светлом платье еще долго ходит среди могил, где-то останавливается и будто разговаривает с кем-то, иногда строго, иногда ласково. Одно надгробие вообще погладила, вздохнула и пошла дальше.

Уже на следующий день, когда оба огребли по полной, ибо их отсутствие все же не осталось незамеченным, и задницы еще чесались от крапивы, ребята вновь собрались гулять, и вновь ноги сами принесли их к кладбищу. Сегодня там трудился местный сторож, дядька Иван.

— А что, Валька уже ушла? — спросил Серега, как самый бойкий. Ему девушка очень понравилась, и он хотел и днем с ней поболтать…

— Какая Валька? — вздрогнул по утру еще сонный, неопохмеливший и злой мужичок.

— Ну девушка, у вас тут ночью работает, сторожем.

— Нет у нас ночных сторожей, вы что-то путаете, ребята… Впрочем… Он немного постоял, задумавшись, и потом махнул мальчикам, мол, пошли со мной. После недолгого плутания по тропам и тропинкам, мужик показал им одну оградку, чистую и опрятную, ни травинки, ни листика, а с надгробия глядит строгая женщина в белом платке.

— Валентина Петровна Воеводина, — было написано на памятнике.

— Ничего себе, — открыл рот Ромка, — это же… Но Серега ткнул его под бок и оба замолчали. Надолго. Женщина с фото была старше, но все же не настолько, чтобы совсем нельзя было узнать ту самую девушку, которую они встретили.

— Эту видели? — мужик оказался догадлив, — ничего, ничего. Не бойтесь. Я ее тоже видел. Ох и хороша девка была, красивая, ладная, и аккуратная, страсть. По соседству жили, ну и общались. Поездом ее переехало. Давно уже, лет двадцать как. И что интересно, никто к ней не ходит, а могилка чистая. Вот что значит, аккуратный человек. Она тут навроде Хозяйки, я днем слежу, а она ночью. Только она по мёртвым больше, чтоб лежали себе, не барагозили, но и живых, коли не по нраву ей, так пуганет, драпать будут, мама не горюй. Так что, вам считай повезло. Легко отделались.

Уже на обратном пути ребята припомнили массу деталей, на которые ночью и внимания не обратили. Как то, что комары на Валю не садились, а ведь их мало что не сожрали, и стояла то она в полный рост, разговаривала, мужички с собакой, должны были по любому увидеть, но не увидели же, и много чего еще…

— Слушай, Ром, а что она тебе сказала вчера на кладбище, ну на ухо.

— А, — отмахнулся мальчик, — ерунду какую-то. Что-то вроде того: опасайся хромого мужика в красном пиджаке, на стрелку не ходи, волынку не трогай.

Вот бред то! Кто у нас носит красные пиджаки, какая еще белка со стрелкой, и не собираюсь я ни какую волынку трогать, я вообще не знаю, что это такое!

— А тебе что она сказала? Тоже типа того: туда не ходи, с тем за ручку не здоровкайся?

— Ну да. Типа того.

Серега натужно рассмеялся и пнул камешек. Он еще не знал, что любое событие, любое слово — камешки на дороге жизни, вроде бы малы и незначительны, но придет время, и каждый сыграет свою роль.

P.S. А замуж меня всё же взяли. Через несколько лет. Но это уже совсем другая история.

Как в деревне быка хоронили

«…Скотина, если она и в жизни была «скотиной», то уж в посмертии от нее трудно ожидать чего-то другого». Бабайка

— Это точно свежее мясо? Бабайка скептически поджал губы.

— Свежее, свежее. Не сомневайся. Правда кот под столом, успевший тишком этого самого мяса отведать, всем своим нутром показывал, насколько я ошибаюсь. Теперь еще и за котом убирать. Ну что поделать, случались, как говорит Бабайка, со мной оказия. Начисто отбило нюх. Толи простыла, то ли что. Но не аппетит же. Поэтому пришлось топать на базар и закупиться провизией. Я, конечно, подозревала, что скидка в 90% это не очень хороший показатель для мяса, но продавец был убедителен, очень убедителен. И такой красивый. В смысле, продавец, а не мясо. Ну я и купила. Купилась. Теперь придется выкручиваться. А то же ведь засмеет.

— Да это я на холодец. На холодец только такое и берут. Сейчас я его быстренько замочу и потом варить, и варить. Я плюхнула мясо в кастрюлю и спешно залила водой, чтоб больше не лезли. Наглые. Прожорливые. Морды.

Сдох в деревне бык. Паскудная, надо сказать, была скотина. Никому проходу не давала. Официально бык принадлежал цыганам, но пасся, где хотел и когда хотел. Кто ж ему запретит, эдакой бодучей сволочи. Бывало, идет народ себе утречком по первой то зорьке. На работу или на покос, смотря какой день. А он с горы увидит и несётся, а туша килограмм триста, не меньше. И тут уж, как говорится, спасайся кто может. Чего он только не вытворял. Жену председателя загнал на лозину. А лозина то хрупкая, а жена то — нет, да еще дерево это аккурат над рекой росло. Сучок то возьми и отломись. Ору было… Мужики приходили под окна, слушали, учились. Такие матюги выдавала, заслушаешься. Вот что значит учитель русского. Сколько раз вся деревня просила Ваську, цыгана этого: убери быка, или на привязь посади, или в загон. А он только руками разводит. Сам боится. Эдакую махину ни одни загон не удержит, ни одна цепь. Особенно если коров почует. Коров чуял тот очень даже хорошо. И своих, и чужих. Если в стадо придет, надоев не будет, коровам проходу не даст, пастуха на дерево загонит, а бычкам, кому бок пропорет, кому рог сломает.

А тут значит, пропал бык. День нет, два нет. Всё уж думали, цыган продал его на мясо или племя. Нет. Васька сам в шоке, куда, говорит, девался? Нашли… Ребята полезли в ручеёк купаться, там и нашли. Ручей то махонький, курице перешагнуть, не то, что быку, но берега крутые и топкие. На этом и погорел. Шею себе свернул, зараза.

Радости было… Первые пять дней. Ага. Пока вонять не начал. Тут дошло до всех. Эдакая туша и вони даст изрядно, рыбу в ручье потравит, а там караси, щуки, жалко. Собак опять привлечёт со всей округи. Да и вообще, неприятно. Выходишь так вечерком свежим воздухом подышать: сирень цветет, комарики жужжат, мелодично так, в одной руке кружка с чаем, в другой пирожок. Красота. А тут бык… И сразу вечер перестает быть томным. Словом, быка надо убрать. Так и постановили на общем деревенском собрании. На Ваську глянули, а тот сразу:

— Не мой бык. Не мой. Приблудился откуда-то. Чего сразу я?

— Да ведь у тебя в стаде пасся! Забыл, что ли?

— Не знаю ничего, ничего не знаю!

Председатель только рукой махнул.

— Ну лошадь хоть дай…

— Лошадь дам в прокат. Гони сто рублей.

Вот ведь жук! Но дали. Собрались и дали. Звездюлей. Ибо, если скотина твоя, то имей совесть за ней следить, и утилизовать, если такая надобность возникнет.

Председатель ушел в соседнее село за трактором. Пришел только под вечер. Распаренный и злой.

— Ну нет, говорят, тракторов и всё тут. Посевная. Самим нужны. Даже ломаного нету. А быку плевать. Есть там трактор или нет. Лежит себе воняет, чем дальше, тем больше. Ну что сказать, паскуда, она и после смерти… Не фунт пряников.

Всё ж таки пришлось у цыгана лошадь брать. Как вывел ее, все и ахнули.

— Хороша…

Две кости и стакан марганцовки.

Эту сдыхоть пора уж на живодёрню гнать, не то, что пахать на ней или быков вытаскивать.

— Другой нету! — рявкнул ушлый мужик и захлопнул калитку.

— Мда. Хоть бы две дохлятины не сообразовались в процессе этого мероприятия, — думал председатель, запрягая Маруську.

Маруське было всё равно. Опустив глаза, мерно жевала она жвачку и иногда протяжно вздыхала. Жизнь она прожила долгую, полную сельских забот, так что было ей всё равно, что пахать, что дохлых быков вытаскивать… Пока, собственно, не подъехали к нужному месту. То, что место нужное, Маруська поняла сразу. Ее кнутом — а она хвостом. Еще чуть-чуть проехали, и вообще встали. Мордой крутит, глаза бешенные, рвется с повода, запах-то чует. Потом вообще, как дала задом, председатель и свалился. А лошадь галопом, галопом. Вот тебе и старушка. Стимул бы…

Делать нечего, пришлось обходиться своими силами. То есть силами всех деревенских мужичков.

Собрались, как на гуляние. Бабы, девки. Все нарядные. Всё ж таки, не каждый год такое событие, дети, собаки. Дети ревут, мамок за юбку дергают. Страшно им на дохлого быка смотреть, но и любопытно тоже. Прям разрываются бедные от чувств. Бабы семечек нажарили, мужики самогону… Тоже нажарили, по пару стопок тяпнули для храбрости и силы, потом уж морды тряпками обмотали. Идут. Бык их смиренно дождался. Не… Никуда не сбежал. Только воняет, скотина. Ну тут уж говориться, какой спрос.

Мужики его за задние ноги верёвками обвязали, и потянули. Раз, другой. Не шелохнется. В тину ушёл. Пришлось еще и подкапывать. Раков на нем тоже было, десятка три, не меньше. Бабы раков то и собрали. Не пропадать же добру. С третьей попытки, наверное, только дело пошло. Пять мужиков сверху тянут, пять снизу подпихивают, так помаленьку и вытащили. Вытащили — это пол дела, надо ж еще до ямы доволочь. А яма то вооон, на том конце поля, чтоб подальше от деревни, значит.

Ну тащат, куда деваться. Бабы семечки лузгают, переговариваются, ребята в быка камешками кидаются, иной раз и по мужикам попадают. Те ругаются, а ношу бросить не могут.

И тут значится, подходит Сахрониха. Бабка лет под девяносто. Приковыляла к шапочному разбору, глаза подслеповатые щурит, понять не может, в чём дело то. А она к этому времени и оглохла уж почти и ослепла наполовину, но интересу к жизни не утратила. И спрашивает у Маришки, невестки своей:

— Чё й то случилось тут?

Маришка и отвечает:

— Маманя, бык сдох, я ж вам говорила.

А та:

— Ась?

— Бык, говорю, сдох. Хороним…

— Мык? Какой Мык сдох? Это ж неужели Степановны Мыколка?

И как заголосит:

— Ой ты ж горе то како!!! Миколка, сыночек родненький! Ить молодой ище совсем. И сорока годиков тебе не исполнилося… Ить говорила я тебе: не пей. И говорила же: колхозное зерно не воруй. А ты всё таскал да таскал. Ночью, чтобы значит никто не видел. А я вот видела. И Боженька, он то всё видит. И как ты от жены то своей, Ленки бегаааал. К Маринке, моей невестке, в окна заглядывааааал, пока муж то ейный на заработках быыыыыыл. А ты всё бегал и бегааааал. Отбегался, значит, родненькииииий.

Надо было видеть лица всех задействованных в этом монологе. Миколка этот, Николай, сын председателя, покраснел весь, Ленка его позеленена от злости, Маринка, невестка бабкина аж синими пятнами пошла, у ней аллергия на сёмки, а муж ейный, как бык, башку вперед наклонил, кулаки сжал, ногой землю роет. А тут бабка возьми, да и чихни.

— От ведь, правду сказала, нигде ж не сбрехала.

И пошло-поехало. Кулаками и руками, и ногами — отношения выясняли, кто как мог. Подтянулись все, вспомнились старые обиды, грехи и грешки. Непричастных не было.

И только довольная морда быка словно бы говорила, что всё это суета сует, и теперь уже, он, бык, к этому отношения не имеет.

P.S. Мясо вбрасывала уже ночью, пока все соседи спали. Подозреваю, что Бабайкао видел, но не вышел и ничего не сказал. А что, это просто опыт, не более того.

Крысы

«…Не надо недооценивать детей. Особенно их фантазию и любопытство…» Из записок педагога с опытом.

— Васька, ты кот или нет? Иди и убей мышу. Наглая воровка завелась буквально неделю назад, но уже успела прогрызть мешок с крупой, сожрать тюбик краски и изгадить им кухню, в довершении залезла на шкаф и свалила мою вазу. Большую, любимую. Кот отнесся к напасти совершенно по-конфуциански, то есть с полнейшим безразличием. Вот и сейчас открыл один глаз, сонно мявкнулл и продолжил дрыхнуть себе под боком. Скотина бессовестная. Пришлось покупать мышеловку. Мышь мышеловку оценила, сожрала сыр и продолжила безобразничать. Я купила посильней. Дохлый номер. Ни отрава ни ловушки ее не брали. Бабайка на все мои ухищрения смотрел с загадочной полуулыбкой, но молчал. Наконец я не выдержала:

— Ну чего улыбаешься? Ведь мыши — это зло, переносчики заразы. Их надо уничтожать.

— Главный переносчик заразы — человек, а мышка — это так мелкая неприятность.

— Ах так! Значит коту бойкот, никакой печенки, и тебе бойкот, никаких ток-шоу. А включишь телевизор сам, вообще развею! Домашние сделали вид, что устрашились и пошли выгонять мышь из-под шкафа.

— Ты представляешь, что я вчера узнала? В Америке крыс вывели, новую породу. Говорят, скоро к нам зашлют для диверсии.

— Ну крысы, ну и что? Ты что крыс не видела никогда что ли? Потравят, да и всё тут.

— Ээээ. Не так всё просто. Крысы то особенные… Юлька приникла к щели и даже оттопырила одно ухо, но слышно было плохо. Мать и тётка разговаривали на кухне уже второй час. Дети были отправлены спать, но кто ж спит, когда тут такие интересные разговоры. Правда брат, сын тётки действительно уже спал и даже похрапывал. Но он действительно любил поспать. А вот Юлька. Нееет. Ни за что! Интересно же узнать, что там за крысы такие…

— Метровые крысы то, представляешь, а еще говорят, что разумные.

— Хватить брехать то! Какие разумные? Как люди, что ли…

Тетка смутилась…

— Ну может и не как люди, но и обычные крысы довольно сообразительны. На них специальные ловушки ставят. А в обычные мышеловки они никогда не попадаются.

— Ой да. В том году помнишь, мать нашу крыса укусила, так сорок уколов пришлось делать. Ужас.

Юлька кивнула самой себе. О да. Этот случай она помнила очень хорошо. Тогда у них были кролики, а у кроликов водилась еда, а еще крольчата. Так вот от крыс житья не было. Наглые, толстые. Залезали прямо в садки. Съедали морковь, капусту, крольчат. Крольчат было особенно жалко. А бабушка одну такую воровку по утру и застала в клетке. Так она прям из клетки выпрыгнула и в руку вцепилась. Зубы длинные, острые. А это если метровые крысы… Тогда какие же у них зубы будут? Страх.

— И оружия то против них нет. Только в той же Америке есть. Луч лазерный. Он, говорят, любую тварь на части режет, что твой нож масло.

— Но они же ведь не поделятся лучом этим.

— Не поделятся, ясен пень. Он у них в лабораториях секретных. Будут они еще всем свои секреты раздавать. Что делать то?

— А что делать. Погреб надо нормальный сделать. Чтоб из кирпича и железом обить.

— Не рановато ли? Может это сказки все?

— В жука колорадского тоже сначала не верили, а оно вон как вышло. Теперь от этого жука деваться некуда. Тут возражений точно не нашлось. Жучья беда была не только в этой конкретной деревне, но кажется во всех деревнях и сельхозугодиях необъятной Родины. Его травили дустом, но он восставал не хуже, чем мертвец в фильме «Реаниматор». Его поливали отравой, но жук с опалёнными крыльями и жопкой упрямо полз по картошке. Спасал только ежедневный обор и обтряс веток в ведерко. Жуков становилось меньше, но насовсем они не исчезали. Самые ушлые ввинчивались в землю и, показав обидно оттопыренную лапку, скрывались до весны в теплой и безопасной почве.

Сестры допили чай и засобирались спать, Юльке тоже пришлось ретироваться. Она быстро прыгнула в постель и отвернулась носом к стене. Я сплю. Вот прям сплю-сплю. Нельзя недооценивать детей. Это маленькие люди со своими мыслями, страхами и переживаниями. Идея о гигантских крысах никак не выходила из головы. Это ж они и сожрать могут. Кота, например, если одна, а если две и больше, то и человека. Котов было жаль. Черно-белый кот Васька уютно сопел под боком, сонная мордочка, бархатные ушки и нос кнопочкой. Ну как его отдать крысам? А? А мама? Осенило девочку. Ведь и на нее могут напасть. А бабушка? Тетки? Всех жалко. О себе Юля как-то не подумала.

— Надо с этим что-то делать? И срочно. Спешно откинув одеяло, девочка пошла будить брата.

— Вставай, лежебока. Надо идти в Америку. Срочно!

— Ты чего девка, опсихела? Какая Америка? Три часа ночи! Спи иди. Подросток перевернулся на другой бок и снова заснул.

— Всё сама! Всё сама! Юлька закатила глаза и пошла собираться. Честно говоря, она и понятия не имела, ни где эта Америка, ни как туда добраться, ни даже, что взять собой в дорогу. Но идти было надо. А раз надо, значит всё остальное как-нибудь да устроится. Девочка взяла авоську и сложила в нее теплые штаны и кофточку. Больше у нее ничего не было. Из еды не взяла ничего, потому что это же надо тащить на себе. А она планировала идти быстро. Сначала пойти по дороге, а потом спрашивать, в какой стороне Америка. А там возможно ее кто-нибудь подвезет или она сама спрячется и доедет. А уж в самой Америке она просто хорошо попросит кого-нибудь и ее отведут в секретную лабораторию. Там она расскажет и про маму, и про кота, и, если крыс уже выпустили, ей просто дадут этот самый вазерный луч. Чего уж проще. Тихонько отворив калитку, Юлька вышла на дорогу. По ночному времени та была пуста и безлюдна. Какая дорога идет в сторону города, девочка знала хорошо, не раз пешком ходили, заблудиться здесь негде. И она пошла. Сначала по деревенской грунтовой, а потом и по трассе. Машин было мало, но, если какая и проезжала, хитрый ребенок прятался в кустах, что бы ее не схватили и не вернули домой. Примерно через километр, она немного захотела пить, еще через два — есть, а потом устали ноги, и надо было что-то думать. Дальше двигаться в таком темпе не представлялось возможным. Это же сколько придется идти до Америки, если она и до города пока не добралась. Месяц? Или год? Путешествие оказалось немного сложнее, чем представлялось изначально. В мыслях — это был совершенно легкий, необременительный путь, как если бы на речку сбегать, в реальности же все было совсем иначе.

— Речка! — хлопнула себя по лбу девочка. И как я раньше не догадалась. Надо было вдоль нее идти, а не на шоссе сразу. В речке вода и рыба. Можно и поесть, и попить. Эх, удочки нет, зато есть соль и спички. Эти вещи она точно взяла. Ибо во всех книгах про приключения говорилось о необходимости брать с собой воду, спички и соль. Река была недалеко от шоссе. Примерно метров пятьсот, не больше, но в темноте они показались чуть ли не десятью километрами. Ноги подворачивались, проваливались в какие-то норы, спотыкались о муравьиные кочки, кусались комары, и мелкий, по летнему времени злой, гнус. Наконец запахло сыростью и показались камыши. Девочка с облегчением присела на пригорок. Здесь росли ягоды, но собирать их в темноте — всё равно, что носить воду решетом. Дохлое дело. Зато она от души напилась. Усталые ноги гудели, руки чесались, и очень хотелось домой, решимость иди куда-либо таяла, как снег под весенним солнцем. И только проклятые крысы так и крутилась в голове, так и крутились, пока сон окончательно не срубил упрямого ребенка.

Проснулась Юлька от того, что кто-то рядом жалобно скулил и тыкался холодным носом в руку. Девочка открыла глаза.

— Шарик! Привет! Привет, мой хороший. Ты как меня нашел?

Пес ничего не ответил, только смачно облизал девочку в обе щеки. Она с радостью обняла старого друга. Псы умеют находить людей по запаху, но она довольно далеко отошла от дома, как же он оказался тут, на берегу реки. Впрочем, это не важно. Девочка снова улеглась, притянув к себе пса. Но тот был чем-то обеспокоен. Не лежалось ему, он вскакивал и отбегал, потом возвращался и скулил. Словно звал куда-то. Пришлось вставать.

— Ну что ты, что? Девочка не понимала, куда её зовет эта собака. Впрочем, вскоре стало ясно. Темная громадина кустов выдвинулась из темноты. Ивы и березки образовывали что-то вроде небольшого островка на берегу. Это место Юля знала. Здесь где-то еще стояла старая и насквозь ржавая борона. Они с братом играли тут иногда. Раздался мелодичный звон, и девочка заскакала на одной ноге. Борона нашлась. Тем не менее пес продолжал тянуть ее в заросли, в самую гущу. Скрытую не только деревьями и кустарниками, но и высокой травой. Там в центре обнаружилась маленькая скрытая ото всех полянка с сочной зеленой травой и мягким чуть влажноватым грунтом. Пес улегся, и девочка тоже устроилась под боком. Сон куда-то делся, и она просто сидела, перебирая пальцами густую собачью шерсть. Вдруг собака забеспокоилась и, тихо заскулив, стала смотреть в сторону реки. Вскоре оттуда раздался отчетливый плеск, словно большая рыбина прошлась по самому краю воздуха и воды. Только звук был уж чересчур какой-то равномерный. Не рыба, догадалась девочка, а лодка. Лодка причалила у берега и выплюнула две темные фигуры, третья вылезла чуть позже. Все трое тащили огромную сеть. Сеть билась и колыхалась. Вскоре мужчины вытащили добычу на берег и принялись деловито потрошить свежепойманную рыбу.

Браконьеры! Вот кто это был. Река здесь широкая полноводная и рыбы много. Вот только ловить ее сейчас строжайше запрещено. Нерест. Однако отец рассказывал, что находятся бессовестные, вылавливают. Сетями. Потрошат прям на берегу оставляя за собой кучу голов и чешуи. Девочка лежала ни жива, ни мертва. Кто знает, на что бы решились эти негодяи, застав на берегу свидетеля преступления. Закон к браконьерам жесток, но справедлив.

Запах рыбьих потрохов стал совсем невыносимым, отчаянно захотелось чихнуть. Но чихать было нельзя. Это понимал даже ребенок. Юлька прикрыла нос и рот ладошкой, уткнулась лицом в траву. Однако совсем сдержаться не удалось. Она все же толи чихнула, толи охнула. Обостренный адреналином слух преступников был чуток, как никогда. Один из них вдруг остановился и посмотрел в сторону кустов.

— Иииди, проверь, — заикаясь, махнул он подельнику.

Тот молча направился к кустам. В одной руке он держал большой разделочный нож, в другой — фонарь. Сердце девочки вдруг забилось, как у пойманного зайца. Бежать, но куда. Островок безопасности мал, и больше тут спрятаться негде, река с пологими берегами, пригорок и луг. Но тут поднялся Шарик. Он вытянул переднюю лапу вперед, словно говорил: «Лежи». И девочка опять затаилась. Преступник шуршал уже по высокой траве. Фонарь покачивался из стороны в сторону. Влево — вправо, влево — вправо. Пёс метнулся в сторону и обежав по кругу, вдруг вышел прямо на браконьера. Он не лаял, не рычал. Просто стоял и в упор смотрел на мужчину. Пристально так, глаза в глаза. Мужчина попятился.

— Ну ччччто там, Жих? — спросил тот, что отправил браконьера на разведку. Очевидно, он был главным в троице.

— Да собака какая-то.

— Собака — не люди. Пес с ней, иди сюда, — хохотнул третий, до этого молчавший, — главное, что б не лаяла.

— Да. Давайте быстрее. Через два часа рассвет. Надо убираться отсюда.

Браконьер вернулся к товарищам, и они продолжили свое черное дело. Пес вернулся к девочке, и они стали молча наблюдать за происходящим. Примерно через полчаса нарушители закона наконец погрузили добычу в мешки, а мешки в лодку. С тихим плеском лодка вышла на середину реки и заскользила в сторону города. Юлька поднялась. Но почти сразу, охнув, опустилась на траву. Ноги затекли. Зверски чесались искусанные комарами руки и лицо.

— Надо рассказать отцу, — решила она. Он у нее работал в рыбохране. Только вот как вернуться? Идти опять на шоссе, а потом назад, это очень долго и, честно говоря, сил на это не оставалось. А дорогу через поля она не помнила. Ходила сюда с братом, но это было давно. Еще в прошлом году. Выручил пес. Умная собака прихватила край штанины и уверенно потащила девочку из кустов.

— Да иду я, иду. Юля и не думала сопротивляться. Шарик уверенно вел ее через луга и низины. Он будто нарочно выбирал самые короткие и безопасные тропы. Впрочем, наверное, так и было. О зверином чутье ходят такие истории, что диву даться. Небо уже посветлело. Было около пяти часов утра. И фонари деревни четко виднелись бледно желтыми пятнами на фоне голубой предрассветной дымки. Пёс остановился. И дальше идти отказывался. Девочка тянула его за ошейник, но тот буквально уперся всеми четырьмя лапами и упрямо крутил лобастой башкой. Желание поделиться увиденным было настолько велико, что девочка отпустила собаку и побежала в сторону деревни. Мало ли, может у него еще здесь свои, собачьи, дела. Родной дом встретил девочку слезами и криками радости. Оказывается пропажу обнаружили еще час назад и все родные, обшарив дом и сад, уже собирались звонить в милицию и начинать глобальные поиски.

— Ну где-ты была, оторва?! — набросилась на нее мама, — попеременно целуя и браня непутевого ребенка. Вывернувшись из ее объятий, девочка подошла к отцу.

— Пап, я там браконьеров видела. Они целую сеть. Рыбы. Там у реки разделали.

— Покажешь? Отец браниться не стал. Молча запряг коня. Эти браконьеры уже изрядно помотали ему нервы. Желание поймать было сильнее даже родительского долга. Будет еще время для внушений. Подхватив дочку на руки, он вскочил в седло, и они отправились в путь. Девочка показывала дорогу, как могла. Но теперь это уже было несложно. Летом солнце встает рано. А река… Вон она. Серебристой лентой тянется с севера на юг. Куча потрохов никуда не делась. А вот браконьеров и след простыл. Мужчина только вздохнул, глядя на это беззаконие. Но дочь оказывается выдала еще не все.

— Пап. Может ты их поймаешь?

— Как? Улик полно, но их к делу не пришьешь. Не пойман — не вор. Ты же не видела их лиц.

Девочка помотала головой. Но потом вспомнив, просияла.

— Зато я слышала, как один заикался. А второго этот их главный назвал Жих. Я не знаю, что это значит. Но вдруг поможет.

— Поможет. Еще как поможет. В милиции давно уже лежало заявление на местного жителя по фамилии Жихарев. Но оснований для обыска не было. Мужичок ушлый, так просто не подкопаешься. А еще у него был друг Василий Котов, с дефектом речи. Он заикался. Через несколько дней милиция взяла всех троих участников. В подвале одного из них был оборудован ледник для хранения рыбы. Улик хавитило, и все получили реальные сроки.

Юльку на неделю заперли дома. Мать не разрешала даже на порог выходить.

— Знаю я твой порог, — ругалась она, — сначала на первой ступеньке постоять, потом — на второй посидеть, потом в саду погулять, а там на улицу и ищи ветра в поле. Нет уж! Дома сиди. В наказание. Впрочем, брат тоже сидел дома. С ангиной. Ему то она рассказала и про крыс и вообще.

— А как ты дорогу то нашла, домой? Это ж не близкий путь. На лошади и то пока доедешь, а ты вообще пешком. Девочка пожала плечами:

— Меня Шарик вывел. Ты же знаешь, какой он умный. Кстати, он что, сбежал? Будка пустая. Брат побледнел и как-то странно взглянул на девочку.

— Какой Шарик? Наш?

— Наш. Ну а чей же?

— Хорошо врать то. Совсем уже. Нет нашего Шарика. Совсем нет. За день, как ты сбежала, его пристрелил кто-то. Он с цепи сорвался, его кто-то из деревенских и хлопнул. Может испугался, может из вредности. Мы тебе не говорили, не хотели расстраивать. Наверно это просто был похожий пес.

— Наверно, — согласилась Юлька.

Но она отчетливо помнила и пса, и его приметный ошейник с именем. Это совершенно точно был Шарик, даже в посмертии защитивший свою хозяйку. О крысах она не то, чтобы забыла, просто на фоне реальных событий гипотетическая угроза отошла на второй план. Да и среди людей, если подумать, крыс было предостаточно. Они пострашнее будут.

P.S. Спустя неделю мышь куда-то делась. Толи все же кот поймал, толи сама сдохла. И жизнь потекла по-прежнему.

— Эх, вазу бы. Даже цветы некуда поставить, — сокрушалась я как-то вечером.

— Да брось, она же кошмарная была. Полная безвкусица. Хорошо, что мышь разбила.

— Стоп. Я же никому не говорила, что ее мышь разбила, откуда знаешь.

Бабайка заюлил, потом все же признался.

— Ладно-ладно. Это я ее, под шумок. Она мне не нравилась. Сволочь?

— Еще какая. Но вазу было уже не вернуть.

Дом на болоте

«Без кота и жизнь не та» Народная мудрость

— Ну вот скажи, зачем ты мне? Какая от тебя в жизни польза? Васька висел в моих руках, как мокрая тряпка и вяло махал хвостом. Довольная толстая ряха. От моей печенки, между прочим, довольная. Ну то есть печенка была куриная, но всё одно Ваське зашла хорошо и отторжения не вызвала, а нагоняй. К нагоняям он вполне себе привык. Это дело проходящее.

— Ладно. Ну чего ты разошлась. Там и было то всего полкило. Бабайка в этот раз выступив в роли миротворца.

— Полкило — это стало после того, как Васька до нее добрался, а изначально целый килограмм.

Жадность еще никого до добра не доводила. Но эта история скорее исключение из правил. Женька, здоровенный мужик, отроду ничего и никого не боялся, и сам был простым, как та же табуретка. Вкусно поесть, хорошо поспать, ну а что еще нормальному мужику надо? Дом и небольшой участочек около, Женька любил до чрезвычайности. И любил, и облизывал, и старался окна резными ставнями украсить, и верандочку красивую сделать, цветы в палисаде опять же. Ну тут он жену напрягал, но ведь лепота.

— Еще какая лепота, — говорили прохожие и спешно перебегали на другую сторону улицы. Ибо своей этой лепотой Женёк успел всех задолбать по самое не могу. Если на уши присядет, то всё, пиши пропало, часа на два, не меньше.

А тут мужик задумал подвал сделать, да не абы какой, а кирпичом выложить, что б значит всё по правилам. Но купить кирпич для простого деревенского мужика — задача не то, что невыполнимая, скорее просто душа к ней не лежит. Вот не лежит, и все тут. С не лежащей к покупке кирпича душой можно сделать только одно: эти самые кирпичи украсть. Не прям в наглую спереть у кого-то, но просто взять никому не нужные. Тут перед Женей вставал другой вопрос: где найти таких дураков, кому кирпичи не нужны. Кирпичи, они, если подумать, нужны абсолютно всем. Хозяйки придавливают ими капусту, когда солят, мужики подкладывают под ось, когда надо снять колесо, да мало, ли. Печь починить, в баньке попариться. Точно, дураков нет. Прикинув так и сяк, ушлый мужик понял, что в родной деревне брошенных кирпичей не сыскать, у всех припрятаны или около дома или в сарайчике, а туда лезть, хм, можно конечно, но все-таки несподручно. Не совестно, совесть у Женька спала уже давно, лет эдак с десяти, а может и вообще никогда не просыпалась. А именно, что не сподручно. Это же забор перелезай, это же ищи — где, перекидывай, перетаскивай, а собаки через одного, а дробовики через второго. Мда. Выручила, как ни странно, жена. Баба, не то чтобы сообразительная, но приметливая до всякого добра. Тут они были прям два сапога пара.

— А если тебе, Евгений Петрович, на болота сходить? Там ведь барский дом так и стоит себе. Никто его никуда. А кирпич там хороший, там кирпич не теперешнему чета, на который раз плюнь, он и развалится.

— Дура ты баба, как есть дура, — плюнул муж, — а как я его оттуда потащу, ты подумала, а? Там же бо-ло-то. Когда воду с полей отводили, туда и направили, там теперь трясина, дороги поди не осталось.

— Ну как знаешь, — жена ушла на кухню и зло загремела посудой. Обиделась значит.

А неча всякий бред нести. Но, с другой стороны, может не такая уж плохая мысль. Дорога там какая никакая есть. Можно потихонечку разбирать и у края дороги складывать, а потом уж с тележкой с тачаночкой. Только идти надо непременно ночью, а то таких любителей халявного кирпича пол деревни набежит, отгонять замаешься.

Ну вечером и двинулся. Жена еще дулась, даже тормозок ему с собой не положила. Ну да ничего. Это пройдёт. Особенно когда она увидит новый отличный погреб, который он сложит из того самого кирпича.

Как стемнело, Жека молча собрался и, прихватив тачанку и инструменты, двинулся в сторону болота. И попросить бы кого, да вот как-то не сложилось у мужика с друзьями. Выпить он был не любитель, по крайней мере за свой счёт. За чужой, это завсегда пожалуйста, а вот за свой, увольте. Ну а кто с таким будет дружить? Только кот. Коту, в общем, все равно: жадный ты или нет, тощий, толстый или еще какой. Кормил бы. Женька кота кормил хорошо. Не из любви, а чисто из практических соображений. Уж больно мышеловный кот. За ночь по четыре-пять мышей приносил, есть не ел, но аккуратно, рядочком складывал на пороге. Такого умницу грех не кормить. Ну и поскольку сметана и мясо в миске не переводились, Васька относился к хозяину трепетно, даже можно сказать, с нежностью. А то мало ли, вдруг да беда приключится. Миска там опустеет, или еще что. И вот сегодня, когда любимый кормилец куда-то собрался на ночь глядя, кот занервничал. В его кошачьем мозгу были всего две мышки, то есть мысли. Хозяин уходит, а раньше такого не было, и миска пуста, а такого вообще никогда не было. Это правда. В спешке Женька забыл покормить кота. Жена уже легла и беспокоить ее не отважились ни муж, ни кот. И потому, когда Женька вышел из дома, Васька, жалобно рыдая, потащился за ним.

— Ну куда ты, дурень!? Брысь домой! Брысь!

Васька сделал вид, что послушался. Но сам притаился в кустах и, дождавшись, пока хозяин отойдет подальше, быстро нагнал его. Только уже голоса не подавал. Шел себе тихонечко кустами, и шел. Даже почти не отвлекался на сверчков и прочих наглых насекомых. А сверчки, пользуясь своей безнаказанностью, разошлись не по-детски. Радостно потирали лапками и выводили свое громкое:

— Ццццццццццаццццца. Цииииццццц.

— Какая еще цаца? — подумал Васька. Нет тут никаких цац. Цацу он, по правде говоря, знал только одну. Соседскую кошку Машку. Вот уж цаца так цаца. Три года обхаживает: мышей носит, воробьев там, один раз жабу приволок и ни разу не дала. Вот цццц! Цаца, одним словом. Главное другим то да, всем хромым, блошивым и убогим — да, а ему, такому сильному и красивому, нет.

— Жжжжженжжжжина — прожужжал в кустах какой то жук.

— Кооошка, — согласно кивнул Васька.

— Баба, что с нее взять, — тоже себе под нос буркнул Жека.

И все мужики, коты и жуки в округе согласно кивнули.

Между тем деревня осталась позади и потянулись поля, по августовскому времени все в огоньках комбайнов. Женьку тоже полагалось быть там. Но отпросился, для кирпичей. Место, куда шел мужик, было довольно известным на всю округу. Раньше, еще до революции, там жил барин. Толи Тарашкин, толи Мурашкин, этого не помнили уже даже и бабки. Потому что склероз. Зато все деревенские так и звали это место Мурашкино болотце. Земля там была нормальная, никакая не болотистая, когда там жил Сам. Но после того, как барина толи прогнали, толи повесили, пришло время совхозов, а совхозам нужны были поля. И поскольку мелкая, но противная речка разливалась по весне так, что все маломальские луга оставались затопленными до июля месяца, решено было сделать заградительный ров, чтобы направить весенний паводок в другое русло. Так и вышло, что река теперь изливалась исключительно в сторону никому не нужного барского дома и его окрестностей. Со временем там образовалось мелкое болото с небольшими и большими прудами и лужами. В лужах квакали лягушки, в прудах водились караси, но местный люд, и даже пронырливая мелкая шпана, сюда ходили крайне редко. Место, говорят, плохое. Мурашки по коже, до чего неуютно. Ну да мурашки от Мурашкино, нормально. Кто-то пустил слух, что здесь видели Самого, толи убиенного, то ли раскулаченного помещика. Призрак, конечно. Живой он бы сюда не пришел, не дурак. Ну вот и потому все обходили Мурашкино стороной. Все, кроме Женьки. Жажда халявного кирпича была сильнее страха. Впрочем, сейчас, когда черная громадина дома уже показалась на горизонте, Женьке стало не по себе. Да еще в кустах кто-то шуршал. Но останавливаться и проверять было некогда. Дорога довела почти до ворот усадьбы, нормальная такая дорога, даже как будто наезженная. Интересно, кем? Две колеи, словно сюда приезжали на телеге или даже машине, а вот дальше уже топкая земля с островками ярко-зеленой травы, такой мягкой, как перина у тещи. Тещу свою Женька не любил, потому как уж больно она была характером на него похожа: и своего не упустит, и чужого не отдаст, коли это самое чужое к ней в руки попадет. А это значит, что и облапошить такую не выйдет. За то и не любил. А вот перины у неё действительно хороши, если доводился случай переночевать в гостях, то спалось на тещиных перинах, как нигде. Вот ведь парадокс. А трава эта на самом деле обманка, сверху она зеленая, густая, но стоит наступить, и нога провалится по щиколотку, если не по колено. К дому мужик пробирался осторожно, по едва заметным тропинкам, может скот утоптал, а может зверье дикое, кабаны те же. Кто знает… «Кабаны», как оказалось, здесь действительно водились, да еще какие. Здоровущие наглые. Один из них как раз сейчас тащил к дому что-то большое и очень тяжелое.

— Давай, Никифор, быстрее, нам еще грузить и грузить.

Второй «кабан» что-то невнятно хрюкнул.

— Блин! Это уже ругнулся Жека, — неужели же конкуренты? Ну правильно. Бесхозный кирпич, он бесхозным долго не будет, дай хоть погляжу, все уперли, или что осталось.

Мужик припал на траву и пополз чуть ли не на брюхе. Вспомнились и армейские навыки, и как сержант Исмагулин больно лупил его по заднице за сильно приподнятую эту же задницу. Теперь вот пригодилось, кто бы знал… Подобравшись метров на сто, Женька чуть было не прокололся. На него напал безудержный чих. Затыкая нос и рот всем чем возможно, пряча лицо в рукав пиджака, кирпичный вор еле-еле сдержался. Зато сразу стало понятно, что это никакие не «конкуренты», а банальные самогонщики. Неплохо устроились. Место тихое, безлюдное, а стало быть, и любопытных нет, молодежь не крутится, выклянчивая пробу, старухи не гундят, и милиционер не сует свой нос, куда не надо. Кстати, о носах, Женька потому и расчихался, что ядреный сивушный дух настолько лез во все отверстия, что хотелось либо упиться вусмерть, либо бежать подальше.

Ну ладно, долго они здесь не будут, сказали же, сейчас погрузятся и уедут. Интересно, а где же у них телега?

Жека тихонько пополз вокруг барского дома слева. Справа, тоже таясь и озираясь, дом обходил кот Васька. Его пугали не самогонщики, а скорее взбучка от любимого хозяина, потому, когда он дополз до первого оконного проема, уже без стекол и рамы, то быстренько нырнул внутрь и взбежав по упавшей балке, затаился на потолке. В это время его хозяин наконец то обнаружил телегу. Точнее его обнаружила лошадь, которая была запряжена в эту телегу. Когда незнакомый человек уткнулся ей носом в копыта, не ожидавшая такой нежности кобыла, возмущенно зафыркала и даже попыталась укусить негодяя. Но негодяй быстро отполз и залег в траве. Между тем процесс варки самогона подходил к своему логическому завершению. Пыхтя и побулькивая, самодельный самогонный аппарат выдавал на-гора бутыль за бутылью. Два ушлых мужичка при свете фонарей переливали самогон в большие двадцатилитровые бутыли и грузили в телегу. Видно, процесс был отлажен давно, и все работало как надо. Насколько мог разглядеть ночной гость, кирпичи были на месте. Старая печь в бывшей барской кухне осыпалась и обвалилась этими самыми кирпичами. Самогонщикам она была не нужна. Аппарат они собрали прямо посреди бывшей просторной кухни. Собственно, от кухни и вообще комнат, теперь мало что осталось. Только голые стены с обвалившейся штукатуркой, да темные проемы окон. Крышу еще во время войны разобрали на металл, и теперь только несколько балок, да редкая обрешетка, отделяли первый этаж от второго, а второй от чистого ультрамаринового неба с редкими вкраплениями звезд. Женьке оставалось дождаться, пока самогонщики уедут и спокойно заняться своим делом. Будет просто отлично, если они и аппарат оставят. Не таскают же они с собой эдакую махину, сахар скорее всего тоже прячут где-то в доме. Тайничок есть, есть. Надо тоже поискать. В хозяйстве все пригодится.

— В хозяйстве все пригодится, — решил Васька, обнаружив среди балок и досок, целый выводок наглых и толстых мышей. Откормленные на свекле и сахаре мыши совершенно разучились быстро бегать и сильно бояться. Поэтому кота встретили только возмущенным попискиванием, как претендента на их запасы продовольствия. Кот радостно взялся разъяснять, что его продовольствие несколько иного толка.

— Тише! — вдруг сказал один из самогонщиков, повыше и похудей — слышишь?

— Что? — его напарник, тяжело отдуваясь, замер на месте с бутылью в руках.

— Там на верху кто-то есть!

— Кто?! Там же нет ничего, ни пола, ни потолка. Не выдумывай! Грузи давай, халявщик!

Никифор покорно взялся за бутыль, но странные звуки повторились. Шуршание, топот и вроде даже стон.

— Привидение! — осенило трусливого мужика и руки задрожали. Мурашки побежали по рукам, спине и даже немножечко по голове горе самогонщика. Вот ведь слышал, слышал рассказы про это местечко, а все не верил. А оно вон как.

— Сматываться надо! — схватил он за ворот подошедшего друга, — сматываться прямо сейчас! Это Мурашкин ходит, мне мать рассказывала, когда красные пришли, он на втором этаже и повесился!

Но толстяк расхохотался:

— Да ты что! Мы же сами эти байки и рассказывали, чтоб местная ребятня не лазила, полгода место искали, чтоб тихое, без лишних глаз. А ты все испортить хочешь?! Ну нет уж! Дудки! Я, если надо, и один справлюсь. А ты вали, но доли не дам! Однако в этот момент с потолка действительно послышался толи стон, толи вой, а еще балка над ними ощутимо вздрогнула и посыпалась труха.

Васька действительно стонал. Стонал от наслаждения удачной охотой. Уже пятеро из семи мышек упокойно лежали на балке, но вот оставшиеся две, наконец сообразив, что кот им никакой не друг и даже не конкурент, попрятались в щелях потолка. Бедному коту приходилось бегать за ними и пытаться выковырнуть из убежища. Он перескакивал с места на место, с одной доски на другую, лапой скреб, но мерзавки пока ускользали. В душе он уже нарисовал себе прекрасную картину подношения семи отборных мышек любимому хозяину, тем более и тащить то недалеко, вон он, хозяин, в кустах сидит. Ну мало ли, приспичило мужику, пусть посидит, тем более что две мыши никак не хотели идти в пасть. Наконец в дальнем конце потолка мелькнул хвост одной из беглянок. Не желая тратить время на разгон и беготню, Васька присел и, покрутив попой, с места прыгнул прямо на добычу. Мышь была поймана, но хлипкая гнилая балка, которая висела исключительно на соплях и плесени, не выдержала столь мощного прыжка. Она с противным скрипом сначала наклонилась, а потом и вовсе рухнула вниз, обдав самогонщиков гнилушками, дохлыми мышами и горячим самогоном из раскуроченного аппарата. Дом содрогнулся.

— Мурашкин! — завопили самогонщики и бросились бежать. Лошадь, тоже не ожидавшая такого стресса, испуганно ржа и взбрыкивая, понеслась в сторону болота. Где-то на середине ей удалось избавиться от поклажи, и телега благополучно утопла в ближайшем пруду. Женька сначала тоже испугался, и бросился бежать вместе со всеми, хорошо, что хоть в другую сторону. Но метров через двести он выдохся и остановился. Оглянулся, нет ли погони. Погоня была. Маленькое светлое пятно, жалобно взмуркивая сквозь стиснутые зубы, неслось за ним, как реактивный самолет.

— Васька?! Ты что тут делаешь?

Кот догнал любимого хозяина и торжественно положил ему под ноги толстую усекновенную мышь. Ту самую.

До мужика наконец дошло, что случилось. Никакого призрака не было, просто увязавшийся за хозяином кот, решил не тратить времени даром и взялся за охоту. К сожалению, аварийное здание не выдержало даже такой нагрузки, и часть потолка рухнула вниз. Всю обратную дорогу Васька ехал в тачанке, возвышаясь над мешками сахара и самогонным аппаратом, как царь на троне. Мышь тоже пришлось взять, упрямый кот никак не хотел залезать в телегу без своего трофея. А до кирпича руки так и не дошли. В эту, по крайней мере, ночь. Что стало с самогонщиками — неизвестно. В усадьбе Жека их больше не видел. А лошадь на следующее утро прибилась к совхозному стаду. Никто не признал ее своей, и она стала возить председателя.

Все жители окрестных деревень обратили внимание на то, что лягушки на Мурашковом болоте в эту ночь квакали особенно сильно и выразительно. Благодарно даже. Видимо самогон был и вправду хорош.

P.S. Поздно ночью, когда я уже улеглась, Васька пришел ко мне, долго топтался, не решаясь лечь, и громко мурлыча.

— Ну ладно, ложись уже, — сказала я сквозь сон. Кот мягким пушистым комочком улегся под боком и замурчал еще громче. И стало так хорошо, уютно, дом стал не просто домом, но моим личным мирком, в котором хорошо спрятаться от ночи и невзгод. Котам и не нужно быть полезными, им достаточно просто быть, чтобы мы научились любить и ценить домашний очаг.

Кукла колдуна

«…Мужиков опасайся всяких. И ласковых, и неласковых, особенно в начале отношений. Пес знает, что у них на уме». Из наставлений Бабайки

Сегодня меня позвали на вечеринку в честь Хэллоуина.

И я начала собираться чуть ли не с обеда. Бабайка категорически раскритиковал весь мой образ. То ему не нравилась шляпка ведьминская с острым верхом.

— И где ты видела таких средневековых ведьм в таких шляпках. Типа чтобы их узнавали за версту и инквизиция точно не промахнулась мимо?

— Ну не знаю… Это же просто костюм.

— Ага. Зачем заморачиваться. Купила у Али и довольна.

— Ну а что такого. Там все берут.

— И будет триста гоблинов и стопятьсот ведьм в одинаковых костюмах.

Это он от меня нахватался. Про стопятьсот. Ну а в общем заставил задуматься. Одинаковости я не хотела, но и платить бешенные бабки за наряд на один вечер тоже не хотелось.

— Почему на один, — съехидничал Бабайка, — Замуж выйдешь. Он тебе ох как пригодится.

Также он раскритиковал плащ и волшебную палочку.

— Ты что Гарри Поттера обсмотрелась? Где ты у настоящих ведьм такие палочки видела? У них если и есть, то дубина под кроватью.

— Зачем?

— Недовольных клиентов гонять! Петрушка, а не наряд.

— Пришлось импровизировать.

Платье я все же оставила. Красное длинное оно сидело хорошо. В сундуке осталась шаль от предыдущей хозяйки. Большое цветастое полотно. Отрезала кусок на косынку, остальное обмотала вокруг бедер. Добавила яркий макияж и много всякой бижу.

Получилась ничего себе цыганочка. Бабайка даже присвистнул. Потянулся хлопнуть меня по попе, но быстро огрёб по рукам и отвалил восхищаться молча.

Осталось в таком виде добраться до собственно адреса.

Мой выход из дома был подобен выходу корабля в открытое море. Мужчины и женщины, прохожие, зеваки и автомобилисты останавливаюсь, чтобы посмотреть. Улыбались, просили фото на память. Ну ок. Всем дала. В смысле разрешение. Никому не отказала и только одна категория граждан была недовольна.

— Ты смотри, Степановна, чё деется. Чё деется. Цыгане так и пруть так и пруть. По средь бела дня ишь вышагивает. Аперистка.

— Да тю на тебя, Манька. Это ж наша девка. В 13 доме живет. Новенькая.

— Да? — бабка прищурила подслеповатые глазки, — А она шо же цыганка? А рядилась, как русская. От же сволочь. Маскируются знать. Скоро говорят вообще житья от них не будет. От так вот захватят нас инохпланетяне, а мы и ни сном не духом.

Причем тут инопланетяне? Не спрашивайте.

— Здраствуйте, бабушки!

— Здравствуй, доча.

— А ручку не позолотите? Я подмигнула. Вот ведь надо, надо промолчать, но не могу.

— Ни-ни, — бабки затрясли головами, как китайские болванчики.

Конец ознакомительного фрагмента.