Ада

Рашит Халилуллин, 2018

История маленькой еврейской девочки и о ее судьбе в период оккупации немецко-фашистскими войсками маленького городка в Полтавской области. Оккупанты вводят комендантский час, арестовывают коммунистов и заставляют евреев регистрироваться и носить опознавательные знаки. Вскоре им предлагают эвакуацию в безопасное место, на деле же отбирают все ценное и выводят к оврагу на расстрел. Выжившая девочка скрывается целый месяц и даже после поимки ухитряется сбежать из комнаты купеческого дома, куда ее привели на допрос. Два года она прячется в заложенном дымоходе, выходя по ночам на поиски еды и воды.

Глава 2

Сообщение о установлении комендантского часа.

«Запрещенное время для обитателей Климовска устанавливается после 22 часов и до 6 часов утра. Кто в это время будет на улицах либо площадях без специального удостоверения, будет казнен. Сегодня были наказаны смертью — 15 лиц. Кроме того, арестовано как заложников 65 лиц. Каждый житель Климовска, кроме своей собственной жизни, отвечает и за безопасность немецких вооруженных сил и ставит на карту не только свою собственную жизнь, но и жизнь всех обитателей Климовска…

Также, лица невышедшие на работу в"общественные дворы” или трудовую обязанность (для ремонта путей и др.) будут оштрафованы в размере 50 руб., или 25 розог, а в случае саботажа — расстрел».

Полевые части немцев, не задерживаясь в городе, ушли на восток, оставив небольшой гарнизон. Какое-то время люди жили своей жизнью, постепенно привыкая к новому порядку. Отец Ады продолжал работать в сапожной мастерской, мать все так же принимала заказы на пошив одежды.

В бывшем райкоме теперь была военная комендатура. Ворота укрепили, забор поверху обнесли колючей проволокой, а на все окна в здании поставили решетки. Об этом рассказал Сёмка. Его отец несколько дней работал там, ремонтируя двери, окна и сантехнику.

У ворот стояла караульная будка, днём и ночью часовой прохаживался по ярко освещенному прожектором участку земли.

Постепенно жизнь в городе стала ухудшаться. Ввели комендантский час, по улицам зашныряли полицейские патрули, устраивая облавы и арестовывая людей. Многие из них домой не возвращались. Теперь, сидя вечерами за накрытым столом и ужиная, Левитины со страхом прислушивались к звукам, доносившимся с улицы. Иногда мать тихонько плакала, сидя в углу, а папа, присев рядом, негромко успокаивал её.

Однажды отец вызвали в комендатуру и вернувшись, он сел за стол и так долго сидел, опустив голову.

— Что случилось, Хаим? — негромко спросила мама.

Он ответил не сразу. Подняв голову, он взглянул на маму и перевел взгляд на детей, стоявших тут же.

— Сегодня в комендатуре повесили приказ. Все евреи, независимо от возраста, должны пройти регистрацию по месту жительства и носить на одежде отличительный знак — желтую звезду. Вот размеры. — Отец швырнул на стол какую-то бумажку. — Запрещено посещать публичные места, парки отдыха, скверы, спортивные площадки, на рынках и в магазинах можно бывать только в течении одного определенного часа в день. Хорошо хоть работать не запретили. — Он тяжело вздохнул. — И ещё нужно ходить отмечаться в комендатуре, так как покидать место постоянного проживания тоже запрещено.

Мать застыла, прижав руку ко рту и с тревогой глядя на отца.

— Вот так. — Отец уставился в стол. — Дождались…

На следующий день мама вырезала и пришила всем на грудь и на спину желтые, шестиконечные звезды. И ещё у каждого на груди была нашивка с адресом. Закончив, она посмотрела на детей со звездами и сгорбившись на стуле, беззвучно заплакала, прижимая ладони к груди. Папа Ады, хмуро натягивая куртку, подошел к ней, и присев рядом, обнял, прижимая к себе. Они так сидели некоторое время, потом отец встал и ушел.

— Адя, — подергала девочку за рукав Ганя, — а мы теперь всегда так будем ходить со звездочкой?

Ада посмотрела на сестренку, и крепко притянула её к себе. Она понимала, что происходит что-то нехорошее, но не смогла найти нужных слов и только молча кивнула головой.

— А мне нравится. — Заулыбалась Ганя. — Мама так красиво пришила? Мама, — позвала она, — а можно я к Маше схожу, поиграю? Она мне обещала куклу свою показать.

Мама вытерла слезы, катившиеся из глаз, и улыбнулась.

— Конечно, Ганя. Только иди через калитку. Не нужно ходить через улицу.

— Хорошо, мамочка. А почему ты плачешь? — Ганя подошла ближе и обняла маму. — Тебе плохо? Тебя кто-то обидел?

— Да нет, доченька, все в порядке. — Женщина улыбнулась. — Какая ты у меня заботливая стала. Иди.

Она ласково поцеловала девочку в щечку и Ганя, радостная, выбежала за дверь. Какое-то время мама сидела на стуле, опустив голову и думая о чем-то о своем. Затем она встряхнулась, улыбнулась смотревшей на неё Аде и подхватившись, принялась за шитье.

Ада посмотрела в окно. Ей совершенно не хотелось никуда идти, хотя мальчишки звали её с собой, обещая показать что-то интересное там, в лесу. У неё из головы не шли слова, которые мама сказала Гане. О тот, что не нужно ходить через улицу.

Тут хлопнула калитка и Ада увидела отца, идущего к дому. Открылась дверь и папа вошел в дом, прошел по чистым половицам и плотно уселся на стул.

— Что случилось, Хаим? — Мягко спросила Анна. — Ты сегодня рано.

— А всё теперь. — Равнодушно сказал отец, закуривая сигарету. Никогда раньше он себе такого не позволял, всегда выходя на улицу. Порывшись в кармане, отец достал и бросил на стол аккуратно сложенный вчетверо листок. — Вот, — тускло сказал он, — здесь все написано.

— Ада, доченька, — терпеливо сказала Анна, — прочитай.

Девочка взяла листок, развернула его и с выражением начала читать.

«… Все жиды местечка Климовск и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Сосновой и Благостной улиц (возле кладбища).

Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и продовольствие на три дня.

Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.

Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян.

Арийские жители местечка (украинцы и русские) призываются доносить о жидах, не исполнивших этого приказа».

— Тут ещё на украинском и немецком. — Сказала Ада, закончив читать. — Я могу и с немецкого перевести — мне почти все понятно. — Хвастливо сказала девочка.

— Там тоже самое. — Хмуро ответил отец и перевел взгляд на Анну, которая сидела, прижав руки к лицу.

— Это что же такое, Хаим? — Едва слышно спросила она, не отрывая от него взгляда. — Откуда это у тебя?

Отец шумно вздохнул.

— Висит на всех столбах. — Негромко ответил он. — И ходят эти, новые, полицаи — всем раздают. Мне в мастерской дали.

— И что же теперь будет, Хаим?

— Не знаю, Анна, не знаю.

Отец замолчал. Впервые за все время Ада видел папу таким растерянным.

— Сегодня к нам в мастерские приезжал какой-то офицер, с солдатами. Говорил, что будет проводиться перепись всех евреев. Затем, после переписи, всех евреев с детьми, как элитную нацию, вывезут и переселят в безопасное место. — Отец вздохнул. — Даже не знаю. Но на сборный пункт придется пойти — иначе расстрел.

Он хотел ещё что-то добавить, но тут громко хлопнула дверь и домой зашла вся заплаканная Ганя. По её лицу крупными каплями стекали слезы, которые она вытирала рукавом, но они все текли по щекам. Она сердито хлопнула дверью и уселась на стул в углу.

— Что случилось, Гануся? — Анна подошла к дочери и положила руку ей на плечо. Ганя сердито отмахнулась.

Анна беспомощно посмотрела на Хаима, тот лишь задумчиво посмотрел на дочь.

— Что произошло, солнышко? — Ласково повторила Анна.

По лицу Гани было видно, что она едва крепится, и наконец она не выдержала. Слезы хлынули потоком и девочка громко, навзрыд, заплакала. Анна обняла дочь.

— Ну же моя хорошая, расскажи мне.

— Меня мама Маши прогнала. — Всхлипывая, рассказывала Ганя. — Сказала, что делать мне у них нечего. И что теперь всех нас прижмут и покажут наше место. Мама-а-а, — в голос заплакала девочка, — почему она так сказала? Ну что я ей сделала?

Анна как могла, утешала дочку, прижав к себе и нашептывая ей ласковые слова. Отец мрачно сидел на стуле, молча глядя в стену пред собой. Аде стало страшно, от этого бессилия, её затрясло, как от мороза, несмотря на то, что в доме было тепло.