Золото Дункеля

Рафаэль Тимошев, 2021

Гражданская война в России. При освобождении одного из городов чекистами обнаружен любопытный документ – личное поручение адмирала Колчака обеспечить проход тайной группы к войскам главнокомандующего Северной области генерала Миллера. Соединение с англичанами и Миллером было важным стратегическим замыслом «Верховного правителя России»… Получена информация, что с ними особый груз – ящики с драгоценностями, – а возглавляет группу отъявленный негодяй – некий штабс-капитан контрразведки Дункель.

Глава 3

Брюс был прав: к приезду Круглова все к выполнению задания было готово — люди подобраны, снабжены продуктами и даже переправлены вместе с лошадьми в район «Лесного» — последнего пункта, куда доходила узкоколейка. По ней в город поставлялся лес. Круглову оставалось лишь получить четырехдневный паек, запастись картой, боеприпасами и получить документы, уполномочивающие его как командира особого отряда Губчека.

Заместителем Круглова, как и предсказывал Брюс, приказом председателя губернского Чрезвычайного комитета, был назначен Павел Калюжный — тот самый «сухарь» из приемной, которому Круглов мысленно подбирал «экзекуцию» на передовой. Он действительно оказался незаменимым парнем — без лишних слов организовал сбор к походу, подробно доложил о готовности отряда, ввел Круглова в непростую оперативную обстановку губернии. Последнее происходило уже вечером, в пустом полутемном кабинете. Они сидели за столом, друг против друга, склонившись над разложенной картой края.

Калюжный докладывал негромко, короткими, но емкими фразами рапорта. Круглов слушал внимательно, но не бесстрастно. Сводку о предполагаемом количестве на освобожденной территории дезертиров, бесчинствующих в районе бандах и уголовщине, процветающей в разоренных войной городах и деревнях, комэск выслушал, хмурясь, но сдержанно; лишь однажды из его уст вырвалось нечто, похожее на возмущение. Но когда замком упомянул, что к успехам Красной армии местные жители относятся далеко не однозначно — немало было и тех, у кого в колчаковской армии служили мобилизованные родные и близкие, — Круглов вдруг изменился в лице:

— Шкуры колчаковские! Контра недорезанная! — Кулак комэска, словно кувалда, потряс стол. — Бить их надо, а ты здесь докладки пописываешь — интеллигенция! Чем вы вообще занимаетесь!..

Ни один мускул Калюжного не дрогнул. Молча, с каменным выражением он смотрел на замелькавшую перед носом руку комэска, готовую схватиться за рукоятку шашки, и молча ждал, когда красный командир успокоится.

Через пару минут, потрясших комнату вулканом крутых выражений, Круглов выдохся. Глаза их встретились: Калюжный смотрел спокойно, с достоинством. Круглов смутился. В непонятном ему спокойствии он вдруг почувствовал волю и скрытую силу. Это вызвало уважение. Сопя, он опустился на стул:

— Ладно… К присутствующим это не относится…

Ночевать остались здесь же, в кабинете, на неизвестно откуда принесенных койках. Легли рано — еще не было двенадцати; вставать предполагалось в пять утра.

Но заснул Круглов не сразу. У противоположной стенки мерно сопел заместитель. «Странный парень, — думал Григорий, глядя в потолок. — Кажется, серьезный. Хоть из “интеллигентов”, но — поладим… Вот только его чертова неразговорчивость! За день так по душам и не поговорили, все по службе, да по-казенному… Хоть бы о себе рассказал, что ли! Только и узнал, что родители из докторов, да что колчаковцы казнили их за сочувствие красным. Оттого, видать, и замкнулся. Злой небось на беляков… Хотя и то ладно, в душу не лезет, да и о деле забыть не дает! Студент… Зря я все-таки на него наехал…»

Круглов отвернулся к стенке и закрыл глаза.

«Брюс говорил, что он “революционер со стажем”… Как может быть, матросы-папиросы? Большевик, что ли? Вот Брюс — большевик, из старых… По-всему видно. Сильный мужик, хоть и ростом не велик!»

И он подумал о неожиданном повороте судьбы, бросившей его на поиски неизвестного штабс-капитана; о Брюсе, говорившем о «задании республики», об ответственности, павшей на него, Круглова, о том доверии, которое надо оправдать во что бы то ни стало… «Расшибусь, но достану этого Дункеля! Из-под земли достану!» — мысленно поклялся Круглов.

Потом подумал, что все это неспроста — Дункель, поручение Брюса, Глуховка, Чалый, скорая, неожиданно наметившаяся встреча с матерью, младшим братом, родными местами… Григорий приятно потянулся…

Разбудила Круглова чья-то рука. Комэска открыл глаза.

— Пора, товарищ Круглов, — негромко сказал незнакомый голос. — «Фаэтон» уже у подъезда.

Григорий кивнул и приподнялся на локти: Калюжный натягивал гимнастерку.

— Пора так пора… — Круглов откинул одеяло и сел на край койки. Посмотрел в окно — было темно.

На запасном пути станции, под уныло светящемся фонарем, их ожидал фыркающий парами паровоз с прицепленным к нему одиноким вагоном. У подножек стоял военный, беседуя с пожилым машинистом, потирающим руки темной маслянистой тряпкой. Разглядев вышедших на свет людей, военный что-то сказал ему, и тот, кивнув, поспешил к паровозу.

— Готов? — не здороваясь, спросил Павел мужчину в шинели.

— Готов, — закивал тот.

— Кто-нибудь еще едет?

— Нет. Приказано вас одних.

Калюжный повернулся к командиру:

— Проходите, Григорий Михайлович, отравляемся…

Устроились в купе рядом с местом проводника. Круглов забросил мешок на верхнюю полку и прошел к окну. Едва опустил стекло, вагон дернулся; послышались скрежет колес, шипение вырвавшегося на свободу пара, длинный, заглушивший округу гудок, и тяжело, нехотя состав сдвинулся с места.

— Окно лучше закрыть — продует, — послышалось за спиной Круглова. Он обернулся: Калюжный деловито снимал шинель.

— В первый раз еду в пустом вагоне, матросы-папиросы, — усмехнулся комэска. — Как буржуй!

Он опустил стекло, за которым уже мелькали огни станции, и спросил:

— Сколько ехать? Помню — часа четыре?

— Четыре и будет. — Павел свернул шинель и подложил как подушку к стенке под окном. — Самое время поспать.

— Может, покурим?

— Нет, лучше спать.

Круглов сел напротив.

— Ты, что же, некурящий, матросы-папиросы? Что-то я ни разу не видал тебя с махоркой.

Калюжный стал укладываться:

— Некурящий. Ни разу и не пробовал.

— Эка какой чистенький, правильный весь… — съязвил Круглов, доставая кисет. — Неужто революционеры такими бывают?

— Бывают.

— И что же, «вождь мирового пролетариата» тож не курящий?

— Говорят, не курит…

— Быть того не может! — Круглов недоверчиво поглядел на растянувшегося заместителя и облизнул цигарку.

— Может, — ответил парень, закрывая глаза. — А курить лучше в тамбуре.

— Это чтобы тебя не обкурить?

Павел промолчал. Комэска достал спички.

— Ладно, уйду в тамбур. Ты только скажи мне, найдем мы этого чертового Дункеля, матросы-папиросы?

Глаза Калюжного вдруг открылись:

— Должны!

Цигарка замерла на губах Круглова. Он медленно вынул ее изо рта и тихо сказал:

— Вот это правильно, парень… Это я так спросил, для разговора…

Он встал и осторожно вышел в тамбур.

Когда вернулся, Калюжный уже спал. Круглов помаялся, раздумывая над задевшей за живое уверенностью зама, и под стук колес, сидя, задремал. Потом очнулся и, сняв шинель, улегся.

На станции К. их провели к платформе, с которой начиналась линия узкоколейки. Как и утром, у крохотной пыхтящей «кукушки» их поджидало двое — усатый машинист, одетый в короткую промасленную куртку, и молоденький красноармеец. Только на этот раз вместо теплого вагона к паровозику была прицеплена небольшая, соразмерная ему самому открытая платформа, похожая больше на огромное корыто. Они подошли ближе.

— Вы, что ли, пассажиры? — громко, чтобы его расслышали в шипении «кукушки», спросил усатый.

— Они, они, — ответил за пассажиров сопровождавший их комендант станции. — Давай, заводи, своего «ишачка»! Ваня, тулупы принес?

Последние слова уже предназначались стоявшему рядом красноармейцу. Тот встрепенулся:

— Я их того, уже на платформу…

— «Того, того», — передразнил комендант и объяснил: — Дорога неблизкая, верст шестьдесят. На открытом воздухе, того и гляди, продрогните. Так что оденьтесь сразу.

Они попрощались, перелезли через борт и, накинув комендантские тулупы, махнули машинисту: «Давай!»

Паровозик выпустил струю пара, словно набираясь сил, прокрутил с лязгом колеса, пробуя их силу, и медленно, почти незаметно тронулся с места. Комендант поднял руку, махнул несколько раз и по губам они прочли то, что уже не было слышно: «С богом!»

Круглов, уткнувшись в ворот тулупа, улегся поудобней вдоль борта и поглядел на Калюжного. Тот остался сидеть спиной к паровозу и молча смотрел на удалявшуюся станцию. Круглов усмехнулся и, скорее чтобы расшевелить молчуна, чем для дела, прокричал ему:

— До лесопилки доедем, а дальше как же? От нее до Глуховки еще верст шестьдесят. Мы-то с тобой как, пешком, что ли?

Калюжный ответил, не поворачивая головы:

— Наши лошадки уже там, я вам докладывал…

— Докладывал, помню… — разочарованно пробубнил под нос Григорий и подумал: «Ну и скучный же ты, холера! Слова лишнего не вытянешь, матросы-папиросы… Как с тобой бабы общаются? Хотя… такие для них надежней. Если в дружбе, конечно…»

Потом он задремал. Скорее заснул. Видно, много ночей он недоспал за свои четыре года войны — вот и клонило ко сну могучий организм каждый раз, как выпадала возможность… И спал он крепко, без сновидений, не замечая мелькавшей по обеим сторонам тайги…

Когда проснулся, Калюжный по-прежнему смотрел на рельсы, монотонно выплывающие из-за края «корыта» и, словно струйки, вытягивающиеся в тонкие серебряные полоски. Круглов приподнялся, отворотился от ветра и, распахнув тулуп, достал кисет. С трудом свернул на ветру цигарку, долго чиркал спичками, гаснувшими одна за другой и, наконец, прикурил.

— Какая она большая… — сквозь грохот колес донеслось вдруг до слуха Круглова. Он удивленно поворотил голову в сторону соседа и прокричал:

— Чего говоришь?

— Земля, говорю большая!

Григорий посмотрел вдаль, где сходились убегающие рельсы, озирнулся по сторонам и, усмехнувшись, покачал головой: во дает! Громко, чтобы быть услышанным, прокричал:

— Большая, студент, это точно!

— Скоро будем на месте! — послышалось вновь.

— Да, пора бы, матросы-папиросы, — буркнул Круглов и затянулся глубоко, с удовольствием…

На пустынной платформе их встречал молодцеватый, с отвислыми усами военный, запахнутый в скрипучую, стянутую ремнем кожаную тужурку. На голове, набекрень — такая же кожаная фуражка с огромной красной звездой, на боку — огромная кобура, которую, как шашку, он постоянно придерживал рукой, а в черных глазах — лихие искорки… Чекист помог сойти им с платформы и коротко, по-военному представился:

— Комвзвода Прокопенко.

— Командир нашего отряда — товарищ Круглов, — пропуская вперед начальника, пояснил Калюжный.

— Ясно, — кивнул комвзвода. — Товарищ командир, отряд в пятнадцать человек — за платформой. Построить?

— Как зовут-то? — спросил Круглов.

— Петром… Петр Васильевич.

— К выходу готовы?

— Готовы.

— Тогда — строй!

Прокопенко быстро поднес руку к козырьку и, повернувшись, поспешил к отряду.

Приняв рапорт, Круглов поздоровался, прослушал нестройное приветствие строя и стал медленно обходить шеренгу. Внимательно, словно откладывая в памяти, вглядывался он в лица представляющихся ему бойцов и про себя отмечал: хлопцы в основном молодые, крепкие, в добротной, хотя и не новой форме, хорошо вооружены. Смотрят прямо, решительно. Внешне — орлы! Вот только нюхали ли пороха?

Он остановился напротив двух чекистов, на вид старших его по возрасту.

— Красноармеец Свяцов, — негромко представился первый.

— Петрушин, — в тон ему доложил другой.

Круглов по очереди оглядел их.

— Воевали? — спросил он, обращаясь сразу к обоим.

В глазах Свяцова сверкнули лукавые искорки:

— А то как же, товарищ командир! Как полагается. Пришлось вшей покормить!

— И не один год! — добавил сосед.

Круглов сделал шаг назад и провел взглядом по строю:

— Остальные как же?

— Все здесь навоеванные, — пронеслось по строю.

— Так и есть, товарищ командир, — заверил Петрушин. — Все в отряде воевали, не смотрите, что безусые. Может, кто на фронте и рядом был…

— Сами-то не на Юго-Западном, не под Брусиловым ходили? — поинтересовался Круглов, теплея.

— Не-е… Сам я на Северо-Западном, потом на Северном, а войну в Польше принял. А вот кто на австрияков ходил, такой здесь имеется. Земляк ваш, между прочим, местный…

— Это кто же таков, матросы-папиросы?

— Я это! — выкрикнул кто-то из строя. — Не признал меня, Григорий Михайлович?

Круглов, разглядев долговязого бойца, приблизился.

— Постой, постой… Васька, что ли?

— А то кто же? Он и есть, Василий Пыреев! Забыл, как мы у бабки Парашки вместе яблоки тырили?

— Как не помнить! До сих пор спина от батиных батогов горит!

По строю прокатился смех. Круглов обнял земляка — сухого, со впалыми щеками красноармейца, с глубокими морщинами на краях уставших глаз, на вид — старше его года на два; потом отстранил его и быстро вышел на средину строя.

— Товарищи чекисты! Я назначен командиром вашего отряда, — прокричал он торжественно и показал на стоявшего рядом Павла. — Моим заместителем назначен товарищ Калюжный Павел Андреевич!

— Знаем его! — раздалось несколько голосов.

— Тем лучше. Время тяжелое. Наша доблестная Красная армия изо всех сил бьется с ненавистной гидрой старого стоя — Колчаком! И нам бы сейчас сражаться на полях революционной войны, так нет же! Здесь, в тылу, бродят недобитые белые гады, норовящие подло ужалить советскую власть в самое ее сердце! Так что наш фронт здесь! Нам дан приказ — обезвредить в районе Глуховки отряд белого офицера Дункеля, покончить с бандой его приспешников из местных кровопийц и вернуть народу добро, которое они пытаются растащить!

Он помолчал, гордо оглядел притихший строй и добавил:

— Время не ждет, товарищи, дорога каждая минута! До Глуховки путь неблизкий — верст шестьдесят, да по тайге. Так что выступаем немедля! Привалов один-два. К третьему дню надо быть на месте. Вопросы есть?

Шеренга молчала.

— Выходим через пятнадцать минут! Все. Разойдись!

— Разойдись! — громко повторил команду Прокопенко.

Круглов повернулся:

— Показывай, комвзвода, наших рысаков, матросы-папиросы!