Курсант. Назад в СССР 4

Рафаэль Дамиров, 2023

В далеком 1978 году попаданец Андрей Петров по прозвищу Курсант обезвредил маньяка-душителя. Он обрел друзей и делает карьеру в местном УВД, твердо намереваясь поступать в Новоульяновскую школу милиции. Казалось, что жизнь, наконец, вошла в размеренное русло. Но судьба снова преподносит испытания… Книга содержит нецензурную брань

Глава 2

— Разрешите? — я постучался и открыл дверь в кабинет начальника кадров. — Вызывали, Василь Василич?

— А, Петров! — важно зашевелил кадровик черными усами, как Чапай перед атакой. — Входи. Тут такое дело… К нам в УВД приедет журналист. Да не простой, а спецкор «Комсомолки». Сегодня из Москвы прилетает. Будет писать статью про Новоульяновского душителя. С тобой хочет встретиться. Побеседовать, что, да как.

— Хорошо, поговорю с ним.

— Ты не понял, Андрей Григорьевич, — с назиданием проговорил майор. — Что ты ему расскажешь? Это надо тщательно продумать. Газета-то всесоюзная.

— И какие будут пожелания?

— Нужно ему поведать, как весь наш личный состав Новоульяновского УВД день и ночь боролся с маньяком. И обезвредил его.

— Так почему вы сами этого не расскажете? — пожал я плечами. — При чем здесь я?

— Так ты же у нас герой. Но, сам понимаешь, как-то неправильно это будет выглядеть в масштабах страны. Граждане могут не так понять.

— Почему? — я смотрел, как майор дергал ус, подбирая слова.

Хитрый лис напрямую не говорил, а зашел издалека.

— Потому что, Петров, что тогда получается? Из Москвы к нам следователь прокурорский приехал и организовал расследование. Маньяка ты прищучил. И папашку, подельника его, тоже. А в чем тогда роль советской милиции? Выходит, что все наше управление можно заменить следователем и слесарем? Нехорошо как-то. Согласен?

— Не совсем. Гагарин тоже один летал, но это не значит, что другие советские космонавты не в почете и никому не нужны.

— Тут тебе не Луна, Петров, а управление внутренних дел. И с нас спросят за весь этот космос!

— На Луну американцы летали, но я вас понял, товарищ майор. Скажу журналистам, что действовал под чутким руководством начальника управления и его замов. Даже вас, Василь Василич, могу упомянуть.

— Ну, это лишнее, — как-то неуверенно проговорил кадровик. — Но если будет к месту, то ничего против не имею. Так и быть. Упомяни.

Майор бросил взгляд на наградные планки, притороченные к его кителю. Давненько они не пополнялись новыми наградами. А судя по его всегда «парадному» виду (китель цацками увешан, как мундир у Суворова, только что звезды на значках без бриллиантов), медали он любил.

— Хорошо, — я хитро прищурился и протянул кадровику лист. — Только у меня к вам тоже просьба небольшая будет. Мне бы комнату в общежитии МВД получить. Я вот рапорт написал даже. Но сказали, что визу с ходатайством нужно на нем поставить от имени начальника кадров.

— А зачем тебе комната? — нахмурился майор. — В квартире плохо?

— Отец у меня вернулся, что без вести пропавшим числился. Несподручно мне с родителями в таком возрасте жить.

— Отец? — Криволапов поправил густую шевелюру. — А мы в анкете указали, что только мать у тебя, надо данные его срочно вписать и запросы отправить на него по-быстрому, дело на поступление в школу милиции уже сформировано, считай. По спецпроверкам с отцом твоим точно проблем не будет? Не сидевший? А то забреют твою кандидатуру.

— Все нормально, он не зэк. Просто решил на время сменить обстановку. Судимостей не имеет, перед законом официально чист, — про тёрки с конторой и скандал в местной прессе пятилетней давности я, конечно же, промолчал.

— Ну и ладненько, только комната тебе отдельная, Петров, не положена. Не буду я писать ходатайство. Семейным комнаты дают или сиротам. А у тебя прописка родительская имеется и обеспеченность жилплощадью нормам соответствует. Стало быть, в улучшении жилищных условий ты не нуждаешься.

— Да как же не нуждаюсь? А если жениться надумаю?

— Вот принесешь свидетельство о браке, тогда и поговорим.

— Ясно… А когда, говорите, журналист придет?

— Сегодня вечером.

— Извините, товарищ майор, но до вечера я могу забыть, что там ему говорить про наше славное УВД. Вот если бы вы ходатайство черканули… Обещаю, я бы тогда постарался назубок выучить до вечера все ваши пожелания к даче интервью. А то с памятью у меня не очень.

— Петров! — рявкнул кадровик. — Ты еще торговаться со мной будешь! Это указание руководства. Доведешь до журналиста нужную информацию. То, о чем тебе рассказал! Ясно? Никакой самодеятельности.

— Простите, Василь Васильевич, но я подзабыл. Что там надо сказать? Что руководство УВД вместе со мной задерживало маньяка? Или лучше сказать, что меня там вообще не было? Прошу прощения, правда забыл…

Майор сначала насупился, попыхтел, зажевав один ус, потом нехотя пробурчал:

— Ладно, давай свой рапорт.

Я протянул ему листок. Криволапов по-начальственному широким росчерком написал: «Ходатайствую по существу рапорта», поставил свои регалии, подпись и дату. Протянул мне документ и уже без злобы добавил:

— Отдай его в жилкомиссию, потом у коменданта общежития ключи получишь. Должны быть у них в резерве комнаты свободные. Для всяких непредвиденных заселений.

— Есть отдать в жилкомиссию. Спасибо, товарищ майор.

— Ну ты это… Про меня упомяни только. С журналистом когда разговаривать будешь… Не забудь.

— Будет сделано. Маньяка, товарищ майор, на всех хватит.

* * *

— Да куда ты лепишь? — ворчал отец. — Не видишь, что вкось получается? И откуда такие руки у тебя кривые?

— Есть в кого, — огрызнулся я. — Думаешь, я обои каждый день наклеиваю? Первый раз в жизни этим занимаюсь. Лучше б шабашников наняли. Послушал тебя, думал, ты умеешь.

Целый день мы с батей пыхтели в комнатке двенадцать квадратов, что выдали мне в общаге, и пытались залепить стены бумажными рулонами простеньких обоев с блеклым рисунком в виде бежевых цветочков на фоне непритязательной рогожки. Это были самые «красивые» обои в местном магазине. Других в нашем хозмаге отродясь не наблюдалось. И по плотности они близки далеко не к ватману, а, скорее, к туалетной бумаге.

Отец мужественно пытался руководить нелегким процессом. Но прораб из него, как из меня — рабочий. После нескольких неудачных попыток нам удалось навостриться более или менее ровно пришлепывать на бугристые крашеные стены бумажные ленты.

Бумага, размоченная клейстером, который мать наварила из крахмала, норовила расползтись прямо в руках, не успев даже соприкоснуться со стенами.

Но мы не теряли надежды и оттачивали навык отделочников, матюгаясь, комкали порванные полосы и отрезали новые. За это время успели пару раз между собой поругаться. Еще два раза отец порывался уйти и бросить «неблагодарного» сына, которому он так бескорыстно помогает, одного заниматься этой ерундой.

Недаром говорят, если хотите поссориться, поклейте вместе обои. Помню, в прошлой жизни одни мои знакомые, брак которых и так трещал по швам, решили не рисковать и наняли специального человека для поклейки у себя дома злосчастных обоев. Жена долго и тщательно выбирала нужного кандидата для такого важного процесса. Наконец, сравнив кучу отзывов и проштудировав десятки объявлений, нашла на Авито подходящего работника. Им оказалась миловидная девушка лет тридцати. Обои поклеила быстро, качественно и трезво. И взяла недорого. Хозяйка поначалу была очень довольна. Но работница прихватила и ее мужа. Увела мужика. Что начертано обоями, того не избежать.

К вечеру наши художества были закончены. Я грустно осмотрел «хоромы». Побеленный с разводами потолок и рельефные стены, что продавливали бугорки через бумагу, смотрелись немного убого, но зато по-советски простенько и жизненно. Евроремонтов еще не изобрели, и советские граждане не особо обращали внимание на такие мелочи, как неровные стены и кривые потолки. Стены и коврами, в конце концов, завешать можно, а на потолок повесить огромную люстру с кучей «хрустальных» висюлек.

— Эх! — отец снял с головы заляпанную известкой бумажную треуголку. — Надо было все-таки стены газетами вначале обклеить. Ровнее бы смотрелось.

— Я не привередливый, — успокоил я его. — Ровность стен не влияет на мое настроение. Это же общага. Ты лучше скажи, что с окном делать будем?

— Как — что? Красить. В несколько слоев придется.

Я недоуменно смотрел на окно и соображал, как такое вообще можно реанимировать. Оно явно уже лет десять как просилось на свалку.

Но в советское время окна, двери и сопутствующие им проемы и фурнитура были предметами чисто заводскими, никаких частных предприятий по производству этого добра не наблюдалось, и собственно, технологий тоже не было. Такие вещи ставились раз и навсегда. Пока стоит дом — держатся в нем все те же окна. И всю жизнь несчастные рассохшиеся и покосившиеся рамы красили, замазывали, затыкали в них щели, но никогда не меняли. Вставляли лишь стекла при необходимости. Благо, стекло и штапик в продаже всегда были.

Целых три дня наши неумелые руки вершили ремонт в комнатушке. Пришлось на это дело угробить два выходных и еще взять один отгул на работе в счет переработок.

А на следующий день я с гордостью оглядывал всю нехитрую обстановку. Пружинную кровать, матрац и подушку мне выдала комендант общежития. В мебельное оснащение комнаты входил встроенный в стену деревянный шкаф, покрытый десятью слоями краски.

Еще я разжился стареньким столом, списанным с музыкальной фабрики (спасибо Трошкину, помог друг) и тумбочкой, которую забрал из родительской квартиры. Жилище спартанца было готово. Впору праздновать новоселье.

Праздник обязательно устрою, позову Соню, Трошкина, Быкова и Погодина. Получается, что за тот небольшой срок, что я здесь, мы с ними уже прошли и огонь, и воду, и даже немножко медные трубы. Нельзя же делить с друзьями одни невзгоды и погони? Кутнем тоже вместе — по-своему, по-советски.

* * *

Спустя полгода. Июнь 1979 года.

г. Новоульяновск.

Летнее солнышко приветливо улыбалось. Ветерок гонял по улицам клубы тополиного пуха. Сегодня был знаменательный день. Я сдавал свой единственный теоретический экзамен для поступления в Новоульяновскую специальную школу милиции. Экзамен непростой и важный — «История СССР». От сдачи остальных меня освободили, как образцового работника милиции.

На имя начальника школы пришло ходатайство аж из Москвы (спасибо Горохову, постарался), в котором подробно излагались мои заслуги в деле Новоульяновского душителя и предлагалось рассмотреть вопрос о моем поступлении в школу милиции вне конкурса.

Совсем без экзаменов принять меня не могли, но, как «передовику» или золотому медалисту, сделали поблажку. Предложили сдавать на выбор только один предмет. Мне ближе по духу оказалась история СССР.

Экзамен по физо я сдал на отлично еще раньше. Бег, прыг и другие подтягивания после тренировок Саныча показались обычной разминкой. У большинства поступающих тоже проблем со сдачей физподготовки не возникло.

Это потом поколение захиреет, и нормативы станут серьезной преградой у молодежи для поступления на службу в полицию. И в МВД станет больше женщин, которым требования физподготовки окажутся более по зубам.

Помню, как в мою бытность в батальон ППС стали набирать девушек. Потому что парни банально не могли сдать нормативы и пройти медкомиссию. А те, кто смог, то заваливался при трудоустройстве на полиграфе. Потому что скрытых травокуров, тихих бухариков и прочий сомнительный элемент тоже не брали.

Несмотря на то, что институтское образование у меня историческое, и в свое время учил я историю страны той же самой, про которую и сейчас рассказывать надо было, но разница в подаче материала огромная. Ошибиться было нельзя. Я, конечно, готовился. Просиживал в библиотеке часами, пытаясь вытеснить прошлые знания новым-старым видением. Со скрипом, но это все-таки получалось. Вдалбливал в себя советские догмы. Не дай бог на экзамене ляпнуть что-нибудь из прошлых знаний.

Экзамен проходил в лекционной аудитории школы милиции. Свежие, еще не исцарапанные столы длиной во весь ряд ступеньками уходили вглубь-вверх. Чуть волнистые стены выкрашены в бюджетно-казенный синий цвет. Эхо, как в храме. Только вместо икон над ученической доской портреты Дзержинского, Брежнева, Ленина и Щелокова.

Через трехметровые окна, пока без всяких намеков на шторы, припекало летнее солнце. Я сел на дальнюю «ступень». Рядом никого. Основная масса абитуры сгрудилась внизу. Экзаменатор их сгонял к себе поближе, чтобы шпоры проще было изымать. Меня почему-то не тронули и не попросили пересесть.

Списывание каралось нещадно. Первое предупреждение — оценка на балл ниже. Второе — сразу неуд, и до свидания.

Я вытянул одну из разложенных на столе прямоугольных бумажек. Первый вопрос в билете звучал обнадеживающе: «Всемирно-историческое значение победы Советского Союза во второй мировой войне». А вот со вторым не повезло. Заковыристый попался: «XV съезд ВКП(б) — съезд социалистической коллективизации сельского хозяйства. Разгром антипартийного троцкистско-зиновьевского блока». Оно, конечно, и не зная ответ, можно наговорить что-нибудь. Уже сам вопрос дает посыл — кого в рассказе хвалить, а кого винить, но, чувствую, поплыву я на нем, как мамонтенок на льдине. В Африку.

Комиссия состояла из трех человек. Один — интеллигентного вида гражданский дядька возраста Кисы Воробьянинова в нелепой красной бабочке (даже его круглые очки напоминали пенсне «друга» Бендера). Сразу видно — настоящий профессор (скорее всего, приглашенный из местного ВУЗа). Движения неторопливы, а в глазах одухотворенность от осознания философии Гегеля.

Двое других экзаменаторов были полной его противоположностью. В форме капитана и майора милиции они мало походили на знатоков сей науки. Их хмурые, словно вырубленные из пня морды выражали полнейший диалектический материализм. В их задачу, очевидно, входило зыркать по сторонам и вычислять нарушителей, что пытались списать.

А таких оказалась добрая половина. Историю выучить можно. Историю СССР уже сложно. А историю СССР с вплетениями истории КПСС — почти невозможно. Вот и приходилось хитрить. Я шпаргалки давно разучился мастрячить и бесстрашно надеялся на свою смекалку.

Абитура вокруг меня собралась разношерстная. Тут была парочка городских щеголей. Скорее всего, обеспеченные балбесы, которых родители заставили поступать в такое заведение, считая, что они наберутся уму-разуму. Несколько простовато-крестьянского вида рослых парней — это была основная масса. В бесформенных штанах, явно доставшихся им еще от пращуров, и простеньких ситцевых рубахах. Несколько достаточно уже взрослых поступающих с въевшимися следами мазута на мозолистых пальцах. Явно работяги с завода, пришедшие по рекомендации горкома как передовики труда. И была даже одна девушка.

Официально девушек в средку не принимали, но для этой сделали исключение. Ее отец-гаишник погиб при исполнении, и дочь изъявила вдруг желание пойти по его стопам. История эта приобрела масштаб, далеко выходящий за пределы области, и несла патриотический посыл. Ее раструбили по радио, и даже в какой-то центральной газете статью выпустили. В аудитории она старалась держаться уверенно, хотя по напряженным рукам и подчеркнуто выпрямленной спине лично мне было видно, каких трудов и нервов ей это стоило.

Сорок минут на подготовку, и пошли первые отвечающие. Несмелое блеяние, завалы на дополнительных вопросах и прочие незнания истории СССР профессора в бабочке очень расстраивали. Он морщился и постоянно теребил «пенсне», даже иногда подсказывал, стараясь хоть как-то вытянуть сдающих. Если абитуриент твердо знал, кто такой Маркс, то шансы получить трояк у него были железные. Хотя тройки для проходного балла могло и не хватить.

Я не стал тянуть кота за причинное место и тоже пошел отвечать. Вопрос про войну ответил, как фильм показал. В красках и образах. Даже жестами помогал. Профессор заслушался. С лиц служивых, что сидели в комиссии, на время исчез скучающий вид. На несколько минут они превратились в примерных слушателей «радиоспектакля».

А вот с Троцким, мать его за ногу, вышло не так гладко. Обхаял я его, конечно, как требовала того эпоха, но вразумительно рассказать о решениях злосчастного съезда не получилось. Я же не большая советская энциклопедия, а всего лишь мент. Но рассказывать старался тоже в красках. И ответ свой приправил декларативными высказываниями и прочими лозунгами.

Если посмотреть на мое выступление со стороны служивых, которые ни черта не разбирались в этом вопросе, то твердая пятерка. Не мямлил и не блеял. Уверенно и без запинки протянул нить повествования. А вот профессора голыми руками не возьмешь. Он прекрасно знает, где собака зарыта. Поняв, что из меня больше ничего не выудишь, он потянулся к ведомости — рисовать мне оценку со словами «хорошо». Нашел мою фамилию, и его вдруг осенило:

— А вы не тот самый Петров, что Сергея Сергеевича Зинченко задержал?

— Он самый, — кивнул я, скромно умолчав, что и поимка его сынка тоже моих рук дело.

— Знал я его, молодой человек. Однокурсник он мой. Заносчив был и людей за челядь принимал. И откуда только у него такие барские замашки? По заслугам, получается, получил благодаря вам. Отлично, молодой человек, ставлю вам пять.

Я с облегчением выдохнул. Впереди еще подсчет баллов, но формально я уже поступил. С такими рекомендациями и с «отлично» по истории СССР дорога курсанта мне открыта.

Я вышел из аудитории и плечом столкнулся с верзилой. Он недовольно глянул на меня сверху вниз. Даже в форме рядового я сразу узнал Сипкина. Местного боксера-курсанта, которого я положил на своих первых соревнованиях. Судя по его перекошенной морде и вытаращенным глазам, старый знакомый тоже сразу меня узнал.