Девять абортов до. Или история одной жизни

Рауль Абдюшев

Сюжет книги разворачивается вокруг начинающего психолога, которого зовут Рафаэль. К Рафаэлю обращается загадочный клиент и на каждой встрече рассказывает одну драматическую историю с незавершенным концом. По мере погружения в терапию, Рафаэль начинает чувствовать, что как-то связан с этими историями. Все приводит к тому, что Рафаэль попадает в аварию и впадает в состояние комы. В чертогах своего разума ему предстоит решить не только судьбу героев, но и найти причину для собственной жизни.

II. На задержке дыхания

Рафаэль погрузился в воспоминания и начал пересказ истории, услышанной от Танвира.

— Это история про мальчика, которому около десяти лет, — начал Рафаэль. — Он все время живет в состоянии тревоги. Когда он просыпается утром, то спустя несколько минут внутри возникает фоновое беспокойство и длится до самого вечера, пока он не погружается в сон. Он долго не может заснуть, потому что его преследуют страшные мысли о неизбежной смерти родителей или о собственных глупых поступках, которые он боится совершить. Часто в своих фантазиях он представляет, как кто-то могущественный ставит его перед выбором, кто должен умереть — он, мама или папа. Конечно, он выбирает собственную смерть, но если вдруг его мысли неожиданно воспроизводят другой сценарий и он сталкивается с воображаемой смертью одного из родителей, то он испытывает невыносимую душевную боль и вину.

Он чувствует себя чужим среди других детей, ему сложно выстраивать с ними отношения из-за чувства неполноценности. Все в себе ему кажется недостойным, позорным и несуразным. Страх выглядеть глупо мешает ему делать то, что хотелось бы. Поэтому он всегда подражает другим, чтобы не привлекать к себе внимание или держится в стороне. А если его воспринимают как равного, то для него это большое счастье. Он радуется и чувствует себя счастливым, но ненадолго. В такие моменты в его голове пробуждается чей-то голос, который напевает «мантру страдания», запускающую череду сдавливающих грудь состояний. Эти чувства, как змеи, жалят мальчика прямо в сердце, не оставляя места для спонтанной радости. Их яд отравляет и заставляет убегать и прятаться от самого себя. Голос напоминает ему, что он слабый и трусливый, что сейчас он обманывает себя и других. Голос запрещает ему играть, потому что это порождает чувство вины. Его часто мучает стыд за некоторые мысли и чувства, которые он считает позорными и недостойными. А если у него что-то не получается, он бьет себя от злости кулаками по голове или разбивает что-нибудь возле себя, из-за чего опять впадает в состояние удушающего чувства вины.

У мальчика полная семья — папа и мама, живут все вместе. Рассказывая про его родителей, Танвир как будто что-то не договаривал или пытался намекнуть мне на какие-то детали, о которых открыто, видимо, не решался сказать. Вы же помните, что на вопросы он не отвечает, поэтому мне приходится додумывать самому.

— Да, я помню Рафаэль, продолжайте, — прокомментировал Артур Маркович.

— Со слов Танвира семья у мальчика была благополучной, никто не скандалил, все жили дружно. Родители любили друг друга и своего ребенка, как и он своих родителей. Правда иногда Танвир говорит от третьего лица, и я не совсем понимаю, о ком идет речь.

На какое-то время Рафаэль замолчал и погрузился в размышления. Его удивил тот факт, что часть истории, которую он намеривался продолжить, он забыл после встречи с Танвиром и вспомнил ее только сейчас. Спустя несколько минут, во время которых в кабинете воцарилась тишина, Рафаэль хотел было продолжить, но его захватила повисшая тишина. Она была подобна мгле, которая растворяет в себе все кривые линии этого мира и расслабляет на глубоком уровне, но в тоже время вызывает сильное нервное напряжение на поверхности, потому что воображение начинает рисовать фантасмагории.

Огромным усилием воли Рафаэль вытянул себя из этого гипнотического транса и продолжил: — Когда мальчик пошел в первый класс, его классным руководителем была молодая женщина. Она постоянно подшучивала над парнем, потому что ей не нравилась его мама. А не понравилась она ей потому, что та считала своего сына вундеркиндом и ничего, кроме похвалы, слышать о нем не желала. Или, скорее, не вникала, просто отвлекалась на что-то другое во время наставлений классного руководителя, смотря сквозь нее. Учительница же пыталась донести до «непослушной» мамочки, как «правильно» надо воспитывать ребенка, но его маме было все равно. Она была не готова прислушиваться к «молодой девице» — именно так воспринимала классного руководителя мама мальчика и уж тем более не готова была слушать ее советы. Такое пренебрежение вызывало жуткое раздражение у учительницы. Видимо, она решила проучить несносную мамочку, и все зашло слишком далеко. Как говорится, «благими намерениями….».

По моему мнению, парень стал разменной монетой в конкуренции двух незрелых женщин, одна из которых преподаватель, а вторая собственная мать мальчика.

Рафаэль продолжал: — Мама считала своего сына идеальным. Для нее он был как украшение, как продолжение лучшей ее части, обладание которым придавало ей чувство собственной значимости и превосходства. Она не воспринимала его как обычного ребенка, потому что сама себя считала совершенной, а значит и ее сын должен был быть идеальным, должен быть вундеркиндом. Именно так она представила его, когда привела знакомить с классным руководителем, после чего последняя и стала издеваться над мальчиком, обращаясь к нему не по имени, а называя его этим идеализированным прозвищем при всем классе. Каждый выход к доске мальчика учительница сопровождала угрожающей перспективой, которую он по своей наивности не понимал. Ему было невдомек, что от него хотят: правильного ответа или наоборот неправильного. Он всегда расценивал иронию учителя как заботу о нем и стремление с ее стороны помочь ему быть лучше. В самом начале для мальчика слово «вундеркинд» ничего не значило.

— Когда Танвир рассказывал мне эту историю, он как будто вспоминал события из своего прошлого. Делая длительные паузы, он будто бы сдерживал свои эмоции. Мне даже в какой-то момент показалось, что у него выступили слезы. Я думаю, что эта история про него, иначе как бы он узнал о таких сокровенных чувствах ребенка. Я обратил на это внимание, когда он рассказывал именно эту часть истории, — Рафаэль внес уточнения и снова замолчал на какое-то время.

— Выходя к доске, он чувствовал сильное эмоциональное напряжение, — переведя дыхание, продолжил Рафаэль, — хоть и все вокруг улыбались ему. Он чувствовал стыд, но не понимал почему. Часто ему хотелось расплакаться и убежать из школы, но он сдерживал себя. Правда иногда, когда возвращался за парту после очередного неудачного ответа, слезы текли сами по себе, но он старался их не показывать и нагибался под стол, как будто для того, чтобы завязать шнурки или что-то взять в портфеле. Учительница в такие моменты не упускала случая подметить этот факт: она начинала его успокаивать с самодовольной улыбкой на лице, выражая свое псевдо сочувствие и еще больше унижая его. Она говорила: «Настоящие мальчики, а тем более вундеркинды, как ты, никогда не плачут». Никто из детей и, наверное, сама учительница не понимали, что происходило в душе у этого ребенка. Он и сам не понимал, почему вокруг всем весело, а ему так невыносимо больно.

Лишь спустя время он стал подозревать, что все не так, как ему казалось раньше. По своей детской наивности он опять неправильно интерпретировал поведение своего учителя. Он решил, что от него всегда хотели неуспеваемости и что теперь, когда он станет плохо учиться, все поменяется. Теперь он всячески старался «угодить» своему учителю и классу, строя из себя идиота. Чтобы избежать унижения с ее стороны и насмешек одноклассников, он стал плохо отвечать, даже если знал предмет, хулиганить и прогуливать школу, лишь бы подтвердить свою заурядность.

Он сделал вывод: «Хорошо учиться опасно, потому что это приводит к насмешкам и издевательствам». Ему не хотелось быть «белой вороной», потому что это было стыдно и больно. Как бы хорошо он не подготовился к уроку, его учительница всегда была недовольна. Она никогда не упускала случай отправить весточку презренной мамаше в виде замечания или двойки красными чернилами в дневнике ее вундеркинда. Но, к сожалению, когда он изменил тактику, красных чернил в дневнике стало намного больше, а насмешки со стороны преподавателя начальной школы лишь умножились. Разочарование, которое последовало за время начальной школы, усугубилось разочарованием в нем со стороны его мамы. Она стала смотреть сквозь него, так же как и на учительницу. Так, на мой взгляд, сформировалось чувство неполноценности у персонажа из истории Танвира.

— Скажите, это ваши гипотезы или это рассказ Танвира? — спросил Артур Маркович.

— Хороший вопрос, — ответил Рафаэль. — Я не уверен, что знаю на него правильный ответ. Буквально десять минут назад я вспомнил часть истории, о которой забыл после нашей встречи с Танвиром. Сейчас я могу с вами рассуждать про мальчика так свободно и непринужденно, но когда мы с Танвиром один на один в моем кабинете, я будто загипнотизирован, и мое сознание проваливается в туман. Так было со мной, когда я только начинал проходить личную психотерапию во время обучения в институте. Когда мы затрагивали «заряженную» для меня тему, мое сознание превращалось в облако, и я терял контакт с реальностью. Но я не понимаю, почему в терапии с Танвиром со мной происходит то же самое, ведь я на месте психолога. В общем, я не знаю, как ответить на ваш вопрос, наверное, все же это часть истории, а не мои интерпретации.

— Еще я заметил, — что-то записывая, начал свой вопрос Артур Маркович, — что в вашей истории или, точнее, в истории Танвира нет имен.

— Потому что их нет в историях Танвира. Я лишь пытаюсь передать содержание, ничего от себя не добавляя, насколько это возможно, конечно, — ответил с сомнением в последнем утверждении Рафаэль.

Артур Маркович слушал Рафаэля, сохраняя спокойствие и эмоциональную не вовлеченность. Рафаэля всегда удивляло это обстоятельство на первых порах своей личной психотерапии. Когда он рассказывал своему психологу события из своей жизни, казавшиеся ему эмоционально заряженными, или пылко описывал ситуации, в которых обычный человек удивился бы, его психотерапевт сохранял невозмутимость. С одной стороны, это успокаивало Рафаэля, потому что он начинал верить, что, действительно, ничего страшного в его жизни не происходит, а с другой, он словно чувствовал, что психолог безразличен или испытывает раздражение в отношении него.

В общем, — сказал Рафаэль, — история заканчивается неопределённостью. Летом мальчик пошел купаться на речку вместе с другими ребятами со двора. Купаться обычно они ходили на песчаный пляж, но в этот раз пошли в порт, где швартуются грузовые корабли и баржи. Там были взрослые ребята, которые ныряли под грузовую баржу с одной стороны и выныривали с другой, задерживая дыхание и проплывая около тринадцати метров под водой, поперек баржи. Подростки стали подшучивать над мальчишками и провоцировать их проплыть, как они. Никто не реагировал на их провокации, кроме него. Не выдержав такого унижения, он разбежался и нырнул под баржу со стороны берега, но так и не вынырнул с другой стороны. Танвир сказал, что подростки и мальчишки разбежались, потому что испугались. На этом история закончилась.

— Мальчик утонул? — спросил Артур Маркович.

— Не знаю, — ответил Рафаэль. — Когда история закончилась, время нашей встречи подошло к концу. Танвир попрощался и ушел. Так всегда происходит: одна встреча — одна история с неопределенным концом.

— Может быть это вы так воспринимаете? Возможно, вам хотелось бы, чтобы история не заканчивалась? Мальчик погиб и Танвир ясно дал вам это понять, но вы как будто не готовы поставить точку и ставите запятую, фантазируя, что эта история про живого Танвира, — предположил Артур Маркович.

— Я не думал об этом в таком ключе, — растерянно сказал Рафаэль. — Но вполне допускаю такую возможность. Я ведь говорил вам, что терапия с Танвиром проходит для меня как в тумане. По большому счету, какая разница погиб мальчик или нет, у этой истории все равно не будет продолжения, с Танвиром мы больше ее не обсуждаем, как, впрочем, и другие истории. Поэтому не вижу никакого смысла вдаваться в подробности рассказа о мальчике, ведь для меня куда важнее разобраться с мотивами Танвира. Зачем он мне их рассказывает?

И еще, вы сказали, что я не хочу, чтобы мальчик погиб. На основании чего вы вдруг сделали такое предположение, и что оно может значить? — спросил Рафаэль.

— Вы провели аналогию с периодом, когда вы сами ходили к психологу. Вы сказали, что когда затрагивалась болезненная для вас тема, то вы погружались в туман. Ваша психика таким образом сопротивляется попыткам выманить из подавленных воспоминаний ценную информацию, которая обычно связана с негативным опытом. Вполне вероятно, что эта история о мальчике как-то откликается в вас, — предположил Артур Маркович.

— Возможно, но мне трудно вспомнить что-либо подобное из своего детства. Раз уж мы заговорили обо мне, то думаю, вам нужно знать про мою проблему. Когда я обратился к психотерапевту во время обучения в институте, мне казалось, что причин для беспокойства у меня нет и мои посещения психолога лишь часть программы обучения. Но в процессе терапии неожиданно выяснилось, что некоторые эпизоды моей жизни стерты из памяти. Причину этой амнезии мы до сих пор не выяснили, но факт остается фактом. Мой психолог предположил, что у меня произошло травматическое событие в прошлом, которое я боюсь вспомнить, и этот страх парализует некоторые связанные с ним периоды жизни, — прокомментировал Рафаэль.

Возникла пауза, во время которой казалось, что Артур Маркович размышляет над словами Рафаэля пытаясь найти взаимосвязь с историей Танвира. Он смотрел в окно, и взгляд его был устремлен куда-то далеко, за пределы реальности, которая вмещала их обоих, как казалось Рафаэлю. Он пристально смотрел на Артура Марковича, пытаясь понять, о чем он думает. Так продолжалось несколько минут. Тишину прервал Артур Маркович.

Не переводя взгляд, он спросил, как будто рассуждая сам с собой: — Интересно, что вы сами думаете по поводу Танвира и цели его обращения к вам за помощью?

Рафаэль немного растерялся, потому что не понял, к кому обращен вопрос. Нужно ли ему отвечать или это просто размышления Артура Марковича вслух. Но решил, что не стоит молчать, чтобы не выглядеть глупо, и ответил:

— С позиции здравого смысла я могу предположить, что спустя какое-то время ситуация прояснится и все встанет на свои места. Но порой мне все это кажется каким-то психологическим триллером, как будто наши встречи — это часть тайного ритуала. Особенно, когда мы встречаемся глазами, я как будто в них тону. Начинаю видеть бескрайнюю пустыню, которая затягивает меня в свои зыбучие пески, а я в панике начинаю выкарабкиваться. Мурашки, бывает, бегают по телу, — сказал, вздрогнув Рафаэль.

— Ну что же, тогда будем ждать, что будет дальше, — проигнорировав вариант с ритуалом и выбрав интерпретацию здравого смысла, подытожил разговор Артур Маркович. На этих словах он закрыл свою тетрадь и посмотрел на время.

Время, отведенное на консультацию, подошло к концу, и Рафаэль, расплатившись, вышел из кабинета. Они договорились с Артуром Марковичем на еженедельные встречи для того, чтобы помочь Рафаэлю выстроить терапию с Танвиром. В психологии такие консультации с более опытным психотерапевтом называются супервизиями. Рафаэль вышел на улицу и направился в сторону метро.