Лила

Рам Дева

Книга написана на базе Ведических писаний. Сюжет разворачивается в средние века, в монастырях Ватикана, Мамелюкского султаната, Древней Персии и переходит в современную реальность. Герои проходя сквозь толщу времени, в разные эпохи сохраняют осознанность разного плана инкарнации. Движимые идеей привести все колокола мира в единочасное звучание, они пытаются не дать земле сойти со своей орбиты . Борьба, схватки на мечах, погружение в Махасамадхи, и нескончаемый поток знаний скрашенный яркими переживаниями за судьбы героев делает книгу увлекательной и полезной. Суть книги – это полет души в материальном мире и ее возвращение.

Посвящается Александру Дадашеву-младшему

Ты носишь внутри себя высочайшего друга, которого не знаешь, ибо Бог живет внутри каждого человека, но не многие умеют найти Его. Человек, который приносит в жертву свои желания и свои действия Тому, в Ком лежит начало всех вещей, Тому, Кто создал Вселенную, достигает такой жертвой совершенства. Ибо тот, кто находит в самом себе счастье, радость и в себе же несет свой свет, тот человек находится в единении с Богом.

Знай же, что душа, которая нашла Бога, освобождается от, страдания, рождения и смерти.

Бхагават-Гита

Я склоняюсь в глубоком почтении перед всеми учителями, великими душами, пронесшими в наши сердца сквозь тьму века Кали свет Вед.

Начало пути

Говинда

За пределами несчитанного множества материальных вселенных простирается духовное небо. Оно имеет форму лотоса, а его лепестки содержат в себе бесчисленное количество планет Вайкунтх.*

В высшей части духовного неба, зовущейся венчиком, расположена планета Верховной личности Бога. Все планеты Вайкунтхи поддерживаются Его энергией. В этой обители Бога зовут Говинда — Изначальный, Причина всех причин. Сотни тысяч Богинь процветания служат Ему там и так же, как Он, имеют духовную природу.

Структура планеты Верховной Личности представляет собой философский камень, а воды, текущие по планете — нектар. Все желания исполняются там мгновенно, слова звучат как музыка, а движения, словно танец в ритме чудесной мелодии, которую Господь играет на своей трансцендентной свирели, с которой Он не расстается никогда.

Волосы Говинды украшает павлинье перо. Он так прекрасен, что своей красотой затмевает тысячи купидонов. Господь наслаждается своими непостижимыми играми, отраженными в пространстве вариантов хроникой миров, из которой Он черпает свое вдохновение и любовь подданных, исполняющих роли супругов, заботливых родителей, сыновей. Все, играя с Господом, исполнены радости преданного служения.

Я расскажу тебе историю о том, как Ветерок — Его вечный спутник нечаянно сбил с головы Говинды павлинье перо. Было ли это предопределено, явилось ли это неосторожностью Ветерка — определи для себя сам, внимай моему рассказу, наблюдая за тем, как перышко, подхваченное хороводом бабочек, устремилось наземь. Едва коснувшись земли, подхваченное потоками Ветерка, пытавшегося вернуть перо на прежнее место, оно ускользнуло из его ветреных объятий и, разделившись на два начала — мужское и женское, закружилось в танце над озером серой бездны, материальной природы. Ветерок, поддувая со всех сторон, пытался предотвратить погружение перышка в материю, но оно словно нарочно ускользнуло в темные глубины.

Виновато склонив перед своим господином голову и сложив молитвенно руки, ветерок попросил прощения.

— Не волнуйся, — ответил Говинда своему другу. — Перышко мечтало об индивидуальности. Будет справедливо позволить ему получить этот опыт. Я отправлю вслед за перышком свой дух. Он поможет ему вырваться из вязкой структуры материи.

Достав из-за пояса свою трансцендентную свирель, Говинда вдохнул в нее чудную мелодию, которая, вспорхнув в небо, устремилась за перышком.

— Считай до восьми, — сказал Говинда Ветерку и, присев на лугу, погрузился в себя, обратив свой взор к Богине Лакшми.

Ветерок принялся вести счет:

— Один, два, три…

Начало пути. Намерение.

На юге Италии, цветущем ароматной оливой и сочной лозой, в поместье, принадлежащем благочестивой семье Латерано, мужчины которой с рыцарским достоинством служили ордену тамплиеров, подрастал юноша. С раннего детства у него проявлялся бесстрашный характер.

— Мое львиное сердце! — в шутку звала его мать.

Франческо рос в атмосфере бесконечных дуэлей среди детей прислуги, изображая доблестного рыцаря. Мальчишки разделялись на две группы. Сын конюха изображал отважного могола, осадившего Иерусалим. Франческо с парой товарищей стойко защищали стены города. Битва на деревянных мечах, как правило, заканчивалась кулачным боем. Когда яростная схватка накалялась до предела в роли миротворца на поле брани выходил сеньором Антонио — главой семьи Латерано.

— Битва укрепляет дух, — говорил Антонио звучным громовым голосом. — Благородная битва — это удел рыцарей — добавлял он глядя на своего сына. В это мгновение казалось замирало все вокруг. Дети с виноватым видом стояли перед старшим поглядывая друг на друга исподлобья. Сохраняя всю отцовскую строгость внешне но улыбаясь в сердце своем Антонио начинал рассказывать истории о походе за Гробом Господним. Говоря о героях минувших лет, о народах, канувших в лету, он погружался в своих рассуждениях в глубокую древность. Дети зачарованно слушали его, а затем, когда оставались одни, изображали героев из рассказов почтенного сеньора. Стук деревянных мечей и задорные голоса мальчишек превращали цветущий сад поместья в поле незатихающей брани. И казалось, доблесть воинов, покоившихся в далеких землях, вновь находила свою обитель в сердцах, покоряя их.

Когда Франческо исполнилось двадцать лет, на торжественном собрании он был посвящен в рыцари ордена тамплиеров. Хорошо образованный, крепко сложенный, он подавал большие надежды своему состарившемуся отцу. Благочестивый нрав и благородное сердце говорили за себя, выдавая в юноше истинного аристократа. С прислугой Франческо был заботлив и добр. С любовью и трогательной внимательностью он относился к друзьям детства, ставшими для него скорее младшими братьями, нежели слугами.

После исполнения возложенных отцом обязанностей Франческо уединялся в библиотеке, где проводя за чтением вечерние часы, время от времени поглядывал на портрет доблестного предка, в честь которого он получил свое славное имя. Величественный взгляд прадеда изображенного на полотне, казалось, содержал в себе глубокую тайну, в которой было сокрыто прошлое и будущее. Ставший кумиром для молодого тамплиера образ предка словно взывая к своему потомку из глубин времени, предрекал скорую встречу. Мысль о том, что мощи прадеда покоятся в далекой земле Иерусалима, где он пал, защищая город, не давала покоя. Однажды, еще будучи подростком, Франческо заявил своему отцу:

— Придет время, и я отправлюсь за его мощами!

Отец принял сказанное за детскую забаву, но Франческо жил идеей похода, тщательно изучая карты земель, в которые он собирался держать путь, посвящая много времени изучению астрономии, чужих обычаев, обрядов и языков. К тридцати годам он свободно говорил на арабском и мог без особых затруднений объясниться на арамейском.

Настоящим потрясением для старого Антонио стало забытое обещание сына, которое вновь прозвучало из уст Франческо. Он встал на колени перед отцом и попросил благословить его в дальнюю дорогу.

Слезы выступили на глазах старика. Антонио понимал, что не может повлиять на решение сына. Поцеловав его в лоб, он произнес:

— Господь всегда на стороне тех, кто тверд, в своих намерениях. Я буду молиться о твоем благополучном возвращении. Будь же достоин своих предков.

Утром следующего дня, попрощавшись с родителями и друзьями, молодой Латерано отправился в путь. Благословение отца было ему надежным щитом, а благородное намерение сияло путеводной звездой.

Через неделю путешествия морем на торговом корабле, принадлежащем ордену, Франческо ступил на землю египетскую. Не желая привлекать к себе внимание, он принял решение идти одному, а поскольку знойное солнце отнимало много сил, приходилось продвигаться ночью.

Знание арабского давало с легкостью вступать в контакт с редко встречавшимися на пути караванщиками, разбивавшими свои лагеря на ночлег. Общение с купцами умножало знания о местных традициях, которые он принимал как свои, что позволяло вжиться в роль сироты, идущего на пути поисков своего удела. Однажды на рассвете, когда солнце еще едва обагрило звездное небо, перед взором Франческо во всем своем величии проявились пирамиды, вселявшие в путников уважение к народу, населявшему эти земли.

Много раз слышавший об этом чуде света и видевший его запечатленном художниками на полотнах, Франческо какое то время был поглощен красотой таинства, коей была пронизана утренняя пустыня. На фоне простирающегося горизонта возвышались гиганты невиданных им ранее размеров. Все вокруг замирало. Дыхание остывшего за ночь песка украшал покрывающий запах костра, свет которого мелькал словно маяк, указывающий путь пилигримам пустыни. Желая отдать дань рукотворному чуду, Франческо принял решение, во что бы то ни стало провести здесь какое-то время. Он понимал, что его цель — Иерусалим, близ которого покоился его предок, но желание проникнуться духом древности казалось ему не противоречащим предназначению пути.

С самого рассвета, а иногда и вовсе не ложась спать, он забирался на приглянувшуюся пирамиду и, несмотря на палящее солнце, мог провести на ее стенах весь день. Любуясь открывающимся простором, Франческо восхищался величием цивилизации, создавшей эти уникальные по своей точности глыбы. Погружаясь в свое воображение, он видел процесс строительства, но всякий раз, когда подобное происходило, на страже вставали противоречия, не дававшие принять факт возведения пирамид обычными людьми. В это мгновение возникали образы исполинов, увлеченно погруженных в процесс создания великой тайны, которую на протяжении всего существования человечество будет пытаться разгадать. А пирамиды, словно великие аскеты, давшие клятву хранить молчание, замрут, наблюдая за сменой поколений. Они станут свидетелями смены цивилизаций, вобрав в себя звучащую мысль человечества. Но в отведенный им час, они прольют ее как бурной чистой водой, осветляя сознание, заблудившимся детям земли, приближая их к единству с вселенским светом рождения. Проводя день за днем на стенах великанов, Франческо казалось, будто он обрел с ними единство. Неведомая сила пронизывала его душу, давая посвящение в таинство бега времени. Мир вокруг казался родным. В уставших глазах пилигримов, которых он встречал в окрестностях некрополя, начала проглядываться скрытая покрывалом мудрости радость. Теперь каждую ночь он проводил в обществе ставших для него родными дервишей. На закате, спускаясь со стены, он приходил к ним, выражая свое почтение словом «Мир».

Оранжевое солнце таяло, растворяясь на линии горизонта. Сложенный из щепы и хвороста, маленький костер придавал особое чувство тепла и уюта. Тени пилигримов заиграли, проявленные языками пламени, словно лучами мистического солнца. В одну из таких прекрасных ночей всегда молчавший дервиш по имени Халиф говорил о Моисее, называя его родным племянником фараона, которого считали сыном солнца. Слушавшие на это только одобрительно кивали. Того же Моисея дервиш называл Хазарсифом и жрецом Осириса. Рассказ о молодом жреце увлек Франческо, погрузив его в древность, где глазами Хазарсифа он смотрел на звездное небо, обращаясь к владыке Осирису. Переживал, словно сам, давал клятву своей царственной матери, посвятить жизнь вечным истинам, которые рассказчик открывал перед внутренним взором сидящих у костра. Франческо хранил молчание. Его скромность и почтение к мудрости сразу же обратили на себя внимание пилигримов, открывших воображению юноши мир Богов, через который протекала река, берущая свое начало из глубин вселенной. Однажды, слушая мудрецов, Франческо изъявил желание омыться в священных водах реки Иордан. Сидевшие у костра пилигримы поддержали его намерение. Спустя месяц пребывания в некрополе, молодой тамплиер в сопровождении своих духовных братьев, обретенных в землях египетских, отправился в Палестину.

Начало пути. Любовь.

Шмель кружил в своем летнем танце, вальсируя с пестрыми полевыми цветами. Завороженная его полетом, Бэлла отдалялась от своих сестер и братьев, занятых сбором винограда. Отец семейства имел небольшую ферму, доставшуюся ему по наследству от деда. В семье было восемь детей. Бэлла была самой младшей. Ее темно-карие большие глаза всегда светились радостью, а ее маленькое сердце, источало Вселенскую любовь. Леонардо, отец Бэллы, жертвовал часть своего урожая женскому монастырю. Его набожность и ангельская доброта снискали к себе расположение со стороны настоятельницы монастыря. Настоятельница Филиция имела достаточно суровый нрав и всегда сторонилась мужского общества, но Леонардо своей скромностью производил на монахиню впечатление добродетельного Божьего слуги. Его вежливость всегда ставилась в пример, а щедрость, с которой он жертвовал, не раз была упомянута в беседе с мирянами заходившими в обитель исповедоваться.

Еще не весь виноград был собран, но Леонарда уже как всегда определил монастырскую долю и, погрузив урожай в телеги, готовился к дороге. Вечером, когда вся семья сидела за столом, Бэлла принялась уговаривать отца взять ее с собой. Во всем угождавший своей любимице Леонардо, не смог отказать и, когда наступило долгожданное утро, взяв в помощники старших сыновей, посадив рядом с собой Бэллу, он отправился в путь. Для маленькой Бэллы это была первая поездка за пределы фермы. Шмель кружил над обозом, удаляясь к цветущим полям и вновь возвращаясь, своим жужжанием создавая партию скрипучему колесу телеги и стуку копыт. Облака расплылись по небу, укрывая лес от палящего летнего солнца. Птицы звонким пением восхваляли благодать природы. Упиваясь красотой мгновения, Бэлла наблюдала за бабочкой, которая покружив над головой отца, села ему на плечо. Разглядывая пестрые крылья бабочки, она вдруг взглянула на Леонардо и остановила свое внимание на морщинках, которые раскинулись словно лучи вокруг глаз отца. Наполнившись нежностью, которую излучал образ ее родителя, она погладила его по плечу и, зажмурив глаза, прижалась к его руке.

Лес становился реже. Валуны лежащие вдоль дороги, ведущей в гору, напоминали вечных стражников, молчаливо сопровождавших проходящих мимо. Леонардо приходилось все чаще подстегивать уставшую кобылицу. Вскоре появилась серая монастырская стена, возле которой паслись козы. У самых ворот стояли две взрослые монахини. Остановив обоз, Леонардо подошел к ним и поклонился.

Приветливо встретив гостей, Фелиция обратила свое внимание на нескончаемый источник любви и радости, который излучала дочь фермера. Проникнувшись к малышке самым нежным чувством, она предложила отдать Бэллу в школу при монастыре, пообещав, что все расходы возьмет на себя. Бедному фермеру, содержащему многодетную семью, предложение показалось более чем достойным. Недолго думая, он согласился, пообещав привести дочь через месяц, согласовав благородное предложение с супругой.

Вернувшись домой, Бэлла с радостью рассказала своим братьям и сестрам о том, как она будет учиться и станет невестой Господней. Радость наполняла ее маленькое сердце, омрачая сердца ее родных сестер и братьев. Не замечая гримас, которые они строили за ее спиной, Белла продолжала относиться к своим родным с глубокой любовью и искренностью. Мать девочки тяжело переживала предстоящую разлуку и весь месяц выражала дочери свою любовь сильнее обычного, тем самым подливая масла в огонь ненависти, вспыхнувшей в сердцах других своих детей к ангелу ее радости.

Спустя месяц, переживая тяжесть в душе вызванную предстоящей разлукой, Леонардо отвез дочь в монастырь, где она озарила своим светом суровые стены обители. Первый год пребывания в монастырской школе Бэлла была неразлучна с Фелицией, поселившей ее в своей келье. Отношение настоятельницы к новой подопечной омрачало сердца других обитательниц монастыря, всегда пытавшихся снискать хотя бы малую толику того внимания, которое Филиция щедро уделяла Бэлле. Девочка с особой трогательностью относилась к окружающим, омывая светом своей любви омраченные сердца. Она считала монастырь своим домом, а всех его обитателей — своими гостями. С особым трепетным чувством нежности и любви, она засыпала с мыслями о своем Суженном и, с мыслями о нем просыпалась, воображая, как прижимается к всемогущей деснице. С Ним проводила Бэлла весь день, разделяя свою скромную трапезу. Ее искренность вызывала раздражение у сестер по пансиону, дразнивших ее «Божьей невестой». Эти слова своей лучезарностью скрывали язвительный тон, которым они были произнесены, и лишь умножали любовь Бэллы к своему Господину. В сердце своем Бэлла ждала встречи с Ним. Во время молитвы ее глаза наполнялись слезами, светились благостью, вызывая у настоятельницы, наблюдавшей за ней, глубокое чувство любви.

Годы шли. Бэлла достигла совершеннолетия, превратившись в прекрасную сеньориту. Казалось, что старинный монастырь был основан для нее одной. Бэлла была его душой. Теплые летние ночи она проводила в монастырском саду, где до самого рассвета, в мнимом обществе своего возлюбленного рассуждала о вечном. Днем же, с новыми силами, она неустанно помогала Фелиции, для которой оставались загадкой неистощимая сила и любовь ее подопечной.

Начало пути. Намерение

Франческо стоял у реки, оголившись по пояс. Его крепко сложенное тело, немного истощенное в пути, привлекло внимание одного из пилигримов.

— Ты воин? — спросил он у молодого тамплиера.

Франческо уклончиво покачал головой и вошел в прохладные воды реки Иордан. Пилигримы последовали его примеру. Набирая воду в ладони, они омывали свои выжженные солнцем лица. Завершив обряд, Франческо развел огонь, вокруг которого дервиши развесили вымокшие после купания одежды. Думая об отце, он смотрел сквозь играющие лепестки пламени на шатер, стоящий у самой реки.

— Паломники из Сирии, богослов Умар, — тихо произнес Халиф, сидящий напротив Франческо.

— Мир вам, — раздался низкий и звучный голос со стороны шатра.

— Мир, — в один голос ответили дервиши.

— Идите к нам. Разделите с нами нашу трапезу, — прозвучал все тот же звучный голос.

Не долго думая, одев на себя еще влажные одежды, пилигримы, приняв приглашение, подошли к шатру.

— Мир вам, — с уважением произнес встречающий дервишей статный с благородными чертами лица сириец. — Еды на двоих всегда хватит на четверых, а еды на четверых всегда хватит на восьмерых, — процитировал он слова Пророка и рассадил гостей так, чтобы они были ближе к костру.

Поев, сирийцы и пилигримы воздали хвалу Господу за хлеб насущный и принялись обсуждать таинства, сокрытые в водах священного Иордана, а Франчеко думал о стране Богов, о реке, берущей свое начало из глубин вселенной. Каждому сидевшему у костра было что сказать. Франческо внимательно слушал мудрецов, но один из них вдруг обратился к нему с вопросом, разделяет ли он их мнение. Почтенно склонившись, Франческо произнес:

— Разве могу я что-либо добавить к той мудрости, которая открылась вам после многолетних поисков истины? Я лишь идущий на путь к знаниям, вся мудрость, которая сегодня пролилась из ваших уст, была впитана мной с согласием и благодарностью. Придет время, когда собранные по крупицам знания станут светом освещающим путь к Богу. Но сегодня у этого костра, мне бы хотелось молчать и внимать вашим словам.

Старшего из сирийцев слова Франческо очаровали. Улыбнувшись, он процитировал древнее изречение:

— Не старайся занять место получше, если оно по праву принадлежит тебе, ты непременно будешь на нем восседать.

Франческо учтиво поклонился старцу.

За разговорами о Вечном время пролетело незаметно. Начало светать, и у костра остались только молодой Латерано и суфий-богослов.

— Кто твои родители? — спросил Умар у Франческо.

Исполненное благородством сердце не позволило солгать, да и скрывать ему было нечего. Умар не представлял для него опасности. Добрый нрав богослова покорил Франческо, и тот рассказал, зачем прибыл в эти благословенные земли. Внимательно слушая его рассказ Умар, поглаживал свою посеребренную временем бороду, легко кивая, он выражал понимание. Когда Франческо закончил говорить, Умар сказал ему:

— Меня восхищает твое бесстрашие. Ты идешь по великому пути. А это значит, что ты из числа ищущих. Всякий ищущий — мой брат. Я отвезу тебя к могиле твоего благородного предка, а затем ты погостишь у меня. Я позволю тебе воспользоваться своей библиотекой, после чего благословенно провожу тебя с останками твоего благородного прадеда на родину.

Франческо был тронут предложением Умара и без лишних раздумий согласился отправиться в путь с новым другом. Утром следующего дня, попрощавшись с пилигримами, он отправился к месту, указанному на карте, которая передавалась в его семье из поколения в поколение. Спустя два дня пути, они были в нескольких верстах от Иерусалима. Чтобы не привлекать к себе внимания случайных попутчиков, было принято решение дождаться темноты. Не теряя времени, путники раскинули шатры. Умар достал сухие лепешки и овечий сыр.

— Знал бы ты, какой сыр и вино готовят у меня на родине! — похвастался Франческо.

— Я не пью вино. Наша религия запрещает человеку одурманивать себя, — ответил Умар.

— А разве философия суфиев, выходящая за рамки догм, не одурманивает? — спросил с улыбкой Франческо.

— Это не одурманивание, — с гордостью заявил Умар и продолжил, — пророк сказал, что неравны знающий и незнающий, а в священном Коране говорится: «Воистину это писание для обладающих разумом». Еще есть упоминание о том, что Всевышний всегда доволен своими рабами, рассуждающими о Нем. Господь, Сущий. Он Сущность, и личностный его аспект невозможно осознать не предаваясь рассуждениям.

— У Сущности нет личности, — возразил Франческо. — Ее природу невозможно постигнуть.

— Если тебе удобно рассматривать действительность с этого положения, пусть будет по-твоему. Природа Сущности проявляется в Личности.

— С этой точки зрения у Сущности есть Личность, как и у Личности есть Сущность, — согласился Франческо.

— Когда мы, суфии, говорим о создании, то подразумеваем совокупность всех элементов природы, как скрытых, так и проявленных. Создание подразумевает наличие Создателя. Процесс творения возможно осуществить, только обладая чувством, волей, мышлением, знанием. Четыре этих качества, определяющие личность, проявлены природой. Говоря о природе, я подразумеваю гармонично сосуществующие элементы, составляющие ее, что указывает на наличие разума, за пределами которого находится не проявленное состояние.

— По-твоему выходит, что Личность — это проявленное состояние Сущности? — спросил у Умара Франческо. Тот, ненадолго задумавшись, ответил:

— Сущность словно в зеркальном отражении проявилась в личности, для того чтобы взглянуть на себя ее глазами. Если ты будешь пребывать в раздумьях, то непременно придешь к заключению, из которого будет следовать, что именно Личность проявила Сущность, с целью отразить ее в Своей природе.

Умар поднял указательный палец к небу и добавил, поднимаясь на ноги:

— Пора. Начинает темнеть.

Войдя в шатер, он совершил вечернюю молитву, а затем вынес два мешка и положил их перед Франческо со словами:

— Сложишь в них останки своего благородного предка.

По дороге к отмеченному на карте месту они продолжили рассуждать. Тамплиер обратился к суфию:

— Не кажется ли тебе, что отношение к Творцу как к Личности ограничивает Его непостижимую природу?

— Считая, что Он не проявлен в личностном аспекте, ты как личность признаешь Его неполноценно проявленным, — не задумываясь произнес Умар, а затем остановился и указал на скалу, выделявшуюся темным пятном на фоне освященного луной неба. — Вон, то место. Дальше я не пойду. У нас не принято беспокоить мертвых, даже с такими благородными целями.

Умар передал факел, и дальше Франческо отправился один.

Обойдя скалу и найдя место обозначенное на карте символoм, он обнаружил выступ. Это был валун, закрывающий вход в пещеру. Нужно было копать под ним, чтобы он просел и открыл проход. Ковыряя ножом окаменелую глину, Франческо заметил, что валун немного опустился. Он отложил нож в сторону и принялся его раскачивать. Валун провалился в выкопанную яму, а перед Франческо открылась небольшая ниша. Взяв факел, он протиснулся в нее и увидел рыцаря, лежащего на каменной плите. Подойдя ближе, Франческо положил свою руку ему на плечо. В руках, сложенных на груди, рыцарь держал родовой меч. Франческо опустился перед ним на колени и обратился мыслями к своему отцу.

«Я сдержал свое обещание».

Умар ждал на том же месте. Услышав шаги, он принялся вглядываться в темноту, в которой едва виднелась приближающаяся фигура. В одной руке Франческо нес меч, в другой — щит с гербом рода на лицевой стороне. На спине у него висел мешок с останками прадеда.

— Спрячь, спрячь! — встревожено крикнул Умар. — Нас никто не трогает только потому, что мы невинные богословы.

Франческо оглянулся по сторонам и спрятал меч в складках одежды, прижав к себе щит. Позже он вспоминал испуг, отразившийся в ту минуту на лице Умара. Подтрунивая над стоим товарищем, Франческо таращил глаза и, изображая суфия, повторял: «Спрячь, спрячь!» чем вызывал бурю эмоций у всегда сдержанного друга.

Прибыв в Дамаск, каждый занялся своим делом. Умар был занят своей супругой, которая была на сносях, а его гость, меж тем постигал божественные науки. Вечерами, суфия навещали ученики из соседних городов. В бурных обсуждениях Франческо по крупицам собирал знания о Личности, проявляющей свою природу в сущности. Согретый добротой и гостеприимством Умара, он осознал, что именно благодаря своему благородному намерению, он, тамплиер Латерано, сможет вернуть на родину мощи прадеда для захоронения.

Шел второй месяц. Не желая злоупотреблять гостеприимством, Франческо сообщил Умару о том, что намерен покинуть Сирию и отправиться в Италию. В тот же день у Умара родился сын.

— Я назову его Хасаном. Так звали моего отца! — не сдерживая своей радости, заявил суфий.

Услышав радостную весть, Франческо протянул другу медальон.

— Это герб ордена, к которому я принадлежу. На обратной стороне — герб моего рода. Ты помог мне вернуть на родину останки моего предка, пусть этот медальон буде скреплять союз двух семей и свидетельствовать о твоей неоценимой помощи.

Обняв Умара на прощание, Франческо отправился в путь. В пути в одну из чудных ночей, когда он шел морем к берегам родной Италии ему приснился монастырь пресвятой Девы Марии, расположенный недалеко от его родного поместья. В монастырском саду Франческо увидел молодую монахиню. Деревья словно склонялись перед ней. Проснувшись, он пытался вспомнить ее лицо, но образ монахини ускользал от него в ярком свете. Отчетливо в памяти сохранилось только сияние, коим был охвачен ее лик. Оно согревало его неземным чувством. Решение было принято. Он должен посетить обитель по дороге домой.

Начало пути. Любовь.

Теплая сентябрьская ночь, расшитая серебром лунного света, придавала монастырскому саду нежное благоухание, завораживая таинством природы сердце Бэллы. Тени деревьев нежно ложились на луг, укрытый ковром опавших листьев. Она думала о Нем. Звездное небо казалось ей необычайно родным. Луна любовно улыбалась ей. Сердце девушки от радости билось все чаще. Весь мир словно дышал ее любовью. Бэлла остановилась в беседке, опутанной цветами дикой розы. Закрыв глаза, она сделала глубокий вздох. Пьянящий аромат осенней ночи разлился по всему ее телу тонкими струйками. Проникаясь магией чувств, она расслышала вдалеке взволновавшее ее пение птиц. Когда Бэлла открыла глаза, перед ней стоял юноша. Он смотрел на нее взглядом, выражавшим ту самую любовь, которой она жила. Тело юноши своим цветом напоминало предгрозовую тучу, Его черные шелковистые волосы мягко ложились на широкие плечи, завораживая Бэллу своей красотой. Смешанные чувства овладели ее душой. Протянув к Бэлле руку, он выдохнул на свою ладонь маленькую вселенную, зазвучавшую чудной мелодией и осветившей все вокруг. Вселенная спокойно лежала в его протянутой руке.

— Это дух мой, — сказал он и приказал ей, поднеся ладонь к ее устам: — Вдохни его.

Бэлла повиновалась и сделала глубокий вдох. Миллионами колокольчиков зазвенела вся ее плоть. Сладким чувством отзываясь на хоровой перезвон, что-то ярким светом вырвалось из самых глубин ее души, что-то незнакомое ей раньше. Бесчисленные звезды словно из самой глубины ночного неба вырвались вслед за светом и озарили пространство, образовав вокруг нее сияющий купол. Бэлла от изумления сделала еще один глубокий вдох — и образовавшаяся вокруг вселенная вошла в нее, ярким светом затмевая сознание девушки.

Придя в себя, она увидела настоятельницу, склонившуюся над ней.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила женщина.

— Что со мной произошло?

— Благородный господин нашел тебя лежащей без сознания у монастырских ворот. Я сообщу ему, что ты пришла в себя, — выходя из кельи, Фелиция строго наказала своей подопечной ни в коем случае не подниматься. Бэлла начала вспоминать, что с ней произошло. Сосредоточив свое внимание на внутренних ощущениях, она почувствовала новую жизнь внутри себя. Образ юноши вновь предстал перед ней. Погружаясь в новые ощущения, Бэлла уснула, а когда проснулась, чувствовала себя уже намного лучше. Вселенная, вырвавшаяся той ночью из глубин ее души, окутывала ее куполом, под которым царило умиротворение и всеобъемлющий покой. Чувство восторга, которое она скрывала от всех, посещало ее всякий раз, как в памяти возникал этот образ.

Спустя четыре месяца Бэлла заметила, насколько сильно вырос ее живот. Еще через два месяца широкое монашеское платье перестало скрывать ее тайну. Все вокруг обсуждали положение, в котором она находилась. Трудно было не замечать косые взгляды недружелюбно настроенных сестер. Девушки со злыми языками и сердцами обсуждали ее и говорили, что она предалась плотскому удовольствию той самой ночью, когда ее нашли без сознания. Слухи вызывали беспокойство у опекавшей Бэллу,Фелиции, но девушка все не решалась рассказать правду своей любимой настоятельнице.

— Я не грешна! — говорила она со слезами на глазах, когда Фелиция, качая головой, смотрела на нее сочувствующим взглядом. Когда с той самой ночи прошло восемь месяцев, совет старших сестер принял решение сообщить о случившимся в Ватикан. Папа распорядился запереть Бэллу в темной келье, а новорожденного по истечении срока кормления отдать в приют Ватикана. Даже покровительствующая Бэлле Фелиция, сохраняя к ней теплое чувство, не смогла препятствовать высшей инстанции. Единственное, что она смогла сделать для своей подопечной, так это собственноручно принять у нее роды.

Когда же это случилось, Фелиция была поражена: Бэлла действительно была невинна. Добившись аудиенции папы, Фелиция рассказала ему о чуде. Папа рассмеялся и счел рассказ заступничеством наставницы за свою подопечную. Не сумев повлиять на решение папы, Фелиция прибыла в монастырь и отправила Франческо письмо с подробным описанием произошедшего. Франческо откликнулся немедленно. Прибыв в монастырь, он настаивал на встрече с Бэллой, но совет старших сестер ему в ней отказал. Тогда Франческо стал настаивать на том, чтобы ему отдали ребенка, поскольку все считали его отцом новорожденного. Но и на эту просьбу он получил отказ.

— Такое не каждый день случается, — сказала Фелиция и добавила, что, возможно, папа сам пожелает взглянуть на малыша. Франческо снял с себя медальон и попросил надеть его на малыша. Страх овладел Фелицией, когда она узнала герб тамплиеров.

Спустя месяц, добровольно сняв с себя полномочия настоятельницы, Фелиция получила разрешение поселиться в темной келье с Бэллой. Вслед за Фелицией, сохраняя преданность своей наставнице, отправилась и ее помощница.

Малыш унаследовал имя своего тайного покровителя, Франческо. Окончив католическую школу, он получил сан священнослужителя и приход, одну их патриарших церквей Ватикана, Сан Джованни ин Латерано.

Возвращение. Благословение

Благодаря звуку небесных вибраций он ворвался в атмосферу. Тучи сгустились над лесом в предгорье Гималаев на севере Индии. Вобрав в себя силу энергии воды, собравшейся в тучах, он ударил молнией в гору. Пройдя через горную породу, объединив в себе силу пяти элементов и пройдя по прожилкам кварца, он оказался в пещере, в которой находилось тело, оставленное им триста шестьдесят лет назад. Электрическим разрядом молнии он проник в сердце. Став единым целым с плотью, он потоками жизненной силы начал разгонять кровь, застоявшуюся в венах. Сердце,, ударило раз, другой… Загустевшая кровь начала свое движение по всему телу. Он почувствовал, насколько сильно онемела вся его плоть. Рефлекторно легкие сделали первый вдох и сжались в спазме, затем еще один — снова спазм — и еще вдох… Кашель выгнал из легких все застои, обеспечив к ним приток крови. От первого позвонка до последнего пронеслась по телу энергия жизни, вызвав вибрацию в области межбровья. Вибрация в межбровье усилилась тонкой нитью, соединившись с темечком, откуда мощным потоком энергии потекла вниз и оживила биополе. Каждый вдох наполнял его плоть силой. Ощущение онемения прошло. Вытянув ноги и оставив положение лотоса, он встал. После долгого бездействия ему трудно было восстановить равновесие: собрав все силы, он сделал первый шаг. Ноги его подкосились. Едва удержавшись на них, он сделал следующий шаг. Луч солнца, пробравшийся в пещеру, лег на его лицо и ослепил отвыкшие от света глаза сквозь закрытые веки. Сосредоточив прану, он открыл глаза. Свет вместе с болью ворвался в мозг, оживив функции восприятия. Из глубины пещеры до его слуха доносились звуки капающей воды. Интуитивно он направился на этот звук. С каждым новым шагом звук усиливался.

Подойдя к источнику, он встал на колени.

Зачерпнув воду в ладони, омыв лицо и затем набрав воду в правую руку, он сделал глоток. Живительная прохлада скользнула по пищеводу. Набрав полные легкие воздуха, он принялся пить: глоток, выдох, глоток, выдох — и так он продолжал, пока его легкие не сжались до предела.

Сделав глубокий вдох, сосредоточив внимание на нижней части живота, он почувствовал, как заныла поясничная область, боль вызвала позыв и мочеиспускание; сидя на коленях, он помочился. Боль в мочетоке ослепительной вспышкой пронеслась в его мозге. Встав, он направился к выходу.

— Не выходи из пещеры, — услышал он знакомый голос. — Ты обезвожен. Насыть плоть водой, дай ей окрепнуть.

Послушавшись говорящего, он опустился на то же место, где просидело много лет его тело. Растягивая такт дыхания, он наблюдал за тем, как луч солнца, пробиравшийся в пещеру, утратил яркость и вскоре исчез, затем вновь пробился сквозь мрак и набрал былую яркость. Сохраняя равновесие, он продолжал дышать, выравнивая такт.

— Тысячи двести тактов за сутки. Ты в норме, — услышал он вновь тот же голос. — Попробуй воспроизвести звук.

Сконцентрировав волю, он выдохнул из груди: «АОУМ!» Затем, набрав полные легкие воздуха, повторил то же самое, но уже протяжнее. Забытым чувством ожила вся психорефлексия. Части тела стали послушными. Слух обострился: он различил чьи-то шаги, приближавшиеся к входу в пещеру.

«Старец… хранитель, — мелькнула в его сознании мысль. — В это время он приходит для того, чтобы читать мантры».

Светильник озарил всю пещеру. Хранитель подошел к телу, сел напротив, скрестив ноги, и принялся читать «Победившую смерть». Произнося последний слог, служитель начал заикаться. Ожившее тело склонилось над ним, проложив свой указательный палец к его устам. Холодный ужас наполнил грудь старца. Тело назвало служителя по имени, тем самым успокоив его.

— Принеси мне фруктов и меда, — обратилось оно к старцу. Служитель встал и покорно отправился к выходу из пещеры.

Прислушиваясь к удаляющимся шагам служителя, он произнес:

— Со Хам.

Кисть левой руки собралась в кулак. Он поднес руку к лицу и, принялся рассматривать перстень надетый поверх перчатки на безымянный палец. В его памяти вспыхнули образы: отец Франческо, Мария, а вслед за ними потянулась вся цепочка событий, в которой ярко проявилось посещение обители семи риши.

— Ориентиром, указавшим на место рождения Марии, были часы, сделанные из сплава, созданного Франческо. Они магнитом притянули ее. Воплотившись, Мария приняла его в свое чрево. Все прошло успешно. Произнес все то же знакомый голос.

Сосредоточившись, он произвел свои подсчеты.

— Триста шестьдесят лет прошло на земле.

— Меньше часа прошло в обители семи риши.

— Более трех с половиной тысячи лет в низших пределах вселенной, — добавил Джинн.

Раздались приближающиеся шаги. Огонек светильника скользил по рельефу стен. Подойдя к телу, служитель поставил перед ним корзину с фруктами и кувшин с медом. Почтительно склонившись и не поднимая головы, старец повернулся к выходу лицом и робко удалился.

— Понадобится несколько лет, чтобы ты собрал всех обитателей Вайкунтх, пришедших с тобой на землю. Я приобрел остров за время твоего отсутствия. Там, на острове, мы создадим Ашрам, в котором, приобретя земное сознание, Криштоши переродится вновь.

Операция глупости

Даже малые дети знают, что в мире всегда есть те, кого можно надуть. Для многих надувательство становится смыслом жизни, который они передают в наследство своим детям, а те, как правило, своим детям. Так образуются целые касты надувателей, которые тщательно следят за поведением надутых, чтобы вовремя втоптать в грязь осененного тщеславием осознавшего свое положение надутого, пытающегося дерзко вернуть утраченное. Вне всякого сомнения, приходит время, когда он приобретает массу поклонников, жаждущих чего-то свежего, щедро поощряющих своего нового факира. Толпы поклонников делятся на две части: на тех, кто устал от себя и их мятежные души, нуждаются в ярком зрелище, и на тех, кто пришел оценить мастерство иллюзиониста и при этом с важным видом заявить, что все это уже видел, или, скрывая свое восхищение небрежно заявить о примитивности представления. просто. Конечно, как все это просто посетить зрелище за чужой счет.

В тот день рынок был переполнен людьми. Солнце стояло в зените. Под навесами торговых рядов, где в большинстве своем сидели женщины, можно было скрыться от безжалостно палящего солнца. Каждый на тот час занял выгодную для себя позицию,торгующие против покупателей и наоборот.

У входа на рынок рукоплескала толпа, в центре которой стоял мужчина. Толпа требовала повторить главный номер. Желающие посмотреть на волшебные руки кудесника стекались со всех сторон рынка, неся с собой стулья, ящики, все, на что можно было забраться повыше. Заняв место поудобнее, многие забывали о зрелище, изучая стоящего рядом, но как только они замечали, что сами стали объектом внимания, то невидящим взглядом смотрели на сцену, непрестанно думая о своей поношенной одежде.

Большинство лиц было охвачено восторгом. Лишь одно выделялось среди них: оно казалось неживым, несмотря на то, что губы его были растянуты в улыбке. Из сотни собравшихся зевак едва ли не каждый второй обсуждал перстень на руке у незнакомого кудесника, почему-то надетый на палец поверх перчатки. В толпе слышался чей-то шепот: «Все дело в перстне — он магический!»

Номер за номером артисты собирали щедрую дань со зрителей. Их выступление подходило к концу. Очевидно знавший об этом мальчуган, стоявший неподалеку от места представления, направился к веселившимся неподалеку сверстникам. Они внимательно слушали какого-то рассказчика. Подойдя к нему, мальчуган похлопал его по плечу и кивнул в сторону толпы зивак.

— Все помнят? Ищем часы, — обратился он к мальчишкам.

Через несколько минут дети, такие домашние и воспитанные, как показалось бы на первый взгляд, мелькали среди восторженно ликующей толпы горожан, разинувших рты, как больной на приеме у врача. А дети меж тем будто бы помогали невидимому лекарю, шаря по карманам «пациентов» излечивая их от самого вредного и опасного заболевания — глупости.

Объявив о конце представления, маг принялся собирать свои вещи. В толпе, которая только что ликовала, послышались ругательства в адрес негодяя, лишившего их, тощих кошельков.

И кто здесь виноват? Заявивший о наивности зрелища или пытающийся обвинить в краже соседа? И разве не счастлив тот, кто посетил зрелище за чужой счет.

Встреча двух неаполитанских мастифов

Всю свою жизнь он прожил как актер, сам того не понимая. Импровизировал в такт своим слабостям. Считал себя героем времени, находя оправдание своим скверным поступкам. Он старался всерьез не задумываться о содеянном. Доверившись течению времени, преодолевая препятствия, он зачастую собирал их головой. Общество относилось к ниму со снисхождением, находя, содеянное им не заслуживающим внимания, в и без того сложное время. Безнаказанность, отсутствие всякого порицания давали ему повод воображать себя власть имущей особой, хоть он к этому сословию никак не принадлежал.

Щегольски одевшись, он любил прогуливаться по людным улицам города, проходя через рынок, где крайне редко что-либо покупал, но с огромным удовольствием хвастался перед зеваками часами, доставшимися ему от прадеда-часовщика.

Большим пальцем он открывал крышку часов, под которой на белом циферблате золотом римских цифр, были разбиты на сутки. Затем с важным видом закрывал крышку, клал часы в карман и направлялся по маршруту, который уже много лет не менял.

Любимым его занятием было созерцание мира со своего балкона. Шум улицы въелся в его сознание, став его частью. Ночью сквозь стену можно было слышать, как соседка в порыве ревности бранит своего мужа. У кого-то играла музыка, работал телевизор, изредка доносились до его слуха голоса прохожих. Настенные часы отсчитывали такт симфонии жизни.

Тишины он боялся больше всего на свете. И даже если просыпался под утро, когда город еще только собирал силы для нового переполоха, он тут же, бормоча себе под нос, принимался мерить комнату шагами. Прогулка по двадцати квадратным метрам продолжалась до тех пор, пока он не начинал чувствовать усталость. Затем, не переставая болтать, он залезал под одеяло, подбирал его под себя и успокоившись, прислушивался к своему сердцебиению, отсчитывавшему минуты его молчания.

На смену ночи приходило утро, словно рождение, дающее новые надежды. Город просыпался, обагренный первыми лучами солнца.

— Музыка. Я слышу музыку своего молчания, уносящую меня в запредельную даль, — говорил, пробуждаясь ото сна, наш герой. — Вернусь ли я в тот мир, в котором жил? Нет, нет. Время бежит без оглядки. Вернуться можно лишь в воспоминании. А повторяя лишь повторяешь, не живя прожитым мгновением.

Встав с кровати, он подошел к окну.

— Как же все-таки безупречно работает механизм времени! День, ночь, день, ночь. Словно тиканье часиков. День, ночь. Да, не густо. Это весь рацион моей жизни. Как мало мне было нужно. Я был подобен насекомому, безжалостно съедавшему красоту мира. О, красота! Своим прикосновением ты возвышаешь. Горько осознавать, что ты доступна лишь сознанию человека, обманутого тобой. Но кто из нас не обманывал самого себя и прощал себе ложь и не прощал ее по отношению к себе со стороны окружающих. А ты вечна, безупречна. Я прощаю тебе… Надо срочно выйти к морю. Возможно, оно явит мне нечто прекрасное, подобное сегодняшнему утру, позволившее мне осознать себя частью тишины. Мысли в сторону, лишь благодарность языком моих эмоций. Мои полы скрипят невыносимо! Раньше я этого не замечал. Дверь. Я захлопнул ее с грохотом. Неужели я и раньше так поступал? Моя обувь… Каждый шаг подобен удару колокола! Вернуться немедленно. Нет! Надо скорее выбраться из этого мрачного парадного… Опоздал. Двор уже начал просыпаться. Скорее к морю!..

Окрыленный мыслью, наш герой отдалялся от своего дома, который внешне напоминал осунувшегося старика, измазанного гримом разноцветных рам.

Ветер старательно сгонял тучи в огромный купол, нависший над городом, завывал в опустевших после праздника улицах: о вчерашних торжествах напоминали только красочные витрины магазинов. Разбросанный повсюду мусор, который еще не успели убрать после народных гуляний, разлетался все дальше с каждым порывом ветра.

Дома были старые и почти все насчитывали не больше четырех этажей, причем первые занимали магазины, кофейни, салоны. Проще говоря, центр города напоминал туловище спящего паука, только улицы тянулись от него не длинными лапками, а извилистыми трещинами как в сухой, безжизненной глине, а люди сновали в этих разломах, как торопливые насекомые. Над городом нависло ожидание, но при этом не чувствовалось напряжения. Напротив, вокруг не было абсолютно никого. Было бы очень кстати, если бы сейчас по улице прошел бы какой-нибудь случайный прохожий, борющийся с порывами ветра, чтобы своим присутствием напомнить, что жизнь продолжается.

Начинало накрапывать. Ветер в такт стуку каблуков барабанил каплями дождя по окнам и крышам домов. Наш герой подошел к морю, миновав набережный парк, в котором еще резвились, пробиваясь сквозь тучи, лучи утреннего солнца. Почувствовав свежее дыхание моря, он остановился.

Приводя свой внешний вид в порядок и окидывая взглядом широкую полосу пляжа, он, произнес:

— Никого нет, — а затем уверено зашагал по оседавшему под ногами песку. — Я одинок. Одиночество — это мое естественное состояние, но это же ненормально. Да и кто сказал, что одиночество — это не норма? Как утомила меня эта оценка норм естественного состояния узким кругом людей, живущих по шаблону. И кто сказал, что я одинок в своем одиночестве?

Его внимание привлек человек, копавшийся в песке.

— Разве он не одинок? Иначе что заставило бы его общаться с собакой? Что он делает? Разбрасывает песок в разные стороны. Наверное, он ищет потерянное кем-либо добро, которое он потом обменяет на жалкие средства к существованию. Нет-нет. Он не ищет чью-либо пропажу, иначе зачем он заваливает образованные им песочные фигуры камнями? Возможно, он сумасшедший. Но не в сумасшествии ли проявляется гений, выраженный всем колоритом чувств? Определенно. Он занят творчеством. Надо попытаться с ним заговорить и разом развеять все догадки.

— Доброе утро. Прошу простить мое любопытство, но чем вы так страстно увлечены? — озадаченно разглядывая песочные фигуры, обратился к незнакомцу наш герой.

— Не могли бы вы отойти в сторону? Я ускоряю безграничное движение форм в бесконечности пространства и времени.

— Для чего вы это делаете?

— А для чего вы живете, впутываясь в неблагоприятные для вас обстоятельства, а затем, пытаясь выпутаться из них, копошитесь в своей жизни? Какая у вас цель?

— Их много, и они все разные, но я не достигну ни одной из них, если не преодолею ряд препятствий на пути.

— Ваша цель — это ваши препятствия: преодолевая их, вы не преодолеваете себя. В жизни и без вашего вмешательства происходят процессы, движения форм и обстоятельств, я так же как и вы, не увижу в окружающей меня действительности той формы, которую хочу показать небу. Это моя цель, и я тоже ускоряю процесс движения в безграничном пространстве.

Произнеся последнее, незнакомец повернулся спиной. Не сказав больше ни слова, он побрел в сторону парка. Собака подошла на секунду, ткнулась мокрым носом в руку нашему герою и виляя хвостом, поспешила за незнакомцем.

Накрапывал дождь. Достав из кармана часы, наш герой удивленно заметил, что они остановились и тихо произнес — часы перестали мерить мою жизнь интервалом между;тик; и;так;». Стук его каблуков и барабанная дробь дождя, задавали темп ускоряя торопливый шаг. Он весь промок. Ноги сами понесли его к первому попавшему дому. Открыв дверь, он вошел в парадную. Свет ослепил его. Чья-то огромная рука, словно тиски, сдавила горло.

— Не бойся. Я не убью тебя, если ты не станешь звать на помощь, — сказал ее обладатель. Затем он достал из его кармана часы, усадил его на пол, привязал к перилам и вставил в рот кляп. По силуэту было видно, что обладатель железной руки невероятно огромен. Закрыв своей спиной весь дверной проем, он вышел, хлопнув дверью.

— Какое же я ничтожество! — переживал наш герой. — Почему я не сопротивлялся?!

Укоряя себя таким образом, он просидел в крайне неудобном положении до тех пор, пока не начало темнеть.

Человек в бутылке

На скамейке возле клумбы, на которой когда-то росли цветы, сидел человек. Рядом с ним лежала собака — ее глаза были полны печали. По крайней мере, так казалось, сидящему рядом. Ускоряя безграничное движение форм в бесконечности пространства и времени, он заблудился. Собака разглядывала человека. Капли дождя оставляли кляксы на пыльном асфальте. Человек встал и отправился искать себе убежище, оставив позади собаку, которая не шелохнулась.

У входа в парк стояла кабинка с таксофоном. Казалось, лучшего укрытия поблизости не найти. Дождь шел все сильнее.

Открыв дверь, он вошел в телефонную кабинку, по-собачьи отряхиваясь от дождевых капель. На улице лило как из ведра. Вода пробиралась в будку через щели, барабаня в такт дождю. Найдя сухое место на полу, он расстелил на нем газету и присел. Тонкие струйки стекали по стеклу, размывая медленно ползущие капли. Дождь, бьющий по крыше, и завывание ветра некоторое время не давали ему сосредоточиться.

Шум. Именно шум мешает сосредоточиться при создании песчаных фигур, подумал он. И этот незнакомец со своими вопросами. «Объясните, для чего вам это нужно?» Как можно не замечать, что все сущее на земле зеркально отражено в небе! Каждая форма определяет общее состояние мысли всего человечества. Мне нужно было всего лишь вывести камень из песчаного лабиринта времени — и тогда дождя бы не было. Не пришлось бы прятаться в этой конуре. Ох уж эти люди, со своими сложными взаимоотношениями, недоступными моему скудному умишке! Они заполняют внутреннюю пустоту лабиринтов моей души своим шумом, а я как бутылка, в которую задувает ветер, рассказывая мне о моей тоске.

Вздохнув в отчаянии, он продолжал прислушиваться к барабанной дроби дождя. Ветер пробирался в маленькое пространство кабинки, холодя промокшие части тела. Прислушиваясь к своему молчанию, он погрузился в сон.

Когда он проснулся, его одежда была мокрой. Казалось, все тело поражено чесоткой. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит в воде. Мужчина тут же встал и протянул руку к двери, но ее не оказалось на месте. Окружавшее его пространство изменилось: он стоял в бутылке, в которой завывал ледяной ветер.

— Ну да, это мне снится, — подумал он. Стащив с себя одежду и выжав ее,он попытался снова одеться, но одежда была невыносимо холодна. Им овладел страх. Надо было одеться во что бы ни стало. «Вдруг кто-нибудь пройдет мимо и застанет меня обнаженным? — подумал он и тут же успокоил себя: — Ах да. Я же во сне. Проснусь, и все встанет на свои места».

Вода меж тем подступала к щиколоткам. Упершись ногами в стенки бутылки, он принялся карабкаться наверх, но когда был уже у горлышка, понял, что слишком широк в плечах. Держась за его края, он наблюдал за тем, как вода подступала к его ногам. Руки начали неметь. Держаться не было сил. Скользя по мокрым стенкам, он с плеском окунулся в воду.

Я уже где-то это видел, мелькнуло у него в голове. Муха, попавшая в бутылку с пивом! Она так же, как и я, шевелила своими конечностями. Он истерически рассмеялся своей догадке и тут же начал захлебываться. Сейчас утону, промелькнуло в его голове и продолжая смеяться,он проснулся. Окружающее приняло прежние очертания. Он лежал на полу телефонной кабинки. Деревья казались невероятно красивыми. Небо было розовым. Ветер, разогнав тучи, стих. Под скамейкой, на которой он сидел, пока дождь не загнал его в эту зловещую кабинку, лежала собака, которая, увидев его, завиляла хвостом.

С облегчением вздохнув, он отправился искать ночлег.

Встреча двух неаполитанских мастифов

«Надо что-то предпринять», — думал наш герой, сидевший на холодном полу и все еще привязанный к перилам. С улицы доносился звук приближающихся шагов. Чтобы привлечь к себе внимание прохожего, он промычал что-то сквозь кляп во рту. Дверь тут же распахнулась, за ней уже были сумерки. Он закричал еще громче, топая связанными ногами. В дверном проеме показалась фигура человека.

— Кто здесь? — спросил незнакомец.

— У-у-у!.. — только и мог выдавить он.

— Что с вами? Как вас угораздило? — сочувственно спросил человек, развязывая пленника.

— Я полдня здесь так сижу. С того самого часа, как мы расстались с вами, — со слезами радости говорил он, крепко обнимая своего спасителя. — Как же мне отблагодарить вас?

— Что вы? — смущенно обронил незнакомец и так же смущенно добавил: — Я просто искал место для ночлега.

— Вам негде жить? Я вас никуда не отпущу! — заявил наш герой. — Мы сейчас же отправимся ко мне домой, где согреемся и что-нибудь перекусим.

Они шли, украдкой разглядывая друг друга. Наш герой был вне себя от радости, и незнакомец все не мог решить — радоваться ли тому, что его ждут ужин, теплая постель, или ради собственной свободы отказаться от этого предложения. Возможно, он и отказался бы, если бы наш герой не отвлекал его вопросами.

— А почему у вас нет жилья?

— Это долгая история.

— И все же.

— Вы, конечно, посмеетесь надо мной, сочтя ненормальным. Но уверяю вас, это они во всем виноваты.

— Кто «они»?

— Это было давно. Меня воспитывала моя прабабушка. Я с самых пеленок рос под ее присмотром, не подозревая, что меня «ваяют», что мне придают необходимую форму, чтобы однажды сказать: «Это мы сделали его таким».

— Каким?

— Выросшим в рамках воспитания, таким, каким меня всегда хотели видеть.

— Кто они? Я вас не понимаю, — недоумевая вновь спросил наш герой.

— Они не задумывались, — повысив тон, продолжал незнакомец, — хочу ли я иметь эту форму, они только и думали о том, как бы подороже меня продать. Не задумывались, хочу ли я быть проданным. Они хотели, чтобы я, так сказать, занял достойное место в обществе. В десять лет я осиротел: умерла моя прабабушка. Мои родители, уже неисправимые уроды, начали тянуть меня за собой на сцену, где я, по их мнению, должен был заработать семье более высокое положение в обществе таких же, как они сами. Наверное, все так и произошло бы. Спас меня случай, который перевернул всю мою жизнь. В детстве у меня был приятель, который все свое время проводил на улице. Спал где придется. Ел то, что удастся украсть. Эдакий жизнерадостный остряк. Мне было двенадцать лет, когда я в первый раз не пришел ночевать домой. Это была удивительная ночь свободы. Мой приятель предложил мне обокрасть ларек. Мы перенесли все съестное из этой торговой лавки на чердак заброшенного дома и поделили деньги, которые тоже стали нашей добычей. Утром я испытал истинное торжество духа. Мы тратили деньги, катаясь на каруселях. Смотрели кино в кинотеатре. Вечером нас поймали. Моего приятеля отправили в специальную школу для трудных подростков. Позже я узнал, что он родился в такой же семье уродов, что и я. Сейчас я понимаю, что его от природы свободная душа взбунтовалась, когда его попытались вогнать в рамки. Именно поэтому он убегал от своей семьи и прятался на чердаке.

Задумайтесь. Мы приходим в этот мир свободными, чистыми, любящими жизнь такой, какая она есть. Будучи ребенком, вы стоите перед взрослым обнаженный и не испытываете чувства стыда. Повзрослев, вы стыдитесь самого себя и прячетесь в ракушку, как моллюск. В детстве у нас нет стремления сделать кому-либо больно или обманным путем заполучить заинтересовавший предмет. Ребенок просто протягивает руку и говорит: «Дай». У него нет желания стать собственником предмета. Все, что ему нужно, это удовлетворить свое любопытство. Затем он бросает его как объект, не интересующий его более. Так будет продолжаться пока вы не устанете подавать ему предметы. Главное, чтобы между предметами не было сходства. Это чувство любопытства вызвано любовью к жизни и ее неповторимым узорам, меняющимся как калейдоскоп и наполняющим нас новыми эмоциями. Вся наша жизнь — это эмоциональное насыщение.

Рождаясь, человек начинает свой путь по жизни с удовлетворения любопытства и постепенно только наращивает темп. Общество буквально впихивает его в свое эмоциональное пространство, сжимает при помощи всевозможных условностей, например, что ему можно, а что — нельзя. Набирающий обороты процесс познания вынужден подстраиваться под общественное сознание. Общество терпеливо воспитывает его, избавляется от его стремлений, делая его максимально выгодным для себя. Затем оно примеряет на него какую-либо модель поведения. И вот он — долгожданный момент. Дрессировка окончена. Человек становится тем, кем общество всегда хотело его видеть. Какой цинизм! Общество, не приемлющее насилие, по крайней мере, представляющее себя именно таким, демонстрирует насилие в изящной форме. А вас разве не так воспитывали? — резко остановившись, спросил незнакомец.

— Я не задумывался над этим всерьез, хотя ваш рассказ заставил меня провести немало параллелей с моим детством, — ответил тот. — А что случилось с вашими родителями?

— Мне было шестнадцать. Мои родители решили переехать в другой город, отцу предложили должность повыше. Это обстоятельство окончательно изменило мою жизнь. Я всячески противился тому, чтобы идти по стопам моего отца, продолжал сбегать из дома. Затем произошла трагедия. Моя мать приняла смертельную дозу снотворного. Я тяжело перенес ее смерть. Спустя год после этого меня поместили в клинику для душевнобольных. Отец отказался от меня.

— Почему ваша мать покончила с собой? — Спросил наш герой с сочувствием.

— Живя с отцом, она любила другого, но отца бросить не могла. Воспитание не позволяло ей этого. Ну а потом я сбежал из клиники и приехал в родной моему сердцу город, где наконец почувствовал себя счастливым, изменяя безграничное движение форм в бесконечности пространства и времени.

— Знаете… Оставайтесь жить у меня. Вот вам ключи от моей квартиры… Да где же они? — задумался наш герой, хлопая себя по карманам, узнав в незнакомце друга своего детства, с которым судьба однажды развела его.

Возвращение

Операция глупости

Ночь. Вокзал был самым оживленным местом в городе. Люди здесь, как всем известно, ждут либо своего поезда, либо часа, в который начнет работать городской транспорт. В любом случае на вокзале всегда царит атмосфера ожидания, которая питает своей энергией людей, нашедших приют в этой измученной толпе, бездомных.

Небольшим оазисом в этой изнуряющей атмосфере было привокзальное кафе. Сюда редко заходили посетители, а всякий вошедший сразу же становился объектом внимания собеседников, сидевших за столиком; один из них торопливо ел жаркое, запивая его томатным соком. На столе лежала газета «Городские новости» с крупным заголовком «Неизвестный пожертвовал внушительную сумму детскому приюту».

— Прошу прощения, как вас зовут? — проговорил посетитель с набитым ртом, не отрываясь от еды.

— Виктор, — представился сидящий напротив, поднося чашку кофе к губам. — Вы торопливо едите. Спешите? Спрсил Виктор.

— Нет, — ответил его собеседник. — Я вообще никогда никуда не спешу. Моя жизнь достаточно размеренна.

— Это все объясняет.

— Что именно? — удивленно спросил собеседник Виктора.

— Вы торопливо едите, а значит, медленно живете.

— Объясните.

— В вашей жизни мало событий, — начал Виктор. — Вы стараетесь оградить себя от ее ярких проявлений, которые стоит смаковать полноценно, вкушая как пищу души. Торопливо вкушая пищу, вы не чувствуете ее вкуса, торопитесь жить, насыщаясь яркими событиями. Сама жизнь нечто иное, как эмоциональное насыщение, а ваша трапеза — незаменимая составляющая общего процесса. Гармонично сочетая эмоции, полученные во время приема пищи с эмоциями, которыми мы насыщаемся в калейдоскопе событий, мы придаем нашей жизни осмысленность.

— Логично, — заметил собеседник Виктора.

— Всякий закон жизни логичен.

— А как же быть с действиями, которые не поддаются логике? — с улыбкой спросил собеседник Виктора. — Однажды я совершил нечестный поступок. Возвращаясь домой из командировки, я ехал в купе с женщиной. Образ ее преследует меня по сей день. Она была обворожительна. Поначалу мы приятно проводили время, рассуждая о жизни и лишь случайно соприкасаясь руками. Я предложил выпить — она согласилась. Осмелев после этого, я решился и поцеловал ее. Она ответила мне взаимностью. Всю ночь мы предавались любви, пока не утомились в жарких объятиях друг друга. Затем, немного перекусив, мы уснули. Разбудил нас стук в дверь в купе. Проводник сообщил, что до ее станции осталось пятнадцать минут. Второпях мы собрали ее вещи. Я помог ей вынести багаж, проводил ее до такси, вернулся в купе и обнаружил там оставленную ею впопыхах сумку. Любопытство раздирало меня изнутри — я открыл сумочку и обомлел. В ней лежали деньги и золотые украшения. Совесть мне говорила, что еще не поздно вернуть ей пропажу. Но мой другой внутренний голос, ранее не знакомый мне, говорил, что это мой шанс. Я не мог его ослушаться. Пришлось смириться. Да, я осознавал всю низость своего поступка и многое отдал бы за то, чтобы все вернуть. Уверяю вас, подобное не в моих привычках и противоречит моей морали.

— Вы совершили этот поступок не осознано, только потому, что не были готовы к яркому событию, вскружившему вашу голову. Это последствия вашего размеренного образа жизни. У всего происходящего в жизни есть причина, порождающая следствие. Ваша встреча была предопределена, а поступок стал судьбоносным. Вы говорили, что предавались любви. Вы уверены в этом? Может быть, вы путаете великое чувство любви с плотским удовольствием?

Немного помедлив, собеседник Виктора ответил:

— Я уверен в том, что это была любовь.

Виктор отпил остывший кофе и продолжил:

— Ну, тогда ждите. Скоро любовь вернется в вашу жизнь. Вы увидите, насколько она чудотворна. Светом своим, озаряя все сущее, она проявляет скрытое в лабиринтах судьбы, подчиняя себе непокорных, гордых, сильных и слабых. Всех, кого она одарила своей милостью. Ваш день рождения станет возобновлением новой и чистой любви, которая изменит и благословит вашу жизнь.

Слушая Виктора, его собеседник провожал взглядом проходящих за окном людей, волокущих за собой свои чемоданы, бродяг, просящих милостыню. Их разговор прервал приблизившийся к Виктору мальчишка. За его спиной прятался еще один. Они веселились, вспоминая представление на рынке. К мальчишкам подошел верзила, обративший на себя внимание не только стоящего за барной стойкой бармена, но и прохожих за окном.

— Багаж погружен, — обратился он к Виктору. Тот встал, подозвал бармена, рассчитался и обратился к собеседнику: — Алекс, помните то, что я вам сказал.

Удивленно взглянув на Виктора, Алекс обратил внимание на его левую руку: поверх перчатки на его безымянном пальце сияло кольцо.

— Откуда вы знаете мое имя? — спросил Алекс.

Виктор, улыбнувшись, направился к выходу. Алекс поспешил за ним. Первыми шли дети, они буквально облепили верзилу, повиснув на его руках. У входа в бар их встретил бродяга в лохмотьях с руками черными как смоль. Забившаяся под ногти грязь контуром обводила розавые кончики его пальцев, в которых был зажат окурок. Вежливо спросив огоньку и не получив ответа, он собрался уходить, но столкнулся с Виктором. Виктор бросил небрежный взгляд на бродягу и продолжил свой путь. Алекс следовал за ним.

Остановившись на перроне, Виктор пожал на прощание руку Алекса и вошел в вагон. Алекс уже распрощался со всей командой, когда за его спиной вдруг вырос бродяга.

— Вы уронили, когда выходили из ресторана, — сказал тот, протягивая ему бумажник.

Алекс, тронутый поступком бродяги, отказался забрать у него потерю.

Возвращение Последнее Посвящение.

— Время пришло, — обратился Джинн к Виктору. — Мария и Франческо встретились. Петр сделал свое дело.

— Любовь сделала свое дело, — поправил Виктор и протянул ему часы.

— В этих часах вместо рубинов застывшая кровь матери-природы, — сказал Джинн, приняв у Виктора часы. — С их помощью ты откроешь книгу древних и получишь свое последнее посвящение. В высшей обители ты был частью Его. Твое желание получить индивидуальность обрекло тебя на падение. Увидь же Его таким, какой Он есть. Это великая награда, — договорив, Джинн оставил Виктора, который в сердце своем ждал лишь одной встречи.

Прибыв в Катманду, Виктор и Джинн расположились в гостинице и отправились гулять по городу. Непал славился своими ступами, расположенными по определенному принципу: когда человек оказывался поблизости от каждой из них, в его душе рождалось благородное намерение. Особое внимание местные жители отводили ступам приводя к ним детей, чтобы они росли добрыми, глядя в эти загадочные глаза Тибета. Предание гласило, что эти ступы построил Будда, придя из Города Богов.

Дойдя до ступы, носящей название Сваямбунатх, Виктор услышал чудную мелодию. Оглянувшись, он увидел мальчишку лет двенадцати. Мальчик сидел на каменной ступени и, закрыв глаза, играл на свирели. Виктор подошел к нему, присел рядом и выразил свое восхищение его игрой. Мелодия показалась ему до боли знакомой и тронула его душу.

— Он — последний из числа прибывших с тобой на землю обитателей Вайкунтх, — сказал ему Джинн.

— Маричи, — словно представляя мальчишку, произнес Виктор и посмотрел на Джинна. Сопровождавший Виктора и Джинна представитель рода хранителей книги древних принялся объяснять появление мальчишки в Катманду. Его появление — милость богов. Однажды ночью люди услышали чудесную мелодию. Собравшись вокруг мальчика, местные жители были удивлены сиянием его плоти. Поначалу они приносили ему подношения, но он ничего не ел и не пил: непрерывная мелодия лилась из его свирели, а все подношения съедали обезьяны.

— Я безгранично благодарен тебе, мой дорогой учитель, за то, что ты сопровождаешь меня. Я хорошо помню, как ты обещал мне это в высшей обители, — склонившись перед мальчишкой, произнес Виктор.

Утром следующего дня Виктор и Джинн стояли у пагоды, находящейся у входа в пещеру. Пагода напоминала китайский замок из двух ярусов: по периметру в стенах пагоды находились ниши, в которых были расположены крутящиеся цилиндры — ровно сто восемь колес жизни и смерти. Здание пагоды имело квадратную форму и было небольшим. Изнутри храм был уставлен фигурками, олицетворявшими стихийные проявления сущности. Стены были украшены завораживающим орнаментом.

Возле пагоды Виктора встретил священник, являвшийся представителем рода хранителей книги древних. Хранителя сопровождали два помощника — мужчина и женщина в летах. Виктору подали одежду, в которой он должен был пройти необходимый для посещения пещеры ритуал.

Первой шла женщина, за ней — священник,за священником другой помощник, а замыкал цепочку Виктор. Обойдя пагоду и раскрутив цилиндры правой рукой, они вошли в пещеру и остановились. Священник воззвал к высшей силе, затем они в той же последовательности вышли из пещеры, еще раз обошли пагоду, раскрутили цилиндры касанием правой руки и вернулись к пещере. Вход в нее был небольшим. Священник остановился у второй двери. Читая мантру, он открыл ее ключом, и все вслед за ним вошли в небольшую комнату. Вдоль правой стену находилась каменная тумба: сев на нее, священник, его помощники и Виктор погрузились в медитацию, после чего женщинаи помошник, покинули комнату. Священник двинулся к двери, ведущей в подземелье и точно так же,открыл ее ключом. Виктор нес светильник. Спускаясь вниз, священник не прекращал читать мантры. Отперев следующие четыре двери, они оказались в огромном зале. Пол в нем был выложен вытесанными из камня плитами. У дальней стены между двумя статуями находилась дверь. Священник, стоя к Виктору спиной, поднял левую руку и дал ему знак, чтобы тот не приближался, а сам подошел к двери. Не переставая читать мантру, он открыл ее и взглядом позвал Виктора за собой. Войдя в следующий зал, они предстали перед йогином, сидевшим в позе лотоса. Он был огромен. Его лик выражал блаженное состояние. Виктор, уже имевший практику единения с сверхсознанием, мгновенно вошел с йогином в контакт и выразил ему свое почтение. Перед йогином лежала книга, на обложке которой был изображен крест жизни. Переплет книги был золотым.

Достав из кисета окаменелую кровь матери-природы, Виктор вложил ее в насечки на обложке, которые каймой очерчивали крест жизни, после чего, он положил на крест свою левую руку, окольцованную звездой пилигрима. Через мгновение он почувствовал, как по его телу пробежал первый электрический разряд. Яркий свет ослепил священника. Виктор с книгой оказался под световым куполом. Священник смотрел на происходящее и не мог произнести ни слова. Его глаза наполнились слезами, ком подступил к горлу, чувство трансцендентного экстаза объяло всю плоть. Находясь под световым куполом, Виктор чувствовал целостность со всем мирозданием. Перед ним открылась вся хроника сотворения мира. Он словно принимал участие в его создании. Сущность говорила: «Я — мысль, а ты — мое материальное воплощение». На уровне полярности, связующей атомы строения тела, изменилась частота его вибрации. Пройдя через время, представшее перед его глазами единой массой, он вошел в хитрые сплетения обстоятельств и оказался в сфере, залитой чудным светом. Из светлой сферы он пал во мрак, где услышал звуки свирели, доносившиеся из сферы высшей, куда он устремился вслед за огнем, разделявшим пространство, преодолев которое он вновь достиг залитого чудным светом сияния Божественного глагола, содержащего в себе прообразы всех живых существ. Звездное небо окружало его семью сферами, расширяющимися подобно семи призрачным шарам. В каждой сфере вращались планеты, сопровождаемые гением, отличным по форме, цвету и знаку. В то время, когда Виктор созерцал их движение, голос, откуда-то знакомый ему, говорил: «Сосредоточься на свечении, которое находится за пределами семи сфер, окружающих тебя». Оно появилось словно новорожденная звезда, озарив все пространство и ослепив Виктора, увидевшего сквозь сияние удивительной красоты луг. По нему гуляли павлины. Пестрые бабочки, крылья которых были величиной с ладонь, кружили над цветами сказочной красоты. На лугу паслись коровы, глаза которых показались Виктору невероятно выразительными. Рядом с ними в сочной траве Кришна играл с ветерком: тот словно на качелях поднимал Его в небо и отпускал в свободное падение, подхватывая у самой травы. Звонким смехом Кришны заливалось все сущее. Бабочки, в хороводе сопроваждали Кришну, когда ветерок поднимал Его и повторяли Его имя славным пением. Волосы Кришны были украшены павлиньим пером. Заигравшись, ветерок случайно сбил с головы Кришны перо и попытался поймать его, но безуспешно. Прервав свою игру с ветерком, Кришна достал из-за пояса свою трансцендентную свирель и принялся играть на ней, словно провожая полет павлиньего пера. Все вокруг было пронизано Его прекрасной мелодией, приводящей в движение танца траву, листья на баньяовых деревьях, ручеек, протекающий через луг, сказочно красивых птиц, вторящих пением Его имя,

— Кришна, Кришна… — Ветерок стоял неподалеку, виновато склонив голову. Кришна, глядя на то, как Его друг переживает случившееся, успокоил его словами:

— Подгоняемое моим дыханием перышко непременно выберется из материального мира и вернется на свое прежнее место. Поднеся свирель к своим устам, Он вдохнул в нее коротенькую мелодию, от которой у Виктора сжалось сердце.

Мелодия плавно легла на ладонь Кришны. Ветерок с немыслимой скоростью донес ее до озера материальой природы

— Что будет, если твоя мелодия растворится в серой бездне? Может быть, я сам погружусь в ее вязкую структуру и достану перышко? Спросил у Кришны ветерок.

— Перышко желало получить индивидуальность. Будет справедливо дать ему этот опыт. А звук моей свирели — это мое дыхание. Оно не подвластно влиянию материальных проявлений. Его сияние способно изменить частоту материи, принеся равновесие и гармонию в хаос низших миров. Оно словно камертон,звук которого Материя примет как долгожданную прохладу.

Слушая диалог двух друзей, Виктор стал замечать, как вся окружающая его палитра цветов начала стремиться к центру. Еще через мгновение он увидел перед собой йогина, священника, павшего ниц, и книгу, которая вобрав в себя световой купол, лежала как и прежде. Подняв священника, Виктор подошел к двери — она сама распахнулась перед ним и они вышли из пещеры.

Я Скорпион

Летний дождь остудил раскаленные крыши домов, превратив город в шумную заводь с небольшими островками. К вечеру воздух стал не по-летнему прохладным. Боясь заболеть, он шел быстро и не обращал внимания на лужи. Его одежда промокла, резиновая спортивная обувь хлюпала и шипела Он боялся заболеть не потому, что мог пролежать в постели испытывая эти неприятные ощущения, когда закладывает нос, уши, повышается темпиратура, а потому что боялся из-за болезни умереть. И в то же время он не боялся смерти — напротив, сделав из нее объект поклонения, он думал о ней как о желанной женщине, к которой не смел прикоснуться, боясь потерять к ней всякий интерес. Так он и кружил вокруг да около нее, а она, в свою очередь, не изменяла ему и вальсировала с ним, нежно обняв его голову. Близкие даже прозвали его из-за этого, танцующим со смертью.

Не придавая особого значения насмешкам друзей и близких, он принимался объяснять свою нерешительность тем, что суицид — это милость, дарованная свыше, и прибегнуть к ней можно лишь в определенном состоянии духа, которое тоже является милостью и даруется так же раз в жизни.

Введение

Глубокая осень. Обрамленная завораживающей тишиной Мать-Природа, стряхивает с веток оголенных деревьев холодные капельки измороси. Кажется, все вокруг умирает для того, чтобы вновь родиться, но стоит прислушаться к звенящему от дыхания пространству и можно узреть, как жизнь перед смертью щедро делится пережитым, отраженным в пространстве вариантов, всем многоцветием звуков, которые застыли яркими красками прошедшего лета подобно пестрому фантому, ожидающему своего весеннего часа.

Конец ознакомительного фрагмента.