Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951

Р. В. Полчанинов, 2009

Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.

9. C рабочими в Берлин

Февраль 1942 г

На бирже труда в Загребе после поверхностного медицинского осмотра Борис Мартино, Жорж Богатырев, Игорь Москаленко, Клавдий Цыганов и я попали в отдел, где проверялись документы и подписывались контракты. Там, кроме нескольких местных немцев, сидел и один хорват, следивший за тем, чтобы хорватские военнообязанные не уезжали на работы в Германию. Конечно, он сразу обратил внимание на нас и стал внимательно рассматривать наши свеженькие удостоверения, выданные русским комитетом. Из них явствовало, что все мы русские бесподанные. Хорват попросил предъявить еще какие-нибудь доказательства, что мы без подданства, но немец вмешался и велел ему не придираться. Не обращая внимания на протесты хорвата, он стал спрашивать о нашей профессии. Москаленко показал диплом электрика, полученный в технической школе, и ему предложили на выбор работу в нескольких фирмах в Мюнхене, Лейпциге и других городах, но он сказал, что хочет получить работу в Берлине и только в Берлине. Немец сказал, что в таком случае надо будет подписать контракт с берлинской биржей труда, которая может предложить менее выгодные условия работы. Москаленко ответил, что это неважно, и подписал контракт с берлинской биржей труда. Его примеру последовали все мы. Нас даже не спросили, кто мы по специальности. Подписав контракты и сдав по две фотографии, мы получили специальные рабочие паспорта и приказ явиться на биржу 26 января утром.

На улице перед биржей труда прохаживались немецкие солдаты и предлагали купить у них немецкие марки. Это было незаконно, но никто не мешал подобному обмену. Все мы, к обоюдному удовольствию, купили какое-то количество марок.

Из Загреба мы выехали в тот же день вечером. После того как Германия присоединила к себе Марибор (по-немецки Marburg) и восточную часть Словении, хорватско-германским пограничным пунктом стал Зидани-Мост (Steinbruck), примерно километрах в 50 к северу от Загреба. У нас, рабочих, едущих в Германию, проверки багажа и документов не было. НТС этим пользовался, и каждому из нас поручили провезти в Германию какое-то количество «Зеленых романов» — пособий по НПП, названных так из-за зеленых обложек.

Когда мы приехали в Марбург, нас выгрузили и отправили ночевать в огромное помещение, служившее раньше складом. Там мы переночевали на нарах, а утром 27 января, после вполне приличного завтрака, весь транспорт повели в барак, где нас заставили раздеться, а одежду сдать в чистку от вшей (Entlausung). Немцы страшно боялись, чтобы приезжие не завезли в Германию этих насекомых, но энтлаузунгу подвергались только приезжающие с востока. Каждому в пригоршню налили немного жидкого мыла и отправили под душ. Помывшись наспех, мы прошли в большую комнату, где нам пришлось обсыхать (полотенец у нас с собой не было) и ждать, пока весь транспорт не пройдет через энтлаузунг. Скамеек не было, и нам пришлось все время стоять. Мой костюм, когда я его получил назад, превратился в тряпку. На штанах была дырка от крючка, на который был повешен мой костюм. Гребешок, который я забыл вынуть из кармана и передать вместе с кожаным поясом и другими вещами, превратился в бесформенную массу. Мне было стыдно смотреть на самого себя, и то, что все прочие мои вещи я получил в порядке, было мне слабым утешением. Нам поставили на руку печать в знак того, что мы очистились от вшей.

После этого мы выслушали длинные и подробные наставления о том, как мы в Германии должны добросовестно работать и не думать о побеге ни сейчас из транспорта, ни потом. За побег нам грозили концлагерем и советовали не рисковать. Меня это удивило. Ведь все, ехавшие с нами в Германию на работу, записывались добровольно. Так зачем же им было бежать из транспорта? Это было как-то непонятно, но через несколько дней все стало ясно.

Среди записавшихся на работы в Германию было немало контрабандистов. Так как осмотра багажа не было, то они могли провезти в Германию все, что угодно, и без всякой пошлины. К тому же ехали они бесплатно, да еще их и бесплатно кормили. Не знаю, на каком черном рынке они потом все это продавали и как возвращались с купленными товарами обратно в Хорватию, но из их разговоров между собой можно было легко догадаться, что они не в первый раз едут в Германию якобы как рабочие.

Ехали мы в пассажирских вагонах. У каждого вагона был свой немец, следивший за порядком. Это были пожилые и добродушные люди. Наш немец охотно разговаривал с нами, говорившими по-немецки, а таких среди рабочих было немного.

Ехали мы медленно. Нас все время то отцепляли, то прицепляли к каким-то товарно-пассажирским поездам. Делалось это на каких-то сортировочных станциях. Мы проехали мимо Вены и, вместо того, чтобы ехать прямо через Прагу в Берлин, поехали в объезд Чехии. Немцы думали, что славянам-хорватам в славянской Чехии было бы легче бежать, чем проезжая через чисто немецкие земли, но наши соседи по вагону добродушно посмеивались над немецкой догадливостью, говоря, что им надо в Лейпциг и что Чехия их совсем не интересует. Чем дальше в Германию, тем чаще были случаи побегов. Сопровождавший нас немец сообщал нам о «потерявшихся», наивно сочувствуя этим «бедным» людям, не говорящим по-немецки, без продовольственных карточек и т. д. Он радовался, что в его вагоне все благополучно и все на местах.

Наконец мы прибыли в Лейпциг. Меня поразили размеры и устройство вокзала. По сравнению с Белградом или Загребом он был огромным. Первый раз за всю дорогу мы обедали не в вагонах, на ходу, а в столовой на станции. Наш транспорт должен был здесь долго стоять. После обеда Мартино и я с разрешения сопровождавшего немца вышли на вокзальную площадь. Тут же была остановка трамвая с надписью «Евреям и полякам запрещено пользоваться трамваем». С этого началось наше знакомство с Германией. Дальше площади мы решили не идти и вскоре вернулись в вагон.

Наш немец встретил нас с очень озабоченным видом. Он нас сразу спросил, не видали ли мы людей из нашего вагона. Оказалось, что человек десять после обеда не вернулось обратно в вагон.

Чтобы утешить немца мы сказали, что не пошли ли они по ошибке за теми, кому следовало оставаться в Лейпциге. «Вы правы, — ответил он, — пойду, позвоню в приемный пункт».

Люди исчезли. Немец помрачнел и стал неразговорчивым.

Так мы 2 февраля, на седьмой день нашего пути, обросшие и усталые, прибыли вечером в Берлин. Всех нас построили по четыре, и мы стали ждать приказа идти дальше. Мимо нас шли люди с багажом из других вагонов нашего поезда. Борис вышел из строя, и, затерявшись в толпе, исчез. Я последовал его примеру. У всех у нас был адрес НОРМ и мы знали, как туда ехать (S-Bahn до Potsdammer Platz, а там пересесть на U-Bahn и ехать до Nollendorf Platz). Но наши спутники то ли побоялись, то ли не смогли последовать нашему примеру.

НОРМ занимал помещение по Elssholzstrasse, 3, бывшее раньше магазином. С улицы был вход прямо в большую комнату, за которой находилась вторая поменьше, откуда по коридорчику можно было пройти в маленькое помещение кухни и в канцелярию. Когда я вошел в большую комнату, я увидел здоровенных парней в черных косоворотках с широкими солдатскими погонами на плечах, сидевших вокруг стола. Я спросил, где Олег Поляков, и кто-то его вызвал. Парни не обратили никакого внимания на сцену встречи друзей и не полюбопытствовали, откуда я приехал. Олег провел меня через вторую комнату, в которой был сбор отряда девочек, в канцелярию. Там уже были Мартино и Ваня (Иван Александрович) Мелких, начальник Берлинского НОРМ. Мелких знал от Полякова о нашем приезде и возлагал большие надежды на нашу помощь в работе с молодежью. Все трое обрадовались моему прибытию, и мы какое-то время ждали, не появится ли еще кто-нибудь. Видя, что никого больше нет, Мелких пошел достать для нас продовольственные карточки. Жить в Германии без карточек было бы немыслимо, а у немцев карточки были под строгим контролем.

Проиграв Первую мировую войну, немцы старательно изучали все бытовые подробности, и в этом отношении были хорошо подготовлены к новой войне. В первый день войны определенные люди вскрыли конверты с инструкциями. Все магазины были закрыты, и был составлен список товаров, которые уже на следующий день продавались только по карточкам. В первый же день все жители Германии получили временные продовольственные карточки. Все цены были заморожены, и вся жизнь была поставлена под контроль.

В НОРМ уже было несколько квартирантов, и Мелких как хозяин помещения, получавший для всех карточки, без труда получил их для нас как для новоприезжих. Мы должны были только на следующий день отметиться в полиции. Нам надо было заполнить бланк, указать прежний адрес в Сараево и наш новый берлинский адрес. Мы предъявили наши хорватские рабочие паспорта и получили печать, что мы прописаны по Elssholzstrasse, 3.

Мартино обещал дать Мелких свою рукопись «Звеновая система», предложив ее издать для нужд НОРМ, а я предложил заняться с одиночками. И к одному и к другому предложению Мелких проявил большой интерес. Он как раз недавно получил письмо от Жени Праутина из присоединенного к Германии Эльзаса, на которое еще не успел ответить, и рад был поручить переписку с Праутиным мне. Женя стал потом моим первым одиночкой в Германии.

Как только Мелких и прочие НОРМовцы разошлись, оставшиеся стали устраиваться на ночлег. Из подвала вытащили матрацы, заложили в печь брикеты угля (в Югославии таких я не видал), и вскоре все погрузились в сон. Постоянным жителям надо было вставать пораньше и ехать на работу.

На следующий день Борис и я, отметившись в полиции, поехали к Байдалакову поговорить о возможностях продвижения в Россию. Байдалаков сказал, что уже идет подготовка нелегальной отправки Бориса в Варшаву и что он через неделю сможет двинуться дальше, а мне посоветовал найти себе работу и ждать очереди.

Богатырев, Москаленко и Цыганов, как только устроились с работой и местом жительства, прибыли в НОРМ узнать о нас. Борису не надо было устраиваться на работу, так как до отправки дальше оставались считаные дни, а денег на питание и транспорт у него было достаточно. Он предложил мне, прежде чем наниматься на работу, погулять немного с ним и посмотреть Берлин. Я согласился, и мы, как знатные туристы, ходили по музеям и осматривали достопримечательности города. Мы также написали письма нашим мамам и пошли на почту. Олег Поляков объяснил, как это делается. Надо было нести на почту письмо в незаклеенном виде и предъявить удостоверение личности. Служащий сверял имя отправителя с паспортом и проверял содержимое.

Так, например, было запрещено посылать в письмах почтовые марки. В Первую мировую войну шпионы широко пользовались марками как кодом. Нельзя было и самому клеить марки на конверт, так как под марками можно было написать секретное сообщение. Против симпатических, то есть невидимых, чернил немцы придумали такой химический состав, который их сразу обнаруживал. Цензоры по каждому письму проводили кисточкой диагональные полосы, от которых ни одну тайнопись нельзя было скрыть. Каждое письмо проверялось двумя, а то и более цензорами, и каждый ставил на письмо свой номер. Говорят, что получателей подозрительных писем вызывали в гестапо, где их подробно расспрашивали о содержании письма. Для того чтобы письма легче проходили цензуру, мы в начале письма всегда писали несколько комплиментов в адрес немцев, запрещенную литературу, будь то НТСовскую или разведческую, мы называли семенами или семечками, и еще было одно общее правило: верить только тому, что написано ниже даты. Например, после чего-то, написанного специально, чтобы цензуру навести на ложный след, ставилось число и фраза: «продолжаю письмо, начатое вчера…».

Также, по совету Олега, я пошел 10 февраля к Доверенному по русским делам (Russische Vertrauenstelle) для получения соответствующего удостоверения. Девушка, выписывавшая мне удостоверение, увидев, где я живу, спросила, не остановился ли я в НОРМ. Я подтвердил, и она меня похвалила. Оказывается, что в Фертрауенштелле всем, подходящим по возрасту, давали адрес НОРМ и советовали вступить в эту организацию. Молодежь, приезжавшая в Берлин на работу, находила себе в НОРМ друзей и свою русскую компанию, а в Фертрауенштелле — защиту от возможных недоразумений.

Помню, был у меня такой случай. Стоял я с кем-то на трамвайной остановке и говорил по-русски. Стоявший около нас немец с улыбкой спросил нас, на каком это мы языке говорим, и, узнав, что мы говорим по-русски, поспешил к ближайшему полицейскому. Обратно он вернулся с полицейским и без улыбки. Полицейский вежливо попросил нас предъявить документы. Мы ему дали наши коричневые удостоверения русского Фертрауенштелле. Он посмотрел на них, сверил нас с фотографиями и, взяв под козырек, сказал: «Спасибо, все в порядке».

Бдительный немец крикнул полицейскому вдогонку: «Но ведь они — русские…», но полицейский не обратил на это внимания. Мой спутник объяснил, что немцы следят, чтобы рабочие из СССР носили полагающиеся нашивки «ост», ограничивающие их в правах, но мы, эмигранты, «остами» не считались и не должны были носить эти нашивки.

«Остам», например, было запрещено ходить в театры, в кино и на другие развлечения. В некоторых городах не разрешали «остам» пользоваться трамваями, а в других разрешалось ездить только на площадках.