Ломаная прямая

Пётр Таращенко, 2016

Сюжет повести – игры фортуны в большом деле. Генерал-губернатор Порт-Саида одержим идеей создания огромного монумента у входа в Суэцкий канал, и находятся люди, которые берут на себя смелость реализовать этот претенциозный проект. События повествования развиваются в странной и порой непредсказуемой реальности. География событий обширна: некий город на Волге, Москва, Порт-Саид, Каир. Главные герои переживают взлёты и паденья, но в финале драматическое пике оборачивается неожиданной перспективой.

Раскинувшись на просторной тахте, над которой висела картина «Благовещенье» кисти дружественного живописца Петра Верховского, Карагодин, вооружённый мини-наушниками Sony, рассеянно слушал кассету с произведениями композиторов–минималистов, и предавался смутным мечтаниям. «Вот, — думал он, — умеют же люди, всего три ноты, а имя уже в вечности. Чтобы и мне такое придумать, чтобы не дюже трудоёмкое, но на века».

Давно пребывающий в статусе свободного художника Карагодин питался «проектами», приносившими пусть нерегулярные, но порой достойные плоды, которые позволяли ему не прерывать связующую нить со столицей, где прошли его университетские годы, где обретались Шерами, Виталик Шаламов, Вова Короляш, роскошная Дарья Алейникова, эпатажная Алёна Лиепиньш и масса прочих достойнейших и благородных людей. А также значительное число земляков из геройского города на Волге, презревших провинциальное благополучие во имя рискованной, но такой упоительной московской жизни. Потакая порой случайной прихоти, он садился в поезд, при случае увлекая с собой бизнес-импровизатора Валдомиро, также свободного от регулярных занятий, умеющего затеять непринуждённое, а порой и грозное веселье. На Павелецком вокзале их обычно встречала машина от фирмы КОРО, возглавляемой удачливым и харизматичным Вовой Короляшем, старинным другом, собравшим под знамёна своей фирмы соратников по жизни и всегда готовым поддержать любую креативную затею.

Впрочем, московская кутерьма быстро становилась докучной, утомляла, навевала мысль о суете сует. И он возвращался на провинциальные берега, где, как правило, им овладевал очередной порыв деятельности.

Здравствуй, товарищ.

Вялые звуки фортепьянных триолей были неожиданно сдобрены ритмическими трелями телефонного звонка, придавшими опусу оптимизма и свежести.

«Сильный ход, — восхитился Карагодин, — чувствуется рука мастера. Впрочем, где–то я это уже слушал… Господи, у Пуленка слышал, в опере «Человеческий голос». Триоли неожиданно закончились, и Карагодин осознал, что напористые трели — часть реальности, — ими исходил чёрный телефонный аппарат, карболитовый раритет 60-х годов, подарок знакомой феи.

«Ни сна, ни отдыха измученной душе… Кому-то я нужен?» — недовольно поморщился Карагодин и трубку — снял.

— Здравствуй, товарищ, — сказал незнакомый голос.

— Драссте, — ответил Карагодин, трубка молчала, и он было вознамерился вернуть её на «рога» аппарата, — но не успел.

— Надо бы встретиться, — императивно сказала трубка.

— А то, — автоматически пошутил Карагодин, — святое дело.

В ответ послышался тяжёлый вздох, а за ним — совершенно неожиданный дробный полив Люсиль, замначальника иностранного отдела горсовета, доброй приятельницы Карагодина, с которой он пару раз мастерил культурные городские мероприятия, в том числе и международный шабаш писателей–фантастов с диковатым названием «Волкогон на Волге».

— Карагодин, — ты совсем исчез! Ты куда запропастился? Ты тут очень нужен! Ты что спишь, негодник? Не смей спать! Есть очень интересный проект. Очень международный! Ну, просто очень! Тебе нужно срочно встретиться с маэстро Савойским, ты с ним только что говорил! Совершенно неординарный человек! У меня тут дел по горло. Передаю трубку.

— Здравствуй, товарищ, — прозвучал в трубке абсолютный клон первого приветствия. После блиц-интродукции Люсиль Карагодин заговорил в лапидарно-деловом стиле.

— Где и когда? — спросил он без обиняков.

— Через часок, в «Английском клубе». Они там как раз откроются. Устроит?

«Хорошее начало», — подумал Карагодин, а в трубку сказал: — Вполне.

Зал «Английского клуба» был отделан массивными панелями тёмного дерева со вставками бронзовых корон на ромбах зеленого сукна. По замыслу дизайнера они должны были обеспечивать атмосферу консервативной британской респектабельности. В любое время дня зал был довольно пустынен.

История этого заведения и его особенности Карагодину были хорошо знакомы. Стиль «Клуба» всегда находился в перманентном противостоянии с изменчивой действительностью. Его солидные интерьеры были побочным продуктом «перестройки» и выросли на месте весёленького молдавского кафе. «Клуб» вызывал осторожное недоверие завсегдатаев помпезных центральных ресторанов города, где можно было порезвиться «от души», строгостью убранства и отрезвляющими ценами в меню. И сейчас, в начале 90-х, суть и дух «Английского клуба» так же стойко противостояли хабалистым росткам «свободного рынка», — возникающим тут и там забегаловкам и палаткам мультипликационно-цыганских расцветок.

В тени «Английского клуба» затевались серьёзные дела, здесь рождались и рассыпались в пыль надежды и состояния.

«Рановато пришёл», — подумал Карагодин, но в следующий момент увидел круглолицего крепыша, сидевшего за столом в самом конце зала. Тот смотрел на него яркими карими, но как бы и огненными глазами, в которых гуляли отблески каких–то далёких пожаров, и никаких знаков не подавал. Из-за кулис барной стойки выплыл метрдотель, с болезненно бледным лицом, подошёл к Карагодину и сказал: — Проходите, пожалуйста, вас ждут.

«Вон оно как…», — подумал Карагодин и проследовал за официантом к столу, где сидел крепыш, который легко поднялся, протянул дружественную руку и сказал:

— Борис. Присядем?

Рекогносцировочный момент знакомства тут же выявил наличие неких общих знакомых, общности пристрастий в плане напитков и закусок, в результате которых на столе появился графин с «Араратом» и блинчики с чёрной икрой, а также масса сопроводительной снеди.

Взаимное расположение сформировалось естественно и практически мгновенно. Легко перешли на «ты».

«Нечасто встретишь такого хорошего человека в наше тревожное время», — подумал Карагодин.

— Теперь о деле, — Борис зацепил зубцом вилки кусочек лосося, отправил в рот, помолчал, как бы собираясь с мыслями, и продолжил.

— Есть такой достойный человек… Гарун Аль Рашид… ну, не помню, как там его. Короче, генерал-губернатор египетского города Порт–Саида, который, как тебе должно быть известно, есть город-побратим нашего города-героя.

Последовала продолжительная пауза.

Карагодин испытания паузой не выдержал:

— Ну, известно, — сказал он.

Этого оказалось достаточно, чтобы Борис очень толково и кратко обрисовал ситуацию и связанные с Гаруном перспективы. Не так давно губернатор приезжал в Волгоград с визитом дружбы, естественно посетил местные достопримечательности, из которых Комплекс на Мамаевом кургане посетил дважды, при этом второй раз — по собственной инициативе. Ходил у подножья Родины–матери, рассматривал ракурсы.

Вскоре прислал в горсовет письмо с просьбой подыскать достойного ваятеля, чтобы обсудить кой-какие монументальные планы в его вотчине. Естественно, такой ваятель в лице Бориса, оснастившего родной город пусть меньшим, но, несомненно, монументальным памятником нашёлся. О чём Люсиль, хорошая знакомая Бориса, его немедленно уведомила. Для упрощения общения и разработки возможного бизнес-плана была предложена кандидатура Карагодина, знающего английский и имеющего богатый организационный опыт, включающий написание самых разных бизнес-планов и прочих фантастических деловых бумаг.

Если идея нравится, то губернатор мгновенно пришлёт приглашения.

Следуя предложенной стилистике общения, Карагодин тоже выдержал паузу, после которой твёрдо сказал:

— Нравится.

Остаток времени новые друзья провели в приятных фантазиях, распалённое воображение рисовало вавилоны с вертолётными площадками на крышах международных бизнес-центров и лестницы, уходящие в небеса. Пару раз вызывали метра с печатью суровой аскезы на бледном лице, требовали невозможного, которое волшебным образом всегда находилось.

— Есть такое дело, — говорил метр, подтверждая этой пролетарской фигурой речи полное понимание вопроса, и… всегда находилось.

С клубного телефона звонили в горсовет Люсиль, требовали губернаторского приглашения немедленно.

Приглашение, украшенное затейливыми печатями в стилистике поздней Каббалы, и в самом деле вскоре пришло. Однако обнаружились обстоятельства непреодолимой силы. Форс-мажор заключался в том, что авиабилетов на Каир в продаже просто не было, а причины их отсутствия толком никто объяснить не мог. Все привычные усилия, как-то: подключение административного ресурса, проплата услуг гражданкам, сидящим в авиа-агентстве на контроле отказа от полётов, обращения к узкоспециализированным спекулянтам с посулами двойной цены и прочих бонусов — давали неизменно нулевой результат. Губеру направляли извинительные письма, на что его канцелярия гнала новые приглашения. Однако Каир так и оставался недоступной Шамбалой, неким метафизическим изъяном земной географии: есть ли город, если туда нет авиабилетов? Карагодин в Каире бывал, в существовании этого города сомнений не имел, но и им порой овладевали нехорошие сомнения…

Пролетела осень. Карагодин, его пап; и Савойские сдружились семьями. Декабрь рисовал на оконном стекле «кружки и стрелы». А нужный человек всё не находился. Карагодин пару раз летал в Москву, общался с университетскими дружками, привлекал их к содействию. Но и они терпели фиаско в своих подвижнических усилиях.

В середине декабря Карагодин, корпевший над переводом мудрёного текста по заказу г-жи Жирмунской из Московского института мозга, работу закончил, нежно погрыз колпачок китайской автоматической ручки «Wing Sung», которую использовал для особо ответственной работы и вписал каллиграфическим почерком последнюю фразу: «В заключение можно сказать, что одним из наиболее эффективных, но и необъяснимых способов интуитивного познания мира является так называемое «озарение». И поставил точку.

Раздался телефонный звонок. Сердце Карагодина дало сбой и на миг остановилось. «Наконец–то!.. — враз понял он, — случилось! Так вот оно какое — «озарение»…

— Слушай, товарищ, — голос Савойского звучал необычайно торжественно.

— В поход собираться? — на опережение и ещё не веря в происходящее спросил Карагодин.

— В него самый! В египетский, ёклмн!

Слава богу, едем…

Провожали делегацию с подобающим масштабу предприятия размахом. Загрузив в просторное купе спального вагона несложный скарб Савойского и Карагодина, ящик коньяку, картонный короб с десятком герметически упакованных копчёных лещей-гигантов, а также множеством стеклянных баночек с чёрной икрой, которые по прибытию в Порт–Саид были призваны обеспечить содействие консульских чиновников и местных бюрократов, общество принялось произносить прочувствованные напутствия, давать советы касательно арабских прелестниц и пр.

Полковник Листопад, как всегда благонамеренный и серьёзный, облачённый в партикулярную дублёнку, разливал из пятилитровой ёмкости мадеру, привезённую из творческой командировки в Анапу, в одноразовые стаканчики провожающих. Катрин забренчала на гитаре, запела: «Мы едем, едем, едем в далёкие края!..», Валдомиро приделал к припеву второй голос, и получилась — песенка.

Савойский уединился с Аныванной в сторонке от компании, шептал что–то жене, а она смотрела на него прекрасными понимающими глазами и согласно кивала головой. Карагодину давались поручения передать приветы Шерами, Ржевскому, Короляшу, директору ООО «КОРО», ответственного за встречу делегации в Москве, и прочим благородным донам.

Поезд дёрнулся, и чудесная компания поехала из зоны видимости назад. Некоторое время Карагодин и Савойский наблюдали в сужающемся секторе, как они дружно махали ладошками, посылая вслед уходящему поезду прощальные приветы. Пролетел светофор, который мигнул зелёным глазом и отделил приятную обыденность провинциального бытия от ещё неизвестного, но, несомненно, масштабного и яркого футурума.

— Слава богу, едём, — сказал Савойский. — Слушай, а ведь у них ещё много мадеры осталось.

— Это точно, — не пропадут, — засмеялся Карагодин. — Да и у нас ещё кой-чего имеется.

Обустроившись в купе, некоторое время наблюдали ракурсы пролетающих районов, припорошённых первым снежком, незнакомые клочки частного сектора на городской периферии.

Пришла вполне кустодиевская проводница, с лицом не лишённом приятности, которое слегка девальвировала совершенно безумная «хала» на голове, заложила в кармашки планшета билетики, спросила:

— Чай будете?

— Гораздо позже, — быстро ответил Савойский. — Ночью чай пить будем. Сейчас не до чаю.

— Может оно и правильно, остаётся только завидовать, — понимающе улыбнулась она и ретировалась в коридор.

Накрыли стол, который заботами Аныванны выглядел весьма обстоятельно, не оставляя ресторанному меню никаких шансов на конкуренцию, разлили «Арарат» по стаканам в консервативных мельхиоровых подстаканниках.

— За успех, — сказал Карагодин.

— Ни-ни, за успех заранее не будем, — сказал полный предрассудков Савойский. — Выпьем за удачу.

Закусывая разносолами Аныванны, — рассуждали о генерал-губернаторе: что это за человек, какой масштаб его видения мира, серьёзен ли в своих намерениях. Пришли к единодушному мнению, что в намерениях серьёзен: — Три раза приглашение присылал! Ты пойми — три раза! — горячился Савойский, — как же не серьёзен?!

С удивлением Карагодин узнал, что дядька, который был должен обеспечить билеты на рейс, работает в охране Шереметьева, бывший работник спецслужб, полковник, но лично Савойский его никогда не видел. Друг хороших знакомых московской родственницы Аныванны. Случайно узнал о проблеме, сказал, что всё решит однозначно. Как не верить, если сказал: однозначно?!

Карагодин, удивлённый неопределённостью отношений и обязательств, — спросил:

— А не может так получиться, что мы приедем…

— Ты что с ума сошёл?! Ты что, полковнику не веришь?! Слову офицера не веришь?!

— Да не в том дело… — попытался защищаться Карагодин. — Просто всякое бывает.

— Слушай, — ты Листопаду веришь?

— Конечно, верю, — автоматом ответил Карагодин, — очень достойный человек, как я могу ему не верить?

— Ну вот! Ну вот! — довольно рассмеялся Савойский. — А ведь Листопад тоже полковник!

— Е-моё, и то, правда! — Карагодин ощутил внезапное облегчение. — Как же это я не сообразил!

Выпили за слово офицера, и уже совершенно спокойно принялись строить планы на завтрашний день.

Завтрак ждёт, дорогие гости!

Встреча на Павелецком вокзале была организована в лучших традициях русского гостеприимства. Руководство OOO КОРО предоставило отечественный автомобиль представительского класса, под управлением прыткого грума Петрухи, он так и представился, — Петруха.

— Я вас вначале на фирму отвезу, — сообщил он.

— Не–не, — заартачился Савойский. — Давай по плану. Ты меня на Войковскую, а Карагодин поедет на фирму. — Мне отдохнуть надо. Что-то неважно себя чувствую.

Карагодин, переживающий похожие страдания, энергично запротестовал:

— Чёрт с ним, с планом! — нас люди ждут, любят нас, уважают. Машину прислали. — На Войковскую — позже.

— Директор сказал, вези их на фирму, а потом куда хотят, — сказал Петруха. — Давайте сначала на фирму, а то меня уволят.

— Как это уволят? — удивился Савойский. — У вас что, директор, самодур?

— Нет, — сказал Петруха, — директор — Короляш. А всё равно, сказал, что уволит, если не сразу на фирму не привезу. Они ж там целую программу для вас приготовили.

— Видишь, люди целую программу приготовили, мы просто обязаны заехать! — убедительно сказал Карагодин, которому ужасно хотелось познакомить Савойский со своими старыми друзьями. — Заодно и подлечимся.

Савойский взял секундную паузу для раздумий, и её оказалось достаточно, чтобы Петруха предпринял неожиданный манёвр, выехал на Садовое и довольно сообщил: — На Войковскую — проблема. Через центр сейчас не проедем, всё забито. А по кольцу — до фирмы как нечего делать. А после на Войковскую.

Фирма Короляша занимала просторное помещение бывшего продовольственного магазина «Мясная лавка» в цокольном этаже добротного шестиэтажного здания.

— Приехали! Приехали! — раздались радостные крики, едва Карагодин, Савойский и Петруха вошли в помещение, забитое разнообразной корпусной мебелью: шкафами, тумбами, навесными кухонными шкафчиками, из-за которых появились: радостно возбуждённый Короляш, его зам, университетский друг Карагодина Юра Рыжов, в недалёком прошлом ведущий конструктор НИИ «Спектр», Павел Русанов, второй зам по торговым операциям, и наконец — Сёма, тоже какой-то зам, с которым Карагодин познакомился, когда тот приезжал по делам фирмы в Волгоград. Тогда Сёма подарил ему замечательный универсальный инструмент, похожий на суставчатое металлическое насекомое из какого-то космического блокбастера и содержащее пассатижи, нож, ложку, вилку, крестообразную отвёртку, шило, кривую хирургическую иглу для наложения швов в походных условиях, и штопор. Карагодин добросовестно держал устройство в бардачке своих Жигулей, но так и не нашёл случая применить его на деле, отчего вещь казалась ему тем более ценной.

На сладкое из-за платяного шкафа выплыла пара молодиц в шотландских юбочках и чёрных бизнес–пиджачках, и, сцепив ручки на уровне нижнего этажа, словно приготовившись петь, заняла почтительную арьергардную позицию за мужчинами.

— Вот они, красавцы, — объявил Короляш и раскрыл объятия сначала Карагодину, а затем и Савойскому, который принял это дружественное приветствие незнакомого человека как вполне естественное и даже само собой разумеющееся. — Явились…

— Не запылились! — в унисон пискнули молодицы, — и все дружно рассмеялись

Все три зама проделали процедуру приветственных объятий.

— Вот он каков, наш новый друг, — осматривая Савойского с нескрываемым удовлетворением, как заботливый отец глядит на любимого сына, вернувшегося из армии, продолжил Короляш, — Ну что ж, прошу…

— К нашему шалашу! — пискнули девчонки.

— Ну, положим, не к шалашу, мы пока не в Разливе…

— Слава богу, пока на бутылированной держимся, — гоготнул Сёма, попирая коробку с красивой надписью «Absolut Vodka. Produced in Sweden ».

— А потому, не шалашу, а к столу, — объявил Короляш. — Завтрак ждёт, дорогие гости.

За мебельными декорациями оказалась ещё одна комната, увешенная по периметру пляжными полотенцами с изображениями Мерлин Монро, каких-то загорелых девиц в разных прогрессивных ракурсах, тигров, львов и экзотической птицы тукан.

В центре комнаты были сдвинуты три журнальных столика, уставленные открытыми банками разнообразных паштетов, консервированных сосисок, ветчинной нарезки, маринованных пикулей, маленькой кукурузки, сырами камамбер, и нарядными упаковками пива Хайнекен.

— Настоящий голландский натюрморт, — сказал Рыжов, — Ван-Дейк отдыхает!

— А сало русское едят! — неожиданно сказал Сёма, деловито разливая «Абсолют» по нарядным гусь-хрустальным стопочкам.

— Москва… — со вздохом сказал Савойский Карагодину. — Только объявили свободную продажу валюты, а у них уже всё на столе!

— У Короляша всегда всё было на столе, — такой человек! — рассмеялся Карагодин. — Ван-Дейк отдыхает.

— Дикое время — билетов в Египет не купить, а с «Абсолютом» уже всё в порядке!..

— Переходный период к свободному рынку. Всё устаканится, — обнадёжил Карагодин.

— Слава Богу, я уже всё устаканил.

— И то верно, присаживайся к столу, товарищ.

Петруху послали по делам. Предварительно разгрузили багажник, обнаружили «Арарат».

— Кстати. В Египте сухой закон, — как бы невзначай бросил Сёма.

— Понятное дело, — резонировал Короляш, — третий мир. Только поднимают голову. Бог с ними. Ещё очнутся. — А сейчас — приветственный тост:

— Друзья, коллеги… собратья, — народ образовал почтительную тишину. — Испытываю чувство натуральной гордости за наших ребят, таланты которых ценят не только в России, но и в самых дальних уголках планеты. Египет — колыбель цивилизации, Москва — третий Рим, Волгоград — перекрёсток Великого шёлкового пути и город–герой. И это триединство блестяще олицетворяют наши дорогие гости, миссия которых — упрочить своим замечательным проектом связи между прошлым и будущим, между городами и странами, между народами, сколь разными по своим культурно–ценностным ориентирам они не были.

Стены экс-«Мясной лавки» не раз слышали патетические тосты директора, которыми он традиционно начинал дружеские застолья, но у Савойского пафос первого тоста вызвал румянец смущения на полных щеках. Впрочем, в красивых фигурах речи директора он подсознательно угадывал ироничные нотки, и нотки эти его несколько успокоили.

— Чёрт с ними, с ориентирами, — решительно закончил Короляш, — мой тост за дружбу, а сегодня мы, наш коллектив, с подачи Карагодина прирос ещё одним другом, Борисом Савойским, и это — настоящий праздник души! Дай Бог, тебе, Борис, здоровья и сбычи мечт! Ура!

— Ура! — дружно грянули замы и помы.

— Ура! — с секундным запозданием пискнули девчонки (как выяснилось позднее, стажёрки из торгового техникума).

И веселье началось. Понеслась тотальная дегустация европейского консервпрома.

— Это же морской коктейль, настоящий афродизиак, ты просто обязан попробовать, — Сёма тащил на тарелку Карагодина миниатюрное головоногое — чудное средство для восстановления мужской силы.

Будучи традиционалистом в гастрономических вопросах, выросший на осетрине, чёрной икре и раках Волго–Ахтубинской поймы, Карагодин ёжился, глядел на экзотическое маринованное животное с недоверием. Восемь тоненьких отростков, покрытые крошечными присосками, вызвали летучую инфернально-патологическую ассоциацию. «Упаси, господи!..» — мысленно пискнул Карагодин, но отступать казалось неприличным, и он решительно вонзил вилку в лиловую мошонку микро-кракена.

— А нам, нам можно? Мы тоже хотим! Дайте нам афродизиака! — требовали стажёрки, протягивая Сёме пластиковые тарелочки…

— Какие могут быть проблемы, — гудел как большой шмель Короляш. — Подадим машину к трапу, у Петрухи есть специальное разрешение.

Савойский, обставленный радужными коктейлями, который прытко замешивал Паша Русанов, добавляя в «Абсолют» ликёры отчаянно–мультипликационных цветов, — довольно жмурился, говорил:

— Да совсем необязательно к трапу, просто — встретить в Шереметьево…

Как чёрт из табакерки из-за шкафа выскочил Петруха, со связками эквадорских бананов в обеих руках, пристроил плоды на угол стола, сделал краткий доклад прямо в крупное ухо директора, и тоже присел к столу с банкой Heineken non-alcoholic.

Последовали яркие, полные неподдельных дружеских чувств тосты замов. Карагодин, хорошо знакомый с процедурой застолий в «Мясной лавке», принимал их как должное, как некий замечательный, но и само собой разумеющийся ритуал. Не раз он поднимал пылающие неземными красками коктейли, не раз говорил зажигательные спичи.

И сейчас взял инициативу, встал, весомо произнёс:

— Что за день, просто пряник медовый! Как много хороших слов прозвучало. Но один тост мы упустили, друзья.

— Как так, — пронеслось по периметру стола, — не может быть! Что за тост такой?

— Очень важный тост: — за прекрасных дам!

— Ё-моё! Конечно, за дам! — догадливый Сёма вытянулся во весь свой прекрасный рост и оттопырил локоть на уровень плеча. — Мужчины пьют стоя!

Мужчины оперативно поднялись и выпили стоя.

Пунцовые от неожиданного внимания стажёрки, пропищали благодарственные слова, заявили: — А у нас для вас подарок! Концертный номер.

Рыжов, явно осведомлённый о затее, поднял из-под стола пузатую магнитолу и водрузил её средь сияющих коктейлей. Девчонки выскочили на свободное пространство между двумя горками и стали рядом по стойке смирно.

— Ирландский танец! Исполняют Лика и Вика! — объявил Рыжов и нажал кнопку.

Зазвучала знаменитое увертюра из мюзикла «Riverdance».

Некоторое время Лика и Вика стояли недвижимо, подчёркивая сильные доли музыки ритмическими движениями кистей рук, разжимая и сжимая белые пальчики в аккуратненькие кулачки. На очередном ударе литавр включились ножки в чёрных туфельках, отбивая такт поразительно синхронными движениями народного танца. Лица артисток оставались отрешёнными, немигающие глаза смотрели в неведомое далёко. Девушки парой двинулись влево, вправо, сохраняя дистанцию до сантиметра, разошлись в стороны, снова сошлись, выдали сложную чечётку финала и застыли на тех же паркетинах полов, с которых и начали свой замечательный номер.

Поражённая аудитория выдержала паузу и взорвалась аплодисментом.

— Браво! — крикнул Карагодин, — Браво! Брависсимо! — вторили замы и помы.

— Вот такие у нас таланты на стажировке, — довольно резюмировал Короляш, — душевное вам спасибо, девчата. Не даёте забыть о прекрасном за грёбаным бизнесом. С меня бутылка красного.

Все добродушно рассмеялись.

Лика и Вика, польщённые комплиментом директора, зарделись, потряхивая шотландскими юбчонками на круглых задках, вернулись на свои стульчики. А Паша Русанов, соседствующий с ними, рванул из картонного ящика бутылку «Божоле», мгновенно выдернул высокотехнологичным штопором пробку и действительно налил артисткам по бокалу красного вина.

— За искусство, — сказал он, и первый чокнулся с девочками бокалом с ультрамариновой смесью.

— Жизнь коротка, искусство — вечно! — поддержал Савойский, который после танцевального номера почувствовал себя совершенно как дома. (Что было вполне естественно, потому как его любимая дочь Вера также занималась бальными танцами, и с предметом архитектор был знаком не понаслышке).

Неожиданная вербальная активность Савойского не прошла незамеченной.

— Кстати, об искусстве, — как бы невзначай сказал Сёма. — Мы тут совершенно испортили вкус с этими голландскими ликёрами. Будет ли удобно спросить позволения господ путешественников отдегустировать…

— А то, — мгновенно отреагировал полный благодарных чувств Савойский, — качество гарантирую!

«Зря он так спешит, — думал Карагодин, — конечно, если насчёт сухого закона в Порт–Саиде — правда, почему бы и нет…».

Солнечный луч отразился в бокалах с Араратом, преломился, распался на тысячу частей, и по белому потолку пробежали янтарные сполохи.

Дегустация, сдобренная экспертными комментариями и просто житейскими обобщениями, оказалась неожиданно масштабной. Снова всплыл вопрос о диковинных табу развивающихся стран на благородные напитки, и когда выяснилось, что запас Арарата ополовинен, Короляш процесс остановил, сказал, что таких бравых ребят никакие глупые запреты, возможно, и не коснутся, и было решено взять оставшиеся пол-ящика для переговорных нужд в Российском консульстве. — Это ведь наша территория, — резонно обосновал он. — И законы там наши, правильные законы.

«Чего ж это я раньше не додумался…» — негодовал на себя Карагодин.

Неожиданно оказалось, что чудное застолье всего-навсего транзитный аэропорт, а реальная жизнь состоится в ресторане Пекин, где у Короляша всегда заказанный стол.

Теряющий ориентиры Карагодин затребовал связь. Натыкал кнопочки радиотелефона Дарьи, сказал, что в Москве, что едет к ней. Махнул очередной коктейль, всё забыл, набрал Алёну Лиепиньш, услышал в трубке знакомое:"Говорите, дорогой мой человек…" — ойкнул, опомнился, дал отбой. Попросил Короляша доставить его к Дарье и был препоручен заботам Петрухи.

— Встречаемся на Войковской в 10.00, в центре платформы, — сказал на прощанье Савойский. — Ты как себя чувствуешь?

— Как может чувствовать себя человек, которого ждёт любимая женщина?

— Ну, понятно, понятно. Береги себя, нас ждут великие дела.

Ну, здравствуй, странник. Экой ты смешной какой!

Дарья Алейникова мерила лайковыми сапогами периметр своей гостиной, закусывала губку, думала:

— Где он мог застрять? И голос у него был какой-то странный. Вот, скотина. Тут ехать от силы полчаса.

С неким изумлением она вдруг поняла, что просто соскучилась по своему такому ненадёжному, но всё-таки, такому милому дружку, которого последние годы она называла «поволжский сиделец».

Дарья Алейникова, известная московская красавица, странным образом благоволила Карагодину, порой действительно обаятельному и необычайно креативному в организации любовных сетей, осадах и натисках. Щедрому на выдумку красивого времяпрепровождения в разнообразных компаниях, прогрессистко–авангардных, изысканно–декадентских, научно-снобистких, куда он неизбежно привносил элемент некой раскованности, а порой полного, тотального отвяза. С его подачи она познакомилась с каталами профессорского вида, академиками с растерянными провинциальными глазами, с американским профессором Болонкиным, который увлечённо рассказал ей о том, что человечество не останется вечно на Земле…

— Знаю, знаю, — перебивала его просвещённая красавица, — …но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет все околосолнечное пространство”. Только

там нет воздуха!

— Нет! — хихикал профессор, и на его щёчках выступал старческий румянец, — откуда же ему там взяться!

— И чем же они будут дышать?! — Дарья в притворном ужасе коснулась ланит острыми кончиками накладных ноготков.

— Воздух им будет не нужен! — торжественно говорил Болонкин. — На земле, обретаясь в своей такой нестойкой, но такой ээ… привычной телесной оболочке они накопят весь… ээ… пакет информационного багажа, — интеллектуального, чувственного, социального, этического и, конечно же, нравственного, — а затем этот самый, как его… экспирьянсный пакет с помощью специальных технологий будет перенесён на микрочип, который, будучи помещён в оболочку из чистейшего титана, снабжённую фотонным мотором, сможет обитать при любых температурах и в любой точке мирового пространства, питаясь солнечными светом и реликтовым излучением!

— Царица небесная!.. — округляла глаза Дарья и снова переходила в наступление: — Но, позвольте, профессор, зачем же им там, в космосе, ну, положим, нравственность!

— Как зачем! Как зачем! — горячился Болонкин, — это тоже… ээ-э… определённого рода…. знание.

— Они что, будут жить семьями, любить друг друга, изменять? — иронический задор Дарьи рос с каждым словом.

— Ну, изменять, хе-хе, они, конечно, не смогут… — лавировал Болонкин.

— Кто бы сомневался, — там же абсолютный нуль!

— Ну, да, — соглашался Болонкин, понимал, что попадает в силки хитроумной красавицы, и фальшиво изумлялся:

— Откуда вы знаете? Читали мою статью про Е-существо в Сайентифик Америкэн?

— По ТВ говорили. Показывали космический модуль Эндевер, и сказали, что при абсолютном нуле эта железная штука будет дееспособна только 14 лет, так что ваше Е-существо — утопия.

— Beg you pardon, Xan Xanych, — шёл на выручку незадачливому америкосу Карагодин, — wanna have some «Emerald Dry»?

— How come you have it here in Russia?! — радостно удивлялся профессор, — Я вообще считаю калифорнийскую лозу… — ээ… — он заискивающе улыбнулся Дарье, — а вы? Вы не желаете?

— Не откажусь, — милостиво соглашалась красавица, — кстати о вине: вчера была на открытии Гленливет Хаус, — утром еле встала (господи, о какой нравственности я тут лепечу?!.) Так что вся надежда на «Эмеральд Драй».

Раздался звук дверного звонка. Дарья метнулась в двери. Карагодин стоял в дверном проёме с сумкой «такса» в одной руке и походным пайком, который по распоряжению Короляша собрали прыткие стажёрки, в другой, и глупо улыбался.

— Ну, здравствуй, странник. Экой ты смешной какой! — прыснула Дарья.

Карагодин сделал шаг в прихожую и выронил «таксу» на пол. Дарья осторожно вынула из его руки пакет с пайком и опустила на половичок рядом с ботинком гостя, после чего расстегнула аляску гостя и, запустив под неё руки, притянула покорного Карагодина к себе и смежила глаза. Волна Дарьиных ароматов пролилась прямо в душу Карагодину, согревая порядком пристывшего «странника» таким желанным, таким домашним теплом. Он нашёл губы красавицы и поцеловал их с неожиданной для себя чувственностью.

В памяти проплыл миниатюрный маринованный осминожка. «Это афродизиак действует», — подумал он, но мысль эта показалась ему вдруг обидной, отчего естественные мужские реакции проявились более отчётливо. Он перевёл поцелуй в более решительную стадию, Дарья издала слабый стон, наконец отстранилась от него и довольно сказала: — То есть я всё-таки вызываю в тебе естественные реакции, негодяй.

— Да, — всё ещё удерживая Дарью за гибкую талию, — ты это делаешь, — подтвердил Карагодин.

Дарья расхохоталась:

— Ни слова в простоте! Ну ладно, показывай, что там у тебя корзинке, Красная шапочка.

— Походный паёк, — ответил Карагодин. В нарядном пакете с клеймом «Camel» действительно помещался «паёк»: бутылка итальянского Spumante, флакон голубого «кюрасао», красивая упаковка ломтиков голландского сыра, шоколадка Таблерон и набор разноцветных пластиковых стаканчиков.

«А это зачем? — удивился Карагодин. Я же сказал, — у меня рандеву. Просто рандеву, — не в подъезде, не в парке на лавочке. Просто рандеву. Но всё равно, молодцы девчонки. Просто у них свои по этому поводу понятия».

Как в некие древние времена, когда случай столкнул их в Нескучном саду в читальном зале, похожем на сказочный теремок, — он вышел на балкончик второго этажа, высокая девушка у перилец вдруг обернулась на шум закрывшейся двери, и весь мир превратился в раму для её чудной красоты, — Карагодин вдруг почувствовал как сердце пропустило удар и застыло на миг в невесомости какого-то сладкого восторга.

С тех пор минуло порядочно лет, отношения прошли положенные стадии, и, возможно, стёрлись бы до закадычной дружбы, если бы не эти спорадические приступы волшебной аритмии, так мгновенно и чудно оживляющие нерв чувства.

— Ну, рассказывай, бродяга, что там у тебя за проекты. — Голубые сполохи от «кюрасао» в бокале Дарьи бродили по стенам гостиной, — и Карагодин, уже ополовинивший свой бокал, вещал, распаляясь от фразы к фразе. Витийства Карагодина Дарье нравились, в них был масштаб и вера в успех, без которых мужчины в плоскости её симпатий не удерживались.

— Вот такие пироги, — наконец закончил он, потянулся было к ликёрной бутылке и обнаружил, что она почти пуста.

И почувствовал, что в организме идёт какая-то странная реакция, — возможно «кюрасао» вступил во взаимодействие с «Абсолютом» и «Араратом».

— А можно я на полчасика прилягу, — неожиданно робко попросил он.

— Дамский вопрос, — улыбнулась Дарья, — и это было последним, что слышал Карагодин, проваливаясь в тёмную бездну алкогольного небытия.

Есть же хорошие люди на белом свете!

Встреча с Савойским была запланирована на платформе метро Войковская. За пыльноватым стеклом вагона пролетали жгуты каких–то кабелей, проложенных по стенкам туннеля метро, которые периодически сменялись групповыми портретами граждан на платформах. Граждан становилось всё меньше и меньше. Тройная доза совершенно чумового по крепости эспрессо, которую обескураженная каким-то несостоятельным визитом Карагодина приготовила красавица Дарья, оказала странное действие. Абстинентных страданий он не испытывал, но пребывал в состоянии какого-то странного ступора. Вагон болтало, Карагодин с неизменной походной сумкой по прозвищу «такса» через плечо вглядывался сквозь пыльное стекло вагона в пролетающие за ним конструктивы тоннеля, и, загипнотизированный их мельканием, перестуком колёс, опомнился лишь тогда, когда услышал: — Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Водный стадион».

Поезд дёрнулся, стал набирать ход, и перед Карагодиным проехало растерянное лицо Савойского, который согласно договорённости ожидал его на платформе «Войковская». «Идиот!» — внутренне крикнул Карагодин, мгновенно мобилизовался и дал Савойскому сигнал: хлопнул себя в грудь и показал рукой с растопыренными пальцами, чтобы тот оставался на месте.

В ответ Савойский, понявший ситуацию, погрозил другу кулаком, и стало понятно, сигнал принят.

— Ну, ты даешь, — сказал Савойский, когда через пять минут Карагодин тяжело дыша выскочил из вагона встречного направления. — Совсем спятил.

— Звеняйте, дядьку, — пытался шутить Карагодин, — замечтался.

— Понятное дело, — сам такой, — ты как?

— Да вроде нормально, — выпил у приятельницы три чашки кофе, и вроде нормально.

Савойский хмыкнул:

— Ну, это ненадолго. Так, поверхностная терапия. Погнали, времени в обрез.

На Речном вокзале схватили такси, погрузили походный скарб в багажник, устроились на заднем сиденье. Помчались сквозь снежные вихри.

Савойский деловито копался в сумке, извлёк оттуда бутылку «Арарата» и два пластиковых стаканчика.

— Держи, — Карагодин покорно взял посудинку, легкий пластик визуализировал отчётливый тремор.

Савойский плеснул по стаканчикам коньяку.

— Ну, давай, Казанова, это тебе не эспрессо у девочек распивать. Это почище «Фауста» Гёте будет.

Снежные вихри, как по мановению руки утихли, машина летела по ночному Ленинградскому шоссе, на сердце Карагодина стало хорошо и покойно.

Савойский выудил из волшебной сумочки целлофановый пакетик с нарезанным тонкими кружками лимон. Закусили.

— Не верю я им, — как бы продолжая прерванную беседу сказал Савойский, — не может быть, чтобы в портовом городе был сухой закон. Нет никакой логики.

— Сёма закончил факультет международных отношений МГИМО, — сказал Карагодин, — он-то знает.

— Ну, хорошо, пусть Сёма закончил. А Петруха, он тоже МГИМО закончил? А ведь громче всех орал: на контроле всё отберут! А вот Короляш мыслит правильно: консульство наше, и законы там наши.

— Главное, что б человек с билетами не подвёл.

— Я тебя умоляю, — сказал Савойский и плеснул по стаканчикам очередную порцию.

Человек не подвёл. Едва путешественники освободились от сумок и соорудили из походной поклажи компактную горку рядом с означенным в качестве места встречи сувенирным киоском в зале отлёта, как рядом образовался мужчина в неброской, но добротной кашемировой куртке болотного цвета, деловито спросил:

— Нормально доехали?

И не дожидаясь ответа, протянул Савойскому два евроконверта с клеймом Аэрофлота,

— Вот билеты.

Какое–то очень обыкновенное лицо человека, дежурная интонация, с которой он произнес заветное «вот билеты», — тормознули естественные реакции путешественников.

— Что-то не так? — спросил мужчина.

— Всё так! — собрался Савойский. — Просто не верится, что всё так! Мы же кучу времени потратили…

— Да я в курсе, Марья Алексеевна рассказывала. Нужно было сразу обратиться… Это у вас там перегибы на местах. А на самом деле всё просто.

— Игорь Васильевич, — Савойский проворно снял с поклажи пластиковый пакет, — Душевно вам благодарен.

— Не стоило беспокоиться, — уже знакомым дежурным тоном сказал тот, и пакет принял.

— Удачного полёта, ребята, и успехов в делах.

— Слава богу, — сказал Карагодин, — летим.

— Кто бы сомневался, — обретая обычную уверенность, — сказал Савойский. — Народ знает своих героев.

— И любит, — не удержался Карагодин. — А что там было, в пакете?

— Да так, ерунда, — флакон «Наполеона».

— И всего–то?! — изумился Карагодин. — Есть же хорошие люди на белом свете.

— Конечно, есть, но их нужно знать. — Ну, давай, по единой, — время позволяет.

Таможенный контроль проходили под приличными парами, в благодушно–приподнятом настроении. Савойский вывалил на стойку симпатичной таможеннице пяток красивых стеклянных баночек с изображением белуги на синих крышках, — развязно сказал: — С днём рождения, красавица. — Та рассмеялась, — Вы что, уже празднуете? Не рано начали?

На пограничницу в стеклянной будке смотрели матовыми глазами, на вопросы отвечали отстранённо, по-военному коротко. Ситуацию понимали и контролировали. В Duty free опять накатила новая волна ребяческой дурашливости, пытались смешить продавщиц. Однако покупать ничего не стали. Зачем? Душу грел убережённый от разрушительной дегустации запас «Арарата».

Но как хороша, как женственна!

Когда самолёт набрал высоту, и путешественники освободились от неудобных ремней безопасности, соседка Карагодина сняла чёрные наглазники, в которых пребывала с начала полёта, и ему открылось лицо тёмноглазой особы, приятное, но без каких-либо особых претензий. «Милая девушка, — подумал он, — но до Дарьи далеко».

— Летим, — неожиданно для себя сказал он. Девушка деликатно улыбнулась, и это несложное мимическое движение, запустило в Карагодине некую привычную поведенческую программу. Он ощутил себя бывалым джет-сеттером, галантно предложил:

— Хотите, я угадаю, как вас зовут?

— Таня, — сказала девушка, и прыснула в кулачок. — Хотела сказать «да», а получилось…

— Чудно получилось, Танечка. — Карагодин легко преодолел барьер формальных ритуалов. — А я вот думал, какая странная дама, закрылась от мира наглазниками. Знаться ни с кем не желает.

— Ну, не придумывайте! Просто устала от московской суеты. А сегодня… просто ужас. Всем позвонить, со всеми попрощаться. Целый месяц была в Москве, а времени как всегда не хватило. А вы…

— Дима, — весело сказал Карагодин, — только не вы, а ты.

— Я так сразу не могу… — зарделась Таня.

— Танечка, вы меня удивляете! Мы летим на такой скорости… всё должно происходить соответственно! Быстро!

— Но не настолько же, — вяло сопротивлялась Таня. — А вы куда летите?

— Как куда? — не понял Карагодин. — Мы же вместе летим. В Каир летим. А после мы с другом двинем в Порт-Саид.

Каракозов повернулся к Савойскому, и обнаружил, что тот провалился в благостный сон, пожёвывает во сне губами и в разговоре участия не примет.

— В Порт–Саид… — работаете там или к родственникам?

— Ну какие у нас в Порт–Саиде могут быть родственники, — смеялся Карагодин. — По делам летим. — И кратко изложил суть поездки: летим к генерал-губернатору, три раза присылал приглашение, да было всё недосуг, дел по горло. А генерал-губернатору без нас — хоть кричи — нужно делать проект, ну, такой глобальный проект, — стелу ставить у входа в Суэцкий канал, а серьёзных людей нет. Ни в Италии, ни в Штатах, ни Испании, — нигде нет. Пустота. Вот и летим.

Таня слушала поливы Карагодин, смотрела на него карими расширенными глазами, кивками отмечала цезуры карагодинской речи.

— Бизнес-план, — за мной, — говорил Карагодин, — архитектурная часть — за Борисом. Мы обычно в паре работаем, — нёс Карагодин, — такие проекты в одного сложновато.

— Да, масштабы… — прошептала Таня. — Не думала, что встречусь с такими интересными людьми.

Савойский неприлично громко всхрапнул и застонал во сне.

— Два дня не спал, — извинился за друга Карагодин. — Храм в Кремле расписывал.

— Он же архитектор, — не поняла Таня.

Карагодин горько усмехнулся,

— Талантливый человек во всём талантлив. Наваляли там горе-реставраторы чёрте что… Пришлось исправлять. Не то чтобы заново малевать, а именно — концептуально. Дать чёткие живописно-исторические ориентиры. Вот, и не получилось у человека выспаться.

Таня смотрела через Карагодина на живот спящего Савойского долгим заворожённым взглядом.

— Господи, неужели вам это может быть интересно?.. — Расскажите лучше о себе.

Таня опустила голову, упёрлась взглядом в карту эвакуации пассажиров при посадке на воду в сетке впередистоящего кресла, сказала:

— А что обо мне рассказывать. Жена своего мужа… Муж преподает физику в колледже. А я… а я просто домохозяйка. Вот и вся история.

Таня подняла на Карагодина глаза, и свет этих прекрасно-грустных и как бы извиняющихся глаз вдруг поразил его. «Боже, — подумал он, — А ведь она хороша… чудо как хороша!»

— А вы давно в Каире живёте? — спросил Карагодин.

Таня засмеялась.

— Я в Лагос лечу, в Нигерию! А в Каире даже не была. У меня в Лагосе муж в колледже физику преподаёт… — повторила Таня, и в этой обыденной фразе Карагодину почудилась нотка какой-то безысходности.

Никаких утешительных слов Карагодин сказать не успел: очередной всхрап Савойского вышел столь мощным, что разбудил и даже напугал архитектора.

— Что? Где? Какой? — хрипло спросил он.

— С пробуждением, — приветствовал друга Карагодин, — высота 10 тысяч метров над уровнем моря! А эту очаровательную девушку зовут Таня. Танечка.

— Надо же, заснул, — удивился Савойский, наклонился вперёд, окинул соседку Карагодина поощрительным взглядом, светским голосом сказал: — Рад знакомству, Танечка. Скоро кормить будут, — пока организуем аперитив. Тем более есть достойный повод.

Сопротивление Танечки было сломлено без особых усилий. Тонкие срезы лимона, предложенные Савойским на одноразовой тарелочке, окончательно успокоили её, утвердили в той мысли, что всё идёт правильно, что так и нужно. «Арарат» действовал позитивно и быстро.

Польщенная вниманием благородных донов, Танечка блестела глазами, своевременно и достойно резонировала на шутки Карагодина, держалась вполне комильфо.

«Откуда что берётся! — изумлялся Карагодин. — С такой в любой компании появиться не стыдно».

— Поедем с нами в Порт-Саид, — неожиданно сказал он. — Нам нужен секретарь. Даже не секретарь, а секретарь–референт. Как у вас с английским?

— Хотите икры? — хищным голосом предлагал Савойский, — настоящей белужьей икры?

Таня кивала головой, смеялась яркими карими глазами. Савойский пошарил у себя в ногах, и действительно выставил на откидной столик 3 банки икры, испросил у Карагодина его высокотехнологичный инструмент, подарок Сёмы, и с сосредоточенным видом принялся банки открывать. Улыбка на Танином лице подтаяла.

— Вы это серьёзно? — она вопросительно посмотрела на Карагодина.

— Я всё понимаю, — напористо заговорил тот. — Муж, семейные ценности. Но, я же вижу, вы способны на большее. Вы себя сильно недооцениваете.

Таня инстинктивным движением поправила локон, и на обратном движении её руку перехватила проворная лапа соседа. Он накрыл добычу второй ладонью, подержал секунду, словно согревая выпавшего из гнезда птенца. Таня пребывала в некоем гипнотическом оцепенении. — Мы будем работать вместе, — ты, я и Борис, — это будет настоящая команда.

Таня опомнилась, мягко освободила руку из западни карагодинских лап, пролепетала:

— Боже, что мы делаем…

Сердце Карагодина запело. «Согласна! Она согласна!.. Но как хороша, как женственна!»

Он наклонился к Тане, намереваясь сказать ей на ухо что–то очень приятное, ещё не созревший, но уже зародившийся комплимент, ощутил слабый аромат Шанели №5, другой, незнакомый, но совершенно прельстительный аромат Таниной кожи и неожиданно для себя поцеловал Таню за ухом.

— Что мы делаем… — снова прошептала она.

— На такой скорости всё происходит быстро, — пытаясь сгладить свою дерзкую эскападу, пояснил Карагодин, а про себя подумал: «А может быть это судьба?».

Давайте сменим дислокацию…

— Чёрт! — серая клякса икры некрасиво шлёпнулась на рубашку Савойский. — Здесь просто невозможно развернуться, кресла впритык!

Таня аккуратно сняла кляксу-плаксу лезвием ножичка, которым также располагал волшебный инструмент, сказала:

— Нужно присыпать солью, чтобы не осталось пятна.

Савойский молча плеснул Арарату по пластиковым стаканчикам. Молча выпил свой. Снова себе плеснул, тостировал:

— За жизнь без пятен!

Тост молчаливо поддержали.

Савойский выгрузился в проход, двинулся в нос самолёта искать бортпроводницу. Неожиданно быстро вернулся.

— Давайте сменим дислокацию, в бизнес-классе три с половиной человека.

— А как же… — начал было Карагодин.

— А так! — Савойский вытянул из–под кресла свой походный саквояж. — Я всё решу, не дергайся.

Таня сделала испуганные глаза. Карагодин хохотнул, зацепил с полки Танину сумку, протянул уже из прохода мужественную руку, Таня эту руку приняла и покорно последовала за делегатами.

Публика проводила троицу любопытными взглядами.

— Вы куртку забыли, — пискнула вслед очкастенькая юница с соседнего ряда.

Но пискнула с опозданием, и никто её не услышал.

Едва новые пассажиры бизнес-класса расположились в просторных креслах у раскладного столика, как из носовой части в проезд выкатила никелированная тележка с напитками. Нарядная пара, расположившаяся по другую сторону прохода, — дама в шиншиллах и её дородный супруг, — отоварились парой миниатюрных бутылочек красного винца, и апельсиновым соком.

Агрегат продвинулся по проходу, стюардесса с готовной улыбкой повернулась к троице, и улыбка сменилась выражением некого замешательства.

— Простите, вас же здесь не было…

— А теперь — есть, — радостно сказал Савойский.

— Вы же сидели в эконом-классе, — на чистом лобике стюардессы обозначилась пара морщинок, — на третью места не хватило.

— Сидели, сидели, — подтвердил Савойский. — По ошибке сидели, — и понёс какую-то пафосную пургу про личное приглашение генерал-губернатора Порт-Саида, про то, что билеты в эконом-класс выписали по ошибке, абсолютно несоответственно уровню делегации, а если необходимо, он сейчас же доплатит. Или генерал-губернатор доплатит. Вытащил из внутреннего кармана предусмотрительно захваченное из горсовета приглашение, украшенное живописными печатями со скрещёнными саблями и размашистой росписью, и сунул её стюардессе. Та вертела приглашение в руках, снова морщила лобик, разглядывала диковинный документ, шевелила губами. И неожиданно эта радужная бумажка произвела на стюардессу искомое действие. Она бережно вернула документ Савойский, осторожно сказала:

— Это конечно, не положено. Но, если такие обстоятельства… Чего желаете?

— Три красного вина, три апельсинового сока, и шесть стаканчиков.

Стюардесса понимающе и даже по–свойски улыбнулась маэстро, сгрузила на стол аперитивы, заметила свежее пятно на его рубашке.

— Вы пятно посадили. Вот вам пакетик соли, присыпьте, а то след останется, — и покатила конструкцию к паре сонных арабов на заднем ряду.

Мы же соседи, а соседство обязывает!

Савойский аккуратно вскрыл пакетик, оттянул планку рубашки, присыпал пятно горкой соли, и на миг озадачился.

— Нужно слегка втереть, — легко принимая роль секретаря-референта сказала Таня, — не двигайтесь, я сейчас всё сделаю.

Карагодин, сидевший между Таней и Савойский, вознамерился было привстать, чтобы деликатная операция прошла успешно. Таня придержала его за плечо, сказала, — Не беспокойтесь, я и отсюда достану, — слегка прилегла на соседа, и безымянным пальчиком растёрла горку соли по ещё влажному пятну. Карагодин млел и не шевелился, боясь разогнать прельстительные феромоны.

— Вот и всё, — Таня осторожно вынула пакетик из руки маэстро, стряхнула остатки соли в пластиковый стаканчик и вернулась на место. Карагодин, освобождённый из сладостного плена, осторожно выдохнул, сказал: — Ну, просто умница. — И, не совладав с порывом, наложил было аппликатуру на Танину ручку, но ручка вдруг повернулась навстречу этому движению, и их пальцы сплелись.

— Праздник продолжается, — объявил повеселевший Савойский. — Орудия к бою. — И потянул из-под колен неизбывный Арарат.

При словах «орудия к бою» дама в шиншиллах не сдержала улыбки, что-то сказала своему спутнику, седоватой эспаньолкой похожему на Шона Коннери из «Погони за «Красным Октябрём», правда в слегка семитской редакции.

— Господа, приглашаю присоединиться, — воззвал Савойский, заметивший эти движения, — мы же соседи, а соседство обязывает!

«Соседи» подняли свои интеллигентные бутылочки, демонстрируя вежливое участие в общем веселье.

— Соседство обязывает, — значительно повторил Савойский, передавая партнёру Арарат с парой пластиковых стаканчиков на горлышке.

Танечка понятливо привстала, пропуская Карагодина в проход.

— Вы просто Бонапарт какой-то, — засмеялась дама, — и всё старалась поднять стаканчиком горлышко коньячной бутылки, которой умело орудовал Карагодин.

— Мне совсем чуть-чуть, — сказал Коннери, — просто почувствовать вкус молодости. — А вы?

— Момент, — Карагодин вернулся на место. Танечка проворно присела рядом. Карагодин выстроил аэрофлотские стаканчики на столик, в один пролёт наполнил их точно на треть, — передал Савойскому и секретарю-референту. Поднял свой.

— Мы сейчас на высоте 10 000 метров над землёй. И это обязывает… — он сделал хитрые глаза, — выпить за наше знакомство немедленно и до дна! Прозит!

— Прозит! — поддержал Савойский.

— Прозит! — улыбнулась Танечка.

Не надо было суетиться!

Соседи приветственно подняли стаканчики, и все дружно выпили.

Завязалась вполне светская беседа. Новые знакомые, будучи свидетелями строгих разговоров со стюардессой, поинтересовались, что за миссия такая у делегатов. Карагодин дал краткие, но внушительные пояснения. Те уважительно кивали в такт коротким периодам Карагодина.

— Вот такие пироги, — неожиданно сказал Савойский, и все засмеялись.

Дама в шиншиллах оказалась Фаиной, супругой Коннери, а сам Коннери — Аркадием Львовичем, владельцем супермаркета в Каире.

«Какие любезные люди, — умилился Карагодин, — какие скромные!»

Беседа прекратилась самым естественным образом: прикатили коляску с разнообразной снедью. Под аэрофлотовские наборы с ветчиной и красной рыбой пошло красное винцо.

Не успели разделаться с едой, — новая тележка. Чай, кофе, плюшки-круассаны.

— Я не хочу ни чая, ни кофе, — сказал Савойский, отвалился на спинку кресла и смежил глаза.

— И я… ничего не хочу, — присоединилась Танечка.

— А я — кофейку, — сказал Карагодин.

Стюард поставил на край стола, напротив Танечки, которая сидела у прохода, подносик, на него чашку и в эту чашку пустил из никелированного кофейника дымящуюся струю.

Танечка тут же подносик подхватила, и, уже вжившись в положение секретаря, стала разворачиваться в сторону Карагодина. Стюарт толкнул коляску по маршруту вдоль прохода, чайники–кофейники неожиданно громко звякнули, Танечка повернулась на этот звук и…

Карагодин инстинктивно отпрянул назад и даже подобрал ноги, но поздно: чашка опрокинулась, и огненный кофе выплеснулся на правую ступню, ничем не защищённую, так как, желая дать отдых ногам, во время трапезы он под столом новые туфли снял.

— Господи, — выдохнула Танечка.

Карагодин, превозмогая боль, улыбнулся незадачливой референтше кривой улыбкой:

— Ерунда, не бери в голову, — неожиданно переходя на «ты», сказал он. И стал промокать носком левой ноги ошпаренную правую. Боль как-то незаметно рассосалась.

Танечка прихватила предплечье соседа.

— Господи, какая же я росомаха… какая дура! Очень болит?

Карагодин, частично преодолевший болевой шок, прикрыл ладонью танечкину лапку, и ощутил себя настоящим мачо, которому всё нипочём.

— Во-первых, ты не росомаха и не дура, а во-вторых, нам в этой жизни предстоит ещё масса трудностей. Но мы их преодолеем.

— Господи, какой ты сильный, — восторженно выдохнула Танечка. — Я никогда не встречала таких сильных мужчин… Ты меня ненавидишь?

— Прекрати, чтобы большей этой чуши не слышал, — строго сказал Карагодин. — Главное, что мы встретились.

Танечкина лапка судорожно сжала предплечье соседа, она ткнулась в его ухо, внутренне прошептала: «Милый, милый, милый», — но вслух ничего не сказала.

Соседи, которым никелированная телега и стюарт заслонили самое интересное, увидели лишь идиллический финал драмы, деликатно его не заметили, допили свой чаёк, и смежили глаза, откинувшись на спинки кресел.

Савойский отчётливо похрапывал.

Карагодин вытянул из под колен «Арарат», налил Танечке, налил себе.

— За нас, — значительно сказал он.

— За нас, — прошептала Танечка.

Наркоз подействовал самым волшебным образом, через минуту боль ушла совершенно. Одушевлённый новой дозой элексира Карагодин страстным полушётотом понёс откровенную пургу: о всемирном проекте, о важной роли Танечки в этом проекте, о том, что она будет иметь долю в бешеных гонорарах и премиях концессионеров.

Танечка пребывала в каком-то сомнамбулическом трансе, чуть не подстанывала от сказочных этих речей. Вдруг сказала неожиданно трезвым голосом:

— Я согласна. Главное, что мы встретились. Но я хочу, чтобы всё было по-человечески. Я полечу в Лагос, объяснюсь… улажу все дела. И тогда прилечу. Всё должно быть по-человечески.

Карагодин пощупал ногой ошпаренное место, снова почувствовал слабую, но какую–то нехорошую боль.

— Наверное, ты права, всё должно быть по-человечески.

— У тебя есть чем записать?

Карагодин достал из внутреннего кармана красивый «паркер», подарок Дарьи.

Танечка зацепила бумажную аэрофлотовскую салфетку, разгладила её и, по-школярски прикусив нижнюю губку, что-то на ней написала.

— Это мой… ну наш, домашний телефон. Позвонишь мне, как вы устроитесь в гостинице. Звони в среду утром, после девяти, не раньше. Раньше нельзя.

Карагодин сложил салфетку и засунул её в нагрудный карман пиджака.

Танечка склонила голову на его мужественное плечо и смежила глаза. Тот тоже закрыл глаза и тут же провалился в сон.

— Дамы и господа, через 20 минут мы прибываем в аэропорт Каира, пожалуйста, пристегните ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение.

Компаньоны, не открывая глаз, проделали необходимые операции, и… продолжили сладкую дрёму.

Танечка же не спала. Немигающим взглядом она проницала толщу проносящихся в овале иллюминатора облаков, словно пытаясь прочитать в изменчивой игре веерных солнечных лучей сквозь призрачные громады небесных айсбергов своё неизвестное будущее.

Серёга, ты настоящий человек!

Прощание совсем не походило на прощание. Маэстро вполне по-свойски поцеловал Танечку, остающуюся в самолёте, в щёчку, сказал неопределённое: — Дай-то Бог, — отчего Карагодину стало непонятно, — помнит ли он о том, что у них теперь есть секретарь-референт, ответственный за всё. Однако и сам он чмокнул Танечку на прощанье вполне обыденно, разве что присовокупил:

— Как договорились, звоню тебе в среду после 9-ти. Береги себя.

И похлопал себя по нагрудному карману.

Делегаты двинулись к выходу. Танечка секунду пребывала в каком-то странном ступоре, вдруг рванула из-под сиденья свою сумку, прытко двинулась за ними вслед, едва не уткнувшись в спину Карагодина.

Тот инстинктивно обернулся. В его глазах стоял немой вопрос.

— Боже, что я делаю… — пролепетала Танечка, сумка выпала из её рук. Она притянула ошалевшего Карагодина за шею, поцеловала его в безвольные губы.

Конец ознакомительного фрагмента.