На грани фантастики

Пётр Гаврилин, 2023

В данном издании вниманию читателя предлагаются небольшие рассказы, многие из которых содержат элементы жанра фантастики. Автор книги входил в шорт-листы и призёры литературных конкурсов, публиковался в сборниках, альманахах, литературных журналах. Читателям помладше писатель знаком по сказочной трилогии: «Алёшина мама», «Алёша и его папа» и «Хроники волшебного острова». Кроме прозаических произведений, Пётр Гаврилин известен также своими стихами и текстами песен.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Маленький, тесный мир трещал и рушился. Ещё не осознавая себя, я куда-то карабкался, перебирая лапками, тщетно силясь расправить крылья за спиной. Кокон ещё стеснял меня, но я уже слышал звуки, исходящие извне, видел яркий, слепящий с непривычки свет, ощущал медвяный запах какого-то цветка.

Прошла пара секунд — и я будто бы взорвался, вспорхнув к небу. В первый раз в жизни расправленные крылья бешено забились, привыкая к новой для себя реальности, как бы учась тому, что и так было заложено во мне моими предками. При этом задние ноги сами собой вытягивались на максимально возможную длину, вызывая сладкую истому, пробегавшую от вертлуга до кончика лапки.

И голод… Я успел изрядно проголодаться, поэтому, не раздумывая, рванул на сладкий запах, который почуял ещё в коконе. Взмах-другой крыльев, и я выскочил из кустарника на поляну, усеянную жёлтыми, красными, фиолетовыми цветами, над которыми порхали мои собратья. Такие же, как я — с ярко-красными полосатыми брюшками и бордовыми с бледно-розовой окаёмкой и белым «глазом» посередине — крыльями, при сидении складывавшимися в равнобедренный треугольник.

Я приземлился на цветок и начал поглощать липкую, сахарную пыльцу. Мне не нужно много пищи, поэтому сытость наступила довольно быстро. И только в этот момент, удовлетворив свои инстинктивные потребности в свободе и пище, я задумался о том, кто я и где я.

Я неплохо помнил себя гусеницей. Да, я был удивительно ленив и прожорлив, прямая противоположность себе нынешнему. Я утомлённо ползал по листьям и ел их, пока в один прекрасный момент не почувствовал, что засыпаю и, возможно, навсегда. Но это было нормально для меня, личинки бабочки. И я знал о том, что это случится. Но всё же некоторое беспокойство не покидало меня.

Причиной этому был сон, который я видел, пока находился в коконе. Во сне у меня не было крыльев, как сейчас, но не было и шести лапок и ложноножек, как до кокона…И тут я отчетливо понял, что в этом сновидении я был че-ло-ве-ком. Я до деталей помнил весь свой сон от рождения до смерти. При этом отчётливое воспоминание о концовке сна, об остановке дыханья и резкой боли в лёгких взбудоражило меня: я вспорхнул, истерично забил крыльями, чем вызвал недолгую, но яркую панику среди моих соплеменников.

Вся поляна вмиг поднялась, создав суетливое облако, ставшее в ярких солнечных лучах кроваво-бордовым. Ко мне подлетел один из моих собратьев, который явно вылупился из кокона на несколько дней раньше меня.

Мы, бабочки, не имеем речевого аппарата и общаемся с помощью тонких вибраций воздуха, создаваемых крыльями.

— Сны? — прошелестел он крыльями.

— Да, — протрепыхал я своими.

— Мы все видим сны, находясь в коконе, — продолжил мой собеседник. — И очень хорошо помним их. Нам снится, что мы люди. Но смирись: ты, как и я, никогда не узнаешь, что означает такой сон: увы, познать его глубинную суть нам не дано. Неведомо — бабочка снится человеку или человек бабочке…

— Постой, друг, — прервал я философский монолог своего нового знакомого. — Нечто похожее на твою последнюю фразу я, кажется, где-то уже слышал.

— Странно, — ответил он. — Эта мысль пришла ко мне в коконе, и я ни разу ещё не выражал её вслух здесь, после своего пробуждения…

ДОЛИНА ЦВЕТОВ

Со стороны центральной площади летел протяжный звон от бронзового била. Последние лет пятнадцать этот звук никого уже не собирал по тревоге. Он лишь означал, что количество горожан сократилось ещё на одного. Люди, не торопясь, выходили из своих домов и медленно сливались в тоненькие ручейки, стекавшиеся к источнику беспокойства. Чья-то смерть — это ведь тоже какая-никакая новость в веренице серых будней, в которых погряз город.

Приглядевшись, можно было заметить, что эти потоки, струящиеся между ещё крепких, но уже довольно старых деревянных домов, состоят исключительно из пожилых людей. Молодых лиц не было совсем, и лишь изредка встречались молодящиеся.

Центральная площадь находится на плоской вершине холма, по пологим склонам которого раскинулся город. Когда Миия наконец добралась сюда, она в стотысячный раз увидела, как он растёкся неровным блином цвета облезлой черепицы. За ним стелился яркий ковёр цветущей куолемы, забрызганный кое-где тёмно-зелёными пятнами деревьев и голубыми — маленьких озёр. Вдалеке виднелись окружавшие долину иссиня-чёрные скалы, размытые в мареве горячего воздуха, и снежные шапки гор над ними.

Миия, тяжело опираясь на клюку и непрестанно здороваясь с окружающими, пробилась сквозь толпу и выбралась к помосту, на котором стоял старик, исступлённо дёргавший за верёвку била. Когда она отдышалась и перед глазами перестали мелькать чёрные точки, то разглядела до боли знакомый длинноватый нос и чуть вздыбленные дуги густых бровей, придававшие лицу чуть удивлённый вид. Это был сумасшедший Рейно, много лет назад ушедший жить в заброшенную сторожевую башню на перевале и с тех пор приходивший в город лишь изредка.

В какой-то момент Рейно, оглядев толпу и сочтя, что все, кто мог, уже пришли, отпустил верёвку. Последний удар ещё долго звенел в ушах, медленно затихая. К Рейно на помост поднялся старейшина Асгейр. После смерти последнего конунга Торста их сменилось уже четверо. Имени нынешнего Миия по старости никак не могла запомнить. Старейшина поднял руку, призывая всех к тишине:

— Что стряслось, Рейно? Зачем ты собрал всех нас?

— Там, за перевалом, — Рейно махнул рукой в сторону садившегося за горы солнца, — встало лагерем большое войско. И они ожидают лишь хорошей погоды, чтобы перейти его.

Ответом этим словам стало тягостное молчание горожан. Наконец старейшина сказал:

— У нас нет молодых воинов, чтобы выдвинуть к перевалу сильную армию и отразить нашествие. Но мы тоже можем взять в руки оружие и умереть, как мужчины!..

— Мужчины?! — старейшину прервал высокий резкий голос. Все обернулись на женщину, которая выглядела самой молодой и холёной из собравшихся. — Да вы рухлядь. По вам давно могила плачет. Надо встретить это войско хлебом и солью. Вот там точно найдутся нормальные мужчины. Не чета вам.

Элина! Её Миия всегда старалась обходить стороной. С тех пор как она встала между нею и Рейно, любая случайная встреча причиняла боль. Странное свойство старости: не помнишь, что было вчера, а давно минувшее стоит перед глазами в мельчайших деталях. Из-за неё, этой Элины, Рейно и сошёл с ума. Ведь она ведьма, хотя и пытается скрывать это! Невозможно выглядеть на тридцать лет моложе своего возраста без использования колдовства. И при этом Миия и Элина — ровесницы.

— Не слушайте глупую бабу! — из толпы выдвинулась крупная бодрая старуха. — Она сама не соображает, что несёт. Но в одном я её поддержу: глупо погибать ни за что ни про что. Пусть приходят эти вояки: увидят, что взять у нас нечего, да и уберутся восвояси. Что им здесь делать? Мы и накормить их толком не сможем. Сами уже полвека ничего, кроме куолемы, не едим. Похлёбка из листьев куолемы, жаркое из стебля куолемы, вино из цветков куолемы. Тьфу! Им такое питание на второй день опротивеет.

Старейшина, потупив голову, молчал. Рейно улыбался и поминутно дёргал за свою куцую бородёнку, выдирая последние седые волосы.

— Не дури, Асгейр! — обратилась крупная старуха к старейшине. — Сам со стариками погибнешь. А нас, как овец, перережут.

Старейшина поднял на неё взгляд, в отчаянье махнул рукой и, ничего не говоря, начал спускаться с помоста. Рейно, смешно подпрыгивая, пошёл за ним. Люди начали разбредаться по домам. Миия подошла к Рейно.

— Тебе есть, где переночевать?

— В городе полно пустых домов.

— Ночами бывает холодно. Пустые дома не протоплены.

— В сторожевой башне всегда холодно. Я привык.

Он поспешно отвернулся от неё и направился прочь.

Войско подошло к городу и остановилось, увидев, что на окраине их ждала группа людей. От неё отделилась женщина с кубком. Это была Элина. Безошибочно определив в молодом воине в дорогих доспехах предводителя, она подошла к нему и, низко поклонившись, подала чашу.

— Не бери, княжич, — сказал стоявший за ним огромный бородатый воевода. — Нас здесь встречают одни старцы. А молодые наверняка в засаде. Значит, в чаше яд.

Предводитель отстранил кубок. Элина посмотрела в глаза воеводе и зазывно улыбнулась.

— Нет никакой засады, мой повелитель. А это — вкуснейшее вино. Просто в этом городе моложе меня никого нет.

— Кто тут главный? — оборвал её княжич. К нему, подобострастно сутулясь, подошёл старейшина.

— Я весь к вашим услугам.

— Нам нужно жильё, старик. Питаться пока мы будем из своих запасов.

— В городе много пустых домов. Мы к вашему приходу их вычистили и натопили. На таких жилищах вывешены белые флаги. А для вас лично готовы хоромы нашего покойного конунга.

— Это хорошо. Но смотрите! Если заподозрю какую-нибудь измену, не пощадим никого — ни старых, ни малых!

— Конунг нашего города умер десять лет назад, не оставив наследника. Мы будем счастливы присягнуть вам и стать вашими подданными, — низко поклонился старейшина.

Княжич махнул рукой, и войско стало заходить в город.

— Послушай, Лори! — обратился он к воеводе через какое-то время. — Какое странное место! Ни лая собак, ни блеянья коз. Аж жуть берёт.

— И мне не нравится здесь, — ответил воевода. — А старику этому я не доверяю. Надо будет выставить ночью двойной дозор.

Вдруг тишину нарушил дикий смех, от которого и княжич, и многие воины вздрогнули. У крайнего дома улицы, мимо которого проходило войско, стоял Рейно и, показывая пальцем на княжича, гримасничал и гоготал.

Один из сотников вопросительно посмотрел на воеводу и после одобрительного кивка подошёл к Рейно, приказав тому замолчать. Сумасшедший никак не среагировал, и воин наотмашь ударил его закованной в железную перчатку рукой. Рейно упал навзничь и сразу затих.

В тот же миг раздался полный страдания вопль. Через улицу наперерез войску бежала, бросив клюку, растрёпанная Миия. Подбежав к Рейно, она бросилась на колени и начала подолом стирать кровь с его лица. Он бросил на неё вполне осмысленный взгляд, улыбнулся и потерял сознание.

…Войско стояло в городе уже неделю. Многие воины перешли на местную пищу, но княжич и воевода, заселившиеся в двухэтажный дом конунга, ели только из привезённых запасов. К удовольствию воеводы, в них было и несколько бурдюков с аквавитой.

В тот вечер они сидели за ужином с княжичем в комнате, освещаемой неровным светом факелов. На столе стоял кувшин. В тарелках лежало вяленое мясо.

— Это действительно проклятое место! — говорил немного заплетающимся языком воевода. — Кругом одни цветы, которые они едят на первое, второе и третье. Куда подевалась вся живность? Я бы ещё понял, если б не было зверей, хотя перевал для них вполне проходим. Но птицы? Им эти горы перелететь — раз плюнуть. Перелётные птицы два раза в год это делают. Давай бросим всё и вернёмся в наши земли.

— Пусть сначала разведчики обойдут долину и изучат обстановку. Тут должен быть второй перевал. Я не могу вернуться к отцу с пустыми руками. С чем ты предлагаешь прийти? С котлетами из ботвы? С рабынями-старухами? С их бронзовым билом?

— Княжич, я тоже не понимаю, почему в этом городе одни старики. Они что, прямо такими родились? Иногда мне кажется, что мы пересекли запретную черту и попали в царство мёртвых.

— Мёртвые не умирают. А мы вчера видели живую похоронную процессию. Нет, это точно люди, а не призраки. Мне кажется, что молодым просто надоело здесь быть жвачными животными. Ведь когда-то здесь был скот: я видел загоны у брошенных домов. Может, случился падёж или ещё что. Они и ушли. Но не в наши земли, иначе мы бы об этом знали, а через второй перевал, который мы обязательно найдём.

— Это хоть многое объясняет, — пробормотал воевода. — Что-то меня немного развезло. Разреши, я пойду вздремну.

Он поднялся и нетвёрдым шагом, широко расставляя ноги, как на ладье, ушёл в свою комнату, упал на топчан… Но сон не шёл. Потолок от выпитого немного покачивался. Вдруг ему показалось, что кто-то шёпотом позвал его. «Почудилось», — подумал воевода.

— Лори! — теперь голос звучал громче и настойчивее.

Воевода приподнялся и увидел белый силуэт. Он встряхнул головой, чтоб отогнать наваждение. Тем временем чья-то рука елозила по ложу. Он взялся за рукоять меча, с которым никогда не расставался.

— Не бойтесь, мой повелитель! Это я, Элина!

— Как ты сюда попала? — воевода узнал женщину, предлагавшую кубок вина княжичу на въезде в город. Да и после она не раз попадалась ему на глаза.

— Всё просто: здесь есть потайная дверь, через которую я когда-то ходила к старому конунгу.

— Что тебе нужно?

— Что может быть нужно женщине ночью от воина, кроме его крепких объятий?

Воевода крякнул. Поход длился уже несколько месяцев, и он сам стосковался по женской ласке. Но дома ждала ненаглядная и верная Пареэта… Впрочем, хмель быстро разрешил его сомнения, и он грубовато привлёк Элину к себе.

Утром, когда воевода открыл глаза, Элина снова пыталась прильнуть к нему, но он отстранил её. После вчерашней аквавиты ужасно болела голова и пересохло во рту. Женщина вышла и через несколько минут вернулась с кувшином. В нём оказалось вино. По вкусу воевода сразу понял, что это местное. Но жажда была настолько сильной, что он уже и не думал о возможной опасности.

Вино подняло настроение. Он уселся на топчане и мутными глазами посмотрел на Элину.

— Может, объяснишь, что за чертовщина тут у вас творится? Почему ты самая молодая из всех горожан?

— Я сделаю всё, что прикажет мой повелитель. Но это очень длинная история.

— Выкладывай. Нам некуда торопиться.

— Когда я была молода, то соблазнила одного прекрасного юношу Рейно. Он от страсти и ревности словно с ума сошёл тогда. Из-за этой незначительной для меня интрижки парень бросил свою невесту и стал звать меня замуж. А я совсем не желала ни семьи, ни детей — хотела жить и вечно наслаждаться своей молодостью. И тогда сказала этому юноше: буду жить с тобой только в том случае, если ты сделаешь так, чтобы я, во-первых, не старела, а во-вторых, не могла понести от соития.

И Рейно исчез больше чем на полгода. Как я потом узнала, он ходил на север, к ведуньям племени Ноита. Оттуда принёс мне два подарка. Один был эликсиром молодости. Ничего сложного: раз выпил — и на всю жизнь хватает. А второй оказался семечком некоего цветка. Вот тут следовало потрудиться: семечко нужно было посадить в горшок и ни в коем случае не выносить из дома. Затем дождаться, когда нальётся бутон, и, не давая ему раскрыться, сварить из него отвар. А его остатки, само растение вместе с корнем и даже землю из этого горшка нужно было сжечь в печи.

Цветок очень долго всходил и казался мне каким-то болезненным. Испугавшись, что он завянет в моей тёмной избе, я вынесла его на крыльцо под солнечные лучи. В тот же день бутон раскрылся. Я сварила отвар и выпила его. А все остатки бросила в печь. С того дня я могла быть с мужчинами, не задумываясь о последствиях. Через неделю я выгнала Рейно — он безумно надоел мне своею ревностью.

Но так вышло, что, распустившись, цветок сразу же разбросал вокруг свои семена. И через несколько дней цветы уже росли в моём саду. Пчёлы прилетели опылять их и разнесли пыльцу по всем растениям в долине. И они сразу же перестали давать семена. В итоге в тот год мы остались без урожая. А куолема, так назвали этот цветок, начала захватывать всю долину.

За неимением другой травы ею стали кормить домашний скот, и он перестал давать приплод. Век животных намного короче людского — скоро мы остались без молока и мясной пищи. Тогда куолема пошла уже в пищу людям, и в нашем городе перестали рождаться дети.

— И как давно это было? — спросил воевода.

— Да уж полвека как.

— Чёрт! Сколько же тогда тебе лет? Ведь не меньше семидесяти. Ты ж мне в матери годишься.

— Моё тело гораздо моложе, повелитель!

Воевода вскочил на ноги.

— Подожди! А что же я сейчас пил? — воевода схватил её за волосы. — Что я пил, ведьма? Я что, теперь тоже бесплоден?

— Я не нашла других напитков, а ты хотел пить.

Воевода в ярости потащил Элину из комнаты. Найдя первого попавшегося охранника, он бросил извивающуюся от боли женщину ему в ноги и прорычал:

— Под замок эту колдунью! И завтра повесить прилюдно.

На следующий день княжич приказал всем жителям города оставить свои дела и выйти в долину, чтобы косить куолему и сушить её на солнце. Зачем это вдруг понадобилось, не объяснили даже воинам, которым пришлось выполнять теперь роли надзирателей и распорядителей работ. За невыполнение нормы каждый второй получил свою дюжину-другую плетей.

Вскоре княжич уехал, оставив за себя воеводу. Тот страшно лютовал. Через несколько дней рядом с Элиной болтались тела ещё пятерых горожан, которые из-за немощи не соглашались работать в поле. После этого таких отказов уже не было. Все послушно с первыми лучами солнца собирались на центральной площади с косами, а у кого их не было, с серпами, лопатами или просто с заостренными досками. Воевода неизменно приходил сам и раздавал громовым голосом команды сотникам. Он требовал до начала сезона дождей выкосить всю куолему. При этом запрещалось складывать высохшую траву в стога, и она лежала, разделяя равнину на две неровные части, у одной из которых был ржавый цвет сена.

К удивлению Миии, Рейно вдруг перестал её сторониться и, наоборот, неизменно просился в одну группу с нею. А в поле старался работать в паре, всячески облегчая ей труд.

В один из дней их погнали косить рядом со скалами. Дождавшись момента, когда дозорный ускакал, чтобы проследить за другой группой работающих, Рейно подошёл к Миие и вполголоса сказал:

— Здесь совсем рядом. Мы можем бежать!

— Что рядом? Куда бежать? Да и зачем?

Ответом был его умоляющий взгляд. Другие стали оборачиваться на их шёпот, а крупная старуха, когда-то выступившая за непротивление захватчикам, прикрикнула на них:

— Они там треплются вместо того, чтоб работать, а розги вечером всем получать. Давайте не отлынивайте!

В обеденное время, когда уставшие работники недолго отдыхали в тени ближайшей скалы, Рейно, взяв за руку, Миию, молча повёл её за собой. Через некоторое время они вышли к чёрной отвесной скале, к которой примыкало небольшое, но глубокое озеро.

— Здесь есть подземная река, — сказал Рейно. — Мне её показывал отец, когда я был маленьким. Под водой совсем немного нужно проплыть. Ты справишься?

Миия покорно кивнула и бросила свою клюку на землю. Они спрыгнули в озеро, и ледяная вода обожгла кожу. Когда они медленно подплыли к незаметному с берега водовороту, Миия почувствовала, как вода будто тянет её за ноги в глубину. Она набрала полные лёгкие воздуха и отдалась этой силе.

Когда она вынырнула, то обнаружила вокруг лишь кромешную мглу. Где-то рядом отфыркивался Рейно. Течение довольно быстро несло её по невидимому руслу.

— Миия! Ты где?

Она откликнулась и поплыла на его голос. Но сил оставалось уже мало, начало сводить ноги. Она только почувствовала его руку на своих волосах и потеряла сознание.

В забытьи Миия видела себя снова молодой. Она сидела на лавке у своего дома с рукоделием в руках. Рядом с нею был тоже молодой Рейно, её муж. По двору, громко и беззаботно смеясь, бегали их дети — два мальчика-близнеца — маленькие копии своего отца.

Но это счастье было совсем не долгим. На улице появились воины во главе со свирепым воеводой и ненавистной Элиной. Миия стала кричать Рейно, чтоб он прятался с малышами в доме, но было уже поздно. Элина стала показывать на них воеводе, что-то крича с перекошенным от злобы лицом.

Миия схватила за руки детей и бросилась бежать с ними к центральной площади. Рейно куда-то пропал, а Элина, вскочив на огромного чёрного коня, преследовала её. Нагнав, она сначала отобрала одного ребёнка и ускакала с ним. Потом сзади снова раздался стук копыт, и страшная сила вырвала у Миии второго сына. Обезумевшая от происходящего Миия продолжала мчаться, сама не понимая куда.

Оказавшись на центральной площади, женщина бросилась к помосту с билом, чтобы поднять тревогу. Она обратила внимание на необычное похрустывание под ногами и посмотрела вниз. Вся площадь была устлана маленькими детскими косточками. Миия схватилась за голову и в ужасе закричала…

— Тихо, тихо! Это я — Рейно! — голос спутника вернул её в реальность.

Она лежала рядом с костром, в котором трещали ветки. Над головой нависали своды пещеры. Он нежно гладил её по голове и вытирал своим рукавом пот с лица. У неё был очень сильный жар.

— Рейно, — прошептала она. — Я умираю.

— Нет, Миия! Это просто небольшая простуда! Ты скоро поправишься, и мы уйдём отсюда навсегда.

— Не ври мне. Я уже не в том возрасте, чтобы плавать в ледяной воде под скалами. Я точно знаю, что умру!

— Нет!

— Не перебивай! — Миия надолго закашлялась. Восстановив дыхание после приступа, продолжила. — Мне просто нужно напоследок сказать тебе, что я любила тебя всю жизнь. И сейчас люблю! Наверное, это глупо теперь звучит… После всего…

— Я тоже любил тебя всю жизнь! — проговорил дрожащим голосом Рейно. — Если б не это дурацкое наваждение! Если б не эта слепая страсть! Если б не моя глупость!

— Только не надо плакать, Рейно! — она с трудом подняла руку и дотронулась до его щеки. — Но почему? Почему ты не пришёл ко мне после? Я бы простила тебя. Мы бы могли быть вместе.

— Потому что, Миия, это я погубил тебя, себя и весь наш город. Потому что это я принёс с севера куолему в нашу долину. И она сожрала всё живое.

— Но зачем?

— Для того, чтоб Элина приготовила снадобье. Она не хотела иметь детей, и отвар из куолемы должен был дать ей это. Но по её беспечности цветок, что предназначался только ей, который даже из дома нельзя было выносить, распространился по всей нашей долине, сделав её бесплодной. Как после всего этого я мог прийти к тебе? Как смотреть в глаза, если я оказался всему причиной? Всё, на что я имел право после этого, так это на безумие. Как я мечтал сойти с ума! И как я мучился оттого, что это у меня никак не выходит!

— Я бы всё равно простила тебя. И мы бы прожили эту жизнь вместе, а не так нелепо. Прощай, мой милый Рейно! — устав от разговора, Миия закрыла глаза.

— Я пойду поищу хворост, — поднялся на ноги Рейно, с холодом в груди понимая, что дров ему теперь нужно найти столько, чтоб хватило на погребальный костёр.

— Не уходи! — то ли послышались Рейно в свисте ветра слова, то ли Миия действительно прошептала их. Он обернулся — она уже не дышала.

Проснувшись однажды утром и собравшись опять идти на бессмысленную работу по заготовке сена, горожане обнаружили себя запертыми в собственных домах снаружи. Двери были чем-то подпёрты. А окна в домах были не настолько большими, чтобы в них мог пролезть человек.

Они пытались стучать, кричать в окна, но им никто не отвечал.

В это время воевода вывел последнюю сотню воинов к перевалу. С гор в сторону долины дул резкий порывистый ветер: приближались осень и сезон дождей. Мужчины чертыхались и ёжились от холода.

Каждому воину был выдан факел.

— Приготовились! — скомандовал воевода.

После небольшой суеты с огнивом пламя начали передавать от факела к факелу. Вскоре весь ряд напоминал длинную свечу на подсвечнике.

— Поджигай! — гаркнул воевода.

Факелы полетели на сухую траву, которая моментально занялась, и ветер понес пламя в сторону города. Некоторое время все завороженно наблюдали за происходящим. Убедившись, что пожар уже не остановить, воевода вскочил на коня и прокричал:

— Уходим!

Войско длинной змеёю потянулось к перевалу.

Когда подъём начался, один воин, обернувшись на прощание на долину, покрытую белым дымом, сказал другому:

— Не понимаю, почему княжичу пришло в голову пожечь такую красоту. Хорошо, я семян успел прихватить.

Вот вернусь, выйду в отставку, посажу эти цветы под окнами дома и буду сидеть на крыльце с женою, любоваться видом и вспоминать былое. Красота! Ты даже не представляешь, как мне надоели все эти походы…

МЁРТВЫЕ ЯЗЫКИ

— Здравствуйте, дети! Садимся, достаём тетради, — проговорил на ходу, заходя в учебный кабинет, Маркус — пожилой учитель древних языков. По классу пронёсся тяжёлый вздох. Перед уроком поговаривали, что педагог приболел и занятие могут отменить. Теперь придётся сидеть седьмой урок, а значит, домашние задания делать уже при свечах.

Маркус пригладил редкие седые волосы и посмотрел на класс поверх очков:

— Вы чем-то недовольны, молодые люди?

На учителя уставились два десятка встревоженных глаз. У Маркуса в школе была репутация чудака, и основная масса детей его побаивалась. Да и предмет этот немногие понимали, а знания он оценивал принципиально и уже испортил несколько потенциально «золотых» аттестатов, несмотря на то, что его уговаривали завысить баллы и завуч, и даже директор.

Практически в каждом классе теперь есть ученик, который за словом в карман не полезет. И в этом был — огненно-рыжий мальчишка на предпоследней парте по имени Лео. Он поднял руку, и получив одобрительный кивок педагога, не вставая сказал:

— Учитель Маркус, я не понимаю, зачем мы учим эти мёртвые языки. Говорить на них нельзя. Писать — бессмысленно. Их вообще негде применить в этой жизни.

— Лео, тебе прекрасно известно, что эти языки оставили нам пророки. Наш долг — хранить их, передавая из поколения в поколение.

Тон учителя был достаточно дружелюбен, поэтому Лео немного осмелел:

— Может, пророки на них разговаривали или переписывались. Им он был нужен. А для нас это просто мученье. Учим, сами не понимаем, что и зачем.

— Наука пока не открыла, как пророки использовали древние языки, Лео. И, возможно, никогда это не узнает. Но мы обязаны знать их: в случае, если пророки вернутся, мы бы смогли понять их, а они нас.

— Учитель Маркус, мы уже достаточно большие, чтобы понимать, что вы, взрослые, сами не верите в возвращение пророков. Это же не более чем легенда.

Учитель помрачнел, а тон его стал менее приветливым:

— Молодой человек, есть школьная программа, и вы обязаны её полностью освоить…

— А смысл? — буркнул Лео.

— А смысл в том, что древние языки, языки пророков, являются идеальными. Их изучение структурирует ваше мышление, развивает логику, учит принимать оптимальные решения. Это позволяет обществу растить образованных, всесторонне развитых граждан, которые могут не только поддержать, но и внести значительный вклад в научно-технический прогресс. Вы разве не ходите на уроки истории? Неужели ещё не проходили, что период упадка, начавшийся сразу после ухода пророков, длился больше тысячи лет? И что нынешний расцвет во многом обязан изучению наследия древних?

— Да может, и не было никаких ваших пророков в принципе! — Лео вдруг сам испугался своей смелости. — Кто-то придумал набор значков, чтоб выдать себя за жреца, а мы теперь должны учить эту казуистику. Да ещё наизусть!

— Так! Хватит обсуждений. Записывайте в тетради за мною, — устало сказал Маркус, отвернулся к доске и написал на ней мелом:

for index in range (len (A)):

if B [index] > A [index]:

counter + = 1

ЛИТЕРАТОР

Октябрьское солнце заливало светло-серые камни крепости Хоэнзальцбург, возвышающейся над городом, и отдавалось в ликующем сердце Артёма победным гимном. Музыка, играющая в его душе, будто задавала быстрый ритм шага, которым он поднимался по, казалось бы, бесконечной лестнице.

Ещё полтора месяца назад он видел себя обречённым неудачником, от которого навсегда отвернулась удача. Его роман, в который он вложил весь свой талант, был отвергнут всеми издательствами, куда он пытался обратиться. Его любовь, посоветовав ему повзрослеть, найти работу и «другую такую дуру», собрала свои вещи и уехала к маме. Кошелёк был уже три месяца пуст, и даже верные друзья перестали давать в долг. Но вдруг…

Вдруг пришло электронное письмо от Аркадия Пересвета — человека, которого Артём признавал живым классиком литературы, на которого практически молился и даже хотел быть на него похож.

Аркадий Пересвет в середине девяностых ворвался в мир русской литературы с романом — бестселлером о китайской революции, преисполненном очень меткими аллегориями и параллелями с текущей политической ситуацией в России. Официальное литературно-журналистское сообщество сразу заклеймило его красно-коричневым, что, впрочем, никак не сказалось на продажах романа. А также довольно близко свело его с оппозиционной тусовкой, где он знался и с респектабельными депутатами, носившими на лацканах дорогих пиджаков красные значки времён РСФСР, и с неформалами типа нацболов.

Впрочем, к началу нулевых Пересвет оказался в Австрии, откуда раз в два-три года выплёвывал очередной злободневный роман, который долго потом обсуждался и прекрасно раскупался. Поговаривали, что одной из его книг светила даже экранизация, запрет на финансирование которой наложил «САМ». Наверху вообще внимательно читали произведения Пересвета, поэтому, как он сам сообщил в одном из писем Артёму, ему негласно не рекомендовали приезжать в Россию.

Аркадий Пересвет высоко оценил написанный Артёмом роман и попросил его срочно прилететь в Зальцбург, добавив, что попробует пристроить книгу в одно издательство с хорошей репутацией, «не выпускающего всякий хлам для оболванивания народа». И Артём, несмотря на то что пользы от всей поездки, кроме знакомства с кумиром, не было никакой, выпрыгнул из кожи вон, чтобы она состоялась. Пришлось продать ноутбук и влезть в дополнительные долги, чтобы оплатить поездку. Пришлось уговаривать бывшего начальника, с которым оставались дружеские отношения, оформить липовую справку о работе и доходах, чтобы дали шенген. Да даже получение заграничного паспорта в милиции — разве не маленький подвиг?

Аркадия Пересвета Артём нашёл в одном из уличных кафе на территории крепости, откуда открывался прекрасный вид на играющий в лучах солнца город. Писатель сидел, развалившись на стуле, и потягивал немецкое пиво. Официант только сменил его опустевший бокал на полный и поставил тарелку с рулькой, от которой разносился такой терпкий аромат, что у Артёма засосало под ложечкой. С несколько неприятным ощущением Артём отметил, что писатель уже довольно нетрезв. Его полное лицо было красным. По лысеющему лбу стекали мелкие капельки пота. Глаза подёрнулись пьяной поволокой одновременно отстранённости и брезгливости к миру.

Когда Артём подошёл и представился, Пересвет сменил маску лица на искреннее дружелюбие, широким жестом предложил сесть и тут же стал делать сигналы официанту, чтобы тот подошёл.

— Я не голоден, — сказал Артём.

У него не было ни одного лишнего евроцента. «Надо было купить что-нибудь в магазине недорогое и съесть, — мелькнуло в голове. — Теперь буду истекать слюной».

— Пустяки! За знакомство — это святое дело! Я угощаю! — возразил Пересвет. — Да и просто неприлично, если я буду есть один.

Пересвет сделал заказ по-немецки, даже не спросив Артёма, что он хочет. Вскоре принесли четыре рюмки егермейстера и кружку пива. Пересвет поднял настойку и провозгласил:

— За знакомство!

Алкоголь быстро растёкся теплом по пустому желудку Артёма, сняв скованность, с которой он подошёл к столу.

— Ну что, молодой человек, — начал разговор Пересвет, — как давно вы стали баловаться литературой?

— Стихи писал ещё в школе. В институте рассказы начал писать. Ходил в литературный кружок. Но «Марс» — моя первая большая книга.

— Для первого раза просто восхитительно! — перебил Артёма Пересвет. — Живо! Образно! Такому просто нельзя научиться! Хотя я и не очень люблю фантастику, читал, не отрываясь. Очень благодарен, что вы прислали мне рукопись… Впрочем, предлагаю перейти на «ты». Мы ж фактически коллеги. И пожалуйста, не называй меня по отчеству. Жуть как этого не люблю. Просто Аркадий.

— Спасибо, Аркадий! — Артёму очень льстила хвала мэтра. — Я на эту книгу поставил всё. Потерял работу, девушку, друзей. А после получения отказов от нескольких издательств был практически в отчаянии. Ваше… Твоё письмо воскресило меня.

— Что издатель понимает в литературе? Он думает только о бабках. Он не видит искусства — только товар, которой либо можно, либо нельзя продать. Но, я думаю, в этой беде смогу тебе помочь. Но рано о деле! Между первой и второй перерыва нет совсем!

Они снова выпили. Принесли аппетитную мясную нарезку и свежие овощи. Артём с не совсем приличной жадностью набросился на еду.

— Эй, парень! Не торопись! Сейчас ещё рульку принесут!.. Так о чём это я? Издатель думает, как заработать на писателе. А писатель думает об искусстве, ибо времена, когда писательство могло прокормить, безвозвратно прошли. Я и сам большую часть времени подрабатываю редактурой в местных русскоязычных журналах, да ещё если что по фрилансу перепадёт. Но что я всё о себе? Расскажи, как писалась эта книга. Я и сам хочу пережить воспоминания о временах, когда на печатной машинке писал свой первый роман. Первый роман — как первая любовь. Бывает раз в жизни.

— Я не знаю, что рассказывать, — сконфузился Артём.

— Как не знаешь? А как родилась основная идея? Как она обросла образами, подсюжетами, героями?

— Идея родилась перед последними выборами в Думу. Я тогда загорелся принять участие в поддержке одной партии, даже был наблюдателем. И, увидев всю эту кухню изнутри, понял, что всё это устроено просто уродливо — и реклама кандидатов на уровне роликов АО «МММ», и административный ресурс, и нарушения, на которые всем наплевать. В России извратили саму суть демократии. Мне захотелось об этом написать. Что я и сделал, только перенёс события на 100 лет вперёд и на другую планету.

— Как это напоминает меня! Я своим романом пророчил революцию к двухтысячному, и, хоть пророк из меня оказался никакой, все догадались, о ком и что я написал. Впрочем, продолжай!

Артем всмотрелся в лицо Аркадия, и оно вдруг сделалось ему неприятным. Особенно отталкивающими показались красные прожилки на крупном носу, выдававшие человека неумеренно пьющего. Пересвет отвлёкся от разговора на свою рульку и начал её быстро разделывать, будто боялся, что кто-то отнимает. Он отложил вилку и нож и стал помогать себе руками. Пухлыми, блестящими от жира пальцами отковыривал кусочки мяса и запускал их за толстые губы. В перерывах он шумно запивал еду пивом.

«Как странно беседовать с этим неприятным нетрезвым человеком о высоком, — подумал Артём. — Впрочем, кто сказал, что все гении должны иметь нордически безупречную внешность?»

Аркадий, увидев, что его собеседник замолчал, пустился в совершенно бытовые рассказы о его житье-бытье на чужбине, которые мало того что были не очень интересны, но ещё очень сильно напоминали недовольное стариковское брюзжание. Единственное, что позабавило Артёма, так это тирада о том, как живой классик русской литературы ходил в местный русский магазин, чтобы купить там двухлитровую пластиковую бутылку очаковского пива.

— Что поделаешь? Ностальгия! Вкус Родины! — резюмировал Пересвет и указал на бокал немецкого пива, стоявший перед ним. — Слишком вкусно! Слишком качественно! Приторно хорошо!

Между тем принесли вторую рульку для Артёма. Аркадий попросил повторить порции ликёра и пива. Разговор принимал всё более непринуждённый характер.

— А что ты хотел сказать своей книгой? — вернулся Пересвет от баек о местной жизни к теме литературы..

— Мне кажется, что любой автор, плохой или хороший, когда пишет, мечтает сделать мир немного лучше. На этом стоит вся русская классика, — ответил Артём, удивляясь некоторой своей высокопарности, в которой, правда, не было ни капли лукавства.

— А ты не думал, что через какое-то время, может два года, может пять, может десять, ты сам не будешь согласен со своими идеями, которые взлелеял в «Марсе»?

— Уверен, что нет. Я облёк в литературу общечеловеческие ценности…

— Поверь моему опыту. Книги — как дети: как только роман ушёл в издательство, он начинает жить своей жизнью, как выросший ребёнок. Ты уже ничего не изменишь в нём. Что ты заложил в него, то останется там навсегда. А сам ты продолжишь меняться, как меняется любой человек. Более того, найдётся какой-нибудь критик, или просто читатель, который увидит в твоём детище свои смыслы, какие ты даже не думал в него закладывать. Ты не помнишь советских учебников с заявлениями типа «Чехов обличал пороки буржуазно-мещанского общества». А я сейчас уверен, что никого он не обличал, просто писал, о чём ему хотелось. Но кто-то ведь увидел это обличение, придумал его в угоду политической конъюнктуре. Нет, книги — как дети… У тебя не будет сигареты? Люблю выкурить одну после сытного обеда.

— А как же твоя первая книга, да и прочие? Последний роман?

— Сегодня готов отречься от семидесяти процентов написанного в моём первом романе. Могу поклясться хоть на Библии, хоть на «Капитале» Маркса, — Аркадий развязано хихикнул. — Я давно разуверился в политике. Чем отличаются патриоты от либералов? И там, и там — либо проходимцы и жулики, либо фанатики. Первые отвратительны своим лицемерием, вторые — непроходимой глупостью и зашоренностью.

Артём был обескуражен. Ему вдруг показалось, что Аркадий уже совсем пьян и не понимает, что несёт.

— Но тогда получается, что во всех остальных своих книгах ты лицемерил! — выпалил молодой человек.

— Э-э-э, — протянул Пересвет. — Я их и не писал!

На это Артём уже не нашёлся, что сказать.

— Что? Удивлён? — Аркадий облизнул губы. — Вот не писал я их, и всё.

— Но…

— Вот тебе и «но»! Про литературных негров, небось, подумал? Брось! Ни один литературный негр не напишет так, как написаны все мои книги. Негры пишут халтуру.

— Но тогда как?

— Очень просто. Когда вышла моя первая книга, я окунулся в политическую тусовку с головой, но очень быстро понял, в чём измазался. Сколько же там говна! И я сбежал сюда, в Австрию. Это всё устроила моя бывшая жена. Для пущего лоска в одном из интервью я, напустив туману, сказал, что меня вынудили уехать. Первая книга отлично выстрелила и неплохо кормила меня года два. Когда стало ясно, что деньги подходят к концу, я сел за вторую книгу. Но не смог написать ни строчки. О чём писать, если я уже ни во что не верил? Помог случай. В один из дней мне пришла посылка из России. Чёрт знает, как отправитель узнал мой адрес: тогда не было Интернета. В посылке была дискета, на ней — первый роман одного парня из Питера, моего поклонника и в чём-то подражателя. Это немаловажно. Я пригласил его сюда и купил у него рукопись. Неделя на корректуру, и я сдал издателю свой второй роман. А с появлением глобальной Сети я стал получать романы начинающих писателей пачками. Девяносто девять процентов мусор, конечно…

— Стоп! — у Артёма пронеслась в голове нехорошая догадка. — Пригласил, как меня?

Пересвет посмотрел мутными глазами из-под белесых бровей на Артёма, молча выпил рюмку и серьёзно, по-трезвому, сказал:

— Мне нравится, что ты быстро соображаешь, парень!

— Нет! Это мой роман! Я его написал! Он не продаётся! — Артём вскочил.

— Знаю! Знаю! — замахал руками Аркадий. — Садись уже. Пойми, это твой единственный шанс издать книгу и изменить мир. Ты же знаешь этих шакалов-издателей. У них в глазах вместо зрачков знаки долларов! Они не станут вкладываться в неизвестного автора. А под моё имя возьмут твою книгу. Будет большой тираж, и я тебе хорошо заплачу.

— Нет! — Артём не мог поверить в происходящее, сюрреализма добавлял алкогольный туман в голове. — Книги — как дети. Нельзя продавать своих детей!

— Какая разница, кто написал «Тихий Дон»? Он гениален, и неважно, написано на обложке «Шолохов» или «Ермаков». У тебя полно долгов, как я понял. Вот и выбирай — вернуться в Россию с голой задницей и никому не нужным романом, или с деньгами и запахом полиграфической краски от изданной книги.

— Нет! Ты… Вы страшный человек!

— Давай без патетики. Из семи молодых, таких же, как ты, парней я нашёл язык с пятью. Двое отказавшихся канули в безвестность. Кроме меня, никто не испытал радости чтения их книг. Нишу революционного романа в России на ближайшие лет десять занял Аркадий Пересвет! И не настолько это востребованное направление, чтобы кто-то стал продвигать такую литературу, если её не написал я.

Артём молча отрицательно мотал головой.

— Слушай, Артём! Нынешняя ситуация немного отличается от предыдущих. Я попал в затруднительное финансовое положение, а ты так долго получал заграничный паспорт. Короче, я уже сдал твою рукопись и получил аванс. Вот твоя доля. С учётом некоторой нестандартности ситуации я увеличил твой процент по сравнению с тем, что плачу обычно.

На столе появилась пачка банкнот. Для Артёма это была колоссальная сумма.

— Пути отхода я тоже продумал. Если ты решишь подать на меня в суд, я на следующий день выпущу статью, в которой напишу, что это был лишь эксперимент: как книгу, не достойную внимания, были готовы выпустить только из-за того, что её якобы написал Пересвет. Статья написана. Я могу выложить её в своём блоге хоть завтра. Да, будут сложности с издателем. Но у меня уже есть запасная рукопись. Деньги-то многим нужны.

Артём молчал.

— Даю тебе подумать десять минут, а я пока в туалет, — Пересвет убрал деньги в карман и, покачиваясь, вышел из-за стола.

Когда он вернулся, Артём ещё ничего не решил. Но уже колебался. Предложенные деньги, которые провинциальный клерк мог зарабатывать не один год, ему в сложившейся ситуации очень бы пригодились. Но отречься от своей книги! От своей мечты!

— Но в твоём издательстве читали мою рукопись, — сказал Артём, когда Аркадий вернулся.

— Они читают обычно только первую главу. Я её так отредактировал — родная мама не узнает. Кстати, твою фамилию я тоже упомянул. У меня там целая страница традиционно под благодарности: начинаю с родителей и издателя, заканчиваю друзьями. Ты среди них. Ну? По рукам?

Повисла пауза. Артёму казалось, что воцарилась полная тишина и он слышит только стук своего сердца. То ли хмель помог ему решиться, то ли годы унизительной нищеты, но через минуту он выдавил из себя:

— Да.

Аркадий сразу повеселел, так как дело получилось уладить. Он полез в мешковатую сумку, стоявшую рядом с его стулом, и достал какие-то бумаги:

— Тогда небольшие формальности для пущей уверенности договорившихся сторон. Договорчик подписать и расписочку. И денежки твои. Это только аванс. Потом переведу остальное… Но платить сейчас не вздумай! Сегодня я угощаю.

Остаток вечера Артём опустошённо молчал, невпопад отвечая на вопросы ставшего необычайно словоохотливым Аркадия. Кусок не лез ему в горло, а после каждого тоста «за искусство» Артём чокался, но не пил, а ставил рюмку обратно на стол.

Когда начало темнеть, стало ясно, что Пересвет напился. Он ещё порывался выпивать, что-то говорил, а под конец промычал свой адрес и попросил проводить до дома. Благо, жил он не очень далеко от центра.

Перед домом Пересвету приспичило в туалет, и он помочился, спрятавшись за мусорным баком. Хорошо, что его жильё было в переулке, а не на центральной улице.

— Если негде ночевать, можешь у меня перекантоваться. У меня и бар неплохой. Ещё по одной бахнем, — Аркадий был чрезвычайно дружелюбно настроен. «Как престарелый развратник, напоивший и растливший невинную молодую девушку, а потом любезностью пытающийся загладить свою вину», — почему-то подумалось Артёму.

Аркадий долго возился у двери с ключами, пока Артём не забрал их и не открыл дверь сам.

Пропустив хозяина, зашёл вслед за покачивающимся Пересветом в его небольшую квартиру. Аркадий, придерживаясь за стенку, прошёл через маленькую прихожую и, не разувшись и не раздевшись, рухнул на диван. Через минуту раздался негромкий храп.

Артём в это время всё ещё топтался в прихожей. В квартире был полумрак, и только свет с лестничной клетки вырезал жёлтый прямоугольник на полу. Всё нутро Артёма кипело после произошедшего. Грудь сдавливала ненависть к лежащему на диване пьяному цинику, несколько часов назад укравшему последний смысл его жизни.

Вдруг его взгляд упал на тумбочку, стоявшую в прихожей. На ней лежали старые осенние перчатки. «Куда преступнику без перчаток? — мелькнула у Артёма мысль о их хозяине. — Или они оставлены здесь провидением для меня? Свершить суд, и никаких следов!»

От этой идеи на спине Артёма выступила испарина. Он взял перчатки в руки. Прикосновение прохладной, чуть волглой кожи вызвало судорогу отвращения. «Как дохлая крыса — на ощупь», — пронеслось в голове недоброе подростковое воспоминание. Он поднёс перчатки к лицу. В нос ударил неприятный табачный запах, как от пепельницы. Хозяин явно много курил в них. Привыкнув к сумраку, Артём разглядел, что на ладонях кожа потёрта, из-за чего на ней появилась сетка маленьких грязно-желтоватых трещинок, а на большом пальце правой перчатки разошёлся шов, оголив тряпичную подкладку.

«Что я их изучаю? Что тяну?» — со злостью на себя подумал Артём и стал натягивать перчатки. Они оказались маловаты и сдавили пальцы, отчего он вдруг ощутил, что руки его абсолютно ледяные.

Артём закрыл входную дверь. Стало совсем темно, так как свет уличных фонарей практически не пробивался сквозь закрытое жалюзи. Артём медленно пошёл вдоль стены, шаря по ней рукой. Шорох скольжения перчатки по бумажным обоям, стук собственного сердца и беспокойное дыхание спящего создавали непередаваемое ощущение ужаса.

Артём подошёл к Пересвету и положил руки ему на горло…

Через минуту всё было кончено. Аркадий даже не пытался сопротивляться. Артём, как ему показалось, мгновенно протрезвел. Он, не снимая перчаток, сразу полез в ноутбук Пересвета. На счастье, не были запаролены ни сам ноутбук, ни электронная почта. Артём удалил всю свою переписку с писателем и выключил компьютер. После этого он выскочил из квартиры и долго бежал по улице, привлекая внимание прохожих и не понимая, куда и зачем бежит.

Выдохнувшись, он остановился и увидел, что на руках у него всё ещё надеты перчатки. Он начал срывать их, но руки тряслись, пальцы были ледяными, а перчатки не хотели слезать. Провозившись с ними несколько минут, он наконец стянул их и выбросил в ближайшую урну. Его рейс был утром. Артём поймал такси и рванул в аэропорт.

Прошло полгода. Артём шёл по крутому спуску одной из центральных улиц Вейска. Боясь разоблачения, он не вернулся в свой родной город, а сразу поехал сюда. Свою квартиру он позже сдал через знакомых, а здесь снял комнату в сельском доме на окраине у неразговорчивой старухи и устроился работать без трудовой книжки менеджером по продажам в магазин оргтехники. Деньги Пересвета он тратил нехотя и очень экономно…

Дорогу недавно отремонтировали, и ровный чёрный асфальт несколько контрастировал с неказистыми, обветренными пятиэтажками, стоявшими по обеим сторонам улицы. Артём шёл, понурив голову, и невольно изучал свежее дорожное покрытие. Всё произошедшее с ним казалось ему немного нереальным, каким-то кошмарным сном. Но он не мог перестать думать об этом. При этом не искал оправданий, не придумывал выхода из ситуации, не анализировал прочитанных в Интернете статей про убийство Пересвета на предмет его возможной поимки. Просто в мозгу пульсировала одна мысль: «Ничего не вернуть».

Из состояния отрешённости Артёма вырвал гудок автомобиля. Погрузившись в себя, он машинально вышел на проезжую часть Т-образного перекрёстка и чуть не попал под колёса. Подняв глаза, увидел, что стоит перед городским центральным книжным магазином. Слева от двери красовался большой постер: «МАРС. Последняя книга последнего русского классика».

ЖЕРТВА

Виктор с усилием открыл глаза. Вся комната была залита солнечным светом, так как на окнах отсутствовали занавески. Немного привыкнув к его яркости, Виктор разглядел прямо перед носом выгоревшие обои с незамысловатым советским дизайном.

Во рту пересохло. Всё тело ломило, а нижняя губа явно распухла от знакомства с чьим-то кулаком. Виктор попытался пошевелиться и обнаружил, что левая рука пристёгнута наручниками к изголовью старой железной кровати с панцирной сеткой. Крепко выразившись, он резко развернулся и застонал от боли. Где его так отмутузили, он не помнил.

Собственно, всё, что смог припомнить Виктор, так это только то, как зашёл в свой подъезд в районе девяти вечера. А вот нажимал ли он на кнопку вызова лифта, уже было не очень понятно.

Комната, в которой он очутился, оказалась крошечной. Кроме кровати, в ней находились стол, стул и тумбочка. Все предметы мебели были из разных гарнитуров и соответствовали так называемому «бабушка-стайл». На полу лежал большой, во всю комнату, полинялый ковёр, оставивший видимыми лишь узкие полоски жёлтого линолеума вдоль стен. Пахло пылью.

За окном можно было разглядеть кусочек деревенского двора. Его явно вывезли загород.

— Эй, есть здесь кто? — Виктор не горел желанием знакомиться со своими похитителями, но почувствовал острую необходимость посетить туалет. Он ещё несколько раз попытался докричаться, но то ли его голос был так слаб, то ли в квартире никого не было, поэтому к нему никто не подходил. Чертыхнувшись, он сел на кровати, расстегнул ширинку и справил нужду прямо на ковёр. Моча пошла с кровью, из-за чего на полу расползлось зловонное красное пятно.

После, со стоном упав опять на грязную, перепачканную в том числе его собственною кровью подушку, Виктор замер и, пытаясь абстрагироваться от боли, стал собираться мыслями. Основной задачей было понять, по какой причине он оказался в столь незавидном положении.

Что это? Привет из прошлого? Водились за Виктором грешки юности, но не настолько сильные, чтоб ждать возмездия двадцать лет. Да и свидетели тех грешков, как соучастники, так и жертвы, в большинстве своём были уже на том свете. Или может, это Соколов. Его тогда пришлось круто подставить, и он поехал по этапу. Но это было лишь стечение обстоятельств. Ничего личного. Да и срок был маленький. Он уже давно вышел. И если сразу не стал мстить, какой смысл это делать сейчас?

Странно было думать и о том, что он перешёл дорогу кому-то из конкурентов. Ни конфликтов не было, ни угроз не получал. Обороты более чем скромные, не то что двадцать лет назад. Да и держалась его фирма лишь на личном знакомстве с заместителем мэра Сергачева, который по старой институтской дружбе делился с ним госзаказами. Ну и он с ним делился. Куда без этого? На то она и дружба. Так что для их городка крыша была что надо.

И любовница у него идеальная. С одной стороны, незамужняя, то есть выяснений отношений с рогоносцами ему не грозило. С другой стороны, не имеющая большого желания выходить замуж. Она наелась браком ещё с первым мужем, который оставил её с тремя детьми и без средств к существованию в середине девяностых. Её вполне устраивали редкие встречи с Виктором «для здоровья» и его небольшие подарки.

Или жена узнала про любовницу? Но откуда? А если и узнала, то не могла его Ленка такое организовать. Говорят, конечно, что в тихом омуте черти водятся. Но Виктор изучил этот омут за тридцать лет совместной жизни вдоль и поперёк. Не способна она. А если завела мужика, который надоумил её избавиться от него? Неужели Ленка? Милый домашний Ленчик? В это не хотелось верить.

Тогда что всё это значит? А может, это какие-то молодые беспредельщики похитили, чтобы выбить из него деньги? Развелось сейчас отморозков, которые ни перед чем не останавливаются. Степаныч рассказывал. А он как никак начальник отдела полиции.

Виктор поёжился. Такие могут выбить выкуп из его мягкотелой Ленки. А потом закопать его где-нибудь в лесу, чтобы следов не оставлять. Воображение живо нарисовало этот сценарий. Виктор представил себе своё тело, присыпанное землёй и закиданное ветками.

Хотя какой только смысл ему это представлять? Он-то точно этого уже не увидит. От этой мысли по спине побежали предательские мурашки. Как это? Его просто не будет, и он не сможет ни видеть, ни слышать, ни как-то реагировать на то, что происходит вокруг. Виктор никогда об этом не задумывался раньше. Смерть была где-то далеко в будущем, а значит, её как бы и не было. А сейчас он ощутил её реальность. Она представилась абсолютно невозможной, но при этом настолько же абсолютно неизбежной.

Виктор тряхнул головой. Не о том мысли. Да и путаница какая-то началась. Нужно думать о том, как он здесь оказался. А ещё лучше о том, как отсюда выбраться…

Часы тянулись мучительно долго. За окном уже стемнело, когда Виктор услышал, как где-то щёлкнул замок и отворилась входная дверь. В коридоре послышался топот нескольких пар ног. Судя по звукам, кто-то собирал вещи. Затем раздался рингтон телефона. Низкий мужской голос односложными фразами с кем-то переговорил, после чего сказал:

— Сегодня на Преображенском.

— Здорово! — отозвался совсем юношеский голосок. — Там тихо. Никто нам не помешает. У меня там бабка похоронена.

— Не болтай, — оборвал его первый голос. — Ведро возьми. Магистр сказал, что из головы чашу сделаем. Вываривать будем.

— Я бы предпочёл, чтоб сегодня оргия была, как в прошлый раз.

— Да не ссы! У каждого из нас когда-то была первая чёрная месса. Всё покажем, всё подскажем и поддержим, как родного.

— А почему мужика-то приносим в жертву? Девку было бы прикольнее.

— Это не важно, Рыжий. Кого поймали, того и приносим. Не повезло мужику, конечно. Не его сегодня день… — раздался смешок. — Сумку ещё вот эту возьми. Сейчас вещи в машину отнесём, потом вернёмся за ним.

Хлопнула входная дверь. Виктор попытался осознать услышанное. Из разговора стало понятно, что это были какие-то сектанты-сатанисты. И выходило так, что эти ненормальные собираются убить его на кладбище, чтобы принести в жертву сатане. А из его головы сделать… От этой мысли Виктора стошнило. Он завыл во весь голос и в исступлении стал пытаться вырвать руку из наручников, но лишь разодрал её в кровь.

Как же так? Он попал в руки психопатов! И что его могло бы спасти, неясно. Кроме того, всё это, оказывается, нелепая случайность. Не задержись он вчера на работе, эти ублюдки схватили кого-нибудь другого. Но не его! Он просто оказался не в то время и не в том месте. Но это же так несправедливо! Он просто не может умереть сейчас и вот так! Это ж сюрреализм какой-то!

В комнату зашли трое мужчин, одетых во всё чёрное, и уставились на него. Виктор соскочил с кровати, но остался у её изголовья, так как наручники его не пускали. Взгляд его сделался безумным:

— Я никуда с вами не поеду!

— Мужик, давай без глупостей, — сказал один из вошедших, на вид старше других по возрасту.

— Ну, отпустите меня, пожалуйста, — в глазах Виктора появились слёзы. — Я вам денег дам. У меня их много, честное слово. Только не убивайте.

— Не нужны нам твои деньги. Да даже если б были нужны, где мы сейчас замену тебе найдём? Так что хватит заговаривать нам зубы. У нас времени мало.

— Да что я вам сделал?

— Ничего не сделал. Нам вообще на тебя наплевать. Но, чтобы Вельзевул помог нам в некоторых наших делах, ему нужна небольшая жертва. Твоей душонки как раз хватит, — «старший» достал из кармана ключи от наручников и сделал шаг к пленнику.

— Не подходите ко мне! — страх смерти начал перерастать в ярость. Виктор приготовился к драке.

— Сам виноват, раз по-хорошему не понимаешь, — сказал худощавый длинноволосый парень. Голос явно принадлежал тому, у кого планировалась первая месса. Он вразвалочку подошёл к Виктору и ударил его ногой в район колена. Виктор умудрился ответить свободной рукой, и разбил нападавшему нос. Это стало сигналом остальным. Все набросились на жертву и начали с остервенением избивать. Виктор попробовал нанести пару ударов, но потерял равновесие и упал, повиснув на пристёгнутой к кровати руке.

И перед тем как навсегда потерять сознание, он вдруг вспомнил, что так и не сводил в зоопарк внучку Светланочку, хотя очень-очень давно ей обещал.

НЕВЕСТА НАСЛЕДНИКА

Республика есть правовой механизм, а монархия есть правовой организм.

Иван Ильин

Осталось потерпеть три месяца, а потом бразды правления возьмёт в свои руки цесаревич. И он сможет спокойно уехать в Крым, на любимую дачу под Алуштой. Будет следить издалека за перипетиями мировой политики и изредка давать советы, если конечно попросят.

Он всё сделал, как и обещал народу двадцать лет назад, принимая на себя должность верховного правителя Российской империи. И русское экономическое чудо, безусловно, будет названо его именем. Как говорится, что не удалось Столыпину… Впрочем он-то знает: не это главное дело его жизни.

Империя немыслима без Императора. И многие хотели бы видеть его, Николая Петровича Васильева, первым императором после долгого перерыва и родоначальником новой династии. Но Николай Петрович изначально решил для себя, что его долг по восстановлению монархии никак не сочетается с возложением на себя шапки Мономаха.

На цифровой панели появилось сообщение, что в приёмной ожидает министр императорского двора. Николай Петрович сразу оживился, снял трубку и набрал секретаря.

— Лена, приглашайте скорее Ивана Дмитриевича! И принесите нам чаю.

Вошедший был лет на двадцать моложе верховного правителя, но уже с заметными залысинами и животом.

После коротких приветствий Иван Дмитриевич сразу перешёл к делу:

— У нас возникла небольшая проблема с цесаревичем.

— И она требует моего прямого вмешательства? Пора привыкать решать небольшие проблемы самостоятельно.

— Дело в том, — Иван Дмитриевич сделал вид, что не заметил реплику верховного правителя, и продолжил доклад. — Что у Анны Сергеевны Полыхаевой выявлен отрицательный резус-фактор крови. И согласно секретной директиве М, являющейся приложением к Уложению Российской империи…

— Не продолжай, — Николай Петрович вяло махнул рукой. — Она не сможет стать невестой цесаревича Алексея.

Эту новость ему сообщили ещё утром. Новость! Если бы быть чуть предусмотрительнее и поручить тщательнее проверить эту Полыхаеву год назад, не было бы никакой новости. Непростительная беспечность. Сейчас их отношения с цесаревичем зашли слишком далеко, и Алексею будет тяжело пережить грядущий разрыв. Очень некстати перед этим самым днём, дату которого он определил ещё двадцать с небольшим лет назад, ровно в день стопятидесятилетия отречения Николая Второго.

— Цесаревич знает?

Министр императорского двора замялся:

— Мне сложно ответить на этот вопрос. Возможно, она сама говорила ему.

— Почему не проверили Анну сразу после её прибытия в Императорский городок, как это положено по инструкции?

— Мы проверяли. И мне кажется, что без участия кого-то очень влиятельного она никак не могла бы подменить анализ крови при диспансеризации.

— Это пахнет изменой, Иван Дмитриевич, — верховный правитель тяжело поднялся из кресла и начал мерить шагами кабинет. Министр вжался в спинку стула, зная тяжёлый характер верховного. — Идите вон!

Последние слова были сказаны после тягучей паузы и почти шёпотом, вызвав у Ивана Дмитриевича настоящий ужас. Он поднялся со стула, ни живой ни мёртвый, и мелкими шажками потрусил в сторону двери.

— Впишите ужин со мною в график цесаревича на сегодня, — бросил ему в спину Николай Петрович.

Ещё до ужина верховному правителю доложили, что лаборантка, подменившая на первичной диспансеризации анализ, уже даёт показания. С её слов пробирку с кровью Анны она случайно разбила. И из страха перед строгой начальницей сфабриковала новые образцы уже со своей кровью. А на старые анализы Анны, хранившиеся в Едином медицинском банке, никому не пришло в голову взглянуть. Нелепая случайность, а сколько теперь проблем!

Николай Петрович, согласно этикету, пришёл раньше цесаревича и, подбирая нужные слова для разговора, обещавшего быть тяжёлым уже сидел за длинным столом, сервированном, однако, только на двух человек. Цесаревич вошёл бодрым шагом и крепко пожал ему руку. По лицу Алексея нельзя было сказать, знает ли он о возникшей проблеме с его женитьбой. Он дружелюбно щурил свои серые глаза на верховного правителя чуть сверху, так как был почти на полторы головы выше него. Наконец, они трижды облобызались, уколов бородами щёки друг друга, и цесаревич пригласил садиться за стол.

Начали с постороннего. Цесаревич пустился в рассуждения о ситуации в Объединённой Персии. Верховный больше молчал, тихо радуясь своему верному выбору. Россию предстояло возглавить умному и последовательному политику. Наконец, умело вставляя фразы, Николай Петрович, как и хотел, вывел разговор на прошлое, на начало всего большого дела.

— Помнишь, Алексей, наше знакомство? — спросил он. Только он да родители были с наследником на «ты».

— Да… Я тогда жутко испугался. Мне ж пять лет всего было, а тут приехало столько мужчин, почти все в военной форме. Потом этот скоропостижный переезд в закрытый городок…

— Да, Алексей! Время было сложное. Когда мы отобрали двадцать пять претендентов на титул цесаревича, на их переезд с родителями у нас были считанные часы. И одну семью мы перевезти не успели, ты помнишь: кто-то выдал их данные антиимперским головорезам.

— Да уж, а сколько у нас было просто завистников!

— Не говори так про наш народ. Да, среди не прошедших отбор были и обиженные. Сам объяснял одному ретивому отцу, почему недостаточно показать максимальный потенциал развития сына, почему наследник должен быть абсолютно здоров. Но большинство-то перекрестилось, когда отсеялось. Все ж понимают, что это за ноша.

— Понимают ли? Вспомни, как Михаил Архангелов отреагировал, когда был последний отсев. А вроде тихоней был.

— Миша некрасиво себя повёл. И это только подтвердило правильность нашего решения оставить лишь двух цесаревичей и тебя как основного. Возможно, это был очень большой риск, но я надеюсь, что ты станешь родоначальником новой династии. Поскольку ты, я уверен, понимаешь, какой это крест.

Николай Петрович посмотрел в глаза цесаревичу, внутренне обрадовавшись, что тот не отвёл взгляда. Можно переходить к основному.

— Увы, Алексей, судьба решила, что тебе необходимо продемонстрировать это уже в начале пути.

— В смысле? — не понял цесаревич.

— У меня для тебя есть плохие новости. Ты не сможешь обвенчаться с Анной Полыхаевой по медицинским показателям.

— По каким ещё показателям? — в глазах наследника появилась растерянность. Для него это оказалось всё-таки новостью.

— У неё отрицательный резус-фактор крови. А значит, высока вероятность проблем со здоровьем ваших общих детей. Чтобы этого избежать, в секретной директиве прописана невозможность твоего брака с девушкой, имеющей отрицательный резус-фактор.

Повисло долгое молчание.

— Я понимаю, Алексей, тебе сейчас нелегко, но это так.

Цесаревич поднял тяжёлый взгляд на верховного правителя:

— Я уступлю трон Константину.

— Давай сделаем вид, что я этого сейчас не слышал. И я не говорю даже про удар по репутации новой династии в случае твоего отречения. Ты принёс присягу при получении титула цесаревича. Присягу, которая, по мне, страшнее монашеских обетов. И ты не можешь отречься. Если я в тебе не ошибся.

— Но я люблю её.

— Тем более. Если хочешь, чтобы она и её дети жили в благополучной Российской империи. Той империи, к воцарению в которой тебя готовили долгие двадцать лет. Шаг за шагом. Ступенька за ступенькой. И я уже давно понял, что ты лучший из отобранных кандидатов. Константин мне тоже очень нравится. Но если цесаревич, пусть и из-за большой любви, отрекается от своего высшего долга, то как должны вести себя подданные? Не знаешь? Я объясню. Тогда завтра полицейский возьмёт взятку, чтобы купить своей возлюбленной золотое колье. Военный откажется пойти в атаку, так как не захочет оставлять свою возлюбленную вдовой, а детей — сиротами. Хирург скажет, что его рабочий день закончен, и его ждёт семья, а больной умрёт под скальпелем его менее опытного ученика…

— Но я…

— Цесаревич, если ты продолжишь упорствовать, я просто переговорю с ней. И она за тебя примет это очень болезненное, но единственно верное решение. Ради тебя и ради себя.

— Я всё понял. Я всё сделаю правильно, — Алексей встал из-за стола, так и не притронувшись к еде.

— И не забывай, что тебе нужно жениться до венчания на царство, Алексей. В городке много хороших девушек. Так будет лучше для Империи.

— Хорошо, Николай Петрович. Я сделаю, как лучше для Империи.

В последних словах верховный услышал скрытый протест, но понадеялся, что цесаревич остынет и успокоится.

… — Ваше императорское высочество!

Цесаревич смотрел пустым взором в окно, когда его окликнул женский голос. Он обернулся и увидел темноволосую миловидную девушку в лёгком голубом платье. Алексей давно её знал: пересекался на занятиях в императорском университете, в котором учился сам, как и все допущенные в Императорский городок молодые люди. Встречал её в театре, на концертах и на танцах, но имени не помнил. Погружённый в свои мысли, Алексей не ответил. Он продолжал смотреть сквозь девушку.

— Эта я! Ольга! Вы меня не узнаёте?

— Ольга? Конечно-конечно. Ольга. Конечно, я вас узнаю.

— Вы выглядите очень печальным. Могу ли я вам чем-то помочь? — Ольга приблизилась к цесаревичу и положила ладонь на его левое плечо.

— Вряд ли, Ольга. Вы же не богиня, чтоб изменять состав крови людей. Хотя… — Алексей остановился вполоборота к девушке, несмотря на то, что уже сделал движение, чтобы уйти. Он вспомнил последние слова верховного правителя. — Вы могли бы отужинать со мною сегодня и несколько скрасить моё одиночество. Не возражаете?

— Сочту за счастье, ваше императорское высочество.

— Тогда подождите меня здесь. Я сейчас распоряжусь, чтобы был организован ужин на две персоны.

— Было бы уместнее, если б вы пригласили меня в «Москву». Друзья вполне могут ужинать в ресторане. А вот если кто-нибудь узнает, что я ужинала во дворце у цесаревича, поползут ненужные слухи, которые могут повредить вам и скомпрометировать меня.

— Извините, не хотел вас смутить. Тогда я жду вас через сорок минут в «Москве». Вы придёте?

— Обязательно. Не могу же я оставить будущего Императора в таком гнетущем расположении духа.

Девушка поклонилась и скрылась в дверях залы. Цесаревич опять уставился в окно, и в этот момент прозвучал сигнал, извещающий о том, что он получил сообщение на свой голофон. «От Ани», — пронеслось в его голове. Чуть подрагивающими руками он включил голограмму. В воздухе повисло нарисованное сердечко. Они часто обменивались ничего не значащими сообщениям только ради того, чтобы чувствовать себя рядом друг с другом. Она ещё ничего не знала о постигшей их беде. Сердечко задрожало и расплылось в кривых осколках набежавших слёз.

… Верховный правитель смотрел на заснеженный двор. Вся эта скверная история наконец окончилась. Цесаревич помолвлен с Ольгой. Хотя как-то уж слишком быстро нашёл он утешение в обществе темноволосой красавицы — в первый же день после того неприятного известия. Что это? Легкомыслие? Отчаянье? Или, наоборот, сознательность и сила воли?..

Но сегодня недавнее прошлое решило напомнить о себе. Министр царского двора уговорил его встретиться с Анной Полыхаевой. Говорил больше намёками, пугал, что может быть новый скандал. А так не хотелось этого сейчас, за неделю до свадьбы и три недели до коронации! Что может сказать или изменить эта девочка, первая серьёзная любовь будущего императора?

Девушка опаздывала, а Николай Петрович начинал нервничать, сам не понимая отчего.

Наконец раздался звонок секретаря, и Анна зашла в кабинет верховного правителя. Он указал ей на стул, и она села. Возникла неловкая пауза.

Конец ознакомительного фрагмента.