Контракт на два дня. Трилогия. Книга вторая. Дорогами войны

Пётр Анатольевич Безруких

Они – вчерашние студенты, молодые ребята – теперь командиры Красной армии. Им приходится заниматься боевой подготовкой, командовать ротами, батальонами, полками и дивизиями, вести их за собой в бой за Родину. Смогут ли они – дети лихих девяностых – стать такими же, какими были их деды и прадеды. Каково им там – на фронтах и в тылу Великой Отечественной войны, читайте в этой книге. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 1. ОНИ УМИРАЛИ ЗА РОДИНУ

— In Marschkolonne angetreten! Schnell! Schnell!¹ — заорал долговязый немец с автоматом на груди.

Конвоиры подскочили, начали пинать пленных и бить их прикладами, строя в колонну по четыре. Яша вскочил и быстро встал в строй, но всё равно больно получил прикладом винтовки по спине между лопаток. Когда колонна пленных построилась, немец снова гаркнул:

— Laufschritt-march!²

Немцы опять с помощью прикладов начали заставлять колонну бежать, крича: «Los! Schnell!³». Яша бежал босиком по гравийной дороге и быстро разбил себе пальцы и стопы в кровь. Нещадно палило жаркое августовское солнце, в шинели было очень жарко, и гимнастёрка под ней вся стала мокрой, но снять шинель он боялся, потому что можно потерять или её отберут. Страшно хотелось пить — им сегодня ни разу не давали воды, а не кормили их уже двое суток.

Красноармеец Яков Андреевич Рожков, 1922 года рождения, русский, уроженец села Бежаницы Калининской области, попал в плен 2-го июля 1941 года в районе села Карповцы в Белоруссии. Его призвали в начале апреля и направили служить в 261-й стрелковый полк 2-й стрелковой дивизии под командованием полковника Михаила Даниловича Гришина в составе 10-й армии. Дивизия располагалась в пятнадцати километрах севернее крепости Осовец и всего в нескольких километрах от советско-германской границы. Первый свой бой она приняла 22 июня в 11 часов утра, когда немцы после бомбардировки и артиллерийского налёта начали наступление на её позиции с северо-западного направления.

Когда вокруг начали взрываться снаряды и бомбы, Яше стало очень страшно. Он впал в какое-то оцепенение, а в голове вертелась одна мысль: «Неужели я сейчас погибну?» Бомбардировка и обстрел позиций длились около получаса, а затем всё стихло. Яша сидел на передовой позиции в окопе вместе со своим другом Николаем, таким же, как он, молодым парнем, из села Красная Горбатка Ивановской области, призванным в конце марта. Он взглянул на Колю, тот опустился на корточки на дно окопа, судорожно сжимая руками винтовку, сам весь бледный, в его больших голубых глазах застыл ужас.

— Что с тобой? — спросил Колю, уже немного пришедший в себя Яша.

— Яша, они нас убьют! — тихо ответил тот, едва шевеля губами.

— Ну не убили же! — попробовал он подбодрить друга, хотя у самого страх ещё не прошёл, сильно крутило живот и в висках стучала кровь.

Тишина продолжалась недолго, минут двадцать, а потом справа у опушки леса, метрах в пятистах, послышался шум моторов. На дороге, идущей со стороны границы, показались немецкие бронетранспортёры, а за ними грузовики, крытые брезентом. Выехав на опушку они остановились, из грузовиков посыпались немецкие солдаты в форме мышиного цвета, и начали выстраиваться в цепи.

— Без команды не стрелять! — раздался голос командира их взвода лейтенанта Березина.

Выстроившись в цепи, немецкие солдаты двинулись размеренным шагом прямо на них. Большинство с карабинами, у некоторых на шее висели автоматы. Немцы шли по полю спокойно, словно это вовсе и не атака, а лёгкая прогулка. Когда вражеские цепи подошли на расстояние примерно около двухсот метров, раздалась громкая команда: «Огонь!» Воздух разорвали винтовочные выстрелы, сначала одиночные, а потом они слились в единый звук, к которому присоединились пулеметы. Немецкие солдаты тоже стали стрелять по брустверу окопов, и некоторые из них упали на землю. Бронетранспортёры, стоявшие у опушки леса, открыли огонь из пулемётов. Над головами красноармейцев засвистели пули, некоторые из них впивались в бруствер, выбивая из земли фонтанчики пыли.

Яша, как и все красноармейцы, положил свою винтовку на бруствер и стрелял. Он пробовал целиться в немецких солдат, но прицел почему-то прыгал перед глазами, и он постоянно мазал. Звуки боя куда-то пропали, а видел он перед собой только рослого немецкого офицера с автоматом наперевес и пытался в него попасть, но тщетно.

Вдруг немецкие цепи залегли, буквально в сотне метров от окопов, и ружейно-пулемётная стрельба начала стихать. Наступила тишина, нарушаемая лишь единичными выстрелами. Яша повернулся и посмотрел на Колю. Тот стоял в паре метров от него, тоже, как и он, положив винтовку на бруствер, и смотрел в сторону противника. Внезапно за лесом ухнуло, и тут же раздался вой летящих мин.

Немцы начали миномётный обстрел наших позиций. Яша сполз на дно окопа и сел там на корточки, закрыв уши руками, чтобы не слышать этот душераздирающий звук. Мины рвались позади и впереди окопа, но очень близко. Вокруг свистели осколки и летели комья земли. По немецким миномётам, бронетранспортёрам и машинам открыла огонь наша артиллерия. Стоял такой страшный грохот, и земля тряслась так, что начали осыпаться стенки окопа.

***

Весь день 22 июня немцы атаковали позиции дивизии, обстреливали из артиллерии и миномётов, бомбили с воздуха и постоянно предпринимали атаки пехоты. Погибли и получили ранения многие красноармейцы, в их роте почти каждый четвёртый. Но прорвать нашу оборону немцы не смогли. Вечером пришёл приказ: сняться с позиций и отступить на новую линию обороны. Всю ночь они шли в пешей колонне с полной боевой укладкой, неся на носилках раненых товарищей. К утру, уставшие и измученные, пришли на новую позицию на берегу реки Бебжа и срочно начали окапываться.

Яша и Коля валились с ног от усталости, но нужно было быстрее выкопать окоп в полный рост. Теперь они оба понимали, что это их спасение. Они даже не стали есть свой сухой паёк, несмотря на то что чувствовали сильный голод, лишь бы скорее зарыться в землю. Хорошо, что хоть земля тут оказалась мягкая и копать её легко. Примерно за час вырыли окоп в полный рост, сели на дно и поели. Прибежал лейтенант Березин и приказал рыть соединения окопов, чтобы получилась единая траншея. Немцы уже на подходе, и до того как те начнут атаковать, нужно успеть.

Парни сложили остатки сухого пайка в вещмешки, встали, взяли лопатки и начали снова копать, Яша в одну сторону, а Коля в другую, навстречу соседям. Лейтенант как в воду глядел. Через полчаса в небе появился немецкий самолёт-разведчик Хеншель Hs-126, а проще «костыль», и начал летать над их позициями. Не прошло и четверти часа, как прилетели Ю-87, и тут началось.

Их позиции немцы бомбили, обстреливали из артиллерии и миномётов, а также непрерывно атаковали днём и ночью в течение четырёх суток. Всё это время ребята почти не спали, практически оглохли от непрерывных взрывов бомб, снарядов и мин. Они стреляли, прятались на дне окопа от взрывов, продолжали рыть окоп во время редких затиший, когда не стреляли. Ели только сухой паёк, раздаваемый по ночам. Также по ночам раздавали патроны, гранаты и воду, днём высунуть голову из окопа казалось равносильным мгновенной смерти.

В роте было много убитых, а ещё больше раненых, они так и лежали в окопах в ожидании ночи, когда их вытаскивали в тыл. Убитых хоронить, а раненых в медсанбат. Но санинструкторы, которые к ним приползали, говорили, что в медсанбате, который находился в лесу, нет уже ни места, ни медикаментов, а раненые лежали под открытым небом, и многие из них умирали.

А ещё пополз слух, что они находятся в полном окружении в глубоком тылу противника. Поэтому ждать помощи и подкрепления им неоткуда. В дивизии заканчивались боеприпасы, и дивизионная артиллерия уже практически не стреляла — только в редких случаях, когда возникала угроза, что немцы ворвутся в окопы. В редкие минуты затишья к ним подходил лейтенант Березин и пытался приободрить. Но всё равно настроение у всех было ужасное. За эти дни Яша уже настолько привык к страданиям и смерти, ставшими обыденными, что он перестал их замечать. Только удивлялся, что сам ещё жив и не ранен, и это вселяло хоть какой-то оптимизм.

В ночь на 26 июня немцы предприняли мощную атаку на позиции дивизии по всему фронту. Они прорвали оборону на стыке между позициями 200-го и их полка и начали громить тылы дивизии. Позади окопов началась беспорядочная стрельба. Командир взвода Березин приказал покинуть окопы и отходить в лес на восток. Из их взвода осталось всего одиннадцать человек, причём четверо легкораненных. Лейтенант повёл их за собой, пытаясь обойти место, где шёл бой в тылу дивизии. Они бежали плотной группой за Березиным, боясь отстать от него в темноте и потеряться. Бежали около часа, выбиваясь из сил. Наконец звуки боя начали удаляться и стихать, оставаясь позади слева. Дальше они побежали медленнее и, когда стрельба почти затихла, остановились и сделали привал в густом лесу.

Березин насчитал одиннадцать человек, значит, никто не потерялся. Затем лейтенант нашёл укромное место, достал из планшета карту местности, развернул её и, прикрыв плащ-палаткой, посветил фонариком, пытаясь сориентироваться.

Они находились недалеко от населённого пункта Суховоля примерно в пятидесяти километрах севернее Белостока. Следовало пробиваться на Волковыск, а для этого нужно было пройти около ста с лишним километров лесами, полями и болотами. Лейтенант приказал провести тотальную ревизию, всё собрать в кучу, а потом разделить на всех. Из оружия у них было десять винтовок и к ним сорок семь патронов, пистолет лейтенанта и восемь гранат. С едой намного хуже, всего четыре сухих пайка. Фляги наполнили водой из лесного ручья, протекавшего рядом.

После того как все запасы поделили, пошли дальше, в надежде пройти за остаток ночи как можно больше. Днём решили укрываться в лесу, а двигаться только ночами, избегая дорог и населённых пунктов, которые, вероятно, уже заняли немцы. Чтобы не демаскироваться, решили не жечь костры.

***

— Мама всегда такие вкусные пирожки с грибами пекла. Напечёт, маслом намажет, на стол поставит и тряпочкой полотняной накроет. Мы с батей и с сестричками за стол сядем, кваску нальём и все пирожки сразу слопаем. Мама ещё из печки достанет, а они пахнут так вкусно, — вспоминал Коля, сидя в лесу под деревом и грызя травинку.

— Да перестань ты издеваться! И так в животе пусто, только бурчит, — сердито ответил Яша, сидя рядом под соседним деревом.

Они находились в глубокой лесной чаще, куда почти не проникал свет, и кругом царил полумрак. Оба сидели в одних мокрых кальсонах, выставив по сторонам босые стопы, облепленные хвоей. Всё своё мокрое обмундирование они развесили на ветках и сучках соседних деревьев и пытались просушить, правда, пока безуспешно. Хотя стояла жара, в лесную чащу солнечный свет не попадал, здесь было влажно и прохладно. Этой ночью они переправились вплавь через какую-то небольшую речку и, несмотря на то что она казалась неглубокой, перейти вброд по дну не получилось. Пришлось проплыть метров двадцать, и поэтому одежда, которую они с себя сняли и перевязали ремнями в надежде пронести над водой, вся вымокла, а парни чуть не утопили тяжёлые винтовки. Позади захрустели ветки, и они оба обернулись.

— Свои, — раздался тихий голос лейтенанта Березина.

Через мгновение он показался из-за веток густой ели. Лейтенант был в одних трусах, в правой руке держал пистолет, а в левой небольшой кусок хлеба. Хлебом они разжились ночью в какой-то небольшой деревеньке. И хотя вначале договаривались в деревни не заходить, голод всё же взял верх над осторожностью. Они шли по лесам, полям и болотам уже четвёртые сутки, а остатки сухого пайка съели в первый же день на стоянке в лесу. Лейтенант Березин не выдержал, и они вместе с сержантом Гавриловым осторожно пробрались к крайнему дому и постучали в окошко. К ним вышла угрюмая хозяйка женщина лет сорока, не промолвив ни слова, протянула им небольшую буханку хлеба и тут же ушла в хату, заперев дверь. Березин каким-то образом умудрился не намочить хлеб во время переправы, и вот сейчас принёс им их долю.

— Держите ребята! Это вам на двоих. Не много, конечно, но хоть что-то, — сказал он, протягивая им хлеб, и добавил: — Жалко, что грибов и ягод ещё нет, с ними бы мы так от голода не мучились.

Яша взял из рук лейтенанта хлеб, встал, подошёл к соседнему дереву, на котором висели его мокрые шаровары, порылся в кармане и, достав оттуда перочинный нож, разрезал хлеб пополам. Потом подошёл к Коле и предложил ему выбрать кусок. Коля схватил хлеб и сразу же сунул в рот, начав жадно жевать. Яша тоже набросился на хлеб.

— Ничего, ребята, потерпите! Вот выйдем к своим, наедимся от пуза, — попробовал приободрить голодных парней лейтенант.

— Дойти бы уже! Сколько идём, а кругом всё немцы, — промямлил Коля с набитым хлебом ртом.

— Судя по карте, мы ещё только половину пути прошли. Нам ещё три ночи идти. Дойдём, ребята! Там на пути небольшая деревня у дороги. Диневичи называется. Этой ночью мы с Гавриловым попробуем ещё продуктами разжиться. Отдыхайте пока, сил набирайтесь, да вещи просушите, чтобы в мокром не ходить. Хоть и жарко, а заболеть можно, — произнёс Березин и ушёл.

— Как их высушишь, если тут такая сырость и солнца нет? — сказал Яша, дожёвывая остатки хлеба и запивая водой из фляжки.

Он встал, стянул с себя мокрые кальсоны и встряхнул их от прилипших сзади хвои и мха. Потом скрутил, пытаясь выжать оставшуюся влагу, и пошёл повесил метрах в десяти на дерево, где сквозь плотные кроны пробивались лучи солнца и освещали небольшую полянку в лесу. Сам же вернулся назад к Коле и стоял голый у дерева.

Яша был невысокого роста, но сбитый парень, явно не чуравшийся физического труда. Руки крепкие, ладони крупные, стопы тоже, но короткие, не более сорок первого размера, с выраженными венами. Плечи широкие, а бёдра узкие и всё тело белое, незагоревшее, в контраст лицу, за эти дни обожженному жарким июньским солнцем. Лицо же неприметное, какие часто встречаются в российских городах и сёлах, но приятное, молодое, с большими серыми выразительными глазами. Тонкий курносый нос, слегка обсыпанный веснушками, которые с него мигрировали на щёки, покрытые на подбородке густой, но нежной, ещё юношеской трёхдневной щетиной. Губы тонкие, а зубы белые, красивые и ровные. Прямой невысокий лоб и светло-русые волосы, коротко остриженные и торчащие ёжиком на затылке и на макушке, на лбу длиннее в виде короткой чёлки, зачёсанной направо. Уши небольшие, округлой формы и плотно прижатые к голове.

Коля тоже встал и, стянув с себя кальсоны, пошёл их вешать на дерево, туда же, куда повесил Яша свои. Подойдя к полянке, он посмотрел вверх на небо сквозь кроны деревьев.

— Слушай, а может всё же уберём их отсюда? Немцы часто летают, заметят белые тряпки, — спросил он.

— Да, убери, пожалуй. Но они до вечера не просохнут. И что нам теперь, до вечера голышом ходить? Даже не поспишь.

— Мне кажется, что лучше голышом походить, чем на немцев нарваться, — сказал Коля и перевесил Яшины кальсоны под крону густой ели, а свои повесил рядом.

Сам вернулся и, присев на корточки, опёрся голой спиной о ствол дерева. Хотя он и был таким же деревенским парнем, как Яша, но сложён более изящно. Рослый и немного худощавый, с длинными руками и ногами, тонкими и длинными пальцами, он выглядел как мальчишка лет семнадцати. Лицо — ещё совсем юношеское, слегка вытянутое и очень симпатичное. Даже щетина, которая у всех остальных парней отросла за эти дни, пробилась у него только в виде чёрных нежных усиков на верхней губе. Он был брюнетом с густыми немного вьющимися волосами и голубыми глазами с длинными ресницами. Тело очень белое, белее, чем у Яши, и даже лицо его практически не загорело. Но физически он не выглядел слабым, скорее жилистым и немного долговязым. Когда Коля улыбался, на щеках его появлялись очаровательные ямочки, а когда смотрел и часто моргал своими длинными ресницами, казался таким милым парнем!

Яша присел рядом с Колей на корточки и тоже прислонился спиной к дереву.

— А ты с девчонками дружил? — спросил он его.

— Дружил.

— И у тебя девушка есть?

— Да, есть. Валя зовут. Мы с ней вместе в школе учились.

— Вы с ней это… Близко-близко дружили?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты с ней это… Ну, это… — стушевался Яша и покраснел.

Коля удивлённо посмотрел на друга и, увидев его смущение, озорно улыбнулся.

— Да, — ответил он.

— Ну и как оно? Я вот ещё ни разу, — ещё гуще покраснев, признался Яша.

— Здорово, Яша! Не переживай, вот выйдем к своим, познакомишься с девушкой, сам узнаешь.

— Да я как-то с девчонками стесняюсь.

— А ты не стесняйся, они ведь не кусаются. Ты только им много не ври, а так, капельку насочиняй, чтобы красиво было, и они с тобой дружить будут. Не сомневайся!

— Ты долго со своей Валей дружил?

— Три года. Она такая весёлая, разбитная. Мы даже пожениться хотели. Но её батя сказал, что пока ещё молодые. Дескать, отслужишь в армии, вернёшься, ума-разума наберёшься, тогда и свадьбу сыграем. Мы сильно огорчились, что ещё два года ждать придётся. Валюша плакала, а отец на своём стоял. Когда прощались, она мне обещала, что обязательно дождётся и, как приеду, сразу поженимся, — очень грустно сказал Коля.

— Ну и что ты грустишь? Война закончится, вернёшься домой и поженитесь. Красная армия сейчас с силами соберётся и побьёт немца. Нам бы только до своих добраться. Слышал же, что командир сказал. Три ночи ещё пройдём — и к нашим выйдем.

— Не знаю, Яша, как-то я себя сегодня нехорошо чувствую. Настроение какое-то поганое.

Позади в чаще захрустели ветки. Они вскочили и схватили в руки винтовки, стоявшие у соседнего дерева.

— Свои, — раздался негромкий голос сержанта Гаврилова.

Через мгновение появился он сам в одних кальсонах с винтовкой в руке. Глянул на ребят и сказал:

— Сушитесь? Всё, заканчивайте и одевайтесь! Командир приказал вам в охранение идти. Вернётесь — отдохнёте.

***

Они затаились на опушке леса у самой окраины небольшой деревни, через которую проходило две дороги. Одна с запада на восток, а другая с севера на юг. Давно стемнело, и они успели пройти несколько километров по лесу и по полям, а сейчас лежали уже около получаса, не зная, что дальше предпринять. По обеим дорогам, проходившим через деревню, ездили немцы на мотоциклах и машинах с зажжёнными фарами и чувствовали себя тут как дома. Переходить любую из дорог было опасно, а ещё опаснее заходить в деревню. Но их всех сильно мучил голод, и если они не раздобудут в этой деревне продуктов, то останутся голодными ещё на сутки, а это, казалось, просто невыносимым.

Лейтенант наблюдал в бинокль за деревней, а все остальные лежали вокруг него. Было довольно прохладно, а одежда так и не просохла после вчерашнего ночного купания, оставалась влажной и холодила тело. Когда они шли быстрым шагом по лесу или бежали по полю, это ощущалось не так заметно. Но сейчас, когда они лежали неподвижно, Яша почувствовал озноб.

Наконец, лейтенант знаками подозвал всех к себе.

— Значит, так. На противоположном конце деревни начинается большой лесной массив, он с небольшими перерывами идёт до самого Волковыска. Чтобы попасть в тот лес, нам нужно пересечь обе дороги, проходящие через деревню, хоть с правой от нас стороны, хоть с левой. Там и там мы попадаем на большие поля между ними. Но справа ситуация лучше. Видите через дорогу небольшой лесок между полем и дорогой? Если мы быстро пересечём дорогу, то спрячемся в этом лесочке. Оттуда мы поползём по полю до следующей дороги, обходя деревню. Когда пересечём ту дорогу, то окажемся в густом лесном массиве на противоположной окраине деревни. Там в крайних домах попробуем попросить продуктов. По крайней мере, если нас обнаружат, то мы сможем отходить в глухой лес, — шёпотом рассказал свой план Березин.

Красноармейцы осторожно отползли в лес и бегом направились к месту, где планировали пересечь первую дорогу. Залегли на краю леса около дороги и стали ждать первой возможности. Немцы разъезжали ещё около часа, а потом движение начало стихать. Они поняли, что момент настал, и пересекли дорогу, затаившись в лесочке на противоположной стороне. Первая часть плана реализовалась успешно, их никто не заметил, и теперь предстояло преодолеть большое поле, огибая деревню с юга.

Встав на четвереньки, парни поползли по полю друг за другом, пытаясь не отстать и не потеряться в темноте. Пшеница на поле была высокой и скрывала их полностью.

«Эх! Если бы сейчас был август, можно было бы набрать зерна и подкрепиться», — думал Яша, когда полз по полю.

Как назло, в эту ночь ярко светила луна, а на небе ни тучки, поэтому всё вокруг было хорошо видно. Они долго ползли по полю, часто останавливались, и Березин всех пересчитывал, опасаясь, что кто-нибудь отстанет.

Деревня находилась совсем рядом, и в ней остановились немцы. Слышались их громкие пьяные голоса. Похоже, они гуляли по деревне хорошо выпившие. В окнах некоторых домов горел свет, видимо, там разместились немцы, но в большинстве домов окна были тёмными. Удивительным казалось то, что в деревне не лаяли собаки, и вообще, звуков, издаваемых домашними животными, оттуда не доносилось. Где-то часа через полтора они доползли до второй дороги, пересекли её и спрятались в лесу на окраине деревни. Начинало светать. Они потеряли целую ночь около этой проклятой деревни и продвинулись на восток не более пяти километров.

Нужно было быстрее уходить в густой лес, пока не рассвело. Но парни были настолько голодными, а эта ночь отняла у них столько сил, что Березин с Гавриловым всё же решились попытать счастья и постучать в крайний дом. Тем более что немцы в деревне затихли, видимо, пошли спать. Красноармейцы вдевятером остались на опушке леса, а лейтенант с сержантом поползли к крайнему дому. Минут двадцать ничего не происходило, а потом началась стрельба.

Сначала несколько выстрелов из ТТ, стрелял явно Березин, а потом выстрелы из винтовки Гаврилова. Затем автоматные очереди и выстрелы из немецких карабинов. Стрельба продолжалась минут пять и затихла. Они лежали и не знали, что дальше делать. Только теперь Яша понял весь ужас положения, в котором они оказались. Березину хоть и было двадцать пять, но он являлся опытным командиром, сохранял в их группе дисциплину, сам принимал решения и вёл их за собой. В планшете у него лежала карта местности до Волковыска, и благодаря ей они шли не вслепую, а обходили опасные места и населённые пункты. Сержант Гаврилов, хоть и младше лейтенанта на два года, но тоже имел опыт командования. Тут Яша понял, что им одним из окружения теперь не выйти.

Они посовещались и решили бросить жребий. Выбрать двоих, чтобы сползать в деревню и посмотреть, живы ли Березин с Гавриловым. Пока тянули жребий, отвлеклись и не увидели, как со стороны деревни в их сторону идут немцы с карабинами и автоматами наперевес, человек тридцать, рястянувшись в цепь. Их уже заметили, и немецкий офицер громко крикнул на ломаном русском языке:

— Рус! Сдафайся!

Яшу обуял неописуемый страх, сразу выключивший сознание. Мыслей в голове не осталось, перед ним была только смертельная опасность, которую нужно немедленно устранить. Он прицелился и выстрелил в немецкого офицера. Тот вскинул руки и упал навзничь. Начался бой. Утренний воздух разорвали автоматные очереди, в ответ раздались оглушительные винтовочные выстрелы. Но силы оказались явно неравны, и красноармейцы бросились бежать в лес.

Они бежали рядом с Колей, пытаясь не потерять друг друга из виду, прямо в густую лесную чащу. Вокруг свистели пули, с визгом впиваясь в стволы деревьев и срезая ветки. Ноги несли их прочь, не разбирая дороги, через буреломы, ямы и густые заросли, как можно дальше от этого ужаса. Видимо, они взяли сильно правее от основной группы, и немцы потеряли их из виду. Стрельба начала оставаться левее и позади них, в основном слышались автоматные очереди и редкие винтовочные выстрелы. Несколько раз прогремели взрывы гранат. Вскоре всё затихло, а они продолжали быстро бежать по лесу, не разбирая дороги и уже полностью потеряв направление. Ещё где-то через час, совсем обессилившие, они остановились и упали на землю. Их окружала густая чаща и тишина, прерываемая редкими голосами птиц.

***

Яша очнулся, когда на лес уже опустились сумерки. Получалось, что он провалялся весь день в забытьи. Сел и огляделся. Они находились в какой-то не очень глубокой яме, поросшей вокруг елями с густыми лапами до самой земли. Коля с закрытыми глазами лежал рядом и, видимо, спал. Яша растолкал друга. Тот встрепенулся и сел, ошарашенно оглядываясь по сторонам и не соображая, где он и что с ним. Наконец, пришёл в себя и уставился на Яшу голубыми глазами, хлопая длинными ресницами.

— Проснулся?

— Вроде, да.

— Ну, что теперь делать будем?

Коля смотрел на него и молчал, явно не зная ответа. Наконец, после долгой паузы, сказал:

— Надо идти к своим. Другого выхода нет.

— Куда? Мы заблудились. У нас нет ни компаса, ни карты. Мы знаем только, что Волковыск примерно в сорока километрах восточнее. Но, что-то мне подсказывает: наших там нет. Немцы бы не чувствовали себя как дома, если бы фронт находился в сорока километрах отсюда.

— Ты хочешь сказать, что Красная армия далеко отступила?

— Ничего я не хочу сказать. Я только знаю, что мы остались вдвоём, заблудились в лесу и сильно проголодались. Кругом нас немцы, а у нас даже патронов нет. Давай-ка посмотрим, сколько их осталось.

Они проверили свои винтовки. По одному патрону находилось в стволе, у Коли три патрона в магазине, а у Яши один. Коля вытащил один патрон и отдал Яше, чтобы стало поровну.

— Может, попробовать наших поискать? Наверняка кто-нибудь успел уйти в лес, — предложил Коля.

— Как ты их собираешься искать? Ходить и аукать? Лес вон какой большой. Мы даже направление потеряли, откуда прибежали. И потом, сдаётся мне, что никого из них уже нет в живых. Ни Березина, ни Гаврилова, ни ребят. Мы с тобой просто случайно в сторону убежали, немцы этого не заметили и потеряли нас из виду. Все остальные вместе бежали, вместе и погибли.

Коля замолчал, понимая, что Яша говорит правду. Их положение действительно стало критическим. Самым страшным казался голод. Если бы у них была хоть какая-то еда, то они всё равно бы сориентировались на местности и пошли медленно на восток по глухим лесам. В конце концов, стояла середина лета и они бы не замерзли, даже если не разводить костров. Главное, обходить стороной населённые пункты и с огромной осторожностью пересекать дороги глубокой ночью. Конечно, были ещё поля и болота, но и с этим можно справиться. А вот голодными они долго не протянут. Заходить же в деревни за продуктами, как показал сегодняшний ночной кошмар, категорически нельзя. Измученные голодом, они попали в западню, и девять человек погибли. А если кто-то из них и остался жив, то попал в плен.

— Ладно, пойдём потихоньку. Может, по дороге что-нибудь придумаем, — предложил Коля.

Они выбрались из ямы, попробовали примерно определить по деревьям направление на восток и медленно побрели по лесу. В животах было пусто, сильно сосало под ложечкой и немного кружилась голова.

***

На рассвете они вышли к дороге, идущей с запада на восток. Видимо, сильно забрали вправо и шли не на восток, а на юго-восток. Яша запомнил карту местности, которую показывал Березин, и на ней эта дорога как раз ограничивала большой лес с юга и вела в Большую Берестовицу. Это крупный посёлок, и туда идти им совершенно не нужно. Им требовалось обойти посёлок по лесам с севера и там пересечь трассу, идущую из Гродно в Свилочь через Малую и Большую Берестовицы. Значит, придётся возвращаться назад и делать крюк ещё километров двенадцать по лесу.

Они так сильно устали, а голод становился невыносимым. Дорога казалась пустой, по ней ехал только старый дед на лошади, запряжённой в телегу, на которой лежало несколько мешков, похоже, с мукой или с зерном. Голод снова начал творить с ними своё грязное дело, он отодвинул все остальные мысли в сторону, оставив только те, которые о еде. Животы закрутило и сильно засосало под ложечкой.

— Давай, я быстро добегу до телеги! Попрошу у мужика насыпать в котелки муки или зерна — и назад. Дорога пустая, никого нет, — сказал Коля.

— Пошли вместе, — предложил Яша.

— Нет, ты тут останься. Если что, меня прикроешь, — настаивал Коля.

— Ну хорошо. Только ты быстро давай! — согласился Яша.

К этому времени телега с дедом подъехала как раз к тому месту, где они лежали. Коля осмотрелся и, схватив два котелка, бросился бежать к телеге. Дед сначала испугался, но потом вроде успокоился. Яша видел, как Коля стоял и разговаривал с ним. Затем дед достал со дна телеги какой-то свёрток и отдал Коле. Развязал мешок и насыпал в котелки муки. Коля схватил котелки и бросился бежать к лесу. В это время на дороге со стороны Диневичей показался немецкий трехколесный мотоцикл. Тот летел на большой скорости, а немцы, увидев убегающего с дороги в лес советского солдата, открыли по нему огонь из автоматов. Коля бежал изо всех сил, пытаясь не потерять ценные продукты, которые раздобыл. Он уже почти добежал до леса и вдруг упал.

Яша выстрелил два раза в водителя и, видимо, попал, потому что мотоцикл начало крутить по дороге, а потом занесло, он съехал в кювет, опрокинулся набок и перевернулся. Перепуганный дед хлестнул кобылу и в страхе помчался прочь в сторону Большой Берестовицы. Яша бросился к Коле, тот лежал и не шевелился. Подбежав, он увидел у него на спине справа, в районе лопатки, дырку, уже окрасившуюся кровью. Яша перевернул друга. На лице Коли отражалась страшная мука, он хватал ртом воздух и не мог ничего сказать. Яша подхватил его подмышки и поволок в лес, пытаясь быстрее унести прочь с этой проклятой дороги.

Тащил долго, напрягая все силы и упираясь ногами, пока лес не стал густой. Остановился, когда совсем выбился из сил. Коля молчал, тяжело и часто дышал со свистом и бульканьем. Яша подтащил его к дереву, посадил спиной к стволу и начал снимать с него шинель. Долго возился, и кое-как это ему удалось. Гимнастёрку же просто разорвал. Пуля попала Коле в спину и застряла в груди. Он достал Колин перевязочный пакет из кармана гимнастёрки и начал перевязывать грудь. Бинта не хватило, и он распаковал свой. Коле стало немного полегче, прекратилось бульканье, дышать он стал реже. Яша достал флягу и начал поить друга. Тот пил жадно, большими глотками, захлёбываясь.

— Идти сможешь? — спросил Яша.

Коля едва заметно покрутил головой. Их взгляды встретились, и Яша понял, что друг умирает. На него накатила какая-то страшная, невыносимая и безысходная тоска.

— Яша, — тихо позвал Коля каким-то совершенно не своим голосом.

— Что, Коля?

Коля показал жестом, чтобы он наклонился к нему ближе.

— Если… дойдёшь… до наших… пошли… моей… маме… письмо!.. Запомни!.. Ивановская… область… село… Красная… Горбатка… улица… Перво… майская… дом семь… Соколовой… Серафиме… Ивановне… Напиши… что я её… очень… любил… и папу… и Валю… и Дашу… и…

В груди у Коли опять всё забулькало и засвистело, дыхание стало тяжёлым и шумным. Он хватал ртом воздух и задыхался. Изо рта пошла розовая пена, он сделал несколько глубоких вдохов и замер.

Яша сидел рядом и смотрел в его широко открытые голубые глаза, которые вдруг стали словно стеклянными, и в них разверзлась пугающая бездна. Мыслей не было, только всепоглощающие боль и скорбь.

***

Он брёл в ночи по лесу, не разбирая дороги и не понимая, зачем и куда идёт. Несколько часов Яша просидел возле погибшего Коли в каком-то оцепенении. Не было сил и желания встать, а в голове одна пустота. Ему казалось, что он умер вместе с другом. Потом встал, огляделся и увидел недалеко большую поляну. Пошёл туда, достал из кармана перочинный ножик и снял каску. Начал копать могилу, ножиком разрывая и рыхля землю, а каской её выгребая. Копал долго, с каким-то тупым остервенением. Закончил, когда солнце уже начало садиться. Могила получилась неглубокой, только, чтобы поместилось тело. Вернулся к Коле, взял его и потащил к могиле. Положил тело на краю. Оно уже стало холодным. Принёс Колину шинель и разложил одной полой на дно могилы, а другую оставил на краю. Осторожно опустил Колю в могилу. Хотел сложить ему руки на груди, но они уже не сгибались, так и оставил лежать вдоль тела.

Коля как будто уснул. Только стал совсем белым, как свежий выпавший снег. Черты лица его заострились, и теперь он выглядел немного старше, как раз на свои девятнадцать лет. Яша долго сидел рядом и нежно разглаживал рукой его короткие, чёрные, вьющиеся волосы. Ещё сегодня утром они шли вдвоём, разговаривали, надеялись, что выберутся из окружения. Сейчас мёртвый Коля лежал в могиле, и всё Яшино существо отказывалось это принять. За эту неделю он узнал столько смерти и страданий, сколько большинство людей не видели и за всю свою жизнь. Но гибель друга потрясла его настолько, что он потерял себя, что-то внутри него надломилось.

— Прощай, Коля! — тихо, дрожащими губами прошептал он.

Аккуратно накрыл другой полой шинели Колино лицо и тело. Взял каску и начал закапывать могилу. Когда вся вырытая земля закончилась, на поляне вырос небольшой холмик. Он густо закидал его хвоей, которую натаскал из леса в каске. В изголовье могилы поставил каску. Ни дощечки, ни, чем писать на ней, у него не было. Яша взял перочинный нож и подошёл к большому дереву, росшему на краю поляны. Срезал кору на большом участке ствола и начал вырезать надпись: «Здесь лежит красноармеец Соколов Николай Васильевич 22.2.22 — 1.7.41 из с. Красн. Горбатка Ив. обл.». Резал долго и упрямо, пытаясь глубоко проковырять дерево, чтобы каждая буква осталась хорошо видна. Закончил, когда на лес уже опустились сумерки.

Яша подошёл к могиле, сел около неё на колени и долго молча сидел, глядя в одну точку совершенно невидящим взглядом. Он опять забылся, и весь окружающий мир для него растворился в опускающейся на лес ночи. Всё потеряло смысл.

Пришёл он в себя глубокой ночью. Встал и медленно побрёл по лесу, натыкаясь в темноте на стволы деревьев, запинаясь и падая. С собой у него теперь ничего не было, кроме фляги с водой. Винтовки, котелки и свёрток с едой, который отдал Коле старый дед, всё это осталось у дороги. Оба вещмешка и Колину каску он бросил в лесу там, где умер Коля. Да всё это теперь казалось ему ненужным. Он настолько обессилил и вымотался, что тащить на себе лишний груз уже не мог. Тем более, он понял, что из окружения ему не выйти. Что делать дальше — не знал и просто бесцельно брёл по лесу.

Перед рассветом вышел на опушку леса. Неширокое поле отделяло его от небольшой деревни, за которой шла дорога. Как потом выяснилось, он каким-то чудом вышел как раз в то место, куда они собирались прийти с Колей прошлым утром. Но узнал он об этом намного позже. Яша решил обойти деревню стороной по полю, перейти дорогу и спрятаться в лесу, который начинался сразу у обочины. Потом немного пройти и затаиться на день в укромном месте. В следующую же ночь идти в деревню просить еды — и будь что будет, больше ему голода не вынести. Миновав поле незамеченным, он перешёл пустую дорогу и уже углубился в лесок, когда за спиной услышал громкий окрик:

— Halt! Hände hoch!⁴

Он хотел броситься бежать, но почувствовал, что нет сил. Но самое страшное, что у него пропала способность к сопротивлению, а главное, смысл сопротивляться. Если ему сейчас каким-то образом удастся убежать, то завтра или послезавтра его всё равно поймают. Дальше идти без еды он не сможет, а значит, будет пытаться найти её в деревне. Все деревни кишат немцами, и его гарантированно или пристрелят, или поймают. Чувство самосохранения взяло верх, и он стоял на месте как вкопанный.

***

Если бы Яша знал, что в лесу, куда он шёл и где собирался укрыться, разместилась какая-то немецкая часть, он бы обошёл этот лес и эту деревню стороной. Но он этого не знал и вышел прямо на охранение части. Если бы он побежал, то его бы гарантированно убили, потому что побежал бы прямо в лапы к немцам. От неминуемой смерти его спас ангел-хранитель. Это он остановил его и не дал броситься бежать. В то, что ангел у него есть, Яша поверил после того как остался живым и даже не раненым из всего их взвода, который насчитывал пятьдесят человек. Объяснить случайным стечением обстоятельств такое невозможно. Это было чудо! И хотя он в бога не верил, а в школе был пионером, сейчас, после одиннадцати дней войны, в этом сильно засомневался и стал склоняться к версии его любимой бабушки Тани, совершенно неграмотной глубоко верующей старушки.

Несмотря на все запреты и страшные кары, ещё ребёнком она отвела его в церковь и тайно крестила. Когда он уходил в армию, она сунула ему в руку маленький серебряный крестик, который хранила со дня крещения, и заставила дать ей слово, что он будет его носить всегда при себе. Яша слово сдержал, и не потому, что верил в бога, а потому, что очень любил бабушку. Он тайком от всех вшил крестик под карман гимнастёрки. И сейчас ему казалось, что это было самое важное и нужное дело из всего того, что он сделал в своей жизни. Для себя он однозначно решил, что если когда-нибудь всё же вернётся домой живым, то пойдёт с бабушкой Таней в церковь и поставит там стопудовую свечку всем святым, чего бы ему это не стоило.

Деревня, около которой он попал в плен, называлась Карповцы. Она находилась чуть в стороне от дороги Гродно — Свилочь. Дорога была большая, и немцы вокруг неё обустроились основательно. Так, что планы лейтенанта Березина пересечь эту дорогу скорее всего закончились бы также печально, как и план достать еды в Диневичах. Не нарвались бы они на немцев там, нарвались бы тут в следующую ночь. Это Яша понял, когда его под конвоем вели вместе с другими пленными красноармейцами в лагерь. В лесах, по сторонам от дороги, везде стояли немецкие части, видимо, тут расположились тылы немецкой армии.

Чтобы просочиться сквозь этот кордон, нужно было знать текущую обстановку и месторасположения немецких частей. На этот кордон постоянно выходили разрозненные группы и одиночные красноармейцы из частей 3-й, 10-й и 13-й армий, окруженных и разгромленных немцами в Белостокском котле. Все голодные, грязные, немытые, обросшие щетиной и измученные многодневными скитаниями по лесам и болотам, без боеприпасов и без оружия. Немцы их методично отстреливали и отлавливали, отправляя в лагеря военнопленных под открытым небом.

Немцы, поймавшие Яшу, обыскали его, забрали из кармана перочинный ножик и повели в расположение части в лесу. Там под охраной уже сидели пятеро таких же, как он, голодных, немытых и небритых бедолаг, выловленных немцами за ночь. Все рядовые красноармейцы, на вид от девятнадцати до двадцати двух лет, угрюмые и молчаливые. Утром всех их повели в деревню. По одному заводили в дом, где сидел немецкий офицер и задавал вопросы. Взглянув на Яшу, он на русском языке с сильным акцентом спросил его имя, фамилию и номер части, а затем коротко сказал конвоиру:

— In die Scheune⁵.

Его отвели в большой сарай на другом краю деревни, который охраняли несколько немецких солдат, и затолкнули туда. В сарае оказалось многолюдно, человек тридцать, а может больше. Тут уже находились красноармейцы и постарше, кому-то и за двадцать пять. Сарай до войны, очевидно, был колхозной конюшней. Пленные сидели, а кто-то и лежал на полу, на котором ровным тонким слоем раскидали сено. Одни спали, а другие тихо разговаривали, видимо, те, которые попали в плен вместе. Когда глаза привыкли к полумраку, Яша приметил место у дальней стены, пошёл туда и сел, прислонившись к стене. Слева с закрытыми глазами лежал красноармеец лет тридцати, положив под голову вещмешок, и дремал. Справа сидел молодой парнишка с золотистыми, как солнышко, волосами. Примерно такого же возраста, как Яша, без вещей, в одной гимнастёрке, галифе и босиком. Лицо его выглядело измождённым, поросло многодневной щетиной, а босые ноги грязные и все в царапинах. Очевидно, он скитался по лесам чуть ли не с первого дня войны и долго шёл босиком.

Они разговорились. Парня звали Сергей, служил он в 679-м стрелковом полку 113-й стрелковой дивизии. Немцы разгромили полк 23 июня южнее деревни Боцьки, примерно в семидесяти километрах северо-западнее Бреста. Сначала он шёл на восток, как и Яша, в составе группы красноармейцев. Но они несколько раз натыкались на немцев и вступали в бой. В результате группа рассеялась, многие погибли или попали в плен. Последние четыре дня Сергей брёл по лесу один, совершенно потеряв направление, голодный, босой и обессилевший. Винтовку он бросил, потому что не осталось ни одного патрона, а шинель, вещмешок, сапоги, котелок и флягу потерял, когда пытался ночью перейти через речку и его заметили немцы, открыв по нему стрельбу. Он бросил свёрток с вещами и еле сумел убежать в лес. В плен Сергей попал вчера ночью. В сарае сидел уже больше суток. За это время немцы их ничем не кормили, только давали воды. Он ничего не ел уже пять дней и сильно мучился от голода, так же, как и Яша.

Сергей оказался родом из Ленинграда. Два года назад закончил десять классов, в отличие от Яши, у которого за плечами было только семь. Хотел поступить в институт, но по семейным обстоятельствам это не получилось. Они жили вчетвером с матерью, братом и сестрой. Отца, который работал инженером на крупном заводе, арестовали в 37-м, судили и расстреляли по 58-й статье. Мать как жену врага народа выгнали из школы, где она работала учительницей немецкого языка, и ей пришлось устроиться уборщицей. Денег на жизнь сразу перестало хватать, а брату Володе только исполнилось двенадцать, сестрёнке Зое так вообще семь, и они все хотели есть. Кроме этого их нужно было ещё и учить в школе. Поэтому Серёжа сразу же после окончания десятого класса пошёл работать на завод разнорабочим. Все мечты об институте пришлось отложить на потом, тем более, что с такой анкетой его едва ли туда бы приняли.

В армию Сергея забрали весной, также, как и Яшу, и он надеялся, что после службы поступит в институт. Но теперь все его планы спутала война, и чудом казалось даже то, что он остался жив и не ранен, также, как и Яша. Ещё Сергей хоть и плохо, но говорил по-немецки, и это пару раз спасло ему жизнь за время скитаний. Сейчас он очень сильно жалел, что не слушал мать и не хотел учить язык, когда у него имелась такая возможность.

В течение дня сарай продолжал медленно наполняться пленными, их по нескольку человек приводили и заталкивали внутрь. Вновь прибывшие размещались уже в центре сарая, так как места около стен оказались все заняты. Кормить пленных никто, видимо, и не собирался. Яшу и Серёжу продолжал мучить голод, к которому добавилась ещё и жажда, потому что бак с водой, стоявший у входа, давно опустел, а вода во фляге у Яши тоже закончилась. Ближе к вечеру в сарай вошёл охранник с автоматом, немец лет тридцати в очках с довольно добродушным лицом, и громко спросил:

— Wer geht Wasser holen?⁶

— Wir machen das!⁷ — громко вызвался Серёжа, толкнул Яшу в бок и сказал: — Пошли за водой! Немец зовёт.

Немец немного удивился такой быстрой реакции, явно не ожидая, что кто-нибудь из пленных его поймёт.

— Los! Nehmt den Tank!⁸ — благодушно сказал он и показал ребятам на пустой бак с водой, видимо, довольный тем, что не пришлось долго объяснять русским, что от них требуется.

Парни встали и начали пробираться к выходу, переступая через лежащих на полу пленных и обходя сидящих группами. Они взяли бак и вышли из сарая. Немец направился за ними, закрыв двери сарая снаружи на засов. По дороге охранник разговорился с Сергеем, видимо, тот всё же знал язык на уровне, чтобы вести разговор, правда, довольно часто замолкал, подыскивая нужные слова. Но немца это ни капельки не смущало, он явно проникся к Сергею симпатией: когда Яша набирал ведром из колодца воду, охранник достал из кармана плитку шоколада и отдал её Серёже, видимо, пожалев парня. Ребята с жадностью съели шоколад, когда вернулись обратно в сарай с баком, полным воды, немного утолив мучивший их голод. Яша понял, что знание немецкого, хоть и неважное, приносит ощутимую пользу, а значит, помогает выжить.

На следующее утро, когда сарай стал практически полным и лежать в нём места уже не хватало, а пленные только сидели, прижавшись друг к другу, немцы выгнали всех на улицу, построили в колонну и погнали по дороге в сторону Гродно. С двух сторон колонну охраняли преимущественно молодые и пышущие здоровьем конвоиры, вооруженные автоматами. Шли конвоиры на расстоянии примерно десяти метров друг от друга по обочине дороги или по краю поля. Двое конвоиров вели на поводке очень злых овчарок. Перед всеми населенными пунктами немцы уже установили на столбах большие щиты с названиями этих пунктов, написанными крупными латинскими буквами.

Примерно через десять километров пути, на окраине Малой Берестовицы, колонну вдруг остановили, и вышедшие навстречу немецкие офицеры стали внимательно осматривать лица всех пленных. В результате из колонны вывели восемь человек, напоминавших по внешности евреев. Некоторые из этих пленных пытались доказать, что они не евреи. Тогда их заставили спустить штаны и показать половой член — не обрезан ли он. У пятерых с этим оказалось всё в порядке, и их вернули обратно в колонну, а троих забрали с собой в село. Яшу и Серёжу эта беда миновала, немецкие офицеры прошли мимо них, едва бросив взгляд на их лица.

Сергей — сероглазый и белобрысый парень с очень тонкими чертами лица даже больше смахивал на немца, чем на обычного русского. Немного ниже Яши, но не такой коренастый, он прожил всю жизнь в городе и не занимался физическим трудом. Однако хилым он не казался, просто обычный городской парень. Для него идти босиком по дороге стало настоящим мучением, мелкие острые камешки впивались в стопы, он себе порезал все ноги и шёл, сильно хромая. Пекло жаркое июльское солнце, ребята вспотели и давно уже выпили всю воду из Яшиной фляжки. Кроме этого их продолжал мучить голод, ведь они не ели уже более семи суток за исключением шоколада, по половине плитки которого им досталось вчера.

От голода, жажды, жары и усталости мучились все пленные. До того как попасть в плен, все они почти неделю скитались голодными по лесам Белоруссии, а заходить за едой в деревни, занятые немцами, боялись. По большей части голод и привёл их в плен. При наличии пищи жарким летом можно долго бродить незамеченными по густым лесным чащам. Но, оказавшись в плену, они так и остались голодными, немцы их не покормили ни разу. После того как прошли деревню Олекшицы, двое пленных, шедших примерно в середине колонны, сделали попытку бежать. Они решили воспользоваться тем, что слева от дороги начинался большой густой лес, через который протекала какая-то речушка с берегами, поросшими кустарником.

Двое молодых парней быстро выскочили из колонны, прыгнули с невысокого мостика в речку и побежали сначала по дну, а потом прячась за раскидистыми кустами ив. Конвоиры с собаками, стреляя из автоматов длинными очередями, побежали за беглецами. Колонну остановили и она стояла почти полчаса. Автоматные очереди прекратились, прозвучало несколько одиночных выстрелов. Все поняли, что немцы догнали беглецов и застрелили. Затем конвоиры, шумно радуясь своей удачной лесной охоте, возвратились к колонне, и она снова тронулась в путь. Случившееся с беглецами сильно потрясло многих пленных, некоторые заплакали. Конечно, можно было бы всем разбежаться в разные стороны, но никто не захотел и не смог совершить такой героический поступок.

После того как прошли ещё примерно час, один пленный, лет тридцати, шедший впереди ребят, не выдержал голода, жажды и тяжелых условий движения и скоропостижно скончался, упав под ноги товарищей. Его вынесли из колонны и положили на обочину дороги. Через некоторое время двое других пленных сели посреди колонны совсем обессилевшие. Конвоиры не стали с ними возиться и просто застрелили. Смерть снова нависла над ребятами, и они поняли, что их могут убить в любой момент — просто за то, что они не смогут идти.

Поздно вечером, когда уже стемнело и они прошли деревню Гибуличи, колонна свернула направо на просёлочную дорогу и через пару километров зашла на территорию, огороженную колючей проволокой и охраняемую множеством часовых с автоматами и винтовками. Это оказался только что созданный немцами лагерь под открытым небом для советских военнопленных. Тут отсутствовали какие-либо постройки, просто чистое поле, огороженное столбами с колючей проволокой в два ряда и несколько вышек по периметру с пулемётчиками и прожекторами. В дальнем углу лагеря выкопаны неглубокие ямы, используемые как отхожее место. Рядом глубокие ямы, где лежали тела умерших пленных. Видимо, по мере того как пленные умирали, их бросали в ямы, но не закапывали, а только присыпали хлорной известью и землёй, ожидая, когда они наполнятся.

Пленных в лагере оказалось много, наверное, несколько тысяч. Они лежали и сидели прямо на земле, некоторые бесцельно шатались по лагерю. Яша и Серёжа медленно брели, едва передвигая уставшие ноги, в поисках, где можно устроиться. Наконец нашли свободное место недалеко от выгребной ямы, всё остальное пространство оказалось уже занято. От ямы распространялся неприятный запах, но они так измучились и устали, что обессилевшие упали на землю. Надеяться на то, что немцы их ночью будут кормить или хотя бы поить, не имело смысла. Они легли на вытоптанную траву, прижались друг к другу и накрылись Яшиной шинелью, чтобы не замёрзнуть ночью. Так и уснули, а точнее, забылись до утра.

***

Когда ребята оказались в лагере, то узнали, что они с первого дня войны были обречены погибнуть или попасть в плен. Из окружения они выходили в никуда. Когда Яша с Колей остались вдвоём в сорока километрах от Волковыска, немцы уже заняли Минск, и бои шли в ста километрах восточнее от него в районе Борисова. Красная армия стремительно откатывалась на восток, бросив в лесах Белоруссии на верную погибель или мучения в плену триста двадцать тысяч своих верных и отважных солдат, храбро встретивших вероломного врага и сражавшихся до последнего патрона. До линии фронта им оставалось пройти не сорок, а триста семьдесят километров. Даже если бы у них были продукты, то всё равно по белорусским лесам, полям и болотам, занятым немцами, они бы дотуда никак не дошли.

Дни в лагере протекали однообразно, и вскоре они потеряли им счёт. Гнетущее безделье за колючей проволокой перемежалось с попытками как-то выжить и обзавестись самым необходимым для выживания. Примерно в десять часов утра пленных начинали кормить. К полевым кухням на раздачу выстраивались длинные очереди. Паёк на целый день состоял из горячей похлебки — сваренной на воде макухи — жмыха, образовавшегося при производстве подсолнечного масла, ста пятидесяти граммов хлеба, выпеченного из ржаной муки грубого помола с добавлением отжима сахарной свеклы и муки из соломы или листьев, а также трёхсот пятидесяти граммов чая без сахара. Есть это было совершенно невозможно, но пленные ели, чтобы не умереть с голоду.

У ребят не было котелков, и они так бы и остались голодными, если бы их опять не спасло умение Серёжи говорить по-немецки. Он сумел выпросить у немца, раздававшего еду, две больших консервных банки, и они из них ели, а точнее, пили противную жижу. Чай сначала заливали в Яшину фляжку, но потом Сергей сумел выпросить ещё одну консервную банку, и то не сразу. При первой попытке другой немец его сильно избил. Немцы тоже оказались разными, некоторые вели себя более-менее по-человечески, но большинство зверствовало. Эти консервные банки и фляжка стали для ребят огромной ценностью, приходилось их держать постоянно при себе, чтобы не украли. В лагере воровали всё, и Яша по глупости уже остался без сапог. Он решил на ночь разуться, чтобы ноги отдохнули, снял сапоги и поставил рядом. Утром сапог уже не нашёл. Теперь оба ходили босые.

С первых дней пребывания в лагере к ним регулярно наведывались бывшие советские офицеры в сопровождении немецких офицеров. Они собирали пленных и рассказывали, как доблестная немецкая армия скоро возьмёт Витебск, Могилев и Смоленск, а через месяц будет в Москве, что Красная армия практически разгромлена и в панике отступает. Ещё они говорили, что все красноармейцы, сдавшиеся в плен, считаются в Советском Союзе предателями, и если даже Германия захочет вернуть пленных Сталину, то после возвращения в СССР их там будут судить, а затем отправят в лагеря или расстреляют. Пленным красноармейцам предлагали идти служить к немцам, за это сулили сытую жизнь и свободу. Некоторые, измученные голодом и потерявшие веру, соглашались. Яша и Серёжа, несмотря на то что сильно страдали от голода, антисанитарии и буквально скотского существования, решили, что к немцам они служить не пойдут никогда. Больше они на такие собрания не ходили.

Целыми днями ребята сидели или лежали и разговаривали, вспоминая свою жизнь до войны. В основном говорил Серёжа, рассказывая про Ленинград — город трёх революций. Яша его внимательно слушал, ведь всю свою жизнь он прожил в деревне, а из городов ездил только в Великие Луки. Там дворцов, каналов и садов, о которых говорил Серёжа, и в помине не было. Он ещё в школе мечтал уехать в город, устроиться там на работу и пойти учиться. Но деревня не хотела его отпускать, ей требовались рабочие руки. Поэтому председатель колхоза уговорил его остаться и поработать, а отец принял сторону председателя, видимо, тоже не желая отпускать сына. Но после армии Яша хотел остаться в городе, а домой приехать только повидаться. Тем более, что ему полагалась льгота при поступлении на рабфак.

Серёжа вспоминал, как они всей семьёй, когда ещё был жив отец, ходили в театр оперы и балета (бывший Мариинский), слушали оперу «Любовь к трем апельсинам» и смотрели балет «Бахчисарайский фонтан». Часто гуляли в Таврическом саду, который находился недалеко от их дома, и они с братом Володей очень любили есть эскимо, которое там продавали. Рассказывал, как он мальчишкой часто катался на трамваях, причём на подножках или на «колбасе», чтобы не платить за билет. Отец с матерью его несколько раз за это сильно отругали. Летом они с братом бегали смотреть, как разводят мосты. А ещё он видел пять наводнений: в 29-м, 32-м, 35-м, 37-м и 38-м годах, когда вода в Неве поднималась и заливала почти половину города.

Воспоминания отвлекали от окружающей действительности и вселяли хоть какую-то надежду на то, что удастся выжить. Кормили пленных всё так же плохо, и их спасало только то, что они целыми днями лежали или сидели. Если бы работали, то давно бы умерли от измождения. Но это выяснилось позже. От голода пленные ели траву, она была горькая, противная, но всё же немного утоляла голод. Немцы же пригоняли в лагерь всё новые колонны советских пленных, а из лагеря за это время увели всего три партии. В результате вся территория оказалась забита пленными так, что скоро ходить по лагерю стало очень сложно. Повсюду сидели и лежали голодные, грязные и обросшие щетиной красноармейцы. Некоторые из них умирали от голода и болезней. Если пленный заболевал, то это означало смертный приговор, никто его не лечил и никакой помощи не оказывал.

В начале августа немцы пригнали в лагерь ещё одну партию пленных. Среди них оказалось несколько красноармейцев, которые попали в плен в боях за Витебск. Они рассказали, что в наших войсках появилось какое-то невероятное оружие — мощные танки, быстрые самолёты и удивительные средства связи. Всё это применили по всему фронту от Балтийского до Чёрного моря и остановили немецкое наступление. Немцы повсюду перешли к обороне, но и наши тоже не наступают, потому что новой техники очень мало. Сумели только отбить уже захваченный немцами Витебск, но за него шли тяжелейшие бои, погибло очень много и наших, и немцев.

Один красноармеец видел своими глазами, как сражался новый советский танк. Тот появился внезапно, выскочил на поле один против двенадцати немецких танков, семи бронетранспортёров и противотанковой батареи, а с воздуха немецкие самолёты непрерывно атаковали его и пытались сбросить на него бомбы. Наш танк крутился на большой скорости по полю, не останавливаясь ни на секунду, выпускал дымовые завесы и при этом непрерывно палил из пушки и пулемётов на ходу. Подбил почти все немецкие танки и бронетранспортёры, уничтожил противотанковую батарею и сбил три немецких пикирующих бомбардировщика. Оказывается, он может стрелять из пушки не только по танкам, но и по самолётам. Ещё у него с брони вылетают какие-то заряды и сбивают на подлёте сброшенные бомбы и снаряды, летящие в танк. Наш новый танк разделался с немцами минут за двадцать, оставив на поле догорать костры из подбитой немецкой бронетехники. Сам он целенький выехал на дорогу и умчался на огромной скорости в тыл. На такой скорости могут ездить только легковые машины, да и то не все.

В рассказ парня никто из пленных сильно не поверил, все подумали, что насочинял. Однако о том, что немецкое наступление остановилось, свидетельствовало множество фактов. Во-первых, немцы изменились, а спеси и наглости у них немного поубавилось. Во-вторых, в лагере перестали появляться немецкие офицеры и наши предатели, перешедшие на сторону врага, и агитировать пленных идти служить к немцам. В-третьих, Серёжа подслушал разговор охранников, и те говорили, что война затягивается, и Москву взять скорее всего не удастся. Да, и не только её, а даже Киев и Смоленск. Это очень плохо, и немецкая армия теперь может застрять в России надолго, если в Берлине ничего не придумают.

***

В середине августа немцы сформировали из пленных большую колонну, куда попали Яша с Сергеем, и погнали её через Гродно на юго-запад в сторону Белостока. Шли трое суток, останавливаясь на ночлег в поле. Всё это время немцы пленных не кормили, не поили и зверствовали. Они заставляли их бежать до изнеможения, били палками и прикладами винтовок, а тех, кто не мог идти и падал от бессилия, убивали прямо на дороге. Парни шли босиком и разбили себе ноги в кровь. Оба совсем обессилили и едва не погибли во время этого перехода.

Их спасала только взаимовыручка. Чтобы иметь возможность отдохнуть, после привалов ребята становились в начале колонны и, когда уже совсем не могли идти, присаживались прямо на дорогу и сидели, пока все проходили мимо них. В конце поднимались и шли в последних рядах. В этот раз никто из пленных не пытался бежать, да это было бесполезным. Колонну конвоировали здоровые и крепкие немецкие солдаты, почти половина из них с овчарками. Пленные же все обессилили от голода и едва шли по дороге, так что далеко убежать просто бы не смогли. Да, и похоже, что все уже смирились со своей участью.

В конце третьего дня колонна наконец-то вошла в лагерь в пригородах Белостока. Это снова оказалась большая площадка под открытым небом, огороженная колючей проволокой и охраняемая немецкими солдатами. Лагерь был ещё практически пустым, в нём находилось около сотни пленных, тех, кто его строил. Видимо, немцы разгружали уже полностью забитые лагеря, строя новые. Ребята сразу же заняли удобное место недалеко от кухни в надежде, что им теперь не придётся далеко ходить и стоять длинную очередь за едой.

Утром немцы начали кормить пленных. Рацион питания несколько изменился. Им дали бурду, сваренную из брюквы и полугнилой картошки, те же сто пятьдесят граммов хлеба со свекольными отжимками и соломой и триста пятьдесят граммов чая без сахара. В бурде хотя бы присутствовали разварившиеся остатки картофеля и брюквы, и ребята этому очень обрадовались.

Но, похоже, слишком рано. Их ждала огромная неприятность. После того как они поели, приехали немцы и начали разбирать пленных для работ. Яша с Сергеем попали в команду на ремонт железной дороги. Им предстояло трудиться целыми днями, таская тяжёлые шпалы, щебень и рельсы. Это оказалось сущим адом. Они работали в жару, босиком, перетаскивая большие тяжести. Ребята в первый же день совсем разбили ноги и обессилели так, что едва смогли дойти до лагеря. Охрана им разрешила взять с собой сухих деревяшек и развести в лагере костры. Парни развели костёр и упали на землю рядом, провалившись в сон. От горячих углей шло тепло, и это была первая ночь, когда они не мёрзли.

Тяжёлый изнурительный труд выматывал, а силы таяли с каждым днём. Буквально через несколько дней пленные начали умирать прямо на работе. В один день умерли сразу двое из их команды. Долговязый фельдфебель — начальник охраны — послал ребят выкопать могилы и похоронить умерших. Сергей сумел договориться с немцем-охранником, и тот разрешил им снять с умерших и взять себе сапоги, шинели, пилотки и котелки с ложками. Всё это оказалось ценнейшим приобретением, наступала осень, Сергей был разут и раздет, Яша тоже бос. Оба совсем разбили ноги так, что уже не могли ходить. Яше сапоги оказались немного велики, а Сергею чуть малы, но это сущая ерунда. Теперь им не придётся ходить босиком по щебню и гравию.

Шинели тоже оказались очень нужны, по ночам стало холодно и спать на земле невозможно. Теперь они могли есть из котелков, а свои две освободившиеся консервные банки обменяли у других пленных на портянки. Это была просто невероятная удача, они радовались целый день. Правда, теперь Яша стал носить на себе две шинели, но ему повезло, и вторая оказалась на два размера больше, поэтому сильно не мешала. Радость омрачало только то, что вместе с шинелями они заполучили в наследство от умерших вшей, и обнаружили это в первую же ночь. Парни уже полтора месяца не мылись и не брились, у них выросла борода, а вся одежда провоняла потом. Немцев же гигиена пленных совершенно не интересовала.

Ребят мучил постоянный голод, той жалкой еды, которой их кормили, совершенно не хватало, чтобы восполнить силы. Они оба сильно похудели, и гимнастёрки с галифе на них теперь висели, как на вешалках. Всего три раза им досталась немного нормальной человеческой еды. Когда их вели на работу по улицам города, сердобольные местные жители выходили с едой, завязанной в узелки, и умудрялись передать это пленным. Один раз девушка сунула в руки Серёже узелок, в котором оказались бутылка с киселем из черешни, два варёных яйца, несколько картофелин и чёрных сухарей. Они с жадностью всё это съели по дороге. Другой раз женщина средних лет дала Яше буханку домашнего хлеба, завёрнутую в тряпочку, и ребята ели его два дня. Серёжа разговорился с немцем-охранником, и тот отдал ему несколько галет из сухого пайка. Им опять сказочно повезло, потому что большинству пленных не доставалось ничего и они продолжали умирать от голода и потери сил.

Вши заедали, и терпеть это не было никакой мочи. На их счастье у немцев на ремонте дороги произошла заминка, вовремя не подвезли щебень и шпалы. Их команду оставили в лагере, и у них случился выходной. В этот же день в охране лагеря дежурил тот немец, который отдал Сергею галеты. Серёжа выпросил у него ведро, и они решили провести санобработку. Развели костёр, вскипятили в ведре воду, а потом в кипятке проварили всю нижнюю одежду — кальсоны, галифе, гимнастёрки, нательные рубашки и портянки. День выдался на удивление солнечным, и они разложили мокрую одежду сушиться на земле. Сами обмылись тёплой водой и весь день ходили голые. Смотреть друг на друга без слёз было невозможно. Оба страшно исхудали, стали видны рёбра, а на руках и ногах выделялись кости и суставы. Они долго провозились с шинелями, запихивая каждую в пустое ведро и прожаривая над пламенем костра, и при этом сильно боялись их подпалить. Кипятить шинели они не решились потому, что те явно бы не высохли и долго оставались мокрыми. Носить мокрое было нельзя, можно заболеть, а это для них равносильно смерти.

После проведённой дезинфекции ребята почувствовали себя лучше. Вши их оставили на время в покое, а выстиранная, хоть и в простой воде, одежда перестала вонять, да и сами они всё же помылись. В конце дня нагрели в ведре ещё воды и отпарили себе ноги. Стопы и пальцы у них были все в порезах, проколах и коросте. Пришлось долго отмачивать их в горячей воде, чтобы попытаться отодрать грязь и коросты. Но зато потом, когда они намотали чистые сухие портянки, то ощутили невероятно блаженство.

— Володя сегодня в десятый класс пошёл. Мама ему, наверное, белую рубашку погладила и новый костюм купила. Из старого-то он точно вырос. А Зоя в пятый класс пошла с большим-большим букетом цветов, — задумчиво проговорил Серёжа, лёжа на шинели у тлеющих углей костра и досушивая на себе ещё влажную одежду.

— Скучаешь? Я тоже по сёстрам скучаю. Они сегодня тоже в школу пошли. Алёнка в восьмой, а Надюшка в четвёртый. Хоть бы одним глазком на них взглянуть! Выросли, наверное, за полгода, большие стали, — продолжил разговор Яша, лёжа напротив.

— Скорее бы война закончилась, мы бы домой вернулись! Должна же она закончиться?

— Должна. Только нам с тобой до этого дожить надо, — грустно ответил Яша.

— Скажи, Яша, за что нам с тобой такие мучения выпали? В чём мы виноваты? Почему нас морят голодом и бьют? Почему нас за людей не считают, относятся как к скотам? Ведь нам же в школе говорили, что все люди братья, что рабочие и крестьяне всего мира с нами солидарны. Вот наш охранник Эрнст, который нам галеты дал — он сын фабриканта, чуждый классовый элемент. У него отец хозяин фабрики в Кёльне, на которой мебель делают. Но он нас жалеет, ни разу не ударил. А вот тот здоровый, который с палкой ходит и всех бьёт, его Райнер зовут, так он из семьи рабочих. За что он нас так ненавидит?

— Не знаю, Серёжа. Но мне кажется, всё, о чём нам говорили, оказалось совсем не так. Нам говорили, что Красная армия самая сильная и разобьёт наголову любого врага, кто к нам полезет. Но ты же видишь, что она отступила до самого Витебска. Сколько наших ребят погибло, а сколько в окружение попало и потом в плен? Мы с тобой стреляли, убивали врагов, выполняли приказы, а что получилось? Немец попёр и разгромил все наши дивизии. Значит, не такая сильная и могучая наша армия оказалась, что немцы её побили. Да, и с рабочими и крестьянами тоже что-то не так. Никаких буржуев они бить не собираются, а немцам помогают нас убивать. Ты же помнишь, как несколько дней назад польский рабочий на наших ребят набросился за то, что они шпалу неправильно положили, избил до полусмерти. Вот отца твоего арестовали, врагом народа объявили, а ты знаешь за что?

— Мне ещё пятнадцать лет было. Мать говорила, что на него донос написали. Он в Германию на завод ездил учиться как производство наладить, а кто-то написал, что он немецкий шпион. Но я в это не верю, это ошибка! Отец был честный коммунист и нашу советскую Родину любил!

— Ты хочешь сказать, что твоего отца осудили зря, и он не виноват? Но ведь советский суд — самый справедливый суд в мире.

Серёжа насупился и замолчал.

***

Наступила осень, похолодало и полили дожди. Жить в поле под открытым небом стало совсем невыносимо. Если бы немцы не разрешили им жечь костры, то они давно бы все замёрзли, заболели и умерли. Костры, конечно, спасали, но больше спасала третья шинель. Они ею накрывались вдвоём, и хоть она промокала снаружи, но под ней они оставались сухими в своих шинелях. Днём же Яша надевал её на себя и пытался просушить, если не шёл дождь.

Некоторые пленные начали рыть землянки. Ребята подумали и решили тоже попробовать выкопать себе укрытие от дождя и холода. Трудились по ночам из последних сил около недели. Получилась большая яма, прикрытая наполовину земляным сводом, в которой они сделали ровную площадку, чтобы спать, а по краям вырыли глубокую канаву, чтобы туда стекала вода. С работы за несколько раз притащили деревяшек и подкладывали их на дно, чтобы не спать на земле, и закрывали ими вход, когда шёл дождь.

Всё равно в яму набиралась вода, там было сыро и от этого холодно, правда, заметно лучше, чем под открытым небом. Но самая большая проблема заключалась в том, что они уже четыре с половиной месяца жили впроголодь и три месяца немцы их использовали на тяжёлых работах. Ребята боялись, что скоро они не смогут работать, и тогда немцы их просто убьют. Немцы продолжали убивать обессилевших пленных, а некоторые умирали сами. Большая могила, выкопанная в дальнем углу лагеря, почти вся уже была заполнена мёртвыми телами.

Ребятам удалось раздобыть ещё одну шинель, для Серёжи, сняв её с очередного умершего пленного. Теперь каждый носил по две шинели и, когда они ложились спать, одну шинель клали на землю, а другой накрывались сверху, сами же прижимались друг к другу, и так становилось теплее.

Серёже опять удалось подслушать разговор немецких охранников. Те говорили о крупном поражении немецкой армии в Венгрии, Румынии и Хорватии, но он сначала в это не поверил и думал, что неправильно понял, о чём говорят. Однако немцы говорили очень долго, мусолили одно и то же и очень эмоционально переживали поражение. Как он понял из разговора, Красная армия в конце сентября — начале октября внезапно перешла в наступление на юге, разгромила румынскую армию, часть венгерской и весь правый фланг группы армий «Юг», а также потопила итальянский флот, полностью освободив Балканы. Немецкие войска понесли серьёзные потери, в плен Красной армии сдались около ста тридцати тысяч немецких солдат и офицеров. Теперь в Берлине о наступлении больше никто не говорил, а Гитлер призвал всех немцев защищать до последней капли крови священную землю Третьего Рейха.

Всё это Серёжа рассказал Яше, и они этому очень обрадовались, в надежде, что война скоро закончится, Германия с Советским Союзом подпишут мир, и их вернут домой. В них снова затеплилась надежда, что они смогут выжить. Яша решил попробовать учить немецкий язык с помощью Серёжи, поняв, что это помогает выживать, а значит, нужно цепляться за любую возможность. Он спрашивал друга немецкие слова, которые тот знал, и пытался их запомнить. Правда, с памятью стало совсем плохо, видимо, от голода.

В середине ноября сильно похолодало и пошёл снег. Стало совсем плохо. Теперь в довершение ко всем невзгодам они стали сильно мёрзнуть. Даже две шинели не согревали их истощённые и ослабленные тела. Несколько десятков пленных сразу же замерзли насмерть. В ночь на двадцатое ноября ребята проснулись от сильного грохота. Судя по всему, рвались тяжёлые бомбы, потому что земля содрогалась, и над городом стояло зарево. Утром немцы погнали весь лагерь на железнодорожную станцию разбирать завалы. Советская авиация стёрла станцию с лица земли. Кругом виднелись огромные воронки, вывороченные рельсы и шпалы, исковерканные вагоны и паровозы. Всё это дымилось, а кое-где ещё и горело. В воздухе висел запах гари и взрывчатки. Железнодорожный узел Белостока перестал существовать.

Немцы согнали на разбор завалов не только всех пленных из окрестных лагерей, но и всё население города, были страшно злые и били всех, кто попадал под руку. Но пленных и гражданских оказалось так много, а немцев так мало, что уследить за всеми они не могли, и ребята проработали весь день вполсилы. Кроме этого, местные жители поделились с ними хлебом, и они сытно поели. Однако немцы решили, что восстановительные работы должны идти круглосуточно, и оставили часть пленных работать на ночь. Яше с Сергеем повезло, их отвели в лагерь.

Всю следующую ночь советская авиация снова бомбила. На этот раз только полотно железных дорог, проходивших через Белосток. Утром немцам стало понятно, что восстановить железнодорожное сообщение имеющимися силами не получится, железнодорожные пути оказались уничтожены на десятки километров. Видимо, у немецких начальников по этому поводу возникла паника и они не знали, что делать. Поэтому все пленные в этот день остались в лагере. Они сидели и грелись у костров, обсуждая произошедшие события. Всем стало понятно, что дела у немцев пошли плохо, но пленным от этого было не легче, а даже ещё тяжелее. Потому что немцы совсем обозлились и сильно зверствовали.

Глубокой ночью над лагерем раздался гул моторов, очень низко пролетел какой-то самолёт. Через некоторое время с неба, как снег, посыпались белые листки бумаги. Они падали, густо устилая землю. Немецкая охрана переполошилась и открыла беспорядочную стрельбу из пулемётов и автоматов поверх заграждений, включила прожектора, осветившие всю территорию лагеря. Яша вытащил озябшую руку из кармана шинели, взял упавший рядом белый лист плотной бумаги и посмотрел на него.

На одной стороне листа красивым типографским шрифтом крупными буквами был напечатан текст, а внизу него стояла длинная размашистая факсимильная подпись. Он поднёс листок поближе и в свете мелькающих прожекторов, начал читать: «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники Красной армии, служащие органов внутренних дел и государственной безопасности, инженеры и железнодорожники, все граждане СССР, оказавшиеся в плену у нацистской Германии! Большинство из вас попало в плен не по своей воле, а из-за бездарного, некомпетентного и, порой, преступного командования наших советских генералов и маршалов, из-за грубейших ошибок руководства Советского Союза в первые недели войны. Но, наш советский народ, сплотившись вокруг ВКП (б), нашёл в себе силы исправить ситуацию, а победоносная Красная армия остановила германские полчища и нанесла нацистской Германии серьёзный удар на Балканах, освободив от фашизма братские народы Греции, Албании, Болгарии, Румынии, Сербии, Хорватии и Венгрии. Нацисты потерпели первое крупное поражение, но враг ещё силён, коварен и безжалостен. Проводя в жизнь свою человеконенавистническую политику, нацисты издеваются над советскими военнопленными, содержат в невыносимых условиях, не оказывают медицинской помощи, морят голодом, избивают и убивают. Зная об этом, советское правительство 17 ноября 1941 года предъявило германскому правительству жёсткий ультиматум о неукоснительном соблюдении требований Женевской конвенции „Об обращении с военнопленными“ от 27 июля 1929 года в отношении советских военнопленных. Согласно тексту ультиматума советская сторона будет фиксировать все случаи нарушения конвенции со стороны Германии, а лица, допустившие эти нарушения, будут объявлены Советским Союзом военными преступниками, найдены, где бы они ни прятались, и жестоко наказаны. Это, конечно же, не значит, что завтра германское правительство изменит свою бесчеловечную политику к советским военнопленным. Но вы все должны знать, что Родина помнит о вас и не бросит в беде. Не верьте немцам и предателям, которые говорят, что после освобождения из плена вас будут судить как изменников Родины. Это ложь! Государственный комитет обороны СССР выпустил приказ №271 от 10.11.1941 года, согласно которому все бывшие советские военнопленные, освобождённые из немецких лагерей, подлежат восстановлению в званиях, им возвращаются все награды и выплачивается жалование за всё время пребывания в плену. Это положение не касается только тех, кто перешёл на сторону врага и надел немецкую военную форму. С каждым из них будут разбираться компетентные органы и, если эти граждане не нанесли своими действиями вреда Советскому Союзу и его гражданам, то и они будут реабилитированы. Тысячи советских военнопленных уже освобождены Красной армией в ходе наступательной операции на юге Украины и на Балканах. Многие из них вернулись в воинские части к новому месту службы, некоторые находятся на излечении в госпиталях, а потерявшие здоровье вернулись домой. Сохраняйте силу духа и преданность нашей Великой Родине! Враг будет разбит! Победа будет за нами! Председатель Государственного комитета обороны и Председатель Совета народных комиссаров СССР Бекетов Георгий Николаевич. Москва, Кремль 20.11.1941 года»

Яша держал замёрзшей дрожащей рукой листовку и вчитывался в строчки, пытаясь разобрать прыгающие перед глазами буквы. И по мере того, как до него начал доходить смысл написанного, глаза его наполнились слезами и он заплакал.

«Неужели о нас не забыли! О нас помнят! Значит, всё, что нам говорили немцы и русские предатели про статью об измене Родине за сдачу в плен, это были враньё и провокация! Советское правительство нас не бросило, а пытается защитить и спасти от смерти. Получается, что никакие мы не предатели, а в плен попали из-за ошибок командования», — пронеслось у него в голове.

— А кто такой Бекетов? — послышался тихий голос Серёжи.

— Не знаю. Но в листовке написано, что он Председатель комитета обороны и Председатель Совета народных комиссаров.

— Так был же товарищ Сталин?!

— А теперь получается — товарищ Бекетов.

— Может, это всё немцы придумали?

Немцы сильно забеспокоились, появились офицеры, всех пленных подняли и заставили ходить по лагерю собирать листовки при свете прожекторов и сдавать их охранникам. Брать себе и читать листовки немцы запретили под угрозой расстрела. Охранники сжигали листовки тут же на территории лагеря, разведя костёр и отгоняя от него прикладами замёрзших пленных, которые хотели погреться. Листовок самолёт сбросил много, дул сильный холодный ветер и их разнесло не только по территории лагеря, а по всей округе. Поэтому их собирали до самого утра, а за пределами лагеря — под конвоем.

Яша и Серёжа сильно замёрзли и были настолько слабыми от голода, что передвигались медленно, но старались держаться вместе. Если упадёт один, то второй хотя бы попробует ему помочь встать, а иначе он замёрзнет.

— Что-то не похоже, чтобы это придумали немцы, — задумчиво сказал Яша, когда они несли по пачке собранных листовок к костру.

— А если это наши, то значит, всё неправда, что немцы говорили, — промолвил Серёжа.

— Даже если это и так, то я до освобождения не доживу. Совсем я обессилел от голода.

***

В середине декабря немцы привезли в лагерь продукты и увеличили нормы питания. Хотя продукты оказались не первой свежести — картошка мёрзлая и гнилая, капуста тоже, а хлеб по-прежнему из отрубей, свекольной отжимки и травы, но зато теперь кормили три раза в день и всем выдали котелки, кружки и ложки. Горячий чай стал немного сладким, давали его пять раз в день, чтобы пленные не замёрзли. Яша к этому времени уже совсем изнемог и вставал только с помощью Серёжи, у которого силы ещё не совсем иссякли. Так что улучшение питания он воспринял как спасение.

Спасением для них с Серёжей стало и то, что немцы перестали отправлять на работу таких, как они, ослабевших от голода. И вообще, немцы за последнюю неделю сильно изменились, перестав убивать пленных, но бить прикладами и палками продолжали, видимо, срывая на них злость. Всем в лагере стало понятно, что в сброшенных в конце ноября листовках была напечатана правда. Видимо, советское правительство нашло на немцев какую-то управу, и те чего-то сильно испугались.

Ещё через неделю их подняли рано утром, накормили и напоили горячим чаем, после чего построили в колонну по четыре человека и куда-то повели под конвоем. Вели по дороге строго на юг. Колонна шла медленно, потому что наполовину состояла из дистрофиков и больных, но конвоиры никого не подгоняли, не били и не расстреливали отставших. Яша и Серёжа шли в обнимку, поддерживая друг друга, чтобы не упасть, с трудом передвигая ноги. Если бы не увеличение рациона питания в последнюю неделю, они вообще бы не смогли идти. Сейчас у ребят появилась крошечная искорка надежды на то, что, может быть, им удастся выжить в этом аду.

Примерно через два часа, когда они совсем выбились из сил, охрана сделала привал у дороги и великодушно разрешила развести костры из валежника, который собрали самые сильные из них на опушке леса, и погреться возле них. Немцы действительно начали вести себя более человечно. Парнишки теснились вместе с другими пленными у костра, протянув к нему замёрзшие руки. Это стал самый страшный переход за всё время плена. Они шли четверо суток и, хотя охрана останавливала колонну на привал через каждые два часа и пленным выдавали три раза в день по двести пятьдесят граммов хлеба, многие, обессилев, умерли по дороге или замёрзли ночью во время ночлега в поле. Видимо, немцы считали, что в смерти этих людей они не виноваты.

К середине четвёртого дня колонна пришла в стационарный лагерь военнопленных. Тут стояли бараки, лазарет, присутствовали душ, прачечная, пищеблок и различные подсобные помещения. По прибытии их всех отправили на санобработку и медосмотр. Партиями по тридцать человек загоняли в большой барак, где они снимали всю свою одежду. Одежду на тележках отвозили в прожарку, а пленным выдавали по маленькому кусочку мыла, и они шли в душ мыться под чуть тёплой водой. После душа их всех брили наголо и сбривали им отросшие длинные бороды, а потом отправляли на осмотр к врачам. Врачей было двое — наш пленный и немецкий. Осматривал пленных наш врач, а фельдшер заносил данные в карточку. Наш врач ставил диагноз и делал заключение, которые переводил немцу, а тот соглашался или возражал. Затем пленные одевались в уже прожаренную одежду и распределялись по баракам.

Колонна была большая, и ждать своей очереди пленным пришлось на улице. Ребята и так еле дошли до лагеря, но ещё простояли больше двух часов на холоде, прежде чем попали в барак. Даже чуть тёплая вода в душе показалась им настоящим раем. Врач поставил им крайнюю степень истощения, и их определили в барак для доходяг. Видимо, немцы понимали, что такие пленные работать больше не смогут, убить их не решились и надеялись, что доходяги умрут сами. Потому что, как выяснилось, вместо увеличения пайка такие пленные получали только половину нормы тех, кого использовали на работах. Ребята поняли, что немцы их просто приговорили к голодной смерти. Барак под номером двадцать три, куда их определили, стоял немного на отшибе и весь оказался забит такими же дистрофиками, как и они. На нарах места отсутствовали, и вновь прибывшие вынуждены были размещаться на полу под нарами.

Ночью у Яши начался сильный жар, видимо, он сильно замёрз во время перехода и был настолько ослабевшим, что заболел. Его всего трясло и он не мог согреться даже в двух своих шинелях. Серёжа накрыл его своей, но это не помогло. Яша начал бредить, говорил что-то бессвязное и метался, не находя себе места. Серёжа пошёл ко входу в барак, где стоял большой бак с питьевой водой и, набрав воды в котелок, вернулся. Намочил небольшую тряпочку, которую носил с собой в кармане, и положил Яше на лоб. Больше у него ничего не было, чтобы сделать компресс. Он сидел и обтирал лицо друга тряпочкой, постоянно смачивая её холодной водой. Яша немного успокоился и задремал. Серёжа сидел рядом и боялся отойти. Ему вдруг стало очень страшно.

Он испугался, что Яша может умереть. Даже сама мысль об этом казалась ужасной. Они настолько привыкли друг к другу, что стали одним целым. В этой чудовищной действительности они выживали только благодаря тому, что придумали для себя свой фантастический мир, созданный из мечтаний, желаний и грёз. Этот мир — добрый, красивый и тёплый, в нём не было места жестокости и злу. Это их общий мир, только для них двоих, и если кого-то из них не станет, то он тут же разрушится. Поэтому для каждого потерять этот мир равносильно смерти.

Они жили мечтой о свободе и верили, что настанет день, когда придут наши или немцы передадут их Советскому Союзу. Самым сокровенным желанием было наесться досыта, хотя бы русского душистого хлеба. Они надеялись, что если хорошо питаться, то можно быстро восстановить силы. А потом они вернутся домой, увидят своих родных, снова ощутят уют и тепло родного очага. Серёжа предложил Яше, когда закончится война, поехать вместе на Кавказ, в горы, к подножию Эльбруса. Яше очень понравилась идея побывать в горах. Они вдвоём целый месяц планировали это будущее путешествие, обсуждая все его мельчайшие детали. Потом они так же планировали путешествие в пустыню Каракумы. Каждый раз Серёжа рассказывал Яше всё, что читал и знал о горах, пустынях, океанах и морях.

Серёжа задремал и ему пригрезилось, будто он, как птица, летит над густым зелёным тропическим лесом, а вокруг кружат другие диковинные птицы. Он ясно ощутил это невероятное чувство свободы и полёта, эту зелень леса, голубизну неба и тепло яркого солнца. На краю леса он увидел большое озеро, а в нём множество розовых фламинго. Это казалось удивительно красивым, и ему захотелось навсегда остаться в этом прекрасном мире — мире тепла, красоты и света. Яша громко застонал, Серёжа очнулся, но долго не мог прийти в себя, не понимая, где он находится. Потом положил руку на лоб Яше и понял, что жар начинает спадать. Он намочил тряпочку водой и обтёр ей Яшино лицо.

Яша проболел трое суток, и всё это время Серёжа не отходил от друга. Он поил его, кормил и помогал дойти до туалета, который находился в дальнем конце барака. На четвёртые сутки температура спала, Яша почувствовал себя лучше, видимо, его молодой организм всё же сумел побороть болезнь, хотя и был страшно ослаблен. Поправлялся Яша ещё целую неделю, прежде чем сам смог вставать и ходить.

***

Начальник лагеря майор Зульцбергер оказался настоящим садистом. Его любимым увлечением было пороть по субботам провинившихся пленных. Он, видимо, получал какое-то наслаждение от этого омерзительного зрелища, наблюдать за мучениями людей. Для этого немцы выгоняли из бараков всех пленных, строили их на площади у ворот лагеря и проводили экзекуцию, заставляя всех смотреть на мучения несчастных.

Немецкие солдаты приносили большое кожаное кресло, в которое садился начальник лагеря, забросив ногу на ногу, и небольшой деревянный столик, на который ставили бутылку шотландского виски, бокал, а также закуски — фрукты, конфеты и шоколад. Смотреть, как майор пьёт виски, закусывая фруктами и конфетами, было для пленных, умирающих от истощения, ещё большим издевательством, чем видеть, как избивают их товарищей.

В центре площади охранники устанавливали большую деревянную скамейку и привозили на тележке полную бочку воды с замоченными в ней длинными и толстыми ивовыми прутьями. После этого приводили несчастных, предназначенных для избиения. Всю неделю они их собирали в отдельном помещении и практически не кормили. Это был своеобразный карцер, куда пленные могли попасть за любое нарушение режима или малейшее неповиновение немцам. По теории майора Зульцбергера, таким образом он поддерживал порядок и дисциплину в лагере самыми гуманными средствами.

В эту субботу жертвами садиста оказались четверо пленных. Они понуро стояли тесной группой в окружении охранников. Самому старшему из них на вид было лет около тридцати. Двое других — лет двадцати трёх — двадцати пяти, и один совсем ещё мальчик примерно лет восемнадцати. Причём он, в отличие от остальных, почему-то был одет в гражданскую одежду — пальто, штаны и ботинки. Начальник лагеря развалился в кресле, немецкий солдат налил ему бокал виски, он отхлебнул пару глотков и подал знак, что можно начинать.

Молоденького парнишку охранники схватили первым и поволокли к скамейке. Они сняли с него всю одежду, положили голого животом на скамейку и привязали к ней верёвками запястья и голени. Два здоровенных немца взяли в руки ивовые прутья и начали ими бить парня по спине, ягодицам и бёдрам. В воздухе слышался только свист прутьев. Парень молчал, на лице его отражалась гримаса боли, а тело всё дрожало под сыпавшимися на него ударами. Через некоторое время спина, ягодицы и бедра покрылись бордовыми полосами и кровоподтёками. Немцы постоянно меняли прутья, доставая из кадушки новые, а старые, которые ломались, бросали в сторону. Третий немец, руководивший экзекуцией, методично считал удары, когда счёт достиг двухсот, немцы остановились. Парнишка за это время не издал ни единого звука, хотя все видели, что ему страшно больно.

Но, видимо, это только разозлило коменданта. Как извращённый садист, он, похоже, получал удовольствие от криков жертв и их стенаний, молчаливая экзекуция казалась ему неинтересной.

— Fügt ihm noch zweihundert Ruten hinzu!⁹ — приказал он.

Немцы взяли новые прутья и снова принялись бить парнишку. Они рассекли ему кожу на спине и на ягодицах, и из ран побежала кровь. Но парень продолжал упрямо молчать, стойко перенося истязание. Когда общий счёт ударов достиг трехсот шестидесяти семи, он обмяк и потерял сознание от боли. Немцы ударили его ещё несколько раз, и комендант сказал:

— Genug! Bring den Folgenden!¹⁰

Один немец взял ведро с водой и выплеснул её на голову парнишке. Вода была ледяная, и тот пришёл в себя. Немцы отвязали парню руки и ноги, а охранники, взяв его, бросили голым на одежду, разбросанную на снегу.

Экзекуция продолжилась. Следующие жертвы оказались умнее парнишки и громко кричали, доставляя удовольствие коменданту, поэтому получили только по двести ударов и смогли после этого, хоть и с трудом, встать, одеться и дойти до своего барака. Избитый же до полусмерти парнишка так и лежал голый на морозе, не в силах подняться. Когда публичные истязания закончились, довольный комендант пошёл к себе, а пленным приказали расходиться по баракам. Ребята видели, как охранники подозвали санитаров из числа пленных, что-то им сказали, а те взяли парнишку и его одежду и понесли в сторону бараков.

Его почему-то принесли к ним в барак и положили на нары напротив от них, которые освободились вчера, когда ночью умер их сосед. Санитары уложили парнишку на живот, накрыли его сверху пальто и ушли. Паренька всего трясло то ли от боли, то ли от того, что пролежал долго голым на морозе, а скорее всего и от того и от другого. Яша снял с себя одну шинель и решил его накрыть потеплее. Но, когда подошёл, то понял, что тому будет очень больно, если раны накрыть грубым пальто, да ещё сверху шинелью. Он поднял пальто и посмотрел на истерзанное тело.

В отличие от большинства пленных, парнишка оказался не истощён, а выглядел довольно крепким, и было понятно, что он не голодал. Всю спину, ягодицы и бедра покрывали бордовые полосы. В нескольких местах кожу рассекли, там выступила кровь и уже запеклась корочкой. Яша прикоснулся к телу и почувствовал, что оно всё горячее, у паренька начинался жар. Тот повернул голову и посмотрел на Яшу большими карими глазами. В них отражалось страдание и боль, но в то же время в его взгляде чувствовались несгибаемая воля и бесстрашие.

Яша позвал Сергея и попросил того сходить к санитарам и взять у них бинт или какую-нибудь чистую тряпочку, чтобы обтереть раны и попробовать сделать холодный компресс. Серёжа побрёл в лазарет, а Яша спросил паренька:

— Как тебя зовут?

— Матвей.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

–…?! А как же ты в лагерь попал?

— Я разведчиком в партизанском отряде был. Меня немцы в плен взяли.

— За что они тебя сегодня так?

— Я бежал, а они меня поймали. Но я всё равно убегу! Вернусь в отряд и буду убивать этих гадов!

Из лазарета вернулся Сергей и принёс несколько старых рваных и застиранных бинтов. Они набрали холодной воды в котелок, намочили бинты и начали обтирать раны Матвею. Из разговора с ним узнали, что на территории оккупированной немцами Белоруссии началось партизанское движение. В леса уходили целыми деревнями, а в партизанские отряды вливались красноармейцы из частей, попавших в окружение под Минском. Москва перебрасывала партизанам самолётами оружие, боеприпасы, радиостанции и продовольствие, а также координировала их действия. Иногда партизан спасала армейская авиация, бомбила по ночам расположения немецких карателей, а в это время партизаны ускользали из немецких ловушек. Партизанские отряды нападали на вражеские гарнизоны, взрывали склады, поезда и мосты. Это стало ответом на зверства немцев в отношении мирного населения. Как только немцы пришли, они начали отбирать у селян всё — одежду, продукты и скот, а их самих выселять из домов и угонять на работы в Германию. Потом стали расстреливать жителей и сжигать деревни.

У Матвея на глазах погибла вся его семья. Немецкие каратели пришли в село, согнали всех жителей в колхозную конюшню, заперли двери, облили бензином и подожгли. Тех, кто пытался выбраться через окна, расстреливали из автоматов. В этот день Матвей с другом ушли рано утром на речку рыбачить и, услышав выстрелы, прибежали, когда конюшня уже горела. Оттуда раздавались истошные крики горящих и задыхающихся в дыму женщин и детей. Затем немцы подожгли все дома в деревне, сели в машины и уехали. У здания сельсовета Матвей с другом нашли тела расстрелянных немцами мужчин и подростков. Там лежали их убитые отцы и друзья. Матери, сёстры и братья сгорели заживо в конюшне. Целую неделю они вдвоём копали могилы и хоронили односельчан. После этого оба ушли в лес, нашли партизанский отряд и стали там разведчиками.

Немцев Матвей ненавидел всей душой, готов был убивать хоть голыми руками, и делал это при первой же возможности. Когда он говорил об этом, в его глазах вспыхивали дьявольские искры. Месяц назад они с другом пошли на разведку в Барановичи и там попали в засаду. С собой у них были только пистолеты, они отстреливались, но друг погиб. Матвея же контузило взрывом гранаты, и он попал в плен. Немцы избили его до полусмерти, но убивать не стали и отправили в лагерь военнопленных. Из рассказа Матвея Яшу больше всего поразила та лютая ненависть, которую этот мальчик испытывал к немцам. Месть стала целью его жизни и смыслом существования, и от этого становилось жутко даже ему, пережившему на себе ужасы войны и плена.

Ночью у Матвея начался сильный жар, он весь горел и метался в бреду. Яша с Серёжей встали, набрали в котелки холодной воды, сняли с парнишки шинель и пальто и начали обтирать его водой и делать компрессы, чтобы сбить жар. Кроме ран от побоев, которые ему нанесли немцы, он, видимо, ещё и сильно простыл. Матвей метался на нарах, звал мать и отца, шептал имена своей сестрёнки и двух маленьких братиков, а потом начинал горько плакать. Так продолжалось до половины ночи, а потом он затих и уснул. Яша потрогал его лоб и понял, что жар начал спадать. Они накрыли Матвея пальто и двумя шинелями, а сами легли спать.

Матвей был молод и полон сил, а немцы его не успели заморить голодом. Когда Яша и Серёжа проснулись утром, то увидели, что Матвей сидит на нарах, набросив на себя сверху пальто и надев на босу ногу свои ботинки. Его сильный организм справился с болью и простудой и, похоже, что он чувствовал себя неплохо. Может, дело вовсе и не в организме, а в том настрое, который у него был, и парни это сразу же почувствовали, как только увидели Матвея. Его ещё не сломал плен, как их, он верил в то, что убежит отсюда, и эта уверенность придавала ему силы. Их отличало то, что Матвей жил своей верой, а они выживали.

После того как они все поели скудной баланды, одолжив Матвею котелок и ложку, он тут же приступил к планированию своего побега. Матвей стал подробно расспрашивать ребят про охрану лагеря, распорядок и привычки немцев. Он так и ходил по бараку в ботинках на босу ногу, набросив на плечи пальто и совершенно не стесняясь своей наготы. Нижнюю одежду он надевать не стал, сказав, что спина и задница ещё сильно болят, не преминув заметить, что немцы-сволочи за это дорого заплатят.

Он был темноволосый и вихрастый с коротко стриженными по-армейски волосами и густой чёлкой, зачесанной назад. Высокий прямой лоб и немного узкое, с тонкими чертами, юношеское лицо. Под его идеально прямым носом на верхней губе темнела полоска нежных тёмных усиков, ещё ни разу не бритых, а на подбородке пробилась редкая щетина, которая успела вырасти за время плена. Матвей казался очень симпатичным, а скорее даже красивым юношей, как цветок, который только начал распускаться. Ниже Яши и чуть выше Сергея, он ещё рос и скорее всего вырастет высоким. Физически крепкий, плотный и сбитый, с бугорками сильных мышц, он напоминал атлета. Его силы было достаточно, чтобы противостоять взрослому мужику, поэтому он мог навалять среднестатистическому немецкому солдату, несмотря на свою юность.

Матвей лежал на животе голый, открыв избитые спину, попу и ноги, так он проветривал раны. Рубцы, оставленные прутьями, стали синюшно-красными и покрывали всю его спину от плеч до поясницы. На попе же вообще живого места не осталось, обе ягодицы превратились в сплошной синяк. В нескольких местах кожа рассечена, там образовались корочки и из-под них выступала капельками кровь, когда они травмировались во время ходьбы и сидения. Видимо поэтому он и решил полежать на нарах голым — чтобы подсушить раны. Лёжа он составлял план побега вслух, постоянно задавая ребятам какие-нибудь вопросы. Его интересовало всё, даже то, как звали немецких охранников, чем они любили заниматься и как каждый из них себя вёл. Ребята поняли, что жизнь сделала из Матвея настоящего разведчика, он всё тщательно продумывал и пытался учесть каждую мелочь.

К вечеру несколько вариантов плана были готовы, и Матвей предложил ребятам бежать вместе. Идея им показалась страшно заманчивой, они находились в том состоянии, когда терять больше уже нечего. Перспектива остаться в лагере была одна: медленно умирать от истощения. Побег же мог спасти им жизнь. Но, подумав, они отказались, здраво рассудив, что сил на побег просто не хватит, и они станут обузой для Матвея — сами погибнут и его погубят. Если бы он появился в лагере на полгода раньше, когда у них ещё оставались силы, они бы не задумываясь согласились с ним бежать. Матвей отнёсся к их доводам с пониманием и сказал, что попробует найти среди пленных крепких попутчиков.

Немцы про Матвея вовсе не забыли и валяться ему в бараке для доходяг долго не позволили. Через день они забрали его и отправили на работы вместе с другими пленными, которые ещё могли работать. В последующие две недели ребята несколько раз издалека видели Матвея, но ни подойти, ни поговорить с ним не смогли.

***

Внезапно наступила весна, выглянуло яркое тёплое солнце и растопило уже потемневший старый снег. Образовались большие лужи, в канавках зажурчали ручьи, а с крыш бараков побежала капель. Из соседнего леса раздавались громкие трели птиц. Яша с Серёжей вышли из душного вонючего барака на улицу — погреться на солнышке и подышать чистым весенним воздухом. В лицо дул нежный тёплый ветерок, принося с собой запахи поля и леса. Вся природа оживала и готовилась к новому циклу жизни.

Им тоже очень хотелось жить. Радоваться яркому солнцу, ощущать лёгкое дуновение тёплого ветерка, вдыхать аромат прелой травы, слушать радостные трели птиц. Наконец-то закончилась тяжёлая и страшная зима, проведённая ими в плену, наступила весна — время надежд. За эту зиму они сильно сдали и стали походить на тени, в которых едва теплилась жизнь. Оба сильно исхудали, весили не более сорока килограммов и выглядели как скелеты, обтянутые кожей. У Яши стали сильно болеть ноги и он с трудом медленно передвигался из-за боли, экономя силы. Серёжа чувствовал себя пободрее и выглядел чуть лучше.

Несмотря на то что весеннее солнышко припекало, а на улице тепло, они кутались в две шинели и прятали руки в карманах, потому что было зябко. Они теперь мёрзли везде, даже в тёплом помещении. Когда месяц назад их отправили помогать прожаривать одежду, они ходили в горячей и душной пропарочной в двух шинелях и долго стояли у раскалённой печи, так до конца и не согревшись. Яша поднял голову и посмотрел ввысь на ясное голубое небо. На нём не было ни единого облачка, но на востоке его прочертили шесть полос, похожих на большие длинные стрелы. Белые полосы тянулись от шести маленьких точек, блестевших на солнце. Они расширялись, становясь похожими на хвост из дыма, и быстро рассеивались. Точки же впереди полос двигались очень быстро усечённым клином с востока прямо на них.

— Серёжа, глянь-ка, что это такое?! — воскликнул Яша.

Сергей поднял голову и тоже стал смотреть на это странное явление.

— Похоже, что это самолёты. Вон они летят строем, как на параде. Такие маленькие белые точки, — ответил он, присмотревшись.

— А что это за хвосты за ними такие? Да и летят они очень быстро. Так быстро самолёты не летают.

— Эти хвосты — выхлопные газы, как у автомобиля. Когда автомобиль едет, у него тоже сзади дым идёт. Они летят очень высоко, там сильно холодно, частички выхлопных газов быстро замерзают и превращаются в льдинки, вот эти льдинки и блестят на солнце. Потом они рассеиваются в воздухе. А вот почему они летят так быстро, я не знаю. Я много читал про авиацию, так быстро могут летать только ракеты. Но на ракеты они не похожи, это всё же самолёты, и они наши. Наверное, наши инженеры изобрели новые самолёты, и тот парень, который попал в плен под Витебском, не сочинял, а говорил правду.

— А куда они летят?

— Они летят с востока на запад, скорее всего, бомбить Германию. Это высотные бомбардировщики, истребителям там делать нечего. Истребители должны с самолётами противника сражаться или прикрывать свои бомбардировщики. Эти летят одни. Видимо, они совсем не боятся немецких истребителей. На такую высоту ни один истребитель не сможет подняться. Думаю, что и догнать эти самолёты никто не сможет. Они летят с какой-то невероятной скоростью. Явно около тысячи километров в час.

— Разве с такой скоростью можно летать?

— Ну, если можно летать семьсот километров в час, то почему нельзя тысячу?

Самолёты в небе уже пролетели над их головами и стали удаляться на запад, синхронно выполнив небольшой разворот и отклонившись немного южнее. В это время до ребят донёсся далёкий гул двигателей. Серёжа вдруг задумался, что-то высчитывая в уме, потом глаза его округлились, и он воскликнул:

— Они летят быстрее скорости звука! То есть быстрее, чем тысяча триста километров в час. Яша, это просто фантастика! Поверить не могу! Наши инженеры сконструировали самолёты, летающие быстрее скорости звука!

— Так ты же сам только-что сказал, что это возможно.

— Я сказал, что лететь со скоростью тысяча километров в час возможно. А вот преодолеть скорость звука кроме ракеты не удавалось ни одному летательному аппарату. Значит, наши авиаконструкторы решили и эту задачу.

— А как ты определил, что они летят с такой скоростью?

— По отставанию звука моторов. Мы долго с тобой видели, как самолёты летят, а звук моторов мы услышали гораздо позже. Если бы они летели медленнее скорости звука, то моторы бы мы услышали тогда же, когда и увидели самолёты, и даже раньше.

— Ну ты, Серёжа, и голова!

— Знаешь, Яша, я мечтал закончить авиационный институт, стать инженером и конструировать самолёты. Из-за того, что отца осудили, ничего не вышло. Я надеялся, что вернусь после службы в армии и смогу поступить. Тем более, у нас в Ленинграде открыли новый авиационный институт и ехать учиться в Москву уже не надо. Как бы мне хотелось оказаться сейчас в одном из этих самолётов и улететь на нём отсюда навсегда! Хотя бы раз в жизни взглянуть на землю с высоты, увидеть её такой, какой видят птицы, — сказал с грустью Серёжа, печально провожая взглядом улетающие за горизонт самолёты.

Через неделю прошёл слух, что Матвей бежал, причём это оказался очень дерзкий и единственный успешный побег из лагеря. Пленные из команды, в которой работал Матвей, рассказали, что по дороге на работу он использовал момент, когда охранники отвлеклись, сгоняя команду с дороги, чтобы пропустить колонну грузовых машин. Он прошмыгнул между двумя машинами через дорогу и, быстро петляя, бросился бежать в ближайший лес. Охранники на какое-то время замешкались, а потом открыли по нему стрельбу, но не попали, и он скрылся в лесу. Тогда пятеро немцев с автоматами побежали за ним в лес. Они отсутствовали больше двух часов, а потом из леса вернулись четверо, неся мёртвого пятого без автомата, без шинели и босиком. У него был широко открыт рот, а на шее виднелись яркие следы от пальцев. Видимо, Матвей подкараулил немца в лесу, напал на него и задушил руками. Забрал с собой оружие, патроны, сапоги, шинель, всё самое ценное для выживания, и исчез. Направленный немцами для прочёсывания леса отряд с собаками никого не нашёл. Собаки водили немцев по лесу большими кругами, каждый раз возвращаясь на одно и тоже место, а потом и вовсе потеряли след. Парнишка пропал бесследно, как будто растворившись в лесу.

Немцы после этого усилили охрану и зверствовали недели две, били пленных без всяких поводов. Но настроение у всех в лагере поднялось, это была хоть и маленькая, но победа сильного духом, смелого и отважного паренька над жестоким врагом. Яша с Серёжей, как и все, обрадовались этой победе и в душе желали Матвею успешно добраться до партизан, ведь для того, чтобы вернуться в свой отряд, ему предстояло пройти по лесам более двухсот километров. Но, узнав Матвея, ребята верили, что ему это удастся, ведь родной белорусский лес стал для парнишки новым приютившим его домом.

***

В этот тёплый солнечный день 1 мая 42-го года Яша проснулся, как всегда, в шесть часов утра, когда в лагере прозвучал сигнал подъёма. Сквозь мутные стёкла в окнах у входа в барак пробивался яркий солнечный свет. Сегодня был его любимый праздник, он ему нравился с детства. В этот день с утра вся деревня собиралась на сход у сельсовета. Перед сельчанами выступали председатель колхоза и гости из района или из Великих Лук. Потом начинались народные гуляния с песнями и танцами под гармошку. Все приходили на праздник такие красивые и нарядные! Лица сельчан выглядели радостными и счастливыми.

Он лежал и грезил, вспоминая маму и папу, сестрёнок, бабушку, друзей и знакомых, разминая при этом руки и ноги, чтобы с усилием встать. Яша сначала сел на нарах, а потом опустил ноги на пол и встал. Посмотрел на Серёжу, тот ещё спал, повернувшись к стенке. Он пошёл в дальний конец барака к импровизированному туалету, где уже толпились пленные. Долго ждал свою очередь, присев на полу, потом оправился, умылся холодной водой из рукомойника и вернулся на своё место. Серёжа продолжал крепко спать. Он решил его не будить, пока не привезут похлёбку и не начнут её разливать. Они вдвоём хотели сегодня отметить праздник. Для этого у них давно была припрятана шоколадка, которую дал Серёже сердобольный немецкий фельдшер после душещипательных бесед с ним.

Привезли похлёбку, и пленные с котелками потянулись ко входу в барак. Яша встал, подошёл и тихонько потрогал Серёжу за плечо, тот даже не пошевелился. Он потряс его сильнее и повернул на спину… в глазах его отразился ужас: друг был мёртв. Яша положил свою руку ему на лоб и ощутил, что тот уже стал холодным. Серёжа умер ночью во сне. Внутри Яши всё оборвалось, рухнула последняя призрачная надежда, которую они лелеяли с другом долгие десять месяцев плена. Он остался один в этом аду, и теперь ему не с кем даже поговорить. За эти месяцы горя, боли и страданий, каждый день глядя смерти в глаза, они стали настолько близки друг другу, что уже давно составляли единое целое. Много раз они спасали друг другу жизнь, и Серёжа гораздо чаще, чем он. Без Серёжи он бы погиб ещё осенью от холода или от голода, оказавшись в плену без обуви и без котелка. Да и потом другу столько раз удавалось достать драгоценную еду, которая поддерживала в них жизнь.

Теперь Серёжи не стало и, вместе с ним угасла мечта дожить до освобождения и вернуться домой. Яша сидел рядом с телом Серёжи и тупо смотрел на него. Худое измождённое лицо друга со впавшими щеками казалось безмятежным, а на губах его застыла лёгкая улыбка. Наверное, в последние минуты жизни ему снились его любимые мама, брат и сестра, которых он так хотел увидеть и обнять. А может, ему снился родной город Ленинград — колыбель трёх революций, с великолепными дворцами, садами и каналами. Теперь он уснул вечным сном, навсегда отрешившись от боли и страданий, которых с лихвой выпало на его долю за такую короткую жизнь.

Его мёртвое тело заберут санитары и бросят в яму в дальнем углу лагеря, где уже лежат тела сотен таких же, как он, умерших от голода и болезней пленных, и это будет их братская могила. Никто никогда не узнает, кто в ней похоронен, и сколько их там, этих безвестных солдат, героически сражавшихся за Родину и умерших в немецком плену. Для их матерей и отцов, братьев и сестёр, любимых девушек, жён и детей они так и останутся пропавшими без вести в первые недели Великой Отечественной войны. Их матери всю свою жизнь, до последнего вздоха, будут верить в то, что сыновья живы. Они будут вздрагивать от каждого стука, от каждого шороха, думая, что это открылась дверь и их родной сыночек вернулся домой. Но, видно, такая уж судьба была уготована им всем, первым принявшим на себя удар грозного и жестокого врага.

Примерно через час к нему подошёл старший по бараку, и Яша со слезами на глазах упросил его не говорить немцам, что Серёжа умер, до завтрашнего утра, и не забирать тело, чтобы он смог проститься с другом. Старший по бараку оказался мужик добрый и, зная, что они были всегда вместе, скрепя сердце согласился на свой страх и риск.

Весь день и всю ночь Яша ничего не ел и не пил. Он сидел на нарах рядом с телом друга и гладил его лицо, волосы, руки. Из глаз катились слезинки и капали на шинель Серёжи. Яша вспоминал каждое мгновение, когда они были вместе, и думал, какой прекрасный парень Серёжа. У него была такая чистая душа и невероятно доброе сердце, он верил всему сказанному, очень сильно хотел жить, мечтал стать инженером и конструировать самолёты, большие и красивые, как птицы. Ещё он мечтал летать на этих самолётах в дальние страны, чтобы увидеть, как там живут люди и какие там большие и красивые города. Но этим мечтам не суждено было сбыться, все их уничтожила жестокая война и страшный плен. Весь этот удивительный и красивый мир, которым жил Серёжа, ещё юноша, не успевший увидеть жизнь, не испытавший любви, исчез вместе с ним, оставив только яркий след в Яшиной душе.

Яша дал себе клятву, что если случится чудо, он выживет и вернётся домой, то обязательно приедет в Ленинград, найдёт Серёжину маму и расскажет ей, как воевал её сын, как жил в плену, как умер и где похоронен. Когда на следующий день санитары пришли забирать тело Сергея, он незаметно положил праздничную шоколадку ему под гимнастёрку, прямо на сердце. Это была Серёжина шоколадка, которой ему, может быть, как раз и не хватило, чтобы выжить. Пусть эта Великая Ценность навечно останется с другом!

***

Среди ночи Яша впал в какое-то забытье, это был и не сон и не явь, а что-то похожее на бред. Внезапно у ворот лагеря послышалась стрельба, длинные пулемётные очереди, а потом несколько глухих взрывов гранат. Он сразу и не понял, снится это ему или всё происходит в действительности. Потом сквозь тонкие стены барака послышался топот ног, громкие крики по-немецки и короткие автоматные очереди. Что кричали немцы, он не понял. Вскоре снаружи раздался шум работающего мотора и лязг гусениц. Тяжелая гусеничная машина подъехала прямо к их бараку и остановилась с гулко работающим двигателем у выхода.

Все пленные начали слезать со своих нар и осторожно подходить к двери и двум окнам, расположенным по сторонам от неё. Яша с трудом поднялся и медленно, едва передвигая ноги, тоже побрёл к выходу. Те доходяги, у которых ещё оставались силы, уже столпились у входа и, пригнувшись, выглядывали наружу через щели в двери и в стене, да сквозь мутные стёкла окон. Прямо напротив их барака стоял советский танк Т-34, весь покрытый пылью и грязью, освещённый светом полной луны. Вся его броня была обвешана какими-то металлическими прямоугольными коробочками. Они причудливым узором размещались на башне и, как длинная юбка, низко свисали вдоль бортов. Многие коробочки отсутствовали, а на их месте зияли черные отметины, видимо, от попаданий снарядов. На коробочках, прикреплённых сбоку башни, виднелась нарисованная красная звезда. Сверху, на крыше башни, позади командирского люка стоял зенитный пулемёт, смотрящий стволом назад.

Танк высоко задрал орудие и медленно вращал башней по сторонам. Вдруг раздалась громкая очередь из немецкого пулемёта. Пули с визгом ударили по башне танка сзади и некоторые из них рикошетом впились в стены и окна их барака. Зазвенели разбившиеся стёкла, осколки их посыпались на пол. Все, кто находился у входа, тут же упали на пол. Яша лежал в углу и смотрел в маленькую щёлку между досками снизу-вверх. Танк быстро повернул башню орудием в том направлении, откуда стреляли, и выпустил туда длинную пулемётную очередь трассирующими пулями. Немецкий пулемёт замолк, но на другом конце лагеря ещё слышалась автоматная и пулемётная стрельба. Она продолжалась минут десять, после чего тоже затихла. Танк, стоявший у входа, тронулся и медленно поехал задом к воротам лагеря.

— Неужели наши?!! Значит, всё же есть на свете Господь Всемилостивейший!!! Услыхал он мои молитвы. Спасибо тебе, Господи!!! — тихо прошептал сосед, мужик лет тридцати пяти, и перекрестился несколько раз.

Несмотря на то что стрельба закончилась, все лежали на полу и боялись встать. Так продолжалось около четверти часа, а потом снаружи послышался топот десятков ног. Дверь в барак широко распахнулась, и на пороге появился сержант с автоматом наперевес в компании ещё восьмерых красноармейцев, тоже вооруженных автоматами ППШ. Сержант включил фонарик и начал осматривать барак, вырывая из тьмы измождённые и небритые лица пленных.

— Немцы есть? Никто из них здесь не спрятался? — громко спросил он.

— Наши!!! Братцы, это наши пришли!!! — раздались возгласы.

Сосед, который лежал на полу рядом с Яшей, поднялся на ноги, подошёл к красноармейцу, стоявшему у двери, и крепко обнял его. Он повис у него на шее и плакал навзрыд, приговаривая:

— Спаситель ты мой, родненький!!!

Пленные, которые находились поблизости, тоже бросились обнимать красноармейцев. Остальные просто стояли или лежали на нарах, восхищённо глядя на красноармейцев, и у многих из глаз катились слёзы. Красноармейцы опешили от такого проявления чувств. Первым пришёл в себя сержант, он осторожно отстранил от себя обнимавшего его пленного, и громко спросил:

— Так есть тут у вас немцы или нет?

— Нет их тут. Они сюда редко показываются, здесь одни доходяги. Они на таких смотреть не любят, — ответил старший по бараку.

— Лопатин и Повышев! Остаётесь здесь в бараке. Всё осмотреть и занять позицию у входа. Остальные за мной, — скомандовал сержант.

Шестеро красноармейцев вслед за сержантом вышли из барака, один остался у двери, а другой включив фонарик пошёл осматривать барак.

— Браток, а скажи, правду говорят, что Сталин умер? — спросил молодого красноармейца, стоявшего у двери, старший по бараку.

— Правда, батя. Ещё в сентябре прошлого года.

— И кто теперь за него?

— Товарищ Бекетов Георгий Николаевич.

— Что-то я про такого не слыхал. Ну и как он?

— Хороший мужик, батя! Строгий, но справедливый. Людей бережёт, зазря под танки и на пулемёты не посылает. Только тогда вперёд идём, когда у нас перевес в силах над немцем. Если немец сильнее, то останавливаемся и стоим, пока его бомбят и артиллерией накрывают. Техника появилась новая, немцы её до жути боятся, и связь отличная. У каждого командира теперь маленькая рация есть, он по ней даже с Москвой связаться прямо из окопа может. Немец теперь всё своё преимущество растерял, и не он нас окружает, а мы его. Мы вот сейчас в составе передовой дивизии ударной танковой армии идём. Позавчера утром немецкую оборону в районе Бреста прорвали, за двое суток сто пятьдесят километров прошли. Позади нас немцы под Белостоком в окружение попали. Теперь их там добивать будут. А мы дальше к Варшаве идём. Нам поставлена задача освободить Варшаву и закрепиться на западном берегу Вислы, а потом остановиться и добить всех немцев, оставшихся в тылу.

— А как там у нас в тылу, браток? Что пишут?

— Нормально, батя. Работают много — всё для фронта, всё для победы. Продукты по карточкам, но хватает, голода нет. Деньги на заводах платят хорошие, можно на рынке что-нибудь купить. После того как Сталин помер, органы присмирели и больше никого не арестовывают. Теперь никто к словам не цепляется, говори что хочешь. Почти всех врагов народа условно досрочно освободили, на фронт воевать или на заводы работать отправили. Спокойнее как-то стало, у людей страх прошёл и они духом воспряли, — сказал второй красноармеец, постарше, который вернулся после осмотра барака.

— Чудные вещи вы рассказывайте, братцы! И что, вот так, что хотят, то и говорят?

— Всё говорят.

— И советскую власть открыто ругают?

— Вначале поругали, душу отвели, а потом как-то всё само по себе смолкло. Ругай не ругай, а другой-то нету. Эта же вроде нормальная стала. Немца бьёт, голода нет, врагов среди своих не ищет. Вот народ и подумал: будешь власть ругать, так быстро всё по-старому станет. А кому это надо?

Снаружи раздался шум шагов. Дверь в барак отворилась, и на пороге появился капитан в окружении трёх автоматчиков.

— Ну, что у нас тут? — спросил он красноармейцев.

— Барак для больных и ослабленных, половина лежачих. Всё осмотрел, товарищ капитан. Немцев нет, — доложил красноармеец постарше.

— Товарищи! Кто из вас может ходить, пройдите, пожалуйста, на площадь у ворот лагеря. Сейчас подъедет командир дивизии. Он хочет с вами поговорить. Не бойтесь, вся немецкая охрана сдалась в плен, в лагере безопасно, — громко сказал капитан и вышел.

Пленные, теперь уже бывшие, начали выходить из барака, пошёл вместе со всеми и Яша. Выходили из всех бараков и медленно шли к воротам лагеря. Ворота валялись на земле. Видимо, танк на полном ходу их вышиб, сорвав с петель, и раздавил гусеницами. Пулемётные вышки, стоявшие у ворот, постигла та же участь. Проволочные заграждения во многих местах тоже оказались повалены, сквозь них проехали танки. Три танка Т-34 стояли полукругом за воротами лагеря и освещали площадь своими фарами. Кроме этого на площадь направили несколько немецких прожекторов с вышек и крыш бараков, развернув их. Позади танков, во тьме, угадывались силуэты около десятка грузовиков.

Перед танками плотной группой стояла пленённая немецкая охрана лагеря без оружия под конвоем автоматчиков. Вид у немцев был растерянный. Видимо, атака лагеря оказалась настолько внезапной и неожиданной, что застала их врасплох и они ничего не сумели сделать. Тем более, воевать с танками оказалось совершенно бесполезно. Похоже, что некоторых офицеров вытащили из постели, и они до сих пор думали, что спят и всё это им снится.

Бывшие пленные начали выходить на площадь со всех улиц лагеря, заполняя её полукругом. Становилось довольно тесно. Яша хотел встать где-нибудь в сторонке, но его потеснили и вытолкнули вперёд так, что он оказался в первом ряду. Посередине площади прохаживался капитан, явно в ожидании прибытия начальства. Всю площадь по периметру оцепили красноармейцы с автоматами наперевес. На уцелевших вышках виднелись красноармейцы с пулемётами. Вдалеке послышался шум мотора на дороге, ведущей к лагерю, он довольно быстро приближался, но света не было видно.

Внезапно из темноты на площадь на большой скорости въехал ещё один советский танк и резко остановился. О том, что он советский, свидетельствовали по две красные звезды с боков на бортах и на башне. Таких танков Яша ещё никогда в жизни не видел. Он выглядел заметно крупнее, чем Т-34, и катков на гусеницах у него было не пять, а семь. Башня тонкая, узкая и плоская, вытянутая далеко назад почти до кормы и сильно скошенная, а орудие большого калибра и очень длинное. Вся башня обвешана какими-то приборами и оборудованием. Борта низко прикрыты фартуком из металлических плиток, в некоторых местах пробитых снарядами.

У танка открылся люк с правой стороны от орудия, оттуда вылез танкист. Одет он был тоже необычно. На голове каска, обшитая материалом защитного цвета с красной звездой впереди. Лицо закрыто прозрачной изогнутой пластиной, а под ней на глазах большие тёмные очки. Вся фигура танкиста обтянута комбинезоном тоже защитного цвета, подпоясанным широким чёрным ремнём, на котором прикреплено большое количество разных сумок и подсумков, а также большая коричневая кобура. На шее автомат необычного вида и формы, явно с оптическим прицелом. На ногах высокие шнурованные ботинки, а на руках чёрные перчатки с обрезанными кончиками пальцев. Петлицы чёрного цвета с эмблемой маленького танка вверху и четырьмя рубиновыми шпалами ниже пришиты к вороту комбинезона.

Полковник-танкист направился к капитану, по пути подняв прозрачный щиток, прикрывавший лицо, поверх каски, то же он сделал и с очками, подняв их и закрепив на козырьке каски. Все увидели его лицо, оно оказалось очень симпатичным и молодым, на вид лет двадцати. Он подошёл к капитану и остановился напротив. Капитан вытянулся по стойке смирно и приложил руку к краю каски, полковник тоже отдал ему честь.

— Товарищ полковник! Второй батальон занял территорию немецкого лагеря советских военнопленных шталаг триста шестьдесят шесть зет. Сопротивление охраны лагеря полностью подавлено. Немцев убито двенадцать человек, ранено двадцать семь. С нашей стороны трое легкораненных. Территория лагеря оцеплена по периметру и осмотрена. Вся оставшаяся охрана лагеря взята в плен. Сбежать никто не успел. Все советские военнопленные, кто мог ходить, выведены из бараков. Командир третьего батальона Ломакин, — отрапортовал капитан.

— Вольно, капитан! — скомандовал полковник, опустил руку и спросил: — Что значит, кто мог ходить?

— Очень много больных и истощённых из-за плохого питания, антисанитарии и тяжёлых работ, на которых немцы их использовали. В некоторых бараках третья часть, а в некоторых половина. Ещё десять санитарных бараков, там вообще мало ходячих, — ответил капитан.

Полковник подошёл к толпившимся по периметру площади военнопленным и медленно пошёл вдоль края толпы, всматриваясь в их лица. Когда он дошёл до Яши, то остановился, постоял с минуту и спросил:

— Как зовут? Какое звание? Сколько тебе лет?

— Красноармеец Яков Рожков. Двадцать лет, — слабым голосом ответил Яша.

— Где и когда попал в плен?

— В Белоруссии, второго июля сорок первого под Белостоком.

— Почему не бритый?

— Нам нечем бриться, товарищ полковник. У нас нет бритв.

— Когда последний раз мылись и меняли бельё?

Яша замолчал, задумавшись и пытаясь вспомнить. Наконец, после долгой паузы, вспомнил и ответил:

— Мылись два месяца назад. Бельё ни разу не меняли. У нас у всех вши, многие переболели тифом.

— Чем вас немцы кормили?

— Двести граммов хлеба, картофельная похлёбка два раза в день и горячий чай три раза в день.

— Где начальник лагеря? — спросил полковник, повернувшись к капитану.

— Мы ещё не разбирались, товарищ полковник. Все немцы там, — ответил капитан, показывая на пленных немцев, стоящих под охраной на другом конце площади.

Полковник развернулся и направился туда.

— Wer ist der Lagerkommandant?¹¹ — громко спросил он, подойдя к немцам.

Немцы стояли и с нескрываемым удивлением смотрели на полковника, но никто из них не откликнулся, будто они не поняли вопроса.

— Ich frage noch einmal. Wer ist der Lagerkommandant? Soll ich vielleicht danach die Gefangenen fragen?¹² — повторил полковник с явными нотками недовольства в голосе.

Майор Зульцбергер вышел из группы и ответил, нагло глядя полковнику в глаза:

— Ich bin der Lagerkommandant.¹³

— Still stehen, wenn der ältere Offizier mit dir spricht! Melde dich, wie es das Statut verlangt!¹⁴ — громко рявкнул на него полковник.

Яша к этому времени уже начал немного понимать немецкий язык и очень удивился тому, что советский полковник-танкист так хорошо говорит, да ещё и сердито командует. А по внешнему виду он был не старше Яши. Немецкий комендант изменился в лице, вытянулся перед полковником и уже без спеси по-военному представился:

— Lagerkommandant des Kriegsgefangenenlagers Major Sulzberger.¹⁵

— Warum haben Sie die Gefangenen mit Scheiße ernährt? Warum sind sie so hungrig, dass sie kaum auf den Beinen stehen? Warum sind sie schmutzig und unrasiert? Warum haben sie Läuse und sind alle krank? Kennen Sie die Genfer Konvention über den Umgang mit den Kriegsgefangenen? Wir haben die deutsche Regierung davor gewarnt, dass für die Nichteinhaltung dieser Konvention persönliche Verantwortung zu tragen ist. Haben Sie das gewusst, Major Sulzberger?¹⁶ — зло и чеканя каждое немецкое слово проговорил полковник.

— Deutschland kann nicht alle russischen gefangenen Soldaten ernähren, bis sie satt sind. Soweit ich weiß, haben die russischen Gefangenen keinen Wunsch geäußert, sich zu waschen und zu rasieren. Sie haben sich daran gewöhnt, zumal haben sich nicht beschwert¹⁷, — надменно ответил комендант.

Полковник вдруг резко, без замаха, но очень сильно и снизу ударил кулаком коменданта в лицо. Тот не устоял на ногах и упал навзничь на землю, схватившись за лицо руками. На ладонях его появилась кровь, которая бежала из разбитого носа и рассечённых верхней и нижней губы. Комендант вытащил из кармана носовой платок и принялся вытирать лицо и руки, лёжа на земле.

— Steh auf, Miststück!¹⁸ — рявкнул полковник.

Комендант остался лежать на земле, злобно глядя на полковника. Тогда тот наклонился, схватил одной рукой немца за грудки и поставил его на ноги перед собой.

— Hör mal zu, du, Abart! Ich mag die deutsche Kultur sehr und ich respektiere das deutsche Volk. Aber das deutsche Volk ist Schiller und Goethe, Beethoven und Mozart, aber nicht so ein Mob wie du. Ich bin seit langem von einer Frage gequält, wie konnte das größte deutsche Volk so viel Scheiße zur Welt bringen? Vielleicht ist eine erhabene Tat von einer abscheulichen um einen einzigen Schritt entfernt,¹⁹ — сказал полковник ему прямо в лицо и оттолкнул от себя коменданта, так, что тот снова повалился на землю.

— Ihr werdet für die Verspottung der Kriegsgefangenen vor Gericht gestellt. Bitet Gott darüber, dass ihr einfach erschossen werdet! Sonst werdet ihr nach Kolyma fahren und dort erfahren, was das bedeutet, vor Hunger und Kälte zu krepieren. Unglücklicherweise kann das Böse nur durch das Übel ausgerottet²⁰, — громко сказал полковник, обращаясь ко всем немцам.

Он повернулся и, выйдя на середину площади, громко обратился к военнопленным:

— Товарищи! Утром мы постараемся доставить в лагерь продукты питания, полевые кухни и новое обмундирование. Может, конечно, возникнуть задержка, ведь время военное и кругом идут бои. Но не переживайте, мы всё равно это сделаем в ближайшие сутки. Кроме этого, завтра к вам приедут медики, всех осмотрят, проведут санобработку и после этого вас помоют. Затем с каждым из вас побеседуют следователи управления НКВД по расследованию преступлений нацистов. Вы расскажете им всё подробно о том, что происходило с вами в плену, что вы видели своими глазами. Не бойтесь, вас никто преследовать не будет. Согласно приказу ГКО СССР номер двести семьдесят один от десятого ноября сорок первого года те из вас, кто будет признан годным по состоянию здоровья, направятся для прохождения дальнейшей службы в действующую армию. К сожалению, идет война и людей не хватает. Больные же будут направлены в госпитали на излечение. Те, кто будет признан негодным для дальнейшей военной службы, будут комиссованы и отправятся домой. Я временно назначаю начальником лагеря командира первой роты старшего лейтенанта Мухина. По всем вопросам обращайтесь к нему. Сейчас советую разойтись по своим баракам и отдыхать.

Все начали расходиться, медленно побрёл, едва переставляя ноги, к своему бараку и Яша. Он до сих пор ещё не мог поверить в то, что остался жив и ужасы немецкого плена остались теперь позади. Значит, есть на свете бог! А ангел-хранитель снова спас его и помог ему выжить в этом аду.

Полковник подозвал к себе капитана и сказал:

— Слушай приказ, Ломакин! Оставляешь первую роту для охраны лагеря, а с двумя другими ротами выдвигаешься к Калушину в направлении на Миньск-Мазовецкий и поддерживаешь наступление второго танкового полка. Мухин пусть пленных немцев сдаст в НКВД и ждёт подхода тыловиков, передаёт им лагерь и догоняет батальон. Я сейчас свяжусь со штабом армии и скажу, чтобы они побыстрее направили сюда тыловые службы. Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ полковник.

— Ну тогда я поехал. Сажай своих ребят по машинам и догоняйте меня! — сказал полковник и пошёл к своему танку.

— А здорово наш танкист коменданту морду расквасил! Если бы мне позволили, то я бы эту сволочь голыми руками задушил, — зло сказал старший по бараку, когда они уже дошли до двери.

— Ты слышал, что он немцам сказал? Их расстреляют или на Колыму отправят, — проговорил в ответ Яша.

— Туда этим нелюдям и дорога! Воздастся им сполна за наши мучения! Видать, правду браток сказал, наконец-то власть у нас в стране стала СПРАВЕДЛИВАЯ.

***

Стояла глубокая осень сорок второго. Всё небо затянуто низкими тучами и непрерывно льёт мерзкий осенний дождь. Дорогу расквасило, и удивительно, как водитель полуторки, мастерски объезжая глубокие ямы, залитые до краёв водой, ещё не застрял в грязи. Яша трясся в кабине рядом с водителем, положив себе на колени небольшой вещмешок. Они ехали уже более трёх часов по колдобинам, и он давно пожалел, что решился поехать на машине. Просто очень сильно хотел побыстрее добраться до дома и наконец-то увидеть маму и папу, да ещё двух младших сестёр, Алёнку и Наденьку. Он так страшно по ним соскучился, что ждал с нетерпением этой встречи.

После освобождения из плена он так и не успел написать письмо домой. Сразу попал в госпиталь и тут же заболел тифом, а потом воспалением лёгких. Организм оказался настолько ослабленным, что врачи чудом его выходили. Если бы не новые лекарства, которые незадолго до этого прислали во все госпитали, то он бы точно умер. Врач так и сказал: «Благодари товарища Бекетова за то, что живой остался. Без антибиотиков мы бы тебя не вытащили». В итоге Яша пролежал три недели в бреду под капельницами и, конечно же, ему было не до писем. Потом, когда стал поправляться, решил не писать, зная, что его комиссуют и отправят домой. Поэтому он, скорее всего, приедет раньше, чем дойдёт письмо, а ответа уж точно не получит.

Ещё в лагере его опрашивал следователь НКВД, лейтенант госбезопасности. В общей сложности опрос занял целых пять дней. Лейтенант протоколировал всё, что говорил Яша, и просил его расписаться на каждой странице. Особенно интересовали следователя обстоятельства гибели красноармейцев, случаи бесчеловечного отношения к пленным, а также факты перехода на службу к немцам, начиная с 22 июня 41-го по 16 августа 42-го, известные Яше. На каждого погибшего составлялся отдельный документ, где он собственноручно писал известные ему обстоятельства смерти и место захоронения, после чего подписывал. Для Яши стало настоящим мучением снова вспоминать все ужасы первых дней войны и плена. Он постоянно плакал и не мог писать, но лейтенант его убедил, что это очень важно, прежде всего для родственников погибших. На основании его показаний все те военнослужащие, гибель которых он подтвердит, будут признаны военным судом официально погибшими, сейчас же они считаются пропавшими без вести. В результате он засвидетельствовал около сорока известных ему фактов гибели военнослужащих, имена и фамилии которых сумел вспомнить. Подписал он похоронные листы и на своих погибших друзей Николая Соколова и Сергея Антонова.

Кроме этого, все военнослужащие Красной армии, принимавшие участие в боях и оказавшиеся затем в окружении в Белостокском и Минском котлах, а также под Ровно, были награждены Указом Президиума Верховного Совета СССР вновь учреждённой медалью «За мужество и доблесть». Эту медаль вручали всем — и вышедшим из окружения, и попавшим в плен, и родственникам погибших. Не награждали только тех, кто перешёл служить к немцам, даже если их реабилитировали. Свидетельские показания бывших военнопленных использовали ещё и для этого. Яшу наградили медалью прямо в госпитале перед выпиской, вместе с другими ребятами, находившимися там на лечении после освобождения из плена.

Выписали его десять дней назад. Он сразу же взял билет на поезд до Ленинграда. Хотел исполнить свой долг перед светлой памятью Серёжи, самого дорого друга, который помог ему выжить в плену, а сам погиб.

Семья Антоновых жила на Кирочной, он сразу же нашёл дом и квартиру. Дверь ему открыла сама Валентина Ивановна, сын Володя и дочь Зоя тоже оказались дома. Втроём они ютились в небольшой комнате коммунальной квартиры, куда их переселили после осуждения отца. Как выяснилось, система НКВД работала оперативно и, за то время пока Яша лежал в госпитале, Валентина Ивановна получила похоронку на сына. В официальном документе сухо говорилось, что красноармеец Антонов Сергей Леонидович умер 01.05.1942 года в немецком лагере советских военнопленных №366Z, находившимся в Польше в десяти километрах от города Бяла-Подляска, и похоронен в братской могиле на территории лагеря. Через два дня после получения похоронки к ним домой пришёл офицер из военкомата и отдал Валентине Ивановне медаль, которой наградили Серёжу посмертно. Ещё он сообщил, что после войны на территории бывшего лагеря будет возведён мемориал погибшим и умершим военнопленным, а близкие родственники смогут его посещать один раз в год, при этом оплату проезда и проживания берёт на себя государство.

На старинном комоде, доставшимся семье в наследство от родителей отца, в рамке стояла фотография Серёжи, повязанная чёрной ленточкой, а перед ней рюмочка, на которой лежал кусочек хлеба и рядом медаль в открытой коробочке. Фотография сделана в день выпускного вечера в школе. На ней улыбающийся Серёжа в белой рубашке и чёрном пиджаке. Совсем юный и очень красивый. Увидев фотографию, Яша разрыдался, на него нахлынули воспоминания, и он не смог сдержать эмоции. Ему оказалось невероятно тяжело рассказывать Валентине Ивановне, Володе и Зое про все ужасы плена. Их всех душили слёзы, а в конце Валентине Ивановне стало очень плохо. Он снова вместе с ними переживал те страдания и боль, которые испытал Серёжа в плену.

Валентина Ивановна показала Яше вещи сына. Это были книги — много книг, в основном про авиацию, и ещё фантастика: Жюль Верн, Герберт Уэллс, Владимир Обручев и Алексей Толстой. Серёжа бредил авиацией, и на шкафу стоял деревянный макет большого восьмимоторного самолёта, который он сам спроектировал и смастерил. Ещё он мечтал путешествовать, хотел побывать в горах, пустынях, тропических лесах, пересечь все океаны мира, чтобы увидеть безбрежные просторы. Он вырезал картинки и собирал фотографии красивых мест, вклеивая их в альбом. Серёжа был большим фантазёром и мечтателем, но всем его юношеским чаяниям так и не суждено было сбыться. Таким он и остался навсегда в их памяти — добрым, увлечённым, красивым и вечно юным, с золотистыми волосами и очаровательной улыбкой на милом лице.

Перед уходом Яша выпросил у матери маленькую фотографию Серёжи на память. Валентина Ивановна была ему безмерно благодарна за то, что он приехал и рассказал страшную и горькую правду о жизни сына в плену и о его гибели. Яша же выполнил данную себе клятву, и теперь его совесть была чиста.

Из Ленинграда он поехал в Красную Горбатку исполнить последнюю просьбу погибшего Коли. Поезд на станцию Селиваново прибыл в восемь часов утра. Еще около двух часов он медленно шёл по селу, спрашивая дорогу у встречных прохожих. Наконец подошёл к дому, открыл калитку и вошёл во двор. Черноволосая женщина лет пятидесяти, в фуфайке, надетой поверх платья с длиной юбкой, и в калошах на босу ногу, развешивала на верёвках постиранное бельё. Он сразу узнал в ней Серафиму Ивановну. Она обернулась, держа в руках мокрую наволочку, и удивлённо посмотрела на молодого и очень худого солдата. Их взгляды встретились и она сразу всё поняла, без слов, уронила наволочку на землю и, закрыв лицо руками, горько зарыдала.

В село Красная Горбатка похоронка почему-то ещё не дошла. Коля числился в пропавших без вести, и известие о том, что он погиб, которое привёз с собой Яша, стало для семьи громом среди ясного неба. Все они до последнего верили в то, что он жив. После обеда из школы вернулись Колины сёстры Даша с Лизой, и мать отправила старшую сбегать за отцом на МТС, а младшую сходить и позвать Валю. За это время Серафима Ивановна накормила Яшу, а он ей рассказывал про то, как они служили с Колей. Буквально через полчаса на тракторе к дому подъехал Василий Митрофанович. Сразу же за ним в дом вбежала Валя. Она оказалась очень красивой девушкой с длинной русой косой и большими серыми выразительными глазами.

Когда собрались все, Яша начал подробно рассказывать о том, что случилось с Колей. Снова боролся с собой, пытаясь справиться с эмоциями, но это оказалось невероятно трудным. Он как будто снова оказался там, в белорусском лесу рядом с умирающим другом, не выдержал и из глаз его потекли слёзы. Валя заревела, закрыла лицо руками, убежала в комнату и упала на кровать. Её всю трясло и она не могла успокоиться. Девочки и Серафима Ивановна бросились её утешать, а Яша с Василием Митрофановичем остались сидеть за столом на кухне. Отец стойко воспринял известие о смерти единственного сына, но было заметно, что он страшно подавлен. Яша нарисовал Василию Митрофановичу примерный план, как сумел его припомнить, того места в лесу недалеко от Большой Берестовицы, где похоронил Колю. Он надеялся, что отец сможет найти ту поляну и то большое дерево, на котором он ножом вырезал надпись. На всякий случай написал ему свой адрес.

Соколовы оставили Яшу переночевать. Вечером они с Василием Митрофановичем выпили водки, помянув Колю. Спать его положили в Колиной комнате. Тут всё осталось таким же, каким было тогда, когда он уходил в армию. Узкая металлическая кровать, шифоньер с одеждой и красивая резная деревянная тумбочка, которую Коля смастерил сам ещё в школьной столярной мастерской. У Николая были золотые руки и он делал красивую резную мебель — тумбочки, столы и стулья. Вырезал на дереве очень интересный замысловатый узор, покрывал поверхность морилкой, а затем прозрачным лаком, и получались настоящие шедевры. Сначала работал в школьной мастерской, а потом устроил себе свою столярку в сарае во дворе. Мебель, сделанная им, была во многих домах на селе.

Сверху на тумбочке стоял патефон, а рядом лежала стопка пластинок. Это было второе увлечение Коли, он любил слушать музыку и петь. Пел в школьном хоре, потом в деревенском ансамбле, а в армии в полковом хоре и всегда солировал. Природа наградила его красивым лирическим тенором, а самой любимой песней, которую он исполнял, была песня «Спят курганы тёмные». Яша взял в руки пластинки и начал их рассматривать. Пластинки были с записями песен в исполнении Леонида Утёсова, Павла Михайлова, Аркадия Погодина и других знаменитых певцов. Коля страстно мечтал стать знаменитым певцом, таким же, как его кумир Сергей Лемешев. Но эта мечта так и умерла вместе с ним там, на поляне, в белорусском лесу.

Завершив скорбную миссию Яша наконец-то отправился домой. Всё это время он добирался на перекладных. Поезда ходили плохо, а дороги все расквасило осенними дождями. Сегодня утром он приехал поездом на вокзал в Великих Луках. Станция оказалась забита эшелонами с войсками и военной техникой. Всё это ехало на запад, в Прибалтику, где Красная армия добивала остатки Вермахта, окопавшиеся в Восточной Пруссии. Там шли тяжёлые бои за Кёнигсберг, немцы цеплялись зубами за каждый клочок родной земли, и их вышибали с помощью танков и тяжёлой артиллерии.

На платформах стояли новенькие Т-34-85 с заводов, обвешанные динамической защитой. Как он узнал в госпитале, это было новое изобретение, которое внедрил Бекетов. С такой защитой живучесть танков повысилась в несколько раз, и немцы теперь не знали, что с ними делать. Вывести из строя танк Т-34 могло только попадание снаряда большого калибра либо авиационной бомбы. Те же танки, один из которых он видел, когда их освободили из плена, немцы вообще ничем подбить не могли и страшно их боялись. Но Яше сказали, что таких танков очень мало, их берегут и используют только в критических ситуациях.

В одном из эшелонов на платформах везли закрытые брезентом 152-миллиметровые гаубицы М-10 и гаубицы-пушки МЛ-20, а в конце состава стояли настоящие монстры — 203 — миллиметровые гаубицы Б-4 на гусеничной платформе.

«Вот достанется этим гадам!» — со злорадством подумал Яша.

Он хотел взять билет на поезд до Бежаниц, но тот отправлялся только поздно вечером. Ему предстояло весь день просидеть в душном, переполненном пассажирами и солдатами вокзале, где некуда присесть. На улице шёл мелкий моросящий дождь, и даже погулять не представлялось возможным. Кроме этого, Яша сильно хотел есть, после освобождения из плена его продолжал постоянно мучить голод. Несмотря на то что в госпитале его усиленно и правильно откармливали и он поправился на семь килограммов, всё равно выглядел очень худым, измождённым. Врачи сказали ему, что нужно не менее чем полгода усиленно питаться, тогда он поправится и восстановит силы. Организм у него молодой и должен справиться.

Яша закинул вещмешок за спину, накинул сверху плащ-палатку и отправился в город. Он шёл на рынок, куда ходил ещё мальчишкой с родителями, когда они приезжали в Великие Луки. На всякий случай осведомился у работника вокзала, там ли сейчас рынок и, получив утвердительный ответ, медленно побрёл туда. Быстро ходить он ещё не мог, не хватало сил. До рынка добрался примерно за час и совсем проголодался. Цены, конечно, не радовали, всё стоило очень дорого. Но ему, как и обещали, выплатили жалование за год и полтора месяца пребывания в плену, два месяца пребывания в госпитале и небольшие подъёмные, а проезд у него был бесплатный, по справке.

Он купил себе буханку хлеба, небольшой кусок колбасы и горячую варёную картошку с луком и укропом, завёрнутую в газету. Со всем этим расположился под навесом перед какими-то продуктовыми складами и, расстелив на полу газетку, присел на корточки рядом и начал кушать. Отрезал перочинным ножом большой ломоть хлеба, кусочек колбасы и принялся жадно жевать, набив полный рот. Яша так и не смог отучиться от этой привычки, вид пищи приводил его в неистовство, ему хотелось наброситься на еду и съесть всё сразу. Врачи его предупреждали, что ему нельзя переедать, а есть надо часто и понемногу, но он не мог совладать с собой.

Хлеб был такой душистый и вкусный, а от запаха колбасы закружилась голова… В лагере для них даже крошечный кусочек пищи, пусть и вонючей, несъедобной, порой стоил жизни. Он вспомнил лейтенанта Березина, сержанта Гаврилова и ребят, с которыми выходил из окружения, погибших при попытке достать хоть немного еды, друга Колю, который погиб из-за куска хлеба и двух котелков муки, друга Серёжу, с которым они были вместе в плену и который не дожил до освобождения всего три месяца, умерев от голода. Слёзы навернулись на глаза, он горько заплакал.

— В плену, сынок, был? Комиссовали? Домой возвращаешься? — раздался над ним мужской голос.

Яша поднял голову и посмотрел снизу вверх. Рядом стоял крепкий пожилой мужчина лет шестидесяти, весь седой, в кепке, фуфайке, старых поношенных солдатских галифе и кирзовых сапогах. Он кивнул в ответ и начал усиленно жевать, пытаясь освободить рот.

— Я так и понял, что из плена. Много сейчас таких как ты. Лагеря в Белоруссии, на Украине и в Польше освободили. Все доходяги и плачут, когда едят. Ты не торопись, сынок, ешь потихоньку.

Яша взял флягу, отвернул крышку и попил воды.

— Ты где в плен-то попал? — поинтересовался мужик, присаживаясь рядом.

— Под Белостоком, батя, в начале июля прошлого года.

— Да, много тогда наших солдат там в плен попало. Мой сынок Митя тоже там воевал, командиром взвода. Без вести пропал. А я вот всё жду и надеюсь, может, всё же в плен попал, может, жив и домой вернётся. Как увижу кого из вас, то спрашиваю, не встречали ли. Лейтенант Дмитрий Денисов шестнадцатого года рождения из села Дедовичи.

— Нет, батя, не встречал. Офицеров среди нас не было, их немцы отдельно держали в офицерских лагерях, — ответил Яша.

— Говорят, что много наших солдат в плену погибло.

— Много батя. С голода, от холода, от тифа, а до декабря немцы просто так расстреливали. Потом, правда, стрелять перестали, но голодом морили, и тиф косил.

— Ты, куда, сынок, направляешься?

— Домой в Бежаницы.

— А я сейчас к себе в Дедовичи еду. Давай подброшу, всё по пути будет!

***

В Бежаницы они приехали к четырем часам дня. Андрей Митрофанович, так звали водителя полуторки, остановил машину прямо у ворот дома. Яша горячо попрощался, искренне пожелав ему отыскать сына, вышел из кабины и стоял в нерешительности перед калиткой. Ничего тут не изменилось за те полтора года, с тех пор как его забрали в армию. Разве только палисадник перед домом выглядел каким-то неухоженным, весь порос пожухлой травой, да несколько штакетин отвалились и так и лежали прямо на земле.

«Видно, бате некогда приколотить, в колхозе работы много. Ничего, завтра приколочу», — подумал Яша.

Он нажал ручку и толкнул калитку от себя. Она открылась, заскрипев ржавыми петлями, и Яша вошёл во двор. Во дворе никого не было, видимо, вся живность спряталась от дождя в сарае, где у них находились курятник и свинарник. Он поднялся по ступенькам крыльца и прошёл в сени. У двери стояла большая пустая кадушка, а на ниточках, натянутых поперёк, сушились грибы. Сердце его забилось и, казалось, хотело выскочить из груди, эмоции переполняли. Этого момента он ждал с самого начала войны, в окопах под градом пуль и осколков, в лесах и болотах, когда выходил из окружения, в плену, голодный, обессилевший, замерзший и умирающий. Он жил только одной мечтой: увидеть своих родных, и эта мечта давала ему силы выжить в аду, в котором он оказался.

Яша повесил мокрую плащ-палатку на гвоздик у двери, потянул ручку на себя, вошёл в дом и остановился у порога. Мать стояла у печи, спиной к двери и, видимо, готовила обед. По дому разносился вкусный запах жареной картошки. Услышав, что кто-то вошёл в дом, она обернулась. Он не узнал мать: на него смотрела пожилая, вся седая и сгорбленная женщина. Только глаза, выплаканные и впавшие, но такие добрые и родные, смотрели на него с изумлением.

— Яшенька! Сыночек, родненький, живой!!! — громко закричала она и бросилась к нему.

Они обнялись, а мать целовала его в щёки, в губы, в глаза и в лоб, нежно гладила и плакала от счастья. Он также гладил и целовал её, вдыхая забытый, но такой родной запах её волос, и слёзы градом катились у него из глаз. Из комнаты выбежали Алёнка с Надюшкой, бросились к нему и, рыдая, повисли на шее. Так они и стояли, обнявшись у порога, все вчетвером, а время как будто остановилось.

— Да, что же ты стоишь-то у порога, Яшенька? Проходи, сыночек, раздевайся, садись к столу, — вдруг очнувшись запричитала мать.

Яша снял вещмешок с шинелью и повесил их на вешалку. Разулся, прошёл к столу и сел. Сёстры уселись рядом, а мать поспешила к печке спасать пригоравшую картошку.

— А батя-то на обед приедет? — спросил её Яша.

Она повернулась к нему и выронила сковородку с картошкой из рук. Из глаз её снова хлынули слезы.

— Погиб отец, Яшенька! Скоро уже год будет, как погиб! В сентябре его призвали, а в ноябре погиб на фронте под Любляной, — проговорила, всхлипывая сквозь слёзы мать.

Примечания

1

Строиться! Быстро! Быстро! (нем.)

2

Бегом марш! (нем.)

3

Давай! Быстрее! (нем.)

4

Стой! Руки вверх! (нем.)

5

В сарай (нем.)

6

Кто пойдёт за водой? (нем.)

7

Мы пойдём (нем.)

8

Пошли! Берите бачок! (нем.)

9

Добавьте ему ещё двести розог! (нем.)

10

Достаточно! Давайте следующего! (нем.)

11

Кто комендант лагеря? (нем.)

12

Я ещё раз спрашиваю, кто комендант лагеря? Или я должен это узнать у пленных? (нем.)

13

Я комендант лагеря. (нем.)

14

Стоять смирно, когда с тобой старший по званию офицер разговаривает! Представься, как положено по уставу! (нем.)

15

Комендант лагеря военнопленных майор Зульцбергер (нем.)

16

Почему вы кормили пленных дерьмом? Почему они такие голодные, что едва стоят на ногах? Почему они грязные и небритые? Почему у них есть вши, и все они больны? Вы знаете про Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными? Мы предупреждали правительство Германии о том, что ответственность за её несоблюдение будут нести виновные на местах. Вы об этом знали, майор Зульцбергер? (нем.)

17

Германия не может накормить досыта всех русских пленных солдат. Насколько я знаю, русские пленные не выражали желания помыться и побриться. Это для них настолько привычно, что они не жаловались. (нем.)

18

Встать, сволочь! (нем.)

19

Слушай сюда, ты, ублюдок! Мне очень нравится немецкая культура и я уважаю немецкий народ. Но немецкий народ — это Шиллер и Гёте, Бетховен и Моцарт, а не такая мразь, как ты. Меня давно мучает один вопрос: как великий немецкий народ мог родить столько дерьма? Видимо, от великого до отвратительного всего только один шаг. (нем.)

20

Всех вас будут судить за издевательства над военнопленными. И молите бога, чтобы вас расстреляли! В противном случае вы отправитесь на Колыму и узнаете, что значит подыхать от голода и холода. К сожалению, зло может быть уничтожено только злом. (нем.)