Путеводная звезда

Сборник, 2023

В тяжелые смутные времена очень нужны произведения, дающие надежду. Мы сделали для вас целую антологию таких рассказов под названием "Путеводная звезда". Истории, вошедшие в неё, очень разные, но все их объединяет одно – как бы ни было темно вокруг, всегда найдётся место для надежды и луча света. Большинство рассказов сами по себе очень светлые и добрые. Однако есть и довольно мрачные и жёсткие, но – тоже с путеводной звездой, светящей героям из тьмы. Мы надеемся, что антология, которую вы держите в руках, добавит и вам лучик света!

Семья и время

Алла Гугель

Сон Александра Ивановича

Александр Иванович Куприн лежал на старом, облезшей кожи диване и что-то вяло чертил карандашом на страницах меню. «Водочка откупорена, плещется в графине. Не позвать ли Куприна по этой причине?» Красные раздутые пальцы сильно пьющего человека выводили этот глупый стишок, словно издеваясь над своим хозяином. «Вот и все, вот он я», ― тяжко перекатывалось в голове опухшего гения.

Надо встать и дойти до комнаты. Десять шагов. «Раз, два» ― считал про себя Александр Иванович, продолжая лежать. Жена Мария сняла писателю жалкие апартаменты прямо в трактире, чтобы тот закончил свой «Поединок». Но текст не шел. Вместо слов Александра Ивановича посещали гости. Их поток не прекращался, мелькая перед глазами, как горячие вспышки опасного костра.

Помнится, прошлого дня угощал весь трактир дешевым вином и хотел зачитать главу новой повести. Но язык ― враг, цеплялся за нёбо, не пуская слова. Чтения стали бы позором, не приди на помощь милая продажная девушка Таня. Нацепив пенсне спящего учителя, она звонко прочла изрядный кусок середины под аплодисменты и смех питейного заведения. Александр Иванович смахнул слезу. Эх не зря Мария Карловна оградила его от всех забот. Даже ужины приказывала ставить у двери, лишь бы Сашенька работал. Но сейчас плохо, дочь к нему не пускают. Дверь запирают, соглашаясь открыть, только по предъявлении листков с новыми главами, которые он просовывал в щель.

Рассвет тихо заглядывал в окно, пытаясь не сильно беспокоить тревожного незнакомца. Куприн заснул. И увидел сон.

Где тоненькая черноволосая девушка с короткой стрижкой в серой водолазке и грубых синих мужских брюках медленно ходила вдоль большого книжного шкафа, разглядывая старые пыльные корочки книг. Обстановка в комнате была ни на что не похожа. Вроде и спальня, и гостиная, и сразу же кабинет. На узкой чисто прибранной кровати сидела пожилая женщина в легком цветастом платке, байковом халате и вязаной кофте. В руках она держала странный предмет с кнопками, которые поминутно нажимала и прикладывала к уху, что-то говоря в него. Рядом на низком столике, покрытом тканой салфеткой, стоял большой квадратный аппарат, который светился изнутри, а по его поверхности, как по водной глади, скользили картинки.

Девушка решительно отодвинула стеклянную дверь и достала одну из девяти сиреневых книг. В матовом переплете, с чуть потрепанным, разошедшимся нитками грифом. На обложке золотыми буквами, как будто от руки, было выведено: «А. И. Куприн».

Она бережно подхватила книгу, словно боялась уронить хрупкого зверя, раскрыла на последней странице и начала водить пальцем по оглавлению. Затем улыбнулась и, весело тряхнув головой, крикнула в открытую дверь: «Нашла! Идите сюда!»

Через минуту в комнату вбежали, влетели, врезались, заполонив все пространство звонким счастливым щебетом, три смешные девчушки ― девяти, пяти и трех лет. Прыгнув с разбегу на кровать, они приготовились слушать. Пока бабушка сажала на колени среднюю, мелкая прильнула к худенькой молодой маме, старшая села по-взрослому на старое кресло и, гордо забрав у матери книгу, прочитала: «Белый пудель».

Тут средняя, как и полагается всем средним, самая кудрявая, вертлявая, с яркими изумрудными глазами, быстро вскочила на ноги, подбежала к светящейся коробке, что-то нажала, так, что картинка исчезла. И довольная вернулась назад.

Комната засветилась по-новому, словно включилась еще одна кнопка, повелевающая счастьем и уютом в доме. За окном после короткой бури чуть слышно докапывал дождь. Старшая читала, а остальные, как и миллиарды многих других семейств, которым повезло любить и быть любимыми, пусть ненадолго, на этот тихий и радостный час, слушали и представляли далекую и прекрасную, прошлую жизнь. Веря, что так и было, или до сих пор где-то есть, спрятанное в сиреневой обложке волшебной книги.

Александр Иванович почувствовал, как даже во сне у него заболело сердце. Захотелось остаться. Там, в горячем кругу трепетных женщин, в тепле этой странной квартиры. С чужими, но такими родными людьми, которые ― как это возможно?! ― любят его сквозь время, в таком неясном пугающем завтра.

Он проснулся с мокрым лицом, пошевелил затекшей рукой. Смял глупую надпись в глупом меню. Взял наточенный карандаш и медленно направился в свою комнату дописывать «Поединок».

Евгений Макухин

Пузыри и синонимы

Игорь Евгеньевич прокрастинировал. Он делал это мастерски и неустанно продолжал повышать квалификацию. С комфортом развалившись в кресле, он пускал колечки дыма, время от времени прикладываясь к бокалу.

Сегодня был день синонимов. Игорь искренне считал себя вольным писателем, поскольку на жизнь он зарабатывал профессией кладовщика. Писательство же было его отдушиной в тесном мирке складских закоулков. Он тщательно собирал материал, записывал остроумные фразы и интересные случаи в надежде, что когда-нибудь это все сложится в немыслимый литературный пазл, и его книга прогремит. Правда пока он ничего не написал. Прочитав немыслимое количество мемуаров, тематической литературы в стиле «как написать бестселлер. Опыт мастеров» и поучаствовав в нескольких семинарах, мастер-классах и тренингах, ― Игорь Евгеньевич «копил себя». Свою самобытность, фантазию и словарный запас. Потягивая пиво на балконе своей «однушки», он отдыхал после трудового дня и старательно подыскивал синонимы для слова «отпуск», иногда подглядывая в интернете.

Внезапно мимо него проплыла стайка мыльных пузырей. Они радужно переливались в лучах заходящего солнца, и горячий воздух от парящего асфальта поднимал их выше и выше, пока они не лопались, разлетаясь мелкими брызгами.

Какая прелесть. Ему даже стало немного интересно, кто это в наше время забавляется таким незамысловатым способом? Радостный детский смех добавил интереса, и он заставил себя выбраться из такого удобного кресла и выглянуть наружу. Вверху небо и радужные пузыри, внизу асфальт и лужи, прямо двор со скамейкой. Справа дорога, а слева, на соседнем балконе девчонка с донемогу счастливой мордашкой пускает мыльные пузыри и заливисто смеется. Увидев Игоря, она радостно помахала ему и выпустила очередную порцию пузырей.

Тут к малявке на балконе присоединились родители. Только сейчас он заметил, что у всех троих на голове была корона. Большая у папы, добродушный здоровяк с густыми рыжими усами, изящная диадема у мамы, чьи движения были плавными и полны достоинства. И маленькая еле видная корона-заколка удерживала челку на голове принцессы. Чьи волосы были такие же рыжие, как папины усы, и чья улыбка была такой же светлой как у мамы. Ему приветливо кивнули, и все трое покинули балкон. До него только донеслось радостное: «То-о-рт!»

«Похоже, день рождения празднуют, ― подумал Игорь Евгеньевич. ― Нарядились. Радуются. Аж завидно». Он посмотрел на свою уютную, как он думал до этого, квартиру…

Спал он в эту ночь плохо. Кого-то звал, кого-то искал, а собственная квартира вообще выглядела лабиринтом, из которого он не мог выбраться. Под утро ему приснилось, что его такое уютное и любимое кресло набросилось на него и начало поглощать, стремясь слиться с ним в одно целое.

Суббота выдалась нерадостной. Может, после пива, а может, после кошмаров ― голова трещала. Сварив кофе, Игорь добавил в чашку молока и первым глотком запил аспирин. Дальше, кряхтя и шаркая, поплелся на балкон. Утренний кофе с сигаретой должны были привести мозги в порядок. В кресло не садился, после кошмара появилось к нему какое-то недоверие.

Опершись на перила, он задумчиво пускал дым, глядя в никуда. Почему-то из головы не выходила вчерашняя девочка. Что-то было не так. Причем это «не так» было «на поверхности», но мысль ускользала. И тут снова, мимо него пролетел мыльный пузырь. Вчерашняя принцесса была на своем боевом посту и старательно выдувала максимально большой пузырь. А на голове ее, как и вчера, красовалась маленькая корона.

В приподнятом настроении, да и голова уже прошла, ему вдруг захотелось просто выйти и прогуляться. Быстро разобравшись с водными процедурами, он оделся и вприпрыжку, как в детстве, сбежал по лестнице.

На улице было хорошо. Не холодно и не жарко. В самый раз. Лужи уже подсохли. А в сквере слышались радостные детские крики. Купив по пути мороженое, Игорь уселся на свободную скамейку. Откусывая небольшие кусочки пломбира, он смотрел на играющую малышню и пытался вспомнить свои детские ощущения. Когда краски были ярче, а мороженое, между прочим, действительно было вкуснее!

— Привет. ― Рядом плюхнулась Рита, шестилетнее чудо, живущее в соседней квартире.

— Привет. ― Эта малявка всегда вызывала в нем чувство умиления. Иногда он ловил себя на мысли, что был бы совсем не против, чтобы у него росло такое непоседливое чудо. Да и Машка, Ритина мама, Игорю нравилась. Но. Но. Но…

Но увы, ранняя лысина и пивной животик не добавляли ему уверенности в общении с женским полом. Были мимолетные знакомства, но женщин домой он не водил принципиально. Хотя иногда чертовски хотелось, чтобы дома кто-то ждал, а по возвращении домой вот такое чудо бросалось на шею с радостным криком: «Папа пришел!»

— А я сегодня принцесса! ― Ритка с гордостью водрузила на голову заколку в форме короны, похожую на ту, что была на голове девочки с соседнего балкона.

— Ух, красота какая! Как поживаете ваше Высочество? Как дела у королевы-матери? ― Игорь встал и, сделав вид, что снял шляпу, ― изобразил глубокий поклон. В ответ порозовевшая от удовольствия Ритка изобразила книксен.

— Мама там, ― неопределенно махнул рукой «послушный» ребенок и, болтая ногами, попросил: ― А расскажи сказку!

Игорь посмотрел на ее корону, и тут все стало понятно. Сказка сама родилась у него в голове и просилась «в мир».

— Ну слушай. Где-то неподалеку, может быть даже за ближайшим углом, есть страна. Она называется Страна тысячи королевств. И всех мальчиков и девочек этой страны называют принцами и принцессами. Ну а как иначе, ведь их родители работают королями и королевами…

Игорь минут тридцать рассказывал сказку. Мысли выстраивались стройными рядами, а словесные кружева выплетались без малейших усилий. Ритка сидела, облокотившись спиной на маму, и слушала как завороженная. Маша, которой стало интересно, что же так увлеченно рассказывает ее дочери сосед, тихонечко подсела к ним, и Ритка даже не обратила на это внимания. Игорь закончил сказку словами: «Но это совсем другая история, конец!» и шуточно поклонился. В горле было сухо. Никогда еще он не говорил так долго.

Аплодисменты оказались неожиданно громкими. Оказалось, что кроме Маши и Риты, сидящих напротив него, скамейку обступила малышня и даже родители. Игорь смутился, а Ритка, запрыгнув к нему на колени и обняв за шею, прошептала на ухо: ― Ты самый лучший сказочник!

Домой шли втроем. Как настоящая семья. Ритка шла между ними, держась за руки. Веселились, шутили. Попрощавшись на лестничной площадке, Игорь, захлопнув дверь, как был, в уличной обуви бросился к компьютеру. Пока не забыл, записать все, что он насочинял в парке.

Спустя два часа он удовлетворенно откинулся в кресле. Все красиво легло «на бумагу». А в голове уже рождалась новая история… Внезапный звонок в дверь, заставил его подскочить на месте. Отвык. Открыв дверь, он увидел на пороге Ритку в нарядном платье и с неизменной короной на голове.

— Милостивый государь. Позвольте мне от имени и по поручению… Ф-ф-фу. Айда пирог есть! Мы с мамой приглашаем! ― Надолго серьезности Ритке не хватило. И она запрыгала перед ним как козленок.

Маша, подглядывавшая за всем этим действом в приоткрытую дверь, рассмеялась: ― Ты нас потчевал сказочной историей, а мы теперь накормим тебя сказочным пирогом! Еще бабушкин рецепт!

Игорь для виду помялся и согласился.

Сказочные посиделки удались. Пирог был чудо как хорош. Ритка пела песенки, потом показывала фотографии и игрушки. После того чудо-чадо отправилось спать, они выпили с Машей по бокалу вина, и Игорь пожелал ей спокойной ночи.

Дома Игорь взял сигарету и прошел на балкон. При ребенке было неудобно курить, потому терпел. Глубоко затянувшись, он повернул голову влево, и дым встал поперек горла. Откашлявшись и вытерев слезы, он еще раз протер глаза. Вместо балкона с красивыми коваными перилами, увитыми вьюнком, с которого маленькая принцесса пускала мыльные пузыри, к стене прилепилась здоровенная металлопластиковая коробка под названием «французский балкон»…

Через месяц Игорь и Маша поженились. И мыльные пузыри теперь пускала Ритка, а на ее день рождения Игорь и Маша нарядились королем и королевой.

Юлия Тужикова

Загадай желание

Бывают такие дни, когда нутром чувствуешь, что вот-вот что-то произойдет. Вот-вот что-то ворвется в твою жизнь и перевернет ее с ног на голову. Ты десятки раз измеряешь шагами комнату; кровь с бешеной скоростью носится по сосудистым каналам, с каждым кругом заставляя сокращаться сердечную мышцу быстрее; что-то подталкивает тебя попеременно выглядывать в окно, отбивать чечетку настенным выключателем, отвинчивать кран и набирать в ладони, через край, обжигающе холодной воды, всматриваться в «магические» сообщения, бегущие рекламной строкой. В такие дни невозможно усидеть на месте. Сегодняшний день был именно таким.

Я выскочил на улицу. Крупные хлопья снега мгновенно облепили лицо, забрались в рукава и за воротник куртки. Я остановился, поймал губами несколько белых мотыльков и, не раздумывая, зашагал сквозь пелену снежного тумана.

Мимо проплывали суетливые городские улицы, сказочно преобразившиеся в преддверии новогодних праздников. Прохожие шастали туда-сюда, толкали друг друга плечами, прижимая к груди разноцветные коробки и красочные пакеты. Всем не терпелось узнать, что принесет следующий год, все жили ожиданием чуда. Морозный воздух немного успокоил меня. Метель, кажется, тоже замешкалась и наконец прекратила хлестать мокрыми каплями по лицу.

Манимый какой-то неведомой силой, я оказался на железнодорожной станции. Та же сила внезапно потащила меня дальше и заставила вскочить в первую проходящую электричку.

В пустом вагоне я уселся на дощатое сиденье, расстегнул куртку, втянул ноздрями спертый густой воздух, прислонился разгоряченной щекой к холодному стеклу. Рассматривая причудливые морозные узоры, выдыхал теплый воздух на заледенелое окно и, мерно покачиваясь, уносился в неизвестную даль.

Я закрыл глаза, пытаясь «выключить свет» в голове и хотя бы на миг заглушить мысли-вопросы. Но они, как непослушные дети, все врывались и врывались в мой разум, выскакивая из темноты: «Почему людям никто не освещает дорогу, ничто не указывает путь, как маяки кораблям?», «Почему мы бродим в темноте на ощупь, ступаем осторожно, опасаясь сделать неверный шаг?».

Где спасительный свет? Где чудеса и волшебство, о которых твердили в детстве, про которые читали в сказках? Куда укатился волшебный клубок? Где выловить щуку ― исполнительницу желаний? Почему всегда все сам?..

Отцовские слова годовой давности барабанной дробью аккомпанировали мыслям в голове: «Двадцать шесть уже!», «Вот я в твои годы…», «Слушал бы родителей, может, человеком бы стал». Им вторили слова из любимой сказки: «Старший ― умный был детина, средний сын ― и так и сяк, младший… вовсе был дурак». А мысли комиксными картинками рисовали заплаканную маму в дверях. У ее головы висело облако со словами: «Останься, сынок». Рядом ― картинка меня, с размаха хлопающего дверью и облако мыслей: «Да пошли вы на…»

— Прошу прощения. Свободно? ― Приятный незнакомый голос заставил открыть глаза.

Передо мной возник статный мужчина лет шестидесяти в зеленоватом, наглухо застегнутом, плаще и серой фетровой шляпе на английский манер. В руках он держал элегантный кожаный портфель с золотистыми застежками. Мужчина чем-то напоминал сыщика из старых черно-белых фильмов, которые теперь зачем-то искусственно раскрасили. Весь его наряд, да и он сам гармонично дополняли интерьер пригородной электрички.

— Эдуард Петрович. ― Мужчина приветливо представился и потряс мою руку.

— Иван, ― растерянно проговорил я.

Внезапный писк мобильника прервал знакомство. Я извинился, быстро просмотрел почту и, не увидев ничего важного, сунул телефон обратно в карман.

— Так и не научился пользоваться такими. ― Мужчина махнул рукой в сторону моего кармана. ― Куда путь держите?

Я пожал плечами. Не говорить же ему в самом деле, что еду туда, не знаю куда, чтобы найти то, не знаю что…

— Решил прокатиться, проветриться, посмотреть новые места.

— Понимаю, ― одобрительно кивнул уже знакомый незнакомец. ― Я бы мог составить вам компанию. Ведь праздничная суета приносит не только радость, а порой уныние, грусть. Каждый Новый год напоминает нам о том, что время быстротечно и прошлое не вернуть, что возможности, которые у нас были и которыми мы не воспользовались, ― испарились. Эта грусть, словно мерзкое насекомое, забирается глубоко внутрь. Тем более, когда ты одинок.

Он замолчал, стиснул обветренные губы. Зрачки его глаз забегали из стороны в сторону, будто искали мысли и слова, которые внезапно исчезли, скрылись в неизвестном направлении.

— Когда моя жена покинула меня, ― тихо и глухо произнес он, ― я узнал, что такое одиночество, несмотря на множество людей вокруг. В общем, если в эти новогодние праздники вас никто не ждет… ― вдруг бодро отчеканил мой случайно появившийся странный попутчик, ― скоро моя остановка, я живу неподалеку… Приглашаю вас в гости.

Я хотел возразить. С чего он взял, что мне грустно и тем более, что я одинок? Но в голове неожиданно «включился фильм ужасов»: интеллигентный, располагающий к себе мужчина заманивает в свое логово одиноких молодых путешественников, убивает самым жестоким образом и разделывает их тела ― на органы или еще чего похуже…

Глаза Эдуарда Петровича сверкнули металлическим блеском. Казалось, он читал мои мысли:

— Не волнуйтесь! Нормальный я. Не маньяк, не людоед, не «еще чего похуже». Гуся с яблоками хотите отведать? Соглашайтесь.

От его слов повеяло уютом, ароматными специями, хрустящей гусиной корочкой, печеными яблоками и сочным розовым мясом. Заныло в животе. Я улыбнулся, сглотнул и… кивнул.

Дом находился в десяти минутах неспешной ходьбы от железнодорожной станции, и я, более ни о чем не задумываясь, перешагнул его порог.

Жилище оказалось необычным. Пока мой попутчик любезно накрывал на стол (от моей помощи он наотрез отказался), я с удивлением и восторгом рассматривал диковинные предметы интерьера. Казалось, я попал на склад киностудии, где под чутким заботливым присмотром хранился реквизит из фильмов молодости моих родителей.

Стены были увешаны то ли бархатными, то ли плюшевыми тонкими коврами с изображением плавающих в голубом озере лебедей и оленей, которые робко выглядывали из-за деревьев. Бесчисленные полки с пожелтевшими от времени журналами и книгами, подушки на односпальной кровати были бережно укрыты кружевной материей, несуразный телевизор таращился на меня выпуклым экраном. За моей спиной из настенных часов в нелепом деревянном корпусе выскочила кукушка и три раза прокричала ку-ку.

— Прошу к столу, ― прервал осмотр «музейных экспонатов» Эдуард Петрович.

Я изрядно проголодался и, пренебрегая этикетом и хорошими манерами, стал поспешно, с жадностью поглощать предложенное угощение. Гусь оказался восхитительным: нежное розовое мясо таяло во рту, а кисло-сладкий ягодный соус придавал блюду ресторанной изысканности.

— В канун Нового года принято загадывать желания, ― тихим голосом проговорил мужчина. ― У вас имеются желания, Иван?

Мысли водили беспечные хороводы в голове, и я не планировал придавать их огласке, но из набитого рта само собой вырвалось:

— Хочу новую жизнь! Такую, где все возможности еще впереди. ― Я помолчал и добавил тише: ― Ну или сделать что-то, изменить мир. Наверно, хотите сказать: «Взрослый, а в сказки веришь…», ― продолжил я и вызывающе посмотрел на моего собеседника.

— Отчего же, молодой человек, если сильно захотеть, то чудеса случаются. А позвольте поинтересоваться, чей мир изменить-то хотите?

— Да хотя бы свой, ― еще на полтона ниже ответил я.

— Ну все, наелись ― значит, пора, ― воодушевленно проговорил Эдуард Петрович. ― Идемте за мной, кое-что покажу. Но обещайте вести себя прилично и ничему не удивляться.

Я нехотя отодвинул тарелку, вытер салфеткой руки и рот и послушно проследовал за ним.

Мы шли по длинному коридору, а затем остановились у светло-зеленой, ничем не примечательной, деревянной двери.

— Готов начать новую жизнь? ― с хитрым прищуром переспросил мой новый знакомый.

Я кивнул. Он открыл дверь, и мы вошли. Несмотря на мои прошлые опасения, за дверью не оказалось комнаты с расчлененкой. Там оказалось то, чего я вовсе не мог ожидать.

В первое мгновение я словно разучился дышать. Глаза выпучились и едва не выскочили из орбит. Волосы, казалось, ожили и зашевелились. За дверью была улица, а на улице… Весна! Птицы звонко чирикали на зеленых ветках, капель живо стекала по трубам с крыш и бодро барабанила по мостовой, ярко-желтое солнце слепило глаза.

Я потер глаза, ущипнул себя за щеку, повертел головой в разные стороны. Эдуард Петрович внимательно следил за моими действиями и улыбался.

«Расскажу ― не поверят. Странный незнакомец, загадочный дом, волшебная дверь, зима-весна…»

Я вспомнил про телефон. «Нужно срочно сделать фото, так сказать, добыть вещественные доказательства». Пошарив по карманам, я обнаружил, что телефон исчез…

В это время перед нами задорно промаршировал строй мальчиков и девочек ― с красными флагами, шарами, разноцветными бумажными цветами и белыми фанерными голубями. У каждого из них на шее алел треугольный галстук. На плакатах над их головами гордо высились призывные лозунги: «Мир! Труд! Май!», «Будь готов ― всегда готов!».

— Нужно вернуться, ― только и смог вымолвить я. ― Вы понимаете?! Ваш дом и эта дверь ― это же портал! Ну или как там… машина времени!

Эдуард Петрович хотел что-то сказать, но я уже стремглав помчался обратно. Без труда нашел дверь, дернул за ручку… Дверь не отреагировала.

Я дернул сильнее, еще сильнее, еще. Налетел с разбегу. Наконец таинственная дверь поддалась, но за ней меня поджидало то, что я опасался увидеть даже в самом страшном кошмарном сне.

Я увидел незнакомую пустую квартиру, с серыми обшарпанными стенами и крошечным одиноким окном.

Я начал ощупывать, колотить и биться о стены, как обезумевший душевнобольной искать заветную дверь.

― Понимаешь, Иван, ― вдруг услышал я за спиной. ― Ты загадал желание, ты хотел новую жизнь… Пойдем, я покажу. Ты не можешь представить, что тебя ждет…

— Я хочу домой, назад, ― прокручивая случившееся в голове и постепенно приходя в себя, проговорил я. К горлу подступил комок, глаза наполнились слезами. Я едва сдерживался, чтобы не разрыдаться от отчаяния.

— Понимаешь… тут такое дело, ― медлил он. ― В первый раз вернуться можно только через двадцать лет, ― слова обрушились оглушающим ударом.

Не веря в происходящее, я сидел на холодном полу, сжимая мокрыми ладонями пульсирующие виски. Из меня поочередно вырывались то протяжные жалобные стоны, то раздирающий гланды, истошный крик. Будто еще сегодня утром я плавал в теплой, безопасной утробе матери и недовольно толкался и дергался, стремясь выбраться наружу, увидеть, узнать, почувствовать другую жизнь, а теперь долгожданное освобождение случилось, и я оказался один в этой новой, незнакомой реальности.

Я орал и извивался, как тот младенец, отказываясь понимать происходящее.

«Мне нужно вернуться, пробраться назад в свою старую, знакомую, безопасную жизнь!» Хотел наброситься на злобного волшебника-проводника, хотел вцепиться в его морщинистую шею, обхватить ее своими крепкими руками и давить до тех пор, пока он не захрипит и не сдастся или не сжалится надо мной и откроет эту чертову дверь. Я хотел… Но сил хватило только на то, чтобы жалобно скулить:

— Нет… обратно… пожалуйста… не успел… ма-ма…

Перед тем как отключиться, услышал:

— Иван, соберись! У нас мало времени, мне нужно тебе о многом рассказать. Если не глупить и немного постараться, можно будет родиться в другой семье, ну или отца там поменять… Ты же на самом деле этого хотел?

* * *

Когда я очнулся, кости моего черепа трещали так, будто, пока я был в «отключке», мне сделали трепанацию и засунули внутрь заведенный будильник. И вот, когда время пришло, шестеренки щелкнули, спусковой механизм сработал, и теперь будильник звонил, грохотал и подпрыгивал в моей голове. Я сдавливал руками бешено пульсирующие виски и гудящую макушку головы, крепко зажмуривал веки, чтобы как можно дольше оставаться в неведении. Не хотел знать, где я и что со мной происходит.

Измученный звенящей и щелкающей болью, я вдруг заговорил вслух:

— Пожалуйста, пусть происходящее окажется сном, дурацким, безумным сном! Обещаю измениться, найти нормальную работу, обещаю выбросить сказки из головы! «Ну что там еще надо для нормальной жизни?..» Обещаю позвонить родителям… Обещаю поговорить с отцом…

Будильник в голове притих. Заиграла, но быстро прервалась какая-то незнакомая мелодия, и до боли знакомым голосом прозвучало: «Что имеем ― не храним, потерявши ― плачем…»

* * *

Я открыл глаза и обнаружил ― мои мольбы были кем-то услышаны: я лежал на знакомом продавленном диване в окружении незамысловатого интерьера моей съемной квартиры. Вздох облегчения, как протяжный крик чайки, расколол тишину.

За облегчением стали появляться раздражение, сожаление и гадкие мысли. Они будто толпились за дверью и, как только она приоткрылась, ввалились внутрь, давясь и толкаясь. Перекрикивая и перебивая друг друга, они зудели противным голоском: «А что, если…», «Да что тебя здесь держит?..», «Ты просто струсил…», «Упустил свой шанс…».

Чтобы заткнуть этот голос хотя бы на минуту, я нащупал в кармане телефон, набрал в списке контактов «мама», и через секунду услышал в трубке знакомое:

— Алло…

Запинаясь, проговорил:

— С наступающим, мам… Как дела? Прости, что не звонил.

Я крепко прижал мобильник к уху, будто боялся пропустить, потерять какое-то важное слово. Из трубки немного дрожащий, родной мамин голос, говорил:

— Все хорошо, сынок. Ты позвонил. Теперь точно все хорошо. Приезжай, мы каждый день ждем, ― и в ответ на мой молчаливый вопрос, немного помедлив: ― Папа тоже ждет.

Я глубоко дышал, набирая полные легкие воздуха, словно в скором времени свободно дышать станет роскошью.

Громкий стук из-за входной двери бесцеремонно ворвался в комнату и прервал дыхание.

На пороге стоял изрядно промокший, взволнованный и, кажется, немного пьяный Эдуард Петрович.

— Я за тобой, ― с ходу, без вступлений и любезностей, проговорил он. ― Такого еще ни с кем не случалось, чтоб так рано выкидывало. Что-то в тебе есть, ― странно прищурившись, сказал он. ― Давай собирайся. Последняя попытка. Ты ж мечтал начать новую жизнь. Ну что, струсил?

Я хотел возразить, но, как загипнотизированный, слушал каждое его слово, а по окончании монолога сунул ноги в тапки, беспрекословно вышел вслед за ним на лестничную клетку и поплелся по ступеням вниз.

Мы пошли по длинному коридору и остановились у деревянной светло-зеленой, ничем не примечательной, двери.

— Ну, вторая попытка! Готов изменить мир и начать новую жизнь? ― неумело присвистнул Эдуард Петрович.

Я стоял, не шевелясь. В голове разыгралась нешуточная битва. Голоса кричали наперебой: «Вперед»! ― и тут же: «Смотри, не пожалей…»

«Пора делать выбор…»

Где-то вдали всплыл нечеткий силуэт заплаканной мамы, за ней ― сидящего в кресле отца.

Я мотнул головой.

— Не хочешь? Передумал? ― как-то по-доброму проговорил мой проводник. ― Ну молодец, парень. Как там говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе? Гляди, не пожалей. Хотя, сдается мне, еще встретимся, ― сказал он и растворился в синеватом облаке густого дыма.

* * *

Первые дни после нашей последней встречи я ходил по улице, ехал в автобусе, стоял в очереди и… постоянно оглядывался ― искал или боялся встретить Эдуарда Петровича.

Прошел почти год. Моя жизнь отличалась от предыдущей только тем, что я стал видеться с родителями.

Я все так же откладывал защиту докторской на интереснейшую, как мне когда-то казалось, тему: «Нумизматика и криминалистика в СССР». Все так же работал кассиром на заправке. Так же искал с местными пацанами самодельным металлоискателем клады (если бы отец был в курсе, я бы стал виновником не только его седых висков, но и, вероятно, инфаркта миокарда).

Мне начало казаться, что встреча прошлой зимой была всего-навсего игрой моего уставшего разума, плодом воображения, воспаленного нескончаемым потоком ничего не значащих мыслей.

До Нового года оставалось несколько часов. Я сидел в родительской гостиной, меня согревал только что подаренный вязаный свитер ― красный, с белым рогатым оленем. Мама складывала ярко-алые салфетки в виде рождественских цветков (все время забываю название: пуансия или пуансеттия…). Из кухни доносились отцовское «ой-хо-хо» и запах имбирных пряников. Братья с женами и ангелочками-племянниками должны были приехать с минуты на минуту.

Под связанным мамой свитером приятно щекотало, иногда выбиралось наружу, бегало по лицу, щипало уголки глаз, растягивало рот в придурковатой улыбке детское, давно забытое ощущение счастья. Мама посмотрела на меня и улыбнулась, будто мурашки моего счастья перепрыгивали на нее. Что-то менялось во мне и меняло мир вокруг.

От необычно протяжного звонка в дверь неприятно заныло в области сердца.

— Иван, это к тебе, ― послышался из коридора командирский голос отца.

На пороге стоял курьер. Он держал в руках маленькую коробку в праздничной блестящей упаковке. Доставщик улыбнулся и протянул мне нежданный подарок.

— Таинственная поклонница, ― пошутил, видя мое недоумение, отец.

«Скорее, поклонник», ― чуть не вырвалось у меня вслух.

В коробке лежала открытка.

На ней красовалась зеленая елка, украшенная конфетами и шарами. Вокруг елки улыбчивые дети, в красных галстуках, водили хоровод. На обороте открытки красным фломастером пылал текст: «Иван, скоро полночь, не забудь загадать желание».

Я почему-то не удивился, покрутил открытку в руках и сунул ее в карман. А когда мама, пробегая мимо с подносом, чмокнула меня в щеку, как бы невзначай, я загадал желание.

Куранты в телевизоре пробили полночь, шампанское в хрустальных бокалах и улыбки родных искрились ярче новогодних огней, мандариновый запах надоедливо щекотал нос… Я загадал: «Чтобы голубоглазая Иринка, новенькая продавщица из круглосуточного, согласилась пойти со мной на свидание».

Игорь Вереснев

Пространства Вени Красина

Тютина в этом году уродилась крупная и сладкая. Черная, белая, розовая ― она сыпалась на землю тяжелыми влажными градинами, чавкала под подошвами, брызгала соком, разрисовывая тротуары липкими картинами. Взрослые ругались на эдакое изобилие, обходили развесистые кроны стороной ― одно точное попадание, и нарядное платье или рубашка безнадежно испорчены. Зато для детворы и курортников, наехавших как обычно «на юга», урожай сладкой ягоды был праздником. Курортники называли ее странным словом «шелковица». В детстве название это казалось Вене бессмысленным, ― какая связь между ягодным деревом и тонкой блестящей тканью? Пока не прочитал в учебнике о Марко Поло, его путешествии в Китай и о тутовом шелкопряде.

Учебники истории и географии Веня проглатывал от корки до корки, как только получал их в школьной библиотеке. Лишь так можно было выудить единственно интересное в этих предметах ― путешествия и приключения, прикосновение к тайне, ветер странствий, ощущение необычного, неведомого, фантастического. Потом начнутся занятия в школе, учительница заставит зубрить даты, пересказывать скучные абзацы. И никто не вспомнит, что Марко Поло был не просто венецианским купцом, что он соединил два мира, прежде существовавших в параллельных, непересекающихся реальностях. Что путешествие его ничуть не меньшая фантастика, чем приключения Язона ДинАльта на Неукротимой планете из подшивки журнала «Вокруг света» в читальном зале районной библиотеки.

Историю и географию Веня Красин редко вытягивал на «четверку», а вот по алгебре и геометрии был «круглым отличником». Оттого все его числили прирожденным математиком ― и учителя, и одноклассники, и мама. Мама даже разговоры заводила неоднократно: дескать, с такими способностями в институт надо поступать, на бухгалтера учиться. Она работала в городе, техничкой в правлении коксохимического завода, и должность главбуха казалась ей пределом мечтаний. На самом деле все было не совсем так. Математику Веня не то чтобы любил, но этот предмет был самым легким в школе. Не требуется ничего зубрить, в доказательствах теорем каждый шаг логичен, а задачи решать и вовсе проще простого: разложи на действия и подставляй данные в формулы.

В физике и химии тоже имелась логика, но пряталась она под шелухой терминов, вдобавок многочисленные опыты досаждали. Искать логику в биологии Веня не пытался, слишком глубоко закопана. Но хуже всего были языки и литература! Зачем заучивать наизусть рифмованные, а то и нет фразы, или непонятные иностранные слова? Уезжать за границу Веня не собирался. Вот переехать из райцентра в город он бы не отказался. Он прощал городу и высоченные вечно дымящие трубы заводов, и неуютные, беззащитные перед ветрами и солнцем кварталы серых панельных домов на окраинах. Зато в городе есть настоящая набережная, бульвары и скверы с фонтанами, аэропорт, железнодорожный и морской вокзалы. А еще там есть торговый порт, куда приходят корабли со всего мира, принося с собой отголоски тайн и приключений. Одним словом, настоящий приморский город, ― в каких-то двадцати километрах от их поселка! Чем он займется после переезда, Веня пока не знал, не определился с будущей профессией. Куда спешить, только седьмой класс окончил. Времени впереди ― уйма!

Море имелось и ближе: от райцентра до верховья лимана всего восемь километров. С началом сезона туда съезжались курортники, снимали у местных хуторян углы и сараюшки, разбивали палаточные лагеря. Туда же, оседлав велосипеды, гоняла по воскресеньям ― а на каникулах и ежедневно ― поселковая ребятня. Веня купаться на лимане не любил. Во-первых, чересчур многолюдно. Во-вторых, море мелкое. В-третьих, отойдешь от берега метров на двадцать, вода едва по пояс, а под ногами вместо песка склизкая грязь. «Целебная» ― наперебой твердят и местные, и курортники. Может и так, но очень уж противная. Красин предпочитал забираться туда, где отгороженный косой лиман заканчивался и начиналось настоящее море. Далеко? Пятнадцать километров не расстояние, когда у тебя хороший велосипед. Велосипед у Вени был отличный: большая ― «взрослая»! ― «Украина» осталась от отца. Выехать, как все, в сторону лимана, но потом свернуть вправо, на разбитую, почти всегда пустынную шоссейку, обсаженную ничейной, не тронутой детворой и курортниками тютиной-шелковицей. Шоссейка вливалась в трассу, соединяющую город с соседней областью, и дальше следовало ехать между полями по накатанной грузовиками колее. По левую руку набирает молочную спелость кукуруза, по правую подсолнухи тянут вверх еще мелкие, завернутые в зеленое корзинки, а вдоль колеи среди травяных зарослей синеют цветки цикория, розовеет «душистый горошек», горделиво поднимаются стебли мальвы. Ненаблюдательный путник ни за что не догадается, что в двух шагах от этого степного царства ― море. Наблюдательный задерет голову и увидит кружащих в небе чаек. Но лишь тот, кто родился здесь, на рубеже двух стихий, ощутит сквозь аромат разнотравья и пропеченной солнцем пыли соленый запах моря и дальних странствий.

Мама работала в заводоуправлении через день, уезжала в город первым автобусом в шесть утра, возвращалась последним в девять вечера, так что Веня в дни ее смены был «вольной птицей». Главное, резину не тянуть. Соорудить бутерброд, набрать флягу воды, оседлать велосипед и ― к морю, пока солнце не поднялось в зенит.

Поздравительную открытку в почтовом ящике старик нашел только сегодня. Судя по штемпелю, пришла она вовремя ― позавчера, как раз в день рождения. Но ни позавчера, ни вчера он из квартиры не выходил. Безвылазно просидел в своей берлоге, не желая общаться с внешним миром. Общаться и не пришлось: никто не пришел поздравить с юбилеем, не позвонил. И когда старик опасливо проверил электронную почту, там тоже было пусто. Нечему удивляться и обижаться не на кого. Так уж получилось, что на старости лет остался один. А одинокого пердуна кто вспомнит? Но, оказалось, помнят, школьная канцелярия исправно работает. Где-то там стоит пометочка, что бывшему сотруднику семьдесят стукнуло. Поздравили по старинке, заполненной каллиграфическим почерком бумажной открыткой в конверте. Побоялись, что у деда компьютера нет? Правильно боятся, старенький «пентиум», ровесник тысячелетия, на ладан дышит. Посыплется ― не отремонтируешь. А на новый денег нет.

Открытку старик перечитал раз пять, так что от шаблонных высокопарных фраз начало скулы сводить. Уж лучше бы вообще не поздравляли, чем так, «под копирку». Хотя чем лучше? Чем он такой особенный? Самый обычный пенсионер, один из тысяч. Из миллионов! Когда десять лет назад его провожали на пенсию, поздравления и напутствия шаблонными не были. Но и он тогда не собирался оставлять работу, благо на его место никто не претендовал, молодежь в школу не очень-то идет. А те, что приходят… Однако человек предполагает, а здоровье располагает. Инсульт свалил с ног внезапно. Три недели стационара, потом долечивался и восстанавливался на больничном. Вернуть разборчивость речи получилось не сразу, со слабостью в ногах он так и не справился. Особенно правая. Стала непослушной колодой, словно вернулась давняя детская травма. В соседний супермаркет сходить проблема. Когда в доме лифт отключают, и вовсе оказываешься пленником своего «скворечника». А потом его пригласила директриса и деликатно объяснила, что здоровье следует поберечь, что школа, уроки ― чрезмерная для старого больного человека нагрузка. Он не обиделся, директриса за учебный процесс переживает, должность обязывает. Он сдался, написал заявление. И почувствовал себя стариком.

…Боль пронзила висок неожиданно и резко.

До моря Веня добрался позже, чем рассчитывал, ― никак не мог оторваться от тютины, переходил от дерева к дереву, выискивая самое сладкое. В итоге, когда степь и подсолнуховые поля оборвались аквамариновой гладью, солнце успело подняться достаточно высоко и начало припекать. Не беда ― в сумке лежит сложенная из газеты панама. Обычно до нее дело доходило на пляже, но и заранее надеть ничто не мешает.

Веня спешился, расстегнул сумку, извлек аккуратно сложенную вдвое панаму, расправил, нацепил. Пощупал завернутый в газету бутерброд, тряхнул фляжку. Глотнуть воды? ― подумал. Сразу отказался от этой мысли. И так едва не четвертая часть ушла, чтобы пальцы отмыть от тютинового сока, ― липкими руками за руль держаться противно и неудобно.

Полевая дорога закончилась вместе с полями, но знающий человек разглядит узкую, скрытую в траве тропинку, вьющуюся вдоль обрыва. Обрыв тут отвесный, высота метров пятнадцать ― не спустишься, хоть близкое море и полоска чистого, не тронутого ничьими следами песка так и манят к себе. Нужно потерпеть еще немного, до балки.

Велосипед Веня спрятал как всегда в кустах желтой акации. С тропинки не заметно, чтобы увидеть, тем более вытащить, изрядно постараться надо. Какой умник за здорово живешь в колючки полезет? Да и не ходит здесь, считай, никто. Он поправил висевшую через плечо сумку, перешнуровал кеды и пошел к устью балки.

В этом месте до песчаной полосы пляжа было вдвое ближе ― это во-первых. Во-вторых, переплетающиеся корни деревьев образовывали нечто вроде лестницы, а недостающую ее часть восполняли выковырянные в грунте уступы. Кто их сделал и когда ― неизвестно, Красину они служили верой и правдой не первый год. Придерживаясь за торчащие из земли корни, он принялся спускаться. Быстро, «на автопилоте», почти не глядя, куда ставит ногу.

Свесившуюся сверху молодую ветку акации Веня предусмотрительно отклонил в сторону, зажал между изгибами корня ― напороться на колючки не хватало! Уже миновал ее, когда корень шевельнулся под его весом. Ветка высвободилась, распрямилась упруго. Веня зажмурился… Нет, не царапнула. Подцепила бумажную панаму, сорвала с головы.

Панама висела, покачиваясь, перед самым носом, протяни руку и достанешь. Но впечатление это оказалось обманчивым, Вениной руке не хватало нескольких сантиметров длины. И значит, придется вскарабкаться обратно на обрыв, добраться до ветки и тряхнуть ее как следует. Либо плюнуть на панаму и продолжать спуск на пляж, где ни клочка тени нет. Второй вариант не годился по определению, первый Красин оставил на крайний случай. Не может такого быть, что он не дотянется. Покрепче ухватиться второй рукой за корни, подальше отклониться и…

Пальцы поймали край панамы в тот самый миг, когда подошва левого кеда потеряла опору. Проклятые физические законы дернули тело вниз и в сторону, придавая его движению нужный вектор. И движение это отнюдь не было равномерным и прямолинейным. Потому что правая нога не отправилась в свободный полет вслед за напарницей. Она угодила в капкан из корней. Лодыжка полыхнула огнем боли. Таким жгучим, что мир вокруг погас.

Когда мгновенная тьма отступила, старик понял, что сидит на диване. Хоть не на полу валяется, и то хорошо. Боль медленно уходила, возвращая способность думать. Не инсульт, нет. Он «эксперт» в этих делах, пообщался с «коллегами», наслушался историй, пока лежал в отделении. Судя по всем признакам, умрет он не сегодня.

С пронзительной ясностью старик понял, какова окажется смерть. Он будет лежать в запертой квартире много дней, прежде чем его найдут. Скорее всего, соседи забьют тревогу, когда зловонье заполнит лестничную площадку. Вызовут полицию, вскроют дверь… Воображение помогло представить, что они здесь увидят. И это не худший вариант. Инсульт может не убить сразу, для начала парализует, лишит голоса. Он будет долго, мучительно умирать от жажды, не в силах позвать на помощь.

Плечи невольно передернуло от представленной картины. Страшнее всего, что такой исход предопределен. Остается жить одним днем, стараясь не задумываться о будущем.

А, собственно, зачем? Отточенный многолетними тренировками мозг логика не мог не поставить этот вопрос. Зачем влачить жалкое существование, если в будущем не ожидается перемен к лучшему? Наоборот, с каждым годом, месяцем и днем он будет стареть, дряхлеть, слабеть ― и физически, и умственно. Может, его уход огорчит кого-то из близких? Нет у него близких. Жив, нет ― никто не заметит. Может, осталось незавершенным важное дело? Нет у него никаких дел в этом мире. По-настоящему важных и не было никогда. Значит, «не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня». Сегодня он еще достаточно соображает, чтобы выбрать более достойный и безболезненный способ ухода. И есть силы осуществить задуманное.

Что-либо придумывать и организовывать не требовалось, все необходимое, как говорится, «под рукой»: квартира на последнем этаже четырнадцатиэтажки. Единственно, надо преодолеть страх. А дальше ― просто и быстро.

Старик вновь передернул плечами, прекрасно осознавая, что сделать задуманное будет вовсе не «просто». Может, сходить в супермаркет, купить водки? Отключить алкоголем проклятый инстинкт самосохранения… Или не водки? Остатка пенсии хватит на приличный коньяк ― не так противно пить, а экономить смысла больше нет.

Он тяжело поднялся с дивана, доковылял до письменного стола. Наклонился, выдвинул нижний ящик, где хранил конверт с «заначкой».

Повезло, что внизу песок, иначе приземлился бы куда жестче. Веня вытер прилипшие к лицу песчинки, опасливо посмотрел на ногу. Лодыжка багровела и опухала буквально на глазах. Перелом?! Боль не ушла, но из острой сделалась тупой, ноющей. Рядом с ней появилось место для ужаса от понимания случившегося и тоски ― ведь минуту назад все было хорошо! Зачем, зачем он потянулся за этой дурацкой панамой?! Падая, он ее так и не выпустил. Теперь остатки ее торчали из песка скомканным бумажным комом.

Несколько минут Веня лежал в полной прострации. Но время вспять не повернешь, нужно что-то делать. Вот только что? Даже если он сумеет вскарабкаться обратно на обрыв, ехать на велосипеде не сможет однозначно. Найти подходящий дрын, приспособить под костыль, доковылять до трассы? Там ведь недалеко, меньше двух километров.

Веня прошелся взглядом по переплетению корней и уступам в глинистом обрыве. Как был сидя, передвинулся к «ступенькам». Уперся рукой, второй ― выше. Встать получилось легко. Он ухватился за нижний из корней, попробовал подтянуться и взвыл от боли, невольно опершись на покалеченную ногу. Поспешно соскользнул обратно на песок. Нечего и мечтать. Обезьяна или циркач сумели бы залезть здесь на одних руках. Но ему нужны четыре точки опоры.

Оставался единственный путь ― по пляжу вдоль моря на четвереньках, так как никаких дрынов на узкой полоске песка нет. Вернее, два пути ― влево и вправо. Какой выбрать? Справа в пяти километрах лежала рыбацкая деревушка. Слева, в верховье лимана, жилье было дальше, зато могут попасться палатки отдыхающих. А могут и не попасться. И если двигать туда, солнце будет светить прямо в глаза. Веня вздохнул, расправил как мог панаму, нацепил на голову, перевернулся на четвереньки и пополз направо.

Что такое пять километров? На велосипеде вообще не расстояние. И пешком не шибко великое, ― за час дойдешь, если поторопишься. Вон тот, выступающий в море мысок обогнуть, и деревушка будет как на ладони. Однако, когда ползешь на четвереньках, все выглядит по-другому. Пространство словно растянулось многократно, преодолеть небольшой его интервал оказывалось необыкновенно трудно. Или это время ускорилось? Очень уж быстро солнце поднимается по небосклону, жжет все жарче, яростнее.

Ползти по сухому песку Веня не стал и пробовать ― ладони вязнут, а скоро тот и вовсе превратится в раскаленную сковороду. Идти всегда лучше там, где море его прессует и охлаждает ― хоть на двух конечностях, хоть на четырех. Первые несколько метров он преодолел бодро и быстро. Но потом задел песок больной ступней и понял, что торопиться нельзя. Это нелегко ― ползти на четвереньках, когда можно опираться лишь на колено.

Он полз-полз-полз, а проклятый мыс если и приблизился, то самую малость. Красин попытался считать «шаги», прикинув, что каждый равен примерно тридцати сантиметрам, но сбился уже на второй сотне. Панама, несколько раз свалившись в воду, окончательно пришла в негодность. Колени горели огнем ― влажный песок тер не хуже наждака. Плечи и руки уставали все сильнее, приходилось чаще и чаще останавливаться, отдыхать. Сумка давила на шею ремнем, то и дело сваливалась вниз, не желая держаться на спине. В ней не было ничего, кроме фляги и бутерброда, но казалось, что шутки ради кто-то подложил в нее пару кирпичей. В конце концов бутерброд Веня выбросил ― все равно от одной мысли о еде мутило. Сумка полегчала. Но ненадолго.

Мысль, что он может не доползти, родилась в голове после того, как обнаружил, что воды во фляге больше нет. Сначала это показалось глупостью: он ведь не в пустыне и не на обитаемом острове. Но с каждым метром, с каждой минутой мысль делалась все менее глупой. Потому что от жары и усталости роились черные мушки перед глазами. Но хуже всего ― не отпускающая ни на миг изнуряющая боль в ноге. Стоило задеть за песок или неудачно шевельнуть стопой ― она обжигала с новой силой. Если от этой боли или от солнечного удара он потеряет сознание, то не очнется. Так и будет лежать выброшенной на берег дохлой рыбиной.

Веня поднял голову, оглянулся на проделанный путь. Казалось, прополз огромное расстояние, а устье разрезающей склон балки с импровизированной «лестницей» не так и далеко. Может, стоило ползти в другую сторону, к лиману? Или все же попытаться вскарабкаться?

Внезапно он увидел человека, стоявшего над обрывом. Фигура расплывалась перед глазами, разглядеть ее не получалось.

— Эй, помогите!

Вместо крика из сухого горла вырвался хрип, и Веня вскинул руку, взмахнул. Тут же, не удержавшись, плюхнулся лицом в воду. Когда, отплевавшись и откашлявшись, снова посмотрел на склон, там никого не было. Наверное, не было и в первый раз. Галлюцинация.

Захотелось лечь и заплакать. Но лежать и плакать ― худшее из решений. Он почти добрался до мыса, километр пути позади. Осталось четыре.

Веня сцепил зубы, поднялся на четвереньки и пополз дальше.

Учитель специально проложил маршрут так, чтобы дети увидели море неожиданно. Только что шли сквозь степное разнотравье, вытирая мокрые от пота лица и мечтая об одном ― поскорее добраться хоть до какой-нибудь тени, ― и вдруг аквамариновая гладь до горизонта.

— Море! ― раздался дружный вопль, и забыв об усталости, детвора бросилась к краю обрыва, выстроилась вдоль него ― полторы дюжины мальчишек и девчонок, весь школьный туристический кружок.

— Сергеич, а мы купаться пойдем? ― Виталик из «7-А», известный по прозвищу Витас, озвучил всеобщий вопрос.

— Здесь не спустишься, ― возразила его одноклассница Машка. ― Высоко и круто.

— Спустишься, спустишься, ― заверил их учитель. ― Только чуть дальше.

Пять минут спустя они уже были на дне заросшей акацией и терновником балки. Восьмиклассник Антон, как обычно шедший в авангарде отряда, первым добрался до ее устья и первым же увидел импровизированную «лестницу».

— Понял, как спускаться! ― объявил радостно. ― Сначала сюда, потом…

— Нет-нет, ― остановил его учитель. ― По корням мы лезть не будем, а то обязательно кто-нибудь шею свернет. Мы же не обезьяны, а опытные туристы. Для чего нам снаряжение? Доставай веревки!

— Точно! ― Антон звонко ляскнул себя по лбу. Потребовал: ― Чур я узлы вяжу!

Оглянулся на арьергард учитель в ту самую минуту, когда Витас, отстав от отряда, полез в кусты желтой акации.

— Виталий, ты куда? ― окликнул.

— Вы идите, я догоню. Мне надо!

Девчонки, поняв в чем дело, захихикали. Машка предложила ехидно:

— Ты далеко не прячься, а то занозишь себе что-нибудь. Возле тропинки дела делай, мы смотреть не будем.

Подружки засмеялись громче. Виталик насмешку проглотил молча, исчез в зеленых зарослях. Учитель повернулся, чтобы идти к месту спуска, проверять, как юные туристы справляются с заданием, когда из кустов донеслось:

— Пацаны, сюда! Тут чей-то велик лежит!

Призыв Витаса пропал втуне, ― подумаешь, велосипед в кустах спрятали! Вязать узлы, готовить веревочный спуск куда интереснее. Лишь один человек захотел посмотреть. Чувствуя, как холодеют внутренности и слабеют ноги, учитель раздвинул усеянные колючками ветви.

Черная «Украина» лежала на подстилке из редких травинок и прошлогодней листвы. Старая, советская еще модель. Хотя старым, брошенным велосипед не выглядел. Скаты надуты, эмаль блестит, ни пятнышка ржавчины.

— Интересно, кто его спрятал?

Вопрос Виталик задал риторический, и проще всего находку было бы списать на совпадение. Вот только учитель прекрасно знал, чей это велосипед. Он узнал его ― по царапине на переднем крыле, намотанной на руль изоленте. А еще он знал, что этот велосипед не может существовать одновременно здесь и сейчас. Потому что «сейчас» он валяется где-то в сарае, превратившийся в ржавый металлолом, а то и вовсе пошел на переплавку. А «здесь» он лежит только в…

— Ну что, пусть хозяина дожидается? ― поинтересовался Виталик. Ему надоело рассматривать находку. Хотелось поскорее присоединиться к товарищам.

— Пусть дожидается…

Юные туристы с задачей справлялись, помощь и подсказки не требовались. Учитель подошел к краю обрыва. С замиранием сердца посмотрел на желтую полосу песка. Что он боялся там увидеть? Пляж был пуст.

Конверт хранился под толстой кипой использованной писчей бумаги. Старик вынул ее, водрузил на стол. Однако вместо того, чтобы наклониться снова, придвинул стул, сел. Принялся перебирать исписанные, исчерканные схемами листы. Свое незаконченное «дело».

Пространство Минковского, геометрическая интерпретация пространства-времени специальной теории относительности, некогда было весьма популярно у любителей фантастики. Термины «мировая линия», «световой конус», «причинное прошлое» и «причинное будущее» завораживали. Формулы, связывающие расстояния и промежутки времени, разделяющие события, выглядели понятными и доступными любому, мало-мальски знакомому с высшей математикой. Оставшись не у дел, старик решил поиграть в эту игру. Например, предложить собственное объяснение «парадокса близнецов». Получится, не получится ― не суть важно, главное процесс. Когда ты пенсионер-постинсультник, то выбор у тебя не богат: либо разминай мозги, либо жди в гости Альцгеймера.

Старик перевернул стопку, чтобы добраться до самых ранних своих расчетов. Начал он с гипотезы, что пространственных координат должно быть не три, а четыре, и увеличил размерность сигнатуры. Было интересно посмотреть на световой конус в этом случае. Вернее, на проекцию его в трехмерное пространство. Он долго возился с преобразованиями Лоренца, вырисовывал гиперсферы, заново штудировал изрядно подзабытую со студенческой скамьи геометрию Лобачевского, но в конце концов охладел к этому подходу. В голову пришла другая идея: экспериментировать нужно не с количеством пространственных координат, а с единственной временно́й. Если задать ее комплексным числом, то результат обещал быть интересным. Квадрат интервала между мировыми точками равен сумме квадратов разности координат, а значит, мнимая составляющая времени может вполне вещественно повлиять на него.

Он долго играл в эту игру, почти два года, ― вон какую кипу бумаги извел. Получалось действительно интересно. В зависимости от величины мнимой компоненты интервалы между событиями уменьшались и увеличивались, становились отрицательными, прошлое и будущее как бы менялись местами. Оставалось придумать интерпретацию этих выкладок, понять, где и как математические формулы проявляются в реальном мире… А потом он наткнулся в сети Интернет на перевод книги с многообещающим названием «Путь к реальности или законы, управляющие Вселенной: Полный путеводитель». И узнал о твисторах, объединивших математический аппарат специальной теории относительности и квантовую механику.

Старик невольно поежился от воспоминания, какое потрясение, даже стыд испытал, поняв, как далеко отстал от современной математики. Мало того что не «построил дом», не «посадил дерево», не «вырастил сына», так он и в профессии, которой отдал жизнь, остался дилетантом. Представил, как после его смерти найдут эти «труды». Будут рассматривать рисунки и формулы, смеяться над свихнувшимся дедом. Наверное, лучше сжечь?

Он так бы и поступил, живи в доме с печью или камином. Или хотя бы имея дворик в три сотки, где можно развести костер. Но в квартире, где даже кухонная плита не газовая, а электрическая, сжечь кипу бумаги формата А4 ― задача не из простых. Да и не станет это никто читать. Выбросят на свалку или в макулатуру сдадут.

Старик медленно, натужно, словно потяжелела она многократно, поднял стопку бумаг. Вернул на прежнее место, снова «похоронив» конверт с деньгами.

На кухню он все же пошел ― за табуретом. Вынес его на балкон, открыл окно. Кряхтя, придерживаясь за раму, вскарабкался.

Дом стоял на краю жилого массива, вид из окна ничто не загораживало. Кварталы старых пятиэтажек, утопающие в зелени садов пригороды, приморский парк, подъемные краны порта, и ― море до самого горизонта. Гораздо ближе горизонта по морю шел большой корабль, контейнеровоз. Направлялся к воротам гавани. Старик вспомнил, как в детстве завидовал кораблям, повидавшим океаны и далекие таинственные берега. Мечтал ли сам стать моряком, ходить на них? Пожалуй, нет… А вот его выпускник Антон, староста туристического кружка, который старик вел несколько лет, ходит штурманом на таком корабле. Когда-то письмо присылал, благодарил, ― штурману без математики никак. И Маше, окончившей архитектурный, она наверняка пригодилась. Инженеру-программисту Виталию ― подавно. Сотни его бывших учеников разлетелись по всему свету…

Мысль была неожиданной и несвоевременной. Возможно, оттого на глаза навернулись слезы. Или он слишком долго смотрит на блестящее под солнцем море?

Старик опустил взгляд. Вдруг показалось, что внизу не серый асфальт, а желтая полоса песка вдоль моря. Там, на границе песка и воды…

Звонок в дверь заставил вздрогнуть, качнуться вперед, теряя равновесие.

― Эй, парень, что с тобой?!

— Мальчик, тебе плохо?

В ушах шумело, поэтому крики Веня расслышал не сразу. Повернулся, когда его схватили за плечи. Высокий мужчина с темными коротко стриженными волосами и серебром на висках встревоженно всматривался в его лицо.

— Воды… ― попросил Веня.

Без лишних слов темноволосый отцепил висевшую на ремне флягу, отвинтил крышку, поднес к его губам. Пресная вода была такой сладкой!

За спиной мужчины зашелестел осыпающийся грунт. Там с обрыва свисала веревка и по ней умело и ловко спускалась крепко сбитая женщина средних лет. Спустилась, подбежала.

— Что случилось? ― спросила требовательно.

— Нога.

Они внимательно осмотрели лодыжку.

— Перелом? ― предположила женщина.

— Не думаю. ― Мужчина качнул головой. ― Но определять не возьмусь, опухоль сильная. В травмпункт его по любому нужно.

— Неотложку сюда вызывать из города?

— Пока вызовем, пока приедут… Если поедут. ― Мужчина помедлил, раздумывая. Принял решение: ― По-другому сделаем. Мы с Витасом его сейчас поднимем наверх, а ты беги к трассе, тормозни попутку на город.

Он бережно поднял Веню на руки ― сильный! ― понес к обрыву. Спросил:

— Тебя звать-то как?

Пока Веня полз, где-то находились силы, но едва пришла помощь, они исчезли разом, будто батарейка села. Даже на такой простой вопрос ответить внятно было невмоготу. Он прохрипел:

— Вх…иня…

— Что ж ты, Иван, в одиночку путешествовать отправился? ― попенял мужчина. ― Туризм ― командный вид спорта. Плечо товарища рядом должно быть.

Женщина, уже ухватившаяся за веревку, оглянулась.

— Кажется, он сказал Веня, а не Ваня? Вениамин.

Подтвердить ее правоту Красин не смог. Неудержимо проваливался в липкое забытье.

В дверь звонили настойчиво, протяжно. Значит, не случайные визитеры, не «Свидетели Иеговы» и иже с ними, ― кто-то пришел именно к нему. Старик дождался, когда утихнет дрожь в судорожно вцепившихся в оконную раму руках, сполз с табурета. Надо же, собирался шагнуть туда, а чуть в самом деле не вывалился ― перепугался до смерти.

Он пошаркал в коридор, открыл дверь, не спрашивая. Чего ему опасаться? Грабителей? Полноте!

На лестничной площадке стояли двое мужчин и женщина, на вид примерно одного возраста ― за сорок. Звонивший в дверь ― высокий, в праздничной белой рубашке и черных отутюженных брюках, держал большую коробку с тортом. Он открыл было рот, но спутница его, белокурая, в легком летнем платье с букетом роз в руках, опередила:

— Здравствуйте, Вениамин Сергеевич! Поздравляем с днем рождения!

Миг ― и букет перекочевал в руки старику. Он растерялся.

— Спасибо… ― пробормотал.

Женщина улыбнулась, на щеках ее заиграли ямочки. Спросила:

— Вы, наверное, нас не узнали? Столько лет прошло!

Этот вопрос, эта улыбка ― словно налипшая на память шелуха отвалилась. Разумеется, они изменились за четверть века. Он узнал их не зрением, иным чувством, которое появляется, когда всю жизнь проработаешь с детьми.

— Маша? ― спросил полуутвердительно. ― Антон? Виталий?

Высокий, с заметной сединой на висках штурман дальнего плавания тоже улыбнулся, кивнул.

— Они самые. Вы уж извините, что мы с опозданием на два дня пришли.

Старик опомнился, суетливо распахнул дверь шире, посторонился:

— Да вы заходите, заходите! Только у меня… угостить…

— У нас все с собой! ― Виталий приподнял два объемных пакета, тряхнул несильно, заставив звякнуть содержимым. Завязанные в хвост на затылке длинные волосы его очевидно призваны были компенсировать глубокие залысины. Одет инженер-программист был по-простецки: в джинсах и футболке. Хотя наверняка джинсы очень дорогие, а футболка ― очень брендовая.

Готовить угощение его не допустили, усадили на диван в комнате, служившей и спальней, и кабинетом, а теперь вдобавок и гостиной. Маша утащила торт и Виталия с пакетами на кухню, Антон принялся двигать мебель, чтобы уместиться вчетвером за столом. Старик любовался им и не мог отделаться от мысли, что это ему снится. Достаточно закрыть глаза или просто моргнуть, и наваждение исчезнет.

Но нет, гости пришли вовсе не во сне. Виталий притащил с кухни найденную где-то скатерть, которой старик лет десять не пользовался, вторым заходом ― тарелки и приборы, третьим ― блюда с колбасно-сырной нарезкой, бутербродами с красной икрой, овощами. Потом Маша принесла разрезанный на идеально-одинаковые «сектора» торт. Последним заходом Виталий доставил откупоренную бутылку коньяка и стопки. Постоял, почесал за ухом.

— Как бы еще одно посадочное место организовать…

Старик спохватился.

— На балконе табурет! Я сейчас…

Подняться с дивана ему не позволили. Виталий выскочил из комнаты, вернулся с табуретом, плюхнулся на него. Тут же взялся за бутылку ― разливать.

Коньяк был вкусным, мягким, старик прежде такого не пробовал. Вряд ли его «заначки» хватило бы на подобный напиток. Когда они выпили по второй и закусили, Маша заговорила:

— Вениамин Сергеевич, а вы знаете, мы до сих пор в походы ходим. Вдоль побережья, по вашим тропам. На два-три дня, с палатками. Как Антон из рейса приходит, так и выбираемся.

Штурман махнул рукой, посетовал:

— Отвалились почти все за последние годы. У каждого своя жизнь, заботы. Только мы трое из всего кружка держимся.

Маша внимательно смотрела на него, словно ждала продолжения. Не дождалась, стрельнула взглядом в Виталия и, когда тот потупился, призналась:

— Вениамин Сергеевич, простите нас, пожалуйста. Мы о вашем юбилее случайно узнали. Позавчера, когда из похода возвращались, мальчика на пляже нашли. Он с обрыва упал, ногу повредил. Людей рядом никого, и телефона у него при себе нет. Я не представляю ― как это, без телефона? А звали мальчика Вениамин, редкое имя. Вот мы вас и вспомнили, решили проведать. Но вчера воскресенье было, школа закрыта, адрес ваш узнать негде. Поэтому мы сегодня пришли.

Она виновато развела руками. Старик смотрел на нее, на мужчин, и чем дальше, тем больше убеждался ― это сон, так не бывает. В конце концов крепко зажмурился. Он и ущипнул бы себя, но постеснялся. Когда открыл глаза, гости смотрели на него встревоженно.

— А мальчик? Что с мальчиком стало? ― спросил старик.

Антон пожал плечами:

— Подняли его наверх, Машка попутку до города поймала. Такой дядька бравый попался, офицер-отставник, согласился отвезти в травмпункт без всяких вопросов. На старой «волжанке» ездит, «двадцать первой», представляете? Но древность не древность, а прет, что твой внедорожник. Нам мальчишку и к трассе нести не пришлось, прямо по степи к самому обрыву подкатил.

Виталий шмыгнул носом, вставил и свое слово:

— Только мы впопыхах номер телефона у дядьки спросить забыли. Узнать, что с пацаном, как довез.

— Довез… ― прошептал старик.

Лица учеников вдруг начали расплываться, слезы, не удержавшись в глазах, побежали по щекам.

— Вениамин Сергеевич, вам нехорошо? ― В голосе Маши явственно звучала обеспокоенность.

Старик вытер рукой слезы, отрицательно качнул головой. Потянулся к стопке.

— Давайте, за вас, ― предложил. ― За вас всех.

Антон первым понял. Едва Виталий наполнил стопки, поднял тост.

— За всех ваших учеников, Вениамин Сергеевич!

Старик кивнул благодарно. Он ошибся, жизнь прожита не зря.

Все ― не зря.