Странные истории

Пу Сунлин

В рассказах знаменитого китайского писателя Пу Сунлина (1640–1715), известного также под псевдонимом Ляо Чжай, решительно сметены границы между миром действительным и миром волшебной феерии. Это изысканные, по-настоящему странные истории, тончайшие и мудрые восточные сказки.

Химеры Пэн Хаогу

Лайчжоуский студент Пэн Хаогу в своем загородном доме сидел над книгами. До семейного дома было очень далеко, наступила уже, как говорится, средняя осень^[1], а вернуться к родным все не удавалось — и ему без друзей и без компании было скучно, тоскливо. Здесь, в деревне, думалось ему, не с кем поговорить. Есть, правда, некий Цю, известный здесь литератор, но в нем было что-то непонятно отвратительное, и Пэн обращался с ним небрежно.

Луна уже взошла^[2], и Пэну стало еще скучнее. Делать нечего — пришлось, как говорится, «заломить планку»^[3] и пригласить к себе Цю.

Сели пить. Пока пили, кто-то постучал в ворота. Мальчик, прислуживавший в кабинете Пэна, вышел к дверям. Оказалось, какой-то молодой ученый желает видеть хозяина. Пэн вышел из-за стола и чинно попросил гостя войти. Обменялись приветствиями, сели в кружок. Пэн спросил, где гость живет и из какого он рода.

— Я из Гуанлина, — сказал гость. — Фамилия у нас с вами, сударь, одинаковая, а величать меня Хайцю. Эта прекрасная ночь застала меня в гостинице, и мне стало как-то особенно тяжело. До меня дошли слухи о вашей высокой и тонкой образованности, и вот я являюсь к вам без всякого третьего лица!..

Пэн оглядывал говорившего. Холщовое платье^[4] на нем было чисто и опрятно. Говорил он и улыбался с непринужденной, живой текучестью. Пэну он очень полюбился.

— Вы, значит, — сказал он радостно, — мой сородич…

Вечер этот, что за вечер?

Гостя милого встречаю! —

Он велел подать вина, угощая гостя, как давнишнего приятеля. Он заметил по настроению гостя, что тот как будто сильно третирует Цю. И в самом деле, когда Цю с почтением пытался втянуться с ним в беседу, гость отвечал надменно и бесцеремонно. Пэну было стыдно и неловко за Цю. Он постарался вмешаться в их разговор и предложил начать с народных песен под общую выпивку. Поднял глаза к небу, кашлянул раз-другой и запел про фуфэнского молодца^[5]. Весело смеялись.

— Ваш покорнейший слуга, — сказал гость, — напевать не мастер, так что нечем отблагодарить, как говорится, за «Солнечную весну»^[6]. Нельзя ли кого нанять за меня?

— Как прикажете, — сказал Пэн.

— А что, у вас в Лай нет ли какой-либо известной певицы?

— Нет, не имеется, — отвечал Пэн.

Гость погрузился в молчание и так сидел довольно долго. Потом обратился к мальчику.

— Вот что, — сказал он, — я только что позвал кой-кого… Там, за воротами… Проводи-ка сюда!

Мальчик вышел и действительно увидел какую-то девицу, прохаживающуюся перед дверями дома. Мальчик поманил ее и привел к гостям. Ей было лет дважды восемь, может быть, несколько больше… Живым-живая бессмертная фея!

Пэн был совершенно ошеломлен… Усадил ее… На ней была ивово-желтая накидочка, и запах ее духов сразу же наводнил все углы.

— Ну что, — спросил ее участливо гость, — очень трудно небось было бежать за тысячу ли?

— Как же, как же, — с улыбкой сказала дева.

Пэн был весь удивление и стал было ее расспрашивать, но гость уже обратился к нему.

— Очень жаль, — сказал он, — что в ваших местах здесь нет красавиц… Я вот и позвал ее сюда с лодки, плывшей по Западному озеру!..^[7] Вот, милая, вы сейчас только что в своей лодке пели про легкомысленного молодца, — обратился он к деве. — Это очень мило! Пожалуйста, спойте нам это еще раз!

И дева запела^[8]:

Человек без страсти, чувства и любви,

Ты повел уж коня мыть на весенний прудок…

Вот уж голос твой томительно далек…

А над Цзяном свод небес так чист, высок,

И в горах так слабо светит лунный рог!

Ты тряхнул головой — нет, не вернешься ко мне,

На дворе ж поутру белым-белеет восток.

Не ропщу, не виню долгой разлуки года,

Горько лишь знать: счастья короток часок.

Где ты будешь ночевать, скажи, дружок?

Не лети, как летит ивовый в ветре пушок!

Даже если не быть знатным маркизом тебе^[9],

Никогда не ходи в дом, где ляньцюнский цветок!^[10]

Гость достал из чулка яшмовую флейту^[11] и дул в такт ее пению. Кончилась песня — остановилась флейта.

Пэн был вне себя от изумления, сидел и беспрерывно хвалил.

— От Западного озера до нас разве одна тысяча ли? И вдруг вы что-то крикнули — а приглашенная уже здесь! Уж не бессмертный ли вы волшебник?

— Ну, о бессмертном смею ли я и говорить, — ответил гость. — Просто я, знаете, смотрю на десятки тысяч ли, как на свой двор! А вот что, господа: сегодня вечером на Западном озере воздух и луна великолепны как никогда. Нельзя, право, чтоб нам туда не заглянуть! Могли ли бы вы идти за мной туда погулять?

Пэн согласился, желая внимательно присмотреться к странным причудам гостя.

— Очень буду рад, — сказал он.

— В лодке? На коне? — спросил гость.

Пэн подумал и решил, что в лодке будет интереснее.

— Хотелось бы в лодке, — ответил он.

— Здесь у вас, — сказал гость, — скричать лодку будет, пожалуй, далековато. А вот на Небесной реке^[12] — там, наверное, должен быть перевозчик!

С этими словами он помахал рукой кому-то в воздухе.

— Лодка, сюда! — крикнул он. — Эй, лодка, сюда! Мы хотим ехать на Западное озеро… За платой не постоим!..

Не прошло и мгновенья, как из пространства слетела к ним ярко расписанная ладья. Ее окружали со всех сторон пары-тучи. Все влезли в ладью и видят, что в ней стоит человек с коротким веслом в руках, а к веслу плотными рядами приткнуты длинные перья, так что оно с виду напоминает перовой веер.

Человек взмахнул веслом — и чистый ветерок загудел вокруг них, а ладья стала плавно вздыматься и уноситься в выси туч. Она плыла по направлению к югу — мчалась, как стрела.

Миг — и она уже опустилась на воду. В лодке слышно было лишь томленье-гуденье скрипок и флейт; в уши вонзались звуки поющих. Вышли, стали смотреть. Луна отпечаталась в волнах, одетых туманом, и гуляющих на озере — людная улица!

Рулевой перестал двигать веслом, предоставив теперь лодке плыть самой. Всмотрелись пристальней — и впрямь: это было Западное озеро.

Тогда гость прошел на корму, достал оттуда диковинные яства и чудесное вино и, весь в радостном возбуждении, стал перед гостями пить.

Вскоре затем к ним стала медленно подходить ладья с высоким корпусом^[13], подошла и поплыла рядом с их ладьей. Взглянули в ее окно: там сидело двое или трое каких-то людей, которые играли за столом в шахматы^[14] и раскатисто хохотали.

Гость взмахнул чаркой и сказал, подав ее деве:

— Это втяни! Милую я провожаю!

Пока дева пила, Пэн, весь в любовном томлении, ходил возле нее взад и вперед, охваченный одной лишь страшащей его мыслью, что она уйдет. Он тронул ее ногой, и дева косою волною очей послала ему взгляд, от которого Пэн взволновался страстью еще пуще прежнего. Он требовал назначить срок следующему свиданию.

— Если вы любите меня, — сказала дева, — вы только спросите и назовите имя Цзюаньнян… Не найдется меня не знающих!

Гость сейчас же взял у Пэна шелковый платок и передал его деве.

— Вот я за вас назначу срок, — сказал гость, — пусть это будет через три года!

С этими словами он поднялся с места, посадил деву к себе на ладонь и произнес:

— О фея! О фея!

И сейчас же ухватился за окно соседней ладьи и втолкнул в него деву. Отверстие окна было всего в несколько дюймов, так что дева продвигалась, распластавшись и извиваясь, как змея, но не чувствовалось, чтобы ей было узко.

И вдруг с соседней ладьи послышался голос:

— А, Цзюаньнян пробудилась!

И сейчас же лодка заработала веслами и отплыла. Затем, уже издали, было видно, как она дошла до места и остановилась. Видно было также, как люди вышли из лодки нестройной толпой и исчезли.

Настроение у плывших сразу упало, и Пэн стал говорить со своим гостем о том, что ему хотелось бы выйти на берег и вместе с ним посмотреть, как там и что.

Только что они стали это обсуждать, как ладья сама собой уже причалила. Вышли из лодки и резвым шагом стали от нее уходить.

Пэну показалось, что он прошел уже ли с чем-то, как подошел отставший гость. Он подвел к Пэну коня и дал ему держать его, а сам сейчас же опять ушел.

— Подождите, — сказал он, — я займу еще пару коней и приду опять.

Прошло порядочное время, а он все не появлялся. Прохожие стали уже редеть. Пэн взглянул на небо: косая луна уже катилась к западу, и цвет неба шел к утренней заре.

Куда пошел Цю, ему было неизвестно. Он держал коня и ходил с ним взад и вперед, не имея определенного решения: не то двигаться дальше, не то идти назад. И так, с поводьями в руках, он дошел до места, где причалила ладья, но и сама ладья, и гость уже исчезли.

Пэн подумал теперь, что в его поясном мешке^[15] совершенно пусто, и при этой мысли ему стало еще тоскливее. А небо уже сильно светлело, и при свете утра он увидел, что на коне лежит небольшой кошелек с накладным узором. Посмотрел, что в нем, и нашел там лана три-четыре. Купил себе поесть и стал терпеливо ждать.

Пэн не заметил, как дело уже подошло к полудню. Тогда он решил, что, пожалуй, лучше всего будет пока что разузнать о Цзюаньнян, а там уже потихоньку можно будет собрать сведения о Цю. Решив так, стал спрашивать, называя всем имя Цзюаньнян, но таковое было никому не известно. Настроение у него стало все хуже, безрадостнее. На следующий день он поехал дальше.

Конь был смирный, хороший. На его счастье, он не хромал и не слабел, но вернулся Пэн домой только через полмесяца.

Когда все трое сели в ладью и поднялись в воздух, мальчик, прислуживавший в кабинете Пэна, пришел в дом, где жила семья, и доложил, что барин исчез, как ангел. В семье стали плакать и причитать: думали, что он уже не вернется. И вдруг Пэн привязал коня и входит в дом… Семья была радостно поражена, столпилась вокруг него, принялась расспрашивать, и наконец-то Пэн рассказал им подробно о всей этой приключившейся с ним небывальщине.

Однако, рассказывая, он подумал, что ведь он вернулся-то в свое село и к своим колодцам один. А вдруг да семья Цю начнет дознаваться, как это так случилось! Ему стало при одной этой мысли страшно, и он запретил своим домашним что-либо распространять.

Во время рассказа Пэн упомянул о том, как у него появился конь. Публика гуртом пошла в конюшню посмотреть на коня, подарок святого чародея. Пришли — а конь вдруг куда-то исчез. Остался только Цю. Он был привязан к яслям соломенною крутенкой.

В крайнем изумлении от этого зрелища побежали к Пэну, зовя его выйти посмотреть. И Пэн увидел, что Цю стоит, опустив голову в колоду, с лицом мертвым, как пепел. Пэн задал ему вопрос, тот не ответил, и только два глаза его то открывались, то закрывались. Больше ничего…

Пэн совершенно не мог вынести этого зрелища, отвязал Цю и положил его на кровать. А Цю лежал, словно лишившись и души и дыханья. Стали вливать ему суп, вино — он понемногу уже мог глотать. Наконец среди ночи начал слегка оживать и вдруг остро захотел лезть на рундук. Пошли с ним, поддерживая и помогая: он положил там несколько кусков конского кала…

Покормили его еще, попоили — и наконец он смог говорить. Пэн подошел к кровати и стал его подробно расспрашивать.

— Как только мы сошли с ладьи, — рассказывал Цю, — этот самый человек отвел меня поговорить с ним. Мы пришли в какое-то совершенно безлюдное место, и он в шутку хлопнул меня по затылку. И вдруг я потерял сознание, почувствовал томление и свалился с ног. Полежав так ничком, через некоторое время я очнулся, оглянул себя: а я, оказывается, уже стал лошадью. Я все ясно понимал, только не мог говорить… Эта, знаете, история — большое для меня унижение, стыд и срам… В самом деле, нельзя, скажу я вам, доводить об этом до сведения моей семьи… Умоляю вас: не выдавайте меня!

Пэн обещал. Велел заложить повозку с верховым и быстро поехал провожать его домой.

С этих пор Пэн так и не мог забыть своего чувства к Цзюаньнян. И вот прошло еще три года. Воспользовавшись случаем, что муж сестры служил в Янчжоу^[16], он направился туда навестить их. В этом городе жил один человек известной семьи, некий Лян, находившийся в связях с Пэнами. Как-то раз он дал обед и пригласил Пэна с ним выпить.

За столом появилось несколько гетер-певиц… Все они подходили и почтительно представлялись гостям. Лян спросил, куда делась Цзюаньнян. Слуги доложили, что она больна. Хозяин разгневался.

— Эта девчонка, — кричал он, — зазналась, цену сама себе вздувает!.. Веревкой связать ее и сюда привести!

Пэн, услыхав имя Цзюаньнян, поразился этим и спросил, кто она такая.

— А это — веселая дама, — сказал хозяин, — певичка. Но она, скажу вам, — первая во всем Гуанлине. Теперь, изволите ли видеть, у нее завелась кое-какая известность, — так, не угодно ли, сейчас уж и зазналась, сейчас уж и неприлично себя ведет!

Пэн решил, что совпадение имени в данных обстоятельствах совершенно случайно. Тем не менее сердце екало «тук-тук», и его охватывало нетерпение: страстно захотелось хоть раз на нее взглянуть.

Вскоре пришла и Цзюаньнян. Хозяин обеда принялся ее отчитывать и журить. Пэн внимательно ее рассматривал: так и есть, она самая — та, которую он видел тогда, в середине осени.

— Она, знаете, мне давно знакома, — сказал Пэн хозяину. — Сделайте мне одолжение, простите ее великодушно!

Цзюаньнян тоже пристально посмотрела на Пэна и, по-видимому, тоже была поражена.

Лян не нашел времени во все это вникать, а просто велел всем сейчас же взяться за чарки и действовать.

— А помните ли вы еще, — спросил Пэн, — песню про беспутного молодца или уже забыли?

Цзюаньнян все больше и больше пугалась. Уставилась в Пэна глазами и только по прошествии некоторого времени стала петь известную уже Пэну песню. А он слушал этот голос — и тот так живо ему напомнил ту самую осень!

С вином покончили, и хозяин велел ей услужить гостю в спальне. Пэн схватил ее за руку и сказал:

— Неужели ж, наконец-то, сегодня происходит наше свиданье, условленное три года тому назад?

Цзюаньнян принялась рассказывать.

— Как-то давно, — говорила она, — я с некоторыми людьми плыла по Западному озеру. Не выпила я и нескольких чарок, как вдруг словно опьянела и в этом мутном состоянии кем-то была взята под руку и поставлена среди деревни. Вышел мальчик, ввел меня в дом, где за столом сидело трое гостей…

Так вы, сударь, один из них, не правда ли? Затем мы сели в ладью и прибыли на Западное озеро. Там меня через окно вернули обратно. Меня вы нежно-нежно держали за руку… А я потом все время силилась это вспомнить, но говорила себе, что это только сон. Но, между прочим, шелковый платочек явно был при мне, и я, знаете, его все время берегу, как говорится, за десятью прокладками!

Пэн рассказал ей, в свою очередь, как было дело, и оба от удивления только и делали, что вздыхали.

Цзюаньнян припала к нему всем телом на грудь и зарыдала.

— Святой чародей, — говорила она, — уже был нам милым сватом. О сударь, не смотрите на меня, как на вихревую пыль, которую можно только бросить, и не переставайте помнить о женщине, живущей в море скорбей и мук!

— Ни дня не прошло, — отвечал ей Пэн, — чтобы у меня из сердца уходило то, что было сказано и условлено тогда в ладье. Если бы ты, милочка, только пожелала, то я не пожалел бы для тебя потоком опорожнить мошну, даже коня продал бы!

На следующий день он довел об этом до сведения Ляна, занял у своего служилого родственника и за тысячу лан вымарал ее из списков гетер. Забрал с собой и приехал с ней домой. Как-то они зашли с нею в его загородный дом. Там она все еще могла узнать, где они в тот год пили.

Писавший эту странную историю скажет так:

Лошадь — и вдруг человек! Надо полагать, что и человек-то был… лошадь!

Да если б он и был настоящей лошадью, было бы, право, жаль, что он не человек!

Подумать только, что и лев, и слон, и журавль, и Пэн^[17] — все терпят от плетки и палки…^[18] Можно ли сказать, что божественный человек не обошелся с ним еще милостиво и любовно?

Назначить срок в три года… Тоже своеобразная, как говорят, «переправа через море страданий»!^[19]

Примечания

1

Средняя осень. — Каждое из четырех времен года китайцы делят еще на стадии: сильную, среднюю, последнюю. «Средняя осень» приходится на восьмой месяц лунного календаря. Это — особенно 15-го числа — праздник луны, семейный и торжественный.

2

Луна уже взошла. — Очевидно, полная луна 15-го числа.

3

…«заломить планку» — метафора для понятия «писать письмо», основанная на том, что древним материалом для письма китайцам служил бамбук, расщепленный на планочки.

4

Холщовое платье. — Скорее метафора, чем выражение, конкретно передающее существо дела. «Холщовым платьем» называется в литературе скромный наряд китайского ученого — по-видимому, для антитезы с его прихотливым и богатым внутренним содержанием.

5

…запел про фуфэнского молодца — из произведений великого поэта VIII в. Ли Во.

6

«Солнечная весна» — одна из песен, которые, по свидетельству древнего поэта Сун Юя, своею изысканностью были доступны лишь ограниченному кругу людей. Следовательно, перед нами — выражение вежливости: «тонкая», «достойная» песнь; выражение это употреблено здесь с явной иронией, принимая во внимание предыдущую речь о «народных» (деревенских) песнях.

7

Западное озеро (Сиху) — знаменитое своей красотой, как природной, так и приумноженной многовековыми стараниями поэтов, находится у города Ханчжоу, в провинции Чжэцзян. Если провести от Лайчжоу, где сидят собеседники, о которых здесь речь, простую прямую линию (через моря, озера, реки, болота, горы) к Западному озеру, то и тогда в ней будет не менее 750 километров, что даст не тысячу ли, как говорит Хайцю, а около полутора.

8

И дева запела. — Перевод следующих далее в тексте строк, ввиду того что это песня с неустойчивым ритмом, а главное — с одною текущей рифмой, сделан более в сторону приблизительной музыкальной передачи, нежели абсолютной точности.

9

Даже если не быть знатным маркизом тебе — ради чего только и имели бы смысл долгие отлучки из дому. Выражение это взято из поэзии и ее гиперболического языка, коренящегося в древних текстах.

10

Линьцюн — место, где поэт Сыма Сянжу (II в. до н. э.) встретился с Чжо Вэньцзюнь, бросившей все и побежавшей делить с ним его скромную судьбу: она провидела в нем будущего великого человека.

11

…достал из чулка яшмовую флейту. — Китайский чулок сшит из белого холста и скорее напоминает нам высокий сапог с голенищем. Очевидно, у гостя был чулок монашеского типа, не запрятываемый в штанину и не перевязываемый у щиколотки.

12

…на Небесной реке — то есть на Млечном Пути.

13

…ладья с высоким корпусом. — Эти лодки-дома убираются к вечеру с большою пышностью и плывут по местам, прославленным своею красотой, давая возможность пирующим наслаждаться всем, чем только можно.

14

…играли… в шахматы. — Китайские шахматы бывают двух родов: «слоновые», приблизительно напоминающие наши, и «облавные» — с большим количеством фигур и с малосхожими движениями. Последний тип шахмат считается особо замысловатым, и на каждую партию затрачивается бесконечное число часов.

15

…в его поясном мешке. — В поясе, поддерживающем штаны, был карман для громоздких китайских денег и для кусков серебра.

16

…служил в Янчжоу — недалеко от места событий, происходивших семь лет тому назад на юге Китая.

17

…пэн — баснословных размеров птица из китайских притчей поэта-философа Чжуан-цзы.

18

…терпят от плетки и палки — то есть подчиняются воле святых подвижников.

19

…«переправа через море страданий» — буддийское выражение идеи спасения, напоминающее христианский образ «житейского моря» и «тихого пристанища».