Великий Блокпост. Антология донбасской поэзии 2014–2022 гг.

Поэтическая антология, 2023

Антология донбасской поэзии «Великий Блокпост» – уникальное явление современной литературы. Сборник собрал под одной обложкой лучшие стихи поэтов Донбасса, созданные в драматический период с 2014 по 2022 год, став, по сути, ярчайшим, искренним и очень эмоциональным отражением хронологии героической борьбы Донбасса за право решать свою судьбу. В антологию вошли произведения поэтов общероссийской величины и стихи, рождённые в окопах одетыми в камуфляж поэтами-воинами. Не все авторы дожили до появления этой книги, но их искренние строки нашли заслуженное место на её страницах. Нет сомнений, что эта книга станет поистине монументальным памятником не только русской, но и мировой военной поэзии, с которым будущие поколения станут сверять свои идеалы и надежды. Сорок пять русских поэтов, каждый из которых добавил свой голос к звучанию новой поэтической эпохи! Сорок пять русских поэтов, приближающих Победу!

2014 год

Мария Панчехина

«Каждый апрель на границе земли и неба…»

Каждый апрель на границе земли и неба

повисает, едва лишь касаясь нёба,

уверенное и лёгкое, уверенное и вёрткое

слово твоё: «Поехали».

И ты летишь, летишь, превращаясь в дым,

невесом, невредим и непобедим.

Ты стоишь на орбите совсем один,

абсолютнее всех величин.

И «Восток» твой — «Восток-1».

Это есть пустота, обретение меры и веры,

в то, что жизнь — преодоление тела,

покорение времени и пространства.

Здравствуй, Юрий Гагарин, здравствуй.

Кем ты был, воспаривший святой Георгий,

рассказали комсорги, профорги.

Я пишу тебе из другой эпохи —

у нас принято лайкать и кликать.

Гагарин, космос — когда от улыбки

в апреле на землю приходит весна.

«От Одессы остался только звук О…»

От Одессы остался только звук О.

И не понять, иврит ли это или идиш.

О — это когда на крышу выйдешь,

но даже еврейский бог не спасёт.

И тело твоё чернее Чёрного моря,

и мама твоя уже не откроет окно,

чтобы крикнуть: «Пожар!», «Поджог!»

О, абсолютное О. Бесконечное, как огонь,

отзвук двух мировых войн.

И если ещё есть голос, то не молчи,

там горят скрипачи, инженеры, зубные врачи.

А Одесса ответит тебе гудком,

сиротливой сиреной, в которой услышишь О.

Шма, Исраэль. Я иду в Твой дом.

Накрывай меня с головой не огнём, — водой.

Учительница математики

Кто не знает эту цыпу?

Нецелованную тётю Цилю,

тётю Цифру из соседнего подъезда?..

Она всем давала под проценты

и подписывалась именем

«Лиля» или «Оля».

Ей было всего двадцать,

когда перестала смеяться,

когда пришли,

приложили линейку и сказали,

что она — еврейка.

Спи спокойно,

береги своё белое личико,

Циля в цементе,

Циля в кирпичике.

Плечико к плечику окровавленному —

дочка Давидова, колено Израилево.

Дмитрий Мурзин

«Принесли на Авеля похоронку…»

Принесли на Авеля похоронку.

Тишина стоит, что ни звук — то всхлип,

тишина стоит, только треск в колонках.

И не в курсе Каин, во что он влип…

…

Если б Ева сама не рвала где тонко,

то Адам, как трепетный сомелье,

пригубил бы яблочную самогонку,

настоявшуюся на змее.

Анна Долгарева

«А ты что такой умный…»

А ты что такой умный,

как будто бы знаешь точно,

стоит ли умирать,

стоит оно того?

Слушай, не надо лозунгов,

и так-то тошно.

Я-то?

Да я об этом совсем ничего.

Нет, я не знаю.

И ты не знаешь.

Разве о том, что ордена удостоят.

Может, в газете ещё пропишут и пустят слухи.

А если хочешь знать,

стоит ли,

стоит? —

то вот, спроси у Андрюхи.

А Андрюха ходит по яблоневому саду,

на ветру струится ковыль.

А Андрюха смеётся, ему ничего не надо,

на лице у него пыль,

голова у него в цвету, в цветах.

голова у него в кустах.

И роса на яблоках, и в каплях солнце,

у заката лицо огнево.

А Андрюха оборачивается и смеётся:

ничего не знаю, мол, ничего.

может, и хотел бы что-то ответить,

но становится темнота,

налетает, уносит его ветер

за чёрные леса, за далёкие города,

и ничего он не скажет тебе

никогда.

…и исчезают яблони, и становится тишина,

и только горит костёр,

а ты иди, раздвигая мрак, ничего не знай,

до далёких морей, до высоких гор.

Там, у дороги, в лесополосе,

упадёшь, уставившись в темноту.

И когда-нибудь будет радость, и солнце в росе,

и яблони во цвету.

Владислав Русанов

Вальс обречённых

Нас не язвите словами облыжными,

жарко ли, холодно? По обстоятельствам…

Кто-то повышенные обязательства

взял и несёт, а мы всё-таки выживем.

Мальчики с улиц и девочки книжные…

Осень кружится в кварталах расстрелянных.

Знают лишь ангелы срок, нам отмеренный,

только молчат, а мы всё-таки выживем.

Не голосите, холёно-престижные,

будто мы сами во всём виноватые.

На небе облако белою ватою

мчит в никуда, а мы всё-таки выживем.

Не разобраться, что лучше, что ближе нам?

«Шашки подвысь, и в намёт, благородие!»

Нам смерть на Родине, вам же — без Родины.

Вот как-то так… А мы всё-таки выживем!

Александр Сигида (старший)

(Потом)

этой весной соловьи не пели,

зато научились высвистывать пули,

они выбирали высокие цели,

но промахнулись и обманули.

а мирные птахи летели мимо

и представляли собой мишени,

садились плотно шальные мины,

рвались в районе «большой кишени».

Елена Заславская

Чёрный хлеб

Долго не было беды. Долго.

Долго не было войны. Долго.

Успели дети подрасти.

Успели внуки подрасти.

А правнуки пока что не успели.

И сын сказал: «Я ухожу. Прости».

И внук сказал: «Я тоже. Отпусти».

И правнуки заметно повзрослели.

И снова кровь горячая лилась.

И Родина кроилась и рвалась.

И брат на брата шёл, а друг на друга.

И стало чёрным молоко в сосцах.

И стала чёрной кровь в людских сердцах,

как антрацит, наш краснодонский уголь.

Последний пласт. Из недоступных недр.

Наверх. Из самой преисподней.

История желает перемен

и крутит, крутит, крутит чёрный жёрнов.

Мы стали чёрным хлебом на войне,

а были… были золотые зерна.

Эти русские

Эти русские мальчики не меняются:

война, революция, русская рулетка,

умереть, пока не успел состариться,

В XIX, XX, XXI веке.

Эти русские девочки не меняются:

жена декабриста, сестра милосердия,

любить и спасать, пока сердце

в груди трепыхается

В XIX, XX, XXI веке.

Ты же мой русский мальчик:

война, ополчение, умереть за Отечество…

Ничего не меняется,

ничего не меняется,

бесы скачут,

ангелы ждут на пороге вечности.

Я твоя русская девочка:

красный крест, белый бинт, чистый спирт…

В мясорубке расчеловечивания

будет щит тебе

из моих молитв.

А весна наступает. Цветущие яблони

поют о жизни, презревшей тлен,

так, будто тоже они православные,

русские и после молитвы встают с колен.

Границы

Нас разделяют границы.

Линия фронта. Линия жизни.

Мы будем друг другу сниться,

это всё, что осталось нам ныне.

Я ничего не забыла…

Но снова — в который раз —

обрывается связь мобильная,

остаётся сердечная связь.

Ни прощения, ни отмщения,

только боль распинает грудь,

не осталось путей сообщения,

только Млечный Путь.

И по звёздам, что в небе светятся,

через взорванные мосты

я лечу к тебе, чтобы встретиться

у взятой тобой высоты.

Людмила Гонтарева

Молитва

Услышь нас, Господи, мы — живы,

пошли на землю свой конвой

гуманитарный. Тянет жилы

сирены вой и ветра вой…

Поверь нам, Господи, мы — люди.

В братоубийственной войне

за всех солдат молиться будем,

на той и этой стороне.

Прости нас, Господи, мы серы

и сиры в глупости своей.

В родной земле греша без меры,

мы просим процветанья ей…

Спаси нас, Господи, мы слабы:

от миномётного огня,

стрельбы и ненасытных «градов»,

мы сами не спасём себя…

……………………………

Спасибо, Господи, мы живы…

Мария Ватутина

Одессе

Отойди на шаг. На два.

В красный угол.

Видишь, это не дрова.

Это уголь.

Это — недра. Это с шахт

тянет дымом.

Боже, выходи на шлях,

помоги нам.

Всё теплей, ещё теплей,

жарко, меркло.

Не подбрасывай углей

в это пекло.

По углам их разведи,

по майданам:

и с напалмом из груди,

и с метаном.

Кто заломится в бреду

над сыночком?

Кто поделится в аду

уголёчком?

Ищет третьей мировой

семя жлобье.

Этот уголь — образ Твой

и подобье.

О. Дмитрий Трибушный

«Над городом гуманитарный снег…»

Над городом гуманитарный снег.

Патрульный ветер в подворотнях свищет.

Убежище — читает человек

на школе, превращённой в пепелище.

У всякой твари есть своя нора.

Сын человечий может жить в воронке.

Артиллеристы с самого утра

друг другу посылают похоронки.

Ещё один обстрел — и Новый год.

Украсим ёлку льдом и стекловатой.

И Дед Мороз, наверное, придёт

на праздничные игры с автоматом.

«Тише, тише — ты на самой крыше…»

Тише, тише — ты на самой крыше.

Конец ознакомительного фрагмента.