Соловейка. Как ты стала (не) моей

Полина Рош (2024)

Князь Остромысл порочно влюблён в свою юную воспитанницу Соловейку. И он уничтожит любого, кто встанет у него на пути. Его старший сын тоже влюблён в Соловейку. Как выйти из этого треугольника? Убить наследника? Или позволить бандитам разграбить княжество, чтобы отвлечь князя? И что же делать, если из-за их диких решений беда случилась с Соловейкой? Теперь отцу и сыну придётся объединиться, чтобы спасти её, или бросить на растерзание бандитам, чтобы не потерять самих себя. Чувственная драма о запретной любви в славянском антураже.

Глава 3

Аяру было тринадцать зим, когда отец впервые взял его с собой в поход. Степняки напали на соседское княжество, желая проложить себе дорогу прямиком к Остромыслову терему в Ольхове. Тогда князь собрал свою дружину и решил погнать их назад. Но когда они пришли, оказалось, сосед со степняками слились, как подколодники, решили предательством заманить князя в ловушку. Верная дружина всегда была рядом, Остромысла не оставила. Они пожгли стоянку степняков вместе с теремом лиходейного соседа. Отец приказал добить всё подлое семя, разбежавшееся по светёлкам.

Забор тогда уже горел, едкий дым забивал нос, и против воли заставлял течь слёзы. Аяр отбился от дядьки-воеводы, заскочил в черную, закопченную кухню. Здесь всё уже порушили, горшки побили, княжич ступал по черепкам, выставив перед собой меч, как вдруг что-то зашуршало и закашляло. Сквозь стелящийся дым и слезящиеся глаза трудно было что-то разглядеть, Аяр испуганно развернулся и врезался лезвием плашмя в домового. Черный, лохматый, он выскочил из-за печки и потянул за собой такого же чумазого, но поменьше. Маленький не смог убежать, закашлялся, свалился и разревелся. Первый бросился к нему, потянул за руки, за ноги, за косы, и Аяр понял, что это две девчонки. Перемазанные сажей и слезами, но в богатых, расшитых рубашонках. Верно, в печи их спрятали. Они ревели, как два телёнка, и смотрели на него такими же телячьими глазами. Княжичу нужно было развернуть меч и остриём оборвать вой сначала одной, потом другой, но он замер и не мог двинуться.

А меж тем двор горел великим, в самое небо, огнём. Крыша на той стороне здания скрипела и стонала. Зажав лицо локтём, чтобы не дышать, Аяр огляделся: надо было что-то решать. Прямо сейчас! Пол нагрелся так, что даже через сапоги дышал жаром, чужие девчонки у печки теперь всё больше надрывно кашляли. Меч в руке княжича задрожал. Он с лязгом отправил его в ножны, а потом схватил девок за шиворот и поволок прочь. Кухонный угол терема занялся огнём, дверь подёрнулась чёрным, Аяр саданул в неё ногой и оказался во дворе. Там уж дядька-воевода Ульв налетел на него. От страха, что потерял княжича в суете, начал браниться, толкнул в плечи за забор, сказал уходить немедля. Аяр потянул за собой и девчонок, но воевода его остановил.

– — Это ты кого притащил, княжич? Не князевых ли девок?!

Аяр дёрнул плечом, сердито посмотрев на дядьку. Он понимал, что ослушался батюшку, да и сам смалодушничал. Но что ж теперь делать, не бросать же их по одной в огонь? В этот момент рухнула крыша, разбросав кучу искр. Ульв, прикрывшись рукой от волны жара, хмуро посмотрел на разыгравшийся пожар, а потом на девчонок. Ничего более он не стал говорить, прогнал княжича от двора к реке. Аяр подхватил мелкую девку на спину, как таскал самого младшего брата, старшую потянул за руку и побежал под горку от огня и дыма так быстро, как мог.

Девчонка цеплялась за его ладонь, бежала следом, но не удержалась. Споткнулась и скатилась кувырком в дикий шиповник. Когда княжич её из кустов достал, она вся была поцарапанная, а красные ягоды застряли в рыжих волосах, как капли крови. Реветь она перестала, только носом шмыгала и хватала чистый, без дыма, воздух.

– — Аяр? — прогремел сверху князь-батюшка Остромысл.

Девчонка с шиповником в волосах снова залезла в кусты, младшая так и сидела на траве, несмышлёная настолько, что не боялась грозного княжеского меча. Аяр сглотнул страх и смело поднял взгляд на отца. Он был весь черный, дымный, с черными глазами, черной густой бородой и кустистыми бровями, смотрел сверху, как туча с неба. Казалось, вокруг него темнело, как перед грозой.

– — Тебе что велено было?

– — Это же просто девчата, та лохматая совсем как Горд… они бы сгорели, отец.

– — Поэтому прежде этого ты должен был их убить.

Аяр вдохнул и не смог выдохнуть, в упор смотря на отца. Он точно знал, что не хотел, чтобы девочки сгорели. Но что делать, если князь сам попытается их зарубить? Тот сердито смотрел на них, на сына, на рассеянную по всему двору дружину.

– — И что же ты планируешь делать?

Княжич не ожидал такого вопроса и удивлённо посмотрел на отца. Он? Что планирует делать он? Он не подумал, он вообще ни о чём не думал, кроме того, что не хотел убивать. Растерянно оглядевшись, княжич так и не смог ничего придумать. Куда же их еще девать…

– — С собой на наш двор возьмём?.. — неуверенно спросил он.

– — Думаешь, их лучше нашим свиньям скормить?

Аяр вздрогнул и возмущенно, громко крикнул: «Нет!». Отцовский двор представлялся княжичу богатым и большим, там можно было бы приютить двух маленьких девочек. Пусть гусей пасут, да с куриц дань берут.

– — Ну раз из отцовских указов вырос, будешь теперь сам и за смерть отвечать и за жизнь. Считай, что ты за свой стол садишь, от своего куска ломти отрываешь.

Отец развернулся и оставил Аяра на поляне с двумя маленькими девочками. Тому снова пришлось тащить упирающуюся девчонку из зарослей. Колючие ветки царапали его руки и щеки, такие же царапины оставались на носу лохматой девчонки, но княжич всё равно её вытащил, посадил рядом с сестрой. Теперь они с ним будут.

В своём тереме отец всем дворовым запретил касаться чужих детей, всё возложив на старшего сына. Аяр отвёл им крохотную каморку при кухне, там всегда было тепло, и какая-нибудь кухонная баба нет-нет да оставляла что-нибудь съестное, хотя чаще княжич и впрямь делил свой хлеб на троих. Девочек он отмыл и переодел в прохудившиеся, кое-как заштопанные свои рубахи. Старшая Соловейка, маленькая, плотненькая, рыжая и конопатая девчонка с тёмными бровями и ресницами и впрямь была похожа на юркую птицу. Она оказалась чуть старше братца Горда — для неё минула восьмая весна. Младшая — худая и тонконогая Журавелька, темноволосая, беленькая, как сметана, осталась сиротой всего на шестую осень.

Обе они много плакали, ползали на заднем дворе, путаясь под ногами и совсем не хотели слушать княжича, бегали по двору, когда отец их мог увидеть и осерчать. Иной раз Аяр в отчаянии думал: ну что, поколотить их что ли? И единственной, кто мог дать совет, как быть и не побоялся разгневать князя Остромысла, была матушка.

В те дни она уже отяжелела, не могла ходить на заснеженный двор, а всё больше лежала горнице. Там она подозвала старшего сына рукой к ложу, он поклонился, упёрся лбом в материнскую ладонь.

– — Не печалься, мой славный княжич, мой Аярушка. Сердце у тебя доброе, ласковое. Оно тебя будет вести, не бойся его, слушай…

После того разговора он грустный, но успокоенный, спускался из материной светёлки вниз и услышал из кухни девчачьи голоса. Там старшая сестрица схватила младшую, как котёнка, и уселась сверху: «Разве тут нам хуже? Разве тут нас обижают, как у батюшки? Нас больше никто не обижает. Да и куда ж бежать-то, дура ты, Журавелька!».

Через две ночи княгиня-матушка, еле-еле разродившись четвёртым сыном, умерла. Потом тётки говорили, что вся банька с родильным ложем была залита водой и кровью, будто безумный, могучий поток хлынул, принеся младенца и забрав его мать.

Зима тогда наступила ранняя и лютая, терем замело снегом по самые окна. Князь ходил смурной, на сыновей у него глаза не смотрели. Все тогда притихли, только беспокойный младенец кричал и днём, и ночью на руках нянек и кормилицы. Как-то раз ночная нянюшка задремала, не заметив, как огонь свечи облизал крылья сухой, берестяной птицы-игрушки. Она за один сонный нянькин вздох вспыхнула. Журавелька, бродившая по двору в ночной тишине, увидела в окне прыгающие сполохи, и сразу же узнала их. Заголосила от страха, всех переполошила.

Потом Остромысл долго гнал палкой нерадивую няньку босой до самой Ольхи, пока дружинники тушили княжеские палаты. О младенце вспомнили лишь к утру. Куда он подевался из пылающей комнаты, которую таки успели потушить? Где он теперь был? Остальные няньки, боясь голоса подать и головы поднять на взбешенного князя, молча, как мыши, рыскали по терему. Как на зло, Хлына было не слышно, и все боялись, что он угорел в том пожаре. Нашел его Аяр, ввалившись в крошечную коморку пригретых сирот. Соловейка через тряпицу дала младенцу пососать вымоченного в молоке хлеба — так делала их дворовая девка, понёсшая от её отца. Двухмесячный Хлын кряхтел, но упорно сосал и наконец не орал.

С тех пор Соловейка и Журавелька получали свой кусок хлеба не тайком за печкой. Остромысл сам выдал им по ложке и отвёл место среди кухонной челяди. Соловейку приставили к Хлыну глазастой и поворотливой наседкой. Первые шаги младший княжич сделал, держась за её палец, а побежал — оторвавшись от подола её рубахи за яркой лентой в руках Аяра.

Совсем скоро младшие братья тоже привыкли к чужим девочкам и игр своих без них не представляли. Соловейка стала весёлая, смешливая, улыбалась так, что на щечке её появлялась ямочка. Задумчивая Журавелька долгими вечерами гуляла с подросшим Хлыном по лугу за княжеским теремом, рассказывая про травы. Какую можно сорвать и съесть, а какую ни за что нельзя трогать.

Тогда Аяр впервые назвал чужих сирот сёстрами. Тогда же он убедили отца поселить их в княжеских светёлках и очень удивился тому, что Корьян вместе с ним батюшку об этом просил. Отец, не нарушивший слова быть к их судьбе безучастным, согласился, взяв с сыновей крепкое обещание, что девицы их будут слушаться и раздора не принесут. Так и росли.

Каждое лето кто-то из выросших в молодых мужей братьев ходил с отцом в походы на беспокойных степняков. Однажды Аяр вернулся, а Соловейка выросла из короткой рубахи. На неё надели длинную, новую расшитую, подпоясали красным шнурком с кистями, в косу вплели цветные ленты, спускающиеся от веночка с красными, спелыми ягодами лесной земляники. С тех пор Аяр с замиранием в груди возвращался, мечтая поймать сестрицу в объятия и смотреть на неё. Смотреть-смотреть-смотреть на Соловейку, глаз не отводя.

Он и тогда, после отцова поучения, хотел на неё смотреть. Но она рыдала ему в колени, не поднимая головы. Аяр только и мог думать: не сильно ли ей досталось? Взгляд сам собой скользнул по девичей спине и ниже, но ни крови, ни прорехи на её рубахе не было. До боли в плечах захотелось погладить её, проследить пальцами мокрые рыжие пряди, но было страшно, что рука дрогнет, и тогда Соловейка всё поймёт. Пусть лучше она будет просто рядом.