Волны идут

Полина Полежаева, 2022

Глеб Марков – молодой и амбициозный скульптор. Но ему не повезло жить в мире правил, в котором искусство – ненадежная и даже опасная деталь. Королевская Академия Художеств разрушена, как и его карьера. Но долго пребывать в мире, который его отверг, ему не пришлось – в один из дней он просыпается на неизвестном острове, не понимая, как это произошло. Здесь его встречают старики – провидцы, сумасшедшие, говорящие только правду, отвергнутые миром мечтатели. А еще одичалые дети, которых взрослые боятся хуже неких Волн. Мир стремится к порядку, но Волны несут в него хаос. Они изменяют все, чего касаются, делают любое событие возможным. Глебу кажется, что на острове ему грозит опасность, тем более Волны не отпускают его просто так. Ему предстоит сделать сложный выбор между привычным адом и пугающим, неизведанным раем. Комментарий Редакции: Приключенческое фэнтези, в основе которого социальная дилемма – положительные и отрицательные стороны хаоса и порядка. Можно ли сделать между ними выбор?

Глава 5

Энтропия

За Глебом закрылась дверь, и он оказался в полутемном зале. Ветер почти стих, оставленный снаружи биться в ставни, потихоньку просачиваться в церковь холодным сквозняком и стелиться гулом поверх тихих голосов. Тьма клубилась под сводами высокого потолка, заползала под скамейки и жалась к стенам, а центр зала мерцал сотнями огней. Совсем крохотные язычки свечей метались от малейшего движения, а разномастные фонари кутались в ореол теплого сияния. Огонь отбрасывал глубокие тени на лица людей, собравшихся в этом островке света. Кто-то из них расположился на скамейках, кто-то на ящиках, а кто и просто на полу. Когда Глеб появился в зале, никто не двинулся с места.

Старуха опустила на дверь тяжелый засов, потом поймала недоуменный взгляд Глеба и тихо объяснила:

— Мы пришли последними. Больше некого ждать.

С этими словами она поманила его костлявой рукой и прошаркала вглубь церкви. Тот, будто по привычке, последовал за ней. Они ступали то в один, то в другой островок света, осторожно пробираясь среди людей. Вид собравшихся, их сгорбленные фигуры, будто брошенные на скамейки и ящики, напоминал Глебу сюжет новостей о беженцах или тех, кто прячется по подвалам от бомбежек в какой-нибудь из тех стран, где война, кажется, не заканчивается никогда.

И тут в углу зала он увидел Лору в окружении то печальных, то взбудораженных, то совершенно равнодушных лиц своих подопечных. Она не видела его приближения, и несколько мгновений Глеб наблюдал за ее плавными жестами и медленными движениями губ. Атласная юбка переливалась в свете огней, словно на самом деле была стальной. Получался эдакий святой рыцарь-служитель церкви, оберегающий свою паству.

— Мария, это вы! — вдруг воскликнула Лора, едва завидев старуху. Голос ее сразу изменился, стал куда резче. — Мы уже заволновались! Времени, похоже, совсем немного осталось.

Лора взглянула на Глеба и улыбнулась, будто ждала и точно знала, что он вернется.

— Ну, не очень-то и заволновались! Наша старушка и сама не пропадет, и побрякушки свои не забудет, — раздался голос со странным южным акцентом. Только сейчас Глеб заметил коляску, пристроившуюся в тени за людьми из приюта, и самого Франческо. Тот, видимо, давно за ними наблюдал и таращил на Глеба белесые глаза.

— Ты просто старый болван, если считаешь это побрякушками! — Мария вдруг перешла на очень недурной английский. — И сама не пропала, и товарища Макова привела.

Глеб пожал плечами — сейчас он мог называться как угодно, и собственное имя заботило его меньше всего. Он вдруг понял, что едва держится на ногах.

— Можно я…? — спросил он, указывая на место рядом с Франческо, и почти что рухнул на ящики. На его лоб опустились ледяные пальцы, отчего по шее пробежали мурашки, а во рту появился отвратительный привкус мокрого железа. Тело била мелкая дрожь.

— Надо позвать Эрика, — Лора, наконец, отняла свою холодную, как сама смерть руку, а голос ее донесся до Глеба уже через сонную пелену.

— Не надо, я в порядке, просто немного устал, — пробормотал Глеб, удивляясь, как всего минуту назад умудрялся стоять на ногах.

— Настырный юноша, — скрипнула старуха. — Такая гордость и сводит людей в могилу.

Тот не пытался возразить. Лица и свет поплыли перед его глазами, сливаясь в одно грязное пятно.

Слабые удары по щекам привели его в чувства настолько болезненные, что от них хотелось поскорее провалиться обратно в небытие. Прямо перед его глазами кружила довольно ухоженная борода и задумчиво поджимала тонкие губы.

— Нервное и физическое истощение. Переохлаждение. Множественные ссадины, серьезных травм нет. Температура… Да. Что ж… Компресс, давать как можно больше воды. Ну, и, разумеется, покой, — бормотала борода, оказавшаяся довольно смышленой. Картина становилась все четче и вот к ней прибавилось немолодое лицо, смотревшее на Глеба из-за очков в тонкой золотой оправе.

— И пусть поест немного, если сможет. Через пару дней поставим его на ноги, — мужчина поймал его взгляд, улыбнулся и осторожно потрепал по плечу. — Отдыхайте, друг мой. Теперь вы в безопасности.

— Премного… благодарен… — выдавил Глеб, стараясь скрыть негодование из-за столь беспардонного пробуждения.

Как только обладатель бороды удалился, сверкая очками в свете фонарей, на коленях у Глеба вдруг появились бутылка воды, кусок белого хлеба, неизменная россыпь инжира и небольшой пластиковый контейнер, в котором оказалось нечто наподобие тушеного мяса. Оно почему-то отдавало корицей. Теперь Мария, со всей точностью выполняя указания доктора, пыталась заставить его поесть. Но стоило только Глебу подумать об инжире или почувствовать запах мяса, как организм яростно намекнул ему, что такой эксперимент может плохо закончиться. К огорчению старухи, пришлось ограничиться хлебом и водой, но и этого оказалось достаточно: вскоре Глеб с облегчением почувствовал, как болезненный комок где-то под ребрами ослабляет свою хватку. Он снова проваливался в беспокойный сон, а спутанное сознание все крутило перед ним картины, как маленький мальчик укладывался спать под завывание ветра, летящего с Ла-Манша.

Много раз Глеб приходил в себя. Воздух над ним светился от огней, и тьма терялась в дымке, сбившись под высоким потолком. Вопросы и мысли вспыхивали было в его голове, но тут же таяли в потрескивании свечей. Несколько раз перед его глазами оказывалась Лора, осторожно менявшая холодный компресс, а порой на ее месте появлялась Мария и тихо напевала хорошо знакомые с детства колыбельные. Один раз Глеб проснулся от голосов. Он повернулся под неизвестно откуда взявшимся колючим пледом и увидел обитателей приюта, сбившихся вокруг Лоры в плотный кружок.

— Расскажи, что ты видела? — спрашивала она, сжимая в ладонях бледную руку незнакомой женщины.

— Это лестница, — шептала та в ответ. — Между этажами мы, копошимся, муравьи. Вниз и вверх ступени — будьте осторожны.

Лора со всей серьезностью всматривалась в лицо женщины:

— А что это за ступени, Селина?

— Как на любой лестнице! С одной стороны — выше, с другой — ниже. Но тут важно не упасть! Понимаешь? Не заметишь, и лепешка!

— Что-то мне это не нравится, — тихо подытожил Франческо.

Женщина, говорившая с Лорой, вдруг обернулась, и на лицо ее упал оранжевый керосиновый свет фонаря. На секунду Глебу показалось, что глаза ее, затянутые белой пеленой, невидящим взглядом уперлись в пустоту. Он повернулся на другой бок и сильнее закутался в плед.

Глеб проснулся от звуков, заполнивших церковь. Страшный гул смешался со стонами и плачем, стены словно сотрясались от урагана, бушевавшего снаружи. Плед, мокрый от пота, прилип к телу холодной тряпкой. Глеб поднялся на локтях, обуреваемый одним желанием — уползти, спрятаться, забиться хоть в какую-нибудь щель, только бы не слышать этого дикого рева. Плечо его сжала скрюченная тонкая рука.

— Не бойся, — глаза Марии, окруженные орнаментом морщин, были полны ласки и грусти. — Волны пришли. Но здесь нам ничего не угрожает.

Глеб кивнул, ни на секунду не усомнившись в правдивости услышанного. Из-за болезни, звуков родной речи или страха — неизвестно почему, но он ей верил:

— А стены выдержат?

— Всегда выдерживали. И сейчас не подведут.

— А вот это мы еще посмотрим! Я неоднократно поднимал вопрос о том, не пора ли менять крышу… — пробормотал Франческо и тут же получил пинок от Марии.

— Помолчи, старый брюзга, нашел время…

Как ни странно, Глеб почувствовал, что ему стало намного лучше. Он сел и осмотрелся: большинство людей так и оставались на своих местах, притихшие и напряженные, а вот подопечные Лоры все как один вышли из себя. Одни плакали, уткнувшись ей в плечи, другие жались к стенам, третьи пытались спрятаться за спинами друг у друга. Некоторые же, в том числе и бледная женщина, подняв глаза к потолку, бубнили свои странные и бессмысленные речи.

И тут Глеб почувствовал толчок. От второго с потолка посыпались тонкие лоскуты штукатурки. От третьего затрещали и с леденящим звоном обрушились на пол стекла лопнувших окон. Теперь кричали почти все. По полу покатились потухшие свечи, а вслед за ними полетел и вспыхнул один из керосиновых фонарей.

— Тушите, тушите! — среди всколыхнувшихся языков пламени мелькнули золотые очки и борода, хозяин которых скинул с плеч прекрасный серый пиджак и пытался сбить им огонь. У Глеба снова закружилась голова, к горлу подступила тошнота, и он лишился чувств.

Вокруг него сновали люди, шум голосов эхом отдавался под потолком, но теперь в них не слышалось ни страха, ни тревоги. Об пол грохотали крышки ящиков, а под ногами изредка похрустывали остатки битых стекол: их уже аккуратно смели по углам. Глеб скинул жаркий плед и осторожно сел. Чувствовал он себя отдохнувшим и здоровым. В воздухе еще стоял затхлый привкус гари, но тонкие, и от этого еще более яркие лучи света теперь прорывались через щели ставней. Похоже, шторм закончился.

— О, мистер Марков, — пробираясь между ящиками и занятыми чем-то людьми, к нему шел доктор. Лишившись пиджака, он остался в когда-то белой, а теперь изрядно закопченной рубашке, застегнутой на все пуговицы. — Неплохо выглядите, а как самочувствие?

Он опустился рядом и окинул Глеба взглядом опытного врача.

— Кажется, все в порядке, спасибо, — ответил тот и протянул руку. — Мистер?

— Левенштейн, — ладонь доктора оказалась грубой, как камень, — Эрик Левенштейн. А о вас я уже все знаю, вы же в каком-то смысле мой пациент.

— В каком-то смысле, — кивнул Глеб, стараясь различить среди снующих людей знакомые лица. — Вы не могли бы объяснить, что вообще происходит?

— Все закончилось, друг мой, — Эрик поднялся. — Шторм улегся, мы пока стараемся навести здесь хоть какое-то подобие порядка. А вот там собирается группа, которая первой отправится наружу.

— Наружу?

— Да, спросите у них сами. Если хотите, тоже собирайтесь. Можете считать, что я вас выписываю.

Глеб кивнул, поднялся на ноги и невольно охнул от того, с каким нежеланием его онемевшие мышцы пришли в движение.

— Вам надо размяться, — хмыкнул Эрик. — После четырех дней на ящиках, должно быть, нелегко разогнуть конечности.

— Я был здесь четыре дня?! — опешил Глеб. Бессчетные пробуждения и провалы в беспамятство сейчас казались ему целой вечностью, но четыре дня…

— Да, сколько и длился шторм. Сейчас, — доктор изящным движением встряхнул наручные часы, — семь тридцать утра пятого дня. Не вздумайте больше так мучать свой организм, иначе в следующий раз все может обойтись не так легко, — Эрик кивнул и двинулся дальше по своим врачебным делам.

Через несколько шагов к Глебу вернулось привычное ощущение земли под ногами, и он без промедлений направился туда, где, по словам доктора, готовились к вылазке наружу.

— Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря, — вдруг различил он монотонный скрипучий голос.

В кругу человек из десяти сидел Франческо с толстой книгой на коленях. Подняв глаза, он увидел Глеба, кивнул ему и продолжил:

— И взяла Мариам пророчица, сестра Ааронова, в руку свою тимпан, и вышли за нею все женщины с тимпанами и ликованием. И воспела Мариам…

Больше Глеб слушать не собирался — он поспешил дальше и вскоре приметил впереди тех, кого искал. Перед дверьми церкви трое мужчин выгружали из ящиков тросы навроде тех, что носят скалолазы. Четвертой с ними оказалась Лора.

— Доброе утро, — неуверенно поздоровался Глеб, оказавшись рядом.

— О, доброе! — просияла она. — Очень рада, что ты поправился!

Голос ее показался Глебу невероятно звонким, да и весь облик девушки сильно изменился. Вместо юбки на ней теперь были джинсы и сапоги, напоминавшие военные, а волосы Лора стянула в пучок на затылке. Но самая большая перемена была вовсе не в одежде, а в ее лице, речи и даже движениях. От плавности и размеренности не осталось и следа, а глаза снова превратились в угольки.

— Это Поль и Влад, — она повернулась к молодым людям, которые на мгновение оторвались от ящиков и канатов. — Мы собираемся наружу разведать как обстоят дела.

Мужчины обменялись короткими рукопожатиями. У Глеба промелькнула мысль, что Поль, высокий и темноволосый, мог бы подарить свое лицо любой из академических скульптур, чего точно нельзя было сказать о Владе. Тот, долговязый, жилистый и будто чересчур вытянутый, гаркнул что-то вроде: «Рад встретить».

— А это Ганс, — Лора положила руку на плечо третьему, и Глеб тут же его вспомнил. Это был тот самый полноватый подросток, что встретился ему возле приюта в первый день. И он до сих пор крутил в руках всю ту же веревку.

— Приятно познакомиться, — Глеб попытался изобразить дружелюбную улыбку, но, судя по всему, вышло у него довольно скверно — парень тут же отвернулся. И слава богу.

— Застеснялся, — Лора потрепала того по пухлому плечу и вонзила в Глеба угольный взгляд. Мальчишка снова углубился в перебрасывание веревочки из руки в руку, а Глеб попытался вернуться к разговору:

— Я бы хотел сходить с вами, — заявил он, стараясь больше не смотреть в сторону Ганса.

— Нет-нет! — перебил его долговязый Влад, вынырнув из очередного ящика со связкой каких-то ремней. — Снаружи может жить опасность! Простите мой английский, я еще учусь. Возможно, придется за себя постоять!

— Опасность? Какая опасность, шторм же кончился? Было ведь еще и землетрясение, верно? — Глебу показалось, что где-то внутри собственной головы он чувствует и слышит тихий назойливый звон. Отзвук просыпающейся злости. Снова его окружала неизвестность и какая-то ненормальность, сквозившая в происходящем.

Должно быть, уловив это, Лора взяла его за руку:

— Давай мы отойдем на пару минут и поговорим. А парни пока приготовят вещи.

Глеб кивнул и поплелся за девушкой, пытаясь заглушить ядовитый прилив нетерпения.

— Я понимаю, что тебе неприятно, — начала Лора, когда они оказались более или менее наедине, опустившись на пол и наблюдая со стороны за всеобщей суетой. — Вокруг слишком много народу, что-то происходит, но ты все еще ничего не понимаешь. И всем будто все равно. Так вот, знай: ты далеко не безразличен этим людям. Хоть пока их и не знаешь, — она махнула рукой в сторону, откуда все еще слышалось чтение Франческо.

— Да, прости, я понимаю. Не думай, будто я не ценю все, что вы для меня сделали…

— Я вовсе не требую благодарности, — покачала головой Лора. — Я хочу, чтоб ты знал — здесь никто не будет пытаться запутать или обмануть тебя.

— В таком случае я все-таки рискну спросить еще раз. Что же за чертовщина здесь происходит? Почему я здесь?

Лора вздохнула и принялась тихонько притопывать об пол толстыми подошвами сапог.

— Боюсь, что быстро и понятно объяснить это просто невозможно. Но я постараюсь… Только не перебивай меня, прошу, — она уткнулась взглядом в потолок. — Может быть, тебе знаком второй закон термодинамики?

— Конечно, я же человек науки, — прыснул Глеб, несколько огорченный таким началом разговора.

— Жаль, тогда нам было бы проще, — довольно холодно ответила Лора и продолжила. — Второй закон связан с понятием энтропии — мерой хаоса и беспорядка. Он говорит, что в замкнутой системе, каковой является наша вселенная, энтропия неизбежно возрастает, — она взглянула на Глеба и попыталась определить, какой эффект оказывают ее слова.

— Если проще, — теперь она сопровождала речь обильной жестикуляцией, — энтропия — это стремление вселенной к хаосу. Ты когда-нибудь видел пляж, где галька была бы сложена, не знаю, в форме пирамиды? Разумеется, нет. Потому что упорядоченность неестественна. Энтропия растет, и от этого вся галька стремится рассыпаться более или менее равномерно по поверхности пляжа, вся посуда во вселенной — разбиться, а сахар раствориться в чае. Холодные тела нагреваются, а горячие остывают, стремясь прийти в температурное равновесие, дым рассеивается, запах наполняет комнату… Я могу продолжать бесконечно долго. Это и есть проявления энтропии. Работа в свою очередь энтропию снижает. Только при совершении человеком работы может получиться пирамида камней или кусочек сахара.

— Хорошо, — протянул Глеб, — Пока звучит не очень сложно. Или у тебя талант объяснять сложные вещи людям, которые ничего в них не смыслят. Но я все же не понимаю, какое отношение это имеет к происходящему и ко мне.

— Прямое отношение, Глеб. С самого момента зарождения вселенной энтропия росла, и сейчас ее уровень стал неимоверно высок. Да, раньше это понятие не рассматривали как меру реального хаоса, но теперь… Понимаешь, все, что создает человек: города, машины, книги, картины и все остальное, — это и есть галька, сложенная в пирамиду. К тому же, в последнее время «порядок» человечество поставило во главу угла. Едва ли не божество из него сделало. И эта пирамида уже рушится.

— Как понять — рушится?

— Физику, химию в школе учил? Помнишь еще, что все вокруг состоит из частиц — упорядоченных. А что говорит энтропия об упорядоченности? Вот именно: «До свидания!» И сейчас, когда уровень энтропии достиг точки икс, этот самый главный порядок — порядок частиц — начал разрушаться.

— Хочешь сказать, мир вот-вот развалится на атомы?

— Не совсем. К счастью, пока этот процесс происходит лишь в некоторых аномальных зонах наподобие той, где мы находимся. Когда приходят Волны.

Перед глазами Глеба возникла картина, которую он страстно желал забыть.

— Ты сейчас говоришь не про огромный вал, который меня едва не смыл?

Лора кивнула:

— То, что ты видел — это не совсем вода. Это поток нестабильной материи с высочайшим уровнем энтропии или, можно сказать, хаоса. Волны, от которых мы укрылись здесь — это поток, разрушающий все пирамиды из гальки. Сталкиваясь с любым стабильным объектом, они меняют его. Со скалой, домом, травинкой, песчинкой — с чем угодно. Тот же камень рассыпается на элементарные частицы, которые через мгновение после контакта с Волной собираются заново.

— Во что?

— Во что угодно. Вселенная, как бы странно ни звучало, обладает памятью. Все, чего касается Волна, мгновенно меняется и с равной вероятностью может стать любым предметом из когда-либо существовавших. Это и есть воплощение самого хаоса: максимальное количество вероятностей.

— То есть, мне еще повезло, что я не попал под эту Волну и не превратился в… кисель?

— Грубо говоря, да.

Глеб молчал и пытался выстроить из услышанного хоть какое-то подобие целостной картины, проклиная себя за то, что никогда не проявлял интереса к естественным наукам.

— У древних греков Хаос считался богом-демиургом и прародителем всего. Это, к сожалению, единственное, что я об этом знаю, — усмехнулся он. — Если бы не куча научных слов… Если бы я своими глазами не видел эту чертовщину, я бы, пожалуй, решил, что это полный бред.

— Это хорошо, — Лора поднялась на ноги. — Значит, у тебя есть зачатки критического мышления. А, если греки окрестили Хаосом Большой взрыв, то они были совершенно правы. Пойдем, нам пора выходить.

— Но у меня есть еще вопросы.

— В другой раз, хорошо? Времени, к сожалению, сейчас совсем нет. Пока что постарайся осмыслить то, о чем я рассказала, — Лора направилась обратно к группе — Глеб не отставал. — Если тебе трудно поверить и принять это, просто подожди. Оглядись вокруг, дай себе время привыкнуть.

Привыкнуть… Нет уж, к этому месту он бы никогда не смог привыкнуть. А вот смириться, скорее всего, придется.

— Ну что, поговорили? Вскипятил себе мозги? — ухмылкой встретил их Поль и протянул два широких ремня с подсумками. Лора закрепила свой на бедрах:

— Ладно тебе, человек только в себя пришел, а его сразу в омут с головой. Ты ведь идешь с нами? — спросила она Глеба.

— Иду, — ремень оказался довольно тяжелым и никак не желал застегиваться. — Можно последний вопрос? Откуда ты столько знаешь?

— Я физик, — пожала плечами Лора. — Из-за этого я и здесь.

Подсумки на ремне оказались набиты под завязку: здесь были фонарик, спички, рация, небольшая аптечка, фляжка, складной нож и даже скалолазный крюк. Такая серьезная экипировка немало удивила Глеба, но, когда Влад протянул ему старое мачете с потемневшим лезвием, он затряс головой.

— А это еще зачем? Не надо, я так пойду! — Глеб никогда в жизни не держал в руках оружия, и его это вполне устраивало.

— Нужно брать, — отрезал Влад и попытался вложить клинок ему в руку.

— Зачем, ну зачем мне это? — простонал Глеб, глядя на Лору в поисках поддержки. Та, к его изумлению, уже пристроила свой мачете на поясе и теперь выглядела почти что устрашающе. — И ты туда же?

— Во-первых, — Влад наморщил лоб, стараясь сформулировать какую-то важную мысль. — Во-первых, мачете хорошо рубит ветки и разные растения. А там, — он взмахнул рукой, указывая за стену, и клинок с жутким свистом описал в воздухе полукруг. — Там может быть целый лес, через который мы будем пробираться. Во-вторых, там могут быть и звери, и змеи, и еще много чего. Если опасность, нужно с собой взять мачете.

— Каждый раз после Волн остров меняется до неузнаваемости. Надо быть начеку, — кивнула Лора.

Глеб вздохнул и взялся за шершавую деревянную ручку. Клинок непривычно тянул руку, которой было страшно даже пошевелить.

И зачем он ввязался в этот поход? Неужели это было обычное желание стать частью общества, пусть такого странного и маленького? Что поделать, если еще со школы тебе начинают твердить, будто человек — существо социальное.

— Согласен, — вздохнул Глеб и, следуя примеру Лоры, пристроил мачете на поясе. — Но имейте в виду, что я не ручаюсь за качество работы с этим… инструментом.

— Мы будем отходить подальше, — успокоил его Поль. Вместо клинков они с Владом взяли по охотничьему ружью, и это посеяло в душе Глеба новые сомнения.

— Да-да, там может быть все, что угодно, я понял, — пробурчал он в ответ на взгляд Лоры.

— Надеюсь, ничего по-настоящему опасного вы не встретите, — вдруг рядом оказался Франческо, бесшумно подкативший к ним на коляске. Он, как и всегда, уставился на собравшихся мутными глазами и похлопал Глеба по предплечью — выше старик не дотягивался. — Я буду на связи. Все как обычно. Мистер Марков, эта вылазка может занять весь день, а то и больше. Вы только поднялись на ноги. Если решите остаться здесь, в этом не будет ничего зазорного.

— Я тоже пойду с вами, — вдруг раздался странный голос. Глеб обернулся и увидел Ганса. Мальчишка говорил с трудом, все открывал и открывал отчего-то улыбающийся рот, пытаясь продолжить, но у него ничего не получалось. Веревка все быстрее мелькала в его пухлых руках. Он обращался к Глебу, в этом не было сомнений, но от подобного зрелища тому становилось лишь неловко и неприятно. В ответ он отвел глаза и чуть отвернулся. Будто и не услышал. К счастью, на помощь пришла Лора.

— Ганс, дорогой, — заговорила она, присев рядом. — Ты нужен нам здесь. Без тебя мы не сможем обойтись, как и всегда…

Глеб не выдержал и принялся по второму разу проверять содержимое подсумков, лишь бы не понимать глаз. И что он должен был сделать? Ответить? А если ему не хочется разговаривать с этим парнем, что с того? Он имеет на это право, в конце концов.

— Все готово, хватит копаться, — забрюзжал Франческо. — Лора! Выходите, так и до вечера просидеть можно!

Когда все, наконец, было готово, Влад закинул ружье на плечо и скомандовал:

— Ушли! Нет, то есть… Пошли!

— А мы, разве, не наружу собирались? — забеспокоился Глеб, когда, вопреки всем ожиданиям, группа направилась не к дверям, а вглубь зала.

— Все верно, — кивнула Лора. Она шла под руку с Гансом — тот держал связки тросов с карабинами, под грудой которых пряталась его любимая веревочка. — Только мы будем спускаться с колокольни.

— Чего?! — ноги Глеба вдруг снова стали тяжелыми и непослушными. — Мне кажется, или выйти через дверь было бы проще?

— Прости, надо было сразу тебя предупредить. Но кто знает, что может оказаться снаружи? Или что может проникнуть внутрь, когда ты откроешь двери? — Лору похоже, веселило выражение его лица. — Что бы ты сейчас ни назвал, есть определенная вероятность, что снаружи нас поджидает именно это. Поэтому подумай хорошенько. Еще не поздно остаться.

— Ну нет, я справлюсь, — пробурчал Глеб, сам не понимая, что за странное упорство подгоняло его вперед.

— И прекрасно, — ответила Лора. — Только вот с фантазиями, кстати, надо быть осторожнее.

— В смысле?

— Наши мысли, подкрепленные сильными чувствами… Например, испугом или яростью… Могут повлиять на вероятность того, что окажется снаружи.

— Старые байки, что мысли материальны?

— Нет, Глеб, здесь не до шуток. Мир — сосуд энтропии. И ты тоже. Давай обсудим это как-нибудь попозже, но сейчас просто запомни: осторожнее со словами.

Влад остановился перед узкой дверцей, которую Глеб раньше не замечал. Прямо за ней начинался непроглядный мрак. От вида зияющего пустотой черного проема Глеб было замер, но через мгновение свет фонарей явил из темноты винтовую лестницу, что уводила вверх крутой спиралью ступеней. Поднимаясь, Глеб пытался припомнить, как выглядела церковь снаружи: осыпающаяся коралловая краска, пятна, оставшиеся от фрески над входом, светлая черепица крыши и крохотная башенка под таким же бледным куполом.

— Стоп, — снова скомандовал Влад, и процессия остановилась. Свет фонарика, что Глеб сжимал в руке, метнулся вниз, но не достиг дна башенки. Она оказалась вовсе не крохотной. Что-то скрипнуло, и в глаза ударил свет. Глеб зажмурился, пошатнулся и схватился за холодные перила. После стольких дней, проведенных во мраке при свечах, лучи солнца будто вгрызались в слезящиеся глаза.

Люди почти наощупь выбрались наружу и осмотрелись, морща лбы и прикрываясь ладонями от солнца. То ли от недавней болезни, то ли от непривычного обилия света, а, может, и от невероятного вида у Глеба слишком уж часто забилось сердце.

— Ну, здравствуй, дивный новый мир, — почти прошептала Лора.