Мадемуазель к Адриану

Полина Перевезенцева (2024)

Как много можно сказать с помощью слов? И сколько можно сказать о любви, не произнося о ней ни слова? Когда всё, что у тебя есть — это строчки слов, в которых привязанность не высказывается прямо. Этот роман — письма молодой женщины к дорогому для неё мужчине и одновременно коллекция миниатюр о чувствах, смыслах и подтекстах, которые мы считываем интуитивно, но не высказываем вслух.

Глава 1 Сердце Льва (Lionheart)

Суббота, 17 сентября, кухня, кресло у окна. Время: 16:52.

Дорогой Адриан,

очень рада получить от вас письмо. Никогда в жизни мне не писали писем в том виде, в каком они существовали до появления электронной почты, и в этом смысле ваша весточка — сюрприз и восхитительное открытие. Время не изменило вас, словно по старой привычке вы вновь открываете мне нечто с чем я не знакома, и я счастлива приобрести этот опыт в общении с вами. Ещё одна деталь, над которой разлука оказалась не властна — вы спрашиваете о чём я думаю. Не о том, чем я занимаюсь, не о том как идут мои дела, но обо мне самой. Как это похоже на вас, мой друг, и какое удовольствие найти в вас эту константу! Ведь всё же иногда приятно осознавать, что в людях, с их бешеным темпом жизни и нескончаемой борьбой между «хочу» и «должен» в их светлых (или не очень) головах остаётся что-то неизменное, не так ли?

Но, вы спрашиваете о чём я думаю? В данный момент о чашке чая и шоколаде с мятой, о коте, который разрешил мне примоститься рядом с ним в кресле, из которого я пишу к вам, и как и все мы о ближайшем обозримом будущем (о завтрашнем дне то есть). Представляю как изогнулись сейчас ваши брови: «И она пишет мне об этой чепухе?» — подумаете вы, искренне недоумевая, о возмутительном расточительстве, с которым я трачу слова на подобные мелочи, и место в одной из бесконечного числа моих заметок. Спешу вас успокоить, мой друг, это всего лишь введение! И хотя под моим боком почивает исключительное чудо, чьи зелёные глаза невозможно прочитать, а мысли о завтра преследуют меня неизменно, всё же в моей голове есть нечто более существенное для целого письма к вам.

Мой дорогой друг, с вашего позволения, я перенесу вас в летний день, о котором в последнее время вспоминаю особенно часто. Это был один из множества солнечных дней, какие случаются в конце июля и тот самый великолепный период времени, когда я по большей части была предоставлена самой себе и потому могла позволить всё, чего мне не доставало в периоды напряжённой деятельности, а конкретно — чтение. Моё лето — время лёгких произведений, к счастью не требующих интенсивного корпения над каждым прочитанным словом. Иначе говоря, в тот день я была поглощена чтением любовного романа. Как это часто бывает в таких случаях, я находилась в восхитительном состоянии страстного нетерпения, и потому когда передо мной встала перспектива провести два дня в пустом доме, я не была напугана. Это место я хорошо знала, так как оно являлось семейным гнездом моей тёти Лу, и у меня не было оснований для беспокойства. Заняв свой ум хитросплетением романтического сюжета, я ожидала, когда Лу и её семья вернутся из путешествия, с тем чтобы вместе с ней и моей двоюродной сестрой Илзе совершить поездку в санаторий, которую мы ждали с весны.

Таким образом, я оказалась наедине с собой, с книгой и шаловливым котом, с которым мы делили спальню, а иногда пространство на большой двуспальной кровати в гостевой. Погрузившись в книгу, я не замечала окружающего, отвлекаясь только на то, чтобы приготовить нехитрый обед, завтрак или ужин и выйти на улицу, чтобы затем устроиться в плетёном подвесном кресле-качалке. Будьте уверены, я не страдала от одиночества: находиться наедине с собой никогда не было проблемой, у меня была музыка, служившая неизменной спутницей моих туров заядлого книгочея и маленькое пушистое чудо, необыкновенно чувствительное к ласке.

И всё же, по мере того, как шло время, я ощутила то, чего никогда не находила в этом уютном доме прежде. Входя в безмолвные комнаты, чтобы открыть окна; обедая в кухне-гостиной, оставленной в таком порядке, что казавшейся нетронутой; видя перед собой садовые качели, с которых было снято сидение, я почувствовала… Пустоту. Пустоту, которая казалось была ещё одним присутствующим в доме, которая звенела тишиной и являлась просторными опустевшими комнатами. Пустоту, окружившую меня, словно кокон, потому что на кухне не заваривала чай Лу, за столом не сидели Илзе и Эме (ещё одна из моих кузин), а на улице не жарил шашлык дядя Рубен. Без них дом казался большим и гулким, как каменный храм, опустевшим, ждущим, когда его наполнят голосами, смехом и человеческим теплом. Моего присутствия не могло хватить, чтобы вернуть этим стенам их живое родственное настроение, ощущение уюта, душевности, теплоты, которыми они были пронизаны столько, сколько я их знаю. Окружавшая меня атмосфера неуловимо изменилась: существуя рядом с этой пустотой я острее почувствовала простор здания, и вместе с тем его неприспособленность к такому малому числу жильцов как двое (я и кот). Это был семейный дом. Люди жившие в нём и отношения связывавшие их, оживляли и украшали его, наполняли теплом и придавали притягательность, очарование.

К вечеру я ощутила тоску. Как бы я ни была увлечена книгой (а я была увлечена) пустоту невозможно было не замечать и не чувствовать, и это пробудило меланхолию, которой я не чувствовала по приезде. Что могло мне помочь? Как это часто бывало, сильные переживания обратили моё внимание к нескончаемому источнику эмоций — к музыке. Я была очень восприимчива ко всему, что слышала и часто находила упоение в проявлениях композиторского таланта. Пустота вокруг требовала особого наполнения, что заставило меня обратиться к привычному занятию — к поиску новых композиций, в частности современной инструментальной музыки. Методом проб и ошибок я стала перебирать альбомы композиторов, которых знала, и это натолкнуло меня на один из альбомов пианиста Стефана Моккио. Заняв себя тем, чтобы заварить чай, я включила воспроизведение, но не использовала наушники, позволив звуку отражаться от поверхности кухонной столешницы и свободно разливаться в пространстве.

И вот тогда мне повезло. Наполняя свою чашку, я услышала, как звуки фортепиано наполнили комнату так, словно стремились пронестись через неё решительным шагом. Я тогда подумала, что под эту музыку можно убеждать, настолько она была выразительна. В ней слышались уверенность, упорство в достижении цели, благородство, присущие человеку настолько сильному, что ему не нужно прибегать к грубой силе, чтобы добиться своего. Мелодия была пронизана светом, теплом, надеждой настолько полно, что не оставила места пустоте и тишине. Пространство вокруг меня как будто потеплело, наполнилась эмоциями и жизнью. Услышав первые ноты, я уже поняла, что сохраню эту мелодию, потому что она подошла к моему сердцу, как ключ к замку. Автор назвал её Lionheart — сердце льва, и сравнил с доблестным рыцарем, стоящим на защите добра и справедливости. Именно такой я её и почувствовала в тот июльский вечер. Рыцарем, который защитил меня от пустоты большого дома и тоски по любимым людям.

Вот такие мысли мой, друг! Надеюсь, вас не сморило сном студента, вынужденного полтора часа внимать содержательной и, увы, монотонной речи профессора? Нет? Вы, возможно, один из немногих, кому хватило бы терпения дойти до конца, учитывая нелюбовь современных людей к длинным текстам без иллюстраций. Это одна из тех вещей, которая в своё время нас сблизила, но кроме этого, я уверена, что вы прочувствовали все нюансы пустоты большого дома и силу сердца льва. Надеюсь, что мой рассказ оправдал «существенность» которой я наделила его, и что я сумела вас занять.

Жду ответного письма, всегда ваша и т.д.

25 сентября, берег моря.

Солнце клонилось к горизонту. Сентябрь был на исходе, и ветер с моря сделался особенно холодным, но Адриана давно это не смущало. За прошедшие четыре года он привык к капризам балтийских ветров и под их натиском чувствовал себя вполне комфортно. Расстелив на песке пёстрый шерстяной плед, он устроился на берегу, запахнув на груди воротник пальто и теперь молча наблюдал за шотландским вислоухим котом по кличке Граф — экстравагантным подарком его младшей сестры Анжелики на его двадцать восьмой день рождения. Отправляясь по вечерам гулять вдоль берега, Адриан с первого дня стал брать котёнка с собой, так что теперь, двухлетний представитель кошачьей аристократии не мог обходиться без этих прогулок в той же степени, что и его хозяин.

Сейчас Граф был занят тем, что гонял по мелкому песку гладкий чёрный камешек — один из тех двух, которые Адриан когда-то подобрал на берегу в Алуште, и теперь носил с собой, часто перебирая пальцами. Оба камня стали чем-то вроде общего талисмана, и в такие моменты, как этот, мало что могло отвлечь шотландца от его занятия. Адриан был абсолютно спокоен на этот счёт, и наконец мог заняться другим делом. Письмом которое жгло его карман весь сегодняшний день, пока он преподавал в школе и занимался проверкой заданий своих учеников. Оно пришло утром, и едва увидев конверт, он сразу узнал её почерк.

Мадемуазель…

Всё началось с того, что ему попал в руки один из его дневников. Он вёл их нерегулярно, но когда делал запись, она содержала в себе что-то, что он хотел запомнить. На той странице, которая попалась ему на глаза, оказались строчки, написанные в день его отъезда и потому вызвавшие острое любопытство. Насколько всё изменилось за четыре года? Он прочёл:

«Иду, волоча за собой кота и багаж, погружаюсь в гул людских голосов и удивляюсь своему спокойствию. Расставание с жизнью в этом городе, в который я приехал почти семь лет назад не трогает меня. Возможно потому, что я всегда знал, что это место — лишь перевалочный пункт в моей жизни. Приезжая, я предвидел, что когда-нибудь уеду и был прав. Несмотря на широкий круг знакомств, сегодня я не оставляю здесь причины, которая вынудила бы меня остаться.

Прошёл через рамку. Спешу к выходу на перрон и вдруг понимаю, что лгу себе. И нечего удивляться скребущемуся беспокойству! Моё решение по-прежнему не вызывает у меня сомнений, но я осознаю, что есть здесь человек, по которому я буду скучать. Сильно. Мы простились всего неделю назад, это вышло так легко, что я почти не почувствовал печали от расставания. Как такое возможно? Несмотря на юный возраст, она та, кто способен понять. Это одна из тех черт, которые меня в ней изумляют. Мадемуазель… Я назвал её так в шутку, случайно поймав на произнесённом вслух ругательстве. Не могу вспоминать без улыбки степень её смущения в тот момент. Она искренне считала это чем-то чрезвычайно постыдным, тем более, что я был её учителем. Наивная, застенчивая девушка-ребёнок, в которой я обнаружил сначала способность глубоко чувствовать и говорить об этом, а позже — утончённость вкуса и пытливость ума. За те два года, что я знал её, мы стали наверное друзьями. Во всяком случае общаться с ней было на удивление легко. Бывали моменты, когда я переставал чувствовать, что говорю со школьницей. Она ко многому относится серьёзно и очень вдумчива, так что остаётся лишь удивляться, к каким выводам способен её ум.

Она расстроилась оттого, что я уезжаю. Об этом ясно говорили мне её глаза, которые не научились лгать. Вслух Мадемуазель выразилась более скупо. Она всегда восхищалась мной и моими романами с простодушной искренностью, но к счастью ей хватило зрелости ума, чтобы не сделать из меня центр своей вселенной. Когда я уходил с её выпускного, на который меня пригласил класс, на прощание она лишь коротко обняла меня и слегка пожав руку, пожелала удачи. О том, что ей будет не хватать наших разговоров девушка сказала прямо, но быстро, избегая продолжения. Я заметил тогда искорки сожаления в её взгляде. Даже в её улыбке в тот момент было что-то грустное, словно она тайно подтрунивала над своим нежеланием прервать наше общение.

Вспоминая её сейчас, когда я вошёл в своё купе и полностью устроился, я чувствую нежность. Оказывается я успел довольно сильно привязаться этой девушке. Вряд ли я забуду её, даже если мы больше не увидимся»

Больше не увидимся… Фраза неожиданно уколола, пробудив воспоминания о том дне. Он воспринимал Мадемуазель, как человека близкого ему по духу, но она не была его «прекрасной дамой», во всяком случае он не вспоминал её часто. Тогда почему от этой короткой фразы в душе поднялась такая горечь? Как будто всё это время ему её не хватало, но он только сейчас узнал об этом. По-настоящему почувствовал. Снедавшая его в последние месяцы тоска по общению с человеком, близость с которым позволяет говорить без чисто светской заинтересованности — то, чего он не находил среди своих знакомых, исключая членов семьи и живших по разным городам старых друзей — вдруг вылилось в совершенно определённое желание. Приехать туда, где они расстались и увидеть Мадемуазель. Увидеть ту, кем она стала. Именно это заставило его найти её адрес и написать письмо. С тех пор, как он это сделал, ум не отпускала беспокойная мысль, что она могла забыть его. Это было возможно, ведь он не дал ей повода считать, что они ещё когда-нибудь встретятся и не дал повода его ждать.

И вот теперь её ответ. Вскрыв конверт быстрым, нетерпеливым движением, Адриан заскользил глазами по тексту, узнавая особенности её письменной речи почти так же, как черты лица. Мадемуазель заметно отточила своё перо, но самым важным обстоятельством была её готовность говорить с ним в письмах. Она не забыла его и казалось была искренне рада письму. Её история о Сердце Льва была личной, шла из глубины души, и это тронуло его мгновенно. Зная за ней этот талант, Адриан не удивился, что читая, погрузился вместе с ней в пустоту большого дома. Она заставила его прочувствовать атмосферу, и он вновь восхитился её способностью рисовать словами.

Итак, ответ на первый его вопрос был получен — она его не забыла и, очевидно, была готова говорить с ним, как если бы они снова беседовали после урока лицом к лицу. Но, несмотря на это, в её любезном тоне он чувствовал отстранённость — Мадемуазель повзрослела и теперь тщательнее выбирала слова. Возможно это было следствием того, что на письме у неё было время обдумать сказанное, но возможно… Расстояние и время повлияло на неё сильнее, чем он мог предположить, и выражая готовность вести переписку, Мадемуазель не хотела их встречи? Он не мог догадаться, потому что не знал, насколько сильно она изменилась за четыре года, а спросить «в лоб» не мог. Не сейчас, когда они только что нашлись снова.

Вопросы, по-прежнему оставались. Встретившись с янтарно-карим взглядом Графа, показавшимся ему на редкость выразительным, Адриан уже формулировал в голове текст второго письма. Он делал это всю дорогу до дома.