Черная сирень

Полина Елизарова, 2023

Первый роман цикла про Варвару Самоварову – красавицу с ноябрьским снегом в волосах, списанного из органов следователя. После профессионального поражения и тяжелой болезни Варваре Сергеевне предстоит начать жизнь с чистого листа. Майской ночью в городе туманов произошло загадочное убийство молодого танцора и возрастной замужней дамы. Это событие в корне изменило жизнь нескольких вроде бы непричастных к нему людей. Роскошная бродячая цыганка и красавица-самоубийца, мужественная отставная прокурорша и малодушные врачи, ночное варьете, зажигательные танцы, бомжи, каменные львы, сплетни черемухи и мистика черной сирени, метафоричные сны и полная чудес явь, низменное и духовное – все это ловко переплетается в романе «Черная сирень», с которого начинается знакомство с очаровательной Варварой Самоваровой, бывшим следователем полиции. 2-е издание, дополненное и переработанное.

3

Утром Галина приняла для себя два окончательных решения.

Первое заключалось в том, что, несмотря на страхи матери и бабки (да что душой кривить — прежде всего на свои собственные!), она разведется.

Второе решение вытекало из первого: она больше никогда не ляжет в одну постель с мужем.

Он сидел сейчас напротив и со страдальческим выражением на красивом даже с похмелья лице вяло ковырял в тарелке комковатую кашу.

Это было невыносимо.

Поджав тонкие губы, Галина делала вид, будто в упор его не замечает. Быстро проглотив несколько ложек безвкусной каши, она встала и переместила в мойку только одну тарелку — свою. Не отрывая от нее умоляющего взгляда, он едва слышно испросил себе еще кофе.

Галина равнодушно пожала плечами и поставила перед ним фарфоровую — на белом фоне синие цветы — чашку, его любимую, единственную оставшуюся от давно разбитого сервиза, подаренного им на свадьбу.

Муж сделал неловкую попытку схватить ее за руку и уже приготовил для поцелуя, сложив их в трубочку, свои чувственные и всегда влажные губы.

Но Галина резко отдернула руку.

Кроме жалости и брезгливости, этот человек не вызывал в ней больше никаких эмоций, и на сей раз это была не игра.

Выходя из кухни, Галина все же бросила на него короткий, воспаленный взгляд.

Год назад она еще любила его, своего законного мужа и отца единственной дочери.

Пять лет назад она любила его безумно.

А пятнадцать лет назад, когда выходила замуж, она мечтала о том, чтобы красиво состариться рядом с этим человеком и как-то так устроить, чтобы взять и умереть с ним в один день.

Мать, в прошлом посредственная актриска одного известного театра, всегда называла его Родик.

И все остальные, включая мать Галины и бабку, называли его только так.

Только дочь называла Родиона папой.

Конечно, девочка любила его, но дети на то и дети, чтобы любить любых родителей.

Галину дочь любила гораздо сильнее, ведь это именно она придумывала для нее развлечения, именно она рисовала и клеила по ночам стенгазету в школу, лечила дочь от болезней, наряжалась плюшевым зайчиком на дни рождения, читала вслух добрые книги и годами оправдывала ее отца, пропахшего вином и до полудня храпевшего в спальне: «Устал наш папа на работе, ты только не шуми, доча!»

Пока Галина закрывала за собой входную дверь, ей внезапно пришла в голову мысль, что, если вечером проведать бабку, стащить у нее сильнодействующее снотворное и выпить всю пачку разом, со всем этим может быть покончено навсегда.

Вот так — красиво и драматично.

Почти что «умереть с ним в один день».

Зато она никогда уже не превратится в свою желчную мать или, чего похуже, в бабку, которая искренне верит, что ниточка настоящего жемчуга способна украсить дряблую шею одинокой старой черепахи.

Спускаясь в лифте, Галина уже сомневалась: и в школу на собрание просили подойти, и новые поступления в любимый интернет-бутик на днях обещали.

Она решила, что отпустит на время свой страшный порыв, а ближе к вечеру попробует определиться.

На улице хохотал апрель.

Вчерашние бесформенные угги уже пылились в прихожих, и худые, длинные, подкачанные и не очень, полноватые, приятных форм, с острыми и круглыми коленками, десятки, сотни, тысячи пар бесстыжих ножек выпорхнули на улицы, чтобы не сегодня завтра занять достойное место в красивых полированных машинах или, на крайний случай, — в недорогих кафешках, где кто-то непременно заплатит за съеденный их обладательницей размороженный ужин.

Галина давно платила за себя сама.

И за свою дочь.

А еще за мать и бабушку.

С мужем вопрос обстоял сложнее: формально Родя все еще числился директором заведения, в котором они оба работали, и выходит, что деньги она получала благодаря ему, но только платила за него тоже она.

У Галины были самые красивые ноги в этом городе.

Настоящие модельные ноги.

Только выгодно их представить она не умела. И покупала-то, казалось бы, все самое-самое, и шла на вечеринку как королева, вот только потом, разглядывая себя на фото, с досадой видела: куда там королева — обычная долговязая нескладеха…

Она всегда была самой высокой, и в школе, и в летнем лагере, и в балетном классе.

«На первый-второй рассчитайсь!»

И все внимание к ней, вечно первой в строю. Детская гадкая привычка сутулиться приросла к ней намертво, а после беременности, добавившей несколько лишних килограммов, еще заметнее портила некогда идеальную фигуру с профессионально вывернутыми стопами сорокового размера.

Нахальный молодой ветер закружил сухой, уцелевший с осени лист, прилепил Галине на кроссовки.

Все — неправда!

Вся жизнь — неправда.

Словно она просто отыграла свою роль в фильме про семью и счастье, а теперь ее поблагодарили и попросили покинуть съемочную площадку.

И в этом апреле ее уже нет…

Радостный, будоражащий, он пришел в этот город для других.

Например, для этой носатой, с некрасивыми ногами и в лабутенах, что, посверкивая маникюром со стразами, садится сейчас в машину, или для той дуры с плохо прокрашенными, наспех завитыми кудрями, что бежит к автобусной остановке, чему-то улыбаясь на ходу, или для тех гуттаперчевых «мочалок», с которыми Родик зажигал сегодня до пяти утра…

Скоро кто-то из них получит роль в пошлейшей оперетке с отвратительным названием «Мадмуазель Бутон», и будет литься рекой шампанское, и будут гоготать все эти колхозные, понаехавшие молодые бабы, словно смеясь над ней, успешной женщиной, матерью и женой, а заодно (и даже не подозревая об этом!) и над ее матерью и бабкой, разведенками, поднявшими детей без отцов.

Младшая сестра Галины, Ольга, пять лет назад окончила престижный вуз и теперь раскатывала по заграницам в поисках счастья.

Когда-то сестра была для нее самым близким человеком. Но после того как Галина встретила Родиона и стремительно вышла замуж, Ольга от нее отдалилась, а потом и вовсе уехала.

Сев в машину, Галина бросила взгляд на часы и повернула ключ в замке зажигания. С учетом успевших скопиться к этому часу пробок она уже заметно опаздывала.

Пунктуальная Галина не выносила нарушения порядка, особенно на службе, и раздражение уже переполняло ее до краев.

Припаркованная впереди машина прижалась к ней впритык, назад тоже сдавать было некуда: в нескольких сантиметрах от заднего бампера торчали два свежевыкрашенных железных столбика с цепью посредине.

Идиоты! Наставят ограничителей, причем незаконно, и руки не доходят что-то с этим сделать!

Как и у большинства женщин, у нее возникали сложности при парковке, и подобные ситуации ее выводили из себя. Выворачивая руль то вправо, то влево и одновременно пытаясь выскользнуть из ловушки, вскоре Галина услышала мерзкий скрежет. Выскочив из машины, она обнаружила, что наехала на эти чертовы столбики. Ядовитая зеленая краска оставила заметный след на ее белой, только вчера вымытой «Тойоте».

Все одно к одному!

По тротуару шла семья: папа, мама и малышка в легкой шапочке с огромными розовыми помпонами. Галина чуть было не попросила у них о помощи, тем более что у отца семейства было такое открытое и доброе лицо, но тут же почувствовала, что гордость не позволит ей принять ничьей помощи, ни даже сочувствия.

Слезы, не спросясь, застелили глаза, руки, вцепившись в руль, не давали сдвинуться с места, сухой язык прирос к нёбу.

«Ничего… Я сама, сама…»

Галина обернулась на счастливую семью, уплывавшую вдаль, отчаянно не понимая, как же ей жить дальше.

Выходит, ради доченьки она просто обязана продолжить свое существование рядом с предателем.

Нет, он предал не Любовь, ведь Любовь — это что-то абстрактное и сложно объяснимое…

Родик предал другое: ее заботливые руки у него на лбу, когда он валялся в больнице с зашитым после аппендицита брюхом; выложенные ею фотографии на страничке в соцсети, на каждой из которых они — образцово-показательная пара; ее преданность в работе и личной жизни; ее счастливый смех под бой новогодних курантов и… давно остывшие блюда на плите, не потраченные на себя ее собственные деньги, не купленные и не подаренные им цветы…

Мать на днях сказала: «Потерпи, куда тебе метаться? Он говно, я это тебе всегда говорила — но все они таковы!»

Бабуля же прямо спросила, сколько она зарабатывает, и уточнила, будет ли у нее возможность после развода остаться бухгалтером в клубе.

Да, бабуля…

Будучи хореографом, она в начале девяностых держала точку китайского ширпотреба на большой крытой толкучке: жить-то как-то надо было…

А маман так и продолжала служить за копейки в своем скучнейшем институте статистики, с оскорбленным видом принимая бабушкины подачки на платья, сласти и дополнительное образование для девочек.

Мать часто упрекала Галину в том, что она унаследовала бабкин характер: до тошноты прямой и честный, не терпящий неопределенности.

Но где же ее честность, где?!

Уже год, как она точно знала, что живет во лжи.

Уже несколько лет, как она догадывалась об этом.

И продолжала обманываться и обманывать окружающих, а те лишь потворствовали этой лжи и двулично донимали своими приторными тостами: «За образцовую семью!»

Если бы Родион хотя бы имел достаточно ума, чтобы скрывать свои пороки!

Так и протянули бы еще лет десять-двадцать, а то и до красивой старости бы весь этот паровоз дотащили…

Так нет!

Он, гнида эгоистичная, даже не удосуживался прятать от нее свои грешки…

* * *

Ночной клуб, где работали Галина и ее муж, когда-то стремился составить конкуренцию знаменитому на весь город «Казанове», однако владельцы, которых Галина никогда не видела, а только знала по именам-отчествам, решили поступить иначе.

Клуб занял другую нишу: неплохого заведения для мужчин среднего класса, с оперетками, в пять раз завышенными ценами на еду и алкоголь и полуголыми девками со всех концов бывшего Союза.

Галина занималась официальной бухгалтерией клуба, настоящего же бухгалтера, полного, похожего на раздутую жабу, с пигментными пятнами на руках, водянистыми «базедочными» глазами и с такой дикцией, будто он только что закусил, но не проглотил, за пять лет работы Галина видела лишь несколько раз.

Соломон Аркадьевич, всем своим видом демонстрируя глубочайшее к ней уважение, иногда заходил в ее кабинет, чтобы изучить годовые отчеты.

Родя знал про истинное положение дел клуба куда больше, чем Галина, но, бывало, разоткровенничавшись, сам себя обрывал, приговаривая: «Меньше будешь знать — лучше будешь спать!»

Галина же, с ее трезвым, практичным умом, понимала: добром это не кончится, ведь возможность до отказа набивать холодильник, регулярно менять престижные марки автомобилей и многое-многое другое им с мужем давалась только благодаря чужим порокам.

Как это часто бывает, когда честные люди привыкают к хорошим деньгам, она быстро предложила своей совести заткнуться.

Мать и бабку от этого знания она оберегала как могла: работаем, мол, в клубе, с артистами, а там всяко бывает… Потому и допоздна. Потому и выпивает Родька, что не может не выпить — это же его работа.

Как давно алчный дьявол пожрал практически все?

И остался у них в доме один похмельный, воспаленный нерв.

В ее теперь уже редких слияниях с мужем не было и намека на былую нежность, только привычка, только повинность.

Сегодня, проснувшись одна в супружеской спальне (когда Родя, как блудливая собака, приходил под утро, он падал одетым на диван в гостиной), она вдруг подумала о том, что забыла, как пахнет мимоза.

И близкие слезы тут же навернулись на глаза.

Многие, может, думают, что на Восьмое марта она завалена цветами (еще бы, такой импозантный муж, который постит такие пронзительные цитаты на своей страничке в соцсети!), а она, проходя мимо цветочных магазинчиков, фотографировала ничейные букеты, чтобы повесить эти фото на свою страничку в соцсеть…

Да, через три дня после праздника он, лишь для вида виноватый, глядя на нее злыми, пустыми глазами, подарил ей туфли, которые она сама себе купила, то есть просто вернул ей деньги за эту покупку — с таким видом, будто отдал последнее.

Невозможно! Не-воз-можно больше!

Назад хода нет…

Пускай уматывает к своей мамашке, к бабам, к черту лысому, куда угодно!

Галина толкнула перед собой тяжеленную дверь.

В холле клуба (несмотря на то что после ночных гостей к ее приходу на службу уборка должна была быть давно завершена) всегда витал специфический запах.

Это была смесь мужского и женского парфюма, пота, табака, алкоголя, жирной и вредной еды и еще чего-то гадкого, интимного.

И этим же пах ее муж.

Он пах ее несчастьем.

А щечки их двенадцатилетней дочери все еще пахли чистотой.

В клубе Галина старалась ни с кем особо не общаться.

Приходила, перебрасывалась парочкой дежурных фраз с охраной и уборщицами и закрывалась у себя в кабинетике, лишь бы не видеть ненавистные павлиньи пачки танцовщиц, которые таджики чуть ли не каждый божий день таскали по коридорам из химчистки и обратно.

Галина не думала, она знала, что лучше всех этих девок.

Лучше по всем параметрам, и тем более как танцовщица, имевшая за плечами настоящее балетное образование.

Но от этих мыслей ей становилось еще больнее, и еще больше росло в ней негодование в адрес матери и бабки, которые (такие умные!) проглядели подлую сущность Родиона, не смогли ее, восемнадцатилетнюю дурочку, уберечь от этого гнилого человека.

Галина включила комп, зашла в программу и попыталась сосредоточиться на цифрах, еще вчера привычных и понятных, а сейчас совершенно бессмысленных.

Профессия бухгалтера прилипла к ней почти случайно. Работу свою она никогда не любила, а эта нелюбовь порождала в ней чувство вины — и маниакальное стремление держать дела в порядке.

Галину ценили.

Галину уважали.

И даже те, на кого работал Соломон Аркадьевич, никогда не имели к ней вопросов.

Зато совсем скоро она сама задаст им один вопрос, по поводу Родиона.

А что?

Подло, да?!

Нет, не подло. Она все уже решила, и теперь ей необходимо просто выжить. Она обязана обеспечивать дочь, поддерживать мать и бабку, а для морали здесь места нет.

В любимую соцсеть пришло сообщение.

Разуваев, бывший одноклассник, организовывал встречу выпускников.

«Галчонок, как ты? Отказ не принимается! Почти всех удалось раскачать. В следующую субботу в шесть в наших «Трех пескарях» — прикинь, они еще живы! Взнос пять тысяч. Если что — набери меня».

И куча скобочек-смайликов после каждого предложения.

Детский сад, ей-богу!

Ох, Разуваев…

Худой, как Кощей, дерзкий, с изящным скульптурным профилем, к тому же выходец из дипломатической семьи.

И ведь ничего у них толком не получилось…

Галина закрыла программу (тупо пялиться в цифры было сейчас бесполезно) и откинулась на спинку кресла.

Почему же у них с Максом тогда не сложилось?

Наверное, потому, что он хотел не только с ней, он вообще хотел, этот семнадцатилетний жеребец, тайком от отца катавший всех желающих на темно-синем спортивном «Мерседесе». Они пили гадкую дешевую водку, курили такие же гадкие, от которых долго першило в горле, сигареты, но от Разуваева, единственного из парней, пахло дорогим папиным одеколоном и вообще — другой жизнью!

Он ей более чем нравился, и она мечтала о том, как все у них красиво сложится, мечтала, что он наконец-то начнет за ней по-настоящему ухаживать, что будут поцелуи в кустах сирени, долгие многозначительные взгляды на зависть подругам, а может, и маленькие подарки, привезенные его отцом из-за границы, но… «Депеш мод» на всю катушку (проверка нервов у жильцов дипломатического дома), идеально чистая огромная лоджия с одинокой банкой в углу, где плескались в воде груды бычков, заграничная салями в холодильнике, разведенный спирт из тончайших фарфоровых чашек, и всегда рядом — толпа его прихлебателей.

Незадолго до выпускного он переспал с ее подругой.

И та, с утра пораньше (еще не было звонка на первый урок), сидя на подоконнике женского туалета и умело затягиваясь украденным из дома Разуваевых «Мальборо», не скупясь, выдала заинтересованным одноклассницам все пикантные подробности.

«Какая же ты гадина!» — подумала тогда Галина.

Судя по циничным смешкам, которыми она сопровождала свой рассказ, подруга имела достаточный опыт в этом деле.

У Галины же опыта не было.

Конечно, она врала одноклассницам, что и в ее жизни происходит нечто весьма и весьма интересное, придумывала несуществующих ухажеров, курила, чтобы быть как все, и тайком писала стихи, которые посвящала Разуваеву, а точнее — его долгожданному прозрению.

…Года три назад она случайно его встретила в нарядном торговом комплексе в центре города.

Морщины посекли лицо. Хорошего качества пальто явно пережило уже не одну зиму.

Он был искренне рад встрече, восклицал до неприличия громко, обнимал и целовал ее почти беспрерывно, и как-то незаметно они переместились в кафе на крышу здания.

Перебивая друг друга, они перескакивали с темы на тему, и разговор у них как будто не прекращался ни на минуту, но Галина сразу почувствовала в этом что-то неестественное.

Украдкой она поглядывала на часы: ей следовало еще забежать в гастроном и приготовить ужин. Каждый вечер, как бы ни была занята на работе, Галина стремилась чем-то побаловать своих: никаких полуфабрикатов, никакой разогретой вчерашней еды.

Но как все это объяснить Максу Разуваеву?

К моменту этой встречи он уже лишился самых громких своих аккордов, но все еще гремел, будоражил, держа в тонкокожей руке Галинину руку, и при этом присвистывал вслед фигуристой официантке.

В какой-то момент, сидя с ним за столиком под стеклянным куполом, она заметила другие часы, под крышей здания напротив: большие, круглые, надменные.

Тик-тик, ходики, улетели годики.

Между ней и Разуваевым, таким своим, таким веселым парнем из юности, была пропасть.

У нее были институт, Родя, дочка, работа, мать с бабкой, иногда, как яркие вспышки, новые страны и города, бесконечные детские сопли, бессонные, пропахшие перегаром ночи.

А что было у него?

Она не знала…

Но в тот вечер ее это не интересовало, ведь она торопилась домой, укоряя себя за опрометчивое согласие попить кофейку в модном дорогом кафе.

В заведение, будто яхты в порт, поминутно заходили длинноногие развязные девицы, и Макс, как и много лет назад, предавал ее, с неприкрытым интересом разглядывая входящих, разменивая ее внимание на что-то сиюминутное…

…Галина решила забить на отчеты и снова зашла в соцсеть, на страничку к Разуваеву.

Семейное положение — «все сложно».

Ну, это понятно…

Он рассказывал ей тогда, что одна, особо настойчивая, родила от него, но в ЗАГС он с ней не ходил и долго они не прожили, хотя ребенка он признал и помогал, чем мог.

Ну ладно, что дальше?

Из интересов — футбол да пара ссылок на «самые крутые женские попы мира».

Ясно.

Галина вернулась на свою страницу.

Ей стало невыносимо тоскливо.

Она ощутила себя так, будто оказалась в замкнутом круге, из которого нет выхода. И ее заштормило. Качнет вправо — там Родик, гад ползучий, вечно шмыгающий раздраженным от пьянства и курева носом, подолгу занимающий толчок, двуличный, лживый, у всех назанимавший, на людях — денди, а дома — хам трамвайный.

Качнет вперед — там суровые хозяева клуба и Соломона Аркадьевича с холодными стальными глазами и, должно быть, роскошными (а главное — умными) бабами, которые никогда не станут пачкать свои задницы о дешевый велюр этого пошлого заведения.

Качнет влево — там Разуваев, вечный мальчик, изрядно потрепанный жизнью, с брошенным им ребенком от женщины, которая, как многие до нее и после нее, села не на тот поезд.

Ну, куда еще качнуться?

Благородные, воспитанные и бедные интеллигентишки? Дневные представления бюджетного театра по субботам и три гвоздички в день рождения?

А водилы, а тренера фитнесс-клубов? У них там что, «шашлычок под коньячок»?..

Но что же нужно ей? Теперь, к тридцати с тяжеленным хвостиком.

Ничего нового — чтобы любил.

Уважал.

Ценил.

Да нет, это все общие слова…

Галина вдруг почувствовала, что где-то, в самой глубине, словно кто-то отдирает тонкий, маленький, но крепко приросший к ее нутру лоскуток, за которым скрывается правда.

Она зажмурилась и… не позволила.

То, что за ним скрывалось, не имело ничего общего с реалиями ее жизни.

* * *

К концу рабочего дня жизнь Галины окрасилась в совершенно иные тона.

Во-первых, позвонил Родя.

Ей совсем не хотелось слышать этот вкрадчивый лживый голос, и несколько раз она сбрасывала его звонки, но потом вдруг всколыхнулась: «А если что-то с дочкой?» — и ответила мужу.

Муж сообщил ей три вещи.

Начал, само собой, с повинной.

Сказал, что чувствует себя совершенно подавленным и просит прощения за то, что в очередной раз имел глупость так сильно ее расстроить. Затем уточнил, что прямо сейчас пьет с горя «Шприц-апероль» в «Жан-Жаке» с господином Курочкиным из налоговой (ну этот-то алкаш и кобель известный!), а третий, последний месседж, он озвучил нарочито спокойным голосом.

Родя сказал, что уходит из клуба.

О причине, которую назвал по телефону (старый друг предложил место управленца в каком-то туманном, но верном, с его слов, проекте), не было смысла думать, поскольку она точно знала, что он врет.

Наиболее же вероятная причина заключалась в том, что его просто попросили уйти. Ну не полные же дураки хозяева этого вертепа!

Сколько ему еще можно здесь пить, жрать и потреблять на халяву танцовщиц? Оперетки, которые он ставил в качестве художественного руководителя, безвкусны даже для такого заведения. Тем более что Родик всегда подворовывал, не по-крупному, но все же… Закупал костюмы для девочек по одной цене, а Галине приходилось оформлять покупку по другой. Ну и еще кое-что, по мелочи…

Но при чем здесь она?!

Правильно, совершенно ни при чем! Ей приносили накладные, она их проверяла, цена в них соответствовала среднерыночной, а уж почем он сторговывал эту дрянь на самом деле, откуда она могла знать?

У нее самой была приличная зарплата, а в банках — куча кредитов, потому что с таким мужем ей все равно никогда не хватало.

У Галины от этой новости словно камень с души свалился. Теперь уже не было необходимости звонить Соломону Аркадьевичу, стучать на Родю.

Теперь ее главной задачей было — остаться в клубе во что бы то ни стало, пока она не выстрадает себе в этом адском городе местечко почище.

На радостях она набрала Разуваева.

— Га-а-аля, моя девочка! Здравству-уй, радость!

— Привет-привет!

— Ты не поверишь, когда узнаешь, чем я сейчас занимаюсь!

В этом был весь Разуваев: он отреагировал на звонок так, словно они только вчера расстались.

«Какой же он легкий, приятный парень, а что там у него на дне — какое мне до этого дело!»

Настроение Галины стремительно улучшилось, и она позволила себе нырнуть в эту волну.

— И что же, дорогой? Что ты делаешь?

— Изучаю десятку самых сексуальных ароматов! Один из них, например, пахнет — нет, ты прикинь, — буквально пахнет мокрым мужчиной и мокрой женщиной! Здесь так и написано! Галя, милая, надеюсь, я не оскорбил твои благочестивые ушки?

— И где же это у нас написано? — сделала она вид, будто не расслышала.

— Галочка, в интернете!

— Макс, интернет большой, а поконкретней?

— И интернет большой, и ты у нас, Галка, большая!

Эту колкость она пропустила мимо ушей. Если бы так сказал муж — тарелкой бы ему в лоб запустила, а Разуваеву можно, ведь от одного его голоса с десяток ее лет тотчас убежали прочь!

— Галь, ну не важно, в общем… А хочешь, подарю тебе на день рождения «Саломею»? Этот аромат посвящен той самой Саломее, что за свой танец попросила голову Иоанна Крестителя.

— О как! А давай, подари! Ждать-то недолго осталось!

Но Разуваев, очаровательный пустобрех, тут же съехал с темы и переключился на подробности предстоящей встречи выпускников.

Минут через десять Галина уже ощущала себя на восемнадцать (тем более что Разуваев раскритиковал внешний вид практически всех бывших одноклассниц, повстречавшихся ему за то время, что они не виделись).

В конце сумбурной беседы она раза четыре сказала ему «целую».

Нажав отбой, Галина, на какие-то секунды, представила себе, как когда-то она это делала в юности, их двоих, голых и жадных, в одной постели. Прикрыла глаза, сладострастно повела плечами, но быстро встряхнулась: нет, это уже невозможно, между теми и этими фантазиями — почти два десятка лет… Ну да, тогда она сама сглупила, прикрывалась, дура, хорошим воспитанием, а сейчас и тело уже не то, и в мыслях — одни проблемы.

И все же ей очень хотелось пойти на эту встречу!

Самооценку свою за счет тех, кому в жизни меньше повезло, поднять и с Максом повидаться.

Зачем? Да просто чтобы было!

Сколько уже лет она как сжатая пружина, живет одними подсчетами: хватит ли денег, успеет ли дочка в школу, дадут ли матери в поликлинике бесплатный рецепт, повысят ли цены на электричество и не разорится ли банк-кредитор?

Летят дни и годы, народ вокруг напивается, без стеснения предается блуду, тратит в экстазе все до копеечки на лучшие шмотки и развлечения, а Галина все думает.

Думает и стареет.

Бесконечно думает о том, о чем пристало думать мужику: что отцу ее, будь он неладен, что мужу, сорняку пустому, да будь проклят!

А ниточка настоящего жемчуга на дряблой бабкиной шее — это что, награда в конце пути?

Да, ее жизненный опыт шептал ей, что Разуваев не лучше остальных, но свой праздник души он готов сейчас разделить именно с ней!

А ей-то, самодостаточной, не старой еще женщине, что теперь может быть нужно от мужика?

Да чтобы хохот до жара в груди, чтобы вино по столу и мимо, чтобы руки жадные на спине и, самое главное, — чтобы получилось хоть раз забыться и не думать, не ду-у-у-мать, черт их всех подери!

Ладно.

Соломону Аркадьевичу по-любому придется позвонить, пора по налогам отчет сдавать. Вот и будет у нее возможность поплакаться, чтобы свое место в клубе сохранить.

Гораздо сложнее было сделать так, чтобы Родя как можно скорее съехал с ее квартиры. Может, чем черт не шутит, какая-нибудь из многочисленных девок приютит его у себя на съемной хате?..

Дочери она сама все объяснит.

Галина расправила затекшее тело, подняла длинную ногу, потянула носочек ступни и поиграла пальчиками.

Получилось красиво, маняще.

Не поедет она к бабке за снотворным, а пойдет в торговый центр покупать красивое платье.

Да здравствует кредитная карта!

* * *

Дымчато-серый апрель, еще без солнца, но с таким ощущением неба, будто солнце на нем давно уже есть, просто, робея перед неизбежной дикостью мая, оно решило ненадолго спрятаться, заставил Галину бежать по улице, на встречу с новым платьем и новой жизнью.

Утреннее решение во что бы то ни стало развестись с мужем к вечеру только укрепилось.

«И что же так резко поменялось?» — спрашивала себя Галина, перепрыгивая, как школьница, через лужи.

Страх отползал, вот что.

А вместе с ним и сомнения.

Сегодня же вечером она придет домой и вытащит из-под кровати этот гадкий сундук, в котором живет ее страх. Сундук с тряпьем, таким привычным, таким уютным, но поднеси ближе — одни дыры да тлен.

Разговор с Разуваевым и новость о том, что Родион уходит из клуба, позволили ей снова ощутить себя цельной, юной и дерзкой.

Как когда-то, слушая только свое неискушенное сердце, она бросилась в этот брак, так и сейчас, восстановив себя, она просто избавится от него.

Работая вместе с мужем, Галина всегда боялась за них двоих, потому что знала: рано или поздно нечистоплотность этого подонка вскроется, назреет конфликт, и ее выкинут на улицу вместе с этим идиотом, которому на все наплевать, кроме собственных сиюминутных желаний.

Нет-нет, она будет вести себя как мудрая мама и не станет настраивать против него дочь.

Если Родька захочет — пусть появляется по выходным.

Может, в зоопарк с ней пойдет…

А она предложит ему взять на себя кредит за их недостроенную квартиру, а ежели он начнет артачиться, прямиком ему скажет, что клубом владеют серьезные люди, а такие люди не любят, когда их обворовывают, пусть и в мелочах.