Воспитанница института для благородных девиц

Полина Белова

Это фентези, но в первой части истории за основу взяты реальные условия пребывания девочек в Смольном, после обучения девушка устраивается на работу к дракону.

Глава 2

Дорога в столицу могла бы показаться мне длинной и скучной, если бы я позабыла слова мачехи о том, что следующие десять лет проведу взаперти.

Теперь же, я боялась даже на минуту уснуть, цеплялась жадным взглядом за каждый придорожный куст или дерево, не отрываясь, смотрела на мелькающие за окном экипажа пейзажи. Каждый попадающийся мне на глаза человек вызывал внутри странное щемящее чувство и глупое детское желание попрощаться. Я с грустью думала о родительском доме, который только что покинула, возможно навсегда. Вспоминала маму. Мне было пять лет, когда она умерла. Почему-то, постепенно, её любимый образ начал стираться в моей памяти, становясь безликим. Мачеха куда-то спрятала все мамины портреты и сейчас я жалела, что не догадалась попросить отца найти хотя бы один и дать его мне с собою. От всех этих мыслей на глаза часто наворачивались слёзы.

— Мы можем вернуться домой, если ты передумала, — мягко произнёс отец, видимо, заметив их.

— Нет, — сразу ответила я, поскольку меня даже передёрнуло при мысли о возвращении к мачехе. — Просто… Когда приедешь меня проведать, привези мне портрет мамы, пожалуйста. Я стала забывать её лицо.

На подъезде к столице я несколько раз видела в небе драконов. У нас в городке это зрелище вызвало бы ажиотаж. Дети восторженно кричали бы «Дракон! Дракон!» и бежали вслед. Да и взрослые поднимали бы головы и провожали пролетающего ящера любопытными взглядами. Нашлись бы и такие, что, на всякий случай, низко кланялись бы в сторону пролетающего ящера.

Очень высокий каменный забор института не произвёл на меня пугающего впечатления. Может, потому, что его густо оплетал дикий виноград? Он показался мне, скорее, защитой, чем запирающей внутри него стеной. Сюда не проберётся ни мачеха, ни её отец.

Папа предъявил хмурой женщине у ворот какие-то бумаги, и она молча пропустила нас на территорию. Мы шли по длинной песчаной дорожке, и я с понятным любопытством оглядывала место, где мне предстоит провести следующие десять лет. Вокруг было очень чисто. Огромные вековые деревья давали уютную тень. Далеко в глубине парка виднелся работающий фонтан с огромным каменным драконом посередине. Струя воды вырывалась из его запрокинутой пасти и разбрызгивалась ровным кругом. Здание института поразило меня своей основательностью и размерами. Одни входные двери были не менее, чем в три моих роста!

Шагов на десять впереди нас мужчина и женщина вели за руки девочку лет семи. Она шла, спотыкаясь на ровном месте, опустив голову вниз и громко рыдая. Женщина без остановки что-то мягко втолковывала ей, а мужчина время от времени громко требовал прекратить выть.

Они вошли, и входная дверь, закрывшись, отсекла от меня голоса этой троицы, неприятные, поднимающие в душе неясную тревогу и, даже, страх. Воздух вокруг сразу снова заполнился успокаивающей тишиной, прерываемой лишь редкими в это время дня трелями птиц да едва слышным отсюда ровным шумом воды в фонтане.

— Ты ещё можешь передумать, Александра, — тихо сказал мне папа. Он остановился на верхней ступени широкого крыльца, опоясывающего фасад здания и выжидающе посмотрел на меня.

Створка входной двери была очень тяжёлой, но я всё же открыла её сама и первой вошла внутрь, таким образом показывая отцу, что не изменила своего решения. Я пришла сюда добровольно.

Какой бы ни была моя будущая жизнь здесь, это лучше, чем жизнь с мачехой и её двумя детьми, которых отец, незаметно для себя уже любит больше, чем меня. По крайней мере, мне так казалось. Сестра, к примеру, несмотря на любые свои шалости ещё ни разу не получила наказания, тогда как я редкий день обходилась без оного. Нет уж, с меня довольно. Даже, если взрослые здесь будут злыми, лучше страдать от них, чем от родного отца, который прислушивается к наветам мачехи. «Здесь у меня хотя бы душа не будет болеть», — думала я, следуя вместе с отцом к кабинету директрисы.

Коридоры института, по которым мы проходили, были очень широкими и казались мне пугающе пустыми. Не было ни цветов в кадках по углам или у окон, ни ковровых дорожек на гладком каменном полу, ни картин на крашеных бледно-жёлтых стенах. Одинаковые тёмно-коричневые двери располагались через равные промежутки, и все были плотно прикрыты. Из-за них не доносилось ни звука.

Тихо. Пусто.

Лишь наши с папой шаги гулко нарушают это безмолвие. Где остальные девочки? Они же здесь есть?

Вдруг раздался мелодичный удар колокола и через минуту все двери разом открылись. Отец уже завернул за угол, а я остановилась посмотреть.

Всё так же, в полной тишине, ровными колонами по двое из комнат вышли девочки. В тот момент они показались мне абсолютно одинаковыми. Институтки проскользнули мимо меня на удивление ладным и аккуратным строем. Строгая дама в чёрном шла позади, наблюдая за девочками, словно коршун за цыплятами. Тишину нарушал лишь шорох шагов.

— Александра! — негромко, шёпотом, окликнул меня папа и я поспешила к нему.

У директрисы мы пробыли недолго. Она внимательно просмотрела все бумаги, которые ей подал папа, и удовлетворённо кивнула.

— Расписка, обязательство, метрика, ходатайство…, все бумаги девочки в полном порядке, — сказала она и посмотрела на меня. — Александра, значит.

— Да, госпожа директриса, — я вежливо присела.

— Попрощайся с отцом.

Папа крепко обнял меня, приказал быть умницей, слушаться учителей, воспитателей и госпожу директрису, неловко помявшись, скомкано пробормотал слова прощания и быстро ушёл.

Я всё ещё испуганно смотрела на закрывшуюся за ним дверь, когда услыхала за спиной низкий и властный голос директрисы:

— Александра, отныне ты — воспитанница института для благородных девиц. Ты должна быть счастлива этому! В нашем заведении обучаются девочки только из высшего или среднего сословия. Количество мест в первом классе ограничено. На сегодняшний день у нас осталось всего одно место, и оно за тобой, так как тем, у кого умер один из родителей или оба, отдаётся предпочтение. Девочке, которая вместе с родителями сейчас ожидает в коридоре, в этом году будет отказано в приёме. Впрочем, не печалься о ней. Ей всего шесть и, если родители не передумают, они смогут привести её в следующем году. Но ты должна ценить ту возможность, которую получила сейчас. Ты меня поняла?

Вспомнив рыдающую малышку, которую сегодня втащили в здание передо мной, я подумала, что она будет счастлива возможности вернуться домой. Однако, жизнь с мачехой меня многому научила, поэтому вслух я тихо произнесла:

— Поняла. Я буду ценить. Благодарю, госпожа директриса.

Женщина довольно кивнула и первой пошла к выходу из кабинета. Я, подхватив свой дорожный мешок, засеменила следом.

Глаза невысокой суетливой женщины, которая обнимала за плечи маленькую девочку, радостно вспыхнули, когда директриса объявила, что решение о приёме принято в мою пользу и мест в этом году больше нет. В то же время мужчина, который стоял возле них, попытался громко возмутиться, но был немедленно осажен директрисой просто с королевским величием.

— Посмеете сказать ещё хоть слово в подобном тоне, молодой человек, и я наложу запрет на приём вашей дочери в следующем году, — весомо произнесла она.

Мужчина закрыл рот и заметно сглотнул. Мне показалось, что это он проглотил все возражения, которые жаждал высказать. Он молча поклонился и повёл свою семью к выходу, грубо толкая девочку и раздражённо поторапливая жену. Несмотря на жесткое поведение их отца и мужа, было заметно, что женщина и девочка были счастливы. Обе уходили так быстро, что едва успели вежливо попрощаться с директрисой.

Меня же, не мешкая, повели по длинному коридору, потом по тёмной лестнице вниз, в подвал. Там, в одной из душных тёмных комнат с низким потолком директриса нашла женщину в строгом сером платье, которую назвала кастеляншей. Она приказала ей выдать мне форму, сменную одежду, бельё, обувь и показать мой шкафчик в рекреации для первого класса.

— Когда оденешь нашу новую воспитанницу, своди её к доктору. Девочка с виду здорова, но пусть Адам Бенедиктович осмотрит как положено. Потом передай её классной даме. Это последняя в этом году, десятая.

Директриса ушла, а женщина в сером недовольным тоном приказала мне:

— Снимай с себя всё. Да, положи, ты, уже свой мешок, никто его у тебя не отберёт.

Я поспешно разделась, аккуратно сложив свою одежду на стоявший у стены стул, бросив на пол рядом дорожный мешок. Немного растерянно уставилась на кастеляншу. В подвале было не то, чтобы холодно, а как-то промозгло. Женщина неторопливо возилась у полок с вещами, а я стояла в одних трусиках, босая, на ледяном каменном полу, обхватив себя руками и непрерывно переступая с ноги на ногу, тщетно пытаясь удержать тепло.

— Чего зенки свои таращишь? Трусы тоже снимай! — рявкнула женщина так, что я забыла о стеснении и быстро выполнила её указание.

Кастелянша смела со стула мою одежду со словами:

— Это тебе больше никогда не понадобится.

Положила взамен другую. Белые хлопковые трусики ничем не отличались от моих, и я молча удивилась тому, зачем заставлять меня менять их. Новая тоненькая нижняя сорочка была намного приятнее к телу чем те, в которые одевала меня мачеха. Да и кофейного цвета мягкие чулки мне понравились больше моих прежних. Мягкие чёрные туфли на небольшом каблучке застёгивались на один ремешок.

Длинное плотное тёмно-коричневое платье в первую минуту показалось мне немного колючим, но я быстро привыкла. Для меня оказалось немного трудно в первый раз застегнуть пуговицы на спине, однако, я справилась.

А вот в фартуке, который надевался поверх платья, я запуталась. Кастелянша помогла, хоть и странно обозвала Провинцией.

Фартук был большим, чёрным и походил, почти, на второе платье. Он одевался как-то сбоку, а сзади завязывался бантом. Низ фартука был, словно бы, второй юбкой. Он оказался немногим короче платья, его полы почти соединялись сзади, а верхние передние и задние полочки полностью закрывали грудь, спину. Они по бокам были украшены большими воланами.

— Дорожный мешок поставишь в свой шкафчик. Я его тебе сейчас покажу. А в этом мешке твоё сменное бельё, форма для физических занятий и белый фартук на праздничные дни. А здесь расчёска, зубной порошок, мыло и полотенце. Распусти волосы и заплети их в одну косу. Умеешь сама? — кастелянша протянула мне коричневую ленту и вдруг покосилась на большие ножницы, лежавшие на её столе. — Если нет, обрежу тебе волосы.

— Умею! — вскрикнула я, выхватив у неё ленту, и, потупившись под строгим взглядом кастелянши, повторила. — Я хорошо умею заплетать волосы, госпожа.

Когда я была готова, женщина со всех сторон окинула меня придирчивым взглядом и удовлетворённо кивнув сама себе, повела наверх, из подвала.