Паранойя. Почему он?

Полина Александровна Раевская, 2020

Что важнее: семья, дружба или любовь? Идиотский вопрос, знаю. Но жизнь не стесняется и стебется по полной, ставя перед подобным выбором. Я часто спрашивала – почему он? Почему я? Почему все мы? Но ответов не находила, только предлоги, чтобы прийти к подруге и хоть краем глаза увидеть его, почувствовать на себе его взгляд, услышать вкрадчивый голос и смаковать каждую секунду, а потом ненавидеть себя за эту пошлую, грязную влюбленность в главного человека в жизни моей подруги – в ее отца.Содержит нецензурную брань.

Глава 2

«Совершенство в чем бы то ни было — скука смертная!»

К. Маккалоу «Поющие в терновнике»

— Что ты творишь?! Чего ты добиваешься, Серёга? Я твою логику вообще не пойму. Тебе проблем было мало? Чего тебе спокойно не живётся?! — истерично вопил тесть, бегая взад — вперед.

Лицо его побагровело, губы дрожали от негодования. Казалось, еще чуть — чуть и бедолагу долбанёт очередной инфаркт. Я бы ему посоветовал поберечь свои недавно установленные коронарные стенты, всё-таки какие бы чудеса не обещали америкосы, а никакая железка уже не поможет, если сердцу хана, но мне было лень. Моё что ли здоровье?!

Вообще весь этот цирк начал порядком утомлять. Я, конечно, мог послать Максимыча на хер и не париться. Тестю не впервой, так что не заблудился бы, но даже это мне было в лом, за что спасибо Грей Гусу: пара рюмок оказывала поистине чудотворный эффект, расслабляя и настраивая на вполне миролюбивый лад. Поэтому, откинувшись на спинку кожаного кресла, я продолжал краем уха слушать бестолковый треп и дурачиться, пуская кольца дыма в попытке создать олимпийскую эмблему. И так меня увлекло, что в какой-то момент я вообще потерял нить разговора.

Видимо, тестя это окончательно вывело из себя, и он взорвался:

— Серёжа, ё* твою мать! Что ты как дитё?!

— Максимыч, угомонись уже, — отмахнулся я, с досадой наблюдая, как последнее кольцо на несколько миллиметров отклоняется от намеченной цели, портя всю картину.

— Это тебе пора угомониться! Можайский — не какой-то там хрен с горы…

— Я в курсе, кто такой Можайский, — туша сигарету, спокойно парировал я, хотя паникёрство старого дурня уже сидело у меня в печёнках, как и необходимость разжевывать очевидные вещи.

Стареет, однако, Прохода, теряет хватку, а заодно и тупеет.

Отставив от себя пепельницу, сажусь ровнее и перевожу взгляд на тестя. Он продолжает бегать туда — сюда, нервируя меня.

— Максимыч, сядь, не мельтеши, башка от тебя уже болит, — поморщился я и кивком указал на его кресло.

Тесть, поколебавшись пару секунд, все же сел и, облокотившись на стол, с тяжёлым вздохом зарылся руками в свою и без того всклоченную, рыжую шевелюру, которой наградил обоих моих детей, что по молодости дико бесило.

Мои дети должны были быть похожи на меня или в крайнем случае на жену, но никак не на этого рыжего гада. Но против приколов природы не попрёшь, поэтому пришлось смириться. Смирялся же я с чем-то в своей жизни крайне редко. Свои интересы, убеждения да всё, что я назвал своим готов был отстаивать насмерть.

В детстве такую позицию рассматривали, как непослушание. У отца же с ним разговор был короткий: чуть что он хватал ремень и херачил меня до посинения, пока однажды у него не отнялась рука. Моя бабка по матери, будучи верующей, тогда заявила, что я святой ребёнок, и что сам Господь схватил отца за руку. Пожалуй, это самая смешная шутка, которую я слышал за всю мою жизнь. Отец на этот счет придерживался более адекватного мнения, а потому пришел к выводу, что об мою «дурь», как об каменную стену скорее расшибешься, чем хоть на миллиметр сдвинешь, не говоря уже о том, чтобы выбить её из меня. И был, как никогда прав.

Но всё же, кое — что выбить ему удалось, а именно страх. Любой адекватный, нормальный страх, присущий каждому человеку. Я не боялся ни боли, ни опасности, ни последствий, ни даже смерти. У меня напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения. В психологии это называют «гипофобией», в народе — без царя в голове или отбитый наглушняк, что в моём случае в полной мере соответствовало действительности. Во дворе, а позже и во всём городе меня прозвали Серёжа Беспредел. Сути это не меняло, но в отличие от «отбитый наглушняк» для двенадцатилетнего пацана звучало охренеть, как круто.

В четырнадцать, после смерти отца, своё прозвище я оправдал с лихвой. Но вовсе не потому, что как озлобленный зверёныш сорвался с отцовской цепи. Нет. Я просто со всей силой, на которую способен сын, любил его, а потому смириться с потерей у меня не получалось. Пусть он бил меня, как собаку, был строг и зачастую перегибал палку, но он же научил меня плавать, играть в футбол, стрелять из ружья, ездить на машине, менять кран, защищать себя — короче всему, чему отец должен научить сына, а потому своё детство я считаю вполне счастливым. И благодарен за все уроки, даже за самые жестокие, а возможно, за них в особенности. Именно они научили меня быть стойким, готовым пройти через любые трудности, чтобы отстоять своё мнение и рискнуть всем, чтобы достичь поставленной цели.

Свою по-настоящему осознанную и, как оказалось, главную, жизненную цель я поставил на похоронах отца. Помню, сжимал в объятиях плачущую сестру и смотрел на мать. Она была такой беззащитной, потерянной, раздавленной горем и навалившимися проблемами, но, тем не менее, держалась, не давала волю ни слезам, ни истерике, хотя причин было предостаточно: отец связался с какими-то мутными типами. Эти ублюдки заявились прямо на похороны и тут же принялись запугивать мою мать, требуя денег, которые отец якобы должен.

Помню, смотрел, как бритоголовая сука наезжает на неё, и задыхался от бессилия, меня всего наизнанку выворачивало от ярости. Именно тогда со всей горячностью четырнадцатилетнего, озлобленного мальчишки я поклялся, что уничтожу каждого, кто причастен к смерти отца и отберу этот проклятый, металлургический завод, из-за которого моя семья лишилась всего.

Мне потребовалось шестнадцать лет, чтобы достичь своей цели. На пути к ней я был похож на летящий лом, а потому ни разу за те годы, как бы не было тяжело, безнадежно и рискованно, ни пошел никому на уступки, даже самому себе. И уж тем более, я не собирался этого делать сейчас из-за какого-то столичного ухаря, будь он хоть трижды героем.

— Значит так, Максимыч, — отгоняя миазмы прошлого, решил я, наконец, расставить точки над «i», — в последний раз повторяю: я не буду вкладываться в предвыборную кампанию этого залётного казачка. Ты не хуже меня знаешь, зачем он сюда рвется.

— И что теперь? — взвился тесть. — Сидеть, сложа руки и ждать, пока он займёт губернаторское кресло, и начнёт совать свой нос в каждую щель?

— А ты заделай все щели, чтобы не приходилось трястись, как припадочному.

— Господи, что же ты за баран-то такой упёртый?! — взвыл Прохода.

— Где бы ты был, интересно, если бы не этот «упёртый баран»? — иронично поинтересовался я, начиная закипать. Тесть знал, что лучше меня не выводить, поэтому сразу же дал заднюю.

— Я и не спорю, Серёжа, но иногда нужно хоть чуть-чуть прислушиваться к людям. И сейчас тот самый случай! Поддержи Можайского, дай ему понять, что ты с ним в одной упряжке и что вы всегда сможете договориться. Дипломатия — это искусство: поглаживать пса, пока готовят ошейник, — глубокомысленно изрек тесть, вызывая у меня смешок.

— Ошейник у меня уже готов, Максимыч, так что мне «поглаживать пса» совершенно ни к чему. Да и вообще… Я задницу никому никогда не лизал и лизать не стану!

— И что же это за ошейник такой?

— А вот это уже не твоего ума дело, — холодно улыбнулся я, с удовольствием наблюдая, как тесть багровеет.

— Надеюсь, это действительно что-то стоящее, — сквозь зубы процедил Прохода, проглатывая завуалированное оскорбление, зная, что сейчас лучше не закусывать удила.

— Не переживай, импичмент обеспечен, — успокоил я его, но на Максимыча моё заявление оказало обратный эффект.

— Тогда почему бы не убрать его сейчас, пока он не начал наводить свои порядки? Ты ведь знаешь, что как только пройдет инаугурация, он тут же посадит своих людей на нужные места и в первую очередь, он постарается убрать с должности меня.

— Потому что, дорогой мой тесть, — издевательски протянул я. Мне всегда нравилось доводить его до белого каления — невинная ответка в счет тех дней, когда эта сука смотрела на меня свысока, — моя цель — заставить его плясать под мою дудку, а не убрать с поста.

Прохода скептически фыркнул, я же, не заостряя внимание, продолжил.

— Что касается перестановки кадров, так не мне тебе рассказывать про вотум недоверия, коллективный прессинг и другие инструменты воздействия.

Прохода собирался что-то возразить, но я жестом остановил поток очередного ссыклячества.

— Уймись уже, Максимыч, ты на этом деле собаку съел, за тобой вся наша элита и местное самоуправление, он же — всего лишь новичок с громким именем, а управлять краем — это не в Тбилиси митинги разгонять, тут нужны хотя бы административно — хозяйственные навыки, а не генеральские замашки.

— Ты недооцениваешь его и в этом твоя ошибка. Будь уверен, он нам еще задаст жару. Служаки они идейные, принципиальные.

— Я тебя умоляю, — закатил я глаза. — Все до единого — продажные шкуры, а этот в особенности, иначе с Елисеевым бы не спелся. В любом случае, всегда есть проверенное успокоительное для особо ретивых.

— Серёжа, оставь эти свои… методы! Поднимется страшная шумиха.

— Вот и славно, — усмехнувшись, спокойно заключил я. — Пусть шумит, чтоб другим неповадно было.

— Как у тебя всё просто, — съязвил тесть с таким трагичным видом, что мне стало смешно.

— А жизнь вообще простая, Максимыч, — весело резюмировал я. — Особенно, если придерживаться правила двух ударов: первый — в лоб, второй — по крышке гроба.

— Лучше бы ты придерживался правила не разбрасываться такими людьми, как Ишутин. Что ты за человек, Долгов, я тебя не пойму?! — раздражённо воскликнул тесть, качая сокрушенно головой.

— Я не человек, Максимыч. Я — упёртый баран, — с издевкой напомнил, поднимаясь с кресла. Разговор себя исчерпал, но я все же решил добавить. — А понимать тут абсолютно нечего: каждый должен знать своё место и не зарываться. И тебя это тоже касается, так что прекрати истерить, как малолетний п*дрила и начинай готовиться к приезду нашего героического губернатора.

— А ты своё место знаешь, Серёжа? — пробормотал тесть, думая, наверное, что не услышу.

Но я услышал. Правда, отвечать ничего не стал и молча вышел из кабинета. Раньше я, не задумываясь бы, сказал, что нахожусь на своём месте, а сейчас всё чаще стали посещать какие-то меланхоличные мыслишки, что чего-то в моей жизни не хватает, чего-то в ней нет, и что я, возможно, что-то упустил. Видимо, кризис среднего возраста всё же не пустой звук. К счастью, у меня было слишком много дел, чтобы позволить себе страдать хернёй и рефлексировать.

Спустившись в столовую, где собралась вся родня Проходы, нашёл взглядом жену. Она тут же повернулась, словно почувствовала моё присутствие.

— Собирайся, Лар, — бросил я, прерывая рассказ какой-то двоюродной тётки. Тёща неодобрительно поджала свои тонкие губёнки и покачала головой, горестно вздыхая.

Да-а, тяжела доля интеллигента, когда зять отъявленный люмпен, хотя у неё и муженёк не далеко уехал. Пожалуй, я бы посочувствовал, если бы не знал, как эта двуличная паразитка любит зелёненькие, скрывая свою алчность за вечно кислой физиономией.

— К чему такая спешка? Где папа? — поинтересовалась жена, подойдя ко мне.

— Поехали, я устал, — напустил я на себя вид вселенской усталости, чтоб Ларка не доставала вопросами.

— Опять что-то не поделили, — тяжело вздохнув, резюмировала она.

От необходимости отвечать избавил сын, влетевший в столовую, словно ураган, а точнее ошалевший свинёныш: огненные волосы торчали в разные стороны, как у Эйнштейна, глазёнки по пять копеек лихорадочно горели, а лицо и одежда были измазаны то ли шоколадом, то ли какой-то грязью, как и руки, в которых он держал брыкающегося кота. В общем, нормальный такой видок десятилетнего пацана. Но у моей жены были другие представления о том, как должен выглядеть наш сын, поэтому она недовольно поджала губы, становясь точной копией своей мамаши. Меня аж передёрнуло, стоило только представить, как проснусь однажды с двойником тёщи.

— Денис, что за вид?! — воскликнула Лара, но сын, будто не слыша её, повернулся ко мне и протараторил:

— Пап, можно я у бабушки останусь? Никичу разрешили.

— Нет, никаких… — начала было жена, но я тут же прервал её.

— Оставайся, сына, — заговорчески подмигнув, потрепал его по всклоченным вихрам.

— Серёжа! — возмутилась Лара, но её голос потонул в восторженном вопле Дениски. Перепугав беднягу-кота, сын помчался к выходу из столовой, где его поджидал двоюродный брат.

— Денис, вернись сейчас же! — сделала жена попытку достучаться до сына, но это был дохлый номер. Получив своё, Дёня поспешил слинять.

— Спасибо, пап! Пока, мам! — крикнул он напоследок и скрылся за дверью.

— П*здец! — психанув, ёмко высказалась Ларка, одарив меня взбешенным взглядом.

— Лариса! — ахнула тёща, хватаясь за сердце. Вся родня застыла в изумлении, я же едва сдерживал хохот. В кои-то веке жёнушка сделала мой день.

Она явно собиралась сказать мне еще пару ласковых, но сдержалась: в очередной раз поджала дрожащие от ярости губы и круто развернувшись на каблуках, быстрым шагом покинула столовую, ни с кем не попрощавшись. Я решил добить это тухлое сборище и театрально провозгласил:

— Вот, тёща, это всё твоё воспитание! Красней мне теперь из-за твоей доченьки.

— Долгов, когда ты покраснеешь, случится всемирный потоп, — сыронизировала Ларкина бабка, хотя «бабкой» её можно было назвать с огромной натяжкой. В свои восемьдесят она выглядела намного лучше тёщи и вела настолько активный образ жизни, что оставалось только позавидовать её энергии. Из родственников жены она была единственной, к кому я испытывал симпатию. Поэтому, улыбнувшись, сердечно распрощался с ней. Расцеловал в обе щёки, на что она выдала:

— Дочу будешь так нацеловывать, целуй нормально.

— В засос что ли? — подразнил я её.

— А хоть бы и так, — хохотнула она. — Или что, уже обделался?

— Бабуля, да я саму смерть целовал, — насмешливо закатил я глаза. Нашла тоже, чем пугать.

— Какая я тебе бабуля, засранец?! — воскликнула она возмущенно. Я же решил не тратить время на препирательства и притянув к себе, смачно чмокнул бабку в её тонкие губенки, намазанные шлюшно-красной помадой. Она тут же расхохоталась мне прямо в рот.

— Серёжка, ты что творишь поросёнок эдакий?! — зарделась, ей богу, как девчонка. Вот что поцелуй животворящий даже с самыми прожжёнными бабами делает, а Родионовна была той ещё штучкой. Всех воротил края перетрахала в своё время.

— Взбадриваю тебя, бабуль, а то ты заскучала совсем, — парирую с ухмылкой.

— Ой, Долгов, как был наглецом, так и помрешь. Иди благоверную «взбадривай», а то совсем внучка дерганая стала.

— Ну, так не мудрено, — фыркнула тёща, недвусмысленно взглянув на меня, как бы говоря: «с таким-то муженьком».

— Не мудрено, — насмешливо согласился я. — Столько себя изводить этой веганской хернёй — свихнуться можно.

— Не говори, вообще не понимаю эту моду, — кивнула Анна Родионовна.

— Мода тут совершенно не при чём, — возразила тёща и принялась что-то разъяснять свекрови, но слушать я уже не стал. Махнув всем на прощание, направился к ожидающему меня на заднем дворе кортежу из трех машин. Сев в «Гелик», дал ребятам знак, что можно ехать, а после перевел взгляд на сидящую рядом жену.

Лариса, отвернувшись к окну, всем своим видом демонстрировала обиду. Я же только сейчас заметил, насколько она осунулась: и без того тонкие черты заострились, придавая лицу строгость, синева под глазами и бледность кожи не скрывали ни одну морщинку, а соответственно и возраст. Удручающую картину завершало каре, которое меня просто убивало. Короткие стрижки у баб я не признавал, как и ставшую столь модной худобу и андрогинность. Женщина должна излучать здоровье и красоту, чтобы её, прежде всего, хотелось трахнуть, а не накормить.

Поскольку жена знала мое мнение на этот счет, мне было совершенно не понятно, чего ради она извела себя диетами и состригла свои буйные кудри. Пусть в последние пару лет наши отношения были довольно прохладными, но как по мне, это ещё не повод, чтобы уродовать себя. Хотя объективно — стрижка ей, конечно, шла и всё бы ничего, если бы она напрочь не убивала всякую индивидуальность, превращая очаровательную женщину с ноткой загадочности в какую-то невзрачную ледышку.

Раньше в её каштановую гриву хотелось зарыться обеими руками, пропуская сквозь пальцы мягкий шёлк волос, теперь же… не хотелось ничего. Виной тому прическа или же кризис семейной жизни мне, если честно, всё равно. Просто смотрю на жену и понимаю, что как-то ни горячо, ни холодно.

И вроде бы это всё не ново. За семнадцать лет брака мы пережили кучу всяких кризисов. Бывало даже смотреть друг на друга не могли — бесились от каждого слова и действия. Но то были хоть какие-то эмоции, сейчас же не было ничего, кроме понимания, что всё со временем пройдёт, просто нужно не давать себе волю и щадить чувства женщины, которая родила мне детей.

— Мать, ты обиделась что ли? — спросил через «не хочу». Выслушивать, что у неё там накипело вообще не в кайф, но лучше пусть выпустит пар сейчас, чем потом будет месяц выносить мне мозги по поводу и без.

Как и ожидалось, Лариса тут же взвилась, словно ужаленная. Повернувшись, резанула раздраженным взглядом и дрожащим от ярости голосом процедила:

— Да причем здесь обиделась, Долгов?! Меня просто задолбало это всё!

— Что «всё»? — спокойно уточнил, едва сдерживаясь, чтобы не зевнуть. Ларка меня точно грохнет, если поймёт, что мне в общем-то её претензии до фонаря.

— Да то, что как только у тебя настроение хорошее, так сразу — «Да, сына, да, доча, гуляйте, учебу пропускайте», но если только плохое, то держитесь все: то, что вчера было можно, сегодня уже нельзя и только потому, что у нас у папы настроение неважнецкое. Ты постоянно поганишь мне весь режим, Серёжа, и разрушаешь дисциплину. А в воспитании детей это самое главное!

— В воспитании покорного стада, — отрезал я.

— Ой, только не начинай, пожалуйста, эти свои дебильные рассуждения, — поморщилась она. — Речь вовсе не об этом.

— Ну, просвети меня, о чём.

— О том, что границы дозволенного детям не должны зависеть от перепадов твоего настроения. Так нельзя!

— А как с зэчьём на строгом режиме можно, да? Контролировать каждый их шаг, запрещать всё подряд — это ты называешь воспитанием? — сардонически поинтересовался я, начиная закипать.

— Не передёргивай, Серёж. Ещё никому строгость не была во вред.

— Ты мне что ли будешь рассказывать? — вкрадчиво уточнил я. — Ты уже заколебала бедных детей со своим контролем.

— А нет, давайте будем потакать им во всём, пока они в конец не обнаглеют.

— Ну, уж это им не грозит, можешь не сомневаться, — заверил я её со смешком. «Обнаглеть» у меня можно ровно настолько, насколько я позволю.

— Да неужели?! То-то они мать ни во что не ставят.

— Не начинай, — скривившись, отмахнулся я. Бесило, когда жена начинала корчить из себя жертву.

— А что, не так что ли? Они вообще меня не слушают, и ты им в этом потакаешь! — начала она повышать голос.

— Бред не неси. Я в твои отношения с детьми не лезу.

— Вот именно! Тебе плевать, что я им что-то разрешила или запретила, ты делаешь исключительно то, что считаешь нужным, выставляя меня дурой. Показывая детям, что с моим мнением и требованиями можно не считаться.

— Так ты адекватные требования выставляй, а то втираешь какую-то дичь, а потом обижаешься, что всем пофиг.

— А что для тебя не «дичь», Серёжа? Учеба — дичь, бабушку с дедушкой навестить — дичь. Ты вообще в курсе к каким «подружкам» на ночь отпустил свою обожаемую доченьку? — с таким видом отозвалась она, будто собиралась открыть Америку.

— А нет, бл*дь, я дурак совсем, — раздраженно парировал я. Конечно же, мне было известно, что дочь поехала к своему парню. Но рвать и метать по этому поводу или хвататься за сердце я не собирался, как бы не ломало от мысли, что мой ребёнок в общем-то уже далеко не ребёнок.

— Ну, мало ли, может, ты свято веришь, что Олечка у тебя ангел небесный, — язвительно пропела жена, чем окончательно выбесила. Меня выводили из себя речи в подобном тоне. Что еще за «твоя доченька», «твой сынок»? Что за идиотская манера чуть что перекладывать ответственность?!

— Я своих детей знаю, — холодно процедил я. — И знаю, когда им что-то разрешить, а когда — запретить, так что не хер мне здесь нотации читать.

Ларису, конечно же, задел мой не совсем справедливый намёк на то, что она детей совершенно не понимает, но жена благоразумно решила не реагировать на эту шпильку.

— Ну, раз знаешь, не думаешь же ты, что они там с Ванечкой чаи распивают? — съязвила она.

— И что?

— Как что? Она еще ребёнок, Серёжа! — воскликнула Ларка, чем насмешила. Вот уж кому-кому, а точно не ей верещать по такому поводу, о чём я не преминул напомнить.

— А ты кем была?

— В смысле?

— Ну, когда приезжала ко мне «чаи распивать», — подколол я её, на что жена закатила глаза.

— Это тут вообще при чём?

— Да так… — со смешком протянул я. — Помнится, твой папаша был крайне пуританских взглядов, но тебе это ничуть не мешало таскаться.

— Я не таскалась! — возмущенно ткнула она меня локтем прямо в печень. Очень её Ларка любила: то клевать, то долбить чем ни попадя.

— Таскалась — таскалась, да еще как, — пожурил я жену с улыбкой, отчего она слегка покраснела, но тут же взяла себя в руки и вернулась к нашей теме.

— И что теперь? Сквозь пальцы смотреть на её… «чаепития»? — резонно поинтересовалась, уловив суть моей ностальгии. Я усмехнулся.

— Ну, попробуй повоевать. Хотя я смысла в этом никакого не вижу. Запрём её дома, поорём и что дальше?

— А дальше нужно сублимировать сексуальную энергию во что-то полезное.

Услышав сей бред, я не выдержал и расхохотался.

— Мать, ты сегодня отжигаешь по полной. Я скоро блокнот заведу для твоих крылатых фраз.

— А у тебя всё шуточки, Долгов.

— Да какие уж тут шуточки, когда ты дочь какой-то оторвой в гоне считаешь, — мягко упрекнул я её.

— Я не считаю, — начала Ларка тут же отнекиваться. — Просто… Ей всего семнадцать, Серёжа.

— Не всего, Лар, а уже. Прекрати над ней трястись.

— Странно слышать это от тебя. Я думала, ты и мысли не допускаешь, что у неё может быть секс.

— Я и не допускаю, — подмигнув, шутливо отозвался я. — Наша дочь у «подружки», остальное меня не касается.

— Удобная позиция.

— Ну, а почему нет? Олька у нас девочка умная, да и «подружка» у неё неглупая, знает, что в случае чего место в ближайшем лесу будет обеспечено, поэтому переживать не вижу смысла, как и пытаться усмирить дочь. Если уж гормоны долбанули, то бесполезно с этим бороться. Еще ни один родитель не выиграл эту войну. Да и Ванёк меня вполне устраивает, как и вся их семейка.

— Ну, еще бы тебя не устраивал сынок главы следственного комитета, — фыркнула Ларка.

Я не стал ничего отвечать, считая тему исчерпанной, да и на горизонте замаячил продуктовый магазин, что было очень кстати: жрать хотелось люто. Я с утра не ел, а у тёщи вечно какая-то херь милип*здрическая, которой только врагов дразнить в голодный год.

— Лёха, ну-ка тормозни у магазина, — отдал я распоряжение, которое тут же было выполнено. — Сгоняй за орехово — фруктовой смесью.

— Так и называется, Сергей Эльдарович? — уточнил он, выходя из машины.

— Да откуда я знаю, у продавца спроси. И давай быстрее, — поторопил я его, когда он поплелся черепашьим шагом.

— Ты оголодал что ли? — удивилась Ларка. — Надо было поесть у мамы и не выделываться.

— Я не выделываюсь, а о здоровье пекусь. От взглядов твоей мамы можно запросто подавиться.

— Ой, я тебя умоляю, — отмахнулась она.

Я хмыкнул и отвернулся к окну. Через пару минут вернулся Леха. Ларка забрала у него упаковку со смесью и принялась быстренько выкидывать банановые чипсы, которые я терпеть не мог, она же бурчала себе под нос, что я капризный ребёнок и лентяй.

Меня её ворчание, как ни странно, успокаивало, поэтому откинув голову на спинку кресла, с наслаждением прикрыл глаза, вот только счастье моё длилось не долго.

Очистив смесь, жена протянула мне упаковку. Кивнув в знак благодарности, я сразу отсыпал горсть в ладонь и отправил в рот. Лара же помедлив, осторожно спросила:

— Что вы решили с папой?

От досады я едва не застонал. Твою мать, мне сегодня пожрать нормально дадут или нет?! У Ларки и её семейки прямо талант портить мне аппетит.

— А я с ним должен был что-то решать? — приподняв бровь, холодно уточнил, давая понять, что ей стоит поумерить своё любопытство.

— Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю, — насупившись, продолжила она гнуть свою линию, как и всегда, не внимая намёкам.

— Я прекрасно знаю, что тебя это не касается, — отрезал я и насыпал вторую горсть, поражаясь, до чего же Ларка бестолковая баба: тридцать восемь лет, а до сих пор не знает, когда и как следует из мужика тянуть информацию. И разразившаяся в следующее мгновение буря это только подтверждала.

— Да что ты?! — взвилась жена, повышая голос. — Касается и еще как! Я не собираюсь больше трястись от каждого шороха, и бояться выйти из дома без охраны. Мне надоело жить, как на пороховой бочке! Если ты себя не бережешь, то подумай о детях! Сколько можно?! Чего тебе, бл*дь, не хватает?!

— Не ори, — поморщившись, осадил я её. На сегодня с меня истерик достаточно: её папаша исчерпал лимит.

— Хочу и буду орать! Не затыкай мне рот! — огрызнулась она, испытывая моё терпение.

— Я тебя тогда сейчас высажу возле леса и верещи там, сколько твоей душе угодно.

— О, ну конечно! Ты всегда проблемы решаешь где-то в лесах. Только сейчас, Долгов, время уже не то. И лучше бы тебе прислушаться к отцу, у него всё-таки образование и…

–Забавная штука: ты открываешь рот, а я слышу твоего папашу, — оборвав её, издевательски протянул я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать волю вспыхнувшей ярости. — По-моему, в твои годы пора бы уже генерировать собственные мысли, с высшим — то образованием.

— А по-моему…

— А по-твоему будет, когда научишься хотя бы ореховую смесь очищать, как следует! — рявкнул я, взбесившись.

Она хотела что-то ещё сказать, но я не собирался больше выслушивать эту херню, которой её нашпиговал папаша. Место бабы — в кровати, подо мной, а не в моих делах со своими советами.

— Всё, уймись! — отрезал я и швырнув ей на колени упаковку, велел водителю остановиться, после чего вышел из машины и сплюнув попавшийся банан, направился к остановившемуся позади «Крузаку», закидываясь по дороге орбитом, чтобы перебить тошнотворный вкус.

Навстречу тут же выскочили ребята из охраны, но мне хотелось побыть одному, поэтому я отправил их к Ларке. Сам же сел за руль и наконец, выдохнул с облегчением.

Конечно, будучи под градусом, отпускать водителя не стоило, но после жены и её родственников перспектива вписаться в столб казалась даже приятной.

Некоторое время я сидел и просто наслаждался тишиной. Мне редко выпадает такая возможность. Впрочем, я и сам не особый любитель одиночества, и всей этой интровертной мути, но иногда всё же возникает желание всё бросить и сбежать туда, где никто не будет доставать бесконечными просьбами и проблемами, где всегда рады и ждут.

К счастью, такое место у меня было, жаль только, что им не стал мой дом и ждала меня в нём не жена. Но, видимо, всё в жизни получить невозможно, как ни старайся.

Невесело усмехнувшись своим мыслям, я закурил и позвонил Зойке, чтобы предупредить, что скоро приеду. Когда в динамике раздался её низкий, хрипловатый со сна голос, стало как-то даже теплее, и раздражение медленно начало отпускать из своих цепких лапищ.

— Спишь? — зажав сигарету между зубами, выехал я на трассу.

— Вообще-то тебя жду, — зевнув, заверила она и со стоном потянулась, вызывая у меня улыбку.

— А ты как узнала, что приеду?

— Работа у меня такая — всё и про всех знать, про тебя в особенности.

Я хмыкнул, ибо это истинная правда. Зойка была моими ушами, глазами, правой рукой, душой и самым близким человеком. Она знала абсолютно всё и про всех, но в первую очередь, конечно же, про меня. Поэтому могла по голосу определить моё состояние и настроение.

— Устал? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла она.

— Как собака.

— Да ты мой хороший, — просюсюкала она. — Заездили родственнички?

— За*бали, причем коллективно, — рубанул я со смешком.

— Ну, ничего, как говорится, нас еб*т, а мы крепчаем, — посмеиваясь, утешила она и предугадывая желания, уточнила. — Коньячка или водочки?

— Яду мне, яду! — процитировал я. — И мяса побольше.

— Молодого и красивого или свиное сойдет? — провокационно уточнила она, вызывая у меня смех.

— Баранье готовь, сегодня день под грифом «Баран упёртый».

— Максимыч, вижу, совсем оборзел, на пенсию хочет, — в миг оскалилась сестра, стоило только дать понять, что братика задели. Она у меня такая: сожрёт и не поморщиться, если кто косо посмотрит в мою сторону. С такой сестрой сам черт не страшен. Впрочем, она сама была дьяволицей почище прочих. Вот кому я ни за что не рискнул бы перейти дорогу, и не я один: её боялись, как огня все, кто хоть немного понимал, что эта женщина из себя представляет. Зойка была моей точной копией только в женском обличии, что, пожалуй, во сто крат опасней, ибо мои качества, помноженные на женское коварство — это гремучая смесь, я бы сказал, смертельная. Спасибо, господи, что эта «смесь» мне безгранично предана! Не знаю, где бы я был, если бы не она. Верно говорят, что за каждым успешным мужиком стоит сильная женщина, в моём случае это сестра.

— Пора его уже отправлять, — согласился я. — Старый стал, хватку теряет да панику разводит с ничего.

— Ну-у, я бы не сказала, что с ничего, — протянула задумчиво Зоя.

— И ты туда же, — закатил я глаза. Похоже, у меня скоро начнется нервный тик от одного упоминания Можайского.

— А ты его выступления глянь. Там такая мощь…

— Я лучше сразу уточню, кто у него в спичрайтерах.

— Не спичрайтером единым, Серёжа, такой рейтинг нарабатывается.

— Ну, ещё бы, — хмыкнул я, имея в виду бюджет его предвыборной кампании, который уже превысил допустимые нормы раз в десять. Это, как раз, и было тем нарушением, за которое нашему генералу грозил импичмент. Но пока я, естественно, не торопился открывать своих карт, лишь пристально следил, чтобы люди, которым доподлинно известно о связи Можайского с Елисеевым и их «черной кассе» не начали исчезать.

— Зря ты его всё-таки недооцениваешь, — ненавязчиво заметила сестра.

— А чего там оценивать? Типичный, тупоголовый вояка.

— Ну, знаешь… Про таких, как ты тоже говорят: «Типичный, тупоголовый новый русский».

— А я и есть такой. Девять классов образования да фазанка это подтверждают, — невозмутимо отозвался я.

— Ой, всё понятно, — отмахнулась сестра.

— Чего тебе понятно?

— Того, Сержик, что тебя действительно коллективно за*бали, раз ты уже в самоуничижение ударился, — ласково пояснила Зойка, вызывая у меня улыбку. — Ладно, хорош болтать, смотри на дорогу. Ждём тебя, будем размораживать.

Я кивнул и отключился. Путь до сестры был не близкий, но вид из окна стоил каждой потраченной на дорогу минуты. В своё время я тоже облизывался на этот участок, но Зойка попросила его уступить в честь рождения племянницы. Естественно, отказать я не смог, оторвал от сердца, но до сих пор жаба давит, хотя себе купил участок намного круче: на горе с видом на реку, но вот душа почему-то лежит именно к этому затерянному в сосновом лесу царству у небольшого озерца.

Вот и сейчас въехал на территорию Зойкиной вотчины, и закайфовал. Сосновый лес на закате просто сияет, излучая невероятное спокойствие. Изумительная красота, неописуемая. Чувство, будто в сказку попал, и вот-вот откуда-нибудь из-за куста выскочит какое-нибудь чудное создание. И создание выскочило…

Как только я припарковался у дома и вышел из машины, на меня тут же налетела туша под сто килограмм и с рыком радости повалив на подъездную дорожку, принялась облизывать, вызывая искреннюю радость.

— Жора, угомонись, — отбивался я, хохоча и пытаясь встать. Но если Жора радовался, то ему было пофиг на любые уговоры.

— Вот сучёныш! Столько месяцев его кормлю, а он хоть бы раз меня так встречал, — раздался голос зятя, я довольно улыбнулся и обнял своего любимца, приходя в себя после столь неожиданного нападения. Жора тоже потихонечку успокоился и довольно заурчал, позволяя мне, наконец, подняться.

— Лев — это тебе не шкура продажная, Жека, — отряхнувшись, протянул я зятю руку для приветствия.

— А пума разве лев? — с сомнением взглянула на Жору подошедшая Зойка. Я обнял сестру и поцеловал.

— Здорово, мать, а кто? — насмешливо уточнил Шутерман.

— Ну, не знаю, котик, наверное, — протянула она, вызывая у нас с Женькой хохот.

«Котик» меж тем начал носиться по территории, окончательно ошалев от радости. Мы с улыбкой наблюдали за ним, завороженные красотой и грацией горного льва.

Это чудо природы мне подогнали два года назад на день рождение — выпендрился один дурень, но меня впечатлило, хотя поначалу я не знал, что с этим презентом делать. Ларка требовала, чтобы отправил его в зоопарк, кричала об опасности и непредсказуемости дикого зверя, и в общем-то была права, но я смотрел в огромные, голубые глаза маленького львёнка, и понимал, что не смогу обречь его на существование в клетке. И ничуть не жалею о своём решении.

После того, как нанял специалиста, разбирающегося в психологии и дрессировке пум, воспитание и уход за Жорой перестали казаться чем-то заоблачным, и жизнь наполнилась новыми впечатлениями. Жорка был смышленым малышом, ласковым и добрым. Детей обожал, но меня почему-то выбрал своей главной зазнобой. Наверное, что-то чувствовал понятное лишь ему. С Ларкой же у него отношения не сложились, но до недавнего времени им удавалось сохранять вежливый нейтралитет, пока у жены и дочери не случился скандал.

Не знаю, что там конкретно произошло, меня не было дома, но Жора оценил ситуацию, как опасную для Ольки и стал её защищать. Конечно же, он не кидался и вообще не проявлял каких — либо признаков агрессии, кроме рыка, но Ларе этого хватило, чтобы перепугаться до усрачки и в ультимативной форме потребовать избавиться от зверя. Дети предлагали компромиссы, но жена была непреклонна, и я не мог проигнорировать её требование, так как это всё же не шутки, но и отдать Жору в зоопарк или какому-то чужому человеку тоже не мог. Он стал для меня родным, я его полюбил всей душой, поэтому ситуация очень сильно напрягала. Но Зойка быстро положила конец моим метаниям, предложив помощь.

Это был самый оптимальный вариант: только сестре я мог доверить своего питомца, зная, что Жора всегда будет накормлен, обласкан, и что в любое время его можно будет навестить.

Первые месяцы мы с Олькой и Дениской ездили чуть ли не каждый день, а потом сократили свои визиты до одного раза в неделю, но несмотря на то, что уже прошло полгода я так и не привык к Жоркиному отсутствию. Поэтому каждой встрече радовался не меньше Жоры, в который раз убеждаясь, что если уж я привязывался, то привязывался намертво, будь то человек, животное или просто вещь.

Исключение составляли лишь женщины, с которыми я спал. Вот на них почему-то моей привязанности надолго не хватало. Я, конечно, влюблялся, горел, хотел, уважал, симпатизировал, но вот так, чтобы себя не помнить, чтоб весь мир к её ногам — такой женщины в моей жизни не случилось. Не любил никогда по-настоящему: ни на одну не смотрел, как на самое дорогое в этом мире, за которое готов был бы всё отдать, наизнанку вывернуться и сдохнуть не единожды. И если бы своими глазами не видел, что такие чувства бывают, ни за что бы не поверил. Но, наверное, всё к лучшему, учитывая мою неуправляемую, отбитую на всю голову натуру, хотя с другой стороны — а вдруг это именно то, чего мне не хватает?

Хрен его знает, в любом случае мне сейчас не до подобных квестов. Если этот вояка не согласиться на мои условия, придется воевать. Мне, конечно, не впервой, но генералишку действительно нельзя недооценивать. Он так просто не сдастся, до последнего будет зубы скалить. И все же ему придется отступить, потому что я намерен выиграть любыми путями и способами. А если уж я что-то решаю, то остановить меня может только смерть.