Счастье из морской пены

Полин Ошер

Эта история – о том, что вся наша жизнь состоит из взлетов и падений, мгновений острого счастья и горьких разочарований. А еще она про то, что всегда, даже в самой тяжелой ситуации, должно быть место надежде: если веришь, что все плохое заканчивается, – когда-нибудь обязательно настанут хорошие дни.

Глава VII. Колодец клятвы

Ближайший автобус был в сторону Беер-Шевы. Я внутренне возликовала: очень хотелось вернуться в город, который я любила так же сильно, как и ненавидела.

Прямо сейчас я сижу на мягком кресле, гляжу в окно, и блестящий синий автобусе (такой глянцевый — будто с картинки в детской книжке сошел) везет меня в Б7.

Б7 — это Беер-Шева, город на перепутье древних дорог; «беер» означает колодец, а «шева» — клятва. Еще «шева» часто переводится как «семь», поэтому многие русскоговорящие часто сокращают название города до одной буквы и цифры.

За стеклом проносятся печальные поникшие пальмы, бедуины куда-то ведут своих коз. За моей спиной школьники играют в какую-то шумную игру и ржут на весь салон. А на соседнем кресле спит совсем юный солдатик, который опустил голову на грудь, точно сонная птица, и легонько похрапывает, зажав между коленями свой автомат. Из подвернутого рукава форменной рубашки цвета хаки у него торчит проездной билет. Подошедший к нам контролер, нагнувшись и стараясь его не разбудить, тихонько достает его и пробивает аккуратные дырочки.

Я еду, покачиваясь в прохладном автобусном нутре, и все думаю о том, почему не сделала этого раньше. Почему я не собралась с силами, и не приехала сюда, в эту родную для меня страну, в этот город, где было столько всего хорошего и плохого.

Вспоминаю свой переезд в Израиль. Я совсем к нему не готовилась, все получилось с бухты-барахты, — впрочем, именно так и складывается вся моя жизнь. До этого я была в стране только однажды, причем в тот приезд до Беер-Шевы я не добралась: в этот небольшой городок посреди пустыни туристов не возили.

В течение нескольких дней до отъезда в новую страну я не могла сомкнуть глаз. Мне казалось, что стоит только расслабится, — и все сорвется, развалится, словно карточный домик. Если бы у меня были крылья, я бы, пожалуй, раскрыла их пошире да и сама полетела бы в обетованную. С чемоданом в одной руки, спортивной сумкой — в другой, а дамский ридикюль кило на двенадцать весом приспособила бы куда-нибудь между крылами. На шею опасно: лететь над морем, а камень на шее еще никому счастья не приносил.

Жить без крыльев — это минус, но, если ты имеешь свободу передвижения и энную сумму в валюте, всегда можно взять билет на самолет.

Помню, что в ожидании часа икс я нетерпеливо топталась по холодной плитке Домодедово и не сводила взгляд с циферблата, который отсчитывал время до посадки. Было выпито два кофе, выкурено три (или пять?) сигарет, и ужасно хотелось уже сесть в узкое аэрофлотовское кресло, пристегнуть ремни и взмыть к небесам. Или, как говорит мой друг, — «взлететь к чертям», но мне при этом всегда представлялся взрыв в салоне и то, как кружат в потоках воздуха обрывки самолетной обшивки.

Помню, что мне было очень холодно в том самолете. Так зябко, что я уже подумывала попросить плед. Но, пока железная птица готовилась к взлету и бежала по своей полосе навстречу к бескрайнему синему, — я нащупала в сумке книжку, открыла ее наугад, а дальше время, пространство и температура окружающей среды совершенно перестали меня беспокоить. Я пряталась в книжной истории вплоть до того момента, как самолет начал снижать высоту, — а дальше стало невозможно прятаться от того факта, что я все-таки при-ле-тела. Добралась.

Я же до последнего не верила, что это случится. Надеялась, но знала: в любой момент, в любую секунду все может сорваться, разломиться на сотни, тысячи частей, и я уже не смогу собрать себя назад, как тот Шалтай-Болтай, который сидел себе, сидел, а потом бах — и свалился. И все, королевская конница и рать были бы совершенно бессильны перед сложившимися обстоятельствами.

Кажется, я слегка задремала. Из полусна меня вывел автомобильный гудок; я протерла глаза, посмотрела в окно и с удивлением обнаружила, что полтора часа пролетели незаметно и автобус уже подъезжает к пункту моего назначения — главной автобусной станции Беер-Шевы, которая находится в самом сердце этого пыльного городка.

Вышла из прохладного автобусного нутра, и попала прямиком в пекло: так жарко здесь было, так душно, что, казалось, каждый вдох дается с трудом. Однако уже через несколько минут, пока я разминала затекшие ноги, организм адаптировался к беер-шевской сухой жаре, и мое самочувствие улучшилось.

Мой путь лежит в квартал Рамот, где растет сквозь дом старое дерево и живет одна чудесная кавказская семья.

О, сколько в ней было тепла, в этой семье, сколько любви!

Я никогда не думала, что можно так искренне любить людей. Не только своих кровных родных, но и вообще всех: друзей детей, детей друзей, знакомых, родственников десятого колена. Когда бы ты к ним не пришел, — у них всегда находилось для тебя доброе слово и минутка, чтобы спросить о твоих делах.

Мне казалось, что меня никто и никогда не любил так, как эти, в общем-то совершенно чужие мне люди.

Я не видела их уже сколько… Пять? Шесть лет? Это долгий срок, но я надеюсь, что все они в добром здравии.

Особенно ТетьМаргарита. ТетьМама. Ее называли так все друзья ее детей, потому что она каждому из нас была мамой в самом правильном понимании — не строгим критиком, а добрым другом, плечом и опорой, надежной колонной, которая защищает тебя от падения и подопрет, если пошатнешься.

Мне поэтому страшновато было у них бывать.

Все казалось, что ее доброе отношение предназначается не мне, а кому-то другому, более достойному, более хорошему. Я все ждала, что вот-вот сейчас она придет в себя, поднимет на меня глаза и спросит строго: «А ты кто такая, девочка? Зачем пришла?»

И тогда у меня больше не осталось бы никаких опор.

Но каждый раз, когда у меня хватало смелости прийти в их дом, с моей души сходила какая-то очень тонкая стружка, и я уходила чуть более счастливой, чуть более согретой, чем была до.

И сейчас я иду к ним, не особенно веря в то, что меня пустят в дом. А может, меня даже и не вспомнят, не захотят признать, — ведь я развелась с другом их сына, и наверняка у них сохранились не самые лучшие впечатления обо мне.

Но мне хочется успеть их увидеть. До того, как.

Я стою перед воротами, и не уверена, что хватит сил позвонить в звонок. Слышу, как кто-то копошится за легкой соломенной изгородью, вижу какой-то силуэт в занавешенном окне. Вот бы тетьМама, вот бы тетьМама…

Наконец, звоню.

Дверь открывает рослая, черноволосая женщина с сильной горбинкой на носу. Спрашиваю на ломаном иврите, когда придет Маргарита. Она не отвечает и всматривается мне в лицо. Я не могу считать выражения ее лица, и это пугает. В ее глазах пробегает искорка узнавания, и она спрашивает:

— Полин?

И тогда я сразу ее узнаю. Это Гали, жена сына тетьМамы, того самого, который был лучшим другом моего бывшего мужа.

Конец ознакомительного фрагмента.