Коко

Питер Страуб, 1988

Коко. Лишь четыре человека во всем мире знают, что на самом деле значит это слово. Четыре ветерана Вьетнама: доктор, юрист, рабочий и писатель. Совершенно разные, они связаны общей историей и чудовищной тайной. Теперь им придется объединиться и отправиться в нелегкий путь, который приведет их на кладбища Дальнего Востока и в человеческие джунгли Нью-Йорка. Еще не зная, какой ужас их ждет по дороге, они, мучимые совестью, станут искать кого-то, кто восстал из тьмы прошлого с одной-единственной целью: убивать.

Часть третья. Сады Тигрового бальзама^[53]

12. Начало положено

1

— Вы позволите мне оставить эти книги себе? — обратился Майкл Пул к застывшей рядом с его креслом бортпроводнице — миниатюрной и всей как будто состоящей из облака черных блестящих волос и соблазнительных ямочек. На ее бейджике значилось «Пун Инь». Она наклонила к Пулу его сумку ручной клади, и он вынул из открытого бокового кармана томики «Увидеть зверя» и «Расчлененный». Улыбнувшись ему, стюардесса пошла дальше по проходу салона, наполненному педиатрами.

Доктора начали выпускать пар, как только лайнер набрал крейсерскую высоту. На земле, на виду у своих пациентов и прочих неспециалистов, коллеги Майкла предпочитали казаться знающими, осмотрительными и настолько юными, насколько позволяла традиционная американская этика. В воздухе же они вели себя как мальчишки из студенческого братства. Педиатры в домашней одежде, в махровых спортивных костюмах и свитерах с эмблемами колледжей, педиатры в красных блейзерах и клетчатых брюках бродили по проходам огромного лайнера, раздавая приветствия и выкрикивая неудачные шутки.

Пун Инь не прошла и полпути к носовой части самолета с сумкой Майкла, когда приземистый, обрюзгший доктор с плотоядным, злым, как у хеллоуинской тыквы, взглядом, преградил ей путь и изобразил похабное движение бедрами.

— Ну, что ребята, мы в пути! — сказал Биверс.

— Скажем хором: «С»! — Конор поднял бокал.

— Книжки захватить не забыл? Или голова опять отказала?

— Они у меня в сумке, — ответил Пул. С портрета автора на обороте последней книги Андерхилла «Кровь орхидеи» он сделал пятьдесят ксерокопий.

Все трое наблюдали, как незнакомый доктор подергивается вокруг Пун Инь, вдохновленный поощрительными выкриками группы медиков. Хорошенькая стюардесса похлопала толстяка по плечу и протиснулась мимо него, отгородившись сумкой Майкла.

— Нам предстоит столкнуться лицом к лицу со слоном, — сказал Биверс. — Помните?

— Разве такое забудешь? — проговорил Майкл.

Их полк был сформирован во времена Гражданской войны, и в нем бытовало выражение «лицом к лицу со слоном», означавшее «идти в бой».

Громким, нечетким голосом Конор спросил:

— А какие такие качества воплощает в себе слон?

— В мирное время или военное? — уточнил Биверс.

— И в то и в другое. Давай выкладывай все по полной программе.

Биверс глянул на Пула:

— В мирное время слон олицетворяет благородство, изящество, уравновешенность, упорство, выносливость, силу и осторожность. В военное же — ярость и мощь.

Несколько сидевших рядом педиатров смотрели на него в приветливом недоумении, пытаясь, по-видимому, разделить с ним его шутку.

Биверс и Пул начали смеяться.

— В яблочко! — сказал Конор. — И никаких гвоздей!

На мгновение вдали в голове салона мелькнула Пун Инь, затем задернула перед собой занавеску и исчезла.

2

Самолет неспешно поглощал тысячи миль между Лос-Анджелесом и Сингапуром, где в укрытом зеленью брошенном бунгало сидели никем не обнаруженные трупы мисс Баландран и Роберто Ортиса. Летевшие на форум педиатры разошлись по своим креслам и дремали, убаюканные алкоголем и длительным перелетом. Стали разносить пресную еду, далеко не такую приятную для восприятия, как улыбка Пун Инь, с которой та выкладывала порции на столики пассажирам. Немного погодя стюардесса собрала подносы, разлила бренди, взбила подушечки перед долгой ночью.

— Я ведь не рассказал тебе, что бывший агент Андерхилла сообщил Тине Пумо, — сказал Пул Биверсу, перегнувшись через дремлющего Линклейтера.

Лучи света пронизали длинный темный салон 747-го: начали показывать фильм «Улыбки Саванны», за которым последовал второй фильм, в котором снялись Карл Молден^[54] и несколько югославов.

— То есть ты не хотел рассказывать мне, — заметил Биверс. — Что-то, наверное, очень хорошее.

— Вполне, — допустил Пул.

Биверс ждал. Не дождавшись, наконец проговорил:

— Ладно. Часов двадцать у нас еще есть.

— Да я просто пытаюсь собрать мысли в кучку, — Пул прочистил горло. — Поначалу Андерхилл вел себя как любой другой автор. Ворчал по поводу тиражей его книг, по поводу сроков выплаты гонораров и тому подобное. Был он, по-видимому, более покладистым, чем большинство авторов или, по крайней мере, не хуже. Не без странностей, разумеется, но они не казались из ряда вон. Жил он в Сингапуре, и работники «Гладстоун хаус» не могли писать ему напрямую, поскольку даже у его агента имелся лишь номер его почтового ящика.

— Дай угадаю. Потом все изменилось к худшему.

— Далеко не сразу, постепенно. Он написал несколько писем маркетологам и в отдел рекламы. Мол, они вкладывают в него недостаточно средств, не воспринимают его всерьез; ему не по вкусу оформление издания в мягкой обложке; тираж слишком мал. Ладно. «Гладстоун» решил вложиться немного больше в его вторую книгу «Расчлененный», и усилия окупились. Книга попала в список бестселлеров изданий в мягкой обложке, продержалась там месяц или два и очень хорошо продавалась.

— И что наш юноша — остался доволен? Отправил букет роз в отдел маркетинга?

— Пустился во все тяжкие. Как только книга попала в хит-парад, он отправил им длинное бредовое письмо: дескать, она должна была подняться выше и быстрее, рекламная кампания никуда не годится, ему осточертело получать от них удары в спину и все в таком духе. На следующий день прилетело еще одно гневное письмо. Ежедневно в течение недели «Гладстоун» получал его длинные, пяти-шестистраничные злопыхательские послания. Последние два несли в себе угрозы физическим насилием.

Биверс ухмыльнулся.

— Те письма изобиловали всяким вздором о том, что его якобы третируют за то, что он ветеран Вьетнама. Не удивлюсь, если он даже упомянул там Я-Тук.

— Ха!

— Позже, когда книга покинула хит-парад, он затеял долгое дуракаваляние насчет судебного разбирательства. В «Гладстоун хаус» стали приходить странные письма от сингапурского адвоката по имени Онг Пхин. Андерхилл предъявил издательству иск на два миллиона долларов — именно такую, по расчетам адвоката, сумму потерял его клиент из-за непрофессионализма «Гладстоуна». С другой стороны, если «Гладстоун» желает избежать расходов и огласки судебного разбирательства, клиент Онг Пхина был готов пойти на соглашение за единовременную выплату в размере полумиллиона долларов.

— И издательство платить отказалось.

— Тем более после того, как они установили, что адрес Онг Пхина суть тот же почтовый ящик, на который агент Андерхилла Фенвик Тронг отправлял ему почту и чеки с гонорарами.

— Узнаю нашего мальчика!

— Они направили Андерхиллу ответ, предоставив возможность предложить свою книгу какому-нибудь другому издательству, раз уж он не удовлетворен их усилиями, — и он как будто пришел в себя. Даже прислал им письмо с извинениями за то, что потерял самообладание. В этом же письме он объяснил, что Онг Пхин — его друг, юрист, который остался без офиса и временно проживает у него.

— «Цветочек»!

— Ну, в любом случае… Он преподнес угрозу двухмиллионного иска как пьяную шутку. Все утряслось. Но как только он представил свою следующую книгу, «Кровь орхидеи», то снова сбрендил и стал угрожать судебными исками. Онг Пхин настрочил несколько бредовых депеш на таком английском, каким японцы составляют инструкции по эксплуатации. А когда книга вышла, Андерхилл отправил по почте коробку с засохшими экскрементами президенту «Гладстоуна» Джеффри Пенмейдену, известному и весьма уважаемому человеку. Это было все равно, что прислать дерьмо Максвеллу Перкинсу^[55]. А книга вышла и… провалилась. Вот просто раз — и исчезла из виду. С тех пор в издательстве о Тиме не слышали ни слова, и я не думаю, что они горят желанием возобновить с ним сотрудничество.

— Он прислал посылку с дерьмом Джеффри Пенмейдену? Самому знаменитому издателю Америки? — спросил Биверс.

— Полагаю, здесь дело скорее не в сумасшествии, а в ненависти к себе, — предположил Пул.

— Ты всерьез думаешь, что это не одно и то же? — Биверс потянулся и похлопал Майкла по колену.

Когда Биверс опустил спинку кресла, откинулся на нее и закрыл глаза, Майкл включил лампочку для чтения и взял в руки книгу «Видеть зверя».

Действие в первом романе Андерхилла начиналось с того, что юношу из богатой семьи по имени Генри Харпер призвали в армию и отправили на Юг в учебный центр основной подготовки. Он представляет собой тип человека, который постепенно, но основательно подрывает благоприятное первое впечатление о себе. Харпер внешне обаятелен, высокомерен, эгоистичен. Другие люди по большей части либо производят на него впечатление, либо вызывают отвращение. Само собой, военную подготовку он ненавидит, а его ненавидят все остальные новобранцы на базе. Он знакомится с парнем по имени Нэт Бисли, чернокожим солдатом, который, похоже, симпатизирует ему, несмотря на его недостатки, и который под снобизмом и самосознанием Генри обнаруживает порядочного человека. Нэт Бисли берет Харпера под свою опеку и всячески помогает пройти курс боевой подготовки. Во многом к облегчению Харпера, его отец, федеральный судья в Мичигане, похлопотал, чтобы Генри и Бисли попали в одно подразделение во Вьетнаме. Судье даже удалось посадить Генри и Бисли на один рейс из Сан-Франциско в Таншоннят^[56]. И во время перелета Генри Харпер заключает с Нэтом Бисли сделку. Суть ее такова: Нэт продолжает защищать его, а Генри гарантирует ему выплату половины всех денег, которые заработает когда-либо или унаследует. Речь шла о сумме не менее двух-трех миллионов долларов, и Бисли дает согласие.

Спустя примерно месяц пребывания в стране оба солдата во время патрулирования отстают от своего подразделения. Нэт Бисли поднимает свою М-16, нажимает на спуск и делает в груди Генри Харпера дыру размером с семейную Библию, меняется с покойником жетонами^[57], после чего уродует тело Харпера до неузнаваемости. Затем по пересеченной местности отправляется в сторону Таиланда.

Майкл читал, перелистывая страницы в свете желтого луча лампы, в то время как на маленьком экране перед ним как бы сам по себе крутился невразумительный кинофильм. Ровно гудящую тишину салона то и дело прорезали храп и отрыжки забывшихся сном педиатров. Нэт Бисли наживает целое состояние на торговле гашишем в Бангкоке, женится на красивой шлюхе из Чиангмая и летит обратно в Америку с паспортом на имя Генри Харпера. Пун Инь или, возможно, какая-то другая стюардесса, сидевшая в последнем ряду, шумно вздохнула.

В аэропорту Нэт Бисли арендует автомобиль, и они вместе с красавицей-шлюхой из Чиангмая едут в Гросс-Пойнт. Майкл представил себе, как Нэт, сидя за рулем, повернулся к жене и показал ей на большой белый особняк судьи Харпера перед зеленым простором безупречной лужайки. Вслед за этими образами, словно сопровождая их, стали всплывать другие: Пул никогда не проводил столько времени в воздухе, начиная с 1967 года, и моменты его непростого полета во Вьетнам, заключенные в оболочку такого же беспокойства, переплетались с приключениями Нэта Бисли, рядового-дезертира.

Весь тот день, что они находились в воздухе, его не покидало ощущение курьезности полета на войну регулярным коммерческим авиарейсом. Почти три четверти пассажиров самолета были новобранцами, как и он сам, остальные же — кадровыми офицерами либо бизнесменами. Стюардессы разговаривали с ним, избегая встречаться глазами, и улыбки их казались неестественными, как случайные подергивания губ.

Майклу вспомнилось, как он тогда взглянул на свои руки и подумал, какими они будут, когда он вернется в Америку, — быть может, безжизненными и холодными? И почему он не уехал в Канаду? В Канаде в тебя не стреляли. Почему просто не остался в университете? Что за глупый фатализм правил его жизнью?

Конор Линклейтер испугал Майкла, резко выпрямившись в кресле. Он поморгал сонными глазами на Майкла и проговорил:

— Эй, ты пялишься в эту книгу, будто это Розеттский камень, — и тут же откинулся назад и заснул, казалось, раньше, чем сомкнулись его веки.

Нэт Бисли прохаживается по особняку судьи Харпера. Задумчиво созерцает содержимое холодильника. Заходит в судейскую гардеробную и примеряет костюмы судьи. Его жена возлежит на кровати судьи с пультом в руке и листает шестьдесят кабельных телеканалов.

Рядом с Майклом вдруг возник ангел — это Пун Инь, разведя в стороны руки с пледом, укрывает тело спящего Конора Линклейтера. В 1967 году белокурая стюардесса со стрижкой «паж» разбудила его, похлопав по руке, ослепительно улыбнулась и попросила готовиться к высадке. У Майкла все внутри сжалось. Когда стюардесса открыла дверь, в самолет хлынул горячий влажный воздух, и все тело Майкла тотчас покрылось пленкой пота.

Нэт Бисли достает тяжелый пластиковый коричневый пакет из багажника «Линкольн Таун кар» и сбрасывает его в глубокую впадину меж двух елей. Вынимает из багажника второй пакет, полегче, и бросает его поверх первого.

От такой жарищи, подумал Майкл, туфли развалятся прямо на ходу.

Пун Инь выключила светильник для чтения и закрыла его книгу.

3

В прошлом генерал, а ныне — уличный проповедник в Гарлеме, на минуту оставил Тину наедине с Мэгги в захламленной гостиной своей богатой квартиры на углу 125-й улицы и Бродвея. Генерал был другом отца Мэгги, тоже, по-видимому, генерала Тайваньской армии, который после убийства генерала Ла и его жены привез Мэгги в Америку, — значит, эта душная гарлемская квартира и была тем местом, откуда Мэгги когда-то сбежала! «Вот оно что», — разгадав этот пазл, Пумо испытывал и облегчение, и досаду одновременно.

С одной стороны, его девушка оказалась дочерью генерала. Этот факт объяснял многое в Мэгги — например, ее абсолютно естественную гордость; ее привычку добиваться своего; присущую ей манеру говорить так, словно она передает оперативную сводку; а еще она полагала, что знает о солдатах все.

— Тебе не приходило в голову, что я беспокоюсь о тебе?

— Да не беспокоишься ты, скажи честно — ревнуешь.

— А если и так, что в этом плохого?

— Тина, я не твоя собственность. А плохо потому, что проявляется это твое «беспокойство» только тогда, когда я ухожу, а ты не знаешь, где меня искать. Ты сам-то понимаешь, что ведешь себя как маленький мальчик?

Он оставил эти слова без внимания.

— И еще потому, что, когда я живу с тобой, Тина, ты в итоге начинаешь воспринимать меня как полусумасшедшего маленького панка, который на самом деле просто мешает тебе думать о бизнесе и тусоваться с дружками.

— Все это лишь говорит о том, что ревнуешь ты, Мэгги.

— Может, ты все-таки не безнадежно глупый, — Мэгги улыбнулась ему. — Но ты создаешь мне слишком много проблем.

Она сидела на шикарном, обитом цветистой парчой диване, поджав под себя ноги, завернувшись в свободно струящееся темное шерстяное нечто, — такое же цветасто-китайское, как и обивка дивана. Видя улыбку девушки, Тина безумно захотел обнять ее. Ее прическа была сегодня иной — менее воинственной, больше похожей на гладкую темную соломку. Пальцы Тины прекрасно помнили, как шелковиста тяжелая волна густых волос Мэгги, и сейчас ему очень хотелось взъерошить их.

— То есть ты хочешь сказать, что не любишь меня?

— Нельзя вот так взять и перестать любить человека, Тина, — ответила она. — Но если я опять перееду к тебе, пройдет совсем немного времени, и ты втайне станешь гадать, как бы отделаться от меня: ты настолько грешен, что никогда не позволишь себе жениться. Ты никогда не станешь мне ближе.

— Выходи за меня.

— Нет, — она пристально наблюдала за его настороженно-удивленной реакцией. — Я же сказала, ты создаешь мне слишком много проблем. Но дело даже не в этом. Дело в том, как ты поступаешь.

— Хорошо, я не идеален. Это ты хотела услышать от меня? Все, чего я хочу, это чтобы ты вернулась ко мне, и ты это знаешь. А еще я могу прямо сейчас повернуться и уйти — это ты тоже знаешь.

— Вспомни-ка вот что, Тина. Те рекламные объявления, что я публиковала для тебя в «Вилледж войс»…

Тина кивнул.

— Тебе было приятно их видеть?

Он снова кивнул.

— И ты каждую неделю искал их на странице?

Тина еще раз кивнул.

— Тем не менее, ты даже не подумал разместить в ответ свое, верно?

— Так в этом все дело?

— О, неплохо, Тина. Я было думала, ты ответишь, что староват для таких забав.

— Мэгги, у меня сейчас буквально куча неприятностей.

— Что, власти закрыли «Сайгон»?

— Его закрыл я. Понял, что одновременно и готовить пищу, и травить тараканов просто нереально. Решил сконцентрироваться на травле.

— Только не перепутай и не начни готовить тараканов.

В раздражении он покачал головой и проговорил:

— Я теряю на этом уйму денег. К тому же я продолжаю выплачивать зарплату персоналу.

— И очень жалеешь, что не полетел в Сингапур с маленькими мальчиками.

— Скажем так: мне было бы веселей, чем сейчас.

— Вот прямо сейчас?

— В смысле, вообще сейчас. — Он смотрел на нее с любовью и ожесточением. Ответный взгляд Мэгги был спокоен. — Никак не думал, что ты хотела, чтобы я отвечал тебе объявлениями в газете, иначе обязательно бы это сделал. Мне даже в голову не приходило…

Она вздохнула и подняла руку, затем медленно опустила ее на сложенные вместе колени.

— Забыли об этом. Просто помни, что я знаю тебя намного лучше, чем ты когда-либо сможешь знать меня, — она подарила ему еще один спокойный взгляд. — Беспокоишься о них, да?

— Беспокоюсь. Может, поэтому и жалею, что сейчас не с ними.

Она медленно покачала головой:

— У меня в голове не укладывается: вас там едва не убили, а ты готов снова пройти по тому же пути, будто ничего не случилось.

— Случилось много чего, и я не прочь признаться в этом.

— Да ты просто боишься, боишься, боишься!

— Хорошо — да, я боюсь, — он шумно выдохнул. — Я даже не люблю в одиночку выходить из дома в дневное время. А по ночам все чудятся какие-то шумы. Такая вот странная фигня: не выходит он из головы — Вьетнам.

— Не выходит только по ночам или постоянно?

— Знаешь, ловлю себя на том, что думаю об этой странной фигне в любое время — не только ночью, днем тоже, если ты об этом.

Мэгги выпростала ноги из-под себя:

— Хорошо, я поеду к тебе и останусь на некоторое время. Пока ты помнишь, что из нас двоих ты не единственный, кто может уйти.

— Черта с два я такое забуду!

Вот и все, никаких особых усилий не потребовалось. Ему даже не пришлось признаваться ей, что прямо перед тем, как приехать в центр города, он стоял в своей кухне с бутылкой пива и на жуткие несколько секунд вдруг понял, что он в Ба Муй Ба и что пуля с его именем, та самая, что тогда миновала его, все эти годы кружит над миром и ищет его.

Бывший генерал, а ныне проповедник, смерил его таким взглядом, будто он все еще чертов генерал, а затем пролаял несколько слов на китайском, обращаясь к Мэгги. Она ответила ему фразой с отчетливыми нотками, как показалось Пумо, упрямства и ребячливости. Генерал же своим ответом раз и навсегда доказал Тине, что тот никогда не поймет кантонский язык: лучезарно улыбнувшись Мэгги, он нежно обнял ее и поцеловал в макушку. А Тине даже пожал руку с такой же сияющей улыбкой.

— Сдается мне, он только рад избавиться от тебя, — заметил Тина, когда они дожидались едва ползавшего вонючего лифта.

— Папа христианин, он верит в любовь.

Ему не удалось распознать, что это было — сарказм или прямой смысл, как, впрочем, частенько бывало у него с Мэгги. Лифт брякнул на этаже генеральской квартиры, и распахнул пасть, и дохнул кислым зловонием мочи. Тина не мог позволить Мэгги догадаться, что боится лифтов. Она стояла уже внутри и пристально смотрела на него. Сглотнув, Тина шагнул в провонявшую кабину.

За спиной с грохотом сомкнулись двери.

Ему удалось улыбнуться Мэгги. Зайти в кабину было самым трудным.

— Что он тебе сказал перед нашим уходом?

Мэгги похлопала его по руке.

— Он сказал, что ты хороший старый солдат и я должна заботиться о тебе и не слишком пилить, — подняв голову, она озорно глянула на него. — Ну, а я сказала ему, что вообще-то ты та еще задница и я возвращаюсь к тебе лишь для того, чтобы подтянуть мой разговорный английский.

Внизу Мэгги настояла на том, чтобы ехать на метро, а затем продемонстрировала, что не оставила свои прежние забавы.

Они достигли верхних ступеней лестницы и двигались к кассе, чтобы купить жетоны. Порыв холодного ветра пронизал куртку и забросил капюшон Тине на затылок. Когда он оглянулся на Мэгги и не увидел ее рядом, его прошиб холодный пот — он запаниковал.

Шумная компания парней в черных куртках и вязаных шапочках, один из них с огромным магнитофоном на плече, с топотом приплясывала на платформе и нокаутировала воздух кулаками в такт песне Кертиса Блоу^[58]. Темнокожие женщины в тяжелых пальто стояли, привалившись к перилам, и не обращали на молодежь никакого внимания. Далеко впереди на платформе ждали поезда несколько мужчин и женщин, бесцельно глядя вниз на рельсы. Тина внезапно с болью ощутил себя прыгуном — высоко над водой, на гибкой доске. Захотелось вцепиться руками в перила: чудилось, будто внезапный порыв ветра сметет его отсюда и швырнет на Бродвей.

Он автоматически влился в очередь за жетонами. Парни скучковались в начале платформы. Взбешенный исчезновением Мэгги и своей болезненной реакцией на это, Тина полез в карман.

Затем он услышал хихиканье Мэгги и, повернув голову, увидел, что она уже миновала турникет и, выйдя на платформу, стояла неподалеку от безучастных женщин в черных пальто. Глубоко засунув руки в карманы пуховика, Мэгги с усмешкой смотрела на него.

Тина получил жетон и прошел через турникет.

— Как ты это проделала? — спросил он.

— У тебя все равно не получится, зачем тогда мне рассказывать?

Когда к платформе с грохотом подлетел поезд, она взяла Пумо за руку и затащила в вагон.

— Ребята уже в Сингапуре? — спросила она.

— Да уже, наверное, дня три или четыре.

— Брат сказал, они и в Тайбэй собирались.

— Не исключено. Для того чтобы отыскать Андерхилла, они махнут куда угодно.

Мэгги странно посмотрела на него — язвительно и в то же время наполовину участливо.

— Бедный Тина, — проговорила она и положила его руку на свои мягкие, обтянутые пуховиком колени.

Пумо сидел рядом с ней в шумном вагоне метро, почти до конца обуздав свой страх. Никто не смотрел на него. Его рука уютно покоилась на коленях Мэгги меж ее теплых маленьких ладошек.

Грязный поезд мчал их под Манхэттеном на юг: Мэгги Ла с ее непостижимо загадочными чувствами и Тина Пумо — со своими, причудливым образом созвучными чувствам его друзей под терпеливым взглядом Пун Инь. «Я люблю Мэгги и боюсь этой любви, — думал Тина. — Она необыкновенный человек. Бросает меня, чтобы меня удержать, достаточно умна, чтобы уйти, прежде чем я ее прогоню, и доказывает это, возвращаясь всякий раз, когда мне без нее совсем невмоготу. И, может быть, Андерхилл псих, и, может быть, я тоже псих, но надеюсь, они найдут его и вернут сюда».

«Вот Тим Андерхилл, — продолжал размышлять Тина Пумо. — Вот Андерхилл в секторе базы Кэмп-Крэндалл, так же хорошо известном психам старого доброго „Слона, вставшего на дыбы“, как Озон-парк^[59]. Озон-парком они называли доступный всем ветрам, лишенный растительности участок земли размером в пару городских кварталов между задней стеной «клуба» Мэнли и проволокой забора военного лагеря. Из всех мыслимых удобств он предоставлял один унитаз, где можно было по-человечески облегчиться, и высоченное сооружение из пустых бочек, предлагавшее тень и всепроникающую вонь нефти. Официально Озон-парка не существует, поэтому он надежно защищен от вторжений Железного Дровосека, для которого, по истинно армейской традиции, «должно быть» означает то же, что и «есть». А вот Тим Андерхилл в компании нескольких сослуживцев просаживают деньги и здоровье на курево «Си Ван Во 100», а еще больше — на белый порошок, дозы которого достает Андерхилл из кармана. Вот Андерхилл в подробностях излагает нам всем — М. О. Денглеру, Спэнки Барреджу, Майклу Пулу, Норману Питерсу и Виктору Спитальны, который прячется за бочкой и время от времени бросает маленькие камушки в остальных, — излагает нам всем легенду о рядовом-дезертире. Юноша из хорошей семьи, рассказывает Андерхилл, сын федерального судьи, призван в армию и направлен в старый добрый Форт Силл, расположенный в прекрасном Лоутоне, что в штате Оклахома…

— Меня уже тошнит от твоего голоса, — глумливо усмехается Спитальны сбоку, из своей засады, бросает камушком в Андерхилла, и тот ударяет ему в середину груди. — Все равно ты мелкий пидор, и больше никто.

«А ты все равно задрот», — Пумо вспомнил, как он красноречиво назвал Спитальны, а тот в ответ бросился камушком уже в него. Много времени потребовалось, чтобы привыкнуть к «цветочкам», потому что много потребовалось времени, чтобы понять: Андерхилл никогда никого не развращал, он никого не мог развратить, поскольку сам не был развращен. Хотя многие знакомые Пумо солдаты утверждали, что брезгуют азиатскими женщинами, почти все они пользовались услугами проституток и девиц из бара. Исключение составляли Денглер, цеплявшийся за свою непорочность, считая ее именно тем талисманом, что хранит ему жизнь на войне, и Андерхилл, «снимавший» исключительно юношей. «Интересно, — думал Пумо, — знали ли остальные, что всем его „цветочкам“ перевалило за двадцать и что их было-то всего двое?» Пумо это знал, потому что был знаком с ними обоими. Первый, однорукий бывший солдат ВСРВ^[60] с девичьим лицом, жил со своей матерью в Хюэ и зарабатывал на жизнь тем, что жарил мясо в продуктовой лавке, пока его не начал содержать Андерхилл. Второй «цветочек» в самом деле работал на цветочном рынке в Хюэ, и Пумо как-то обедал вместе с Андерхиллом, юношей и его сестрой и матерью. И увидев тогда, сколько нежности соединяло этих четверых людей, Пумо, будь такое возможным, с радостью породнился бы с ними. Эту семью Тим тоже содержал. А теперь, так случилось, ее поддерживал и Пумо, потому что, когда самый любимый «цветочек» Андерхилла Винь наконец отыскал его в Нью-Йорке в 1975 году, Пумо вспомнил превосходную еду, которую тот готовил, а также тепло и доброту в их маленьком доме, и взял его на работу шеф-поваром. Винь сильно изменился: он казался старше, жестче и уже не таким жизнерадостным. (К тому же он стал отцом ребенка, потерял жену и долгое время стажировался на кухне вьетнамского ресторана в Париже.) Никто из друзей Пумо не знал истории Виня. Гарри Биверс как будто видел его однажды с Андерхиллом, но вскоре забыл об этом: по каким-то ему одному известным причинам Биверс убедил себя, что Винь родом из Ан Лат — деревни близ Я-Тука, — и всякий раз, когда Биверс видел Виня или его дочь, он напрягался и обретал какой-то загнанный вид.

— Ты как будто повеселел, — заметила Мэгги.

— Коко — это не Андерхилл, — ответил Тина. — Сукин сын хоть и был шизиком, но шизиком самым здравомыслящим, какого только можно вообразить.

Мэгги ничего не сказала и не сделала — не выпустила его руку из своих, даже не моргнула, глядя на него, и он не понял, услышала ли она его. А может, почувствовала себя уязвленной. Поезд с грохотом влетел на станцию и, дернувшись, остановился. Зашипели, расходясь, двери, и в вагоне стало тихо. Пумо на мгновение замер. Мэгги потянула его и подняла на ноги. Когда Тина вышел из вагона, он склонился над Мэгги и крепко, как только мог, обнял ее.

— Я тоже тебя люблю, — отозвалась она. — Только не пойму, я самая здравомыслящая из сумасшедших или наоборот.

Когда они свернули на Гранд-стрит, Мэгги ахнула.

— Извини, что не предупредил, — сказал Пумо.

Стопки кирпичей, штабели досок, мешки со штукатуркой и распиленные обрезки демонтированных труб заполняли тротуар перед «Сайгоном». Рабочие в парках и толстых перчатках, пригибая головы от ветра, вывозили тачки со строительным мусором из парадной двери и старательно сваливали их в контейнер. Два грузовика стояли бок о бок у контейнера: один с надписью «Скапелли констракшн Ко», второй — с другой маркировкой: «Маклиндон — дезинсекция и дератизация». Между рестораном и грузовиками взад-вперед бродили люди в касках. Мэгги увидела Виня — тот разговаривал с женщиной, державшей в руках пачку развернутых чертежей: шеф-повар подмигнул ей, а затем помахал Пумо.

— Надо поговорить! — крикнул Винь.

— Представляю, каково внутри, — сказала Мэгги.

— Не так жутко, как снаружи. Кухню всю разворотили, большую часть обеденного зала — тоже. Винь помогает мне — шпыняет кого надо, когда меня нет. Пришлось разобрать всю заднюю стену, а затем перестроить часть подвала.

Он вставлял ключ в белую дверь рядом с дверью «Сайгона», но открыть не успел: пожав руку архитектору, торопливо подошел Винь.

— Рад снова видеть тебя, Мэгги, — поздоровался Винь и сразу же обратился к Пумо на вьетнамском. Тина ответил тоже на вьетнамском, застонал и повернулся к Мэгги с выражением растущего беспокойства на лице.

— Пол провалился?

— Сегодня утром кто-то сюда залез. Меня не было часов с восьми утра — я выходил позавтракать и связаться кое с кем из поставщиков. Поскольку мы все это затеяли, то расширяем кухню, и, как обычно, мне приходится носиться по всему ресторану, что я и делал до того момента, пока меня не остановила последняя страница «Вилледж войс».

— Как мог сюда кто-то забраться, когда здесь столько народу?

— Ох, — вздохнул Пумо. — Забрались не в ресторан, а в мою квартиру. Винь услышал, как кто-то ходит наверху, и решил, что это я. Потом он поднялся ко мне спросить о чем-то и только тогда понял, что это был чужой.

Тина почти со страхом прошелся взглядом вверх по узкому пролету ступеней, ведущих к его квартире.

— Не думаю, что это твоя Дракула заглянула с визитом вежливости, — сказала Мэгги.

— Я тоже, — Тина не был так уж уверен в этом. — Похоже, та сучка вспомнила, что не все унесла в прошлый раз.

— Да ну, скорее всего, просто грабитель, — возразила Мэгги. — Слушай, давай уже уйдем с холода, — она поднялась на пару ступеней, обернулась, схватила Пумо обеими руками за локти и потянула к себе. — Знаешь ли ты, белый мальчик, в какое время совершается большинство краж со взломом? Около десяти утра, когда плохие парни уверены, что хозяева на работе.

— Я в курсе, — улыбнулся ей Тина. — Нет, правда, я знаю.

— А если маленькая Дракула вернется за твоим телом, я превращу ее в… хм-м… — Мэгги закатила глаза и подперла щеку указательным пальчиком. — Я превращу ее в даньхуатан^[61]!

— Лучше в утку по-сайгонски. Не забывай, где ты сейчас находишься.

— Так пойдем наверх и посмотрим, как там и что.

— Так и я о том же.

Вслед за Мэгги он поднялся по лестнице к двери своей квартиры. В отличие от двери на улицу, эта была заперта.

— Похоже, некто похитрее Дракулы, — заметила Мэгги.

— Замок двери захлопывается сам, поэтому я пока не уверен, что это не она здесь побывала, — Пумо отпер дверь и переступил порог первым.

Его пальто и куртки висели на своих крючках, под ними ровным рядком выстроилась обувь.

— На первый взгляд все на месте.

— Прекрати трусить, — Мэгги подтолкнула его.

В паре шагов впереди была дверь в ванную — здесь все оставалось на своих местах, но на мгновение Пумо вдруг живо представил себе, как Дракула, чуть согнув в коленях ноги перед зеркалом для бритья, взбивает свой «ирокез».

Дальше располагалась спальня. Взгляду Пумо представились неубранная постель и пустая подставка для телевизора — это он оставил постель в таком виде и не успел пока найти замену 19-дюймовому «Сони», который украла Дракула. Дверцы стенного шкафа были распахнуты, и несколько его костюмов упали с вешалок поверх неопрятной кучи другой одежды.

— Вот черт, это все-таки была она. — Он почувствовал, что все тело покрылось пленкой пота.

Мэгги вопросительно взглянула на него.

— В первый раз она стащила мой любимый пиджак и любимые ковбойские сапоги. Гадина! Положила глаз на мой гардеробчик! — Пумо постучал кулаками себя по вискам.

Он метнулся через комнату, стал хватать одежду с пола шкафа, осматривать ее и водворять на вешалки.

— Винь вызвал полицию? Ты будешь им звонить?

Поверх охапки одежды Тина взглянул на Мэгги:

— А толку? Даже если ее найдут и чудесным образом упекут за решетку, она выйдет уже через день-другой. Так делаются дела у нас в стране. У вас в Тайбэе, наверное, совершенно иная система.

Мэгги прислонилась к дверному косяку, опустив руки — они висели параллельно друг дружке.

«Надо же, какие необычные у нее пальцы — миниатюрные, с крупными суставами…» — заметил Пумо, наверное, в тысячный раз.

Она ответила:

— У нас в Тайбэе таким вот скрепляют скобами язык и верхнюю губу и тупым ножом отрубают по три пальца на каждой руке.

— Вот это, я понимаю, правосудие, — сказал Пумо.

— В Тайбэе мы понимаем это как либерализм, — сказала Мэгги. — Пропало что-нибудь?

— Минуточку… — Пумо повесил последний костюм на плечики, а плечики — в шкаф на поручень. — Мы еще не смотрели в гостиной. И я даже не уверен, что мне этого хочется.

— Давай я посмотрю. Мы же будем сюда периодически наведываться, раздеваться и заниматься тем, чем изначально собирались заняться.

Он взглянул на нее с нескрываемым изумлением.

— Пойду-ка я удостоверюсь, что враг из гостиной отступил, — сказала Мэгги спокойным ясным голосом и скрылась в гостиной.

— А, черт! Да будь я проклят! — взорвался Пумо через несколько секунд. — Так и знал!

Мэгги, испуганная и слегка задыхающаяся, вновь заглянула в спальню:

— Ты звал меня?

— Глазам своим не верю, — Пумо смотрел на пустую прикроватную тумбочку и поднял ошеломленный взгляд на Мэгги. — А как в гостиной?

— Ну, за ту пару секунд, что у меня были до того, как я отвлеклась на вопли сумасшедшего, гостиная показалась мне слегка в беспорядке, но в остальном как будто все нормально.

— Это точно была Дракула, — Пумо не понравилось, как прозвучало из ее уст «слегка в беспорядке». — Так и знал, черт. Эта дрянь вернулась и опять унесла то же самое, — он указал на тумбочку: — Мне тогда пришлось купить новые радиочасы, и теперь их нет. Купил новый вокмен, а эта гадина и его увела.

Пумо смотрел, как маленькая красивая Мэгги в свободном как бы струящемся китайском одеянии вплывает в его спальню, и перед его мысленным взором предстала разгромленная гостиная. Он увидел вспоротые диванные подушки, сброшенные с полок книги, опрокинутый стол; пропали телевизор, автоответчик, чековые книжки, красивая декоративная ширма, что он привез из Вьетнама, видеомагнитофон и почти весь запас дорогого алкоголя. Пумо не считал себя так уж привязанным к своему имуществу, однако ему пришлось собраться с духом перед потерей этих вещей. Больше всего жаль было дивана, который Винь изготовил и обил своими руками.

Мэгги ногой подцепила свесившийся угол одеяла — под ним обнаружились радиочасы и вокмен, очевидно, свалившиеся с тумбочки утром.

Ни слова не говоря, она повела Пумо в гостиную, и он признался себе, что комната выглядела почти так же, как и тогда, когда он ее оставил.

Гладкая, толстая, голубая в крапинку ткань обивки дивана Виня осталась нетронутой; книги — в привычном беспорядке на полках и стопками на журнальных столиках; телевизор, глупый как идол, торчал на своей полке под видеомагнитофоном и роскошной стерео-установкой. Пумо взглянул на пластинки на полке ниже и понял, что кто-то их листал.

У дальней стены гостиной две ступени вели к невысокой платформе, сооруженной из дерева, — тоже дело рук Виня. Здесь располагались полки, уставленные бутылками, пара полочек с кулинарными книгами, также раковина, встроенный ящичек со льдом. Мягкое кресло, настольная лампа. В самом углу платформы, где примостился письменный стол Пумо, кожаное рабочее кресло было выдвинуто в сторону, как будто злоумышленник намеревался провести какое-то время за столом.

— Выглядит не так уж плохо, — согласился он с Мэгги. — Она вошла сюда, осмотрелась, но, как вижу, гадостей не наделала никаких.

Двигаясь уже более уверенно, он вошел в гостиную и внимательно осмотрел журнальный столик, книги, пластинки и журналы. Дракула задержалась тут — почти все предметы она сдвинула с привычных мест.

— «Батальонный вестник», — наконец сказал он.

— Что, прости?

— Она взяла девятый номер «Батальонного вестника». Он выходит два раза в год. Честно говоря, я крайне редко заглядываю в них, но никогда не выбрасываю предыдущий номер, пока не получу свежий.

— Она западает на солдат.

Пожав плечами, Пумо поднялся по ступенькам на возвышение. Чековые книжки — его личная и «Сайгона» — лежали на столе, но чуть сдвинутые. А рядом с ними — «пропавший» «Вестник», раскрытый на фотографии в полстраницы полковника Эмиля Элленбогена, уходящего в отставку с какого-то второстепенного поста в Арканзасе, куда Железного Дровосека отправили после его неудачной службы во Вьетнаме.

— А нет, эта сучка просто перетащила его сюда, на стол, — сообщил он Мэгги, которая стояла посередине гостиной, обхватив себя руками.

— И на столе все как было, ничего не пропало?

— Не знаю. Как-будто чего-то не хватает, не могу понять, чего именно.

Он вновь прошелся по захламленному столу внимательным взглядом. Чековые книжки. Телефон. Автоответчик с мигающим индикатором нового сообщения. Пумо нажал клавишу перемотки, затем — воспроизведения. Прослушал тишину. Быть может, она звонила проверить, дома ли он? Чем дольше Тина смотрел на столешницу, тем больше убеждался, что чего-то не хватает, и это «что-то» никак не привязывалось к конкретному предмету. Рядом с автоответчиком лежала книга под названием «Вьетнам», которая совершенно точно уже много месяцев покоилась на одном из журнальных столиков: читать ее он бросил на середине, но держал там, из суеверия: признаться себе в том, что никогда не закончит ее, означало пустить на порог неудачу.

Дракула взяла «Вестник» и «Вьетнам», положила их на стол, просмотрев между делом его чековые книжки. «Ее длинные сильные пальцы касались каждого предмета на столе», — подумал Пумо. Его снова прошиб пот и на секунду замутило.

Посреди ночи Тина проснулся с колотящимся сердцем. Безумно страшный сон таял, отступая в темноту спальни.

Он повернул голову и увидел, что Мэгги спит: голова на подушке, в темноте он с трудом различал ее лицо. О, как он любил смотреть на спящую Мэгги Ла. Без мимики черты лица девушки казались безличными и очень-очень китайскими.

Он вновь вытянулся рядом с Мэгги и легонько коснулся ее руки. Что сейчас поделывают они, его друзья? Мысленно он представил их шагающими по широкому тротуару, держащими друг друга под руки. Тим Андерхилл не может быть Коко, и они поймут это сразу, как только отыщут его. Следом как-то само собой подоспело понимание: если Коко не Андерхилл, значит, это кто-то другой — тот, кто хищно кружит над ними, сужая круги, как та пуля с его именем все кружит и кружит над миром, не падая и не теряя силы.

Утром он заявил Мэгги, что непременно обязан что-то сделать, чтобы помочь парням, — например, постараться добыть больше информации о жертвах Коко.

— Вот это дело! — откликнулась Мэгги.

4

К чему все эти вопросы и ответы?

К тому, что они следуют один за другим, ровненько, по прямой. Они есть верное направление и выход. И помогают мне думать.

А о чем тут думать?

Как всегда — о крахе надежд. О бегущей девушке.

Ты вообразил, что она существовала на самом деле?

Именно. Я воображаю, что она была реальной.

Ну, а о чем еще есть смысл подумать?

О самом близком мне — Коко. И сейчас больше, чем когда-либо.

Почему же именно сейчас?

Потому что он вернулся. Потому что я, кажется, видел его. Нет, я точно видел его.

Ты вообразил, что видел его?

Это одно и то же.

Как он выглядел?

Он был похож на танцующую тень. Он был похож на смерть.

Он явился тебе во сне?

Он явился мне — если это верное слово — прямо на улице. Смерть явилась мне на улице, как явилась и девушка. Оглушительный шум сопровождал появление девушки, обычный шум улицы, мирской шум окружал тень. Он был с ног до головы покрыт, хотя и невидимо, кровью других людей. Девушка, которую видел лишь я один, была покрыта собственной кровью. Оба буквально источали одно и то же всеохватывающее чувство.

Что же за чувство такое?

Такое чувство, будто мы лишь в малейшей степени имеем возможность влиять на важнейшие сюжеты наших судеб. Хэл Эстергаз из «Расчлененного». Девушка бежит поговорить со мной, она охвачена ужасом и отчаянием, она бежит ко мне из пропасти и тьмы, она выбрала меня. Потому что я выбрал Хэла Эстергаза и потому что я выбрал Нэта Бисли. Не сейчас, говорит она, не сейчас. История еще не закончилась.

Почему Хэл Эстергаз покончил с собой?

Потому что не осилил бремя того, что лишь начал познавать.

Это туда уносит тебя твое воображение?

Если его ничто не сдерживает.

Ты очень испугался, когда увидел девушку?

Я благословил ее.

13. Коко

Как только самолет взлетит, Коко тоже начнет свое путешествие.

Коко знал одно: все путешествия — это путешествие в вечности. Под крылом тридцать тысяч футов, часы крутят время назад, свет и тьма, день и ночь легко меняются местами.

«Когда стемнеет, — подумал Коко, — можно будет прильнуть к маленькому окошку и, если ты готов, если твоя душа уже наполовину окунулась в вечность, ты сможешь разглядеть, как из черноты к тебе склонился суровый клыкастый лик Бога».

Коко улыбнулся своим мыслям, и хорошенькая бортпроводница салона бизнес-класса улыбнулась ему в ответ. С подносом в руках она наклонилась к нему:

— Сэр, что бы вы предпочли сегодня утром — апельсиновый сок или шампанское?

Коко покачал головой.

Земля присосалась к брюху самолета, тянулась сквозь салон и пыталась вобрать Коко в себя, сосала, сосала, несчастная скудная земля обожала все вечное, и все вечное любило землю и сострадало ей.

— А кино покажут?

— «Никогда не говори „никогда“, — ответила бортпроводница ему через плечо. Новый фильм про Джеймса Бонда.

— Замечательно, — откликнулся Коко, внутренне возликовав. — Я сам, кстати, никогда не говорю «никогда».

Девушка с сознанием долга рассмеялась и проследовала дальше.

Вдоль проходов тянулись пассажиры, неся портпледы, пластиковые пакеты, плетеные корзинки, книги. Перед Коко заняли места два китайских бизнесмена — он услышал, как они торопливо распахнули свои «дипломаты», едва усевшись.

Светловолосая, средних лет бортпроводница в голубой униформе наклонилась к нему с дежурной улыбкой:

— Как нам вас называть, мм? — Она подняла планшет с планом рассадки так, чтобы ему было видно. Коко медленно опустил газету. — Вы у нас… — Она взглянула на него в ожидании ответа.

«А как нам вас называть, мм? Дахау, назовем тебя Леди Дахау».

— Почему бы вам не называть меня Бобби?

— Что ж, так я и поступлю: буду называть вас Бобби. — И женщина нацарапала «Бобби» в ячейке, обозначавшей на схеме место «4B».

Из карманов Роберто Ортиса он выгреб не только паспорта и кучу карточек и удостоверений личности, но также шестьсот долларов США и триста сингапурских. Нехило! А в кармане блейзера Коко нашел ключ от номера в отеле «Шангри-Ла» — где же еще мог остановиться молодой целеустремленный американец?

В сумочке мисс Баландран Коко обнаружил расческу-выпрямитель, противозачаточный колпачок, тюбик со спермицидным гелем, маленький пластиковый контейнер с зубной пастой «Дарки» и зубной щеткой, чистые трусики и новую пару колготок, флакончик блеска и кисточку для губ, трубочку туши для ресниц, кисть для румян, расческу с тонким черенком, трехдюймовый отрезок белой пластиковой соломинки, маленький кожаный футляр, заряженный поппер-ампулами с амилнитритом^[62], потрепанную книгу Барбары Картленд в мягкой обложке, пудреницу, полдюжины рассыпанных таблеток «валиума», множество скомканных салфеток «Клинекс», несколько связок ключей и пухлую «котлету» купюр, в которой оказалось четыреста пятьдесят три сингапурских доллара.

Деньги Коко забрал себе, все остальное бросил в ванной на полу. Затем, сполоснув лицо и вымыв руки, взял такси до «Шангри-Ла».

В Нью-Йорке Роберто Ортис проживал на Вест-Энд-авеню.

Там, на Вест-Энд-авеню, можно ли почувствовать, как владыки земли, как сам Господь алкали смертности? Ангелы летели по-над Вест-Энд-авеню, их плащи развевались на ветру.

Когда Коко покидал отель «Шангри-Ла», на нем были две пары брюк, две рубашки, хлопчатобумажный свитер и твидовый пиджак. В сумке для ручной клади, что он нес в левой руке, лежали скатанные в рулон два костюма, еще три рубашки и пара первоклассных черных туфель.

Подобрав Коко с зеленой Гроув-роуд, такси понесло его к Орчард-роуд, далее через опрятный и спокойный Сингапур к пустому зданию на кольцевой улице неподалеку от Бахру-роуд, и во время этой поездки ему представлялось, что он стоит в открытой машине, едущей по Пятой авеню. Ленты серпантина и тучи конфетти, словно струи и капли дождя, рушатся на него и всех других владык земли под оглушительный рев толпы, запрудившей тротуары.

И Биверс, и Пул, и Пумо, и Андерхилл, и Тату Тиано, и Питерс, и милый Спэнки Би, и все остальные, все повелители земли — кто сможет пережить день их пришествия? Ибо узрите — землю покроет тьма! И мальчик-юрист, Тед Банди, и Хуан Корона, который воевал, и тот, кто в Чикаго одевался как клоун, и Джон Уэйн Гэйси, и сын Сэма, и Уэйн Уильямс из Атланты, и убийца зебры, и те, кто оставил своих жертв на склонах холмов, и коротышка из фильма «Риллингтон Плейс, дом 10», и Лукас — а этот, пожалуй, был величайшим из них. Воители небесные, настал ваш день. Шагая со всеми, кого никогда не поймают, со всеми, кто явит миру достойные лица, живя в скромности, переезжая из города в город, оплачивая их счета, храня самые сокровенные тайны.

Огонь очищения.

Коко влез через окно подвала и увидел своего отца, неистового и раздражительного, cидящего на упаковочном ящике.

— Идиот проклятый, — сказал отец. — Ты чересчур самонадеян. Думаешь, они в честь кого-то навроде тебя когда-нибудь устроят парад? Ни одна часть животного не пропадает понапрасну.

Он разложил деньги прямо на грязном полу, и это сработало:

— Ничто не заменит доброго масла, — заулыбавшись, проговорил старик, и Коко закрыл глаза и увидел вереницу бредущих мимо слонов, кивающих ему с торжественным одобрением.

На раскатанный спальный мешок он бросил паспорта Роберто Ортиса и разложил пять карт со стоящим на задних ногах слоном так, чтобы были видны имена на них. Затем, порывшись в коробке с бумагами, отыскал номер американского журнала «Нью-Йорк», который прихватил из вестибюля отеля через два дня после парада в честь возвращения заложников. Под названием журнала полыхал огнем заголовок: «Десять новых „горячих точек“».

«Горячие точки» — это Я-Тук, Хюэ, Дананг. И еще «Сайгон». Вот она, новая «горячая точка» — «Сайгон». Журнал автоматически открылся на анонсируемой статье: фотография и несколько параграфов о новой «горячей точке». (Там ел мэр.)

В своем новом костюме Коко растянулся на полу и раздумчиво вглядывался в фотографию новой «горячей точки». На фоне белых стен покачивались пышные пальмовые ветви. Официанты-вьетнамцы в белых рубахах сновали меж занятыми сплошь столиками, двигаясь так быстро, что на снимке запечатлелись нечеткими светлыми мазками. Коко слышал громкие голоса, бряцанье вилок и ножей по фарфору. Хлопали пробки. На переднем плане снимка Тина Пумо стоял, прислонившись к стойке своего бара и состроив рожицу, и вдруг Пумо-Пума ожил, высунулся прямо из фотографии и заговорил с Коко голосом, отчетливо слышимым на фоне шума его ресторана, — так соло саксофона выделяется на фоне аккомпанемента джаз-оркестра.

Пумо сказал:

— Не осуждай меня, Коко.

Пумо был смертельно напуган.

Именно так все они говорят, когда стоят на пороге двери в вечность.

— Я все понимаю, Тина, — сказал Коко маленькому испуганному человеку на фотографии.

В статье рассказывалось о том, что в «Сайгоне» подают одни из самых разнообразных и аутентичных вьетнамских блюд в Нью-Йорке. Клиентура, как правило, молодая, тусовочная и шумная. Вкус подаваемой здесь утки «потусторонний», а супы все до одного «божественны».

— Ты мне вот что скажи, Тина, — попросил Коко. — Что это за херню тут пишут — «божественны»? Ты всерьез полагаешь, что суп можно назвать «божественным»?

Тина промокнул бровь хрустким белым носовым платком и утянулся обратно в фотографию.

А вот и они — адрес да номер телефона новой «горячей точки», выведенные праздным и округлым шелестом курсива.

В кресло рядом с Коко в четвертом ряду салона первого класса сел мужчина, огляделся по сторонам и пристегнулся. Коко прикрыл глаза и увидел, как с бездонного холодного неба падает снег на панцирь древнего льда в сотни футов толщиной. В заштрихованной снегопадом дали маячат обломанные клыки ледников. И над скованной стужей пустыней парит невидимый Бог, страстно жаждущий утолить свой гнев.

Ты знаешь то, что знаешь. Лет сорока, может, чуть за сорок. Густые, мягкие белокурые волосы мажора, изящные очки с дымчато-коричневыми стеклами, грубое лицо. Крупные руки мясника держат вчерашний выпуск «Нью-Йорк таймс». Костюм за шесть сотен долларов.

Самолет вырулил на взлетную полосу, разбежался и мягко поднялся в воздух, завистливые присосавшиеся рты и пальцы унесло назад, нос самолета нацелился на запад, в сторону Сан-Франциско. Сосед Коко — преуспевающий делец с руками мясника.

Светлая крачка^[63] расправляет крылья на лицевой стороне сингапурской долларовой банкноты. Черная полоска окраса, словно маска налетчика, маскирует ее глаза, а позади птицы вихрь пересекающихся окружностей, точно изобары циклонов. Птица в ужасе взмахнула крыльями, и тьма накрыла землю.

Мистер Лукас? Мистер Банди?

Банковские операции, говорит сосед. Инвестиционно-банковская деятельность. В Сингапуре у нас работы по горло.

У меня тоже.

Чертовски приятное место этот Сингапур. Но если занимаешься денежными операциями, то горячее — в прямом смысле.

Ага, еще одна из новых «горячих точек».

— Бобби, чего бы вы хотели выпить? — спрашивает меня бортпроводница.

— Водку, очень холодную.

— Мистер Дикерсон?

Мистер Дикерсон возжелал пивка «Миллер хай лайф».

Во Вьетнаме мы так прикалывались: «Водка-мартини со льдом, поменьше вермута, поменьше оливок, поменьше льда».

О, вам не довелось бывать во Вьетнаме?

Возможно, прозвучит странно, однако вы упустили колоссальный опыт. Я это не к тому, что сам не прочь бы туда вернуться. Боже упаси! К тому же вы, наверное, были за противную сторону, а? Без обид, сейчас-то мы все по одну сторону: воля Божья так непредсказуема… Но я на все марши протеста выходил с М-16, ха-ха.

А зовут меня Бобби Ортис. Занимаюсь туристическим бизнесом.

Билл? Рад познакомиться, Билл. Да, перелет долгий, можем даже успеть подружиться.

Ясное дело. Принесите, пожалуйста, еще одну водку и одно пиво для моего доброго приятеля Билли.

Что? Да, я был в Первом корпусе, около демилитаризованной зоны, неподалеку от Хюэ.

Хочешь, покажу фокус, которому научился во Вьетнаме? Впрочем, приберегу-ка я пока его, покажу потом, тебе точно понравится.

Бобби и Билл Дикерсон расправились с принесенной пищей в дружеском молчании. Время стремительно крутилось назад — или вперед?

— В карты играешь? — спросил Коко.

Дикерсон глянул на него, остановив вилку на полпути ко рту.

— Бывает. Но не по-крупному.

— А хочешь небольшое пари?

— Зависит от ставки. — Дикерсон наконец донес до рта вилку с кусочком курицы.

— Хотя… нет, лучше не стоит, слишком уж оно мудреное. Забудь.

— Да ладно, «забудь», — уперся Дикерсон. — Сам же предложил, а теперь на попятную?

О, Коко Билли Дикерсон понравился. Красивый голубой льняной костюм, красивые очки в тонкой оправе, красивый крупный «Ролекс» на руке. Билли Дикерсон играл в ракетбол, Билли Дикерсон носил на лбу спортивную повязку и обладал хлестким ударом закрытой стороной ракетки — отличный противник.

— Я, наверное, вспомнил об этом, потому что оказался в самолете. Мы проделывали такие штуки во Вьетнаме.

Взгляд старины Билли недвусмысленно отразил заинтересованность.

— Когда попали в зону высадки.

— Зону высадки?

— Именно. Видишь ли, зоны высадки сильно отличались. В одних было просто офигительно, в других же — скукотища, как в разгар церковного пикника в штате Небраска. В общем, мы коротали время, делая ставки на безвозвратные потери.

— То есть ставили на потери убитыми? В смысле, на тех, кто, как раньше выражались военные, «купил ферму»^[64]?

«„Купил ферму“. Ишь ты, красавчик».

— Скорее на то, если кого-то из нас убьют. Вот скажи, сколько сейчас денег в твоем бумажнике?

— Больше, чем обычно, — ответил Билли.

— Сотен пять, шесть?

— Поменьше.

— Ну, пусть будет две сотни. Если в аэропорту Сан-Франциско кто-нибудь умрет, пока мы будем находиться внутри терминала, ты платишь мне две сотни. Если нет — я дам сотню тебе.

— Ты дашь мне два к одному в случае, если кто-то умрет в аэропорту, пока мы будем проходить таможню, получать багаж и все такое?

— Ну да.

— Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь отправился к праотцам прямо из аэропорта, — Билли с улыбкой помотал головой, готовый согласиться на пари.

— Зато я видел, — сказал Коко. — По случаю…

— Ну, что ж, тогда по рукам, — согласился Билли, и они обменялись рукопожатием.

Через некоторое время Леди Дахау опустила киноэкран. Большая часть светильников над креслами погасла. Билли Дикерсон закрыл «Мегатрендс», откинул спинку сиденья и заснул.

Коко попросил Леди Дахау принести еще одну водку и тоже откинул спинку, приготовившись смотреть фильм.

Хороший парень Джеймс Бонд увидел Коко, едва появился на экране. (Плохой Джеймс Бонд был тормознутым англичанином, слегка похожим на их медика Питерса, что погиб в разбившемся вертолете. А хороший Джеймс Бонд внешне смахивал на Тину Пумо.) Он подошел прямо к камере и обратился к Коко с едва заметной улыбкой:

— Ты в полном порядке, беспокоиться тебе не о чем. Каждый делает то, что делать должен. Ты молодец, правильно повел себя со своим новым другом. А теперь вспомни…

Атака справа? Атака слева? Оружие к бою!

«Добрый день, джентльмены, добро пожаловать в Республику Южный Вьетнам. Сегодня третье ноября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, местное время пятнадцать двадцать. Сейчас вас доставят в Бинь Лонг, в центр подготовки пополнений, где каждый получит назначение в свое подразделение».

Вспомни темень в палатках. Вспомни железные шкафчики. Вспомни москитные сетки на т-образных балках. Вспомни заляпанные грязью полы. Вспомни, как были похожи на пещерные капающие своды палатки.

Джентльмены, отныне вы часть огромной машины смерти.

Вот ваше оружие. Оно может помочь вам сохранить жизнь.

Великодушие, милосердие, уравновешенность.

Коко увидел слона, шагающего по широкой улице цивилизованного европейского города. Слон, втиснутый в застегнутый на все пуговицы элегантный костюм зеленого цвета, снимал шляпу перед идущими ему навстречу очаровательными дамами. Коко улыбнулся Джеймсу Бонду, который выскочил из своей шикарной машины, взглянул Коко прямо в глаза и тихим и округлым курсивом произнес:

— Пришло время вновь встретиться со слоном, Коко.

Спустя долгое-долгое время они с ручной кладью в руках стояли в проходе и ждали, когда Леди Дахау откроет дверь. Прямо перед Коко на уровне глаз маячил пиджак от синего льняного костюма Билли Дикерсона, весь в паутинке больших и маленьких складок, казавшихся такими уютными, легкими и непринужденными, что хотелось помяться самому — легко и непринужденно. Подняв взгляд повыше, Коко увидел растрепавшиеся светлые волосы Билли Дикерсона над идеальным воротником льняного пиджака. От старого доброго Билла приятно веяло мылом и средством после бритья: в это утро полчаса назад он уединился в туалете почти на полчаса, в то время как безвременье вдруг превратилось в местное время в Сан-Франциско.

— Бобби, — Дикерсон глянул через плечо на Коко, — если хочешь отменить наше пари, то я не против. Чумовое оно какое-то…

— Сделай одолжение, — отозвался Коко.

Леди Дахау дождалась сигнала и открыла дверь.

Они ступили в коридор холодного огня. Путь им указали ангелы, махнув пылающими мечами. Коко услышал отзвуки далекой перестрелки — знак того, что в принципе ничего серьезного не происходит: просто Железный Дровосек отправил нескольких парней израсходовать часть денег налогоплательщиков, выделенных на этот месяц. Холодный огонь, застывший узорно, как камень, колыхался под ногами. Здравствуй снова, Америка. Ангелы с пламенеющими мечами и калеными улыбками.

— А помнишь, я обещал тебе фокус?

Дикерсон кивнул, вопросительно выгнув бровь, и они с Коко зашагали к зоне выдачи багажа. Мало-помалу ангелы с пылающими мечами утрачивали свою божественность, превращаясь в бортпроводниц в форме, тянущих за выдвижные ручки сумки на колесиках. Под ногами завитки холодного пламени застыли ледяными узорами.

Коридор шел прямо ярдов двадцать и с уклоном заворачивал направо. Повернули направо и они.

— Ну наконец-то туалет! — воскликнул Дикерсон, прибавил шагу и толкнул плечом дверь.

Улыбаясь, Коко прогулочным шагом последовал за ним; воображение нарисовало ему пустое бело-кафельное помещение.

Мимо прошла женщина в ярко-желтом платье, и от нее повеяло таким знакомым ароматом вечности — горячим и кровавым. На мгновение в руке ее ослепительно сверкнул меч. Он толкнул дверь мужского туалета, и ему пришлось переложить свою сумку в другую руку, чтобы открыть вторую дверь, что была за первой.

У одной из раковин мыл руки лысый мужчина. Склонившись над соседней раковиной, мужчина без рубашки соскабливал пену с лица синим пластиковым станком. Коко весь подобрался. Старина Билли стоял в дальнем конце длинного ряда писсуаров, половина из которых были заняты.

Коко видел в зеркале его напряженное, обеспокоенное лицо.

Он подошел к первому писсуару и сделал вид, будто мочится, а на самом деле дожидаясь, пока все уйдут и оставят его с Дикерсоном наедине. Внутри него будто что-то освободилось, распрямилось, словно пружина, под ребрами завибрировало и затрепетало, голова закружилась, и он покачнулся.

На несколько мгновений он вдруг увидел себя в Гондурасе: его работа либо завершена, либо должен начаться новый ее этап. Под огромным безжалостным солнцем маленькие люди с кирпичного цвета кожей толпились вокруг комичного вида провинциального аэропорта: полуразвалившиеся лачуги, бездельничающие полицейские, разморенно дремлющие дворняги.

Дикерсон вжикнул молнией, быстро перешел к раковине, подставил руки под струю воды, а затем — воздуха из сушилки и вышел из туалета за мгновение до возвращения в туалет Коко.

Он заторопился к выходу. Освободившееся в груди нечто трепетало в груди, болезненно колотясь по ребрам.

Дикерсон быстрым шагом входил в просторное помещение, где багажные карусели, словно вулканы, кружили, толкая чемоданы по ребристым черным жерлам. У второй карусели собрались почти все пассажиры их рейса. Тварь в груди Коко скользнула вниз, в желудок, а оттуда разъяренной пчелой влетела в кишечник.

Обливаясь потом, Коко пробирался через толпу ожидающих багажа пассажиров и отделявших его от Дикерсона. Легонько, едва ли не благоговейно, он провел пальцами по тонкому льняному рукаву, укрывавшему левую руку Дикерсона.

— Знаешь, Бобби, мне, честно говоря, даже неловко, — проговорил Дикерсон, наклонившись и подхватывая с ленты транспортера большой чемодан «Виттон».

Коко знал наверняка: такой чемодан выбирала для него женщина.

— Я про нашу сделку. Восемьдесят шесть, и по рукам, пойдет?

Коко с несчастным видом кивнул. Его собственный потрепанный чемодан на ленте пока не просматривался. Все вокруг как бы размылось по краям, словно в помещении висела легкая дымка. Высокая черноволосая женщина, которая на самом деле была живым мечом, подхватила крошечный чемоданчик с ленты и — Коко увидел сквозь струящуюся вниз дымку — улыбнулась Дикерсону.

— Счастливо! — попрощался Дикерсон.

К Дикерсону безошибочно подошел человек в форме и, задав лишь пару вопросов, пропустил через зону таможенного контроля, после чего Бобби проследовал к окошку проверки паспортов.

Слегка заторможенный, Коко увидел, как его собственный чемодан стукнулся о бортик карусели и заскользил мимо, прежде чем он догадался снять его с ленты. Он безучастно наблюдал, как удаляется и неуклонно съедается расстоянием тело Дикерсона, проходящего уже через дверь с надписью «Выход к транспорту».

На таможенном контроле инспектор назвал его «мистер Ортис» и проверил распоротую подкладку чемодана в поисках бриллиантов или героина.

В зоне иммиграционного контроля он увидел за плечами стоявшего за стойкой офицера проклевывающиеся ростки огненных крыльев. Чиновник проштамповал его паспорт и поприветствовал возвращение в страну. Коко поспешно схватил свой старенький чемодан и сумку и бегом припустил к ближайшему туалету. Очутившись за дверью, он бросил вещи, заскочил в открытую кабинку и едва успел усесться на стульчак, как кишечник опорожнился, затем еще раз. Огонь бил струей, истекал из него. На мгновение Коко показалось, будто его желудок пронзило длинной иглой. Почти сразу же он наклонился вперед, и его стошнило прямо под ноги. Забыв о брошенных чемодане и сумке, невидящим взглядом уставившись перед собой, он еще долго сидел в облаке собственной вони.

Наконец он вытерся, переместился к раковине, умыл лицо, вымыл руки и сунул голову под холодную струю.

Коко забрал свой багаж, вышел на улицу и стал поджидать автобус к терминалу, откуда должен вылететь его самолет в Нью-Йорк. Воздух благоухал какой-то химией и механизмами: все вокруг казалось двухмерным, бесцветным, выхолощенным.

Во втором терминале Коко отыскал бар и заказал пива. Время остановилось, чувствовал он, лишь затем, чтобы вновь пробудить его к жизни. Его дыхание сделалось неглубоким и слегка учащенным. В голове, в области лба, ощущалось светлое опустошение и легкость — словно донимала несильная боль и только что отпустила. Он очень мало помнил из того, что приключилось с ним за последние двадцать четыре часа.

Леди Дахау он помнил.

Джентльмены, отныне вы часть огромной машины смерти.

За десять минут до объявления о посадке Коко отправился к своему выходу и там стоял, глядя в окно, — скромный, малоприметный мужчина, увидевший слона в костюме и шляпе, поднимающегося на дыбы из широкой лужи темной крови. Пассажиров первого класса пригласили проследовать на посадку в самолет, и Коко прошел на борт и занял свое место. Бортпроводницу он попросил называть его Бобби.

А затем все как будто наладилось. Трепет и сладостное предвкушение вновь ожили в его груди, потому что низенький и пухлый мужчина лет тридцати с небольшим бросил дипломат на крайнее у прохода сиденье, движением плеч скинул рюкзачок и положил его рядом с дипломатом, снял пиджак, явив миру полосатую рубашку и темно-синие подтяжки, и щелчком пальцев дал знак бортпроводнице забрать у него пиджак. Мужчина сунул рюкзак на багажную полку и втиснулся в сиденье. Нахмурившись, он посмотрел на Коко и принялся рыться в содержимом дипломата.

— Полагаю, вы человек не азартный… — заговорил с ним Коко.

14. Воспоминания о Драконовой долине

1

Майкл Пул стоял у окна своего номера и с каким-то тревожным ощущением свободы смотрел на раскинувшийся внизу изумительно зеленый, удивительно аккуратный простор Сингапура, разительно отличающийся от того, что он ожидал увидеть здесь, на Востоке. Вдалеке тянулись к небу высокие чистые белые высотки — их комплекс будто бы пересадили сюда из делового центра Нью-Йорка. Ничто другое здесь даже отдаленно не напоминало Манхэттен. Деревья, раскидистые кроны которых казались сочными и съедобными будто овощи, заполняли большую часть пространства между отелем и высокими белыми зданиями, а поскольку номер Майкла располагался много выше макушек этих деревьев, вся растительность казалась отсюда живым кудрявым ковром. Меж обширных засаженных зеленью участков пролегали широкие чистые дороги с безупречным покрытием. По этим идеальным дорогам скользили дорогие машины — «ягуаров» и «мерседесов» среди них было столько же, сколько на Родео-драйв. Здесь и там в просветах крон мелькали крошечные фигурки людей, шагающих по широким аллеям. Ближе к отелю зеленые склоны холмов занимали бунгало с розовыми или кремовыми оштукатуренными стенами, широкими террасами, колоннами и черепичными крышами. У некоторых имелись открытые внутренние дворики, и в одном из них Майкл рассмотрел коренастую женщину в ярко-желтом халате, развешивавшую выстиранное белье. Совсем рядом, не скрытые деревьями, искрились на солнце бассейны этого и других отелей — словно крошечные лесные озера, увиденные из иллюминатора самолета. Полосатый красно-синий навес обрамлял самый дальний бассейн, где по-собачьи плавала женщина; у среднего бармен в черной куртке готовил к открытию свой бар. Рядом с ближайшим к отелю Майкла бассейном мальчик-китаец тянул стопку толстых матрацев к ряду пустых лежаков из красноватой древесины.

Роскошный город и удивил его, и обнадежил, и взволновал больше, чем он готов был признать. Майкл даже невольно чуть подался к окну, словно готовый полететь в эту зеленую даль. Все там, внизу, казалось теплым на ощупь. Сингапур в его воображении представлял собой сочетание Хюэ и Чайна-тауна с обобщенным мазком уличных торговцев едой и велорикш. Он рисовал себе подобие Сайгона — города, который он видел лишь мельком и который ему не понравился. (Как не нравился тот и большинству побывавших в Сайгоне солдат.) Сейчас же, просто глядя на эти ровные сектора зеленых крон, аккуратные рифленые крыши, тропические бунгало и сверкающие бассейны, Майкл почувствовал себя намного лучше.

Без сомнения, сейчас он находился где-то… не в своей жизни — ему удалось вырваться из нее, и до этого мгновения он не осознавал, насколько сильно желал или нуждался в этом шаге. Сейчас ему хотелось побродить под пышными кронами этих деревьев, погулять по широким аллеям и насладиться благоухающим цветами воздухом, который он помнил с момента их прибытия в сингапурский аэропорт Чанги.

В этот момент зазвонил телефон. Майкл взял трубку, уверенный, что на другом конце линии услышит Джуди.

— Доброе утро, джентльмены, и добро пожаловать в Республику Сингапур, — проговорила трубка голосом Гарри Биверса. — На испытанном надежном «ролексе» сейчас девять часов тринадцать минут. Вам надлежит явиться в кофейню, где перед каждым будет поставлена своя задача… Хочешь, удивлю?

Майкл промолчал.

— В телефонном справочнике Сингапура имя Т. Андерхилл отсутствует.

Чуть больше часа спустя они шагали по Орчард-роуд. Пул нес конверт, набитый фотографиями Андерхилла с обложек книг; Биверс, карман пиджака которого оттопыривал «Кодак инстаматик», неуклюже пытался на ходу рассмотреть что-то на карте путеводителя по Сингапуру, а Конор Линклейтер шагал вместе со всеми, сутулясь и сунув руки глубоко в карманы, и не нес ничего. Во время завтрака они решили провести утро как обычные туристы и попытаться пройти на своих двоих по Сингапуру столько, сколько хватит сил, — «проникнуться духом города», как сказал Биверс.

Эта часть Сингапура казалась такой же пресной и безвредной, как их завтрак в кофейне. Чего не удалось рассмотреть из окна своего номера доктору Пулу — так это того, что город имеет очень много общего с дьюти-фри-зоной крупного аэропорта. Каждое строение, если это только не гостиница, было либо офисным зданием, либо банком, либо торговым центром, причем последние, преимущественно трех-четырехэтажные, составляли абсолютное большинство. Гигантский постер на самом верхнем этаже еще строящегося здания изображал бизнесмена-американца, беседующего с сингапурским банкиром-китайцем. В круг над головой американца были вписаны слова: «Я с радостью узнал о фантастической прибыли, которую могу получить, инвестируя свои деньги в Сингапур!» На что китайский банкир отвечал: «С нашей выгодной инвестиционной программой для наших зарубежных друзей никогда не поздно принять участие в экономическом чуде Сингапура!»

В любой момент — хоть прямо сейчас — можно зайти в магазин со стеклянным фасадом и купить фото — или видеокамеры либо стереоаппаратуру. Напротив, по ту сторону шестиполосной улицы, расположился торговый центр «Орчард Тауэрс»: поднявшись по пролету мраморных ступеней, вы можете заглянуть на выбор в любой из семи магазинов, предлагавших камеры, стерео, электробритвы и электронные калькуляторы. А рядом через дорогу, слегка напоминая зиккурат, стоит торговый центр «Дальний Восток», над которым натянут длинный красный баннер со словами: «Гонг Хей Фат Чой»^[65]: совсем недавно праздновался китайский Новый год. Рядом с «Орчард Тауэрс» расположился отель «Хилтон», на террасе которого завтракали степенные американцы. Далее располагался «Сингапур форум», перед которым невысокий крепыш-малаец с лицом Уильяма Бендикса^[66] поливал из шланга каменные плиты тротуара. Далеко вверх на склоне холма они увидели садовника, трудившегося над тем, чтобы территория «Шангри-Ла» оставалась такой же безупречной, как центральный корт на Уимблдоне. А дальше по Орчард-роуд тянулись торговый центр «Лаки плаза», отели «Айрана» и «Мандарин».

— Такое ощущение, — сказал Конор Линклейтер, — будто в один прекрасный день Уолт Дисней сошел с ума и сказал: «К черту детишек, давайте лучше изобретем Сингапур и просто станем рубить капусту».

Когда они проходили мимо «Просперити тэйлор шоп», из него вышел ухмыляющийся маленький человечек и направился следом за ними, пытаясь зазвать в магазин и что-нибудь приобрести.

— Вижу, вы парни крутые! — сказал он, протащившись за ними первые полквартала. — Мы дадим вам скидку десять процентов. Лучшего предложения вам не сыскать во всем городе. — После того как они практически миновали большой перекресток на Клеймор-Хилл, он сделался более назойливым. — Так и быть, гарантирую скидку в двадцать пять процентов! Опустить цену ниже я просто не могу!

— Костюмы нам не нужны, — сказал ему Конор. — Мы не ищем костюмы. Отвяжись.

— Неужели вам не хочется хорошо выглядеть? — спросил портной. — Что с вами не так, мужчины? Нравится выглядеть как туристы? Только на минутку загляните в мой магазин — и выйдете из него утонченными джентльменами, да еще получите скидку в двадцать пять процентов.

— Да я и так выгляжу как утонченный джентльмен.

— А я могу сделать так, что будете выглядеть просто блестяще! — не унимался портной. — То, во что вы сейчас одеты, обошлось вам в три-четыре сотни долларов, я же за эту цену дам вам костюм в три раза лучше!

Биверс, нетерпеливо шагавший по тротуару, резко остановился. Выражение неприкрытого изумления на его лице стало для Майкла Пула (и, как он полагал, для Конора — тоже) прямо-таки рождественским сюрпризом.

— С моей помощью вы преобразитесь и станете выглядеть, как завсегдатай Сэвил Роу^[67], — говорил портной, круглолицый китаец за пятьдесят в белой рубашке и черных брюках. — За костюм, который стоит шестьсот пятьдесят долларов, я попрошу всего триста семьдесят пять. Цена со скидкой пятьсот, я сбавлю цену еще на четверть. Триста семьдесят пять — это несколько отличных ужинов в «Четырех сезонах». Вы же адвокат, да? Когда окажетесь перед Верховным судом, на вас обратят внимание не только потому, что вы выиграете дело, все станут ахать: «Откуда у вас такой костюм? Должно быть, из ателье пошива „Просперити“, хозяин которого Винь Чонг»!

— Да не хочу я покупать костюм, — сказал Биверс с лукавым выражением лица.

— Костюм вам просто необходим.

Биверс резким движением выудил из кармана фотоаппарат и, вытянув вперед руку с камерой, словно стреляя, сделал несколько снимков китайца. Портной с усмешкой позировал ему.

— Почему бы вам не пристать к одному из этих парней вместо меня? А еще лучше — вернуться в свое ателье?

— Самые низкие цены! — Портного уже трясло от едва сдерживаемого веселья. — Триста пятьдесят долларов. Ниже не могу — не хватит оплатить аренду. Если сброшу еще — станут голодать дети.

Биверс сунул камеру в карман и повернулся к Майклу с видом животного, попавшего в капкан.

— Похоже, этот тип знает все, — сказал Майкл. — Может, спросить у него про Андерхилла?

— Так покажи ему фото!

Майкл вытащил из-под руки конверт с фотографиями и открыл его.

— Мы сотрудники полиции из Нью-Йорка, — сказал Биверс.

— Вы адвокат, — возразил портной.

— Скажите-ка, видели ли вы когда-нибудь этого человека? Майк, покажи ему фото!

Майкл вынул из конверта один из снимков и в вытянутой руке показал портному.

— Знаете его? — спросил Биверс. — Вспомните, видели ли его раньше?

— Этого человека я никогда не видел, — ответил портной. — Для меня было бы честью встретиться с этим человеком, да только он не смог бы заплатить мне даже минимальную цену.

— Почему же? — спросил Майкл.

— Слишком артистичная натура, — сказал портной.

Майкл улыбнулся и не успел убрать фотографию в конверт, когда портной наклонился вперед и выхватил снимок.

— Дайте мне фото? У вас еще много, а?

— Врет он, — сказал Биверс. — Вы лжете. Где этот человек? Можете отвести нас к нему?

— Это фото знаменитости, — сказал портной.

— Он просто хочет заполучить фото, — сказал Майкл Биверсу.

Конор хлопнул китайца по спине и громко рассмеялся.

— «Просто хочет заполучить фото» — это ты о чем?

— Повесить на стенку, — сказал портной.

Майкл вручил ему фотографию.

Портной сунул снимок под мышку и захихикал:

— Большое спасибо!

Он развернулся и по широкому тротуару отправился восвояси. Хорошо одетые китайские мужчины и женщины неспешно шагали к ним под нависающими деревьями. Большинство мужчин были в синих костюмах, аккуратно повязанных галстуках и солнцезащитных очках и выглядели, как тот банкир с плаката. Женщины были хрупкими и хорошенькими, все в платьях. Пул осознал, что он, Биверс и Конор здесь представляли расовое меньшинство из трех человек. Далеко впереди аллеи, рядом с плакатом, запечатлевшим сурово хмурящегося Чака Норриса в окружении языков пламени и множества иероглифов, лениво брела китайская девочка-подросток, рассеянно заглядывая в витрины магазинов. На ней была, по-видимому, школьная форма: плоская белая шляпка с широкими полями, белая матроска с черным галстучком и свободная черная юбка. Затем позади нее открылась взгляду целая стайка так же одетых девчушек — словно выводок утят. Через дорогу рядом с постером, рекламирующим гамбургеры «Макдоналдс», виднелся квадратный белый знак, призывающий «Говорите на мандаринском — помогите своему правительству». Неожиданно Пул ощутил сильный запах духов, словно окунулся в облако аромата невидимого экзотического цветка, и без всякой причины вдруг почувствовал себя непомерно счастливым.

— Раз уж мы собрались искать Буги-стрит, о которой частенько рассказывал Андерхилл, почему бы нам не взять такси? — предложил он. — Мы же в цивилизованной стране.

2

Ужаленный осознанием знакомого кошмара, Тина Пумо проснулся, как ему показалось, в полной темноте. Громко билось сердце. Он, наверное, кричал, мелькнула мысль, или издал какой-нибудь звук, прежде чем проснуться, но Мэгги безмятежно спала рядом. Он поднял руку, взглянул на светящийся циферблат часов: три двадцать пять ночи.

Тина понял, что пропало со стола. Если бы Дракула не сдвигала все со своих привычных мест, он бы сразу заметил пропажу; к тому же, будь следующие после взлома два дня обычными рабочими, он бы понял все, едва усевшись за рабочий стол. Но эти два дня были какими угодно, только не нормальными: по меньшей мере половину каждого из них он проводил внизу со строителями, подрядчиками, плотниками и дезинсекторами. По-видимому, избавить кухню «Сайгона» от оккупировавших ее насекомых в конце концов удалось, но дезинсектор все еще находился в состоянии, сильно смахивающем на эйфорию от количества, разнообразия и живучести букашек, которых ему пришлось истребить. По нескольку часов в день уходило на то, чтобы убедить Молли Уитт, его архитектора, что она проектирует всего лишь кухню и расширенный обеденный зал, а не высокотехнологичный операционный зал. Остальное время он провел с Мэгги, рассказывая ей о себе столько, сколько никому и никогда не рассказывал в жизни.

Пумо не оставляло ощущение, будто Мэгги за два неполных дня проделала трудный путь к тому, чтобы вытащить его из той скорлупы, в которую он, едва сознавая это, заключил себя сам.

В какой-то мере он лишь начинал догадываться, что оболочка эта сформировалась во Вьетнаме. Пумо чувствовал стыд и унижение от этого нового знания: Дракула жутко напугала его, вновь пробудив к жизни чувства, которые, как он с гордостью — но тщетно — надеялся, ему удалось скинуть с себя вместе с военной формой. Пумо с уверенностью полагал, что вьетнамский глубокий болезненный след в душе могли позволить себе другие — только не он. И потому прежде чувствовал себя на эмоционально безопасном расстоянии от всего, что с ним там произошло. Оставив армию, он продолжил жить своей жизнью. Как практически любому другому ветерану, ему пришлось пережить период неустроенности и осознания бесцельности жизни, когда казалось, что его просто влечет по течению. Но период этот завершился шесть лет назад, когда он сделал первый шаг — приобрел «Сайгон». И да, это правда: он продолжал свои «путешествия» от девушки к девушке, и, по мере того как становился старше он, девушки делались моложе, оставаясь в том же возрасте. Пумо влюблялся в очертания их губ, или форму их предплечий, или гармонию между их икрами и бедрами; он влюблялся в то, как колыхались их волосы, или в то, какими глазами девушки смотрели на него. До того момента, думал теперь Пумо, когда его остановила Мэгги Ла, он влюблялся во все внешнее — в то, что видел в облике человека, не чувствуя самого человека.

— По-твоему, реально существует такой момент, в котором заканчивается тогда и начинается сейчас? — как-то спросила его Мэгги. — Разве ты не знаешь, что в глубине души вещи, с тобой происходящие, никогда не перестают происходить с тобой потом?

Пумо пришло в голову, что Мэгги может думать так, потому что она китаянка, но о своем предположении умолчал.

— Человек не в силах избавиться, уйти от прошлого, как ты, по-твоему, ушел от Вьетнама, — сказала она ему. — На твоих глазах каждый день убивали твоих друзей, а ведь ты был тогда еще совсем мальчишкой. Теперь же, получив незначительную трепку, ты боишься лифтов, боишься подземки, темных улиц и еще бог знает чего. Тебе не кажется, что существует некая связь?

— Кажется, — согласился он. — Но как можешь знать об этом ты, Мэгги?

— Об этом знают все, Тина, — сказала она. — За исключением на удивление большого количества мужчин-американцев среднего возраста, действительно верящих, что люди способны начать жизнь сначала, что прошлое умирает, а будущее начинается с чистого листа и что такие убеждения добродетельны и высоконравственны.

Сейчас Пумо осторожно поднялся с постели. Мэгги не пошевелилась, и дыхание ее оставалось размеренным и спокойным. Он должен еще раз взглянуть на свой стол и убедиться в правильности своей догадки насчет того, что именно исчезло. Сердце его билось по-прежнему учащенно, и собственное дыхание казалось чересчур громким. В темноте он крадучись пересек спальню. Едва он взялся за дверную ручку, как перед мысленным взором возникла Дракула, поджидающая его по другую сторону двери. Лицо его покрылось потом.

— Тина? — прозвенел из спальни хрустальный и тихий, чуть громче дыхания, голосок Мэгги.

Пумо застыл в темноте пустого коридора. Никого там не было, словно голос Мэгги помог рассеять угрозу.

— Я знаю, что пропало, — сказал он. — Схожу проверю. Извини, что разбудил.

— Ничего…

В голове гулко отдавался пульс, и все еще немного дрожали колени. Если он простоит на этом месте еще несколько секунд, Мэгги поймет, что что-то не так. Ей даже может прийти в голову подняться с постели, чтобы помочь ему. Пумо спустился в гостиную и потянул за шнур выключателя верхнего света. Как большинство комнат, в которых бываешь в основном в дневное время, гостиная показалась Пумо жутковатой — будто все здесь до мелочей заменили точными копиями. Пумо пересек комнату, взошел по ступенькам на возвышение и уселся за письменный стол.

Так и есть: того, о чем он вспомнил, здесь не было. Он заглянул под телефон и автоответчик. Сдвинул в сторону чековые книжки и поднял стопки счетов-фактур и квитанций. Посмотрел за коробками с канцелярскими резинками и бумажными салфетками. Ничего. Искомого не могли скрыть ни баночки с витаминами бок о бок с электрической точилкой для карандашей, ни две коробки карандашей «Блэкуинг» рядом с ней… Все ясно: украли.

Желая окончательно убедиться, Пумо посмотрел под столом, перегнулся взглянуть за столешницей, порылся в корзине для бумаг: множество скомканных салфеток, старый выпуск «Вилледж войс», обертка из-под батончика «Квакер оутс гранола бар», просительные письма от благотворительных организаций, продуктовые, премиальные купоны из бакалейной лавки, несколько невскрытых конвертов, обклеенных стикерами о том, что он уже выиграл ценный приз, ватный шарик и пломба-наклейка от баночки с витаминами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

53

Сады Тигрового бальзама — тематический парк в Сингапуре, также известный как парк «Хо Пар Вилла», посвященный китайской культуре и мифологии. По мнению местных жителей, парк является самым неординарным и загадочным местом отдыха в Сингапуре. Его построили в 1937 году два брата бирмано-китайского происхождения, придумавшие знаменитый целебный травяной «Тигровый бальзам».

54

Карл Молден (урожд. Младен Джердже Секулович, 1912–2009) — американский актер, обладатель премий «Оскар» и «Эмми».

55

Уильям Максвелл Эвартс Перкинс (1884–1947) — американский литературный редактор, наиболее известный своим сотрудничеством с такими классиками американской литературы, как Эрнест Хемингуэй, Фрэнсис Скотт Фицджеральд и Томас Вулф.

56

Таншоння́т (англ. Tan Son Nhat) — гражданский международный аэропорт города Хошимина (бывший Сайгон), Вьетнам. Крупнейший международный аэропорт Вьетнама по площади и по количеству обслуживаемых пассажиров.

57

Жетоны, которые носились американскими военнослужащими во время войны во Вьетнаме, имели вместе с группой крови и резус-фактор (как правило, только положительный — POS). Там же получила распространение традиция дополнительный жетон зашнуровывать в армейских бутсах, некоторые крепили к брючному ремню или зашивали в карман брюк. При подрыве боеприпаса в непосредственной близости от военнослужащего или при прямом попадании пули цепочка могла быть перебита и жетон утерян — в таком случае запасной жетон помогал опознать погибшего.

58

Курт Уокер, более известный как Кертис Блоу — американский рэпер, продюсер. Один из первых коммерчески успешных рэперов.

59

Озон-парк — район в юго-западной части Квинса, Нью-Йорк. Когда-то прозванный «Маленькой Италией Квинс» (из-за большой итало-американской общины в этом районе), Озон-парк также был рассадником преступного мира, одним из оплотов Коза Ностры. Согласно исследованию американского сообщества, за период 2010–2014 гг. 15,7 % населения идентифицировали себя как итальянцы-американцы (6,9 % по всему Нью-Йорку). В 2010 году в Озон-парке проживало 21 376 человек, в том числе 37,9 % латиноамериканцев, 30,5 % неиспаноязычных белых и 19,4 % азиатов.

60

Вооруженные силы Республики Вьетнам — вооруженные силы государства Республика Вьетнам (также известного как Южный Вьетнам), созданные в 1955 году и прекратившие свое существование в 1975 году.

61

Даньхуатан — китайский суп с клочками яиц, сваренных в курином бульоне. Представляет собой суп с яичными хлопьями, который готовят, выливая в кипящий бульон взбитое яйцо тонкой струйкой, в результате чего яичный белок сворачивается в тонкие плавающие хлопья.

62

Амилнитрит — группа ненаркотических веществ сосудистого действия. Якобы улучшают качество полового акта, обогащая возникающие при этом ощущения. Первоначально использовались гомосексуалистами для расслабления анального сфинктера, со временем и благодаря рекламе их стали широко продавать под названием «лекарства для отдыха». Представляют собой летучие жидкости для вдыхания, продаются во флаконах. Вызывают сильную головную боль, как нитроглицерин. Когда производство для этих целей в США было запрещено списком, циклогексилнитрит в него не попал, поэтому он остается законным. Для медицинского использования амилнитрит выпускается в ампулах, издающих при открытии легкий хлопок, отсюда название — «Поппер» (англ. popper).

63

Светлая, или темнозатылочная, крачка — у этой птицы семейства чайковых на фоне белой головы и шеи выделяется черный затылок и черная полоса, проходящая через глаза.

64

Купить ферму — умереть, сыграть в ящик. (buy the farm — букв. «купить ферму»). Существует две версии происхождения идиомы. Первая: со времен Второй мировой войны, когда государство возмещало фермерам убытки в случаях, если на их фермах совершали аварийную посадку военные самолеты, и тогда разрушенные территории выкупались у хозяев. Более правдоподобна вторая версия: многие солдаты после войны рассчитывали вернуться домой, купить ферму, зажить самостоятельной жизнью… И вот, купил ферму, что называется.

65

Китайское новогоднее поздравление и пожелание процветания.

66

Уильям Бендикс (1906–1964) — американский актер кино, театра и телевидения, который «сделал карьеру, исполняя роли симпатичных здоровых простаков, хотя иногда с неменьшим успехом он играл зловещие и трагические роли». С выступающей челюстью, сломанным носом, плотный и дородный, Бендикс достиг уровня популярности, практически неслыханного для характерного актера, называя себя «столь же красивым, как грязный забор».

67

Сэвил Роу (англ. Savile Row) — небольшая улица в лондонском Вест-Энде, которую по праву называют домом мужского пошива. Это единственное в мире место, являющееся синонимом одного из формальных видов одежды. Вот уже больше двух веков Сэвил Роу, на которой расположено множество ателье, является центром мужской моды.