Работа над ошибками

Питер Лавси, 1995

Самое необычное дело суперинтенданта Питера Даймонда. Полиция Бата поднята по тревоге – из тюрьмы сбежал Джон Маунтджой, приговоренный к пожизненному заключению за убийство шведской журналистки. Более того, он ухитрился вернуться в Бат и взять в заложницы дочь местного крупного полицейского чиновника. Единственное требование Маунтджоя – повторное расследование его дела. Он утверждает, что убийства не совершал…. Неужели Даймонд, который вел дело, совершил ошибку? Неужели из-за него пострадал невиновный? Шаг за шагом детектив пытается понять, что же упустил много лет назад…

Глава 4

Когда Маунтджой вернулся из супермаркета, Саманта Тотт, укрытая клетчатым пледом, лежала на кровати. Маунтджою вдруг показалось, что она умерла. Из-под шерстяного покрывала виднелись лишь кудряшки. Определить, дышит ли она, стоя у двери, было невозможно. Неужели задохнулась? Маунтджой не заклеивал девушке рот скотчем — он воспользовался импровизированным кляпом, сделанным из куска простыни. В случае если в какой-то момент кляп перекрыл ей носоглотку, Саманта могла умереть от удушья, поскольку руки у нее были связаны. Маунтджой уже собирался откинуть плед и вытащить кляп, когда девушка вдруг зашевелилась. «Не паникуй», — приказал он себе. Пусть пленница спит. После стресса, вызванного посещением магазина, Маунтджой нуждался в передышке. Прежде чем отойти от кровати подальше, он свободной рукой снял ботинки. Предосторожность была нелишней, поскольку пол скрипел. Затем Маунтджой поставил на пол принесенную сумку. Он не ел уже давно, но решил не торопиться. Ждать, ждать, ждать… Благодаря пребыванию в тюрьме Олбани он овладел этим искусством почти в совершенстве.

Комната, в которой он находился, немногим отличалась от его камеры. По площади она даже немного уступала ей, и мебель в ней тоже была в основном складная. Напротив кровати узкая откидная скамейка крепилась к стене. Осторожно освободив скамью от крепления, Маунтджой опустил ее и осторожно сел, стараясь, чтобы доски не заскрипели под его весом. Затем он расслабился.

Сидя в тишине, Маунтджой наслаждался ощущением безопасности. Поход в магазин за покупками оказался для него тяжелым испытанием, и он только сейчас осознал, какое страшное напряжение пережил, находясь в торговом зале. Он старательно напускал на себя рассеянный вид, чтобы не отличаться от остальных покупателей. Всякий раз, когда к нему кто-нибудь приближался, притворялся, будто интересуется товаром на полках. В любом случае посещение крупного супермаркета было более безопасным, чем визит в маленький магазинчик на углу. Самым тяжелым был момент расчета у кассы. Маунтджой выбрал молодую женщину, которая показалась ему наиболее дружелюбной. Пропуская покупки через сканнер, она весело болтала с подружкой, сидевшей за соседней кассой. Расплачиваясь, Маунтджой не произнес ни слова. Был уверен, что кассирша не запомнила его лица. На обратном пути он снова прошел через заставленный прицепами кемпинг. Для этого ему пришлось сделать большой крюк и пересечь поле, ведя мотоцикл рядом с собой. Это было трудно, но необходимо.

Свобода, которую он обрел, оказалась странной. Размышляя над последними событиями, Маунтджой решил, что всего лишь сменил одну камеру на другую. Единственной разницей между ними было то, что камеру, в какой он поселился после побега из тюрьмы, ему приходилось делить с женщиной. Вероятно, другие заключенные тюрьмы Олбани, узнав об этом, спросили бы его, что в этом плохого. Наверное, многие бы язвительно поинтересовались, не гей ли он. Нет, Маунтджой не был гомосексуалистом. Однако его план не предусматривал занятия сексом с захваченной заложницей. Скорее всего, обитатели Олбани не поняли бы его, но факт оставался фактом: для Маунтджоя на кону было нечто более важное, чем возможность наслаждаться физической близостью с молодой и красивой девушкой. Он поневоле был вынужден блюсти честь Саманты Тотт. Маунтджой боролся за справедливость. Все остальное могло подождать.

В помещении было холоднее, чем в тюремной камере, и Маунтджой дал Саманте одеяло. Находясь в магазине, он хотел купить водки или виски, но решил, что в его положении тратить деньги на спиртное глупо. В распоряжении Джона было всего двадцать фунтов. Пять из них он заработал тяжким трудом в тюрьме, еще пятнадцать извлек из кармана джинсов Саманты (в конце концов, он ведь кормил ее). В течение следующих двух дней им обоим предстояло довольствоваться консервированной ветчиной, хлебом, быстрорастворимым супом, бананами, шоколадом и чаем. Кроме того, Джон купил молоко, сахар, а также пакет просроченных имбирных бисквитов и сунул их в буфет. Из кухонных принадлежностей в облюбованном им помещении имелись чайник, кастрюля и газовый баллон. К счастью, Маунтджой знал, где можно взять воду. Он помнил слова одного старика-заключенного, который однажды сказал ему, что для того, чтобы не сойти с ума, человеку необходимы три вещи: выпивка, постель и нужник.

Место, где Маунтджой устроил временное логово, было неплохим, но использовать его в качестве убежища можно было только несколько дней. Он запомнил, что когда-то на одной из ферм неподалеку от Бата туристам по дешевке продавали клубнику — при условии, что они помогали ее собирать. Водители парковали машины с прицепленными к ним домами на колесах прямо между грядок, платя за это фермеру небольшую мзду. За то время, пока Маунтджой сидел в тюрьме, участок могли приспособить для других целей, убрав с него грядки. Он специально приехал сюда и изучил обстановку, прежде чем решился похитить Саманту.

Похищение оказалось рискованной операцией. Маунтджою пришлось долго бродить по Столл-стрит, одной из самых оживленных улиц в Бате, разглядывая уличных музыкантов. Стоя на тротуарах, они играли на скрипках — квартетами, трио, дуэтами, иногда соло. Их было так много, что невольно создавалось впечатление, будто город просто наводнен молодыми людьми, исполняющими классические композиции. Разумеется, для демонстрации своего мастерства они выбирали те улицы, которые любили посещать туристы, и играли по очереди, меняясь раз в два часа. В первое же утро Маунтджой наслушался Вивальди на всю оставшуюся жизнь. После того как в течение первых двух дней ему не удалось обнаружить Саманту, он практически утратил надежду на успех. Однако в субботу все-таки нашел ее. Это была она, ошибиться Маунтджой не мог: выглядела Саманта так же, как на фотографии, опубликованной в «Экспресс». Бледное одухотворенное лицо озарялось улыбкой, когда кто-то из прохожих бросал монетку в раскрытый футляр скрипки. Пышные кудрявые волосы были ярко-рыжего цвета, что являлось для Маунтджоя неожиданностью — фото в газете было черно-белым. Он несколько раз прослушал весь ее репертуар, придумывая предлог, под которым было бы лучше всего подойти и заговорить с девушкой, когда она соберется уходить. Когда же момент настал, Маунтджой приблизился к ней и заявил, что он владелец ресторана в Батистоне и готов платить ей двенадцать фунтов в час, если она согласится играть в его заведении. Вероятно, заметил Маунтджой, на улице она могла бы заработать больше, но в октябре уже прохладно, и играть в помещении гораздо приятнее. Кроме того, добавил он, в ресторане можно получать чаевые, исполняя музыку для гостей на заказ. Маунтджой придумал своему мифическому заведению французское название и сообщил девушке, что официантами у него работают исключительно студенты. Затем предложил ей поехать с ним и осмотреть ресторан. Поверив в придуманную им историю, Саманта дошла с Маунтджоем до Ориндж-Гроув и устроилась на заднем сиденье его мотоцикла. Вскоре после этого она оказалась в заточении.

Девушка снова зашевелилась под одеялом, приподняла голову и открыла огромные сине-зеленые глаза. Под ними от усталости и нервного напряжения залегли темные тени.

— Ну да, я вернулся, — сказал Маунтджой. — Пойду приготовлю чай.

Саманта издала стон, давая понять, что просит вынуть у нее тряпку изо рта.

— Сейчас. Подождите немного, — произнес Маунтджой и отправился на импровизированную кухню, которая на самом деле представляла собой крошечный закуток с чайником и чашками.

— Я принес свежего молока, — сообщил он. — Полагаю, оно будет повкуснее консервированного. Если хотите бутерброд, могу предложить хлеб и ветчину.

Маунтджой сознательно оттягивал момент освобождения Саманты от кляпа. Он делал это вовсе не из жестокости — просто отвык от человеческой речи. Вряд ли Саманта была более словоохотливой, чем большинство ее сверстниц, но Маунтджой опасался, что если она начнет говорить, это помешает ему думать.

Заварив чай, он подошел к кровати и вынул кляп, стараясь оставаться на расстоянии вытянутой руки от своей пленницы и избегая ненужного телесного контакта. Он решил придерживаться именно такой линии поведения: боялся, как бы несколько лет воздержания не толкнули его на поступки, которые разрушили бы весь его план.

Саманта потерлась лицом о собственное плечо. Вокруг губ у нее проступила краснота.

— А руки вы мне не развяжете? — спросила она.

— Если хотите, чтобы я освободил вам руки, перевернитесь на живот.

— Я не понимаю, зачем вам потребовалось затыкать мне рот, — сказала Саманта, меняя положение своего тела. — Даже если бы я стала кричать, здесь бы меня никто не услышал. На территории кемпинга в октябре никого не бывает.

Она явно пыталась оценить обстановку. Маунтджой промолчал. Саманта уже пробовала выяснить, где они находятся. Она преодолела страх и гнев, которые были естественной первой реакцией на похищение, и последние несколько часов обращалась к Маунтджою почти дружеским тоном. Это стало еще одной причиной, из-за которой ему было трудно с ней разговаривать. Если бы она была настроена враждебно, это значительно облегчило бы дело.

Маунтджой налил Саманте чаю. Сев, она взяла чашку обеими руками, пытаясь согреть ладони.

— А газету вы не принесли?

— Откуда? Из супермаркета?

Саманта бросила на Маунтджоя удивленно-внимательный взгляд.

— Да. Там теперь продают и газеты. Вы никогда не ходите за покупками?

Она не знала, что Маунтджой бежал из тюрьмы, или делала вид, будто не знает. Маунтджою, однако, казалось, что Саманта начинает догадываться об этом.

— Новости меня не интересуют! — бросил он.

— Странно! Вообще-то они должны вас интересовать. В газетах, наверное, уже напечатали мою фотографию. Так и вижу заголовок: «Полиция ведет упорные поиски пропавшей студентки».

— Вы напрасно тешите себя подобными иллюзиями.

— Делом лично займется мой отец. Он ведь заместитель начальника местной полиции. Или, по крайней мере, один из заместителей.

— Мне это известно.

— Думаете, что если он высокий полицейский чин, то у него денег пруд пруди? Ошибаетесь. Сотрудникам полиции платят немного. А чем вы занимаетесь, когда не заняты похищением беззащитных женщин?

— Делаю похищенным беззащитным женщинам бутерброды — при условии что они не проявляют излишнего любопытства.

— Ладно, — вздохнула Саманта и откинула одеяло. — А теперь развяжите мне ноги.

— Это еще зачем?

— Не будьте тупым.

— Что, опять?

Нехитрая процедура удовлетворения естественных потребностей смущала и девушку, и Маунтджоя. Кроме того, предоставляя своей пленнице даже частичную свободу движений, он шел на немалый риск. Саманта была сильной молодой женщиной, а потому каждый ее поход в туалет мог стать попыткой побега. Маунтджой настоял на том, что дверь туалета должна оставаться открытой.

Он помог Саманте ослабить веревку, стягивавшую ее лодыжки.

— И что бы я, по-вашему, стала делать, если бы вы меня совсем развязали? — произнесла она. — Попыталась сбежать? Но ведь босиком далеко не убежишь, разве не так?

Маунтджой снова промолчал. Распахнув дверь туалета, он, придерживая ее ногой, остался стоять рядом со входом, чтобы Саманта не вздумала закрыться. По его мнению, дом-прицеп, в котором они находились, идеально подходил для реализации плана. Условия здесь были вполне сносными. У него вовсе не было желания без необходимости заставлять Саманту ощущать дискомфорт, не говоря уже о физических страданиях. Маунтджой, однако, не ожидал, что его пленница будет настолько тяжело воспринимать ограничение ее в движениях.

Выйдя из туалета, она, как и ожидал Маунтджой, спросила:

— Сколько еще все это будет продолжаться?

— Трудно сказать.

— Это зависит от моего отца?

— Я бы и сам хотел, чтобы все закончилось поскорее.

— Но вам, вероятно, нужно, чтобы все завершилось так, как вы задумали.

— Разумеется.

Саманта немного помолчала, а затем продолжила:

— Знаете, когда-то я даже мечтала о том, чтобы меня похитили. Но это должен был быть мужчина, похожий на Харрисона Форда. Да и вообще я представляла это совсем иначе. Не предполагала, что мне будет холодно, что я буду мечтать переодеться в чистую одежду и съесть что-нибудь горячее. Оказывается, заложница — это мерзко и унизительно. Вы говорили с моим отцом по телефону?

— Нет.

— А как же вы с ним тогда связываетесь? По почте? Как он узнает, что меня похитили?

— Не волнуйтесь, у меня все под контролем.

— Вы отправили ему послание с кем-то другим?

— Примерно так.

— Вы уверены, что оно до него дошло?

— Да.

— А что будет, если мои родители не согласятся выполнять ваши требования? Что, если вы запросили за меня слишком большой выкуп?

— Я не понял, вы хотите бутерброд с ветчиной или нет?

— Я уже говорила, что хочу. Просто вы меня не слушаете. Или вы хотите сказать, что для того, чтобы вы меня покормили, я должна прекратить задавать вопросы? Между прочим, я могу сама сделать себе бутерброд, если вы позволите.

В кухню Маунтджой ее не пустил. Приказал ей вернуться на кровать. Пока он связывал ей лодыжки, она достала из кармана расческу и принялась приводить в порядок волосы.

— Как долго вы носите эту прическу? — поинтересовался Маунтджой.

— Месяцев шесть. Я чувствую, что волосы стали жесткими. Их надо помыть с шампунем.

— Смотрятся они неплохо.

— Они сальные и спутанные. Знаете, как это неприятно?

— Они у вас от природы такие?

— Конечно, нет. Чтобы сделать подобную завивку, парикмахеру требуется очень много времени.

— Я имею в виду цвет.

— Да. Такой уж я родилась. Раньше ненавидела свои волосы. Из-за них меня в детстве дразнили. С рыжими всегда так.

— Если вы хотите быть похожей на других, зачем же сделали такую прическу?

— Я больше не ребенок. Давно поняла — это хорошо, когда тебя замечают.

— Например, мужчины?

Саманта покраснела и пристально посмотрела в лицо Маунтджою. Она уже почти перестала думать об угрозе сексуального насилия. Однако последний вопрос похитителя заставил ее осознать, что она, возможно, поторопилась.

— Я хотела сказать, что это хорошо, когда тебя замечают как музыканта, — пояснила она. — В последнее время классика становится все более популярной и успешно конкурирует с поп-музыкой. В этой ситуации важную роль играет не только талант, но и внешность исполнителя. И я постаралась сделать так, чтобы моя внешность привлекала внимание.

— Что ж, вам это удалось, — небрежно заметил Маунтджой, надеясь, что его тон успокоит Саманту. — Во всяком случае, бутерброд вы получите.

Положить ломоть ветчины между двух кусков хлеба было нехитрым делом. Ни масла, ни майонеза у Маунтджоя не было. Саманта продолжала причесываться и приводить себя в порядок. Маунтджой невольно отметил, что она похожа на умывающуюся кошку.

— А что будет, когда у вас закончатся деньги? — поинтересовалась Саманта. — Мне кажется, вы уже потратили бо́льшую их часть.

Маунтджой промолчал.

— Боюсь, вам придется взять мою скрипку и отправиться на улицу, чтобы хоть что-нибудь заработать. Умеете играть на скрипке? Если нет, то я дам вам несколько уроков. Заодно скоротаем время.

Маунтджой протянул ей бутерброд на тарелке и спросил, не хочет ли она еще чаю.

Саманта кивнула.

— Удивительно, что вы купили рассыпной чай, — заметила она. — Пакетики гораздо практичнее. Я всегда покупаю именно их. Сейчас можно, опустив в чайник пакетики разных сортов, заваривать смеси — цейлонский с бергамотом или с китайским.

Слово «сейчас», которое употребила его пленница, сказало Маунтджою о многом. Ему окончательно стало ясно — Саманта догадалась, что имеет дело с беглым заключенным. Джон приказал себе больше не переживать по этому поводу. Теперь это не так важно. Просто поначалу ему не хотелось пугать ее.

— А что еще сегодня в меню? — поинтересовалась Саманта. — Вы принесли что-нибудь по-настоящему вкусное?

— Шоколад.

— Я его нечасто ем. Но, поскольку я голодна, попробую. Можно на него взглянуть?

Она отложила расческу и протянула руки к сумке, которая стояла на полу.

— Нельзя.

— Почему? — В ее голосе прозвучала обида. — Что плохого в том, что я на него посмотрю? Боитесь, я слишком много съем? Да я к нему даже не притронусь, если ваш шоколад вам так дорог.

Джон поднял с пола сумку и отнес ее в кухню.

— Между прочим, деньги-то были мои, — напомнила Саманта. — И у меня есть право знать, что вы купили.

Маунтджой принялся раскладывать покупки в отделения крохотного буфета.

— Еще у меня здесь две нарезанные буханки хлеба, четыре пакета куриного супа, пинта молока, восемь кусков говяжьей солонины, шесть бананов и немного чая и сахара, — сказал Джон, не желая пока обострять отношения с пленницей. — Ну что, теперь довольны?

— И еще шоколад?

— Да. И шоколад.

— Тогда я не понимаю, зачем вы пытаетесь создать ореол тайны вокруг сумки с продуктами?

— А мне скучно, — усмехнулся Маунтджой.

После этого, пользуясь тем, что находится вне поля зрения Саманты, он вынул из сумки то, что было спрятано на самом дне, и положил сверху на буфет таким образом, чтобы предмет нельзя было увидеть.

Это был пакет с краской для волос «Мокко».