Мятежный век. От Якова I до Славной революции

Питер Акройд, 2014

История Англии – это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней – не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. В фокусе этой книги – период английской истории, который ознаменовался правлениями Якова VI (Якова I), ставшего после смерти Елизаветы I первым Стюартом на английском престоле, и Карла I; двумя гражданскими войнами, победой парламента, промышленной революцией; протекторатом великого полководца Оливера Кромвеля, реставрацией Стюартов, правлением Карла II и, наконец, Якова II, свергнутого в результате Славной революции. На страницах живо предстает бурный XVII век с его политическими перипетиями и богатой культурной жизнью, примечательной литературой, включающей поздние шедевры Шекспира, якобитские трагедии, поэзию Джона Донна и Джона Мильтона, а также философский трактат Томаса Гоббса «Левиафан». Как это свойственно сочинениям Питера Акройда, в книге дается широкое представление о жизни обычных английских подданных на фоне постоянных социально-политических потрясений и неопределенности. Многогранное историческое повествование прекрасно дополняют 36 иллюстраций на цветной вклейке. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

5. Ангелоликий Стини

Летом 1612 года король Яков отправился в месячную поездку по стране, включавшую посещение городов Лестер, Лафборо, Ноттингем и Ньюарк. Повсюду он мог видеть свидетельства благополучия и спокойствия государства. Мир с Испанией и торговое соглашение с Францией дали толчок коммерческой деятельности, а несколько хороших урожаев поддержали это счастливое положение вещей. Молочные продукты из графств Эссекс, Уилтшир и Йоркшир хлынули в Лондон; шерсть на экспорт из Уилтшира и Нортгемптоншира прибывала в порты; крупный рогатый скот из Северного Уэльса и Шотландии, овец из Котсуолдса гнали на большой рынок Смитфилда.

Развивались и другие отрасли хозяйства. «Исправьте ваши карты, — написал поэт Джон Кливленд. — Ньюкасл стал Перу». Другими словами, уголь в Ньюкасле был в таком же изобилии и цене, как серебро в Перу. Его добыча возрастала с каждым годом, а торговцы углем заключали громкие сделки на Бирже в Биллингсгейте. За сто лет с 1540 года производство черного металла тоже выросло по объему в пять раз. Из порта Бристоля отплывали шеффилдские ножи и корнуоллское олово в обмен на сахар и зерновые из Америки. Норидж служил безопасным прибежищем для ткачей, высланных из Франции и Германии, а Честер контролировал торговлю с Ирландией.

Борьба с монополиями, начавшаяся в конце правления королевы Елизаветы, сыграла свою роль в экономике Англии. В декларации палаты общин 1604 года утверждалось, что «передача в руки нескольких людей продажи основных наиболее многочисленных товаров противоречит естественному праву и свободам подданных Английского королевства». Тем не менее по-прежнему выдавались патенты на такие виды деятельности, как осушение болот, выработка бумаги, добыча соли из морской воды, изготовление клинков и производство металла без древесного угля. Благосостояние монополистов говорит, по крайней мере, о разнообразии новых товаров и технологий.

Йомены возводили просторные и красивые особняки, а бедняки оставляли свои лачуги из тростника или дерева и строили небольшие кирпичные или каменные дома. Широко распространились кухни и отдельные спальни, вместо приставных лестниц появились постоянные, а стулья встали на место лавок. После смерти Елизаветы мода на комфортную жизнь продолжилась: люди почувствовали вкус к фаянсовой посуде взамен деревянной, со временем привыкли есть с применением ножа и вилки, а не кинжала и ложки. Неразумно было бы преувеличивать общее процветание страны: еще существовали районы ужасающей нищеты, особенно среди безземельных сельскохозяйственных работников и бродячих городских мастеровых. Однако условия общественной и предпринимательской жизни продолжали улучшаться.

Один министр не принял участия в поездке короля 1612 года. Роберт Сесил, граф Солсбери, скончался в конце мая от болезни, вызванной неизвестными причинами. Возможно, болезнь Сесила усугубил тот факт, что он знал, как раздражен король его неспособностью улучшить положение королевской казны. В своих бумагах Роберт Сесил хранил написанное по-итальянски письмо, в котором тех, кто любил сильных мира сего, сравнивали с гелиотропом — «пока светит солнце, гелиотроп смотрит на светило всеми своими открытыми соцветиями, но, когда солнце садится, он закрывает цветки и разворачивается в другую сторону». В конце он страстно желал, чтобы его жизнь, «полная забот и невзгод», наконец прекратилась. В любом случае горевали о нем недолго. События в Лондоне развивались таким образом, что даже если бы он был жив, то потерял бы свой авторитет и влияние. Друзей у него не осталось. Бен Джонсон заклеймил Солсбери следующим образом: он «никогда ни к какому человеку не проявлял интереса дольше, чем оставалась возможность его использовать».

Со смертью любого крупного руководителя всегда начинается схватка за его пост и функции. Фрэнсис Бэкон был одним из тех, кто надеялся, что кончина Солсбери станет возвышением для него самого. Да и король не печалился, что освободился от давления своего советника; теперь он мог, так сказать, править самостоятельно. Он полагал, что в состоянии быть собственным главным министром. В следующем году король, к своему большому неудовольствию, обнаружил, что Солсбери долгое время оказывал платные услуги Испании. На кого же вообще Яков мог положиться?

Роберт Карр, уже виконт Рочестер, был наперсником короля, а Генри Говард, граф Нортгемптон, стал главным министром нового правительства. Генри Говард собрал вокруг себя группу пэров и других аристократов. Некоторые из них были тайными католиками, и практически все благоволили испанцам. Против них в Советах при короле выступала протестантская и антииспанская партия под формальным руководством лорд-канцлера Эллзмира. Используя различия в позициях разобщенных советников, Яков был способен двигать страну вперед. Разным людям вменялись разные обязанности. Летом 1612 года Джон Чемберлен писал, что король «овладел искусством разрушать надежды людей и держать всех в постоянном тревожном ожидании».

При дворе произошла еще одна смерть. Казалось, что с наследником английского престола все обстоит прекрасно. Принц Генрих был напористым и атлетичным юношей, который отличался и в постановках театра масок, и в боевых состязаниях. Однако в конце октября 1612 года принц заболел. Он играл в карты с младшим братом Карлом, и присутствовавший при игре сэр Чарльз Корнуоллис заметил, что «его высочество выглядел нездоровым и бледным, говорил глухим голосом и с каким-то странно потухшим взором». Позвали доктора, но в течение следующих одиннадцати дней он ничего не смог сделать, чтобы остановить медленное развитие болезни, которую впоследствии предположительно определили как порфирию, или брюшной тиф.

К голове принца положили мертвого голубя, к ногам — мертвого петуха (обе птицы были только что забиты и еще сохраняли тепло), чтобы они вытянули вредную жидкость. Но Генрих умер в бреду, к неподдельному смятению и унынию двора. Он был символом будущей судьбы Англии и подавал большие надежды на эпоху решительного продвижения протестантского дела. Королева Анна рыдала в одиночестве, и даже год спустя при ней по-прежнему было небезопасно упоминать имя сына. Яков скорбел громогласно: «Генрих мертв! Генрих мертв!» Теперь корона предназначалась Карлу — молчаливому, застенчивому и замкнутому принцу, совершенно непохожему на своего брата.

По свидетельству Джона Чемберлена, вскоре после этого события произошел странный случай: «очень красивый молодой человек, примерно того же возраста, что принц Генрих, и довольно на него похожий, абсолютно нагим вошел в Сейнт-Джеймсский дворец, где они ужинали, сказал, что он — дух принца и спустился с небес передать послание королю». Ему стали задавать вопросы, но безрезультатно, и все решили, что он сумасшедший или умственно неполноценный человек. После нескольких ударов хлыстом он исчез.

По своей природе король не был расположен к длительному трауру и испытывал врожденное отвращение к мрачным настроениям. В феврале 1613 года Яков с большой пышностью отпраздновал свадьбу своей единственной выжившей дочери Елизаветы с Фридрихом V Пфальцским. На церемонию не допустили никого ниже звания барона, члены королевской семьи поражали взгляд роскошью нарядов, украшенных драгоценными камнями. На бархатной ленте шляпы короля сверкали двадцать пять бриллиантов. Драгоценности английской королевской казны тоже были на виду, среди них подвеска из рубинов и жемчужин, известная как «Три брата», и «большое роскошное украшение из золота», которое называли «Зеркало Великой Британии». Сама принцесса несколько подпортила торжественность церемонии, ударившись в приглушенное хихиканье, в конце концов перешедшее в громкий смех. Должно быть, ее переполнили чувства. Король на следующий день посетил новобрачных и поинтересовался, с каким результатом они провели время в своей великолепной кровати. Считается, что Шекспир включил в четвертый акт «Бури» представление маски, чтобы отметить это бракосочетание.

Приближался момент и более зловещей свадьбы. В середине апреля 1613 года сэра Томаса Овербери заключили в лондонский Тауэр. На первый взгляд это событие казалось неожиданным, поскольку Овербери был близким другом и наперсником королевского фаворита виконта Рочестера. Однако поговаривали, что Овербери арестовали, когда король посчитал для себя «позором, если общество будет думать, что Рочестер управляет королем, а Овербери управляет Рочестером».

Но было и еще кое-что. Рочестер влюбился в молодую графиню Эссекс, Фрэнсис Говард, но ему мешал тот неприятный факт, что леди уже семь лет была замужем за Робертом Деверё, 3-м графом Эссекс. Она вышла замуж совсем юной и теперь сожалела о раннем замужестве. В любом случае оба супруга никогда не хотели этого брака. Имея перед собой перспективу союза с Рочестером, Фрэнсис ухватилась за шанс на свободу. Она потребовала объявить брак недействительным на том основании, что граф Эссекс физически неспособен зачать ребенка. Ее отец Томас Говард, 1-й граф Саффолк, с энтузиазмом встал на ее сторону. Брак дочери с фаворитом короля мог только поднять его и так уже высокое положение при дворе.

Граф Эссекс, естественно, оскорбился тем, что его мужское достоинство поставили под сомнение, особенно потому, что это могло повлиять на его шансы найти другую жену. В итоге было объявлено, что, хотя у Эссекса не сложилась жизнь в первом браке, он не страдает болезнью, которая могла бы помешать ему жениться снова. Чтобы провести экспертизу, учредили официальную комиссию, и, как большинство официальных комиссий, она пошла самым простым путем.

Король выступал за развод, не в последнюю очередь чтобы порадовать виконта Рочестера. Когда Фрэнсис Говард заявила, что импотенция мужа, возможно, стала следствием колдовства, Яков опять ее всецело поддержал: разве он сам не написал трактат о колдовстве? Архиепископ Кентерберийский выступил против. Однако Яков тщательно подобрал состав комиссии. Чтобы подтвердить вступление в супружеские отношения, один священник спросил Эссекса, «имел ли он влечение и эрекцию, производил ли наложение, введение полового члена и семяизвержение». Слушания были полны, по словам современника, «неприличными словами и действиями». Присяжные в составе двенадцати замужних женщин осмотрели и саму леди Фрэнсис, чтобы засвидетельствовать, девственница ли она. На протяжении всей процедуры лицо леди закрывала плотная вуаль, и люди заподозрили, что ее место занимала настоящая девственница. Развод, конечно, дали, согласно пожеланиям монарха. В обществе это дело широко обсуждали и сурово осудили.

Здесь в интриге появляется сэр Томас Овербери. Как близкому приятелю Рочестера ему совсем не нравилась идея этого брака, несомненно, еще и потому, что из-за процесса Говарда он мог потерять друга при дворе. Когда показалось, что Овербери может знать какой-то постыдный секрет о Фрэнсис Говард, вмешался король. Он предложил Овербери стать одним из королевских посланников в России, чтобы просто удалить его из Англии. Овербери отказался принять это назначение, и его отправили в Тауэр. Несмотря на плохое здоровье, был отдан приказ содержать Овербери в изоляции без прогулок, пока не состоится свадьба. Таким, по крайней мере, казалось, был план.

Однако Фрэнсис Говард имела другое мнение: она решила убить Овербери еще до того, как тот выйдет из Тауэра. У нее была сообщница, миссис Тёрнер, дама, весьма искушенная в применении ядов. У миссис Тёрнер имелся слуга Ричард Вестон, которого посредством связей или подкупа назначили тюремщиком заключенного. Рочестер часто посылал Овербери вино, пирожные с фруктами и мармелад. Предполагалось, но не доказано, что яд добавили в сладости. Более вероятно, что при попустительстве Вестона беднягу медленно травили небольшими дозами серной кислоты, или «купоросным маслом». Каким бы ни был способ убийства, Овербери умер в начале осени 1613 года. Похоронили его в Тауэре. Джон Чемберлен написал, что «этого несчастливца почти никому не жаль, даже друзья говорят о нем с полным безразличием». По свидетельствам современников, при дворе царила тишь да гладь: разговоры шли о масках, банкетах и предстоящих свадьбах аристократов.

26 декабря Фрэнсис Говард и Роберт Карр, в предыдущем месяце получивший титул графа Сомерсета, сочетались браком. Прошло четыре месяца после смерти Овербери, и не возникло никаких подозрений в злодеянии, могущих потревожить их супружеское счастье. Новая графиня Сомерсет появилась на венчании со спадающими на плечи длинными волосами в качестве символа ее девственности, как говорили тогда, «вышла замуж в собственных волосах». Среди собравшихся в придворной церкви присутствовали король и архиепископ Кентерберийский, новобрачных задарили богатыми подарками. Однако достаточно скоро разоблачение их поступка вызовет самый крупный скандал за все время правления Якова I.

Наступило время созывать новый парламент. Этого требовало тяжелейшее положение королевских финансов: все правительственные ведомства остро нуждались в деньгах: послам не платили жалованья, мольбы моряков королевского флота тоже оставались без ответа, даже военные укрепления страны находились в аварийном состоянии. Члены Тайного совета давали многочисленные предложения и рекомендации, как поправить дело, но ситуации они не спасали. Окружавшая короля знать решила обеспечить возвращение в парламент кандидатов двора. Их стали называть «поручителями», однако подозрения по поводу деятельности поручителей привели к тому, что немногие избиратели проявляли готовность прислушиваться к их советам. Они направили письма в разные города и регионы, но эта практика получила название «упаковки». Избиратели желали видеть в парламенте новых людей, не запятнанных никакими связями с королевским двором, и в итоге две трети представителей в палате общин были избраны в первый раз. Королю это не сулило ничего хорошего.

Яков открыл работу парламента 5 апреля 1614 года примирительной речью, обещавшей улучшение положения в стране, но содержавшей и ходатайство об увеличении государственных доходов. Общины предпочли проигнорировать королевское обращение и вместо того высказали претензии, что «поручители» нарушили свободу выборов и полномочия парламента. Депутаты не желали голосовать за ассигнования королю, а поставили под вопрос королевскую прерогативу взимать «импозиции» — специальные налоги на импорт и экспорт товаров. Через три дня Яков произнес вторую речь и призвал парламент к любви: он желал выказать свое чувство к подданным, палате же общин надлежало подтвердить преданность своему монарху. Однако в палате общин наблюдалось взвинченное и категоричное настроение, депутаты свистели и язвили. Член палаты Кристофер Невилл заявил, что придворные — это «спаниели для короля, но волки для народа». Никогда еще парламент не был таким необузданным. Его сравнивали с площадкой для петушиных боев и местом травли медведей, депутатов называли «ревущими парнями», уличными хулиганами.

Когда депутаты отказались следовать приказу Якова обсуждать только государственные доходы, король немедленно распустил парламент, а пять парламентариев заключил в лондонский Тауэр. Эта парламентская сессия продолжалась менее трех месяцев, и ни один билль не получил санкции монарха. Соответственно, второй парламент Якова VI остался в истории под названием «Протухший». Следующий созвали только через семь лет.

Королю не предоставили ассигнований, и он, нуждаясь в дополнительных доходах, придал активности переговорам о заключении династического брака и с Испанией, и с Францией; обеим странам предлагался Карл, принц Уэльский. Тем не менее дела подобного рода делаются нескоро, и Яков тем временем обратился в Сити за крупной ссудой. Сити отказал на том бесспорном основании, что корона не вызывает доверия. Государственным казначеем теперь назначили Томаса Говарда, графа Саффолка. Он сразу начал добывать деньги всеми доступными средствами, к примеру наложил взыскания на все новые строения, возведенные в пределах 11,3 километра от Лондона.

Во время роспуска парламента несколько епископов и крупных землевладельцев передали в сокровищницу британской короны Тауэра лучшие образцы своего столового серебра для продажи, и король решил, что их примеру должна последовать вся страна. Таким образом, он затребовал «добровольные пожертвования» от каждого графства и всех городков страны. Однако результаты не радовали. Один дворянин из Мальборо, Оливер Сент-Джон, отказался отправлять королю деньги, основываясь на том, что «добровольное пожертвование» противоречит Великой хартии вольностей. Против него возбудили дело в суде Звездной палаты^[10] и посадили в Тауэр. В конце концов его приговорили к штрафу в 5000 фунтов стерлингов и тюремному заключению в соответствии с желанием короля.

В отсутствие парламента все взоры обратились ко двору как главному центру событий. Ключевую роль по-прежнему играл королевский фаворит граф Сомерсет. В 1614 году его назначили лорд-камергером, и он находился в постоянном контакте с королем. Через его руки проходила переписка с британскими послами в зарубежных странах и другими важными фигурами, к тому же он контролировал обширный механизм патронажа, который служил двигателем жизни при дворе. Однако через женитьбу Сомерсет породнился с Говардами, и эта связь принесла ему враждебность большого числа придворных. Широко распространились толки, что влияние на короля одного человека ненормально и нежелательно.

Пришло время предложить королю другого ставленника привлекательной наружности. Летом 1614 года Якову представили молодого человека двадцати двух лет. Джордж Вильерс, сын небогатого дворянина, уже имел опыт жизни при дворе и преуспел в искусствах танца и фехтования. Кроме того, он три года провел во Франции, где усовершенствовал свои манеры и украсился званием «самого статного мужчины во всей Англии». К тому же он имел могущественных союзников, в их числе архиепископа Джорджа Эббота и королеву. Эббот поддерживал его, надеясь ослабить влияние Сомерсета и Говардов, которые благоволили католической Испании. Королева, находившаяся под воздействием Эббота, настояла, чтобы ее муж проявил благосклонность к молодому человеку. Вильерса, соответственно, назначили королевским виночерпием, он постоянно сопровождал монарха, а весной 1615 года был посвящен в рыцарское достоинство как джентльмен спальни короля.

Сомерсет, видя возвышение соперника, протестовал. Его постоянные жалобы и дерзкие речи еще больше отдаляли короля, вынуждая Якова делать ему замечания. «Никогда не давай мне повода думать, что не уважаешь мое человеческое достоинство, — писал король, — и недооцениваешь мои качества (и пусть не окажется, что твоя прежняя любовь ко мне охладела)». Король упрекал Сомерсета за «излияния беспокойства, душевного волнения, неистовства и надменной гордыни», а также «продолжительный отказ от ласки и нежелание спать в моей комнате, несмотря на то что я сотни раз настоятельно просил тебя об обратном». Весьма странное письмо, обращенное повелителем к подданному и свидетельствующее о чрезвычайной близости, некогда существовавшей между ними.

Возможно, к этому времени Вильерс уже разлучил короля с Сомерсетом. Летом 1615 года Яков ездил в замок Фарнхем, резиденцию епископа Винчестера. В этой поездке его сопровождал новый джентльмен при спальне. Впоследствии Вильерс спрашивал короля: «Теперь вы любите меня… сильнее, чем в Фарнхеме? Я никогда не забуду то время — там изголовье кровати не разделяло хозяина и его собаку». Воспоминание неоднозначное, как минимум свободное для любопытного толкования.

Сэр Фрэнсис Бэкон, анализируя жизнь двора короля Якова, однажды написал, что «все поднимаются к высокой должности по винтовой лестнице: при наличии противоборствующих партий хорошо бы примкнуть к кому-либо на этом пути». Сам Бэкон примкнул к Вильерсу. Он сказал ему, что королевскому фавориту следует «хорошо помнить об оказанном ему большом доверии. Фаворит, как бессменный часовой, постоянно находится на своем посту, чтобы предоставлять королю достоверную информацию».

Летом того года Сомерсет, понимая, что против него плетутся многочисленные интриги, подготовил себе амнистию за все совершенные и несовершенные проступки. Его враги говорили, например, что он присвоил себе некоторые королевские драгоценности. На заседании Тайного совета 20 июля король приказал лорд-канцлеру, самому Фрэнсису Бэкону, скрепить печатью эту амнистию «немедленно, поскольку таково мое желание». Бэкон пал на колени и попросил короля обдумать свое решение еще раз. «Я приказал вам утвердить амнистию, — сказал Яков, выходя из зала заседаний Совета, — и вы это сделаете». Однако король, как всегда, испытывал сомнения и нерешительность. Королева и другие члены Совета выступали против решения, которое позволило бы Сомерсету оставить себе драгоценности и другие вещи, возможно украденные у короля, а это составило бы прискорбный прецедент. В конце концов Яков покинул Уайтхолл, не приняв определенного решения.

Это стало для Сомерсета началом конца. Ранней осенью 1615 года поползли слухи, что сэра Томаса Овербери в Тауэре отравили. Один из второстепенных сообщников, посыльный из аптеки, серьезно заболел и признался в участии в преступлении. Тайна заговора начала раскрываться мгновенно. Допросили лейтенанта Тауэра. Обнаружилось, что тюремщиком Овербери был назначен Ричард Вестон, затем выснилось, что он служил у миссис Тёрнер. Теперь след вел прямо к Фрэнсис Карр, графине Сомерсет, и ее мужу.

Король, не на шутку встревоженный поворотом событий, могущих задеть честь престола, поручил лорду — главному судье Эдварду Коку выписать ордер на арест Сомерсета. Сомерсет явился к Якову высказать протест против такого оскорбления его имени и семьи. «Нет, парень, — воскликнул король, — если Кок посылает за мной, я должен идти». Полагали, что он добавил, когда бывший фаворит удалился: «Черт тебя побери, мы больше никогда не увидимся, милый».

Кок провел тщательное расследование и в итоге доложил королю, что Фрэнсис Карр в прошлом использовала колдовство и для отстранения бывшего мужа, графа Эссекса, и для привлечения нового любовника. Кроме того, Кок выяснил, что она добыла три разных вида яда для отравления Овербери.

24 мая 1616 года графиня Сомерсет стояла перед большим жюри в Вестминстере, вся в черном, только воротник и манжеты платья были из белого батиста. В суде зачитали несколько ее писем, по всей видимости непристойного характера. Когда толпа зрителей подалась вперед, чтобы рассмотреть приведенные в них магические символы и изображения, с деревянного помоста послышался сильный «треск». Мгновенно люди уверились, что сам дьявол явился в суд, а этим шумом проявил свой гнев от разоблачения его уловок. Последовала паника и неразбериха, которую не могли успокоить в течение четверти часа. В воздухе XVII столетия по-прежнему витали ведьмы и демоны.

Графиня признала себя виновной в убийстве, вероятно понимая, что король всегда проявлял милосердие к членам аристократических фамилий. Ее муж явился в суд на следующий день и заявил, что невиновен в преступлении, но ему не поверили. Мужа и жену приговорили к смертной казни. По приказу короля казнь отменили, вместо того их поместили в Тауэр, где они провели почти шесть лет. Разоблачение их обмана и предательства, их распутства и лицемерия еще больше подорвало авторитет двора и самого короля, поскольку они когда-то были его близкими друзьями. Миссис Тёрнер, приговоренная к смертной казни за свое участие в отравлении, сказала о придворных короля: «Большинство из них не знает истинной веры, а только злобу, гордыню, распутство и радость от грехопадения других. Двор настолько безнравственное место, что я удивляюсь, почему земля еще не расступилась, чтобы поглотить его».

В начале весны того года престолонаследник Карл в саду Гринвичского дворца «в шутку» облил Вильерса из водосточной трубы. Фаворит сильно обиделся. Король тут же в редком для него проявлении гнева надрал сыну уши, восклицая, что у него «злобный и упрямый характер». Теперь монарх называл Вильерса «Стини» — ласкательно-уменьшительным вариантом от имени святого Стефана, потому что те, кто видел изображения этого святого, утверждали, что лицо Вильерса напоминало лик ангела. Вскоре ангелоликий Стини возьмет в свои руки управление страной.

Примечания

10

Звездная палата (полное название Court of Star Chamber) — с XV в. тайный высший королевский суд, который без присяжных рассматривал дела о наиболее тяжких преступлениях. В зале Вестминстерского дворца, где заседал этот суд, потолок украшен позолоченными звездами.