Детектив без детектива. Автобиографический роман

Петр Петрович Котельников

Великая страна, выдержавшая испытания самой разрушительной войной, победив в ней, катилась к закату. Ещё не были явными признаки распада, но стали заметными ничем не прикрытые бесконечные уголовные преступления, в основе которых лежало полное игнорирование элементарных прав, в том числе и на физиологическое выживание. Об этом глазами того, кто стал невольным участником происходящего…

Мрачен над ним небосклон

Ветер не сильный, его понесло!..

Ноги?…. Да удержу нет…

Стало преступным его ремесло…

Может, до старости лет!

Путь преступления схематично создается, хотя и окончательно не проявлен Ждет своего момента! Условий! А детектив, его исследующий, должен уловить сознанием своим и схему, и условия и, наконец, все возможности реализации… У преступления один путь, у детектива множество версий… Приходится, перебирая одну за другой, найти ту, которая соответствует реальности.

С чего начать? Вопросов много… Реален лишь один ответ! Начинается время проб и ошибок…

Сложен клубок, нити разного цвета

(Так разобраться в нем сложно)

Слишком тонки, недостаточно света —

Тянем за нить осторожно —

Помощи нет и не слышно совета…

Слабою ли оказалась та нить

То ли чрезмерно усилие

Тщетны попытки разрыв устранить

Узел торчит от насилия.

Поиск причины — А результат?

Выбор не тот изначально?..

Нити придется тянуть все подряд

Хоть это, признаться, печально.

Хотите представить фигуру современного детектива, можете списать ее с методов дознания любой матери: допросы и наказания сливаются в единое целое! Вопросами расследования каждой приходится заниматься ежедневно — поступки детей поражают своей частотой, непредсказуемостью и ложью, рождаемой желанием уйти от самого наказания…

Расследование матери носит поверхностный характер. Важно определить связь ребенка с происшествием. Сама причина — не важна. Выбор наказания зависел от настроения. Ну, скажите, положив руку на сердце, неужели глубже расследования и выводы современного детектива, чем в прошлом были у каждой матери?..

Важно установить связь подозреваемого с происшествием, мотивы преступления оперативного работника не интересуют… Пусть ими занимается следователь!

Но, если мать преследовала цель — уберечь ребенка от возможной в будущем беды, добрыми чувствами руководствуясь, то этого никак не скажешь о детективе современном. Чувств никаких, кроме редко охватывающего охотничьего азарта!

Детектива можно ненавидеть, детектива можно уважать, но любить детектива невозможно!

Я ненавидел мать и любил ее одновременно, чувства эти попеременно возникали в душе моей. Я никогда не делился с матерью своими детскими секретами и переживаниями, зная о том, что она — необъективна, да и хранить секреты ей было трудно. Но было в поведении матери и много положительного. Я рос слишком болезненным, чтобы не отнимать у нее массу времени и внимания. Из детских болезней у меня были почти все: скарлатина, корь, коклюш, ветряная оспа, паротит. Избежал я дифтерии и краснухи. Но зато хорошо запомнил малярию, мучившую меня приступами более трех лет. И мать во время моих болезней не отходила от меня ни на шаг. Я был обязан ей не только рождением, но и самой жизнью! Став взрослым я утратил остатки любви к матери, но она всегда пользовалась моим бесспорным уважением. Я не позволил ее ни разу ни словом, ни действием обидеть. Прошло время — и мать моя умерла… И тут я понял, как ошибался, убеждая себя, что я ее не люблю! Любовь, безграничная любовь бушевала во мне… но было поздно! Я, как врач, знал, что она умирает, но не полагал, что так больна будет ее потеря для души моей!

Это она, будучи сама малограмотной, рано научила меня читать. Уже в пятилетнем возрасте я читал серьезные книги, о которых дети старших классов понятия не имели, поскольку их в школьной программе не было. Причина тому — отсутствие детской литературы в сельской библиотеке… Материально семья никогда не жила богато. Все средства уходили на питание. Одежда на мне и брате моем шилась из поношенных вещей отца. Шила одежду нам мать на ручной швейной машинке. Машинка эта, да охотничье ружье с охотничьими припасами, были самым ценным, чем владела наша семья! Покинув село, мы скитались по стране, часто меняя место жительства, пользуясь наемным жилищем. Просторы такого жилья, как правило, ограничивались одной комнатой и крохотной кухней. Мы радовались и таким условиям, поскольку иногда пользовались амбаром без окон. Пищу в таких случаях мать готовила в котле на треноге, снаружи, вне помещения. Пища попахивала приятным дымком, а мать тряпкой с песком очищала всякий раз котел. Мебели никакой. Мать и отец пользовались кроватью, предоставленной очередной хозяйкой квартиры, мы же с братом и бабушкой спали на полу. Перин и матрасов нам не полагалось. Признаюсь, неудобств тогда я, лежа на разостланном овчинном тулупе или отцовом старом пальто, раскинув во сне руки и ноги, не испытывал.

Самым радостным для меня воспоминанием из времен «счастливого детства» было проживание в избушке лесного сторожа. К нашему приезду в совхоз, должность сторожа сократили, а избушка осталась нетронутой. В ней мы всем семейством и поселились…

Жилище примитивное, крохотное, но с необозримым лесным пространством снаружи! Мы жили в этом далеком от цивилизации мире целых семь месяцев, пришедших на три смены года, исключая — осень!

Зима с ее частыми метелями и лютыми морозами, нам не показалась страшной, в избушке всегда было тепло, хотя для того, чтобы его поддерживать, мы извели огромную гору хвороста. Нам, детям, не разрешалось отходить от избушки в сторону, поскольку в лесу пошаливали волки. Вой их мы слышали часто, но видеть ни разу не пришлось. У отца, ходившего на работу по лесной тропинке, за спиной всегда висело охотничье ружье. Возвращался он с сумкой продуктов питания.

Зима как-то окончилась неожиданно, словами медицинского характера, — скоропостижно. Дружно стали таять снега, водой невероятно чистой и прозрачной заполнялись все углубления почвы. Казались они внешне неглубокими, легко преодолимыми, но внешний вид их был обманчив. Я на себе это не раз испытал, проваливаясь ниже колен. Валенки сохли долго, издавая специфический запах, а я получал хорошую трепку от матери. И долго потом сидел у крохотного оконца, с тоской глядя на быстро набирающую силу проснувшуюся природу. От скуки было одно спасение — книги! Они здорово пополняли багаж знаний!

И став взрослым, став стариком, я не утратил мечты о лесной избушке, именно об избушке, а не о доме со всеми коммунальными удобствами. Я любил в детстве одиночество. Небольшое пространство в мире, где я да книга — и больше никого!

Матери всегда хотелось, чтобы я стал врачом. Мать боготворила врачей, для нее они были существами высшего порядка. Может, это было потому, что дети часто болели, особенно в этом преуспевал я, не раз находясь на грани жизни и смерти. Это врачи вырывали меня из рук ее всякий раз!

Мне кажется, что и во сне мать моя видела меня в белом халате и почему-то обязательно с рефлектором на лбу.

В ее представлении врачи всегда были «полными», солидными, с округлыми щеками и добрыми участливыми глазами. Возможно, молитвы матери дошли до ушей Господа Бога — и я стал врачом. Я считал в молодые годы себя убежденным атеистом, потому, наверное, не замечал того, что находился под покровительством божественных сил. Позднее я понял и усвоил, как аксиому, что, несомненно, жизнью своею я полностью обязан самому Богу или святому Петру, чье имя я ношу!

Я не имел права на жизнь самим рождением своим, в стадии глубокой недоношенности, к тому же в селе, где не было медицинских работников. Ни одна гадалка, к которым обращалась измученная моими страданиями мать, не обещала мне жизни. Всегда звучал один и тот же суровый приговор: «Он скоро умрет!» Мне даже было как-то неловко обманывать их ожидания, увертываясь от ударов судьбы.

И став взрослым, я не ушел далеко от этого приговора. Я не прибегал к услугам гадалок. Но иногда, какая-нибудь из них почему-то добровольно предлагала свои услуги. И опять звучал из уст гадалки приговор, суливший мне скорую смерть… Я ускользал от приговора, но то, что смерть многократно пыталась забрать меня, случайностью трудно назвать. Первый раз я задумался над этим тогда, когда мне исполнилось двадцать семь. Я был практически здоров, необычайно подвижен и трудоспособен, выполняя работу на четыре врачебных ставки. Пусть современные врачи представят подобное, при условии образцового выполнения обязанностей?..

…Конец июня. В окно моей спальни заглянул рассвет. Пять часов утра! Как я заспался! Мне давно уже нужно было быть на ногах. Жена посапывает рядом. Она привыкла к невероятному регламенту моего рабочего времени, трудно предсказуемому, и не реагирует на мои движения. Я чувствую какой-то дискомфорт в моем состоянии. Ни малейших болей… Но чувствую, что-то негативное со мной происходит… Подобного у меня еще не наблюдалось. Может состояние было вызвано хронической нехваткой времени для сна? В течение последних пяти лет на сон уходило не более четырех часов в сутки, причем и они часто были прерывистыми, поскольку работал я тогда судебно-медицинским экспертом, врачом «Станции скорой помощи» и патологоанатомом одновременно. Я тогда не связывал своего состояния с этим, привыкнув к такому образу жизни! Поднимаясь, я почувствовал слишком учащенное сердцебиение, сопровождавшееся аритмией, заставившие меня опуститься на постель и лечь. Впервые я не в состоянии был пойти на работу. Пришлось моим друзьям, работающим со мной на «Станции скорой помощи», приехать ко мне. Скоро их визиты станут слишком частыми: я надолго улегся в постель… Иногда меня извлекали из нее. С помощью жены я одевался — и на носилках меня доставляли в морг. Там мне помогали подняться и я, поддерживаемый под руки, диктовал содержание судебно-медицинского акта или протокола патолого-анатомического вскрытия производимого санитаром морга по моему указанию. Выполнив работу, я, укутав шею мягким шерстяным шарфом, укладывался на носилки и меня отвозили домой.

Конец ознакомительного фрагмента.