Смыжи

Петр Ингвин, 2019

Начало XXII века: "Относись к другому, как хочешь, чтобы относились к тебе", модифицированные птерозавры как личный транспорт, живые дома, вещи и еда из принтера, смыжи… У вас возник вопрос: "Смыжи – кто или что это?" У арестованных героев тоже. Автор обложки – Галина Николаиди.

Глава 3. Гаврила Иванович

Дружба, мистика, возражение

С протяжными взвизгами за окном пронесся Брр-Босс и теперь привычно парил над домом в надежде, что хозяину захочется куда-нибудь полететь. Летать на птерике было просто некуда, по работе всегда требовалась скорость и использовался дискар, а летать ради полета — развлечение для детей, как и купание, если убрать из термина взрослые составные этого слова: плавание и мытье. Поэтому птерик был в семье один. Второго можно заказать по служебной надобности, и, если основание посчитают достаточным, координатору блока правительства выделят еще одного вне очереди. Но зачем, в самом деле? Несколько лет назад Гаврила Иванович советовался с Леной — хотел отказаться и от имевшегося в пользу тех, кому нужнее. Но именно в тот день, когда об этом заговорили, по Арктике прокатилась буря, и дискар, улетавший, как говорила Лена, «в гараж», разбило о скалы. На восстановление, по заявлению ремонтных дроидов, требовалось от нескольких часов до суток, и в этот момент раздался вызов от Павлика Горбовского, старого друга со времен учебы в академии.

Прошло уже несколько лет, а картинка стояла перед глазами, словно это произошло вчера: Павлик сидел на снегу в некотором ступоре, взгляд просил помощи.

— Буря, — сказал он. — Унесло палатку и все, что внутри.

То есть, и принтер тоже. Не позавидуешь.

Вид Павлика уже не шокировал, как в первый раз. Человек привыкает ко всему. Гаврила Иванович сделал запрос на местоположение, метка указала, что Горбовский находится на льдах у Шпицбергена. От Рыбачьего полуострова — около тысячи километров. На дискаре лететь меньше часа, но он поврежден.

— Скоро буду, часов через восемь-девять. Никуда не уходи.

Павлик улыбнулся и обвел глазами раскинувшееся вокруг сияющее безмолвие. Идти было некуда, даже навстречу, чтобы сэкономить несколько секунд полета. Заснеженные ледяные торосы были непроходимы.

Но друг все же улыбнулся, значит, все сделано правильно. Горбовский мог вызвать доставку, и менее чем через час все необходимое упало бы к ногам с беспилотника. Ему могли отправить помощь по сигналу с чипа, но он отказался и связался с другом, значит, в первую очередь ему нужны не вещи или еда, а человеческая поддержка.

Их дружба сложилась в академии на первом курсе, чудесно развивалась на втором и третьем, а дальше вмешалась судьба. Павлик неудачно влюбился. Девушка предпочла другого. На его месте любой отвлекся бы на учебу и попутно искал своего человека, который есть у каждого: если не торопиться, он обязательно найдется. Так Гаврила Иванович (тогда — просто Гаврик) встретил Лену.

Павлик выбрал другой путь. Он ушел из академии, отправился на север (север даже для жившего на берегу Северного Ледовитого Океана Гаврилы Ивановича) работать на климатическую станцию.

В погоду люди старались не вмешиваться, это делалось очень избирательно, в крайних случаях, точечно, после долгих расчетов. Предыдущий век красочно и больно продемонстрировал, что в противостоянии человека и природы победителей не будет. Большинство климатических установок ликвидировали или законсервировали, оставшиеся перевели на автономный режим работы, но некоторое время требовались наблюдатели — не имевшие специального образования любители одиночества. Для Павлика — словно манна небесная.

Основная работа времени не отнимала совсем, и Горбовский стал писать книги. Взапой, одну за другой. Возможно, чтобы забыться, или хотелось прославиться и доказать бывшему объекту любви, что выбор был неверен. Ну, доказал бы, и что? Дело-то сделано, «Я другому отдана и буду век ему верна», по-другому не бывает. И неизвестно, насколько гениальными были опусы Павлика Горбовского, который выкладывал их под псевдонимом «Пауль ТерраДактиль». С его слов — сплошные шедевры. В то время Гаврила Иванович книг Павлика не читал. Однажды попробовал, и зря. На критику друг отреагировал со злобным шипением:

— Да что ты понимаешь в литературе?! Я — автор, я так вижу!

— Ну а знаки препинания? Тебе же красным подчеркивают…

— Это мой личный стиль!

И Гаврила Иванович не спорил. И не читал.

Чтобы поместить свое творение в поток с тегом «Писатель», необходимо закончить Литературный институт, тогда и читатели обратят внимание, и за чтение автору будут начисляться деньги — писательство превратится в основную работу. Без образования можно выкладываться лишь с греко-английским термином, что переводится как «пишущий человек», а это совсем не то. Павлик периодически плакался:

— Обо мне никто не знает. Как пробиться к читателю?

— Дай почитать друзьям и родственникам, будь готов к критике. Если все здорово, тебя порекомендуют знакомым и коллегам, а те — своим, а если плохо — укажут, что именно не нравится.

— А если они ничего не понимают в литературе, как ты, например?

— Критики для того и существуют, чтобы наваливать в кучу правильное и неправильное, умное и глупое, объективное и субъективное. Выслушай всех, и поступи по-своему. Но сначала выслушай. Еще, к примеру, потусуйся в потоке с другими молодыми и талантливыми, почитайте друг друга хотя бы в порядке бартера, расчихвостьте в хвост и в гриву, ведь каждый уверен, что разбирается в предмете лучше остальных, вот и повышайте собственный авторитет, указывая другому на ошибки. Сам же знаешь: одна голова хорошо…

— А две — мутант.

— Я не шучу.

— А если я пишу интимное и не хочу показывать друзьям и родственникам?

— Интимное — значит, для себя. Почему твои личные записки должны интересовать посторонних? Если не можешь показать свое творчество близким, то оно ничего не стоит.

Дружеских советов Павлик не послушал, но проявил упорство и пошел по другому пути. Поняв, что труды многочисленных авторов с тегом «графомэн» кроме друзей никто не читает, он заочно окончил Литературный, тут же убрал из потока все «нетленки» Пауля ТерраДактиля и, после смена псевдонима на «Поль Гнедых» стал настоящим писателем.

Новые книги Горбовского Гаврила Иванович уже читал. Лена посоветовала. Оказалось, что читать Павлика не только можно, но и нужно, а его «Сложно жить ботом» даже рекомендовали к масштабной визуализации и включению в школьную программу. Фантазия Павлика не знала границ, дальний космос распахнул объятия, и у специалистов будущего появилась постоянная работа — исправлять за отправившимися открывать новые миры молодыми неучами везде, где переполненные самомнением профаны успели напортачить.

С одним из маршрутов, по которому, по Паулю Гнедых, светлое будущее пойдет в сторону ослепительного, Гаврила Иванович не мог согласиться при всем уважении к другу. Дело касалось детей — воспитания и определения с профессией. Павлик предложил систему интернатов, куда лет с пяти у дилетантов-родителей забирают детей, чтобы ими занимались Учителя — с большой буквы. Быть Учителем — почетно и ответственно, к этой работе допускают лишь избранных. Дети учатся правильным моральным установкам и проходят медико-психологическое обследование, после которого для них вырабатываются рекомендации по профессиональным предпочтениям.

Логика вроде бы присутствует, но не для тех, у кого есть собственные дети. Общество воспитает лучше? Вряд ли. И все же допустим, что это так. И:

Глаза наливаются кровью, а рука тянется к чему-нибудь тяжелому: да пусть только попробует кто-нибудь отобрать у меня детей! В пекло такое общество и такое будущее!

Воспитывают детей — в семье. Примером. Любовью. Так было и так будет. Общество воспитывать не может в принципе, воспитывают люди, из которых состоит общество. Лучше всего воспитывают те, кто любят детей и всегда находятся рядом. Такие у большинства из нас есть, они любят по-настоящему и действительно всегда находятся рядом. Они называются семья. Кому милее «интернат» — милости просим, скатертью дорожка. Двести лет назад большевики пытались упразднить семью, даже «научно» обосновали ее никчемность. И где теперь большевики? Как говорил слон велосипедисту, против природы не попрешь. Бездетный Павлик видел по-своему, и его мнение тоже имело право на существование. В качестве фантастического допуска. Не больше.

А он, собственно, на большее и не покушался, просто писал, что придумалось. Благо, на игры воображения времени стало много, писательский труд стал его профессией, а работа творчеству не мешала. После окончательного перехода климатоустановки в автоматический режим Горбовский остался, как там говорили, «на северах», в нужном духе переделал тело, чтобы не зависеть от внешних условий, и писал, писал, писал…

Наверное, он даже не заметил, что прошли сначала годы, затем десятилетия. Он жил грезами о будущем, и кроме подключенного к потоку рабочего шлема с виртуальной клавиатурой ему требовались сущие мелочи: принтер для еды и вещей, палатка, где преклонить голову… И все. Остальное, если без него можно обойтись, — не нужно. Ведь без него можно обойтись.

Нет. Еще требовались друзья, чтобы сказали правду о его работе и поддержали в трудную минуту.

Все, что нужно для счастья, у него было.

Бурю, прокатившуюся от Новой Земли до Гренландии, не останавливали и не смягчали — не было причин мешать природе похулиганить, она решала этим собственные проблемы. Палатку и скудные вещи Горбовского — одинокого путешественника себе на уме, закоренелого холостяка, не представлявшего другой жизни — унесло и раскидало по бескрайним просторам Арктики, часть имущества утопило за тридевять земель (если быть конкретным — палатку), разбило о лед (рабочий шлем) или вморозило в толщу бывшей полыньи (принтер). Чип подал сигнал опасности, едва параметры организма скакнули до предельных значений. Смертельный случай исключался — с окружающими условиями терпящий бедствия справлялся, от жажды, голода или несовместимого с жизнью повреждения не погибал. Помощь — тупая, бездушная, от только казавшихся умными машин — могла прибыть в любую минуту, стоило лишь дать на нее согласие.

Если бы происшествие признали серьезным или с пострадавшим от непогоды нельзя было связаться, то согласие не требовалось. У Павлика осталось нательное устройство связи, с ним поговорили из службы помощи, он от всего отказался. Впервые произошло настоящее бедствие из тех, о которых пишут книги. Павлик собирался использовать случай на полную катушку: пережить максимум впечатлений и написать об этом книгу. Не именно о том, что произошло, сюжет будет другим, но полученный опыт не имел цены.

Об этом Гаврила Иванович узнал во время долгого полета. Нательное устройство связи — еще один чип, но не внутренний, а наружный, он позволяет выйти в поток для соединения принятия-отправки вызовов и поиска информации, но на нем нельзя работать. Горбовский горевал не по принтеру или палатке, а по шлему и потерянному времени: в голове несся ураган из впечатлений и мыслей, а работать с текстом невозможно; оставалось лишь тупо надиктовывать и злиться на тупизну невозмутимого авторедактора, не отличавшего интонационного удивления от восхищения.

Дома Гаврила Иванович распорядился, едва связь с Горбовским прервалась:

— Расходники для нового принтера.

Он впрыгнул в костюм для полета, схватил домашний принтер с только что отпечатанным картриджем и помчался на птерике строго на север.

В дороге они с другом разговаривали, попутно Гаврила Иванович решал вопросы по работе и успокаивал переживавшую за него Леночку. Птерик жмурился от слепящей белизны и вымораживающего ветра, его морда покрылась льдом, а крылья — инеем. Шлем постоянно самоочищался, иначе его постигла бы та же участь.

Пришло время, и впереди возникла оранжевая точка. Птерик чуть ли не со вздохом облегчения снизил скорость, которую от него требовали держать максимальной, и устало пошел на посадку.

Горбовский сидел на снегу, поджав ноги, и это взрослое существо, лишь с некоторой натяжкой напоминавшее человека, уже странно было называть Павликом — именем восторженного парня, искавшего счастья и нашедшего его в упоении работой. И не из-за возраста: Горбовский не только повзрослел, он очень изменился, и большинство людей при сравнении Павликовых «до» и «теперь» признали бы, что «очень» — сказано слишком мягко. Одежды он не носил, кожу по всей поверхности покрывал густой мех — похожий на медвежий, но оранжевого цвета, чтобы заметить издалека. Из меха выглядывали с трудом узнаваемые, закрывавшиеся толстыми веками, маленькие глаза. Между заросших мехом пальцев виднелись перепонки для плавания.

— Еще есть жабры, — сказал Павлик разглядывавшему его Гавриле Ивановичу. — Подолгу живу под водой, подо льдом через полюс добирался до Америки. Не представляешь, сколько на дне интересного. Я об этом напишу в следующих книгах. А сил у меня теперь — ого-го! — Он поднял лапищу, чтобы продемонстрировать нечеловеческий бицепс. — Вплоть до Земли Франца Иосифа нет ни одного белого медведя, которого я еще не поборол. И с моржами плаваю наперегонки, но тут пока похвастаться нечем. Но у меня все впереди.

Они обнялись. Затем Гаврила Иванович включил питание принтера, ввел расходники. Один за другим вывалилось несколько прямоугольных блоков, они раскрылись, соединились и рядом с первым принтером вырос его аналог. Павлик ввел запрос и поднес руку-лапу, чтобы устройство распознало приоритетный чип и переключило оплату на него. Загудели вгрызшиеся в лед датчики. Здесь нужных элементов не найти, и для изготовления заказанных предметов придется ждать, пока прилетит доставка.

Павлик прервал молчание:

— Ты настоящий друг. И настоящий герой. Я напишу о тебе книгу.

— Запрещаю, — сказал Гаврила Иванович. — Если узнаю свою жизнь или себя в ком-то из героев — ты мне больше не друг.

— Хорошо. Я напишу так, что ты себя не узнаешь.

— Звучит угрожающе, но все равно спасибо. И моя жизнь…

— Ее ты тоже не узнаешь. — Павлик помолчал, глядя в снег. — Никто не узнает. Не будет ничего общего.

— Но книга будет обо мне?

— Да.

— Без меня?

— Да.

Гаврилу Ивановича стало подбешивать. В голосе пробилось раздражение:

— О чем же будет книга, если она обо мне, но категорически без меня?

Павлик снова помолчал.

— О дружбе, — донеслось, наконец.

Гаврила Иванович уложил принтер на птерика и остановился, прежде чем сесть в седло.

— Вернуться в мир не хочешь?

Павлик усмехнулся:

— Зачем? И что это — «мир»? Мир — это материализовавшийся парадокс, без диалектики не понять. Помнишь, у Короленковского безрукого: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Здесь я счастлив.

— Но когда потребовалась помощь, ты связался не с автоматической доставкой, а со мной.

— Ты — друг. Когда тебе потребуется помощь — я к твоим услугам. Если понадобится, даже приеду для этого, как говоришь, «в мир». Но только, чтобы помочь. Каждому свое, и свое счастье я нашел. Вот оно.

С невыразимой любовью он обвел взглядом сверкающий лед.

Гаврила Иванович оставил друга в одиночестве. Живое общение подняло каждому настроение и придало заряд энергии. Вроде бы ничего не произошло, просто пересеклись во времени-пространстве два человека. Просто увиделись. А как много это значило для души каждого. Нет, поток потоком, а без живого общения человек — не человек, а нечто вроде файла в потоке. Чтобы понять, что такое человек, нужно дать ему шанс проснуться. В конце концов, разбудить его в себе насильно.

В тот раз птерик оказался незаменим, потому что сидеть несколько часов в ожидании, пока починят дискар или прибудет какой-нибудь вызванный транспорт Гаврила Иванович был не состоянии. Птерик тоже был живой. Жизнь — она, как говорится, и в Африке жизнь. И никакой кофе из принтера не заменит лично выращенного и с любовью приготовленного, потому что человек остается человеком, ему нужны чувства, а не просто вещи или услуги. Чувства — это сила. Когда-нибудь наука это поймет и возьмет на вооружение.

А пока стоило вернуться к делам насущным — в древней литературе они почему-то назывались «наши бараны», именно к ним всегда возвращались из воспоминаний и прочих мысленных экскурсов.

Итак. Пропали (убиты? выкрадены? насильно переправлены в другой мир?) не только Зайцев и сотрудники его Центра, но также не участвовавшие в проектах члены семей. Хорошо, что дети, у кого были, уже выросли и учились либо жили собственными семьями вдали от дома. В целом потери таковы: профессор Зайцев на Марсе, шестнадцать человек в ЦПР и семь человек на опытной подводной станции у транспортопровода Нарьян-Мар — Нью-Йорк.

В том числе — и в этом вся соль — супруга профессора Раиса Прохоровна Зайцева, член правительства, координатор экономического блока.

Шум поднялся межпланетный. Официально объявленный уровень опасности перескочил через синий-повышенный и желтый-высокий сразу на красный-критический. На посту Гаврилы Ивановича координатором — впервые. Возможно, что вообще впервые в современной истории.

Подозрение в первую очередь пало на живые дома и их создателей. В равной степени рассматривался вариант, что кто-то неизвестный сумел использовать детища Зайцева в своих целях. Немешарики считались главной угрозой: все исчезнувшие люди находились внутри. Правда, Милица Дрогович тоже находилась внутри. В то время, когда метки пропавших погасли, ее метка находилась на месте, в своей кровати. Все исчезли, она, в таких же обстоятельствах, — нет. Что это значит?

Пока — ничего.

Глаза пробежали по отчетам о принятых мерах:

«Расконсервированная техника поставлена на боевое дежурство, недостающая распечататывается, обслуживающий персонал проходит срочную подготовку».

«Поселок Центра Перспективных Разработок и район станции у острова Колгуев обследованы с воздуха, из космоса и с близлежащих территорий, результаты переданы научно-техническому блоку для анализа и представления рекомендаций»

«Проводится постоянный мониторинг зон, представляющих возможную опасность».

«Засеянные немешариками территории изолируются, ввиду нехватки личного состава к охране привлекаются волонтеры. В прилегающих к опасным зонам районах объявлена эвакуация. Все выросшие живые дома и молодая поросль подготовлены к уничтожению».

«Проводятся инженерно-технические работы для нераспространения семян естественным путем».

«Невысаженный семенной материал взят под контроль».

«Проводится информирование населения, проживающего на прилегающих к опасным зонам территориях, для остальных жителей Земли составлен краткий информбюллетень».

«На местах на случай резкого изменения обстановки созданы пункты быстрого реагирования».

«Усилен контроль в сфере общей безопасности с проведением выборочных проверок и осмотров».

«Для личного состава чрезвычайного блока составлен график проведения дополнительных тренировок».

«Проведена оценка возможностей техники и проверка готовности персонала к действиям в чрезвычайной ситуации».

«Начались практические стрельбы из лучеметов (примечание: до сих пор стрелки пользовались исключительно симуляторами, реального опыта применения оружия не имеют)».

«Проводится подготовка к массовой эвакуации из зон посевов на другие континенты, изолированные острова, под воду и в космическое пространство».

«Составляются планы экстренных мер при переходе ситуации в горячую фазу».

«На Марсе проведен аналогичный список мероприятий с учетом местных особенностей».

Планета бурлила. Люди по-прежнему работали и учились, но все разговоры сводились к одному: что будет завтра?

Не давало покоя необъяснимое: как и, главное, куда можно исчезнуть из своих постелей сразу из трех ничем, кроме живых домов, не связанных между собой точек пространства?

Понятно, что всем операторам на местах в первую очередь пришла одна и та же мысль: нужно разрезать немешарики, поскольку всем видам просвечивания они, в силу новизны и непонятности конструкции, сопротивлялись. Специалистов по ним почти не осталось. Живы пятеро, и все, кроме Дрогович, бывшие: стотридцатилетний Кузьма Артемонович Сальер, работавший с Зайцевым с первых дней и недавно отошедший от дел по собственному желанию — «ввиду моральной усталости и для продвижения молодых». Еще — Андрей Сигал, а также Борис Мартынов с Эльвиной Прокофьевой, покинувшие ЦПР чуть позже Сигала. И, наконец, злополучная Милица Дрогович, пришедшая после Андрея, но заставшая Бориса и Эльвину. Остальные исчезли вместе с начальником и заместителем, прихватив членов семей.

Научно-технический блок, дававший заключение о безопасности немешариков, сейчас рекомендовал от непоправимых мер воздержаться. Поскольку вне живых домов никто не пропал, достаточно ограничить к ним доступ и выяснить причину пропажи. Ученый совет утверждал, что современная наука не располагает данными, которые указывали бы на причастность немешариков к исчезновению в них людей. По мнению ученых, нужно искать другие причины. И других виновных. Экстренное заседание блоков постановило провести расследование.

Этим Гаврила Иванович и занимался. Кроме перечисленных мер он приказал взять под наблюдение другие Зайцевские изобретения — птериков и модифицированных лошадей с собаками. И мучил еще один вопрос: гиеники, которыми оборудованы тысячи домов на всех континентах, включая дом Гаврилы Ивановича, тоже являются частью Зайцевского проекта. Они безопасны или от них можно ждать сюрпризов? На всякий случай жителям временно запретили пользование и до особого распоряжения рекомендовали держаться подальше. Это создало неудобства, но люди все поняли — речь шла о жизнях.

Вспыхнул сигнал вызова, после подтверждения слева возникло лицо диспетчера, занимавшегося допросами второй степени важности.

— Гаврила Иванович, послушайте, вам может быть интересно.

Лицо сдвинулось еще левее, перед глазами появилось изображение взволнованного парня — широкоплечего, с короткой стрижкой и ярко-зелеными глазами. В нем явно узнавались черты Раисы Прохоровны Зайцевой — исчезнувшего координатора экономического блока. Те же скулы, та же светлая, почти белая кожа. Побежали строки личных данных: Михаил Максимович Зайцев, двадцать лет, младший оператор Ликвидации, классификация по двоичной системе — ноль, выбранный статус: «Нам любое море по колено, нам любые горы по плечу». Закрытые данные: учился слабо, лидерские качества отсутствуют, к определенным профессиям склонностей нет, интересы полностью игровые.

— Показалось, что папа с мамой меня зовут, — эмоционально говорил Зайцев-младший. — Мне захотелось быть с ними. А утром мне сообщили…

Диспетчер остановил изображение:

— Михаил, сын исчезнувшего профессора. Он обратился к нам еще до того, как мы составили список. Ночью что-то привиделось.

— Что вы об этом думаете?

Диспетчер пожал плечами:

— Мистика какая-то.

— Именно, — согласился Гаврила Иванович. — Мистика. Но известите сотрудников и берите в разработку. А если мистика повторится — кидайте на нее все силы.

— Слушаюсь.

Вместо диспетчера перед глазами возник вызванный объект номер один — Милица Дрогович. После просветки, анализов и дезинфекции ей включили шкаф-рамку, и девушка переоделась в облегающий костюм по мотивам «розового периода» Пикассо. Грубоватые линии, жизнерадостные красно-коричневые и розовые тона — все говорило, что настроение у нее боевое.

«Розовый период», как проинформировали очки, у Пикассо ознаменовался переходом от мрачного к светлому и позитивному. Похвальный выбор. И у художника, и у Милицы. Девчонка не падает духом. Оптимист. Или прирожденный боец. Купальник у нее был именно синей гаммы с элементами черного, что свойственно предыдущему «голубому» периоду, а теперь тело облегали броские осенне-солнечные рисунки цирковой тематики. Красотой никого не удивишь, сейчас каждый красив по-своему, и объект номер один использовал женственность и юность на всю катушку, каждой выверенной деталью бил наповал: изящность подчеркивалась, объем выпячивался, хрупкость и грациозность гармонировали и подавались, как на тарелочке. Оставленные прозрачными «разрезы» вносили нотку кокетливого озорства. Девушка сидела в кресле, положив ногу на ногу, ступни остались босыми — ограничивавшая свободу медкапсула выступала в роли помещения для содержания задержанных, значит приравнивалась к жилью — содержание и есть проживание в течение некоторого времени. А дома обувь не носили.

Шкаф-рамка используется уже лет двадцать, а Гаврила Иванович до сих пор восхищался фантазией и умением конструкторов. Рамка работала по принципу принтера. Она, собственно, и была принтером, который вывернули наизнанку: человек в ней находился внутри. Список вещей выбирался заранее, при желании в гардероб что-нибудь добавлялось, достаточно открыть каталог из неисчислимого количества позиций. Можно придумать что-то свое, но не у всех фантазия работала в нужную сторону, поэтому предпочитали программу-конструктор: из сочетаний нескольких факторов получался непохожий на других наряд. По чипу рамка определяла пользователя, в потоке открывался его список, и оставалось лишь выбрать голосом и пройти через похожую на ворота конструкцию. Прежняя одежда, если была, осыпалась, со всех сторон брызгали распыленные частицы, тут же затвердевали, и на выходе человек был одет уже по-другому. Чудеса. Но приятные.

До появления шкаф-рамок в моде была спрей-одежда, сейчас ее, как и спрей-обувь, применяли только на природе или при поездках в места, где шкаф-рамки не водятся. Одежда дышала, в мороз грела, в жару вентилировала. Внешне возраст теперь определялся с трудом, и отличительной чертой сама собой стала одежда. С годами вкусы менялись. Те, кто постарше, любили трехмерные конструкции — рубашки, брюки, халаты, даже пиджаки. Молодежь поголовно носила обтягивающее.

В соответствии с возрастом, о котором страшно вспоминать, Гаврила Иванович предпочитал классику. Например, сегодня после утренней пробежки он переоделся в черные брюки с кожаным ремнем и белую рубашку — вкус удачно совпал с рабочим дресс-кодом. Ответственные люди носили строгие одежды строгих цветов. Хорошо, что хоть в этом все осталось по-прежнему.

Мир менялся на его глазах. Гаврила Иванович был свидетелем закрытия последних заводов и фабрик, помнил, как сносили или превращали в музеи целые города. Казалось, что отныне жить будет лучше и проще, и впереди — только бесконечное светлое будущее, с каждым днем все светлее и бесконечнее. Даже правительство оперировало не экономическими-экологическими и прочими субъективными понятиями, что мало соотносились с ежедневными заботами и горестями каждого конкретного человека, а вполне понятными категориями счастья. Чем счастливее живут земляне на Земле и в космосе, чем им удобнее и безопаснее — тем лучше показатели чиновников и выше их эффективность.

«Возлюби ближнего» в мировом масштабе. Рай на земле. Казалось, что все получилось, и о бедах можно забыть. Над еще не решенными проблемами — не до конца понятной работой человеческого мозга, способами тер-формовки небесных тел, увеличением скорости космических кораблей или открытием новых способов передвижения в пространстве — бились лучшие умы, на это выделялись огромные ресурсы, но для большинства все это было вторично. Каждый, где бы ни жил и ни работал, в снегах, в жерле вулкана, в океанских глубинах или на другой планете, жаждал жить в собственном доме с садом и площадкой для игр и передвигаться на дискаре — личном дискоиде. Ничего необычного, простые человеческие желания. Изменились насажденные господствующей моралью нравственные установки, но не сущность человека. И где же взять столько пригодной земли с садами и энергии для полетов стальных машин? Экономический блок требовал срочных мер от научно-технического (что-то изобрести) или от духовного (придумать, чтобы люди захотели другого), пока не потребовалась помощь чрезвычайного блока. Духовники привыкли идти на поводу у жизни, отображать и мягко направлять ее, а не жонглировать чаяниями масс в оперативном порядке, и пока они раскачивались, ученые и технари в лице Зайцева с его коллективом представили добывавшего себе пропитание птерика и растущий в необходимых условиях живой дом.

— Гаврик, в каком же замечательном мире мы живем! — восхищенно закатывала глаза и блаженно замирала в объятиях жена, посмотрев последние новости.

— Да, — сухо отвечал Гаврила Иванович.

— Думали ли наши деды, что уже дети сказку сделают былью, а внуки осуществят самые смелые мечты!

— Нет.

— Ты не согласен?!

— Я согласен. Да, говорю, нет, не думали.

Он работал в чрезвычайном блоке, где оптимистить запрещено по уставу, правда, другими словами. Восторженным «юношам бледным со взором горящим» в мире охраны человечества делать нечего, не зря же в ЧБ не берут нулей. На жизнь, какой бы она ни была или ни казалась, надо смотреть открытыми глазами безо всяких очков, хоть розовых, хоть дополненной реальности.

Ну и вот тебе, бабушка, Юрьев день, как по вполне конкретному поводу говаривали прежде.

Обязанность координатора чрезвычайного блока — не допустить новых жертв. Ученые просят подождать с решительными действиями. Сколько ждать? Неизвестно. Но ученые сейчас не главные, чрезвычайный блок потому так и назывался, что брал на себя ответственность в чрезвычайных обстоятельствах. Сейчас — именно такие.

Решение существует, и оно всего одно. Оно известно всем, пусть и делается вид, что возможны варианты. На самом деле, если человечество хочет выжить, вариантов нет. Все наследие Зайцева необходимо уничтожить как можно скорее. И начать надо, само собой, с источника угрозы — с живых домов.

Гаврила Иванович вновь поймал себя на том, что чешет нос. А по ту сторону очков дополненной реальности его терпеливо ждала Милица. Главные вопросы Гаврила Иванович ей уже задавал, ответы ничего не прояснили. Новой информации со времени разговора не прибавилось, осталось сделать последнее. Он послал сигнал, изображение с девушкой сместилось влево, справа появился Андрей Сигал. Гаврила Иванович обратился сразу к обоим:

— Желательно провести сканирование памяти, оно может пролить свет на детали, которые вы не упомянули, потому что посчитали несущественными или не заметили. Процедура займет несколько минут, на это время вы уснете и ничего не почувствуете. Вы даете разрешения?

— Да, — кивнул Андрей.

Гаврила Иванович с удивлением перевел взор на замешкавшуюся Милицу. Гипносканирование — дело обычное, оно ничем не грозит ни психике, ни, тем более, физическому здоровью, которому в нынешние времена почти ничего не грозит. С тех пор, как люди стали жить по совести, еще никому не приходило в голову отказаться, вопрос о согласии считался чисто формальным, едва ли не риторическим.

Глаза девушки глядели в пол, лицо окаменело. Глухо прозвучало:

— Возражаю.