Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой

Петр Ингвин, 2016

Я не ною и не жалуюсь, я пересиливаю. Я не прошу, я действую. Для меня нет невозможного. Трудно – да, долго – может быть, но не невозможно. Меня можно убить, но нельзя сломать. Этому научили меня здесь, в чужом мире, который стал для меня своим. Я могу его изменить, но готовы ли окружающие гибнуть за мои убеждения? Чего в моем желании больше: жажды справедливости, мечты отомстить или детского каприза доказать, что я вырос и со мной пора считаться? (Первая книга шеститомника о попаданцах в мир альтернативной морали. Пояснение для тех, кто наткнулся на цикл случайно: альтернативная мораль в "Зимописи" с нетрадиционной ничего общего не имеет. Дизайнер обложки Галина Николаиди).

Часть вторая. Ангел

Глава 1

Вася не слушался маму, и его поставили в угол.

«Это плохо», подумал Вася.

А потом еще подумал:

«А мама считает, что хорошо».

А потом подумал:

«Мне было хорошо, когда я вел себя плохо. А теперь мне плохо…чтобы другим стало хорошо?»…

Это — начало сказки, которую сочинил папа и рассказывал мне, четырехлетнему малышу. Уже тогда я знал, что правда бывает многогранной и многослойной.

Любой, кто разбирается в книгах или кино, скажет, что трагедия — это драма, в которой кто-то умирает. Да, но есть кое-что еще. Трагедия — когда в споре, где кто-то умер, обе стороны были правы. В этом трагедия.

Мне было плохо. Легко быть правым, если от этого не умирают люди.

Мы ехали с Томой на разных лошадях, притороченные к спинам наездников, и словно вели безмолвную беседу.

«Гордей умер из-за меня, из-за моих выкрутасов».

«Не говори так. А Малик и Шурик? Они живы только благодаря тебе».

Я все понимал. Но душа болела.

Непривычная еда, оцарапанные нервы и непрерывная череда событий со смертью человека, который мне доверился, наложились друг на друга и дали неприятный эффект. Я думал перетерпеть, но корчи и возня не остались незамеченными. Зад царевны поочередно совершил несколько продольных и поперечных движений, и она подозрительно оглянулась.

— Мне… на минутку, — простонал я. — Надо.

— Надо, так надо, — не стала спорить царевна. — Перекур!

Маленький отряд остановился.

— Вы курите?! — И здесь достала эта вредная ненавистная привычка. В первом классе мне выдохнул в лицо старшеклассник. Как я не задохнулся, не представляю, но желания пробовать с тех пор даже не возникало.

— Курим? — не поняла Милослава, с неясным сомнением окидывая меня взором с ног до головы. — Не слышала. «Перекур» — команда на краткий отдых. Любой с детства знает.

Гм. Повод задуматься. Осталось понять о чем.

Приемлемое местечко нашлось за деревьями, расшнурованные шаровары поехали вниз, и я присел, закинув полы халата на колени и машинально нарвав больших мясистых листьев: опыт туризма у меня имелся, не раз доводилось пользоваться дарами природы вместо благ цивилизации. В траве ползали привычные глазу муравьи. Возможно, Малик опять сказал бы, что не наши или не муравьи. Уходя, я поймал одного и надкусил попку. Брызнуло кислым. Все как обычно.

Остальные тоже воспользовались «перекуром». Глаза Томы, возвращавшейся с другой стороны, просигналили: есть о чем посекретничать. Что ж, поиграем в шпионов. Небрежно «гуляя» по полянке, с каждым шагом мы сближались, пока до меня не донесся шепот:

— Мне даже неудобно было отлучаться. Когда ты пошел… за тобой следили, представляешь?

Мне на щеки словно кипяточком плеснули.

— Прямо… там?

— Отсюда. Милослава сначала глаз не спускала, потом успокоилась. Думала, что сбежишь? Или зачем-то руки на себя наложишь, как показывал. Или, как воображает мелкая, — Тома кивнула на подкармливавшую лошадь Зарину, одновременно косившуюся на нас, — колданешь как-нибудь. Ты же ангел, вдруг умеешь?

Она сглотнула вырвавшийся смешок.

— По коням! — поплыло над лесом.

Зарина приглашающе помахала Томе. Мне помогли взобраться за щит царевны. Деревянный изнутри, ко мне он был обращен холодным начищенным металлом. На щитах в этом мире рисовали узоры, цветы и орнаменты — как и на бляхах ремней, на пластинах лат, ножнах, шлемах, седлах и прочей ерундистике, что усердно покрывалась гербами их носителями на родной Земле. Столь наплевательское отношение к геральдике и принадлежности к определенному дому напрягало. Впрочем, я западных фильмов насмотрелся и книжек о рыцарях начитался, а о том, как заведено у моих предков, понятия не имею. Может, было именно так, и передо мной именно они?

Когда дорога снова принялась вытрясать душу из привьюченого, словно бурдюк, тела, я спросил:

— Можно три вопроса?

— Только три? — Благодушие и покой царили на лице Милославы.

— Для начала. Но очень волнующие. Куда едем, зачем и, главное, что с нами будет потом?

— Правильные вопросы.

Милослава с минуту что-то обдумывала, словно распределяла файлы по папкам «говорить» и «не говорить».

— Первое. «Куда», — вскоре начала она. — В башню Варфоломеи, цариссы Западной границы. Самой сильной цариссы региона.

— Ты ее дочь? — с большой долей уверенности предположил я.

А в уме щелкнуло: «регион» — словечко явно не из лексикона предков. И построение фраз похоже на современный мне язык, а никак не на что-то самобытно-древнее.

Царевна кивнула.

— И Карина с Зариной. И не только. Говорю же: самая сильная. Теперь — «зачем». Мы обязаны доставить ангелов в крепость. Для этого нужно собрать надежную свиту, чтобы не получилось как с Гордеем. Боец был знатный, а думалка хромала. Еще: ангелы, вообще-то, ничьи, но при желании могут стать чьими-то, вот и появилась мыслишка…

Словно ужалило: чьи-то? Нас хотят приватизировать?

Общество религиозного фанатика и обманщика Гордея вспоминалось во все более радужных тонах. Впрочем, несмотря на выказываемый пиетет, он тоже считал нас имуществом.

— Что будет потом? Скажу одно, — продолжила Милослава, — все будет по закону. Как — не знаю. Третья заповедь гласит: соблюдай закон. Так и сделаем.

— Гордей тоже упоминал заповеди, — припомнил я. — У вас, должно быть, другая нумерация. Впрочем, и у нас в разных конфессиях по-разному. Последняя у вас тоже «не возжелай жену ближнего своего» или что-то другое?

— Как?! — Милослава подавилась воздухом, а затем заржала громче своей испугавшейся гулко вторившей лошади. — Слов нет, одни междометья. А четвертая? Ну-ка, повесели еще.

— Почитай отца твоего и матерь твою, — хмуро сказал я.

— Придумают же, — чуточку успокоилась Милослава. — Сказано: почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь. Четвертая заповедь звучит только так, отступление — грех. Грех — это смерть. Ясно?

— Угу.

Царевна почти не управляла конем. Ищейкой, взявшей след, тот сам находил дорогу. Или у здешних коняк навигатор в голове? Как у наших голубей, отчего они всегда возвращаются.

Скорее всего, Милослава часто ездит этими местами. Самое скучное объяснение обычно самое правильное.

В начале разговора справа приблизилась Зарина с Томой за плечами. Розовенькие ушки обратились в локаторы. Милослава шуганула ее неким крепким словцом, дальше нам никто не мешал.

— Почему ты сказала Гордею «Вы вымираете»? — нарушил я молчание. — Кто вымирает?

— Их семья. Совсем слабая. Теперь еще лучшего бойца лишилась. — Задумавшись, царевна стрельнула глазами по сторонам и выдохнула, пересилив себя: — А как жизнь у вас? Там?

Ее палец пронзил небо.

Сказать, что вопрос меня поразил — ничего не сказать.

— Закон запрещает слушать ангелов, — напомнил я. — Не слушать истории ангелов, не спрашивать о нашем мире. Кто слушал — жуткое наказание.

— Именно, — спокойно согласилась царевна. — Но закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Так как там у вас?

— Не боишься?!

— Наслушались алла-хвалинских идиотиков? Заруби на носу или где хочешь: человек отвечает только за то, что докажут. Мы здесь вдвоем. Во всевидящее око Аллы я не верю. Значит, если не проболтаемся, никто не узнает. Где никто не знает, закон бессилен.

Вспомнилось, как в одном школьном кабинете кто-то расписал стену паскудными надписями. Принялись искать виновных. Валерий Вениаминович сказал: «Он был один». «Почему вы так уверены?» «Было б хотя бы двое — я уже знал бы».

— А если проболтаюсь я? — Хотелось бы видеть глаза Милославы, но в доступности был только зад, а он эмоций не выдавал. — Мало того, специально сообщу?

Царевна, как нарочно, поерзала в седле, устраиваясь удобнее. Равнодушно раздалось:

— И что? Кто тебе поверит, если я, царевна, буду отрицать? Ты моложе, беспокойней, фантазия богата. Вскоре свои интересы могут возникнуть. Мое слово окажется весомей. А с тобой однажды произойдет несчастный случай.

Оп. Я заткнулся. Искренне верующие отныне нравились мне больше. Ненавижу местных атеистов.

— Так как же там у вас?

— Нормально у нас.

Бронзовый щит встал холодной стеной не только между телами.

Лес кончился. Царевна чуточку расслабилась, остальные тоже повеселели.

— Наша земля! — за последними деревьями звонко объявила Зарина.

Счастливая улыбка осветила ее лицо, руки раскинулись, обнимая мир. Угораздило же родиться в подобной семейке. Пары лет не пройдет, будет как остальные — прожженной циничной убийцей. Пока же малявка единственная из туземцев вызывала хоть какую-то симпатию.

Под нами колосилось поле, засеянное чем-то. Какой-то культурой. Из меня агроном, как из Милославы Франциск Ассизский. Это такая мать Тереза, только мужик.

Небо потихоньку сгущалось темнотой.

— Успеем, — прикинула царевна.

Через полчаса поле сменилось широкой утоптанной дорогой, первой в этом мире. Надеюсь, не единственной. Лошадям стало легче.

Мои руки обнимали ледяной металл талии царевны, пальцы цеплялись за портупею. Живот, грудь и щека терлись о щит. Вперед смотреть я не мог, но приободрившиеся и радостно засуетившиеся окружающие подсказали, что мы куда-то приближаемся. Отряд поднажал и перед закатом прибыл к охраняемым воротам.

— Спешиться! — бросила царевна.

— Что там? — не утерпел я.

— Цекада, — с радостью «объяснили» мне несколько голосов.

Частокол из высоченных заостренных бревен был мрачен и суров, он вызывал необъяснимое ощущение надежности. Неплохое сооружение. Регулярное войско штурмом его, конечно, возьмет, а от волков и лихих людей — защита.

— Хочешь жить — молчи, — прошипела Милослава Шурику. — Притворись потерявшим сознание, а лучше мертвым.

— Царберы! — У восхищения Зарины предел исчез как понятие.

Во все двадцать два глаза (так казалось) таращась на выступивших вперед красавцев-богатырей, она выпячивала грудку и тянулась макушкой вверх, пытаясь выглядеть хоть немножечко выше. И старше. И это могло получиться — у другого. Но не у нее.

Ярко-желтые плащи покрывали доспехи царберов. Прямоугольные щиты защищали две трети туловища. Витиевато изогнутые шлемы единого образца имели налобник, нащечники и ниспадающие на затылок бармицы, а на верхушке красовался султан из конского волоса. Руки и ноги — в бахроме бронзовых пластин, грудь и спину закрывала мощная кираса. Царевны, царевич и принцы ничем подобным не блистали, отчего сразу стали пресными и легковесными. Как кузнечик рядом с жуком-бронзовиком.

Наверное, царбер — это солдат. Войник по-местному. Выясню, когда говорить не станет преступлением. Вон как Милослава зыркает, чтобы мы вели себя прилично.

Двое царберов приготовились записывать въезжающих на пергамент.

— Милослава, Карина и Зарина Варфоломеины, — отчеканила царевна. Пропустив вперед сестер, она перечислила остальных. — Ангелы Тома и Чапа. Дорофей и Порфирий Милославины.

Мужья царевны внесли Шурика.

— Крепостной Западной границы Щербак. Порван волками.

«Не лжесвидетельствуй!» — вспомнилась заповедь.

Ворота словно с болью в суставах отворились.

— Цекада. — Зарина обвела руками уходящий вдаль и закругляющийся там забор, словно объяснив этим что-то.

— Цикада?

При чем здесь невыносимо трещавшее по ночам насекомое?

— Царский караван-дворец, цэ ка дэ. Мы говорим — цекада.

Ясно, караван-сарай в местном антураже. По мне, так просто постоялый двор. Именно двор, где за оградой вдоль одной стены даже по запаху определялась конюшня, к другим лепились грубо сляпанные лачуги, перетекавшие одна в другую. Между конюшней и жильем дымила кухня, около нее торчал бревенчатый колодец с навесом. За жильем, перебивая ароматами кухню, располагалось отхожее место.

Зря я назвал домики жильем. Скорее, это были служебные помещения. Казарма, оружейная, склады.

Весь центр занимала огромная поляна-лежанка. Благородные первыми занимали место, сопровождавшие их низкорожденные располагались вокруг, как школьники на перемене вокруг нового гаджета. Мы последовали общему примеру.

Удивительно, но среди ночевавших в цекаде, как и среди всех, встреченных в новом мире ранее, не было ни толстых, ни худых. Видимо, у хилых от местной жизни масса нарастает мышцами, а у жирных выплавляется.

— Милослава? — раздался удивленный оклик.

— Это Дарья, царисса школы и Грибных рощ, — заговорщицким шепотом сообщила Зарина. — Наша соседка.

— Кого вижу, Милослава, как выросла и похорошела!

— Доброго здравия, царисса Дарья.

Группа гуськом выдвинулась в ту сторону. Милослава, наш бравый караванщик, лавировала между лежавшими компаниями, как в свое время я на сочинском бесплатном пляже, с кем-то здоровалась, кого-то демонстративно игнорировала.

Перед цариссой все встали по струнке, едва каблуками не щелкнули.

Лет около сорока, чуточку дородная, но не настолько, чтобы выпирать из боевых доспехов. Илья Муромец в юбке. Впрочем, здесь все в юбке. Экипировка похожа на царевнину, но несравнимо богаче. Поножи и наручи уже сняты, остальное блистает, как только что выкованное. Нагрудная броня красиво обрисовывает немаленькие выпуклости. Оплечье могучее, многослойное, и вообще: в целом металла на цариссе раза в три больше, чем на тоненькой воинственной царевне. И главное отличие: желтая зубчатая корона по ободу шлема.

Такого я еще не видел, кроме как в кино. Настоящая корона на голове настоящей повелительницы. Смущала небольшая деталь: сия повелительница располагалась на травке посреди огороженной лужайки вместе со всеми — с мужьями, со свитой, с бойниками и крепостными. И это коронованная особа?! Чего-то я в местной жизни еще не понял.

Кстати, шлем, хоть коронованный, хоть обычный, здесь не снимали. От слова совсем. Если только на ночь, и то не факт. Пока своими глазами не увижу, буду считать, что он часть тела.

Свита цариссы держалась поодаль, как бы в тени. Как мы. Вроде бы все здесь, но, пока не окликнули, не существуем.

— Я же тебя такой помню, — женщина изобразила жест, каким рыбаки изображают улов среднего размера. — Сколько зим стукнуло?

— Девятнадцать, царисса Дарья. Откуда и куда путь держите, если дозволено любопытствовать?

— Отчего ж. Домой, от вас. Приезжала за девочками, а они, оказывается, здесь, с тобою.

— Значит, забираете Карину и Зарину?

— Пора им вольным воздухом подышать. Себя вспомни.

— Все помню, царисса Дарья, вашими заботами человеком стала. Мир видела. С людьми познакомилась.

Царисса благодушно огладила Милославу по плечу:

— Важно, что Закон приняла в сердце, остальное приложится. Гляжу, сегодня здесь все Варфоломеины дочки собрались. — Она окинула взглядом царевнино сопровождение, внимательно остановившись на каждом. — Что-то Лисаветы не видно.

— Она с вечера на границе.

— Как же? Только что здесь мелькала, — царисса покрутила головой.

— Лисавета — здесь?! — Взгляд Милославы цепко пробежался по каждой фигуре, каждому лежащему телу, каждой вещи, за которой можно спрятаться.

Короткий злой выдох сообщил нам результат.

— Странно, — пожала плечами царисса Дарья. — У меня безупречная память на лица.

В глазах Милославы бесилась неизвестная мысль. Мысль нужно было обдумать в одиночестве, но сначала требовалось закончить здесь.

— Карина, Зарина, — позвала Милослава. — Едете в школу с цариссой Дарьей. Ангелов доставим без вас.

Царисса вскинула левую бровь:

— Ангелов?

Милослава кивнула.

— Вот, — прицельный мах подбородком указал на нас. — Двое. Нужно доставить в крепость. Для начала стараемся добраться до дома.

Царисса изволила нас отпустить:

— Отдыхайте. Утром заберу девочек.

Глава 2

Сон не шел. «Дно» туловища жалобно ныло, непривычное к долгим верховым прогулкам. Я ворочался на земле, тело пыхтело и страдало, пытаясь найти оптимальное положение. Не находило. Рядом, кутаясь в халат, так же мучилась Тома. Остальные дрыхли как цуцики. Если когда-нибудь посчастливится воспользоваться поисковиком, надо посмотреть, кто это.

Гм. Если.

Ну и ладно. Никакого комфорта, зато под охраной. Вот главное удобство караван-сарая.

Пожалуй, единственное.

Глаза и мысли устремились в небо. Луна здесь та же, в той же фазе: почти полнолуние. Про звезды не скажу. Знаю только Большую Медведицу. Она присутствовала. На месте или как — большой вопрос. Помню, ее наличие указывает на северное полушарие. Дома мы и были в северном. Выходит, теперь тоже в северном, только южнее: откуда-то ведь взялись тепло и горы. Разберемся, всему свое время.

Перед сном поужинали. Вареные овощи с неизменной кашей и вкусными соусами усвоились на ура, а компот со временем потребовал выхода. Лунный свет позволял ориентироваться. Стараясь ни на кого не наступить, я побрел в отхожее место. Среди ночи в нужной точке не было никого, не считая мелкого карапуза. Из-под его единственного одеяния — длинной, до колен, полотняной рубахи — торчали босые ноги. Круглые глаза мальчугана, проводившие меня до стенки, наполнились ужасом:

— Ты зе ангел, я слысал! Лазве ангелы…

Детская ладошка испуганно прикрыла лицо.

— Думаешь, ангелы не люди? — сонно огрызнулся я и, закончив дело, запахнул изрядно помятые за ночь полы халата.

Мелкий ночной сотоварищ все еще стоял позади с открытым ртом. Обернувшись, я зачем-то состроил жуткую рожу. Пацан мгновенно вспомнил, зачем пришел, и сделал это прямо на месте. Мне стало стыдно.

— Не бойся, я не кусаюсь.

— Ты тосьно ангел? — Мальчик машинально сделал шаг назад.

— Точнее не бывает. Прямиком с того света.

По дороге обратно внимание привлекла одна странность. Когда я отходил, Милослава лежала, раскинувшись, между мужей. Сейчас она располагалась с краю, сдвинув в центр Дорофея. Зачем-то поменялась.

Боковое зрение уловило движение, я резко обернулся. Полная луна делала мир контрастным, четким, мрачно-колдовским. На крыше подзаборного строения отчетливая фигурка в легких латах и шлеме красиво прогнулась назад, в отведенной правой руке — палка. Нет, копье. А отвод руки оказался замахом. Фьюффь!

Копье унеслось в центр общей лежанки. А если конкретно — прямо в нашу компанию. Шмяк! — воткнулось оно между локтями и коленями спавшего на боку Дорофея. Лежал бы он на спине…

Милослава вскочила. Сна ни в одном глазу.

— Там! — крикнул я, указывая пальцем и своим криком будя половину поляны.

По наклону копья Милослава определила направление раньше. Мы вместе проводили взглядом фигурку до забора и за него. Преследовать нет смысла — пока через людей добежишь, пока взберешься на домик, пока перемахнешь… а там, может быть, засада.

На мой вопль прибыли царберы.

— Что случи… Понятно.

Длинное древко, торчавшее в траве между людей, говорило за себя. Проснувшийся Дорофей тер глаза.

— Где виновник? — осведомился начальник стражи.

— Утек через забор, — высказал еще один страж, подошедший от ворот. — И как только ноги не переломал. Я поздно увидел, даже сигнал подать не успел.

— Там, наверняка, его подмога ждала, — рассудил начальник, глядя в сторону забора. — Не один же он. В ночь-то.

Милославу бесило их равнодушное спокойствие.

— Как насчет погони? — встряла она. — Время уходит.

Стражи хмыкнули:

— В ночь никто искать не пойдет. И не в ночь не пошли бы, никого ведь не убили. Поигрались, постращали — дело житейское. Ложная тревога.

— Запомните, — подытожил главный царбер, — мы охраняем от врага, а не от внутренних разборок великосветской шушеры. Всего хорошего.

Вот так, инцидент исчерпан. Они попытались уйти.

— Стойте, — воскликнула Милослава. Она, пронзенная, истекала бы сейчас кровью, если бы не принятые меры и не случай. — Давайте сверим списки! Преступник был среди нас. Он въезжал в ворота. Он же не влез снаружи?

— Снаружи было чисто, — подтвердил царбер — наблюдатель за периметром.

— Придется обойти и опросить всех. — Начальник стражи со скрежетом почесал покрытый бронзой затылок.

— Я помогу, — сказала Милослава.

Царберы согласились.

Заснуть у нас не получилось. После того, как охрана подняла на уши всех гостей цекады, был найден брошенный балахон бойника. Опрос ничего не дал. Царевна долго сличала записи с наличием людей, царберы были рады отдать нудную работенку постороннему.

Милослава вернулась взбудораженная и какая-то дикая. Полный надежды взгляд сестер вызвал горькую усмешку. Царевна обратилась ко мне и Томе:

— Тоже отправитесь с цариссой Дарьей, вернусь за вами на днях.

— Мы не оставим Шурика.

— Черт подери. Вот же, черт, одни проблемы от них. Зарина! Будешь заложницей.

Милослава умела принимать смелые решения.

Зарина вздрогнула, будто ее кобыла лягнула. Могла даже назвать имя кобылы.

— Объясни, — потребовал я.

— Что должна делать заложница? — одновременно выпалила Зарина и залилась краской.

Милослава с усталым видом отмахнулась:

— Сестренка постоянно будет при вас как гарантия, что красного черта не тронут.

— И вылечат, — прибавил я.

— И поставят на ноги, если ты имеешь в виду это.

— А как объяснить окружающим, зачем я день и ночь таскаю с собой малявку?

— Я не малявка! — гордо всхлипнула Зарина. — Мне четырнадцать!

Вскочив и оправляя доспехи, она сравнивалась со мной ростом только благодаря сапогам на каблуках и островерхому шлему, если за точку отсчета брать его верхушку.

— Тебе?! — даже обернулся я.

— Просто я маленькая. В смысле, низкая. Но я расту!

Вот так. Эта пигалица — моя ровесница.

— Объяснение для других будет такое, — на ходу сочинила Милослава. — Зарина наказана выслугой в год за случайную порчу или потерю твоего имущества.

— У меня нет имущества.

— Потому и нет, что она как бы потеряла. Ясно?

— Я согласна! — Зарина закивала с каким-то непонятным остервенелым удовольствием.

С рассветом нас передали Дарье.

— Прости, — говорила царисса царевне. — Они же разовые, даже по голосам друг друга не всегда знают. Я тем более. Еще у вашей матушки Варфоломеи подменили. Думаешь…

— Да, — резко ответила Милослава. — Думаю.

— Зачем ей это? — пыталась успокоить царевну Дарья.

Руки и плечи Милославы сотворили жест, означавший как «не знаю», так и «а то сами не знаете».

Выяснилось, что несостоявшийся убийца на входе записан как бойник из свиты Дарьи. Прибыл из дома Милославы. Теперь царевна отправлялась на поиски правды и, возможно, для мести. Покачав головой, Дарья все же благословила:

— Храни тебя и направь на мысль верную и на путь истинный всеблагая Алла-всевидящая и всеслышащая, да простит Она нас и примет.

— Я найду, — пообещала Милослава. Ее левый глаз дернулся. — Найду и покараю. И да воздастся справедливым.

— Алле хвала, — убито повисла выговоренная цариссой необходимая формула. — Только прошу: не свершай необдуманного. Я тоже пострадала. Мой человек исчез. Если ты разворошишь угли, а результата не добьешься, найти концы в полыхающем костре событий мне будет трудно. — Она задумчиво помолчала. — Если что-то пойдет не так — обращайся. Вместе мы распутаем этот клубок.

Милослава кивнула и удалилась.

Рассвело. Караван-сарай гудел собиравшимися путниками, готовясь к новому дневному переходу. Ржали оседлываемые и навьючиваемые лошади. Доспехи гремели, словно играла ударная установка, где вместо барабанов эмалированные ведра с гайками. Глаз искал верблюдов и даже слонов для соответствия виденному в кино… но ожидания, к счастью или сожалению, не оправдались. Здесь были только люди и кони. Люди — светлокожие, европеоидной наружности, разной степени смуглости. Большей частью — в латах, с копьями или хотя бы мечами. Вместо полноценного доспеха у некоторых были разноцветные халаты вроде наших с Томой. Эти халаты у кого-то запахивались, у других скреплялись на груди встык крючками или застежками. Матерчатую одежду частично покрывали бронзовые накладки. Все здесь служило безопасности, все чего-то боялись. Почти все головы венчали островерхие шлемы. Только дети спокойно бегали в одних надеваемых через голову мешкообразных рубашках по колено. Впрочем, были и взрослые в чем-то подобном: в перепоясанной или свободно свисавшей рубахе навыпуск, а также штанах или юбке. Причем, женщины — исключительно в штанах, а мужчины наоборот. Женщины распоряжались, мужья и прочие спутники умело справлялись с возложенными задачами. Думаю, минут через двадцать царберам можно будет поспать в полной тишине до очередного вечернего аврала, когда прибудет следующая партия жаждущих переночевать в безопасности.

Отбывая, мы попрощались с Шуриком. Я склонился над перевязанным соратником.

— Мы вернемся. Обязательно вернемся. Выздоравливай быстрее.

— Только не надо ой. Я вас умоляю, — мотнул он всклокоченной рыжей шевелюрой. Пробивавшаяся щетина делала щеки красными. — Прекратите этих глупостев. Неужели не понимаю. Это вам не при румынах двери на ночь колбасой закрывать.

И на прощание, когда расстояние еще позволяло:

— Зай гезунт!

— Что?

— Будьте здоровы, в смысле: до свидания!

Тома утерла пальчиком уголок глаза. У меня тоже в носу щипало, а на душе скребли нагадившие кошки.

Свита цариссы Дарьи оказалась маленькой, словно это не царисса в короне, а какое-то недоразумение. Зато — с двумя развернутыми над головами штандартами. На одном — буква Д на зелено-оранжевом фоне, на втором, бесцветном — гриб на фоне буквы А. Ну да, она же госпожа школы и Грибных рощ, как ранее проинформировала Зарина. Не лучше ли на месте буквы изобразить книгу? Стоп, где я видал здесь книги? Еще не изобрели, если глядеть на уровень технологий.

Свита Дарьи включала трех царевичей-мужей (да, так их здесь называли, мужьями цариссы, при этом — царевичами), царевну-подростка по имени Варвара, шестерку превосходно снаряженных войников, внешне не отличавшихся от царевно-царевичей и принцев ничем, кроме меньшей заносчивости, трех белобалахонных бойников-«ку-клукс-клановцев» и нас, четырех членов переходящего звена Варфоломеева семейства. И никакого багажа, кроме седельного. Умеют же путешествовать. У нас, четырех Варфоломеивцев, было всего два мешочка, уложенных на лошадях царевен. Учитывая небрежность, с которой к ним относились, ценностями внутри не пахло.

Плотно сбитая Карина, на земле казавшаяся тяжеловатой и оттого неповоротливой, взлетела на коня, словно у нее пружина в одном месте. Когда она сурово огляделась с высоты, я не успел отвести завистливого взгляда. Уголки девичьих губ тронула тень ухмылки. Впрочем, до меня ей не было дела. Глубоко посаженные карие глаза глядели вокруг твердо, несгибаемо и абсолютно равнодушно. Еще бы жвачку в зубы… Карина напоминала бычка, закованного в доспехи.

К тому времени мужья-царевичи нетерпеливо гарцевали поодаль. Они сопровождали цариссу на манер телохранителей: куда она, туда и они, без разговоров и приглашений. Думаю, и отхожее место берут в кольцо, когда дражайшая половинка… гм, в нашем случае четвертинка посещает указанное заведение. Подобно цариссе и царевне каждый обладал превосходным доспехом, выделяясь в вооружении чем-то особенным. Один, невысокий и гибкий, обходился без щита, вместо этого у него крепились за плечами два одинаковых меча, они торчали в стороны, словно обрезанные крылышки. Второй — свирепый верзила — обходился одним мечом, зато огромным двуручным, тоже удобно расположившимся за спиной в простой защелке вместо ножен. Третий царевич, удивительно шустрый здоровяк, только что откликнувшийся на имя Руслан, был со щитом, но не убирал руки с рукояти кривого меча, не характерного для этих мест.

— Тоже хочу нескольких мужей, — зашептала Тома. — Представляешь: сижу такая, вокруг — офигительные мужчины, каждое слово ловят, каждый каприз выполняют… И все — мои!

Я выразительно скривил губы и отвернулся к шестерке собиравшихся войников. Как и мужья цариссы, они различались лишь в мелочах, экипировкой, а в основном снаряжении напоминали высшее сословие: на каждом — чешуйчатые доспехи с оплечьями, перегибавшимися из-за спины и крепившимися на груди бронзовыми застежками, сапоги с поножами до колен, наручи по локоть и островерхие шлемы. Из-под нашитого на кожу металла кое-где проглядывала нижняя полотняная одежда в зелено-оранжевой гамме.

Тома перехватила мой взгляд.

— Думаю, второй, третий и пятый мне подошли бы, как считаешь? — Озорная улыбка расползлась по витавшему в облаках лицу, шепот продолжился: — Прикинь: забила мне стрелку Настюха-Брынза из десятого-«бэ», а за меня выезжают такие красавцы в броне, как у Васнецова на «Трех богатырях». Представляю ее физиономию!

— Если что, картина Васнецова называется просто «Богатыри».

— Зануда. Еще скажи, «Три медведя» Репина называется просто «Медведи».

— Их там четыре. Четыре медведя.

— Как это? Почему же ее называют «Три медведя»?

— Кто называет?

Тома задумалась, смутилась, умолкла.

— Картина с четырьмя медведями называется «Утро в сосновом бору», — с мстительным превосходством сообщил я. — Ее автор — Иван Шишкин.

— А я что сказала?

Отряд быстро собрался, взоры обратились на нас, новеньких, выставленных посреди лужайки, как на продажу. Стало неуютно.

Ведя на поводу запасную лошадь, к нам подскакала царевна Варвара. Возрастом она превосходила Тому, но до Карины не дотягивала. Зато чудесно совмещала насупленую агрессивность второй с едва распустившейся женственностью первой. Если старшая из оставшихся Варфоломеиных напоминала ощетинившийся жерлами орудий, идущий на таран броненосец, а Тома — стремительную яхту, то Варвара была быстроходным фрегатом, готовым сразиться с броненосцем или сбежать от него, но не дать спуску ни одной яхте в пределах видимости. Начищенные латы сверкали бронзой, а ряды крупных зубов — отменной белизной. На щеках при улыбке проявились обаятельные ямочки, но симпатии не вызвали: улыбка вышла надменной и фальшивой. Высокая, отлично сложенная, с выпирающими вперед коническими нагрудниками и прикрытыми броневой юбкой широкими бедрами, девица одарила нас покровительственно-колючим взглядом:

— Ангелы, конем править умеете?

— Нет, — откликнулась Тома.

— Да, — одновременно выдал я. — Чуть-чуть. И только шагом.

— Тогда вот вам на двоих.

Мы стали обладателями низкой послушной кобылки, почти пони. Скорее, размером с ослика. Назову ее Тойота. Надо же как-то называть, если имени не сказали.

Вспомнив свою единственную конную прогулку, по примеру Карины я решил легко вспорхнуть в седло… и едва не перевалился на другую сторону. Меня до обиды весело придержали посторонние. Сзади привалился приятный груз, Тома обхватила меня вокруг пояса и затихла. При поворачивании головы мое ухо улавливало ровное дыхание. Впрочем, голова Томы тоже не оставалась на месте: вертелась, как вентилятор на перегретую материнку.

Карина демонстративно уехала вперед. Ее мелкая сестренка, мой странный заложник, держалась рядом. Почти впритирочку. Остальные растянулись в длинную колонну, оставив нас практически одних. Только Варвара сзади следила за порядком в нашем Варфоломеином царстве.

— Что такое школа? — спросил я.

Должны же быть подводные камни. Если волки — это собаки, то школа может оказаться магазином, пограничной заставой или подпольным казино.

— Это… школа, — не смогла подобрать слов Зарина. — Где учат.

— Чему?

— Всему.

Ну, хоть это не поменялось. Затем я припомнил запись при въезде на ночевку.

— Почему принцы записаны по царевне? Вообще, не разберусь с вашими титулами. Чем принц отличается от царевича?

Зарина солнечно рассмеялась:

— Это же просто. Принцы — мужья царевен, носят их имя. Царевичи — мужья царисс.

Маленькая всадница напоминала сестру только обводами лица и цветом глаз, в остальном являя полную противоположность. Вместо угрюмой силы — лучащийся фонтан энергии. Вместо плотной приземистости — хрупкое воздушное изящество. Лицо сияло, глаза искрились и жили собственной жизнью: счастливой, безоблачной и независимой от окружающей суеты. Как все прочие, Зарина тоже носила бронзовые латы поверх одежды из ткани. Среди остальных мы с Томой в своих обвисших халатах на голое тело, штанах без белья и тапочках без задников выглядели придурками. Кто же путешествует конным в таком виде?!

Ответ: мы. Утешало, что не по своей воле.

— Чем царевна отличается от цариссы? — продолжил я экскурс в неведомое.

Догадка созрела давно, но желательно бы подтвердить.

— Царевны, — разжевала Зарина как маленькому, — это дочки царисс.

— Почему не у всех одна фамилия? Семья-то одна.

Зарина поразилась моей глупости.

— Давай еще раз, — сказала она. — Смотри. Мужья царисс — царевичи, мужья царевен — принцы. Само собой, второе имя они получают по имени собственницы.

Шикарная формулировка.

— А остальные? — присовокупил я. — Войники, бойники, кто тут еще есть?

— Второе имя? По тому, кому служат.

Логично. Про царевичей и принцев можно было в отдельный вопрос не выделять.

Дорога частично состояла из вбитых в землю камней. Не булыжная мостовая, но и не грунтовка. Нечто среднее.

— Что разглядываешь? — всполошилась Зарина. — Следы?

— Камни.

Ее взор поскучнел.

— Обычные камни, потому что горы недалеко.

— Как они называются?

— Камни? Не знаю. Мама знает. Я их называю маленькие и большие. — Она засмеялась своей шутке.

— Я про горы, — подсказал я.

— Горы? Смешно. — Лучистая улыбка погасла. — А как называется солнце? А небо?

Ясно, с информацией об окружающем мире здесь туговато.

— А кроме гор что-то есть?

Зарина указала назад.

— С обеих сторон гор — Большая вода.

— Море?!

— Море?! — радостно подхватила Тома, восприняв единственное слово из разговора. — Где море?

— Что такое море? — серьезно поинтересовалась Зарина, уверенно правя большим (по сравнению с собой) конем.

Настал наш черед поскучнеть. Прижавшаяся сзади Тома снова ушла в собственные мысли. Объяснять пришлось мне:

— Море — это когда много соленой воды. Очень много.

— Соленой? Фу. Как ее пить?

— Ее не пьют, — продолжил я информационный ликбез. — В ней плавают.

— Как это?

Не знает, что значит плавать?

— Вы не плаваете? Но ведь купаетесь?

Зарина воспрянула:

— Еще бы! У нас везде озера и пруды. С гор даже речки спускаются, но их сразу по полям разводят.

— Ну и? — подтолкнул я к очевидному. — Что вы в них делаете?

Зарина радостно перечислила:

— Играем в догонялки, брызгаемся, прыгаем, ныряем, бегаем, толкаемся, бултыхаемся, булькаем, дрыгаемся, пихаемся, пры… это я уже говорила…

— А чтобы пересечь водоем? — перебил я.

— Пешком. Как же еще?

Чувствуя, как сзади усмехается Тома, я проявил упорство:

— Вокруг?

— Зачем? — не поняла Зарина. — Поперек.

— А если глубоко?

— Так бывает? Не видела. Тогда, конечно, в обход.

— Минуту назад ты упоминала Большую воду, — не выдержал я.

— Большая вода — граница. Оттуда приходят пожиратели. Туда никто не ходит, опасно.

— О, снова пожиратели. Кто это?

— Не знаю. — Длинные реснички печально вспорхнули, раздался искренний вздох. — Про них стараются не говорить. Судя по слову, что-то очень страшное.

Сзади судорожно закашлялась Тома. Я сам едва не подавился.

Придерживая коня, с нами поравнялась царисса Дарья.

— Развлекаемся, молодежь?

Интересно, какого ответа она ждала. Все притихли. Титул собеседницы давил сильнее возраста.

— Зарина, погуляй.

Младшую Варфоломеину как ветром сдуло.

— Давно? — упало с уст цариссы.

— Что? — не поняли мы.

— Прибыли.

— Вчера.

— Почему к Варфоломее? Причалом ныне Евпраксия заведует.

— Так получилось.

Не выдавать же путаную сагу со многими неизвестными и незаконно спасенными.

— Разберемся, — задумчиво проговорила царисса. — По дому соскучились? Как там сейчас?

Что за запрет, который все норовят нарушить?

— Рискнете слушать ангелов?

— А-а, «Алле хвала»? — понятливо сощурилась и с загадочной полуулыбкой кивнула царисса. — Ладно, придет время, поговорим.

— Вы сказали «сейчас»? — вдруг дошло до меня.

— Я? — удивленно вздернула брови царисса. — И что?

— То есть, как было раньше…

— Уймись, ангелочек. Твое дело знаниями питаться, а не глупые вопросы задавать, спрос за которые бьет больно и неожиданно.

Глава 3

Потом был привал на обед, снова овощи, и снова обалденно вкусно. Климат способствовал вегетарианству. Кашеварили бойники. Расположилась наша команда у дороги, иногда здороваясь с проезжавшими отрядами легких всадников или желто-плащных тяжеловооруженных царберов. Редкие одиночки неслись во весь опор, времени на церемонии у них не было. Тяжело проскрипело несколько тележных караванов. Жутко напылили группы пеших крепостных, перемещавшихся, как выяснилось, с поля на поле. Те и другие — в сопровождении войников либо царберов. Военные салютовали нам… скорее, цариссе Дарье, оружием, мы в ответ вежливо кивали.

Один раз в сопровождении шикарной свиты проехала… нет, торжественно проследовала пожилая женщина на роскошно убранном коне. Ее приветствовали особенно рьяно.

— Царыня Мефодия, — шепнула прилипшая банным листом заложница, не оставлявшая меня в одиночестве. — Лучший страж вотчины целого поколения. Живая легенда.

Зарина со взрослой ответственностью исполняла возложенную обязанность. Аж страшно становилось, до чего может дойти. В туалет-то отпустит?

Слово «царыня» царапнуло слух и ничего не сообщило мозгу. Дама на коне была почтенная, весьма в летах, но тоже в латах. На шлеме царыни корона казалась такой же, как у цариссы. Возможно, чуточку другой формы или из другого металла. Издали разницы не видно.

Царисса Дарья и, вместе с ней, все присутствовавшие почтительно поднялись.

— Приветствую, царыня, — выкрикнула царисса не сбавлявшему ход каравану.

— И тебе мое почтение, — донесся отклик.

Несмотря на возраст, голос был моложав и звонок.

— Какими судьбами?

— В сестырь, Дашенька. Дома дочка справляется, вмешательства не одобряет, а то, что у меня за них сердце кровью обливается, не понимает. Гоняет, как назойливую муху, того и гляди, прибьет. Езжай, говорит, от греха подальше. Я и поехала.

— На совет?

Царыня фыркнула с не свойственным старости озорством:

— Достали эти заседания, скоро зад сотрется до желудка, в продолжение скамьи превращусь. Нет, на этот раз паломничаю.

Далекое лицо огорошило подобием озорной ухмылки, в уголках глаз цариссы тоже промелькнули шаловливые искорки, словно царыня в ночной клуб собралась, оторваться по полной. Неужели в верхах смеются над священными ритуалами, пусть и чуждыми моему миропониманию? Даже не скрывают. Вот тебе и Аллехвала.

— Сестырь… это вроде женского монастыря? — провернув гигантскую мозговую работу, шепнул я Зарине.

Лицо мелкой царевны застыло с недоуменно открывшимся ртом.

— Что?

— Ничего, — вздохнул я.

— У вас же храм под боком? — удивленно вопрошала царисса царыню.

— За новыми впечатлениями, Дашенька. Одни и те же рожи, одни и те же слова — какие чувства они вызовут, кроме изжоги? Других у нас не водится. Сама понимаешь, в моем возрасте…

Караван ушел.

С обеда выехали в том же порядке, как остановились: царисса Дарья вновь сопутствовала ангелам. Свита чуточку уменьшилась (один из царевичей с двумя войниками ускакал вперед) и почти сразу более чем восстановилась: в сопровождении тройки бойников прибавилась нагнавшая нас войница в тех же зелено-оранжевых тонах свиты Дарьи.

Местность красотами не баловала. Поля, снова поля и опять поля. Дорога разрезала их насквозь, ни разу не изогнувшись. Кони растянувшейся колонны сонно перебирали копытами, всадники подремывали.

— Царыня — это кто? Чем отличается от цариссы по иерархии? — спросил я при первой возможности. — Выше, ниже? Или не по иерархии, а по возрасту? Молодая — царисса, старая — царыня? Или по местности? К примеру, у нас главный начальник — царь, у кого-то король, у племени — вождь, у кого-то, как у нас сейчас, президент. Названия разные, функция одна. И, в конце концов, чей муж здесь называется царь?

— Слишком много слишком глупых вопросов, — с неожиданным неудовольствием отмахнулась царисса, ехавшая со мною бок о бок. — Придет время, узнаешь. Все узнаешь. А не придет…

С неприятным намеком она умолкла, оставив меня в размышлениях о жизни — изменившейся за сутки настолько, что прямо не знаю. Ничего не знаю. Ничего не понимаю. Но понять хочу.

Однообразие абсолютно похожих друг на друга пейзажей утомляло. Глаза хотели нового. А желания иногда имеют свойство сбываться.

— Что это? — Я рассмотрел впереди нечто необычное.

Издалека небольшой лесок показался привычной лесополосой, защищавшей урожаи от ветра, но чем ближе становилась «лесополоса», тем быстрее убежденность в этом рассеивалась.

Царисса, долгое время задумчиво разглядывавшая нас, ответила:

— Поселок.

И снова погрузилась в непонятные размышления.

На деревьях жили люди. Сколотили хибарки, сделали шалаши, натянули гамаки. Перекидные лестницы соединяли жилье сложными, но верными дорогами.

— От волков? — догадался я, вглядываясь в невиданные конструкции.

— Крестьяне, — последовал показавшийся не связанным с вопросом ответ, сопровожденный весомым кивком.

В ответе сквозило отношение — снисходительность богини к жалким людишкам, без чьих подношений, жертв и поклонения тоскливо и голодно.

Позже мы увидели и самих крестьян, работавших в поле. Гордей был прав: они держались минимум по трое, бессознательно кучковались, даже когда не требовалось. На поясах висели ножи. У некоторых — дубинки или топорики. Обитый металлом плуг вгрызался в почву, буксиром работала измученная кляча. Понятно, лучшие кони уходят знати и военным. Все как обычно, как всегда было, есть и будет.

— Они живут здесь постоянно?

Не укладывалось в голове, что на ветвях можно готовить, ходить в гости, ухаживать, рожать и растить детей, присматривать за больными и стариками…

— Только в сезон. Кстати, поглядите вдаль. Что-то видно?

Тома всмотрелась.

— Ничего.

— Ниче… — тоже начал я и осекся. — Башня!

— Подъезжаем.

До башни пробирались через те самые рощи, что должны быть грибными. Кажется, в титуле царисс заложена специализация. С развевавшимися над кортежем флагами тоже все стало понятно: тот, что с рисунками — флаг земель, которыми владела феодальша, второй (цветной, с буквой Д) — именной цариссы Дарьи.

Дорога сузилась, но не исчезла.

— Почему не сделают дорогу к причалу? — спросил я, пользуясь местным термином, обозначавшим портал. — Мы пробирались такими дебрями…

— Царская дорога — дорогое удовольствие как проложить, так и содержать, — сообщила царисса. — Нет проку строить и охранять дороги в места, которые используются редко. Учись считать затраты, в том числе чужие, это основа всего.

Сразу два факта. Порталом пользуются редко — раз. Дороги — царские. Два. Не царисские, а царские.

— Царь живет в столице? — сформулировал я вопрос, которым возгордился. Какие глобальные выводы, какая умелая компиляция рассеянной информации!

Хохот в ответ.

— Царь? — Царисса вытерла платочком уголок глаза. — В столице? Даже слова такие забудь.

Хорошо смеется тот, кто последним бьет. Хотелось сказать. Я промолчал. И похвалил себя за сдержанность и уважение к возрасту. Вот стану по-настоящему взрослым, Дарья к тому времени постареет, сморщится как смятая банка из-под колы, зубы выпадут… тогда и посмеемся.

Глава 4

Башня вдали проявилась во всей красе. Просто круглая каменная башня, высокая, зияющая дырами окошек-бойниц, будто расстрелянная из пулемета мишень. С зубцами поверху, где в кинофильмах обычно прячутся лучники. Неравномерно, как белок в глазунье, вокруг башни раскинулся деревянный городок.

Мои глаза рвались вперед. И не у меня одного.

Впервые мы миновали развилку. До сих пор лента каменно-глинистого полотна лилась непрерывно, без перекрестков. Мы взяли левее. Поля остались позади. Высокие деревья легонько шумели, сопровождая отряд. Громада башни ушла вправо, вскоре измельчала и пропала совсем. Впереди за лесом замаячил частокол еще одной цекады. Вместо царберов в настежь открытых воротах приветственно ожидали уехавшие вперед посланники.

Караван перестраивался на ходу: прежний строй исчезал, все притормаживали, царисса медленно, но верно оказалась первой. Так и въехали: за Дарьей — мужья со штандартами, затем остальные. Мы — в золотой серединочке.

Внутри… никак не постоялый двор. Хотя внешне очень похоже.

Здесь нас тоже встречали. Немолодой мужчина и две женщины, одетые уже привычно глазу: в безрукавках разной степени нарядности, а внизу он в юбке, они в штанах. И пара десятков пострелят, похожих на воспитанников детского дома времен седой старины. Их простенькая однообразная форма состояла из двух элементов — рубахи и шаровар. Ноги — босые, что нормально для покрывавшей двор мягкой шелковистой травки. У многих были длинные волосы, скрепленные налобной тесьмой. На первый взгляд, большинство — девочки, возраст колебался вокруг моего, лет тринадцать-пятнадцать.

Грянул хор, громоподобно, гулко, как на Красной площади во время парада:

— Алле хвала! Приветствуем смотрительницу школы цариссу Дарью!

Значит, это и есть школа. Могло быть хуже.

Прибывшие ранее люди цариссы подготовили встречу. Дым из кухни валил стоячего и поднимал лежачего. Везде чистенько, трава скошена, на лицах улыбки, втюхивавшие вам без вазелина сто лет безбедной жизни. Покинув седла, Дарья с царевичами удалились в один из покоев. Нас, новеньких, ее дочка Варвара подвела к ждавшему мужчине. Костлявый, ссутулившийся, с расползающейся кляксой лысинки на седой голове, в своей расшитой орнаментом юбке и красивой рубашке без рукавов он походил на грустного шотландского клоуна. Глаза смотрели устало и очень по-доброму.

— Школьный распорядитель папринций Люсик, — представился он. — Можно просто дядя Люсик. Любые проблемы в школе, не решаемые другими — это ко мне. Теперь расскажите, кого мне послала Алла-дарительница, да простит Она нас и примет.

— Назовитесь, — шикнула царевна Варвара.

— Царевна Карина Варфоломеина.

— Царевна Зарина Варфоломеина.

Умолкнув, Карина надменно набычилась, сей позой как бы подтверждая немалый статус, а Зарина расцвела в милой улыбке. Все взгляды сошлись на нас с Томой.

— Ангел Тома, — гордо вылетело сбоку.

Что ж, назвался груздем…

— Ангел Чапа, — тоскливо сообщил я.

Глаза папринция взорвались непонятным огнем, словно глазницы переполнены порохом… и быстро погасли.

— Пойдемте, познакомлю со школой.

Варвара, пока не дали новых поручений, тихо исчезла. Для нас папринций Люсик провел экскурсию.

Школа выглядела как цекада — огражденная частоколом территория размером с футбольное поле, похожая на стадион. Внутри — ухоженное травяное покрытие, только у притулившегося к строениям колодца поблескивал прудик-бассейн размером с небольшую лужу. Роль трибун, если продолжить сравнение со стадионом, исполняла жавшаяся к забору вереница жилья и технических строений. Они скалились пустыми проемами окон и дверей — начиная с конюшни по одному краю и заканчивая казармой по вернувшемуся к воротам другому. При нападения извне можно отражать атаки с крыш, соединявшихся между собой в виде общего подковообразного навеса. Зубья частокола одновременно выполняли роль внешней стены помещений. Заостренные бревна поднимались над плоской кровлей на метр-полтора, как зубцы на каменных крепостных стенах. В нескольких местах с поля на объединенную крышу вели грубо сколоченные лесенки типа пожарных. Пупом на ровном месте с одной стороны ворот торчало подобие башенки. Как шляпка незабитого гвоздя в начале подковы. Самая высокая точка школы. Внутри башенки дежурил стражник. Особого усердия он не выказывал, что говорило о мире и спокойствии вокруг.

Миновав расположение стражи и комнат, куда ушла царисса с мужьями, школьный распорядитель ввел нас внутрь построек. Они оказались бесконечной анфиладой, пронизывавшей каждое из состыкованных строений. По обе стороны бесконечного общего коридора располагались двери. Одну, на внутреннюю сторону, гостеприимно распахнули перед нами.

— Кладовка. Здесь утварь и оружие для тренировок. Прямой выход во двор. Все в свободном доступе, тренируйтесь, когда хотите, только за ворота ничего не выносите без разрешения.

Прошли дальше. Боковые помещения исчезли, образовав единое пространство от внутренней стены до забора. Столы с лавками заполнили получившийся зал так густо, что едва оставалось место пройти.

— Это кухня, — объяснил дядя Люсик, как он просил называть себя вместо официального «папринций». — Три раза в день добро пожаловать.

Технические помещения кухни выделялись дымящей трубой на крыше, внутри, судя по запахам и звукам, жарили, парили и скребли, мы миновали несколько дверей, не заглядывая. В следующем зале оказались чарки, тазы, две бадьи по плечо высотой, а за выводящей на поле открытой дверью виднелся бассейн.

— Умывальня и помывочная, — последовало объяснение. — Снаружи — купальня.

Стало смешно: в самом глубоком месте бассейна мне в лучшем случае по колено, только чтобы побулькаться, побрызгаться да повизжать. Услада «девчачье счастье» или грезы малыша.

— Уборная, — продолжил дядя Люсик.

Туалет поразил. Об унитазах молчу, до них еще тысячу лет на пузе по наждачке, но здесь не было даже обычного деревенского сортира. Просто жиденькой шеренгой выстроились, криво ухмыляясь изгибами ручек, несколько горшков. В углу — вода в кувшинах. Все. Это все?!

— А куда выносить за собой? — не удержался я от вопроса.

— Этим занимаются другие.

Надеюсь, приходящий «слив» работает достаточно оперативно.

Помещения школы выглядели ненадежно-хлипкими из-за некоторой кособокости — так всегда бывает с деревянными домами, построенными много лет назад. Время повсеместного использования досок еще не пришло, поэтому потолок и большинство стен состояли из состыкованных половинок бревен, расколотых вдоль и промазанных глиной. Из таких же половинок, только отшлифованных многими поколениями ног, был сделан пол. Потолки опирались на поперечные круглые балки. Некоторые стенки и внутренние перегородки состояли из двух рядов плетеных прутьев с насыпанной между ними землей, часть была обычным плетнем, усиленным соломой. Для шумоизоляции — самое то.

Дядя Люсик остановился у двух соседних дверей по внутренней стороне школы в длинном ряду многих таких же.

— Ваши комнаты. Заселяйтесь. Ставни в окна можно получить в кладовке в случае сильной жары или холода. Белье меняется раз в неделю. Если что-то постирать — говорите. Располагайтесь. Двадцать минут личного времени.

Нас предоставили самим себе.

Как-то подразумевалось, что мне, мальчику, выделят одну комнату, пусть самую махонькую, а девчонкам другую. Когда же мы заглянули внутрь…

В одной — два матрасообразных лежака по углам. Кроватями их назвать трудно. Внутри, как понимаю, солома, снаружи — обшивка из мешковины или чего-то не менее забористого для нашей привыкшей к комфорту кожи. Белье — две дерюжки-простыни, на одной спать, второй укрываться. Подушка — из свалянного меха, наверное, собачьего: другой живности за время приключений не замечено. Два табурета — класть на ночь одежду. Проем-окно во двор. Все.

Соседнюю обстановку словно печатали на копире. Мы с Томой озадаченно переглянулись.

Карина без разговоров заняла ближнюю комнату. Гукнула взбиваемая подушка, всхрапнул продавленный лежак. Не теряя времени, я шагнул к дальней комнате. Отворяемая дверь стонала и плакала, противясь давлению. Переборотая, она смирилась и приветливо распахнулась во всю ширь: «Добро пожаловать, хозяин! Мы любим сильных!»

В проеме я обернулся. Напряженная, но безуспешная работа мысли сводила Томе мозг. Хорошо, что выбор остался ей. Просто прекрасно. Выбери она эту комнату первой, я попал бы впросак. Поясняю. Пойди я к ней — наглец, уйди к Карине — предатель. Трагедия, однако.

Губы Томы задрожали, щеки залил румянец. Блин, она в той же беспощадной «вилке»: либо нахалка и бесстыдница, либо трусиха и сволочь.

Ситуация разрешилась без нашего участия.

— Я заложница! — радостно вспомнила Зарина и ринулась занимать место в моих апартаментах.

Казалось, даже стены облегченно выдохнули. Правда, с горьким оттенком потери.

Вселились. Я лег, положив ногу на ногу, руки нащупали и потуже запахнули халат, глаза уставились в потолок. Вот такое новоселье.

Зарина, уже дважды восторженно обежавшая комнатенку по кругу, теперь заглядывала во все щели. Даже свой лежак приподняла — вдруг под ним спрятано что-то интересное?

Ага, первая ночевка вне родных стен. Скоро перебесится. Мне, напутешествовавшемуся с родителями по стране и не только, местный аналог гостиничного номера навевал грусть.

В дверь потарабанили пальцами, громко и отчетливо.

— Войдите, — пригласил я.

— Одежда для занятий.

Сначала прозвучал голос, затем мы увидели одну из тех женщин, что при въезде встречали цариссу. Нам вручили две котомки.

— Будьте готовы через десять минут. Ваши кафтаны, временное одеяние ангелов, мы вернем в башню причала, так заведено.

Дверь чувственным стоном сопроводила исчезновение чужой из нашего пространства и в конце ликующе взвизгнула: мол, как я ее? Где аплодисменты?

Внутри котомок оказались широкие штаны и распашные рубахи на тесемках. Выделка порадовала, если сравнивать с деревенским тряпьем, и огорчила, если — с халатами, которые здесь называли кафтанами. Знакомое слово, но кто в мои годы носит или просто знает кафтан?

Одежная ткань оказалась плотной, надежной, а большего не требуется. Цветом принесенное тоже не блистало: все однотонное, светлое, желтовато-серое. За красотой здесь явно не гнались и на нее не тратились. Или это потому, что казенное? Может, школьники сами покупают себе более качественное и красивое? Или ангелам, как сиротам, не дозволена роскошь? Типа, надо блистать умом, а не перьями в заднице. Чтобы не осталось сомнений, я заглянул в котомку соседки. Все то же самое. Не в происхождении дело. Унификация, понимаешь.

Зарина сняла шлем. Внезапный дождь из золота обрушился на плечи, и меня едва не раздавило свалившимся удивлением: как же меняет людей прическа! Красиво поведя зависшим в воздухе водопадом, Зарина бережно поставила шлем у лежака, стянутые боевые сапоги победно встали под табуретом, перевязь с мечом нашла пристанище в голове лежака. Затем на табурет полетели поочередно скидываемые доспехи.

— Кстати, — она вынула что-то из-за пазухи. — Держи. Это твое.

— Спасибо… — выдавил я, приняв Гордеевский нож в ножнах, мою единственную материальную ценность в этом мире. — Как ты его…

Осчастливленный, я вскинул глаза на маленькую благодетельницу в желании еще раз отблагодарить…

Что она делает?! Глупая бесцеремонная девчонка, мало ремнем драли? Эгей, существо, ты не одно в этом мире! По крайней мере — в данной комнате.

Зарина не обращала на меня внимания. Из двух ее поддоспешных вещей — жилетки и штанов типа галифе — первая, совершив красивое па, плавно спикировала на табурет.

Умение думать наперед помогает избегать неловких ситуаций. Одну я проморгал, а более серьезная вторая только назревала. Мои руки машинально потрясли пустую котомку в бессознательной надежде добыть необходимое. Увы. Ни трусов, ни майки.

— Э-ээ… — промямлил я, жалея, что не улитка и не ношу домик с собой. — А где нижнее белье?

— Что? — резко обернулась Зарина.

Черт. Мое лицо мотнулось к стене и стало ее сосредоточенно изучать. Кстати, если до сих пор Зарина была в моих глазах мелкой, надоедливой, странной, но при этом — главное — девчонкой, то теперь я называю ее девушкой. Она не ребенок, просто низенькая. Я вот тоже не мальчик, а тинейджер. Подросток, парень, юноша, молодой человек, как больше нравится. А моя соседка — полноценная девушка. Яркая. Очаровательная. Красивая. В общем… соблазнительная. Вот. Выговорил. Все, что отличает взрослую девушку от девочки, у Зарины присутствовало. И выглядело бесподобно. Аж дух захватило.

— Белье, — безвольно повторил я, еще дальше опуская пылающее лицо в пол.

— Вот оно. — Тон был недоумевающий, тонкая рука указала на простыню.

Издевается? Как можно не понять о чем речь?

— Нижнее белье, — вытолкнуло мое горло.

Лучше бы оставило внутри. Зарина без зазрения совести шагнула ко мне. Босые ноги пришлепали по тесаному полу, правая ладонь задрала верхнюю простыню моего лежака, левая ткнула в нижнюю:

— Да вот же. Смотри, показываю!

Боковым зрением я видел. Видел прекрасно. Но видел больше, чем требовало воспитание. Соседка, которую это нисколько не смущало, требовательно ждала. Пришлось повернуть голову и кратко кивнуть склонившемуся надо мной созданию. Посчитав недоразумение исчерпанным, Зарина выпрямилась, ее руки задумчиво сложились на раскосой глазастой груди.

— А-а, поняла, у вас оно, наверное, называется по-другому. Тебе надо привыкать. Вот эта вещь у нас, — ее опустившаяся ладонь вновь подхватила и вздернула к моим глазам простыню, — называется простыней.

Я подавил нервный смешок.

— У нас тоже.

— Тогда почему же…

— Заринка, муть твою-мою-нашу! — раздался вопль в соседней комнате, слышимый, скорее всего, и на Святом причале.

Не описать моей радости печатными словами. Я еще не оказывался в столь позорной ситуации, когда мысли увязают, как мухи в меде, оставшийся без высшего командования язык мелет чушь, а глаза требуют оградить от потрясающего организм (именно так) зрелища… и одновременно не желают уводиться в сторону.

— Заринка, в гроб тебе гвозди по самые дыни и колючку в арбуз! — донеслось уже ближе.

Говорят, смена деятельности — лучший отдых. А для бурлящих эмоций нет ничего лучше смены их вектора.

— У вас пользуются гробами? — Удивление поползло из меня, как бока из заниженных джинсов чересчур уверенной в себе дамы Бальзаковского возраста.

Зрелище похорон самоотверженного бойника до сих пор стояло в глазах. Никакими гробами там не пахло.

— Чем? Какими гробами? — Златокудрая соседка расшнуровала завязку своих галифе, без единой тени сомнения стянула их, поочередно подняв ноги, и безмятежно прошла к своей котомке.

Меня снова бросило в дрожь. Если здесь столь вольные нравы…

— Карина сейчас крикнула… — судорожно напомнил я происхождение темы разговора.

Как бы еще намекнуть насчет моей неготовности к подобной простоте и близости к природе. В моем мире не селят разнополых учеников в одной комнате, и у нас посторонние стесняются ходить друг перед другом даже в нижнем белье. Даже. А не. И если тут все так же и дальше, а то и не так, то… ух.

— Это кто-то из ангелов употреблял, — не прерывая занятий по переоблачению, пояснила Зарина.

Она расправила бесцветные шаровары, взгляд придирчиво пробежался сверху донизу, руки зачем-то встряхнули свежевыглаженную вещь. Лишь после такого длинного ритуала ее ноги влезли в подставленные штанины. На вопли сестры Зарина внимания не обращала. Привыкла.

Проделав аналогичные действа и пассы с рубахой, она добавила про гробы:

— Обычное непонятное слово, чтобы в перемешивании с другими изобразить возмущение.

Олицетворение упомянутого возмущения чуть не вынесло нашу дверь, у которой даже не нашлось звука выразить свои недовольство и презрение. С легким присвистом дверь отлетела к самой стене и обиженно заткнулась.

Карина уже переоделась. Рубаха сходилась на пупке узлом, что выглядело дерзко и фривольно. Правильнее было застегнуть на тесемочки и заправить в шаровары, либо оставить навыпуск, либо оставить и перетянуть поясом, но бедовая девка выбрала то, что выбрала. Без шлема она оказалась короткостриженной шатенкой, и в плане шевелюры тоже совершенно не походила на младшую сестру.

— Заринка, чтоб тебя пожиратели пожрали и человолки отчеловолчили, где мой трофейный нож, сукина дочь?

Это уже слишком.

— Вас не учили стучаться? — предельно спокойно осведомился я из своего положения лежа.

— Заткнись, вошь небесная, не с тобой говорят. — Зло зыркнув на меня, Карина развернулась к моей маленькой соседке. — А ну, иди сюда, мерзость подноготная…

— Это не твой нож, он ангельский! Милослава у ангела отобрала!

— Мой. Я его заслужила. Не тебе решать.

— Вспомни заповедь: не возжелай жены и дома ближнего своего, и другого имущества, — пошла Зарина на последнее средство логического убеждения.

В битве логики с яростью у первой не было шансов. Большое тело надвигалось на маленькое как бандитский джип на детский велосипед, последствия встречи угадывались со стопроцентным результатом.

— Тысяча извинений, мадемуазель, но не пойти бы вам отсюда на хрен? — тихо, но эффектно выдал я, принимая вертикальное положение.

Ненавижу насилие. Еще больше ненавижу хамство и безнаказанность права сильного.

— Что-о?

Это как если бы я похлопал по плечу человеколюбивого — в плане покушать — инопланетного монстра и он обернулся. Ощущения — не передать словами.

— Вообще-то, я не бью девчонок, — на всякий случай сообщил я. Вдруг сработает?

Нет. Здесь собирались бить меня и бить больно.

— Это я девчонка? — зловеще загрохотала Карина.

Озверевшая машина для убийства, натренированная донельзя, сделала шаг вперед. Ее руки приготовились рвать, что гнется, и крошить, что ломается.

— Кариночка, опомнись. — Зарина выдала «молитву встречи»: — «Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь». Закон, Карина! Преступивший закон сознательно ставит себя вне общества, общество обязано ответить тем же!

Хорошо же им вдолбили, от зубов отскакивает.

— Отдайте нож, и я уйду, — снизила тон Карина.

Вроде как сменила гнев на милость.

— Это мой нож, — сказал я.

— Это мой нож!

Выкрик слился с броском. Драка с натренированной шестнадцатилетней убийцей меня не вдохновляла, шансы уходили в глубокий минус. Победить можно лишь неожиданностью или тем, что здесь неизвестно. Но чем?

Уже чувствуя, как клещи рук сходятся на шее, я ткнул прямой ладонью в открытую всем ветрам диафрагму или, выражаясь проще, «под дых». Карина поперхнулась, согнулась пополам и гулко «поцеловала» пол.

— Кариночка, ты как? — запорхала вокруг нее сестренка.

У самой глазки сияли, как начищенные сковородки прабабушки. Наконец-то старшую сестрицу поставили на место!

— У-ух… — продышалась воительница. — Да я!..

Однажды я ходил на самбо, ходил почти месяц: родители заранее оплатили восемь занятий, деваться было некуда. Там мне довелось кое-что видеть. Запомнилось главное, слова тренера: «Лучше уметь применять один прием, чем знать тысячу».

В соответствии с озвученным принципом на первом занятии мы изучали и отрабатывали единственный прием — бросок через бедро. Хватаешь за грудки, проворачиваешься с одновременным нагибом и кидаешь через себя. Хватаешь, проворачиваешься, кидаешь. Хватаешь, кидаешь. И так весь урок. На втором занятии снова отрабатывали этот же прием. До изнеможения. На третьем отрабатывали и применяли. На четвертом применяли до посинения, с противниками разного веса, из разных позиций. Остальные занятия я прогулял, о чем мои предки, понятное дело, не догадывались. Сейчас бы снова туда, годика на три…

Прыжок Карины наткнулся на захват правой руки обеими моими. Сгибаясь в развороте, я резко потянул на себя, энергия нападения сработала в мою пользу — противница полетела через меня на лежак лицом вниз. Мой вздрюченный обстоятельствами организм машинально упал на нее сверху, прижимая, чем получится — не для закрепления победы, об этом не думалось, просто сработал инстинкт самосохранения. У меня не было преимущества ни в силе, ни в весе, ни в технике. Что-то виденное в кино заставило действовать дальше почти автоматически: я вывернул упиравшуюся руку назад, до вскрика. Нет ничего лучше удержания в болевом приеме, если противник один.

— Нож — мой. Признай и повтори, — приказал я.

Что ни говори, Карина была знатным бойцом. Превозмогая боль, она вывернулась, мне под нос выставился средний палец:

— А хо-хо не хи-хи?

Зря она это. Я обхватил показанный палец кистью и заломил в обратную сторону. Не выдержит никто. Только под наркозом.

— Кариночка, пожалуйста, признай, что не права. Если дойдет до разбирательства…

— Эт-то т-тво-о-ой, твой нож! — взвыла Карина, губы при этом до странности изогнулись и растеклись по лицу невозможной амебой. Взгляд искромсал меня на куски: — Я припомню.

— Договорились. Но не забывай, что я ангел, меня нужно холить и лелеять.

Сосредоточенное лицо Зарины старательно изображало поддержку и сострадание сестре, а глаза врать не умели. Они смеялись во всю глотку, если такое выражение применимо к этим частям организма.

Про себя я назвал сестер Солнышком и Злюкой. Очень подходяще.

— Чем помочь? Что за шум? — В недовольно рыкнувшую дверь вломились две ученицы.

Второй была Варвара, дочка цариссы Дарьи. Она уже переоделась в униформу. Без шлема, а потому тоже преображенная до неузнаваемости, как до того приятно удивившая Зарина, ее не оставившая впечатлений сестра и испугавший внезапной лысиной Малик. У Варвары волосы оказались длинными, светлыми, но сухими, как пакля. Рубаха свободно свисала, скрывая фигуру. Босые ступни стыдливо выглядывали из-под штанин. Умирая от любопытства, Варвара старательно держалась сзади, показывая более высокое положение напарницы.

Влетевшую первой я не знал. Лет пятнадцати на вид. Томина ровесница или чуть старше, примерно как Варвара. Мускулистая, выше нас всех, но при этом по-змеиному гибкая и опасная. В спарринге однозначно составила бы конкуренцию Карине — самой мощной из нас. И не коварством, как я, а по-настоящему. С этой мне связываться не хотелось. Пусть ангелами объявили нас с Томой, истинно ангельское личико было именно у новоприбывшей. Тонкие брови вразлет, острый прищур огромных глаз — льдистых и одновременно жгущих. Даже холщовое одеяние навыпуск и босые ноги не прятали зловеще-холодной красоты. Не люблю таких, слишком много о себе воображают. А если их безразмерное мнение о себе чем-то подкреплено, тем более не люблю. Нефиг в чем-то быть лучше остальных. Самым лучшим должен быть я.

Девица глядела на нашу заварушку отстраненно и немного свысока. Варвара при ней исполняла роль шакала при тигре из истории про дикого мальчика.

— Имущественные споры. — Я убрал нож под подушку. — Проблема разрешена к обоюдному согласию сторон.

И где только нахватался такого. Говорила мама: смотреть телевизор вредно.

— Ужин! — донеслось снаружи.

Глава 5

Еда, как всегда в этом мире, оказалась на уровне. Не верилось, что такое можно сотворить исключительно из растений. Впрочем…

Язык уловил привкус молочных продуктов. Сыр? Творог? Непонятно. Но хорошо.

Столы — как раз на четверых. Некоторые пустовали. На прием пищи собрались только ученики, взрослых не было. Я насчитал восемнадцать человек без новеньких. Кроме меня — все девчонки. Мальчишки поели в первую смену?

Боже ж мой, какие мальчишки?.. На встрече цариссы-смотрительницы школы присутствовали ВСЕ. Около двух десятков голов. Столько и было, сколько сейчас скребут по тарелкам и облизывают ложки. Почему меня воткнули в женский лагерь? Лень было везти куда нужно?! Не может же мужская школа быть за тридевять земель от женской. Выдам все, что думаю, при первой возможности. Им невдомек, что мне неприятно и… в общем, неправильно все это.

Стоп. Дарья — царисса школЫ. Одной. Продолжая мысль…

Мальчиков учат в другом месте. Мало того, возможно, что другое место находится в другом царстве, пусть оно размером с некий гулькин нос (надеюсь, судьба даст мне шанс узнать в интернете, что это такое; очень надеюсь). Хорошо, если такие царства граничат друг с другом, а вдруг между ними еще десяток-другой мини-государств, и добираться в мужскую школу нужно годами?

Предположим, я добьюсь своего. Меня переведут в другое место… и разлучат с Томой. С последним своим человеком в чужом мире.

Помолчу некоторое время. Не дураки же вокруг, сами поймут, как сделать лучше для всех. И сделают. Если разлучат не сегодня-завтра, буду решать новую проблему. Снова найду способ шантажировать. До сих пор у меня это получалось.

Решено, молчу.

Вечерело. Когда оконного света стало не хватать, в дверях кухни появился дядя Люсик.

— В прощание дню повторим святые заповеди, данные нам Аллой-спасительницей, да простит Она нас и примет.

Застучали отодвигаемые скамьи, ладони легли на края столешниц, лица благостно опустились. С короткими перерывами раздалось многоголосое:

— Не сотвори себе идола, ни духовного, ни реального.

— Не произноси Святого Имени без надобности, а произнеся — помолись.

— Соблюдай закон.

— Почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь.

— Не убий, если это не враг, посягнувший на твою жизнь, семью и родину.

— Не укради.

— Не произноси ложного свидетельства.

— Не возжелай мужа и дома ближней своей, и другого имущества.

— Алле хвала! — подытожил дядя Люсик, и долгожданный взмах руки отпустил всех с миром.

В потемках ученицы и я разбрелись по комнатам. Халаты со смешными штанами и мягкие «ангельские» чувяки у нас забрали, пришлось осваивать местную традицию ходить босиком. У Зарины и прочих были сапоги, но для ношения обуви здесь, видимо, есть особые дни или некие условия. Меня босоногое передвижение не смущало, а Тома морщилась.

Зарина первой юркнула в восторженно отверзшуюся дверь, поэтому я немного задержался. Карина глянула зловеще-строго, глаза сказали, что она все помнит и не простит. Тома с едкой полуулыбкой-полуусмешкой пожелала спокойной ночи и с грохотом захлопнула за собой дверь. Варвара с чванливой наперсницей-выскочкой, которую она назвала, кажется, Аглаей, скрылись в следующей за моей комнате. Досчитав про себя до десяти, а потом, на всякий случай, еще до двадцати, я вошел. Словно понимая ситуацию, дверь прикрылась бесшумно.

Отвернувшись зубами к стене, укрытая простыней соседка дрыхла без задних ног. Под милое похрюкивание я разделся и впрыгнул в спасительное укрытие лежака.

Сонные звуки смолкли. За неясным шорохом последовал скрип. Я осторожно приоткрыл один глаз. За ним быстро распахнулся второй. Стоя надо мной, на меня глядело маленькое грустное привидение.

— Не спишь? — тихо спросила завернутая в простыню Зарина. — Можно к тебе?

Я даже рта не успел открыть: лежак вскрякнул под лишней тяжестью, бесцеремонно плюхнувшееся тело принялось возиться, устраиваясь с удобством.

Я натянул простыню под самое горло и машинально отпрянул — на самый-самый краешек. Зарина с радостью воспользовалась нежданным подарком, повернулась ко мне, ее лицо приблизилось, в ухо жарко зашелестело:

— Так волнуюсь за сестер… Милослава… Она гордая, не простит.

Конец ознакомительного фрагмента.