Назад дороги нет

Петр Викторович Дубенко (2024)

Хазарский каганат — огромное государство от Днепра до Урала — переживает непростые времена. Грядущие перемены всем принесут много горя, но они неизбежны, ибо у идущего нет дороги назад.

Глава 1

Часть первая

Глава первая

Примечания:

Патша — вождь племени

Осламка — одномачтовое палубное речное судно длиной 10-15 метров; Тюркское слово «ослам» значит торговец, разносчик товара по домам. Применение такого названия к мелким судам, которые нередко служили плавучими лавками для прибрежного населения являлось вполне понятным и естественным.

Бус — главный город племени, его административный центр

Киче и Олы Чирмешан — старые названия современных рек Малый и Большой Черемшан на территории Татарстана. Малый Черемшан впадает в Большой, а тот уже в Волгу в 50 км южнее Ульяновска.

Итиль — Волга

Агидель — булгарское название рек Белой и Камы от устья Белой до впадения в Волгу. Буквальный перевод — Серебряная река.

Рыбий зуб — моржовый клык

Сакчы — кладовщик, ключник.

Халджа — посад Булгара, обнесённый крепостной стеной.

Кадам — мера длины, равная шагу человека, аналог русского аршина (около 60-70 см).

Фарсах — старинная мера длины, равная примерно 6 км.

Отправляясь в свой первый самостоятельный повоз, Айдарук — старший сын Турумтая, патши племени барсула́ — и подумать не мог, что это так круто изменит всю его жизнь. Да и не только его.

Вообще-то, повоз был делом обычным. Каждую осень несколько осламок покидали бус племени Биляр, чтобы сначала пройти по Киче и Олы Чирмешан, собирая с общин подать в десятину урожая, а потом, поднявшись до устья Сульчи, за которой начиналась земля баранджаров, скупить у тамошних охотников пушнину.

На этот раз повоз оказался особенно удачным. Год выдался хлебородным и все общины расплатились сполна, никто не остался в долгу, а охотники заготовили так много мехов, что меняли их не только на соль и муку, как это бывало обычно, но с удовольствием брали даже то, что всегда считали роскошью. Так что когда на исходе месяца караван двинулся в обратный путь, под палубным настилом не было свободного места и даже между скамьями гребцов лежали тюки с пушниной.

Айдарук ликовал. По давно заведённому порядку пятьдесят сороков меха оставалось в общей племенной казне, десять сороков уходили в пользу эльтабара, главы всех булгар, и ещё один тудуну, который представлял в здешних краях власть хазарского кагана. А что оставалось сверх того, делилось меж участников повоза, как плата за их непростой, а временами опасный труд. Весь обратный путь Айдарук прикидывал и так, и эдак, подходил к расчёту с одного и другого бока, складывал, делил, вычитал, но всякий раз убеждался, что лично ему достанется десяток соболей, не меньше. А с таким подношением не стыдно будет предстать перед Эрнуком — патшой большого рода эсегелей, что обитали на правом берегу Итиля, и потому не слишком хотели знаться с булгарами Агиделя.

Род Эрнука считался одним их самых богатых и сильных среди сотен булгарских семей. Его город — Чирмы́ш — стоял на устье Иллет. Начинаясь мелководным и бурным ручьём где-то в глуши марийских лесов, эта река долго петляла средь непролазных сосняков и каменистых ущелий, чтоб полноводным широким потоком влиться в Итиль между Веда-Суваром и Бу́лгаром. Осенью по ней к Чирмышу спускались охотники северных народов. Эсэгели Эрнука за бесценок скупали у них пушнину и, главное, рыбий зуб, который в далёких южных странах менялся один к одному — сколько весил сам, столько же за него давали золота. Сам Айдарук, конечно, никогда не бывал в тех краях, но от умных сведущих людей слышал, что на Иллет вовсе не было полей и огородов, но при этом жители Чирмыша никогда не знали нужды, уж тем паче голода — доход от перепродажи

рыбьего зуба был таким, что Эрнук мог бы скупить всё зерно в округе, даже беря его по цене вдвое больше обычной.

В Булгаре, На пристани Ага-Базара, где всегда было так тесно, что иные осламки порой несколько дней ждали возможности подойти к берегу и разгрузиться, для лодок из Чирмыша имелся отдельный причал, и даже если он пустовал, никто не пытался занять его — все знали, чьё это место. За городской стеной, куда даже просто войти мог не каждый знатный патша, у Эрнука было две усадьбы. Одна — у западных ворот, где за дубовым частоколом стоял дощатый барак для привезённого товара и огромный хлев для скотины, а в двух десятках бревенчатых избушек жило полсотни сакчы и сторожей. Вторая располагалась в центре халджа: большой кирпичный дом с пристройками для слуг и охраны стоял над крутым оврагом, что широким кривым шрамом рассекал город надвое, и единственный мост через него вел от ворот усадьбы Эрнука прямо ко дворцу эльтабара.

Как раз на этом мосту почти год назад Айдарук и встретил Бийче — племянницу Эрнука, дочь его младшего брата, когда-то давно погибшего при набеге черемисов. Случилось это в зимний солнцеворот — один из трёх дней в году, когда патши всех племён обязательно приезжали в Булгар, чтобы отметить древний праздник Нардуган.

Город, обычно степенный и важный, бурлил, кишел и пестрил — в этот день даже самый знатный богатей стремился воедино слиться со всеми людьми. Пока патши и старейшины родов отбирали лучших быков для жертвы, а женщины готовили угощение для всех бедных обитателей округи, молодежь стекалась в два больших отряда. Их ждала главная забава этого праздника — расправа над Тама-Тарханом. Этот злой див только и делал, что устраивал людям всякие пакости, но в Нардуган ему предстояло поплатиться за все чёрные дела — его собирались повесить на толстом суку священного тополя. Однако сначала одна половина молодёжи должна была штурмом взять обиталище зла — снежную крепость, которую другая половина собиралась защищать.

В этом году честь идти на приступ выпала парням и девушкам племён с обеих сторон Агидель: барсула, темтюзи́ и нухра́т. Им предстояло, собравшись в Халджа на левом берегу оврага, пробиться на правый, взобраться на обледенелый склон холма и только потом ворваться в белую цитадель, чтобы схватить там главного злодея. А вот держать оборону готовились эсегели с правого берега Итиля. И пользуясь тем, что усадьба одного из них — Эрнука — стояла над самым оврагом, главное укрепление защитники решили сделать прямо на мосту, миновать который нападавшие никак не могли. В широком проходе поставили две телеги, связав их оси верёвками. На повозки взгромоздили пустые бочки, короба и прочий хлам. За баррикадой встали защитники под командой Самура — старшего сына Эрнука. Три десятка лихачей, вооруженных глыбами плотного снега и потешными булавами, на длинных рукоятях которых вместо стальных шаров были намотаны тряпки.

Агидельцы тоже серьёзно готовились к бою: привязали к толстым канатам крючья, чтобы растаскивать завалы; смастерили лестницы, чтоб подниматься на баррикаду и налепили гору снежков для обстрела защитников. Айдарук вооружился длинной рыбиной с узким хвостом, за который удобно было держаться, а на плечо набросил торбу с десятком снежков, в центре которых для тяжести закатаны были кусочки льда. Закончив с подготовкой, он уже стал пробиваться в передние ряды — ему не терпелось броситься вперёд, чтобы первым достичь моста и всем показать свою силу и ловкость. Но тут на плечо юноши легла чья-то рука.

Это был Байбат — дед Айдарука по матери. Когда-то сильный ловкий воин, теперь он постарел и уже не годился для боя, но его опыта и знаний с лихвой хватало на три десятка бывалых рубак. Так что когда подошло время выбрать сыну воспитателя, Турумтай с радостью вспомнил древний обычай, который гласил, что пестовать девочку должна мать её отца, а мальчика — отец его матери. А лучшего наставника, чем Байбат, Турумтай и представить не мог.

Взяв подопечного за локоть, Байбат мягко, но настойчиво вывел его из толпы:

— Бездумная храбрость — хуже трусости. — Тихо сказал старик и тут же закашлялся, что последнее время случалось с ним часто, особенно, на морозе.

Айдарук сочувственно посмотрел на Байбата — тот напоминал одуванчик: стебелёк сухого тела венчала крупная голова с пышной копной седых волос. Воспитанник в свои шестнадцать рядом со стариком выглядел могучим дубом: выше на две головы, стройный, с тонкой талией и дюжим разворотом плеч, на которых даже сквозь толстый войлок куртки проступали бугры молодых крепких мышц. И словно этого было мало, вдобавок боги наградили его волевым точёным подбородком и глазами цвета агата в мелких брызгах расплавленной бронзы, от прямого взгляда которых у девушек замирало сердце, и они забывали, что хотели сказать мгновенье назад.

Придя в себя, наставник тыльной стороной ладони вытер с бороды мокроту, и, отдышавшись, добавил:

— Я тебе сколько раз говорил? Головой в стену биться только дуракам можно — у них лоб крепкий. — Байбат сделал глубокий вдох, чтобы восстановить дыхание. Айдаруку не терпелось броситься в атаку вместе со всеми, он терпеливо ждал, пока Байбат продолжит. — Помнишь чокыр, сразу за торжищем?

Айдарук тут же мысленно оказался на окраине Ага-Базара, где за крайними складами торговцев начиналась водомоина — небольшая впадина с пологим склоном тянулся полсотни шагов и входил в устье той самой балки, у которой сейчас агидельцы готовились к штурму. Айдарук сразу все понял и просиял. Мост, где эсегели устроили крепость, и чокыр, о котором говорил Байбат, разделяла четверть фарсаха, не меньше, но только там можно было попасть в яр, не переломав при этом ноги. В остальном же края оврага по всей его длине представляли собой отвесную стену в два, а где-то и три человеческих роста. Потому-то эсегели и не ждали атаки с другой стороны.

Благодарно кивнув, Айдарук звонко свистнул и сделал знак рукой. На его призыв из общей ватаги тут же вышло двое парней. Один из них — Чуксар — даже во сне всё время что-то говорил и дёргал ногами, будто куда-то бежал, а стоило проснуться, сразу начинал спешить так, словно уже куда-то опоздал. А вот второй — Ушапай, которому маленький вёрткий Чуксар едва доставал до плеча, вообще не знал, что такое суетится, и был так скуп на слова и жесты, словно за каждый звук или движение рукой ему приходилось платить серебром.

С тех пор, как Айдарук себя помни, он никогда не разлучался с друзьями детства, и сейчас, конечно, тоже не смог бы обойтись без них. Втроём, под удивлённые взгляды остальных они покинули место будущего боя, задворками пробрались к главной городской дороге и бегом пустились по ней вниз, к Ага-Базару. Там, пропетляли по лабиринту празднично украшенных рядов и лавок, миновали склады и амбары на окраине торжища и без труда отыскали тот самый чокыр. Они на спинах скатились в отвершек, по твёрдому насту вышли в овраг и стали осторожно продвигаться вдоль его края, где глубина снежных намётов была не большая.

В это время главный жрец дал сигнал и толпа агидельцев с рёвом устремились вперёд. Но ещё у входа на мост их встретил густой град снежков и половина нападавших остановилась уже здесь. На тех же, кто прорвался к телегам, обрушились удары палиц и полетели тяжёлые глыбы из снега и льда. Большинство сорвалось с баррикады, а тех немногих кому всё же удалось вскарабкаться наверх, защитники к удивлению не стали сбивать, а наоборот, подхватили и втащили в свою толпу, где быстро связали по рукам и ногам.

Столь неожиданный манёвр обескуражил нападавших, и вторая атака была уже не столь напористой и смелой. Агидельцы, строй которых заметно поредел, с трудом подобрались к стене из телег, но подняться на неё не могли — всего-то десяток защитников с успехом отбивал любые их попытки. Уже показалось, что крепость устоит и к позору агидельцев наказание Тама-Тархана станет только результатом доброй воли эсегелей, но именно в это время трое барсулов добрались, наконец, до моста.

Они оказались как раз под тем местом, где громоздились остатки снежных глыб, которые младшие защитники подносили старшим, бившимся на баррикаде. Агидельцы забросили на деревянный настил веревки с крючьями и стали подниматься по ним. Оказавшись на мосту, Айдарук выхватил из-за пояса рыбью тушу и принялся хлестать ею каждого встречного. Чуксар держался рядом, используя вместо рыбы бараний хвост, а рослый крепкий Ушапай просто хватал мелюзгу за ворот и швырял в овраг. Друзья быстро разогнали младших эсегелей, и Айдарук уже взобрался на остатки снежной горы, но у её подножия наткнулся на последнего мелкого защитника. Это был тощий паренёк в длиннополом халате и маске из сосновой коры с прорезями для глаз. В руках он держал длинную жердь и когда замахнулся ей для удара, Айдарук инстинктивно пригнулся, чтоб увернуться, но парнишка неожиданно не стал быть его с размаху, а коротко и резко ткнул концом шеста в грудь. Тычок вышел не сильным, но Айдарук потерял равновесие, поскользнулся на ледяной глыбе и скатился вниз. Тут же вскочил на ноги и быстро взобрался обратно, но получил ещё один толчок, который на этот раз не сбил его с ног, но всё же заставил остановиться. Айдарук успел заметить, что Чуксар и Ушапай обошли гору со стороны и уже вступили в бой у самой баррикады, наверху которой показались и другие агидельцы — эсегели, отвлекшись на атаку сзади, не могли удержать нападавших спереди.

Агидельцы одержали верх, но Айдарук, который добыл для всех эту победу, застрял на снежной горе. Разозлённый этим, Айдарук левой рукой поймал шест, которым его снова пытались ткнуть, а правую запустил в наплечную сумку, выхватил оттуда тяжелый снежок и с коротким замахом пустил его в цель. Он попал прямо в берестяную маску. Та с хрустом сломалась пополам и не упала с лица только потому, что держалась завязками на затылке. Вскрикнув, пронзительно и тонко, защитник выронил шест и, пошатнувшись, осел на снег. Айдарук издал победный клич, спрыгнул вниз и оказался рядом с поверженным врагом. Собираясь отомстить мелкому балбесу, он зачерпнул в горсть побольше мокрого истоптанного снега пополам с грязью, схватил разбитую маску за нижний край, сдёрнул её и… замер, встретившись взглядом с двумя изумрудами глаз, блестевших навернувшейся слезой. Девчонка! Это была девчонка лет пятнадцати, не больше. И на её обиженно-испуганном лице чуть выше левой скулы на белоснежной коже уже наливалась красно-синяя блямба ушиба, а на бархатных губах, чуть приоткрытых из-за сбитого дыханья, краснела капавшая с носа кровь. Она тонкой струйкой стекала на подбородок, а оттуда на шею, настолько тонкую, что Айдарук удивился, как она не сломалась, когда голова девушки откинулась назад при попадании снежка.

Айдарук забыл, где он и почему здесь оказался. Забыл о штурме и Тама-Тархане, не слышал оглушительных криков, не замечал отступавших эсегелей и гнавшихся за ними адигельцев. Мимо пробежал Ушапай с синяком под левым глазом. На мгновенье рядом замер Чуксар, он что-то прокричал, тыча в сторону главной ледяной крепости, потом недоуменно пожал плечами и, махнув рукой, поспешил за остальными. А Айдарук всё сидел рядом с незнакомкой, смотрел в зелёную бездну гневно сверкающих глаз, и ему хотелось только одного — прикрыть собой это хрупкое существо, чтоб не дай бой не попали в нее летевшие отовсюду и во все стороны щепки, куски льда и шмотки грязного снега.

Айдарук протянул руку и легко прикоснулся к подтёку на скуле девушке, отчего та болезненно дёрнула головой и отстранилась.

— Ну! Придумал тоже. — Гневно сказала она, а в следующий миг, взглянув за плечо Айдарука, облегчённо вздохнула.

Тут же рядом возник Самур — сын Эрнука, который был лет на пять старше Айдарука. Присев на корточки, он осмотрел сестру, потом окинул взглядом Айдарука и презрительно усмехнулся:

— Одолел девчонку, да?

— Да я откуда знал. — Попытался оправдаться Айдарук, но его уже не слушали.

Самур перевёл взгляд на сестру:

— Цела?

Девушка пожала плечами, одновременно отодвигаясь от чужака и прижимаясь к брату. Тот легко подхватил её на руки, встал и, напоследок ещё раз смерив Айдарука взглядом, зашагал мимо разбитой баррикады к усадьбе Эрнука. Айдарук тоже поднялся, но ему почему-то уже не хотелось спешить на штурм, биться за право первым ворваться в ледяную крепость и схватить чучело Тама-Тархана. Всё это показалось вдруг таким глупым и бесполезным.

Через два дня, едва дождавшись конца праздничных гуляний, Айдарук пришёл к усадьбе Эрнука. Стражникам он сказал, что хотел бы узнать о здоровье племянницы хозяина и попросить у неё прощения. Хотя на самом деле просто мечтал ещё раз увидеть Бийче — он даже успел расспросить кое-кого из эсегелей и узнать имя незнакомки. Но Айдарука не пустили дальше ворот, просто пообещав передать его извинения. На том всё и кончилось.

С тех пор прошёл почти год, в котором не было такой ночи, чтобы Айдарук вновь не пережил эту встречу во сне. А потом, проснувшись, в том месте, когда Бийче уносили прочь, он долго лежал без сна, и, глядя в потолок, сожалел о том, что Чирмыш слишком далеко от Биляра. Но теперь подходило время очередной поездки в город на Итиле. Приближался Чумар боткасы — главный праздник осени, на котором все булгары соберутся вместе, чтоб принести жертвы богам, а после на большом меджлисе обсудить важные вопросы. И Айдарук точно знал, что в такие поездки, отец обязательно навещал других патшей: одних по делу, других просто, из вежливости, как того требовал обычай. Прежде Айдарук не стремился попасть на эти встречи — ему не интересно было слушать длинные неторопливые беседы людей, что говорили так, будто давно устали от жизни. Но в этот раз Айдарук хотел любой ценой напроситься пойти вместе с отцом. И если всё получится, он обязательно попросит у Эрнука дозволения поговорить с племянницей, чтоб лично принести ей извинения. А когда Бийче выйдет, он бросит к ее ногам связку превосходных соболей. Юноша живо представлял, как это будет, как при виде ценных мехов изменяться лица самой Бийче, её двоюродного брата Самура и даже самого Эрнука. В наивных мечтах своих Айдарук уже слушал речь эсегель-патши, который восторженно говорил, что давно искал именно такого мужа для любимой своей племянницы, а та, скромно потупившись, лишь изредка поднимала на Айдарука глаза, в которых светились тепло и восторг. И вот когда Эрнук напрямую спросил у Бийче, хочет ли она стать женой столь лихого джигита, девушка зарделась, застенчиво просияла и едва шевельнула губами. Но вместо желанного «да» над рекой, по которой бесшумно скользили осламки, разнёсся встревоженный крик дозорных.

Айдарук вздрогнул и растерянно огляделся. Кроме него, почти все на осламке уже собрались у левого борта и с напряжённым молчанием следили за тем, как вдали на Севере над зелёным морем хвойного леса струился белёсый дым.

Глава вторая

Примечания:

Кайтару — штраф, возмещение, неустойка.

Айдарук очнулся, потряс головой, избавляясь от остатков грёз, и осмотрелся, пытаясь найти в береговых зарослях что-нибудь для приметы. По гладкой каменной глыбе, на пару кадамов поднимавшейся из зеленоватой воды, и огромной сосне, в старческом поклоне нависшей над тихой заводью, он определил, что караван почти достиг устья Эремэ́ — не широкой, но очень глубокой речушки, что выходила из густой лесной чащи и падала в Киче Чирмешан. А выше по её течению, примерно в двух фарсахах, имелся старый перелог, который последние лет десять ждал, когда к нему вернуться люди.

В этих местах так делали испокон веку. Большая семья находила удобное место и расчищала его. Потом, осенью стволы поваленных деревьев сжигали, и весной, когда снег талой водой уходил в недра, распахивали землю, щедро напитанную золой и перегноем. Три-четыре года такое поле рожало очень щедро, но потом урожаи шли на убыль и пашню обращали в пастбище. А ещё через несколько лет, когда подсеку покрывал кустарник и древесный молодняк, люди вовсе покидали это место. Но не навсегда. Лет через десять-пятнадцать они возвращались, чтобы опять отвоевать у леса кусочек земли.

Перелог в верховьях Эремэ появился в те времена, когда Айдарук ещё не родился, и даже отец его деда Байбата бегал по Буляру беспортошным мальчишкой. С тех пор подсеку трижды оставляли, и вскоре её предстояло чистить в четвёртый раз. Айдарук точно знал это, так как перед самым уходом в повоз, отец говорил о брошенном поле с главой одного из родов. Тот хотел приступать к делу уже будущей весной, а Турумтай убеждал отложить начало работ на следующий год. Старейшина тогда настоял на своём, и вождь всё же дал добро на то, чтобы сразу после посевной род начинал осваивать старую делянку. Но дым, что густой пеленой поднимался над лесом, говорил, что кто-то пришёл туда раньше хозяев. И это не сулило племени добра.

— Что думаешь? — Раздался хрипловатый, словно вечно простуженный голос Байбата.

Айдарук оглянулся — старый наставник стоял в шаге за спиной и, прищурившись, внимательно следил за столбами сизого дыма, будто по их движению пытался угадать, что происходит на далёкой подсеке, скрытой за стеной непролазного леса. Айдарук бросил беглый взгляд направо, где спустив паруса и подняв вёсла, качались на волнах две осламки. Одну из них шагами мерил Чуксар — на ходу он стучал ребром ладони по борту и то и дело чесал редкую ещё нежную поросль на подбородке. На другой, плечом опершись на изогнутый носовой брус, застыл Ушапай. Лицо его, как будто высеченное из камня, в который вставили две блестящие льдинки глаз, оставалось бесстрастным — казалось, его ничуть не волнует суета вокруг и он просто ждёт приказа.

Айдарук задумался. Если подсеку решили занять чужаки — а в этом Айдарук не сомневался — отстоять её можно было одним из двух способов. По неписанным законам такие споры надлежало решать на совете старейшин всех племён, который собирался в Булгаре лишь два раза в год. Но какую сторону он займёт, зависело от того, чьих родственников в нём окажется больше, чьи дары будут богаче, а обещания — слаще. Так что за исход такого разбирательства вряд ли кто-то смог бы поручиться. Гораздо проще и надежней было прямо сейчас нагрянуть внезапным налётом и самим согнать наглецов со своей земли.

— Надо идти. — Постановил Айдарук.

Он посмотрел на Байбата решительно, но всё же бровь дрогнула и слегка приподнялась в ожидании одобрения. Старик коротко кивнул, соглашаясь, а потом взглядом указал на тюки с пушниной, плотно набитые под дощатым настилом. Благодарная улыбка тронула губы Айдарука и тут же исчезла — он понял и оценил совет, который молча дал ему Байбат.

Мирно, без драки доказать, что брошенное поле принадлежит барсула, вряд ли выйдет. Конечно, все знали, где проходят границы владений, но определяли их на глазок, и если реки служили надёжной приметой, то сквозь нехоженый лес красной нитки никто не протянул. А значит, соседи вполне могли заявить, что это — их земля. И Коли так, без стычки не обойтись. А когда она начнётся, на корабли могут полететь не только стрелы и камни, но и горящие головни. И подвергать такой опасности общую пушнину Айдарук не мог. Права не имел.

Айдарук решительно тряхнул головой и, заложив в рот два пальца, коротко пронзительно свистнул.

— Всю пушнину грузим к Ушапаю. — Скомандовал он и, повернувшись к гиганту, добавил. — Останешься здесь, за мех — головой отвечаешь, так что гляди в оба.

Ушапай возмущаться не стал. Вот если б такое сказали Чуксару… Но здоровяк лишь согласно кивнул и уже через миг спокойно отдавал команды, заводя своё судно между двух осламок. С громким стуком они сошлись бортами и в воздухе замелькали тюки. Вскоре вся пушнина оказалась в лодке Ушапая, а две другие, где остались только люди, под хлопанье поднятых парусов и плеск рулевых вёсел устремились к устью Эремэ, что уже виднелось впереди.

Первой в русло вошла осламка Айдарука, за ней, отстав на два десятка шагов, держался Чуксар. Течение было не сильным, крепкий осенний ветер с шумом бился в парусах, а по десятку весел дружно пенили воду с обоих бортов, так что лодки быстро продвигались вверх по реке. Лес то наступал к самым берегам, так что ветки отдельных деревьев почти лежали на серебристой глади, а то отходил на сотню шагов, открывая топкий болотистый луг, густо заросший травой и кустами. Над всем этим неподвижно застыла брюхатая серая туча, и только плеск вёсел через равный промежуток времени нарушал глухую тишину.

На Айдаруке уже была лёгкая кольчуга, пояс с кривой саблей и коротким прямым кинжалом, а в руках он держал островерхий шлем с полумаской. Готовый к бою, он стоял на носу и неотрывно смотрел на клубящийся в небе дым, который становился тем гуще, чем ближе они подходили к подсеке. Остальные тоже облачались в доспехи; все, кроме гребцов держали в руках боевые топоры, небольшие круглые щиты; стрелки собирали луки, крепили тетивы и готовили стрелы.

Вскоре, первая осламка обогнула мыс, крутым уступом вдававшийся чуть не до середины русла, и сразу за ним открылась полоска земли шириной шагов сто. Примерно треть фарсаха она тянулась вдоль берега, с трёх сторон окружённая стеной непролазной хвои, а с четвёртой, от реки её отсекала цепь шалашей и походных юрт.

Глядя на лагерь, подсчитав количество котлов над очагами, Айдарук быстро прикинул, что чужаков должно быть не меньше сотни. Да, большинство из них, наверняка, простые лесорубы и пахари, тогда как он привёл с собой испытанных бойцов, но ведь барсулов — всего три десятка. Так что расклад всё же был не в их пользу, и Айдарук подумал, что хорошо бы обойтись без серьёзной драки. Однако, когда осламки подошли вплотную к берегу и захватчики, бросив работы, тоже потянулись к реке, настороженно изучая прибывших, Айдарук с удивлением заметил, что мужчин среди них не так уж и много — всего с десяток. В основном же на подсеке трудились женщины и подростки, в толпе мелькнуло даже несколько седых бород. А ещё Айдарук обратил внимание, что перелог почти нетронут. На большей части всё ещё стоял лес, и огонь полыхал лишь на маленьких делянках, где поверх сваленных в кучу брёвен зачем-то лежали ветки молодой хвои — они-то и давали такой густой дым, что с лихвой хватило бы на два десятка обычных костров.

Пока Айдарук обдумывал все эти странности, толпа чужаков подошла к самой воде и плотной цепью растянулась вдоль берега. Среди них особенно выделялся высокий юноша с прямым орлиным носом и цепким взглядом угольно-чёрных глаз. Он красовался в волчьем малахае, длинной меховой жилетке и сапогах из яловой кожи, тогда как остальные мужчины были в простых войлочных шапках и лаптях поверх тряпочных обмоток. Сообразив, что это старший чужаков, Айдарук присмотрелся и узнал в нём Кантимера, младшего сына Пешкана, патши племени нухратов. Их бус располагался у истоков речушки Биздэ, и до него отсюда было меньше фарсаха.

Айдарук шагнул к борту, жестом остановив одного из своих людей, который хотел прикрыть его щитом.

— Я Айдарук, сын патши барсулов!

— Айдарук? — Переспросил Кантимер с кривой улыбкой на тонких бесцветных губах. — И зачем ты здесь? Мы тебя не звали.

— Не звали?! — Взревел Чуксар на задней осламке. — Ах ты…

Он выхватил саблю и рванулся вперёд, но свирепый возглас Байбата остановил его. Чуксар замер, уже готовый к прыжку через борт, а наставник повернулся к Айдаруку, но вдруг зашёлся в хрипящем натужном кашле — громкий крик не прошёл даром для больных старческих лёгких. Айдарук досадливо поморщился — это было не ко времени, но одёрнуть Байбата он тоже не мог, так что пришлось пережидать его приступ. Нухраты же посчитали эту заминку проявлением слабости и опаски. Толпа на берегу радостно заголосила, в общем гомоне слышались насмешки, ругательства, даже угрозы. А чуть погодя в сторону лодок уже полетели комки земли. Один из них ударился в доски обшивки и, рассыпавшись, рябью покрыл стоячую воду. Чуксар зарычал и уже поставил одну ногу на борт, но в этот раз его остановил крик Айдарука.

Байбат, наконец, перестал кашлять, но говорить всё же не мог, тяжело дышал и часто сплёвывал на палубу тёмную тягучую слюну.

— Это наш перелог, Кантимер. — Сказал Айдарук только чтобы выиграть время.

— С чего это вдруг? — Спокойно спросил Кантимер, хотя голос его уже звучал не так уверенно и твёрдо, как в начале разговора.

Глава чужаков посмотрел на Чуксара, в кровь кусавшего губы, и Айдаруку показалось, что в этом коротком взгляде мелькнули не решимость и готовность к предстоящему бою, а страх, но почему-то смешанный с безмолвным призывом и даже надеждой. В тот же миг Кантимер не улыбнулся, а словно через силу натянул на бледное лицо наглую усмешку, после чего с хрипом потянул из груди воздух и смачно плюнул в сторону второй осламки.

— Стоять! — Грозно скомандовал Байбат. В этот раз с мучительной гримасой на лице он всё же смог сдержать рвущийся кашель, и схватив Айдарука за руку чуть ниже локтя, сдавленно прохрипел. — Башбаштаклык.

Айдарук замер, осенённой внезапной догадкой — одно это слово разом объяснило примеченные странности и расставило всё по местам, так что на первый взгляд нелепое поведение соседей представилось вдруг хитрым продуманным планом. Башбаштаклык — древний обычай, который предписывал наказать тех, кто в споре за землю, скот или что-то ещё, будучи заведомо сильней соперника, решил не ждать суда старейшин, а пустил в ход кулаки или сталь. Это считалось преступлением. Одно дело, если ты затевал драку с равным себе врагом. В таком случае речь шла о справедливой воле богов — кто прав в споре, тому в бою и помог великий мудрый Тенгри. Но когда здоровенный детина одним ударом наповал разил малого ребёнка, надеясь этим решить спор в свою пользу… Такого самодура не могло спасти даже то, что правда изначально была на его стороне, а пострадавший в дерзости своей перешёл границы приличий. Даже в таком случае башбаштаклык гласил однозначно: в наказание за самоуправство предмет спора должен навсегда достаться обиженной стороне.

Мысли Айдарука завертелись ураганом. Так вот почему среди нухратов, пришедших захватить чужой перелог, не было батыров, и даже на одного лесоруба — просто крепкого мужчину — приходилось десяток слабосильных женщин, детей и стариков. Ай, да Пешкан, ай, да хитрец. Старый патши прекрасно знал, как обычно решаются такие споры. Понимал, что перво-наперво хозяева попытаются прогнать чужаков со своей земли. И если умело подыграть их праведному гневу, стычка будет неизбежной. В горячке женщине или седому старцу непременно достанется пара увесистых плюх, а если повезёт, кому-нибудь даже пустят кровь. И тогда станет неважным, кто владел спорной подсекой перелогом прежде. По древнему праву башбаштаклыка она навсегда отойдёт нухратам.

Айдарук повернулся к своим людями, двумя руками упершись в невидимую стену, двинул её назад, к середине лодки. Барсулы переглянулись, но всё же попятились, а Байбат, облегчённо выдохнув, опустился прямо на палубу и спиной опёрся на пустую мачту.

— Воды ему. — Коротко скомандовал Айдарук, а сам метнулся на корму. — Чуксар, назад! Ни шагу с лодки.

Даже за два десятка шагов, что их разделяли, Айдарук сквозь возбуждённый крик толпы услышал, как Чуксара заскрипел зубами. Но всё же он отступил от борта, хотя и не вернул саблю в ножны.

— Это наш перелог, Кантимер. — Повторил Айдарук, снова повернувшись к Кантимеру. — И поверь, мы легко докажем это.

От его взгляда не ускользнула гримаса, исказившая лицо молодого нухрата. Он поджал без того тонкие губы и по тому, как забегали его глаза, Айдарук понял, что Кантимер, который только что был уверен в успехе, теперь торопиться понять, как ему должно поступить. Потому, не давая врагу опомниться, как всегда учил его Байбат, Айдарук сделал следующий шаг первым:

— Но в такой глуши легко ошибиться. — Миролюбиво сказал он. — Так что я позволю вам уйти с миром. Собирайтесь и чтобы к вечеру даже дух ваш простыл. Тогда клянусь, ничего не будет. Но если нет, старейшины рассудят нас. А когда они подтвердят, что вы не правы, придётся платить кайтару́. Так что подумай, Кантимер.

И повернувшись к своим людям, Айдарук повелительно крикнул:

— На разворот! Уходим!

Глава третья

Примечания:

Биляр-елгу и Елшан-су — теперь реки Билярка и Елшанка на территории Билярска.

Бистэ — слобода

Кулаш — мера длины, равная расстоянию между концами пальцев обеих рук, вытянутых в противоположные стороны на уровне плеч. Аналог русской сажени, примерно равной 1,75 м.

Чалэм — цитадель, кремль, детинец.

Йорт — усадьба.

Кермен — дворец

От подсеки в верховьях Эремэ осламки барсулов отошли как раз в то время, когда потускневшее солнце стало спускаться к лесу. Лодки подхватило течение, а стылый осенний ветер до треска наполнил паруса, но Айдарук всё же усадил людей за вёсла и даже сам иногда сменял на скамье уставшего гребца. В Киче Чирмешан они вышли в первых сумерках заката, уже в полутьме опять раскидали пушнину по кораблям, и, не теряя времени, двинулись вверх по реке. Кормчий, с малых лет ходивший по этим местам, знал их, как свои пять пальцев, так что даже когда луна спряталась средь неподвижных лохматых туч и серебристая жила реки растворилась в непроглядно-чёрных глыбах берегов, караван продолжил путь, и едва на Востоке из гущи леса новый день розовой зарёй брызнул в небо, Айдарук разглядел на ещё тёмном горизонте очертания Биляра.

Когда они подошли к пристани, утро уже разгорелось, и на берегу вовсю шумел народ. Причал широким дощатым настилом тянулся от устья Биляр-елгу до небольшого оврага, на дне которого шумел Елшан-су. Обе речушки мелководным звонким потоком бежали к Киче-Чермешан с юга, с двух сторон огибая большой холм, на котором стоял город.

Разогнав рыбацкие лодки, караван встал в самом центре пристани. Айдарук первым спрыгнул на причал и, отдав пару коротких распоряжений, сам поспешил в город. Поначалу хотел взять с собой Байбата, но старик так и не пришёл в себя толком — его всё ещё мучили приступы кашля, после которых он густо сплёвывал кровь. И хотя наставник старался не показать, как ему тяжело и больно, глядя на бледное лицо и трясущиеся руки, Айдарук понял, что старик не осилит быстрым шагом даже ту четверть фарсаха, что отделяла город от берега. Придётся подстроиться под его медленный шаг, да ещё, наверняка, сделать несколько привалов. А сообщить отцу тревожную новость хотелось как можно быстрее.

От пристани к городу вела дорога — широкая лента голой земли, за века утрамбованной так, что не раскисала даже в многодневный ливень. С обеих сторон от неё расположился десяток бистэ, где в домишках с соломенной крышей и стенами из обмазанных глиной плетней жили бортники, рыбаки, охотники, пастухи. Вдоль обочины тянулись бесконечные ряды разновеликих бочонков с мёдом, над которым густо роились злые осенние мухи; огромные корыта со свежей и солёной рыбой, чей запах забивал любые ароматы; столы с сырым и копчёным мясом, вокруг которого сновали собаки с жадно горящими глазами; отары овец, клетки с курами и прочей домашней живностью, вопли которой, сливаясь с криками людей, рождали оглушительный гвалт, не стихавший даже на миг.

Айдарук быстрым шагом миновал стихийный рынок и вышел к первой крепостной стене, что на два кула́ша поднималась частоколом из дубовых брёвен, заострённых на конце. Караульные ещё издали заметили сына патши и когда тот подошёл к воротам, проход уже был открыт. Внутри города как семечки в подсолнух набились полуземлянки под крышей из осиновой дранки, закопчённой дымом курных печей. Шум базара, клокотавшего снаружи, за стеной едва слышался приглушённым рокотом, а вонь торговых рядов здесь сменилась запахом сена, молока и свежего хлеба.

В городе Айдарук поневоле замедлил ход — ему постоянно встречались знатные люди, и с каждым из них приходилось не просто здороваться, как подобает, но ещё и вступать в разговор, справляться о делах и здоровье, а потом самому отвечать на пустые, но обязательные вопросы. Вести себя так завещали традиции предков, и презреть их дозволялось безродной собаке, но никак не сыну патши. Так что три сотни шагов, отделявших внешние ворота от чалэма, Айдарук шёл дольше, чем втрое больший путь от пристани к городу, и когда он, наконец, миновал мост через ров, поднялся по крутому спуску на высокий вал и вошёл в захаб — тесный тёмный коридор длиной два десятка шагов — то облегчённо вздохнул.

Чалэм представлял собой квадрат сто на сто кула́шей. Вдоль крепостной стены располагались йорты самых знатных людей — бревенчатые срубы на высокой каменной подошве, дощатые сараи и плетёные клети для запасов. Центр занимал патша-кермен — двухэтажный кипричный дворец в окружении больших каменных амбаров, где хранились главные богатства племени. И над всем этим высоко вверх взмывала пирамидальная крона огромного тополя — священного древа, на ветках которого вешали туши животных, принесённых в жертву богам.

После шумного торговища на берегу и деловитой суеты внешнего города, чалэм казался царством глухой тишины. Даже стук подкованных сапог по мощёной камнем дороге звучал оглушительно громко, гулким эхом заполняя цитадель, подгонял Айдарука, так что у патша-кермен он уже почти перешёл на бег. Вбежав во дворец, не задерживаясь, лишь кивком отвечая на приветствия встречных, насквозь прошёл через весь первый этаж и торопливо поднялся наверх, в купольную пристройку — в это время дня отец занимался там делами. Однако, в переднем покое случилась заминка.

Едва Айдарук ступил на порог, на нем тут же с визгом повисла девочка лет десяти. Каракыз — самый младший ребёнок и единственная дочь патши среди трёх сыновей, один из которых отправился к богам сразу после рождения, а второй — два года назад. В Биляре, да и во всём остальном мире, известном Айдаруку, пожалуй, это был единственный человек, возражать которому Айдарук не мог, чего бы она не просила, и как бы он сам не хотел сказать: «нет». Последние годы он спорил даже с отцом — не часто, конечно, и никогда не позволял себе зайти слишком далеко, но иногда всё же пытался вставать на дыбы. Но Каракыз… Стоило ей посмотреть на него в упор, нахмурив бровки, надув по-детски пухлые губки… Или, наоборот, улыбнуться, сверкнув чёрными как ночь глазами… И Айдарук, как бы ни был настроен на схватку, тут же терял волю сопротивляться.

Оказавшись в объятиях Каракыз, что-то щебетавшей и чмокавшей его в обе щёки, Айдарук сразу вспомнил, что в повозе приготовил для сестры подарок — выменял особую свистульку у баранджаров, что славились умением делать игрушки с секретом. Тамошние мастера, вырезая из особой липы заготовку в формы зверя, делали в его голове хитрую выемку — если в неё налить воды, обычный однообразный свист превращался в сложную многоголосую трель. Айдарук выбрал фигурку рыбы с загнутым хвостом, потому что она была такая всего одна, но сейчас, торопясь сообщить отцу недобрые вести, в суете забыл подарок на осламке.

Наконец, излив на него всю скопленную нежность, Каракыз отступила и, до ушей сияя улыбкой, протянула руку с открытой ладонью.

— Врёшь! — Заявила она, выслушав объяснения брата. Сказала так и искренне и безобидно, как только дети могут обвинять во лжи.

— Клянусь бескрайним небом. — Сказал Айдарук, подняв правую руку. Каракыз прищурилась и поджала губы, изображая нелёгкие раздумья. — Давай, так. Ты сейчас отпускаешь меня, а вечером я к свистульке добавляю татлы.

— Татлы? — Ахнула девочка, мечтательно прикрыв глаза. И тут же вступила в торг. — Целый лист. Из Кетуче-бистэ.

— Лист татлы из Кетуче-бистэ. — Подтвердил Айдарук.

Татлы — мёд, сваренный в молоке до состояния густой пасты, а потом застывший тонким слоем на подносе — было любимым лакомством Каракыз, а самый вкусный татлы готовили жёны пастухов из Катуче-бистэ. Так что, предлагая сделку, Айдарук заранее знал, что сестра согласится.

Заключив договор, Каракыз отошла в сторону, пропуская Айдарука, и тот, потрепав сестру по голове, поспешил пройти в личный покой отца. Это была комнатка три на три кулаша, стены в которой сплошь покрывали ковры, а робкий утренний свет проникал сквозь узкие щели в своде купола, так что всё тонуло в полумраке, и Айдарук не сразу заметил, что отец не один.

Сам патша расположился на широкой тахте, стоявшей у стены напротив входа, а с двух сторон от неё тянулись длинные крытые шкурами лавки: левую занимали трое сакчы и главный жрец племени; на правой в полном одиночестве сидела мать Айдарука — Джумуш. В центре комнаты дымил большой медный сандал, наполненный углями.

Айдарук сразу догадался, что отец обсуждал предстоящий чумар боткасы — в Биляре его всегда начинали сразу, едва возвращался повоз. Каждый сакчы держал на коленях абак — счётная доска с десятком канавок и круглых выемок, заполненных камушками разного цвета. Жрец, седой старец с длинной путанной бородой, что даже в темноте казалась белоснежной, разматывал и снова скручивал в жгут узкую полоску кожу с рисунками животных — по ним определялось сколько баранов, быков и коней следует приносить в жертву. Жена патни отвечала за общий пир, который грянет после обрядов, но руку Джумуш были свободны — она и так прекрасно помнила, чего и сколько ей нужно для праздничных угощений. Жена патши была в простой домашней одежде и без украшений, только тройной серебряный браслет — предсвадебный подарок Турумтая — обвивал тонкое запястье. Многочисленные роды никак не отразились на фигуре этой женщины и глядя на смуглое точёное лицо с высокой линией скул и тонким прямым носом, никто бы не угадал её возраст. Лишь когда Джумуш-опа что-то тихо отвечала мужу или в знак согласия прикрывала глаза, на нижних веках и в уголках губ проступали мелкие морщинки.

Айдарук с трудом сдержал разочарованный вздох. С одной стороны он мог бы прервать степенный разговор, ибо принёс важную новость. И будь на его месте кто-то другой, он бы так и сделал. Но Айдарук прекрасно знал, что Турумтай не одобрит, если седых уважаемых старцев перебьёт именно он. Ведь это будет выглядеть так, будто сын патши позволил себе презреть законы старины именно потому, что он сын патши. А когда в общине начинают зреть такие мысли, это не проходит даром. Потому Айдарук постарался скрыть нетерпение и вместо того, чтоб выпалить вести, ради которых так спешил, он поклонился каждому участнику совета, извинился за вторжение среди важных дел, после чего скромно присел на самый край левой скамьи.

Казалось, никто не заметил его появления, все как ни в чём не бывало продолжили разговор. Только отец, при виде сына, которого не было почти месяц, лишь едва заметно кивнул ему. Мать ни на миг не отвлеклась от дел, хотя теперь, когда сакчы или жрец обращался к ней с вопросом, Джумуш думала гораздо дольше, чем обычно, и при этом часто отвечала невпопад, из-за чего Турумтай каждый раз бросал недовольные взгляды то на неё, то на сына.

Но едва окончился совет и старейшина, уходивший последним, переступил порог, Турумтай тут же спросил:

— Ну, что случилось? — он даже привстал на тахте и нервно дёрнул щекой, наискось рассечённой широким корявым рубцом, а высокий лоб от переносицы вверх прорезала глубокая морщина.

Айдарук в двух словах поведал о захваченной подсеке и хитрости Пешкана. Слушая сына, Турумтай мрачнел, все сильней закусывал губу и сжимал кулаки, так что в какой-то миг Айдарук испугался, как бы отец не вспылил. Юноша так и ждал упрёков в бездействии и даже обвинений в трусости. Но короткий рассказ подошёл к концу, а Турумтай так ничего и не сказал. Джумуш тоже молчала, хмуро глядя перед собой и лишь иногда кивая собственным мыслям.

Наконец тот очнулся, тряхнул головой и шумно протяжно выдохнул.

— Как же не вовремя! — С досадой выпалил он, но продолжить не успел, его перебила Джумуш.

— Или, наоборот — кстати. — Задумчиво произнесла она и со значением посмотрела на мужа. — Теперь мы знаем, чем можно заплатить Пешкану.

Турумтай озадаченно сдвинул густые сросшиеся брови, но уже в следующий миг просветлел в улыбке.

— Хм… Пожалуй, так есть. — Он встрепенулся, оживился и провёл большим пальцем по шраму на щеке, как делал всегда, когда напряжённо о чем-то думал. — А раз так, Тенгри одобряет нашу затею.

Растерянный Айдарук с немым вопросом посмотрел на обоих родителей, но Турумтай, словно уже забыв о Пешкане с подсекой, деловито спросил:

— Как повоз?

Айдарук быстро перечислил всё, что удалось собрать. Турумтай довольно кивнул. Он жестом подозвал Айдарука и, обняв его, с наслаждением вдохнул родной знакомый запах. Потом отстранился и нежно провёл шершавой ладонью по загорелой обветренной щеке, после чего потрепал густые чёрные кудри и отпустил сына.

— Я рад, что ты справился. — Сказал он с тёплой сдержанной улыбкой, но уже через миг, вернувшись на тахту, он перестал быть любящим отцо, теперь это снова был патша, решающий судьбу большого племени.

— Что ж, тогда тянуть не будем. — Постановил и посмотрел на стену, где среди десятка дорогих клинков и зверей-тотемов висел круг до блеска отполированной бронзы. Две линии, пересекаясь в центре, делили его на четыре равные части и в каждой выпуклым барельефом красовались птицы, изображавшие времена года; а по внешнему краю тянулись две цепочки больших и малых делений: одна обозначала стадии луны, другая — солнца.

Сверившись с календарём, Турумтай повернулся к жене:

— Завтра — подготовка, послезавтра — проведём чумар боткасы, и сразу начнём собираться в Булгар.

И только когда патша дал понять, что разговор о делах закончен, Джумуш порывисто встала и шагнула к Айдаруку. Тот сразу опустился на колено и, взяв правую ладонь матери, припал к ней губами, а Джумуш положила свободную руку на голову сына и со сладким стоном прижала её к животу.

Глава четвёртая

Примечания

Казана ае — сентябрь.

Шура-вар — белый яр

Синбер — буквально «горная река». Позднее Симбирская гора, где расположен современный Ульяновск.

Сейве — река Свияга

Тиес-туе — буквально Ореховые горы, современные Тетюшинские горы на берегу Волги.

Два дня прошли в суете и приятных заботах. Для начала зарезали пять самых упитанных быков. Их кровью полили землю вокруг священного дуба, а на его ветках развесили лучшие куски мяса — примерно треть от каждой туши. Остальное разделили пополам: одну часть раздали беднякам в бистэ; вторая пошла на праздничный пир, для которого в бус со всей округи съехались главы родов барсула.

Отгуляв на славу, взялись за дело. Сакчы пересчитали привезённый Айдаруком мех, проверили его качество, разобрали по видам: соболя, куницы, бобры — каждый разделили в сорока, завернув в провощённые тряпки, чтоб уберечь от влаги. К удивлению Айдарука кроме пушнины в осламки грузили и бочки мёда, мешки зерна, куски вяленого мяса. Прежде подобный товар в Булгар не возили. Там итак хватало такого добра и на рынках оно продавалось по столь низкой цене, что о прибытке говорить не приходилось, хорошо, если выйдет окупить расходы. Но когда главы родов говорили об этом патше, Турумтай упрямо стоял на своём, и то, как молчаливо соглашались с ним сакчи — эти опытные скряги, собаку съевшие в торговых делах — ещё больше изумляло Айдарука.

В шестнадцатый день Казана ае, рано утром, когда заря едва тронула кромку неба розовым светом, разлившимся над тёмным ещё лесом, от пристани Биляра отошёл десяток осламок, гружёных так, что от верхнего края бортов до воды оставалось меньше кадама.

На первой, самой большой лодке, мачту которой украшал стяг с пятнистым барсом, плыл сам Турумтай. Вторую вёл Айдарук, получивший столь почётное право за успешно проведённый повоз. Старейшин так впечатлил результат, что они разрешили ехать в Булгар даже Чуксару с Ушапаем, которым после прошлого визита обещали, что ноги их больше не будет в главном городе булгар. Тогда, после штурма снежной крепости Тама-Тархана в праздник Нардуган, распалённый победой Чуксар стал задирать эсегелей и, в конце концов, напросился на драку. А Ушапай, отродясь не любивший таких забав, увидев, как на друга бросились сразу трое, конечно, не смог остаться в стороне. В итоге всё кончилось кровавой бойней, куда втянулось еще по десятку юных сорвиголов с каждой стороны. Но за прошедший год те события поблекли в памяти людей, а вот удачный повоз, серьёзно обогативший казну племени, был у всех на устах. Так что Айдарук смог убедить старейшин не разлучать его с друзьями.

Ушапай, узнав об этом, огорчённо вздохнул. За эти несколько дней он ещё не успел надышаться ароматом лип, что стеной окружали родительский дом, и мяты, что так сладко пахла только здесь, в окрестностях Биляра. Он никому не говорил об этом, но каждый отъезд для него становился маленькой смертью. Добродушный здоровяк никак не мог понять, что хорошего в скитаниях по чужим краям, где нельзя поесть материнского хлеба и выпить воды из колодца, что когда-то давно посреди двора выкопал его прадед.

А вот Чуксар, когда Айдарук велел собираться в дорогу, заорал так, что распугал птиц на пол фарсаха вокруг. Для него родной бус, где давно изучен каждый закуток, представлялся чем-то вроде клетки для орла — долго оставаться в ней сродни страшной пытке. Душа его всегда рвалась в незнакомые места, ведь там ждали новые встречи, опасности, приключения. А Биляр… Ну, что в этом городишке есть такого, чего он не видел?

Отправился в путь и Байбат. Ему хватило недели, чтоб отлежаться и прийти в себя. Удушливый кашель, правда, не отступил совсем, но нападал гораздо реже и даже в самый сильный приступ среди слизи, обильно выходившей горлом, не было крови. Так что старик, хотя и чувствовал себя не очень хорошо, всё же не захотел оставить Айдарука без присмотра в дальней и важной поездке.

Сразу же стало ясно, что принесённые жертвы понравились Тенгри, и он даровал людям попутный ветер, не стихавший даже мгновенья. Полные паруса влекли лодки вперёд, и те легко скользили над речной волной. Даже не пуская в ход вёсла, уже на исходе второго дня достигли устья Киче Чирмешан. Рано утром выйдя в Олы Чирмешан, уже к вечеру, едва солнце стало клониться к закату, караван достиг поймы реки, где прежде единое русло, стеснённое в заросших берегах, сначала распалось на десяток рукавов, а потом вовсе разлилось свободным потоком, настолько широким, что с лодок не видно было земли. Отныне кормчий не боялся отмелей, так что караван продолжил путь и в темноте. А когда ночь пошла на убыль, там, где сливались Олы Чирмешан и великий Итиль, в серых сумерках рассвета показался мыс, далеко в русло вдававшийся длинным широким крюком, в полу-петле которого от могучих волн и лютого ветра пряталась пристань.

Уже под зенитным солнцем караван вошёл в небольшую заводь, где вода казалась стоячей. Единственный раз в жизни Айдарук был здесь год назад, когда они так же плыли в Булгар, но теперь он не узнал эту пристань. Причал, где раньше с трудом помещались лодки местных рыбаков, расширился, так что даже когда все осламки встали на прикол, осталось ещё много свободного места. Вместо хилых дощатых времянок на берегу стояли тёплые бараки из брёвен и две мастерские, а за ними гладким камнем сверкала мощёная площадь. От неё отходила широкая лента дороги. Она долго петляла по отлогому склону кургана, который сразу за вершиной срывался к реке отвесной стеной белого известняка, за что здешний городок и назывался Шура-варом.

Крепость всего-то в сотню шагов шириной, окружали два ряда частокола и три кольца рвов с насыпными валами. Распаханных полей рядом с городом не было, и кормился он за счет торговых караванов. Шура-вар был последним местом, где идущие из Булгара к Хазарскому морю осламки могли безопасно встать на стоянку, дабы починиться, пополнить запасы, да и просто отдохнуть. Дальше, за Олы Чирмешан начиналась земля буртасов, страшных тем, что грабили, жгли и пускали на дно проходящие корабли, и даже сам каган не мог найти на них управу. А может, просто не хотел. Так что за Шура-варом до самого Итиля — а это сто пятьдесят фарсахов или десять дней пути, если повезёт с ветром — приходилось держать востро оба уха и к берегу не подходить.

На берегу гостей встречал хозяин Шура-вара — Ямурса. Невысокий и коренастый, он напоминал пенек с ногами. Лицо и то казалось деревянным — шевелились на нём только губы, даже глаза всегда смотрели в одну точку, и когда Ямурсе нужно было посмотреть чуть в сторону, он поворачивался весь.

Когда барсулы вышли на пристань, Ямурса расплылся в широкой улыбке, приветствуя их, а потом радушно обнял обоих и долго не выпускал из объятий Турумтая.

— Ну, как? — Сухо спросил тот, наконец, освободившись. — Всё закончили?

Ямурса торопливо закивал, потом жестом пригласил следовать за ним, и повёл гостей по новой пристани. У каждого строения он делал остановку, объяснял, показывал, при этом всё время сыпал шутками, над которыми сам же и смеялся. Турумтай внимательно слушал, вежливо улыбался остротам хозяина, но не забывал уточнять то, что ему казалось важным. Проходя мимо складов, он несколько раз спросил, сколько удалось собрать запасов, и напомнил, что до утра нужно разгрузить всё, что он привез из Биляра. Стоя рядом с мастерской, деловито сообщил, что на одной из осламок нужно поправить пару уключин, а на другой починить рейку, на которой крепился парус. А когда Самур подвёл их к огромному чану на берегу реки, Турумтай уточнил, что не мешает подсмолить одну из лодок.

После осмотра Ямурса пригласил гостей к повозке, что запряжённая тройкой лошадей стояла на дороге у подножия холма. Турумтай благодарно кивнул, но Айдаруку велел остаться на берегу, присмотреть за разгрузкой и починкой.

Едва Ямурса с Турумтаем покинули пристань, на ней тут же закипела работа. Между берегом и складами засновали люди, выгружая привезённое добро — всё, кроме пушнины. В мастерских застучали топоры, завизжали пилы, захрустела пакля. У самой воды на отдельной огороженной площадке под огромным котлом запыхтел костер, и над рекой поползло чёрное марево с запахом расплавленной смолы.

Айдарук внимательно следил за всем происходящим и не мог перестать удивляться. Год назад, на простую починку весла и замену каната на парусе люди Ямурсы потратили два дня в бестолковой беготне и спорах. Они подолгу искали каждую мелочь, а когда находили, понимали, что нашли не то, что нужно. Все мастера занимались своим, более важным выгодным делом, и не хотели отвлекаться на всякую глупость. Теперь же, всё делалось слаженно и быстро, любая вещь всегда была под рукой, да ещё с большим запасом, и нужный знающий человек в любой миг готов был включиться в работу. Айдарук смотрел на всё это и не мог поверить таким переменам, а ещё больше не мог понять, что могло стать их причиной.

К вечеру, когда полотно облаков на погасшем небе разрезал тонкий полумесяц, работники успели сделать все дела. Пристань опустела и затихла. На осламках люди тоже готовились ко сну, утомлённые долгим и трудным днём. Чуксар затеял, было, поход в ближайший бистэ, где, как он точно знал, есть хмельной мёд и пара очень добрых вдов, ещё не старых годами. Айдарук не горел желанием идти, но ещё больше не хотел он остаться один. Чем ближе становился Бу́лгар, тем чаще он вспоминал и думал о Бийче. Сердце сладко замирало в груди в ожидании предстоящей встречи, но и больно сосало под ложечкой от тревожных мыслей. Вдруг все его мечты — обычная блажь глупого юнца и девушка даже не вспомнит его при встрече. И вообще, кто сказал ему, что она сейчас в Булгаре? Вполне может быть племянница Эрнука осталась в Чирмыше и может быть, он больше никогда её не увидит. И только чтобы не думать об этом, Айдарук и решил пойти с друзьями.

Однако на пути повес встал Байбат, словно нутром проведавший замысел Чуксара.

— Вы там натворите всяких бед, а шураварцы зло долго помнят. — Глухо прохрипел он, морщась от боли и сухой узловатой ладонью потирая горло. — Отец твой это дело много лет готовил. И я не позволю, чтобы всё испортили трое олухов с мочой в башке. Надо будет — к мачте всех привяжу. Ясно?

Рано утром начались торопливые сборы. В первых тусклых лучах осеннего солнца лодки вышли из затона в Олы Чирмешан и там разделились. Шесть гружёных осламок двинулись дальше, в Итиль, а четыре опустевших повернули назад, к Биляру. Турумтай хотел отправить с ними и Байбата, который за время пути заметно сдал и опять стал мучиться от кашля. Но седой упрямец отказался, твердя, что не хочет пропустить день, который много лет спустя потомки назовут великим. И после долгих уговоров, патша, устало вздохнув, позволил старику остаться.

Выйдя в Итиль, караван повернул против теченья, и гребцы впервые взялись за вёсла. Холодный осенний ветер наполнял паруса, и острые носы осламок, неудержимо мчавшихся вперёд, легко разрезали пенные волны. На исходе первого дня они достигли Синбера, что стоял на каменистой горе, зажатой между двух рек — Итиля и Сейве. Проведя там ночь, за следующий день проделали сразу 10 фарсахов и для ночёвки встали в небольшом суварском городке на устье Майны. И уже на третий день, пройдя вдоль хребта Тиес-туе, в большой излучине караван повернул направо и прямо по курсу открылся залитый вечерним солнцем главный город булгар.