Сны Ивана. Рассказы

Петр Алешкин

В произведениях Петра Алешкина всегда острые ситуации, конфликты с неожиданными поворотами, поэтому критики считают, что он привнес в русскую литературу новый прием – поток действия. В книгу включены самые драматические и трагические рассказы Петра Алешкина о наших днях.

Последний бой ветеранов

Рассказ

Май. День Победы.

Конец апреля выдался жарким, деревья еще к первому мая зазеленели, выбросили клейкие листья, зацвела черемуха. Три дня были прохладными, прошел дождь. А сегодня с утра погода разгулялась. Серо-жемчужные облака высоко плыли над деревней. По улице тянуло запахом цветов с луга, легким влажным воздухом.

На теплых ступенях крыльца крайнего дома деревни с унылым лицом понуро сидел сухой, но еще довольно крепкий старик Иван Николаевич Пересыпкин. Был он в кепке, в поношенном пиджаке, в резиновых сапогах. Крыльцо, серое от древности, скособочилось, как больной радикулитом, и казалось, прислонись к нему нечаянно рукой, оно рухнет. Но у старика не было ни денег, ни сил, чтобы поправить его. «Выдержит еще года два, не развалится. Меня переживет. Скопытырюсь, сосед и дом, и крыльцо вмиг спалит, чтоб сорок соток моих прихватизировать! — говаривал старик, если кто-нибудь из односельчан советовал ему поправить крыльцо. — Недра наши присвоил, теперь нашу землю цапнуть жаждет».

Дело в том, что такой же ветхий дом умершей соседки три года назад купил никому неизвестный нефтяник. Всю усадьбу обнес трехметровым кирпичным забором, построил особняк. Вскоре ему показалось, что земли мало, что, если присоединить участок Пересыпкина, а за ним и часть луга, принадлежащего администрации деревни, то можно не только теннисный корт за забором устроить, но и маленькое поле для гольфа. Он предложил Ивану Николаевичу поменять его дом и участок на дом в Тверской деревне.

Пересыпкин удивился такой наглости соседа, ответил недружелюбно, чтоб впредь пресечь такие разговоры:

— Здесь я родился, здесь и смерти дождусь! — И повернулся, чтоб уйти в свой дом. Стояли они у крыльца.

Но нефтяник задержал его, сказал весело:

— Смерть всегда вокруг нас ходит, — и добавил твердо: — Заартачишься, придется пригласить ее к тебе в гости! Мне больше с тобой некогда разговаривать, мои ребята договор на обмен подготовят.

Вчера вечером к старику заглянули ребята нефтяника, два плечистых лобастых «быка», похожих друг на друга так, словно их на одном станке по лекалу вытачивали, в черных пиджаках с галстуками. Зашли в дом, по-хозяйски осмотрелись и спокойно предложили то же самое, что и хозяин их: обмен дома на Тверскую деревню.

— Здесь, в пятнадцати километрах от Москвы, каждая сотка стоит пять тысяч долларов, — стараясь быть спокойным, ответил Иван Николаевич. — А у меня огород сорок соток, да под домом и палисадником двадцать. А в Тверской деревне земля даром никому не нужна.

— Грамотный, — усмехнулся один «бык».

— Почему никому не нужна? — спросил-возразил другой. — Нам нужна, чтоб поменяться с тобой.

— Не буду я меняться, — задрожал от возмущения и бессилия Иван Николаевич. — Не буду, никогда!

— Будешь, — снова усмехнулся первый «бык».

— Никогда не говори «никогда», — назидательно сказал другой.

— Лучше я сдохну, чем уеду отсюда! — яростно, с негодованием воскликнул Пересыпкин.

— Это самый лучший выход для нас, — серьезно ответил первый «бык».

— Если надо, поможем, — сказал второй и добавил: — Ты, старик, чувствуем мы, не готов к деловому разговору. Завтра, с утреца, часиков в десять, заглянем к тебе, обговорим условия… У тебя выбор есть: либо обмен, что лучше для тебя; либо сдохнуть, что лучше для нас. Взвесь, обдумай за ночь.

И теперь Пересыпкин ждал ребят нефтяника, сидел на ступенях крыльца, сжимал рукой, массировал под стареньким пиджаком свою грудь с левой стороны, пытался успокоить рвущееся от тоски сердце. «Что делать? Как быть?» — с жгучей горечью думал он, пытаясь отогнать скорбную мысль, что можно покончить с этой безотрадной поганой жизнью сразу и навсегда. Лечь рядом с Анютой. Жена его Анна Михайловна умерла два года назад. Прожили они вместе пятьдесят пять лет, прожили мирно, покойно, но детей не нажили. Не дал им Бог детей. Увезут теперь в Тверскую деревню, сдохнешь там и зароют в чужой земле вдали от Анюты. Вместе жизнь прожита, и упокоиться вечным сном хотелось дома, чтоб лежать рядышком с женой. Иван Николаевич до такой степени ушел в себя, что не слышал орущих по-весеннему воробьев на высоком густом кусте сирени, приготовившемся зацвести, под окном его старенькой избы, не слышал подъехавшей и остановившейся на дороге напротив него машины, старенького «Запорожца» давнего друга однополчанина Леонида Сергеевича Долгова, Леньки. Леонид Сергеевич некоторое время весело смотрел из окна машины на Ивана Николаевича, надеясь, что тот поднимет голову, обратит на него внимание и радостно вскочит во весь высокий рост, как всегда бывало, когда он приезжал. Не дождавшись, посигналил. Пересыпкин уныло поднял голову, взглянул на друга, но даже не шевельнулся, чтобы подняться. Тогда Леонид Сергеевич стал тяжело выбираться из «Запорожца», позвякивая многочисленными медалями на пиджаке, в старости люди вес теряют, худеют, а он наоборот, отяжелел, полнеть стал, выбрался, оперся на палку и весело спросил у Ивана Николаевича:

— Ты чего такой скорбный? — И прихрамывая, как-то бочком, направился к нему: — И не в парадном мундире. Праздник ведь, наш праздник!.. Язва скрутила? — протянул он сочувственно руку Пересыпкину.

— Хуже, — вяло пожал Иван Николаевич мягкую горячую руку Долгова. — Хуже. Со свету сживает новый соседушка, — глянул он в сторону высокого забора из красного кирпича возвышавшегося неподалеку от его избы, за которым виднелась зеленая крыша особняка. — Усадьба моя приглянулась ему. Расширяться вздумал, а я мешаю. Выселить хочет в Тверскую деревню, говорит, не все ли равно тебе, где подыхать…

— Вот сволочь, а! — посерьезнел, возмущенно качнул головой Леонид Сергеевич.

— «Быки» его грозят, не соглашусь, ускорят смерть. Мол, земля моя даром достанется… И придушат, придушат, рука не дрогнет. Не я первый, не я последний…

— Дожили, ну дожили! — воскликнул Долгов. — А ты не жаловался властям? Надо рассказать, непременно рассказать!

— Кому? Нашему главе, так этот гад, — Пересыпкин снова глянул в сторону забора, — его сам поставил, кормит-поит. Ему жаловаться все равно, что этим воробьям, почирикают, да улетят. Вот и весь толк! Эхе-хе!

— Что ж, теперь руки опускать? Делай со мной что хочешь, воля и власть твоя, а я бессловесная овца, так? — загорячился Долгов. Он вообще был горячий, решительный.

— Выходит — овца! Что ты мне прикажешь делать? Что? Что бы ты сделал на моем месте?

— Да я бы… — горячо начал Леонид Сергеевич, но Пересыпкин перебил его, кивнул в сторону забора.

— Вот они, ко мне идут, поговори с ними, — горько усмехнулся он.

— И поговорю, сейчас поговорю, — бросил все также решительно Долгов и повернулся к двум накаченным амбалам в темных пиджаках, которые уверенно, неторопливо шли к ним.

— Ну, как, дед, подумал, будем подписывать? — спросил один из них, подходя.

— Погожу, подумаю, — буркнул Иван Николаевич.

— Думай быстрее, весна в разгаре, стройку начинать пора… — начал второй.

Но Долгов перебил его возмущенно.

— Ничего он не будет подписывать! — крикнул он и указал палкой на Пересыпкина. — Он здесь хозяин! Он здесь родился, здесь и умрет!

— Будет упрямиться, умрет, — спокойно сказал первый «бык», а второй спросил у Ивана Николаевича.

— Что это за шибздик?

— Это ты пустоголовый шкаф, гнилой лакей… — закричал Долгов и полетел в траву от легкого толчка в грудь второго «быка». Медали на груди его тонко звякнули.

«Бык» засмеялся:

— Ветром качает, а голос сохранил.

Долгов не по возрасту проворно вскочил и взмахнул своей палкой, но «бык» ловко перехватил ее, вырвал из рук Леонида Сергеевича, сломал о колено, откинул в сторону и снова толкнул ладонью в грудь Долгова, на этот раз посильней. Все это он проделал легко, мгновенно, играючи. Леонид Сергеевич отлетел от него метра на три, кувыркнулся по земле, испачкал свой праздничный костюм о влажную весеннюю землю. Одна медаль сорвалась с пиджака, покатилась в траву. «Бык» же повернулся к Ивану Николаевичу, спокойно сказал:

— Ладно, гуляй, празднуй. Три дня тебе сроку, в понедельник придем с договором. Глава администрации будет с нами, при нем подпишешь договор обмена.

Оба «быка» повернулись и неторопливо двинулись назад, к железной двери забора. Иван Николаевич поднялся и быстро заковылял к другу, который, как раздавленный сапогом червяк, возился на земле, тянулся дрожащей рукой к отскочившей от пиджака медали. Пересыпкин помог ему подняться, спросил сочувственно:

— Не ушибся? Руки целы?

— Я это так не оставлю! — дрожащим голосом, как-то жалко крикнул Долгов вслед «быкам».

— Напугал, — хохотнул один из них, оглянувшись на ходу. — Прямо колени дрожат.

— Вот так! — скорбно выдохнул Иван Николаевич и начал отряхивать пиджак друга. — А ты говоришь? Рабы мы на своей земле…

— Нет… мы не рабы, не рабы, — тяжело дышал Долгов. — Не за это мы воевали, чтоб над нами так измываться… Мы покажем, что мы хозяева на своей земле… а не эти оккупанты…

— Как ты им покажешь?

— Покажем, покажем!.. А сейчас поехали к Андрюшке. Он ждет… А этим, покажем, — погрозил он кулаком в сторону забора. — Защитим и твою честь, и свою.

— Ты отдышись пока, успокойся, посиди в машине. Я переоденусь, медку захвачу, огурчиков, — суетливо заторопился в избу Иван Николаевич.

Вернулся без кепки, в пиджаке, на груди которого тоже в три ряда висели позвякивали ордена и медали, только наискосок, видимо, потому, что у высокого худого Пересыпкина грудь была узкой. «Запорожец» повернул за угол дома Ивана Николаевича и затарахтел по новой асфальтовой дороге между огородом Пересыпкина и лугом к лесочку, который был неподалеку от деревни. За ним было шоссе. В лесу они уперлись в закрытый новенький шлагбаум.

Конец ознакомительного фрагмента.