Победитель остается один

Пауло Коэльо, 2012

«Победитель остается один» – новый роман Пауло Коэльо, где основная тема творчества писателя – поиск человеком своей судьбы, – получает неожиданное остро драматическое и современное освещение. События развиваются на Каннском фестивале в течение 24 часов. Герои, опьяненные своими мечтами, – от начинающих актрис и моделей до знаменитых кутюрье, режиссеров и продюсеров, – словно бабочки, натыкаются на острие безжалостной личной воли «победителя», вооруженного идеей любви, но несущего с собой хаос и смерть. Так, по замыслу автора, смыкаются в романе современное и вневременное.

12:26 РМ

Джавиц, наблюдая за тем, как павильон заполняется прибывающими гостями, неотступно думает все об одном:

«Что я здесь делаю? Мне же ничего не нужно. Впрочем, мне вообще почти ничего не нужно. У меня есть все, что хочу. Я знаменит в киномире, я могу получить любую женщину, которая мне понравится, хотя я уродлив и плохо одет. И меняться не хочу. Давно минули те времена, когда у меня был один-единственный костюм, а в тех редких случаях, когда после долгих унижений и просьб меня все-таки приглашали на подобные мероприятия, я готовился к ним так, словно ничего важнее и быть не может. Сегодня я знаю, что меняется только название города, а все прочее можно угадать наперед, и ничего, кроме отвращения, это у меня не вызывает.

Одни будут говорить, как ценят мою работу. Другие назовут меня героем и поблагодарят за то, что я даю шанс людям. Красивые и умные женщины, умеющие встречать не по одежке, заметят толчею у моего стола и спросят гарсона, кто я такой, а потом постараются как-то приблизиться, познакомиться, потому что убеждены: кроме секса, меня ничто не интересует. Все, все без исключения о чем-то хотят меня попросить. Ради этого мне льстят, меня превозносят, мне предлагают то, что, по их мнению, может мне понадобиться. А мне нужно только одиночество.

Я побывал уже на тысяче подобных приемов. И пришел сюда просто так, безо всякого повода, да притом еще и не выспался. Я прилетел в Канны на собственном самолете: это истинное чудо современной техники способно на высоте одиннадцать тысяч метров покрыть расстояние от Калифорнии до Франции без дозаправки. Я изменил его конфигурацию и из восемнадцати кресел в салоне оставил только шесть для того, чтобы на вечный вопрос: «Не захватишь ли меня с собой?» с чистой совестью отвечать: «К сожалению, нет мест».

Джавиц оборудовал свою новую игрушку, обошедшуюся ему в сорок миллионов долларов, всем необходимым, чтобы в полете можно было заниматься делами, вести переговоры, отдыхать и развлекаться. Сам он пил только шампанское, и каждый, кто хотел, мог насладиться за компанию с ним бокалом Moёt & Chandon 1961 года, но на борту имелось спиртное всех видов и на любой вкус. И две огромных лазерных панели были всегда готовы показать новейшие, еще не вышедшие в прокат фильмы.

Его лайнер был одним из лучших в мире (что бы там ни говорили французы, уверявшие, что их Dassault Falcon обладает непревзойденными летными качествами), но сколь бы ни был Джавиц влиятелен и богат, даже ему не под силу было совладать с джет-лэг^[4]: в Лос-Анджелесе без четверти четыре утра, а он только теперь начал ощущать настоящую усталость. Всю ночь он не спал, переходя с одной вечеринки на другую и повсюду отвечая на два дурацких вопроса, с которых неизменно начиналась любая беседа. Сначала спрашивали:

— Благополучно долетели?

На что Джавиц отвечал всякий раз:

— Как видите.

Задавший вопрос терялся, не зная, что на это сказать, бледно улыбался и осведомлялся:

— Надолго сюда? — и слышал:

— Будет видно.

И Джавиц, сделав вид, что должен ответить на звонок мобильного, извинялся и отходил в сторону вместе со своими вечными спутниками.

Никто не его интересовал. Да и кто бы мог представлять интерес для человека, обладавшего практически всем, что можно купить за деньги? Он пытался менять круг общения, заводя друзей из среды, не имевшей никакого отношения к кино, — знакомился с философами, писателями, цирковыми артистами. Поначалу увлекался этими новыми людьми — но затем следовала неизменная просьба просмотреть сценарную заявку-синопсис либо столь же обязательная сакраментальная фраза: «У меня есть друг (подруга), который(ая) так мечтает сниматься в кино! Ты бы не согласился встретиться с юным дарованием?»

Нет, не согласился бы. Помимо работы у него было чем заняться в жизни. Раз в месяц летать на Аляску, напиваться в первом попавшемся баре, есть пиццу, выискивать нетронутые уголки дикой природы, разговаривать со стариками в маленьких городках. Два часа ежедневно он проводил в тренажерном зале, но все равно страдал от избыточного веса, и врачи опасались за его сердце. Он ходил в зал не ради поддержания формы — это его не интересовало, — а чтобы сбросить напряжение, не отпускавшее ни на секунду и порою становившееся столь невыносимо тяжким, что казалось — сейчас это бремя его раздавит. Он занимался активной медитацией, пытаясь исцелять ею душевные раны. Иногда, оказываясь среди тех, кто не знал его, он расспрашивал этих случайных знакомых о том, что же такое «нормальная» жизнь, ибо сам уже давно о ней позабыл. Отвечали ему по-разному, и со временем он убедился, что пребывает в полнейшем одиночестве, хотя постоянно окружен людьми.

И в конце концов, руководствуясь не столько этими ответами, сколько собственными наблюдениями, он составил перечень того, что должно входить в понятие «нормы».

Джавиц оглядывается по сторонам. Замечает человека в темных очках — он потягивает фруктовый сок и, ни на кого не обращая внимания, с отчужденным видом созерцает море. Седеющий, красивый, элегантный. Пришел одним из первых и наверняка знает, кто такой Джавиц, однако не сделал попытки представиться. Мало этого, ему еще хватает смелости сидеть в одиночестве, а одиночество в Каннах — верный признак того, что тобой никто не интересуется, что ты — существо незначительное, невлиятельное и лишенное связей.

Он чувствует нечто похожее на зависть по отношению к этому человеку — к его независимости и свободе. Он хотел бы поговорить с ним, но слишком устал.

Он поворачивается к одному из своих неразлучных спутников:

— Что такое «нормальный человек»?

— У тебя совесть нечиста? Считаешь, что совершил такое, чего не должен был совершать?

Джавиц Уайлд понимает, что обратился не с тем вопросом и не к тому человеку. Теперь, быть может, тот будет думать, что он в чем-то раскаивается и хочет начать с чистого листа. Да ничего подобного. А если бы даже совесть и мучила, все равно — уже слишком поздно возвращаться в отправную точку: он знает правила игры.

— Я спрашиваю, что такое «нормальный человек»?

«Спутник» немного сбит с толку. Его товарищ по-прежнему зорко наблюдает за всем, что происходит вокруг.

— Ну, это тот, у кого нет никаких амбиций…

Джавиц достает из кармана листок, кладет его на стол:

— Я с ним не расстаюсь. И постоянно добавляю новые пункты.

Один отвечает, что сейчас не может просмотреть его — занят наблюдением. А второй, чувствующий себя более непринужденно и уверенно, начинает читать:

Нормальный человек считает нужным:

1. Забыть, кто он такой и чего желает, чтобы это не мешало производить, воспроизводить и зарабатывать деньги.

2. Признавать законы и обычаи войны, установленные Женевской конвенцией.

3. Тратить годы на обучение в университете, чтобы потом не найти работу.

4. Заниматься с девяти утра до пяти вечера тем, что не приносит ни малейшего удовольствия, чтобы по прошествии тридцати лет выйти на пенсию.

5. Выйти на пенсию, обнаружить, что сил наслаждаться жизнью уже не осталось, и очень скоро умереть от тоски.

6. Пользоваться ботоксом.

7. Понимать, что власть гораздо важнее, чем деньги, а деньги — важнее счастья.

8. Высмеивать тех, кто вместо денег стремится к счастью, и называть их «людьми, лишенными амбиций».

9. Сопоставлять все предметы и явления в той же системе координат, что и машины, квартиры, вещи, не пытаясь постичь истинный смысл того, зачем и ради чего он живет.

10. Не разговаривать с незнакомыми. Скверно отзываться о соседях.

11. Считать, что родители всегда правы.

12. Жениться, произвести потомство, жить вместе и после исчезновения любви, уверяя, что это нужно ради детей (словно они не слышат ежедневных ссор родителей).

13. Осуждать всякую попытку быть иным.

14. Просыпаться от истерической трели будильника.

15. Верить каждому слову, напечатанному типографским способом.

16. Повязывать на шею кусок разноцветной материи, не имеющий никакого функционального назначения и носящий гордое имя «галстук».

17. Никогда не задавать вопросы прямо, даже если собеседник отлично понимает, что имелось в виду на самом деле.

18. Сохранять на лице улыбку, хотя отчаянно хочется плакать. И жалеть всех, кто демонстрирует свои истинные чувства.

19. Считать, что искусство стоит огромных денег или не стоит ничего.

20. Презирать все, что не стоило больших трудов получить, ибо ради доставшегося просто так не пришлось «идти на жертвы» и значит, оно не обладает необходимыми достоинствами.

21. Следовать моде, даже если она представляется нелепой и неудобной.

22. Пребывать в глубокой уверенности, что у каждой знаменитости скоплены огромные сокровища.

23. Тратить деньги на внешнее благообразие и мало заботиться о душевной красоте.

24. Доказывать всеми возможными средствами, что он хоть и «нормальный» человек, но стоит неизмеримо выше всех прочих.

25. В метро или автобусе стараться не смотреть никому прямо в глаза, чтобы это не истолковали как попытку обольщения.

26. При входе в лифт поворачиваться лицом к дверям и делать вид, будто пребывает в полном одиночестве — вне зависимости от того, сколько человек набилось в кабину.

27. Никогда не хохотать в ресторане, как бы ни рассмешил его рассказанный анекдот.

28. В Северном полушарии одеваться не по погоде, а сообразно времени года.

29. В Южном полушарии украшать ветви елочки ватой, символизирующей снег, даже если зима не имеет никакого отношения к рождению Христа.

30. Становясь старше, ощущать себя хранителем всей мировой мудрости, даже если ему не доведется прожить столько, сколько необходимо, чтобы убедиться в своей ошибке.

31. Посещать благотворительные чаепития, полагая, что этого совершенно достаточно, чтобы покончить с социальным неравенством.

32. Есть три раза в день, независимо от того, хочется или нет.

33. Свято веровать, что другие люди превосходят его во всем — они красивей, умней, богаче, сильнее. И что пытаться раздвинуть собственные границы очень рискованно: лучше уж вообще ничего не делать.

34. Использовать автомобиль как сокрушительное оружие, делающее неуязвимым.

35. Изрыгать брань по адресу других водителей.

36. Считать, что если твой сын что-то делает неправильно — это результат того, что он попал в «дурную компанию».

37. Сочетаться браком с тем/той, кто может предложить завидное положение в обществе. Любовь подождет.

38. Всегда говорить: «Я пробовал», даже если и не попытался.

39. Оставить все самое интересное в жизни на потом, когда для этого уже не будет сил.

40. Не впасть в депрессию от ежедневного многочасового бдения у телевизора.

41. Твердо верить, что все добытое и завоеванное принадлежит ему навеки.

42. Считать, что женщины не любят футбол, а мужчины — готовить и наряжаться.

43. Во всем всегда винить правительство.

44. Быть непреложно убежденным в том, что доброта, отзывчивость, уважительное отношение к другим будут этими другими истолкованы как слабость, уязвимость и возможность легко им манипулировать.

45. А также — в том, что напористая грубость в общении с другими людьми воспринимается как черта сильной личности.

46. Бояться фиброскопии (если ты мужчина) и родов (если — женщина).

— Тебе бы стоило снять фильм об этом… — засмеялся один из «друзей».

«Еще один фильм. Они не умеют думать ни о чем другом. Не знают, что я делаю, хотя не расстаются со мной ни на минуту. Я ведь не снимаю фильмов».

Работа над фильмом начинается с того, что некто, именуемый продюсером, прочел какую-то книгу или проникся блестящей идеей за время поездки по автостраде Лос-Анджелеса, похожего на один огромный пригород. И вот в одиночестве, в машине он придумывает, как воплотить эту идею на экране.

Прежде всего он узнает, можно ли приобрести права на экранизацию книги. Если нельзя, то отправляется искать в качестве исходного материала что-нибудь другое — в конце концов только в Соединенных Штатах ежегодно выходит 60 тысяч новых книг. Если же можно, то звонит автору и предлагает ему продать права на экранизацию за весьма скромную сумму. Предложение это, как правило, принимается, потому что попасть на фабрику грез мечтают не только актеры и актрисы: каждому автору льстит, когда написанные им слова превращаются в образы.

Договариваются пообедать вместе. Продюсер говорит, что «книга — настоящий шедевр и просто просится на экран», автор же ее — «гений, который заслуживает славы». Писатель сообщает, что работал над романом пять лет, и изъявляет желание принять участие в работе над сценарием. «А сто́ит ли, здесь ведь своя специфика, — слышит он в ответ. — Но я вам обещаю — результатом останетесь довольны».

Затем произносится фраза: «Мы бережно сохраним дух вашей книги». Причем обоим собеседникам известно, что это — ложь, причем полнейшая и бесстыдная.

Писатель думает, что на этот раз он примет предложенные ему условия, обещая самому себе, что уж в следующий — проявит твердость и неуступчивость. И соглашается. Продюсер рассказывает, что в будущем фильме в главных ролях снимутся такие-то и такие-то звезды, — и это тоже ложь, которая, однако, повторяется каждый раз, когда надо кого-нибудь улестить. Он покупает так называемый «опцион», а иными словами — платит десять тысяч долларов за то, чтобы права оставались за ним в течение трех лет. А что потом? «А потом мы заплатим в десять раз больше, и вы получите двадцать процентов прибыли от проката». На этом деловая часть разговора завершается, ибо писатель уверовал, что заработает колоссальные деньги.

А вот спроси он кого-нибудь из понимающих людей, то узнал бы, что волшебники из голливудских бухгалтерий умеют сделать так, чтобы баланс фильма никогда не был положительным.

Обед завершается тем, что продюсер достает многостраничный контракт и спрашивает, можно ли подписать — с тем чтобы студия была уверена, что товар у нее в руках. Писатель, косясь одним глазом на процент (несуществующий), а другим — на собственное имя, красующееся на афишах кинотеатров (этого тоже не будет, ибо в самом лучшем случае довольствоваться придется титром «…по мотивам романа такого-то…»), не долго думая, подписывает.

Суета сует — все суета, и нет ничего нового под солнцем, как заметил Екклезиаст, сын Давидов, больше трех тысяч лет назад.

Продюсер принимается обивать пороги студий. У него уже есть какое-никакое имя, так что двери перед ним открываются, но это вовсе не значит, что его предложение примут. В случае отказа он даже не даст себе труда снова пригласить писателя на обед, просто пришлет ему письмо примерно такого содержания: «Несмотря на все усилия, киноиндустрия еще не может оценить благодарный материал, а потому я вынужден возвратить контракт» (сам-то он его, разумеется, не подписал).

Если же предложение принято, продюсер отправляется к тому, кто стоит на самой нижней ступеньке этой иерархии и соответственно меньше всех получает, — к сценаристу. К тому, кто целыми днями, неделями, месяцами создает оригинальные сценарии или мастерит экранизации, адаптируя книгу для экрана. Наработки отсылаются продюсеру (а вовсе не писателю), и тот, как правило, с ходу бракует первые варианты, будучи уверен, что сценарист может сочинить получше. Еще сколько-то недель юное дарование или матерый профессионал (середины здесь нет) не спит ночами, поддерживая вдохновение литрами кофе и переписывая по несколько раз каждый эпизод, который продюсер отвергает или перекраивает до неузнаваемости, вызывая у сценариста законный вопрос: «Если он так хорошо все понимает, почему сам не пишет?» Однако в эту минуту сценарист вспоминает о своей зарплате и без долгих уговоров возвращается за компьютер.

И вот наконец текст почти готов: теперь продюсер просит убрать кое-какие политические намеки, которые могут вызвать раздражение у консервативно настроенных зрителей, и прибавить поцелуев, потому что это нравится женской аудитории. И чтобы у истории были начало, середина, конец, и был герой, способный всех довести до слез своими жертвенностью и самоотречением. И чтобы кто-нибудь в начале потерял любимого, а в финале — вновь обрел. В конце концов почти все сценарии сводятся к следующей незамысловатой линии:

Мужчина любит женщину. Мужчина теряет женщину. Мужчина находит женщину.

Девяносто процентов фильмов — суть вариации на эту самую тему.

А в тех, которые не подпадают под это правило, в качестве компенсации должно быть очень много драк, погонь, стрельбы и спецэффектов, чтобы порадовать публику. Формула, гарантирующая успех, давно выведена и тысячекратно проверена, так что рисковать не следует: от добра добра не ищут.

И куда же теперь, вооруженный сценарием, который он счел вполне сносно написанным, отправляется продюсер?

На поиски студии, способной профинансировать проект. Однако на студии — длинная очередь фильмов, предназначенных для демонстрации в пустеющих с каждым днем залах кинотеатров. И продюсера просят либо подождать немножко, либо найти независимого дистрибьютера, но сначала подписать очередной гигантский контракт (где предусмотрены эксклюзивные права даже в случае проката за пределами планеты Земля), беря на себя ответственность за выделенные и потраченные деньги.

И вот в эту-то минуту на сцену выходит человек, подобный Джавицу Уайлду. Независимый дистрибьютер, которого не узнают на улице, но зато в мире кино знают все. Тот, кто не открывал тему, не редактировал сценарий, не вложил в проект ни единого цента.

Джавиц Уайлд — посредник. Он — дистрибьютер.

Продюсера он принимает в своем маленьком офисе (то обстоятельство, что у него — личный самолет, дом с бассейном, приглашения на все более или менее значительные события, происходящие в мире, ничего не значит: все это служит исключительно для собственного комфорта) и не предлагает ему даже стакана минеральной воды. Он забирает диск и увозит его домой. Читает минут пять. Если уж очень понравится — дойдет до конца, но на это — один шанс из ста. В данном случае он тратит десять центов на телефонный звонок продюсеру: «Я жду вас такого-то числа в таком-то часу».

«Ладно, подпишем договор, — говорит он, будто делая большое одолжение. — Я возьмусь».

Продюсер пытается вступить в переговоры. Он желает знать, в скольких странах будет прокатываться картина, на скольких площадках и на каких условиях. Вопросы абсолютно бессмысленные, ибо ответ он знает наперед: «Это будет зависеть от итогов первых фокус-групп». Фильм показывают представителям разных социальных слоев и сословий, отобранным специалистами. Другие специалисты анализируют результаты. Если они положительные, будут потрачены еще 10 центов на звонок, и на следующий день Джавиц Уайлд встретит продюсера с тремя экземплярами пухлого договора. Продюсер попросит дать ему сколько-нибудь времени, чтобы с договором мог ознакомиться его адвокат. Джавиц скажет, что ничего не имеет против, но беда в том, что он закрывает сезон и не может гарантировать, что по возвращении не будет занят другим фильмом.

И продюсер прочитывает лишь тот параграф, где оговорено его вознаграждение. Сумма его удовлетворяет, он подписывает контракт. Ибо не хочет упускать такой шанс.

Со дня достопамятного обеда с автором романа прошло уже так много лет, что ему невдомек: он сам сейчас находится в точно такой же ситуации.

И как тут в очередной раз не вспомнить слова из Екклезиаста, сказанные больше трех тысяч лет назад: «Суета сует и всяческая суета, и нет ничего нового под солнцем».

И вот теперь, оглядывая толпу людей, собравшихся под белым полотном навеса, Джавиц Уайлд в очередной раз спрашивает себя, что он здесь делает. Он контролирует более пятисот кинозалов в США и с еще пятью тысячами других по всему миру заключил эксклюзивные договоры, в соответствии с которыми у него обязаны покупать все, что он предлагает, даже если фильм не будет иметь успеха. Они знают, что прибыль от одного блокбастера с лихвой компенсирует затраты на прокат пяти обычных картин. Владельцы кинотеатров зависят от Джавица Уайлда, великого независимого дистрибьютера, сумевшего вступить в единоборство с крупными киностудиями-монополистами и победить в нем.

Его никогда не спрашивали, как ему удалось совершить этот подвиг: вопрос уже не имеет никакого значения, поскольку он предлагает соотношение «один триумф — пять провалов» (у студий — один к девяти).

Лишь он один знает, чему обязан своим успехом. И по этой самой причине нигде не появляется без двоих неразлучных спутников, которые в эту минуту отвечают на звонки, назначают встречи, принимают приглашения. Оба они — относительно нормального телосложения (совсем не те гориллы, что стоят у входа), но люди в высшей степени умелые: прошли специальную подготовку в Израиле, служили в Уганде, Аргентине, Панаме. Покуда один занят телефоном, другой беспрестанно шарит взглядом по залу, примечая любое перемещение, каждое резкое движение, всякое новое лицо. Подобно синхронным переводчикам или сотрудникам службы безопасности аэропорта, они раз в четверть часа меняются ролями, ибо неусыпная бдительность требует перерыва.

Так что же все-таки он делает на этом приеме? Давно уже можно было бы уйти в отель и попытаться уснуть; он устал от льстивых слов и приветствий, ему невмоготу ежеминутно выдавливать из себя улыбку, повторяя: «Нет-нет, не надо визитку, я ее обязательно потеряю». А особо настырных отсылать к одной из своих секретарш, живущей в роскошном отеле на Круазетт, обязанной бодрствовать и снимать трубку непрерывно звонящего телефона, отвечать на электронные письма, приходящие со всего света вместе с рекламой средств для чудодейственного увеличения пениса, получения множественных оргазмов и прочим спамом, против которого бессильны самые совершенные фильтры. В зависимости от того, какой знак подаст ему Джавиц, кто-нибудь из «друзей» либо сообщает адрес и телефон секретарши, либо говорит, что сейчас у него нет с собой ее визитных карточек.

Так зачем же он сидит здесь? В Лос-Анджелесе в это время он ложится спать, вернувшись далеко за полночь с очередной вечеринки. Джавиц Уайлд знает ответ, но этот ответ его не устраивает. А дело в том, что он боится остаться один. И завидует человеку, пришедшему сюда одним из первых и потягивающему сейчас свой безалкогольный коктейль. Взгляд его устремлен в никуда, он расслаблен и даже не думает напускать на себя важность или принимать озабоченно-деловой вид. Джавиц решает пригласить его за свой столик и чем-нибудь угостить. В этот миг он замечает, что того уже нет на прежнем месте.

И одновременно ощущает легкий укол в спину.

«Комары. Вот потому я терпеть не могу праздники на открытом воздухе».

Потерев укушенное место, он вдруг извлекает оттуда маленькую булавочку. Что за дурацкие шутки! Оглядывается и метрах в двух от себя видит чернокожего — судя по прическе, с Ямайки, хохочущего в толпе гостей, которые глядят на него с вожделением и почтением.

Джавиц слишком утомлен, чтобы поддаваться на провокацию. Пусть этот негр считает, что очень смешно пошутил — чем еще ему производить впечатление на окружающих?!

— Идиот.

«Друзья» мгновенно реагируют на внезапную смену позы — не зря же они наняты оберегать его за четыреста тридцать пять долларов в день. Один сует руку за пазуху, где под мышкой в плечевой кобуре висит автоматический пистолет, незаметный под пиджаком. Второй поднимается с места и проворным, хоть и не резким движением (дело все же происходит на празднике) оказывается между хозяином и этим чернокожим.

— Да ничего страшного, — говорит Джавиц. — Глупая шутка.

И показывает булавку.

Двое этих олухов натасканы и обучены отбивать атаки, защищать своего подопечного от ножа и ствола, от внезапной агрессии и угрозы. В гостинице они всегда первыми входят в его номер, проверяя, все ли там чисто. Они умеют определять, нет ли в кармане у того или иного человека пистолета (во многих странах мира ходить с оружием — в порядке вещей), и не спустят с него глаз, пока не убедятся, что тот не представляет опасности. Когда Джавиц садится в лифт, они стискивают хозяина с обеих сторон, прикрывая собственными телами на манер живого щита. Они еще ни разу не доставали оружие и тем более обходились без стрельбы, ибо любое недоразумение умеют устранять взглядом и несколькими спокойно сказанными словами.

Проблемы? С тех пор как они его сопровождают, он забыл, что это такое. Кажется, одного их присутствия достаточно, чтобы отогнать злых духов и развеять недобрые намерения.

— Это тот малый… Пришел одним из первых. Сидел один вон за тем столиком. Он был вооружен, как по-твоему? — сказал один.

Второй пробурчал что-то вроде: «Не исключено». Но незнакомец давно уже покинул прием. А все то время, что находился здесь, с него не спускали глаз, тем более что неизвестно было, куда направлен его взгляд из-за темных очков.

Отбой. Один снова берется за телефон, не умолкавший все это время, другой смотрит на чернокожего с Ямайки, а тот, не обнаруживая страха или растерянности, не отводит глаз. Как-то странно он повел себя, но если вздумает снова пошутить, ему придется заказывать себе зубные протезы. Все будет сделано быстро и незаметно, на пляже, и справится с этим один, а второй подстрахует, держа палец на спусковом крючке. Подобные выходки устраивают обычно с единственной целью — отвлечь охранников жертвы. Старый трюк.

— Все в порядке.

— Совсем даже не в порядке. Вызывайте «скорую». Рука отнялась.

Примечания

4

Jet lag — нарушение суточного ритма организма, расстройство биоритмов в связи с перелетом через несколько часовых поясов.