Инициация и другие рассказы

Павел Филиппов, 2023

Как чувствует себя новоиспечённый поэт в 6 лет? О чём беспокоится заблудившийся в тайге юноша 18 лет? Что переживает амбициозный научный сотрудник в 25, ремонтируя машину на одной из центральных улиц Хельсинки? Как бизнес-консультант в 30 пытается понять, почему члены правительства региона должны мыться в бане? Как молодой папа в 35 ощущает себя счастливым, сочиняя сказки? Как мужчина в 40 пытается справится со своими ограничивающими убеждениями? Что зрелый муж в 48 способен осмыслить про своё тщеславие и отношения с мамой?В книге 21 реальная история из жизни: весёлые и с грустинкой, про автора и множество других хороших людей, которые хотят, чтобы всё было здорово и правильно, а получается, как получается.

Мудрость старейшин

Лет 20 назад наша компания консультировала правительство одного исключительно живописного и богатого углеводородами региона. Задача была оценить долгосрочную конкурентоспособность основных отраслей экономики региона и дать предложения по совершенствованию промышленной политики.

Я обожал такие истории. Во-первых, это была прекрасная возможность посмотреть мир во всём его многообразии за счёт клиента. Во-вторых, как я сейчас понимаю, для меня это был замечательный способ потешить своё самолюбие.

Ну, правда, в те времена нечасто можно было встретить регионального чиновника с правильным образованием, международным кругозором и качественным стратегическим видением. На местах было очень много крепких хозяйственников, многие из них были ответственные и добросовестные, но при словах «как вы планируете повышать глубину интеграции отрасли Х в мировую экономику?» или «какие кластеры конкурентоспособности вы уже идентифицировали в регионе?» с ними запросто могла сделаться падучая. Если ты проштудировал классиков — Портера, Минцберга и Ансоффа — с карандашом в зубах, можно было ставить один против пятидесяти, что человека, образованнее тебя в теме корпоративной или региональной стратегии в правительстве регионов ты не встретишь. Эти знания, естественно, не делали меня крутым управленцем, но экспертом «федерального масштаба» — вполне. Ну и в свои «меньше тридцати» осознавать это было более чем приятно. Перья распушались и щёки надувались сами собой.

Неотъемлемая часть любого исследования такого рода — интервью с членами правительства, курирующими ключевые отрасли. Люди всегда были моей самой любимой частью программы. Все эти высокие чиновники были весьма неординарными личностями — обычно сильными, в основном умными, часто дерзкими, нередко мутными. Мне нравилось строить гипотезы относительно того, что привело именно этого человека именно в эту точку его карьеры: многолетний труд в системе и безусловная лояльность ей, интриганство и макиавеллизм, необоснованный оптимизм от невероятно успешного предыдущего опыта в предпринимательстве или шизоидность (я тогда ещё не знал такого слова, но уже выделял суперпедантичных эмоционально холодных интеллектуалов, у которых «всё по полкам», кроме отношений с коллегами).

В ходе бесед с региональными министрами, среди которых я обнаружил всю палитру моих типажей, довольно быстро выяснилось, что до согласованной политики там как до луны пешком. Коллеги окопались в удельных княжествах своих министерств и комитетов и фактически разговаривали друг с другом на разных языках про разное. То, что одним руководителям представлялось краеугольным камнем, главным вызовом развития региона на этом этапе, другим же могло быть неизвестным как проблема вовсе. Мы несколько дней пытались разгадать эту загадку: почему у коллег, сидящих в общем-то в одной лодке, регулярно (наверное) встречающихся на совещаниях и в коридорах, такие разные представления о контексте, приоритетах и сотрудничестве. Но безуспешно. Эта тайна от нас постоянно ускользала.

Открытие пришло оттуда, откуда мы его совсем не ждали. Одним из последних в серии наших встреч значился глава местного комитета по ЖКХ по имени Степан Петрович. Тематика ЖКХ не входила в зону нашего интереса и ничего особенного мы от этой встречи не ждали. Навестить его — это была почти только вежливость. Более того, встреча началась настолько странно, что я уже было подумал, что зря мы с коллегой вообще сюда явились.

В кабинете Степана Петровича, довольно просторном, для нас двоих были приготовлены стулья. Они стояли посреди кабинета. Сам он — довольно крупный, если не сказать грузный, мужчина — восседал за столом, немного хмурясь и отводя взгляд от прямого контакта. Внешний антураж напомнил мне комнату для допроса. Как будто это не мы пришли вопросы задавать, а нас привели выпытывать военные тайны.

Я интерпретировал всё это как ясный сигнал про то, что а) мы гости нежеланные, б) в официальную повестку нашей встречи он не поверил и счёл её прикрытием для чего-то другого и в) кофе нам не нальют. Ну бывает, думаю я. Рассказываю, кто мы и зачем. Перехожу к вопросам про его задачи и проблематику. Получается не очень. Интервью вязнет. Мои вопросы булькают в озеро его нежелания разговаривать и обрастают в нём водорослями бессмысленных подробностей, до которых нам нет никакого дела. Понимаю, что если бы в конце нашего визита у нас не была бы запланирована аудиенция у губернатора, Степан Петрович, возможно, и вовсе бы нас не принял.

Первый час разговора наш собеседник находится в довольно странном эмоциональном состоянии, суть которого я никак не могу уловить. Что-то среднее между попыткой обидеться и желанием чихнуть. Его брови то хмурятся, сдвигаясь к переносице, то поднимаются вверх, на лоб, как будто даже независимо от содержания разговора.

Ищу способы выйти-таки на диалог и меняю формат беседы: перехожу от вопросов к нашим наблюдениям со встреч с его коллегами. Рассказываю, как убедительно один говорил про потребность в прямых иностранных инвестициях в пищевку, другая — про облегчение процедур выдачи лицензий, третий — про проблемы квотирования вылова. И рассуждаю, что, мол, интересная особенность — каждый видит свою проблематику, но никак не стыкует её с контекстом развития других отраслей. Наш собеседник время от времени выпрямляется в кресле и делает глубокий вдох, как будто собирается сказать что-то, замирает на секунду-другую, но потом выдыхает и снова оседает. Поймал себя на мысли, что я в эти моменты делаю вдохи, выдохи и задержки вместе с ним, как будто мы на пару занимаемся пранаямой.

Задаю очередной вопрос, уже почти не надеясь на внятный ответ: «Как Вы полагаете, в чём причина того, что члены правительства столь по-разному видят себе ситуацию?»

Степан Петрович, кажется, впервые за нашу встречу ловит мой взгляд, и его брови перестают гулять по всему лицу. Он выпрямляется в кресле и вдруг почти выкрикивает: «Мыться надо чаще, а они не моются!»

В комнате повисает пауза. Довольно длинная. Я чувствую, как мой коллега повернулся ко мне, но переглянуться с ним — значит послать двусмысленный сигнал. Смотрю в глаза собеседнику. В моей голове проносятся различные удивительные картины, но состоятельные гипотезы о связи между отношением к гигиене и уровнем координации членов правительства не рождаются. При этом я всем телом ощущаю, что сейчас происходит что-то важное.

Произношу ровно, чтобы никого не спугнуть: «Кажется, Вас это беспокоит. Мы можем остановиться на этом поподробнее?» По взгляду Степана Петровича понимаю, что он пытается разобраться в том, насколько я действительно хочу об этом поговорить. Я сам ещё точно не знаю, но делаю самое участливое выражение лица, на которое только способен. Тогда он медленно произносит: «Весь свой управленческий опыт я воспринял от своего бывшего руководителя в бане.»

То, что баня — это полезно, я, в принципе, и так знал. Но то, что это может быть настолько полезно для эффективной работы правительства — это стало для меня совершеннейшим откровением. Степан Петрович рассказывал, что именно в бане до недавнего времени открыто обсуждались вопросы, которые стыдливо замалчивались на официальных совещаниях. В бане обменивались новостями, тестировали новые идеи, находили нестандартные решения, создавали альянсы. В бане выращивался кадровый резерв: от аксакалов передавалась молодым руководителям аппаратная мудрость, внутренний этикет и правила игры. Но времена изменились. В правительство сразу на высокие посты пришли слишком молодые люди, решительные женщины — и банная традиция сама собой умерла, потеряв кворум. Вместе с ней в правительстве региона практически сошла на нет и практика неформального общения. И ничего не пришло взамен.

Степан Петрович говорил рваными фразами, то повышая голос, то не к месту понижая; его удивительные брови прыгали то вверх, то вниз, но теперь я понимал, что так у него проявлялось волнение. Он действительно переживал за свою малую родину и за своё дело. Мы видели, что он искренне старается донести до нас самую суть и слушали с большим интересом. Он был совсем не глуп, этот любитель с пользой помыться. Он очень точно уловил фундаментальную проблему этого региона, с решения которой следовало начинать. И я должен был признать, что к этой задачке — как открыть этих столь разных людей друг для друга — не было ответов во множестве прочитанных мною книг по стратегии.

Мы прощались совсем на другой волне, чем здоровались. Я был признателен ему за откровенность, а ему явно было радостно оттого, что мы не обесценили его рассказ и дали его выводам, которые он до сих пор держал при себе, внимание и место. На прощание Степан Петрович произнёс: «Ну, если доедете до нас снова, приглашу вас в баню!». Выглядел он при этом умиротворённо и весомо, как настоящий старейшина, а брови его окончательно заняли полагающееся им место.

Отчасти благодаря этой встрече, хотя и по прошествии многих лет, я почти перестал видеть в неуклюжести недалёкость и путать начитанность с глубиной. И очень ценю людей, с которыми хочется сходить в баню.