Миров двух между

Павел Трушников

Книга повествует о том, как просто бывает стать «преступником по назначению» и как сложно противостоять преступной системе правосудия.Хроника громкого уголовного дела в полном объеме со ссылками на материалы следствия от лица человека, приговоренного к одиннадцати годам лишения свободы.Долгий и тернистый путь автора к восстановлению справедливости между Законом и Беззаконием. Миров двух между… Книга содержит нецензурную брань.

Часть I. Экскурс в прошлое

«Не зная прошлого, невозможно

понять подлинный смысл

настоящего и цели будущего…»

(М. Горький)

Бывшие родственники

Одним из основных фигурантов тех давних событий является мой бывший тесть Голандо Владимир Игоревич. На начало 2005 года в статусе бывшего тестя он находился уже порядка семи лет и каких-либо отношений ни с ним, ни с членами его семьи я практически не поддерживал.

На закате советского времени Владимир Игоревич был руководящим работником среднего звена в строительстве, с ярко выраженной комсомольско-партийной карьерной направленностью. Он был из тех людей, которые старались мало-мальски двигаться по карьерной лестнице, импонируя руководству лояльностью и умением красиво говорить. В то же время, в отличие от большинства руководящих работников, он был напрочь лишен деловой предприимчивости. Другими словами, когда все кто мог разворовывали страну и государственные предприятия, Владимир Игоревич идейно работал за зарплату. Поэтому и руководящими должностями в жизни не обогатился. Жена, две дочери, квартира в порядке очереди от государства, «Запорожец» на накопленное с зарплаты — вот стандартная советская семья Голандо, не избалованная жизненными изысками. И внешне со всех сторон Владимир Игоревич выглядел бы положительным персонажем, если бы не существование близнецов Леши и Кати Орловых, плодов бурного Володиного романа параллельно семье, которых он бросил на произвол судьбы еще до рождения. На протяжении долгих лет он «шепотом» будет врать своим близким друзьям, не желая выглядеть в их глазах полнейшим негодяем, что проявляет заботу о своих внебрачных детях. Хотя мне лично, будучи раскрепощен алкоголем, он тет-а-тет признавался, что отношений с этими детьми не поддерживает и от чего якобы очень страдает, но на это есть определенные причины. Уже позже, его младшая дочь, моя первая супруга, раскрыла семейную тайну, что когда-то давно отец уходил из семьи к другой женщине (тогда то и были зачаты близнецы), а потом, вернувшись обратно, он поклялся своей супруге забыть для себя существование этой женщины с их общими детьми. Хотя клятву он эту нарушил, но уже спустя много лет (в конце 2000-х годов), когда со своей супругой начал проживать раздельно, а близнецы Леша и Катя выросли. К тому времени Володя немного обогатился, разворовывая доверенное ему предприятие (об этом чуть позже), и даже стремился воссоздать оставленную когда-то семью. Но подхалимство и лицемерие, по всей видимости, не возобладали над некогда брошенной женщиной, и идея создания семьи с уже готовыми взрослыми детьми потерпела неудачу. Впрочем, Владимиру Игоревичу, на данное время живущему в гордом одиночестве, ничто не мешает хвастаться, что у него есть еще одна дочь, а главное — взрослый сын. Примером тому его аккаунты в социальных сетях.

Кстати, к месту будет заметить, что супруга его, Людмила Андреевна, будучи по профессии воспитательницей детсада, успела какое-то время поработать начальником отдела кадров в одной с мужем организации. И это обстоятельство наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь в виде несоизмеримого высокомерия. И до самой смерти, которая постигла ее не так давно как результат хронического алкоголизма, ее высокомерию можно было позавидовать. А что касаемо моих былых личных взаимоотношений с бывшей тещей, то тут можно смело обозначить, что ее «нелюбовь с первого взгляда» в свое время очень быстро переросла во взаимную неприязнь, которая особо никем не вуалировалась.

В самом начале 90-х Владимира Игоревича пригласили принять участие в строительстве водолечебницы в черте города на месте законсервированной минеральной скважины. Здесь ему тоже полноценно удалось проявить свои хозяйственно-организационные способности, и по окончанию строительства организатор и идейный вдохновитель данного проекта предложил кандидатуру Владимира Игоревича на должность руководителя образованного предприятия. Вот таким образом мой бывший тесть стал генеральным директором акционерного общества «Родник», более известного в городе как водолечебница «Родничок».

Акции предприятия сразу были распределены между инвесторами и участниками строительства в погашение задолженности по зарплате. Коллективу строителей в то сложное время тоже не оставалось выбора, как переквалифицироваться в персонал водолечебницы и продолжать работать в построенном ими предприятии. Тем более, имея акции, они по факту являлись частично его собственниками. Основным же инвестором строительства был региональный социальный фонд, который впоследствии продолжительное время «поставлял» водолечебнице клиентов. Так же, весомую часть клиентов лечебнице отправлял профсоюз Тобольского нефтехимического комбината. Таким образом, фактически живя на деньги бюджетного фонда и градообразующего предприятия, «Родник» функционировал около десяти лет.

И здесь тоже, как честный труженик, Голандо работал и жил на одну зарплату. Пожалуй, за все время функционирования «Родника» единственным обогащением генерального директора было списание в свою собственность некогда подаренного предприятию «РАФика». Но в этом прослеживался экономический смысл — после того, как семейный «Запорожец» был подарен старшему зятю в качестве свадебного подарка, тесть всецело пересел на служебный «РАФ», а списание его в свою собственность избавило предприятие от лишних налогов, хотя на самой эксплуатации автомобиля это никак не отразилось.

Какого-либо значительного развития под руководством Владимира Игоревича предприятие не получило и, потеряв две вышеобозначенные «кормушки», к началу 2000-х годов водолечебница прекратила свою деятельность, а значительную часть работников пришлось сократить. Помещения были сданы в аренду разным фирмам под офисы и склады. Выручка от аренды и функционирующий банный комплекс — на 2004 год это единственные небольшие доходы некогда процветавшего предприятия, позволяющие платить основные налоги и зарплату генеральному директору с коллективом из 2—3 человек.

И все же минимальную предприимчивость Владимир Игоревич проявил. Когда представлялась возможность, он за бесценок скупал акции у своих работников, и на 2004-й год ему принадлежала примерно треть всех акций водолечебницы от их общего количества. И еще во времена процветания предприятия, в середине 90-х годов, он в узком семейном кругу не раз заикался о том, что когда-нибудь он продаст акции «Родника» и обеспечит себя и своих близких на всю оставшуюся жизнь. Не знаю, на чем именно были основаны эти фантазии, но в реальности в 2004-м году у разорившегося «Родника» единственным ценным активом осталось только здание. Насколько мне известно, заинтересованные в его покупке лица находились, но продать только одно здание было трудоемко, поэтому Владимир Игоревич искал покупателя, готового приобрести предприятие целиком. Оптимизмом Голандо тоже обладал неимоверным, обнадеживая себя и своих акционеров, что водолечебница рано или поздно будет в любом случае востребована.

И вот в конце 2004 года «Родником», а именно идеей возрождения водолечебницы, заинтересовался предприниматель Евгений Савин, владелец строительной фирмы «Артель-С». Не знаю, какие у них были с Голандо договоренности по продаже, но даже по материалам нашего уголовного дела навскидку видно, что далеко не все там чисто. Казалось бы, что проще скупить акции у каждого владельца в отдельности, стать единоличным держателем акций и фактически владельцем предприятия. Но в реальности была реализована какая-то сложная схема, по которой деньги Савиным переводились на расчетный счет самого «Родника», затем нужно было время на уплату предприятием каких-то налогов (со слов Голандо), и лишь после этого бывшие акционеры получали свои деньги. При этом за свои акции люди получили на треть меньше от того, что изначально было обещано Владимиром Игоревичем. Поэтому, по скромным меркам, каждый второй акционер был недоволен такой сделкой и чувствовал себя обманутым. Черпая информацию из материалов уголовного дела, проведя нехитрый расчет, получалось, что сам Голандо за свои акции получил официально всего около 600 тысяч рублей. На начало 2005 года эта сумма примерно эквивалентна стоимости однокомнатной квартиры. Мало того, что эта сумма никак не могла обеспечить Володю на остаток жизни, как он об этом говорил, но и чтобы вымогать что-то с этих денег, этого мало, что очевидно.

После продажи предприятия и его возрождения за счет нового хозяина Голандо так и остался руководить лечебницей. Здравый расчет предприимчивого Савина понятен — лучше Голандо во всех нюансах «Родника» навряд ли кто разбирался. Но вот уж наверняка не предполагал Евгений Михайлович, что через десять лет, воспользовавшись трудностями своего хозяина, Голандо решит обманом перевести предприятие в свою собственность. Как та неблагодарная собака, кусающая за руку накормившего ее хозяина, Володя будет козырять правами на «Родник» в лицо Савина, который временно и формально его же ими и наделил. Лишь привлечение надзорных и фискальных органов с организацией различных проверок предприятия позволило поставить все на круги своя и вернуть «Родник» полноправному хозяину.

Причем даже в такой ситуации Евгений Савин проявил высшую добродетель — вскрывшаяся «черная бухгалтерия», различные махинации и многолетние хищения со счетов предприятия, которые Голандо осуществлял при помощи своей старшей дочери Ольги, по совместительству бухгалтера лечебницы, все это могло грозить Владимиру Игоревичу весьма серьезной уголовной ответственностью. Но Савин довольствовался лишь бесславным уходом своего бывшего топ-менеджера вместе с дочерью восвояси и не стал предавать эту историю широкой огласке.

Слухи о вымогательстве

Что касаемо меня, то 2005 год сразу не задался. Получив в начале января серьезную травму и перенеся сложную операцию на печени, я практически оторвался от внешнего мира и всех дел. На восстановление организма, когда я уже более-менее стал передвигаться в обычном режиме, ушло месяца три-четыре. И большую часть времени в тот период я проводил дома в больничном режиме.

О том, что у моего бывшего тестя кто-то пытается вымогать деньги, я вскользь услышал от своей матери примерно в конце февраля — начале марта 2005 года. Она, в свою очередь, об этом узнала от своего внука Антона, моего старшего сына, общего ребенка с первой женой. Он поделился с бабушкой, что «какие-то дяденьки приезжали к деду Вове на машине из Тюмени и просили у него деньги». Потом в телефонном разговоре с бывшей женой вновь всплывает момент, что поступают звонки с угрозами, и у ее отца требуют деньги. Но в подробности я не углублялся, потому что общение с ней ограничивал интересами ребенка, тем более, как я уже говорил, отношений с бывшими родственниками не поддерживал, и их жизнь меня не интересовала.

В конце марта мне позвонили из местного отдела по борьбе с организованной преступностью (ОБОП) и под выдуманным предлогом пригласили на беседу. Саму суть предлога я уже не помню, но в то время со здоровьем у меня было еще не очень хорошо, и я мало куда выходил из дома. Что-то от меня якобы требовалось очень важное, но в то же время пустяковое, и я согласился приехать. В ОБОПе два оперативника, Сергей Новоселов и Дмитрий Радион, буквально с самого начала беседы начали атаковать меня обвинениями в вымогательстве денег у бывшего тестя, что изначально ввело в ступор от непонимания, каким образов я могу иметь к этому отношение. В процессе разговора выяснилось, что обвинения в отношении меня высказывают именно бывшие теща и тесть. Со слов оперативников, чета Голандо прямо называла меня единственным врагом их семьи и утверждала, что вымогать с них деньги кроме меня некому. Беседу в ОБОП мы закончили на более-менее дружественной ноте, я объяснил про свое состояние здоровья с января месяца, и оперативники были этому моменту удивлены — супруги Голандо, обвиняя меня в вымогательстве, не сочли нужным сообщить, что мое нынешнее состояние навряд ли позволяет осуществлять в отношении них какие-то действия, хотя прекрасно об этом знали.

После посещения ОБОП я по телефону попытался высказать претензии бывшей жене, но она сказала, что не в курсе того, что ее мама с папой говорят в отношении меня. По поводу того, что происходит, она тоже ничего существенного не прояснила, все то же самое я слышал от оперативников. Тогда я попросил ее, чтобы она передала просьбу своему нынешнему мужу, Сереже Ярину, встретиться со мной.

Сережа Ярин появился в семье Голандо практически сразу же после нашего развода в 1998 году. На тот момент Сережа был гастарбайтером фактически без определенного места жительства 35-ти лет от роду, и Лариса Владимировна, моя бывшая супруга, подобрала бедолагу буквально с улицы, приведя в родительский дом, где проживала с нашим общим сыном после развода. Сережа был мужчина малопьющий и работящий, поэтому супруги Голандо быстро смирились с новой пассией младшей дочери и новым членом семьи. Хотя у новоиспеченной тещи к новоиспеченному зятю особой любви не проявилось, и зять так же отвечал сдержанной взаимностью.

Около полугода спустя Владимир Игоревич продал квартиру своих покойных родителей в подгорной части города и купил младшей дочери с новым мужем отдельную жилплощадь. Через пару лет они решили обзавестись общим ребенком, а еще через пару лет трудовыми усилиями Сережи Ярина купили более просторную квартиру по соседству с моей матерью. Чем последняя была очень довольна, так как внук теперь жил в непосредственной близости, да и взаимоотношения с бывшей снохой у нее были хорошие.

Ярин ко всем знакомым, и особенно старым знакомым своей жены, относился довольно холодно, потому как страдал патологической ревностью, коей, впрочем, страдает до сих пор. Довольно продолжительное время он проработал в службе безопасности нефтехимкомбината, чем приобрел себе очень недобрую славу среди его работников. Многие там его просто ненавидели, особенно те, кто благодаря его служебному рвению лишился работы. Меня он очень долгое время сторонился, можно даже сказать «волком смотрел», а я на общение не навязывался. Лишь по прошествии лет пяти, как Сережа обосновался в Тобольске, у нас с ним начали появляться общие знакомые, и какое-то маломальское общение при встречах стало присутствовать. Хотя даже приятельскими отношениями это назвать было сложно. Но, несмотря на его некоторые недостатки, в общем Сережу я считал довольно таки адекватным человеком. По крайней мере, самым адекватным из всей родни Володи Голандо. Потому и, когда возникла эта ситуация с вымогательством и обвинениями в мой адрес, то я решил поговорить именно с ним, чтобы прояснить ситуацию.

На мою просьбу Сережа отозвался буквально на следующий день и приехал ко мне с практически нескрываемым любопытством, зачем же он мне понадобился. Я же просто поведал ему обстоятельства своего визита в ОБОП и попросил прояснить как происходящее, так и почву обвинений в мой адрес. По поводу обвинений он сказал просто, что его теща помешана на моей персоне, и во всем, что бы не происходило негативного, ей видится какое-то мое участие. Причем сказал он это с явной иронией, направленной именно в адрес тещи. Ему то было известно, что за последние семь лет мы с Людмилой Андреевной даже словом не обмолвились. А что касаемо вымогательства, он рассказал, что периодически поступают звонки и какой-то человек, обычно находящийся в пьяном состоянии, говорит, что Голандо должен ему денег и если их не отдаст, то пострадают все его родственники. Причем звонят не только самому Владимиру Игоревичу домой и на работу, но и обеим дочерям с навязчивой просьбой вразумить отца. Свое общее мнение Сережа обозначил так, что всерьез он эти звонки не воспринимает, но ему не нравится, что звонят и к нему домой тоже. Мол, попадется ему этот звонящий, и Сережа разберется с ним по-свойски. Этого его мнения мне было вполне достаточно, чтобы на какое-то время забыть и про ОБОП и про бывших родственников.

Чуть позже я даже не придал особого значения случайному прохожему, улыбающемуся пареньку, который подошел однажды вечером к нам с моей второй женой Мариной во время выгула собаки. Слишком частым явлением это бывало, что на улице подходят люди и интересуются собакой. Со временем просто начинаешь автоматически отвечать на такие вопросы, ибо знаешь, что этот человек минут через десять сам забудет и про собаку, и про меня. Но в случае с тем пареньком было некоторое дополнение — удовлетворив свой интерес по поводу собаки, он, перед тем как отойти от нас, как бы невзначай кинул мне фразу, смыслом которой предполагалось, что не нужно лезть в дела бывших родственников. Лицо его было очень типичным и мне показалось, что буквально на днях я его уже видел. И, исходя из того, что на тему вымогательства накануне я говорил с оперативниками ОБОП, то улыбчивого паренька я где-то на уровне подсознания воспринял за их коллегу, который, по всей видимости, видел меня у них в отделе и в курсе обстоятельств той самой беседы.

Лишь спустя время, когда все эти события наберут обороты и серьезность, мне станет известно, что примерно в апреле на адрес Яриных, договорившись на улице с прохожим мальчишкой, неизвестные отправят коробку, внутри которой будет по-киношному имитировано взрывное устройство. Это было что-то типа пластикового цилиндра, вьющегося телефонного провода и обычного китайского будильника. А чуть позже, в подъезде, где проживала Ольга Волкова, старшая дочь Голандо, взорвется что-то типа петарды, и этот инцидент тоже привяжут к эпопее с вымогательством, хотя никаких связей между этими двумя обстоятельствами никто не устанавливал.

Бомба в «китайской стене»

Во второй половине дня 23 июня 2005 года по городу расползается слух — в доме 16 восьмого микрорайона, более известном в городе как «китайская стена», нашли бомбу. Чуть позже местные новости, со ссылкой на прокуратуру сообщили, что в подъезде дома обнаружена коробка из-под торта, в которой находилось мощное взрывное устройство из гексогена, способное обрушить несколько подъездов дома. Жители эвакуированы, вызвана бригада саперов Тюменского ОМОН, которые обезвредили бомбу, вывезли за город и уничтожили. Также сообщалось, что взрывное устройство изначально было передано жительнице дома, дочери известного в городе предпринимателя.

Событие очень взбудоражило жителей города, о бомбе в «китайской стене» знал практически каждый. Оно быстро обросло слухами и версиями, передаваемыми из уст в уста. Жители злополучного дома были реально напуганы, так как на тот момент прошло еще немного времени с момента террористических актов в центральной России, когда при взрывах домов погибло огромное количество людей. Тем более что тоболяков пугали все тем же страшным словом «гексоген», которое несколько лет назад страшило всю страну.

Как выяснилось позже, эту коробку из-под торта принесли два мальчугана по адресу, где проживала с семьей Ольга Волкова, в девичестве Голандо, старшая дочь Владимира Игоревича.

Накануне, в районе вещевого рынка «Арбат» к двум мальчикам школьного возраста подошел мужчина и попросил за определенную плату отнести по адресу коробку с тортом и передать ее девушке Лене. Примечательно, что так зовут старшую дочь Ольги, внучку Голандо. С этим тоже связан интересный момент, о котором я расскажу позже. Дверь мальчикам открыла сама Ольга, но, выслушав их, коробку не взяла, попросила оставить ее между этажами, а мальчиков завела в квартиру. После этого она позвонила отцу, а потом вызвала милицию. Приехавшие сотрудники, по всей видимости, передали информацию дальше и к месту происшествия стали стягиваться представители различных силовых и следственных структур. Был вызван кинолог, из рапорта которого следует, что его собака, обследовав коробку, показала наличие взрывчатых веществ. После этого было принято решение вызвать бригаду саперов Тюменского ОМОН, потому как таких специалистов в Тобольске не имелось.

Приехавшие саперы, согласно рапортам, определили, что в коробке находится взрывное устройство, вещество в котором по запаху напоминает гексоген. Но, несмотря на заключение саперов, что взрывное устройство может подлежать транспортировке и быть направлено на экспертизу, коробка была вывезена за пределы города и уничтожена с помощью гидропушки, в процессе чего произошел взрыв. На месте взрыва каких-либо остатков взрывного устройства обнаружено не было.

Городской прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту изготовления и передачи взрывного устройства, а также покушения на убийство гражданки Волковой Ольги Владимировны. Впоследствии, уголовное дело было объединено с ранее возбужденным по факту вымогательства у гражданина Голандо Владимира Игоревича.

Но еще до того момента, как мне стало известно с кем именно связано данное происшествие, внимание привлекло именно то, что сообщали новости, ссылаясь на следователей прокуратуры. Интересно было, что же именно там обнаружили, раз прокурорские работники на месте заключили, что мощность бомбы при взрыве была способна разрушить несколько подъездов дома. Тем более, взрывное устройство по умолчанию позиционировалось как небольшого размера, раз уместилось в коробку из-под торта. И это при известных обстоятельствах, что при терактах в Москве и Волгодонске преступники мешками привозили гексоген и складировали его в квартирах первых этажей. То есть масса того гексогена, что в реальности разрушил дома и унес много жизни, исчислялась если не тоннами, то, по меньшей мере, сотнями килограммов. Для чего тобольской прокуратуре нужно было умышленно дезинформировать общественность и создавать паническое настроение среди жителей дома, когда в подобных случаях, даже при наличии реальной опасности, они должны действовать с точностью до наоборот.

Забегая вперед, скажу, что в действительности в коробке из-под торта находилась обычная алюминиевая банка из-под «Фанты» емкостью 0,33 мл, наполненная монолитной массой светлого цвета, в которую уходили провода от примотанного к банке радиопейджера автосигнализации. И прокуратуре несомненно было изначально известно, что из себя представляет «взрывное устройство».

Если на тот момент у меня закономерно промелькнуло какое-то сомнение, то сейчас, основываясь на материалах дела и показаниях непосредственных участников тех событий, я уже уверен, что никакого реального взрывного устройства в помине не было. Как, собственно говоря, считаю, что и вся эпопея с вымогательством у гражданина Голандо, это не более чем фикция. Фактические доводы этим заключениям я приведу в процессе изложения событий.

Я, конечно же, заострил свое внимание на произошедшем, тем более, когда узнал, чья семья оказалась в центре событий. И даже участвовал в каких-то общих обсуждениях по этому поводу со своими знакомыми. Но я никак не мог предположить, что это происшествие коснется меня вплотную.

Первое задержание

Утром 27 июня мне позвонили из городского УВД и так же ненавязчиво, как прошлый раз звонив из ОБОП, попросили срочно подъехать для разрешения какой-то незначительной формальности. Посещение ОБОП с неприятным разговором еще были свежи в памяти, поэтому звонившему я ответил, что заеду, если будет на это время, а большего не обещаю. После такого ответа тон звонившего в корне переменился, и прозвучало что-то типа: «не вздумай прятаться, мы тебя все равно найдем». Подобное заявление меня донельзя возмутило, я сказал ему, чтобы подобным тоном он разговаривал со своими приятелями, и положил трубку. Минут через пять позвонил уже другой человек, извинился за ранее звонившего, и со всей обходительностью попросил меня подъехать к ним как можно быстрее, заверяя, что возникшие вопросы не терпят отлагательства. Недолгим разговором сошлись на том, что появлюсь у них я не ранее обеда. У меня, в принципе, на тот момент не было никаких дел, просто остался неприятный осадок от первого телефонного разговора, и было ощущение, что это не последний неприятный разговор на сегодня, поэтому я решил, что пусть меня подождут, если уж это сильно им надо. Однако даже не мог предположить, как закончится тот день.

Приехав после обеда в УВД и найдя нужный мне кабинет, я обнаружил на табличке, что хозяином его является начальник так называемого «убойного» отдела угрозыска Анатолий Иванович Глухих. В кабинете кроме него самого и нескольких сотрудников угрозыска я застал уже известных мне Сережу Новоселова и Диму Радиона.

Также, внимание тогда привлек, казавшийся очень молодым, энергичный паренек, которого все называли Димой. Впоследствии, из-за смазливой внешности и сходства с певцом, я в своем кругу общения прозвал этого Диму «Биланом», и был потом крайне удивлен, что ассоциативно данное прозвище окажется его настоящей фамилией. И тот день, 27 июня 2005 года, можно назвать днем знакомства с Дмитрием Александровичем Биланом. Осенью 2007-го он будет занимать должность начальника угрозыска, а летом 2012-го, покинув эту руководящую должность, будет возглавлять тот самый «убойный» отдел, в кабинете начальника которого мы и познакомились.

Мне уже трудно вспомнить все разговоры, продолжавшиеся с обеда до вечера 27 июня 2005 года, но суть их сводилась к одному — никто не сомневается в том, что я либо организатор, либо идейный вдохновитель вымогательства у бывшего тестя. При этом для меня лучше всего будет выдать все пароли, явки и агентурные связи. В подтверждение своих обвинений мне приводили какую-то карту СТК (сервисная телефонная карта), которая якобы была использована мной и одновременно, с их слов, использовалась при звонках родственникам Голандо с таксофона.

В то время основным оператором сотовой связи в Тобольске был «Ермак RMS» от компании «Уралсвязьинформ» и карты СТК использовались как для пополнения баланса мобильных телефонов, так и при звонках с таксофонов.

Согласно детализации моего мобильного, 17 мая 2005 года мной действительно был пополнен баланс телефона на сумму меньше полного баланса подобной карты. И по утверждениям оперативников в начале мая эта же карта была использована для звонков с таксофона на домашний телефон Яриных, при котором, правда, с ними не разговаривали, а включали музыку «похоронного марша».

Тогда я принял эти слова на веру, но спустя восемь лет, ознакамливаясь с материалами уголовного дела, я не нашел этому подтверждения. В показаниях Яриных есть такой момент, что как-то ночью к ним на домашний телефон поступали звонки и в трубке был слышен «похоронный марш», а также в деле имеется масса детализаций карт СТК, которые в тот временной период использовались для звонков с таксофона на домашний номер Яриных. Но вот номер моего мобильного в них нигде не фигурирует.

Хотя одну очень интересную вещь я в этих детализациях нашел — с использованием одной карты СТК три дня подряд в начале января примерно в одно и то же вечернее время с небольшой продолжительностью разговоров звонили с таксофона, расположенного в коридоре хирургического отделения третьей областной больницы. А интерес к этим звонкам у меня был вызван тем, что в те самые дни в том самом отделении находился я сам после операции, сначала в реанимации, потом в общей палате. Кто был инициатор тех звонков, и имеют ли они отношение ко мне для меня до сих пор остается загадкой.

Еще один интересный момент тут прослеживается, если вникнуть чуть глубже. Предположим, что кто-то действительно звонил Яриным и включал «похоронный марш». Но где здесь взаимосвязь со звонками по вымогательству? Что давало основания считать, что это звонили одни и те же люди? Если взять только то, что данная музыка связана со смертью, но это довольно субъективное восприятие. Если бы включали «свадебный марш», то тогда хулиганов равносильно надо было бы привлекать за сексуальное домогательство.

Но все эти мысли пришли уже гораздо позже, а действительные факты на тот момент известны не были. Оперативники упорно утверждали, что я организатор вымогательства, а карта СТК это подтверждает. По поводу карты все звучало настолько убедительно, что я начал перебирать в памяти все моменты за последнее время, когда на баланс мобильного вбивал случайные карты. Такое нечасто, но бывало.

Сейчас, наверное, сложно будет это понять, но в то время эти карточки были равносильны деньгам, а чтобы проверить у случайно попавшей в руки карты баланс времени уходило около минуты. Вот, например, что сделает простой обыватель, найдя обычную сим-карту. Вставит в свой телефон, проверит на предмет работоспособности и наличие пин-кода, и обязательно полюбопытствует балансом, а то и переведет его на свой номер. Только вот деньги на номере мобильного все же принадлежат конкретному абоненту, а деньги на той же сервисной карте, это уже потерянные кем-то деньги. Поэтому нисколько не было странным, обнаружив где-нибудь карту СТК, проверить ее баланс. В мае 2005-го был случай, когда моя вторая жена Марина после выгула собаки принесла и отдала мне такую карту. Сказала, что подобрала ее прямо у нашей входной двери и подумала, что, возможно, выпала она у кого-нибудь из нас. Автоматом, проверив ее баланс, остаток на карте я скинул на баланс мобильного.

Ассоциировав эту случайную карту с той, которую мне вменяли оперативники, я поведал им эту историю. Они откровенно посмеялись, сказав, что эту историю я выдумал экспромтом. Велико же, наверное, было их удивление, когда несколькими часами спустя при допросе моя супруга Марина также вспомнила тот случай с картой и подтвердила мои слова. Но за неимением другой кандидатуры они коллективно уже определили меня в преступники и не хотели в этом разубеждаться. Я не скажу, что в процессе всех разговоров присутствовали грубость или угрозы со стороны сотрудников, все происходило довольно дипломатично. Хозяин кабинета, где проходила беседа, Анатолий Иванович Глухих, показал себя тогда с очень профессиональной стороны, что нельзя не отметить. Ведя разговор на несколько тем одновременно, он тщетно пытался меня подловить на каких-нибудь несостыковках и противоречиях.

Ближе к вечеру приехал, на тот момент еще молоденький, следователь городской прокуратуры Евгений Евгеньевич Курмаев. К слову будет заметить, сейчас он возглавляет управление по надзору за уголовно-процессуальной и оперативно-розыскной деятельностью прокуратуры Тюменской области. А тогда оперативники называли его панибратски просто Женей. Допрашивать официально он меня не стал, а, посовещавшись с остальными и дождавшись приезда вызванного для меня дежурного адвоката, стал оформлять протокол задержания. Я, конечно же, был возмущен таким поворотом событий и в протоколе написал короткое эссе о том, что считаю задержание незаконным и необоснованным.

В протоколе не было указано даже намека на то, в чем именно я подозреваюсь и в связи с каким преступление, хотя мотивы задержания следователь был обязан указать в соответствии с законом. Единственное, что Курмаев обозначил — это формальное основание для задержания, предусмотренное п.3 ч.1 ст.91 УПК РФ и указывающее на то, что «следователь имет право задержать лицо, подозреваемое в совершении преступления, когда на этом лице или его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления». Само собой ни при мне, ни в моем жилище никаких следов преступления, а тем более явных, никто не обнаруживал. Поэтому этот курмаевский протокол задержания можно смело обозначить первой из многочисленных фальсификаций по уголовному делу ^[1].

После этого я был препровожден в изолятор временного содержания, где в довольно неплохой компании мне пришлось провести двое суток.

Дежурным адвокатом, которого вызвали для соблюдения формальности задержания, был Куттус Рахимов. Его же на следующие сутки привел с собой Курмаев для проведения допроса подозреваемого.

В силу закона, с момента допуска адвоката Рахимова к делу он являлся моим полноправным защитником. Впоследствии он не заявлял о невозможности меня защищать, а я не заявлял отказа от этого защитника. Независимо от его дальнейшего участия в следственных действиях, он фактически оставался моим законным защитником до вынесения приговора. Позже я разъясню, к чему я делаю акцент на статусе адвоката Рахимова.

Проводя допрос подозреваемого, Курмаев дважды умудрился нарушить процессуальный закон — с момента задержания прошло более суток, и допрос был проведен после 22 часов, то есть в ночное время, хотя обстоятельств, препятствующих соблюдению норм закона, не было. Сам допрос, по сути, имел чисто формальный характер, вопросы в основном касались моих отношений с Голандо и его родственниками, поэтому и сказать Курмаеву мне было особо нечего.

Еще через день, 29 июня днем, меня вывели из камеры ИВС, и я вновь оказался в кабинете Анатолия Глухих. Не знаю, что они от меня хотели услышать, но через почти двое суток в камере желания общаться с оперативниками у меня не было, что я и дал им сразу понять. Видя, что разговора не получится, меня снова препроводили в ИВС.

Вечером того же дня, когда истекали 48 часов с момента задержания, в ИВС пришел Курмаев в сопровождении Рахимова, ознакомил меня с постановлением об освобождении из изолятора временного содержания, где основанием освобождения было написано «подозрения в отношении данного лица не подтвердились» ^[2]. Я был освобожден из-под стражи и по закону уже не являлся подозреваемым. На выходе из ИВС меня встретил Дима Билан и буквально упрашивал на пять минут подняться к ним в кабинет. Я ответил отказом, сказав, что и так что-то тут загостился, после этого поехал домой.

Обыски. Задержания

Дома меня ожидал еще один сюрприз. Буквально за несколько часов до моего освобождения у меня в квартире побывала многочисленная оперативно-следственная группа с обыском. Постановление суда на проведение обыска, как и протокол его проведения, я увидел только спустя восемь лет в материалах дела ^[3].

При обыске дома присутствовала только моя супруга с четырехлетней дочерью и как-то противостоять такому количеству народа, внезапно появившемуся в квартире, она просто не могла. Да и конечно была в состоянии шока от всего происходящего. Ей просто внаглую отказали в копиях постановления и протокола, но в то же время угрозами заставляли расписываться об ознакомлении с ними.

Впоследствии, обнаруживая дома нехватку какой-либо вещи, я даже не знал точно, изъята она по протоколу или просто похищена. Со слов жены вся эта многочисленная орава в погонах вела себя просто бесцеремонно. Соседям-понятым напрямую заявили, что я причастен к бомбе, обнаруженной неделю назад. Найдя простую оконную замазку, перед понятыми ее позиционировали как «очень похоже на пластид». Дима Билан забрал мою банковскую карточку, объявив, что, скорее всего, она чужая, хотя рядом с карточкой находился договор об ее обслуживании на мое имя. Сережа Новоселов забрал из дома все блокноты и записные книжки, которые не были внесены в протокол, то есть просто украл их.

Также без протокола, якобы на время, изымались какие-то фотографии, которые также никто не вернул. Исчезло множество документов коммерческого характера. Изъяли всю оргтехнику и электронику, включая нерабочую.

Само прохождение обыска, как описывала его Марина, и то в каких местах осуществлялись поиски, обоснованно наводило меня на мысль, что еще до обыска, на предмет что и где искать, оперативников явно консультировала моя бывшая супруга, ныне гражданка Лариса Ярина. Но с того момента, как она потеряла статус супруги и покинула эту квартиру, прошло более семи лет и практически все в ней изменилось.

Под конец обыска, не найдя ничего напрямую интересного для дела, оперативники стали требовать от моей жены, чтобы она выдала то, что по их мнению она успела спрятать или унести из дома после моего задержания. Это требование послужило предлогом для того, чтобы фактически незаконно задержать Марину после проведения обыска. Непосредственно Сергей Новоселов увез ее вместе с ребенком в ОБОП, где буквально требовал дать показания, что ее муж организовал вымогательство у своего бывшего тестя, угрожая задержать официально и отправить в камеру. Лишь приезд в ОБОП и вмешательство моих родственников, которым Марина успела позвонить перед выездом из дома, избавили ее от продолжения этих противоправных действий. Вот такими неожиданными подарками одарила жизнь мою семью с подачи бывших родственников буквально за два дня. Но главный сюрприз был еще впереди.

На следующий день после освобождения и официального снятия подозрений я направился в прокуратуру к Курмаеву с требованием вернуть все изъятое при обыске. На что он с ехидством ответил отказом, сказав, что все изъятое приобщено к уголовному делу в качестве вещественных доказательств и будет возвращено тогда, когда решит следствие. То, что я уже не являюсь подозреваемым по делу, а значит и мои вещи, именно по мнению следствия, уже не имеют отношения к делу, Курмаев просто проигнорировал. Для этого мальчика-карьериста закон показательно вообще не имел никакого значения. Вернуть мне вещи — означало признать, что для обыска оснований не было, и значит его действия, как следователя, были полностью незаконны и необоснованны — вот что хорошо понимал Женя Курмаев. Я сейчас удивляюсь, как он не инициировал тогда мой арест следом за задержанием. Видимо опасался, что после этого родственники отреагируют так, что это приведет к неблагоприятным для него последствиям. Тем не менее, после его отказа возвратить изъятое, я написал жалобы на действия следователя Курмаева как прокурору города, так и в областную прокуратуру. После этого я связался с адвокатом Геннадием Владимировичем Кучинским, ввел его в курс всего происходящего и попросил содействия. Доверительного впечатления адвокат Рахимов на меня не произвел, хотя еще в ИВС говорил, что мне надо держаться именно его как защитника, потому что дело серьезное, и он в случае чего сможет помочь. А после моего освобождения по телефону он пытался вымогать деньги у моей матери, как аванс за его последующую работу.

После общения Кучинского с Курмаевым мне был возвращен только мобильный телефон. А чуть позже от прокурора города Романа Тютюнника (ныне первый заместитель прокурора области) по моей жалобе пришел ответ, что действия следователя законны, изъятые вещи приобщены к делу и направлены на экспертизу, а в отношении подозреваемого Трушникова ведется следствие. Это беспрецедентное хамство было уже от лица прокурора города. Он в открытую называл меня подозреваемым по делу, хотя никто не привлекал меня в этом качестве. Данную бумагу я вновь обжаловал в областную прокуратуру. Налицо образовалось противостояние между мной и прокуратурой города, которые не желали признавать, что действия следователя Курмаева в отношении меня были противоправными. Адвокат Кучинский тоже разводил руками, осуждая действия прокуратуры и обнадеживая, что Курмаев все вернет чуть позже, когда ажиотаж вокруг дела чуть поутихнет.

Восьмого августа во второй половине дня ко мне домой пожаловал оперативник угрозыска Эдуард Рыжов с двумя сотрудниками. На руках у него имелось постановление о производстве безотлагательного обыска в моей квартире, вынесенное Женей Курмаевым. Я их встретил само собой очень неприветливо и оставил подождать в подъезде пока не уточню правомерность намечаемых действий. Во-первых, для проведения обыска, не терпящего отлагательства, нужны веские причины, а во-вторых, обыск обычно проводится представителем следственного органа, но никак не оперативником. Поэтому я позвонил адвокату Кучинскому и обрисовал ситуацию. Он сказал, что сейчас свяжется с Курмаевым, все выяснит и перезвонит. Минут через пять последовал звонок и Кучинский сказал мне, чтобы я не препятствовал оперативникам, ничего серьезного в происходящем нет. После этого я пропустил Рыжова с коллегами в квартиру, он начал составлять протокол обыска, а его ребятки прошлись по соседям и привели понятых. Было видно, что Рыжову самому этот процесс не доставлял удовольствия. С Эдиком мы были знакомы задолго до этого момента и находились в хороших отношениях. Гораздо позже, в июне 2012 года Эдуард Рыжов будет возглавлять Тобольский ОБОП и с пренебрежением отнесется ко мне, не удосужив даже вниманием, когда я буду там находиться. Обыск, можно сказать, провели поверхностно, пройдясь по шкафам. После этого Рыжов позвонил по телефону, коротко с кем-то пообщался, сказав, что ничего не нашли, и вместе с коллегами покинул квартиру, извинившись за причиненные неудобства.

Возмущению моему просто не было предела. На следующий день я вновь отправил жалобу в областную прокуратуру на действия Курмаева. Адвокат Кучинский прокомментировал происходящее, как ответные действия на мои жалобы, советовал лучше выждать время. Но как было просто сидеть и наблюдать, что в отношении меня проводят незаконные действия, причем служащие того органа, который должен защищать законные интересы граждан и чтить закон.

И вот после этого последнего обыска началось самое интересное. Сначала я узнал, что сотрудники ОБОП задержали Сергея Игнатова, моего знакомого, который проживал в коттедже другого моего знакомого Александра Авдеева, помогая последнему по хозяйству. Сразу после этого в коттедже Авдеева с санкции все того же Жени Курмаева оперативники провели обыск. Самого Сашу Авдеева принудительно увезли в ОБОП. В этот же день, опять по постановлению следователя Курмаева, провели обыск по адресу проживания родственников моей жены Марины. После обыска принудительно забрали с собой ее младшего брата Александра Попова. Только через сутки незаконного задержания Авдеева с Поповым отпустили, и от них я узнал, что именно там происходило.

Основное, что они рассказали, это то, что Сережу Игнатова обвиняют в вымогательстве у Голандо и передаче взрывного устройства его дочери. А самое главное то, что делал он это все якобы совместно со мной. С Сашей Авдеевым, как с человеком постарше, вели себя довольно обходительно. Но в то же время навязывали массу показаний и о моей большой дружбе с Игнатовым, и о моей якобы явной неприязни к членам семьи Голандо, и много чего еще. Но Саша был человеком непоколебимых убеждений, тем более он прекрасно знал, как и почему Игнатов оказался у него в коттедже, видел мои с ним реальные отношения, которые ничуть не внушали мысли, что у нас с Игнатовым вообще могут быть общие дела. Из угроз в адрес Авдеева озвучивалась лишь вероятность привлечения его к уголовной ответственности за сокрытие преступления и укрывательство преступника. А вот Саше Попову повезло гораздо меньше. Его несколько часов продержали в кабинете абсолютно голым и при этом многократно угрожали применить насилие сексуального характера при помощи резиновой дубинки. И Саше оперативники уготовили роль непосредственного участника преступления, раз он близко со мной общался и не мог не знать о моей преступной деятельности.

С младшим братом моей жены, то есть с шурином, мы действительно общались очень близко. Можно сказать, что на протяжении нескольких лет он был моим помощником в делах и большую часть времени проводил рядом со мной. Это знают все, кто со мной по тем или иным причинам поддерживал отношения, потому что Сашу видели со мной рядом практически постоянно. И уж если бы я действительно делал то, что мне инкриминировали, то он просто не мог об этом не знать. Но вот с Игнатовым они были знакомы не более чем визуально, и сделать из двух практически незнакомых людей сообщников у оперативников навряд ли бы получилось. Это обстоятельство, думаю, сыграло решающее значение, что от ранее уготованной для Александра роли в преступлении Новоселову, Радиону и всей их компании пришлось отказаться.

Игнатов

С Сережей Игнатовым мы учились в одной школе. Более того, он учился в параллели с моей первой женой и был одноклассником второй. Причем до этого он еще ходил в детский сад вместе с одним моим близким приятелем. А также он работал вместе с несколькими моими друзьями… Если коротко сказать, то связующий круг наших общих знакомых измеряется несколькими десятками человек. И немногим из них даже теоретически пришло бы в голову, что меня и Игнатова могут связывать какие-то общие дела, и тем более криминального характера. Более того, имея постоянную пагубную привычку потребления алкоголя, время от времени Сережа еще употреблял и героин, а моя патологическая неприязнь к наркотикам и наркоманам тоже была общеизвестна.

А еще он имел пагубную привычку жить и черпать жизненные удовольствия за чужой счет, причем в прямом смысле. Имея талант хорошего рассказчика, он легко входил в доверие и занимал безвозвратно различные суммы денег у своих знакомых. На то время, о котором я повествую, нашлось бы очень мало людей из его знакомых, кому Сережа не был бы должен. И я как раз был в числе тех немногих, у кого он никогда не брал в долг. С конца 90-х годов было несколько случаев, когда Игнатов пытался таким образом обмануть близких мне людей, что, изначально неведомо для него, так или иначе пересекалось с моими интересами. Люди жаловались, приходилось прилагать усилия, чтобы находить Сережу и беседовать с ним. И после общения со мной ему приходилось в сжатые сроки изыскивать возможности и рассчитываться с этими кредиторами. Да, подход в таких ситуациях к нему был очень жесткий, но по-другому с такими людьми нельзя. Поэтому где-то образно переходить мне дорогу или соприкасаться с людьми или делами, которые были мне близки, Игнатов откровенно побаивался. Вот такие взаимоотношения и не более того у меня собственно были с Сергеем Игнатовым, как бы кому-то не хотелось считать иначе.

И тем больше было мое удивление, когда в начале 2005 года я узнал, что он должен пару тысяч рублей моей жене. Я был просто в недоумении от этого обстоятельства, когда о нем стало известно. И удивился я не только тому, как Игнатов осмелился на такой поступок, но и тому, что Марина, хорошо зная его натуру, позволила себя обмануть.

С ее слов дело обстояло примерно так. В конце января или начале февраля 2005 года, Сережа заявился к нам домой, когда я отсутствовал. В тот период мое отсутствие было крайне редким явлением (буквально только месяц прошел после тяжелой операции), и если я покидал дом без сопровождения супруги, то это когда друзья-приятели возили меня или в поликлинику, или по каким-то очень срочным делам. Имею все основания полагать, что появление Игнатова именно в такой момент не было случайным. Он рассказал Марине душещипательную историю о том, что его отца-инвалида «скорая» увезла с приступом в больницу, и очень срочно нужны деньги купить лекарства. И Сережа здоровьем отца поклялся, что буквально через 2—3 дня деньги вернет. Видимо пройденная ею самой совсем недавно ситуация с больницей и лекарствами, когда муж находился в реанимации, сыграла свою роль, заставив поверить Игнатову. Да и, конечно же, когда клянутся здоровьем родителя, не хочется сомневаться в человеке. Поэтому денег она ему заняла, но, как и следовало ожидать, возврата не дождалась ни через три дня, ни через неделю, ни через месяц. А от меня это событие изначально скрыла, потому что знала, что даже при реальной такой сложной жизненной ситуации в семье Игнатовых, такого ее поступка я бы не одобрил. И, может быть, она даже махнула бы рукой на эти деньги, невелика все же сумма, но в какой-то момент, видимо желая воззвать к Сережиной совести, позвонила ему домой. Но он, скорее всего, дома отсутствовал, трубку поднял живой, здоровый и как обычно в меру пьяный Игнатов-старший и на вопрос дома ли Сережа, одарил Марину потоком нецензурной брани. Вот это ее уже очень сильно задело, и она решила признаться мне, что поддалась на обман. Я сейчас уже не помню того разговора, по большей части, как я уже сказал, у меня было удивление по поводу услышанного. Ну и само собой возникло острое желание увидеть Сережу воочию. Только вот осуществить желаемое было не так просто, тем более что бегать по городу и искать Игнатова не позволяло ни время, ни здоровье, еще не пришедшее в норму.

Кстати, накануне 2005 года был такой случай, когда у меня возникла потребность в одной вещи. Уточнять подробности, что за вещь не буду, суть в другом. Я обратился с просьбой позаимствовать эту вещь к одному моему знакомому, так как знал, что она у него имеется. А он мне поведал, что дал ее попользоваться как раз таки Сереже Игнатову и тот долго ее не возвращает.

Поиски Игнатова тогда свелись к минимуму — я заехал к нему домой, где его отец сказал, что буквально накануне моего прихода Сережа ушел в гости к своей матери. Я тут же позвонил на домашний телефон его матери, сразу наткнулся на самого Сережу и объяснил ему, что мне требуется. Он без всяких заминок сказал, что минут через пятнадцать собирается уходить, готов встретить меня в определенном месте и отдать мне что требуется.

Мать и отец у него были давно в разводе, проживали раздельно, а их непутевый сынок по большей части жил с отцом, но мог какое-то время жить и у матери. Можно сказать, жил на два дома.

И вот, поговорив с ним по телефону, я через пять минут уже был в условленном месте. Был конец декабря, стояли морозы, и безрезультатно прождал я Сережу около получаса. После этого снова позвонил его матери, которая сказала, что он давно ушел. Последующие звонки отцу и матери тоже результата не дали. Вещь я так и не получил, чуть позже потребность в ней пропала, но обман Сережин не забылся и время от времени я пытался застать его на телефоне либо дома, либо у матери. Потом случились неприятные события начала января 2005 года, я попал в больницу, и было уже не до Игнатова. И вот уже в апреле наивность моей супруги напоминает мне про Сережу Игнатова и возбуждает желание встречи с ним.

Сам я его не искал, просто попросил знакомых по возможности сделать это. И возможность такая реализовалась лишь в начале июня, мне позвонили те самые знакомые и сказали, что Сережа ожидает меня в их компании. В подробности нашей встречи и последующего разговора я вдаваться не буду. Результатом ее стала взаимная договоренность, что Сережа месяц будет помогать моему знакомому Саше Авдееву, и на том инцидент с долгом мы будем считать исчерпанным.

С Авдеевым я поддерживал отношения с незапамятных времен. Его отец был одним из начальников в региональном управлении автомобильных дорог, сам Саша можно сказать наследственно стал инженером-дорожником и работал вахтовым методом мастером в Уватском районе. Человеком он был порядочным, высоких принципиальных убеждений с повышенным чувством справедливости. И, наверное, одним из немногих, кто в любое время дня и ночи отзовется на просьбу о помощи. Поэтому, что во времена, когда я жил с первой женой, что во время второго брака, в моем доме его всегда были рады видеть. Женщины вообще как-то в большинстве своем, насколько я мог наблюдать, восторгались его мужскими качествами, но вот семейная жизнь у него не складывалась, и проживал он один. Со своей стороны я так же был готов помочь ему в меру возможности. Еще в 2001 году он совместно с родителями по случаю приобрел убогий коттедж недалеко от бывшей центральной части города, который с того времени занял все его свободное время. Только своими силами, привлекая иногда друзей и знакомых, он постоянно что-то перестраивал и переделывал в доме. К наступлению лета 2005 года он взялся полностью переделывать крышу коттеджа, я об этом само собой знал, но чем-то помочь не имел возможности. И вот эта ситуация с Игнатовым позволила извлечь двойную пользу — и помочь Саше со строительством, и своего рода наказать Сережу за его нехорошие поступки и невозвращенные деньги.

Александру новость, что у него будет помощник, очень понравилась, хотя он в виду своей высокой принципиальности сначала поговорил с Игнатовым тет-а-тет и убедился, что того никто не принуждает, и он соглашается помогать на добровольных началах. Разговор у них даже сложился в большем, что если Сережа не будет против, то может потом продолжить работу до конца сезона уже за какую-то плату, а если покажет себя ответственно, то Саша подыщет ему местечко в своей дорожно-строительной бригаде. В общем, с дурных поступков у Игнатова появилась в жизни какая-то реальная перспектива на ближайшее будущее.

И начало было более чем обнадеживающее. Сережа исполнительно втянулся в работу, с утра до вечера они с Александром что-то ломали и строили. Я пару раз приезжал в коттедж, смотрел, как асоциальный элемент превращается в человека, а Саша даже хвалил Игнатова и кое-что ему собрал из овощных запасов, чтоб тот отвез в помощь отцу. Буквально через неделю Игнатов и вовсе перебрался в коттедж, перевез какие-то вещи и компьютер, купленный когда-то в кредит. Днем занимался делами, вечером играл в компьютерные игры, да и кроме строительства помогал Саше по хозяйству. Авдееву он этим как бы показал, что собирается долго поддерживать с ним отношения, как они и договаривались. И уезжать вечером, чтоб с утра вернуться, не очень удобно, да и у отца постоянно собираются пьяные компании., что постоянно соблазняет его сорваться. Отцу он сказал, что устроился работать на вахту и будет приезжать раз в неделю, а вот со мной он поделился тем, что в последнее время к нему домой зачастили сотрудники службы безопасности банка «Русский стандарт» по поводу невыплачиваемого кредита, и он боится, что в очередной раз они могут забрать компьютер.

Но такая рабочая идиллия продолжалась недолго. Однажды вечером Саша дал Игнатову денег, отправил в магазин за продуктами и Сережа исчез. Не вернулся из магазина, не пришел ни завтра, ни послезавтра. Чему я, собственно, не очень то удивился. А вот Саша Авдеев переживал, не случилось ли что с Сережей. Спустя несколько дней я заехал к его отцу, узнал что «Серега вчера звонил от матери, сказал, что уезжает на вахту, и делов больше не знаю!», чем я и успокоил переживающего Сашу. В свое время я тщетно пытался вспомнить, какого именно числа июня месяца тогда исчез Игнатов, тем более что Саша мне сказал об этом только через пару дней. Но тот день, когда я заезжал к его отцу, уже был после того, как в «китайской стене» якобы обнаружили бомбу. Игнатов-старший со своим непутевым сыном проживали как раз в том же самом доме, поэтому я могу судить об этом точно. И опять же, я точно помню, что данное происшествие я с Сережей не обсуждал (что было бы логично как с человеком, живущим по-соседству события), хотя был в коттедже Авдеева накануне его исчезновения. Поводов проводить параллели между Игнатовым и происшествием в его доме на тот момент тоже не было.

А встретил я Сережу Игнатова вдребезги пьяного абсолютно случайно именно вечером того дня, когда был освобожден из ИВС, и попался он тогда буквально под «горячую руку». Опять же обстоятельства встречи опущу, скажу, что Сережа благополучно вернулся к Александру в коттедж. Потом позже он объяснил свое неожиданное отсутствие так — пошел в магазин, встретил приятелей, позвали выпить. Деньги, что Саша давал на продукты, потратил на продолжение банкета, а назавтра неудобно уже было возвращаться назад.

В общем, продолжились их с Александром трудовые будни, каких-либо происшествий с Сережей больше не случалось, и так продолжалось до тех пор, пока в начале августа ОБОП не задерживает сначала Игнатова, а потом Авдеева и моего шурина Сашу Попова.

Сообщник по назначению

И вот, исходя из того, что я поведал про самого Игнатова и про мои с ним взаимоотношения, что я тогда должен был думать и делать, зная, что из Сережи делают моего сообщника в вымогательстве? Думал я, что все это попахивает крупномасштабным идиотизмом, но вот чтобы что-то предпринять — абсолютно ничего в голову не приходило. Игнатова до официального задержания промурыжили в ОБОП двое суток, потом отправили в ИВС. Представить в его лице вымогателя я тоже на тот момент никак не мог.

Обо всем происходящем я само собой проинформировал адвоката Кучинского, он в свою очередь взялся разузнать обо всем подробнее через свои связи. В результате примерно через неделю он показал мне протокол допроса Игнатова ^[4], который вызвал у меня действительно бурю эмоций.

По тому сюжету, что излагался за подписью Сережи, следовало, что прошедшей зимой я привлек Игнатова для совершения вымогательства у моего бывшего тестя. Причем мотивировал свои действия тем, что Голандо якобы был мне должен. С декабря 2004 года Сережа вместе со мной и под моим бдительным руководством с городских таксофонов совершал звонки Голандо, при которых по заранее обговоренному со мной плану требовал у моего бывшего тестя деньги, угрожая при этом физической расправой. Кроме этого, в начале 2005 года Игнатов якобы ходил со мной в лес, где мы вместе испытывали взрывное устройство. Испытания прошли успешно, и я сказал Сереже, что если Голандо нам не заплатит, то мы его взорвем. В апреле мы вместе с Сережей на моей кухне изготовили муляж взрывного устройства, который он с помощью случайного мальчугана направил на адрес Яриных. А в июне, получив от меня коробку из-под торта, пульт управления и инструкции, нашел двух других мальчуганов, которые должны были доставить уже реальное взрывное устройство на адрес Ольги Волковой. А Игнатов, находясь в другом подъезде дома, должен был с помощью пульта произвести взрыв, но в последний момент передумал, сломал пульт и выкинул в мусоропровод. После этого Сережа, боясь моей мести за сломанный пульт, долго от меня прятался, надеясь, что скоро нас задержат сотрудники милиции, что вскоре и произошло, чему он обрадовался.

Вот такое изложение я тогда прочитал под ироничный взгляд адвоката Кучинского. Смешного я в этом ничего не видел, и единственным моим желанием было свести на нет эту вопиющую несправедливость. Я хоть в тот же самый момент был готов к очной ставке с Игнатовым, хотел, чтобы все написанное он повторил в моем присутствии.

Многие вещи из этого изложения были просто нереальны. Ну какие хождения по зимним лесам могут быть у человека со свежими семнадцатью швами на печени. Или же, как я мог ходить по всему городу вместе с Игнатовым от таксофона к таксофону и не встретить ни одного общего с ним знакомого. Опять же, описав в показаниях, как он вместе со мной на моей кухне изготавливал муляж взрывного устройства, он не смог бы описать ту самую кухню, потому как в моем доме далее порога нигде не бывал. И уж что совсем противоречило натуре Игнатова, что он якобы обуревая жаждой чужих денег, вдруг взял и отказался от задуманного в последний момент. Шел взрывать, а потом ему в голову пришла мысль, что могут пострадать люди, и он передумал. Ну что за чушь!

Кучинский, кстати, задавал вопрос Курмаеву о том, что, наверное, у следствия имеются вопросы к его подзащитному, то есть ко мне. На что Курмаев ответил, что следствие идет своим ходом, и если возникнет необходимость допроса, то мы об этом узнаем. Звонков из ОБОП или УВД мне больше не поступало, визитов оперативников так же не было. Зато в начале сентября в новостном выпуске местного телевидения сообщили, что дело о бомбе в «китайской стене» раскрыто, один преступник задержан и ведется розыск второго.

В середине сентября ко мне домой пришел человек, который якобы освободился из ИВС, и принес мне письмо от Сережи Игнатова, в котором он слезно умолял ему помочь. В письме он описал какого-то Славу, который якобы заставлял Игнатова звонить Голандо, а потом в ОБОП этого Славу убедили заменить в показаниях мной. Так же в письме Игнатов признался, что из чувства трусливой мести хотел навредить мне, а получилось, что навредил себе. Что оперативники обещали его отпустить, если он даст в отношении меня показания. И много что еще было в этом письме, что за давностью просто не сохранилось в памяти. Оригинал письма я передал адвокату Кучинскому и с того момента больше его не видел. Но у меня осталась его сканированная копия ^[19].

К письму я отнесся почти безразлично. Воспринял его за какую-то очередную провокацию со стороны оперативников или Курмаева. Почерка Сережи я не знал и не мог быть уверен, что письмо написано именно им. Да и желания идти на контакт с ним не было абсолютно. Дело даже не в том, что я боялся себя как-то скомпрометировать, а в неприязни к самому Игнатову. Для меня это было немыслимо осознать, как можно сначала оговорить человека, а потом у него же просить помощи. Хотя некоторые близкие мне люди, которые не раз сталкивались с правосудием, советовали мне начать помогать Сереже. Говорили, что если позволить его обложить обвинениями до конца, то на основе его показаний можно будет всецело обвинять меня. И сейчас я думаю, что эти советы были правильными. Даже в деле самого Игнатова все могло сложиться абсолютно по-другому. Но на тот момент я готов был защищать только сам себя, в том числе и от Сережи Игнатова.

Факты уголовного дела

Немного отойдя от событий осени 2005 года, оперируя лишь фактами, постараюсь объяснить, почему на сегодняшний день я убежден, что многое, в чем обвиняли Игнатова, не имело места. Даже те моменты, которые он до сих пор наверняка боится отрицать. Многое мной ставилось под сомнение еще в 2005 году, но, получив доступ к материалам дела в качестве обвиняемого, я обнаружил множество фактов в корне противоречащих версии обвинения.

Во-первых, телефонные звонки. В материалах дела были представлены только распечатки телефонных разговоров, а я очень хотел послушать сами записи и убедиться, что на них голос принадлежит именно Сереже Игнатову. Однако же в этом было отказано со ссылкой на то, что кассеты приобщены к делу Игнатова и в качестве вещественных доказательств из него не выделялись. А раз в нашем уголовном деле их нет, то и прослушивать эти записи законных оснований не имеется. Так какими же доказательствами являются распечатки разговоров, если нельзя прослушать сами записи? Но следователь сослался на то, что голос Игнатова идентифицирован экспертами, а записи прослушаны и стенографированы в присутствии понятых, и каких-либо сомнений в их соответствии быть не может.

В 2005 году ссылка на экспертизу может и могла была быть для меня авторитетна, но не после того, как я на своем собственном опыте убедился какова реальная цена заключениям центра экспертизы областного УВД. Про осмотр и прослушивания записей понятыми, это вообще отдельный разговор. У меня фантазии не хватает представить, как понятые на протяжении четырех часов прослушивают записи, а потом видимо прослушивают еще один раз, параллельно сверяя их со стенограммой.

Фиктивные протоколы осмотров вещественных доказательств, как я смог убедиться, это само собой разумеющееся в следствии. И никого не смущает, что такой протокол заявляется потом в качестве доказательства по делу. И фактически, действия следователя, который фальсифицирует доказательство по делу об особо тяжком преступлении, подлежат уголовной ответственности с санкцией соответствующей статьи уголовного кодекса до семи лет лишения свободы. Причем, один фиктивный процессуальный документ — один протокол следственного действия, которого на самом деле не было — это одно преступление. А наше уголовное дело напичкано десятками таких документов.

Это будет всего лишь предположение, основанное на факте того, что следствие категорично препятствовало тому, чтобы я вживую мог услышать голос Игнатова. Но другого объяснения, кроме того, что голос на записях принадлежит не ему, я просто не нахожу. И подтверждением этому служат сами стенограммы разговоров.

Абсолютно во всех своих показаниях с 2005 по 2012 год Игнатов утверждал, что совершал звонки по чьему-то указу, и заранее обговаривалось, что он будет говорить. Однако в распечатках разговоров идет полнейшая импровизация, причем очень игривая. Нет даже намека на какие-то заученные слова. Причем некоторые фразы построены так, и содержат такие слова, что говорит о неплохом уровне интеллекта звонившего, до чего Сереже очень далеко. А при прочтении некоторых разговоров у меня вообще сложилось впечатление, что в них двусторонняя игра на публику. Двое человек (под вторым имеется в виду Голандо), разговаривая, импровизируют, заведомо зная, что их слушают и записывают. Фактически один другому помогает вложить в разговор нужный смысл. Читая эти стенограммы, я пытался представить оппонентом Голандо в разговоре Сережу Игнатова, и это представление не выдерживало критики. Потому мне очень хотелось услышать эти разговоры вживую ^[5].

Кстати, в судебном процессе Игнатова был такой момент, когда Голандо ни с того, ни с сего взялся утверждать, что звонивших с угрозами было двое. А вот в материалах дела, в том числе и в его показаниях на следствии про это ни слова.

Еще один очень интересный момент выяснился при изучении этих стенограмм. Голандо, что на судебном процессе Игнатова, что в показаниях уже по моему делу, упорно утверждал, что вымогательство началось в декабре 2004 года, после чего он сразу обратился в ОБОП. А вот тексты разговоров доказывают, что впервые с вымогателями Голандо разговаривал лишь в конце февраля. В третьей по счету стенограмме неизвестный прямо говорит, что он звонит в третий раз. А по первой стенограмме явно видно, что люди разговаривают друг с другом впервые. Заявление Голандо в ОБОП датировано самым концом февраля после второго разговора ^[6].

И отсюда возникает закономерный вопрос — откуда Владимир Игоревич знал, что с него начнут вымогать деньги, что умудрился записать самый первый разговор, причем с самого начала. И для чего ему лгать в последующих протоколах допросов, что первое требование денег поступило еще в декабре.

Во-вторых, я просто убежден, что Игнатов в глаза не видел не только всех этих мнимых взрывных устройств в коробках из-под торта, но не брал и не передавал никому и ничего тогда 23 июня 2005 года.

Во всех протоколах допросов Сережа каждый раз по-разному описывает содержимое коробки ^[7]. И самое ближайшее описание это «продолговатый цилиндр и черная коробочка с антенной», что очень далековато от реальных банки из-под «Фанты» с пейджером, на котором антенн в помине не было. Обстоятельства, как он получал и передавал ту самую коробку, в значимых моментах тоже очень сильно разнятся в его показаниях, и уж совсем не соответствуют показаниям мальчиков, которые принесли эту коробку в квартиру Ольги Волковой. Мальчики эти, кстати, ни один, ни другой, не опознали Игнатова в судебном заседании, и фоторобот, составленный ранее с их слов и ими подтвержденный, на Сережу был совсем не похож.

Также, в показаниях одного мальчика ^[8] присутствует один момент, который в свое время бросился мне в глаза и запомнился. Он утверждал, что у мужчины, который передавал им коробку из-под торта, на руке были часы. И более того, одеты они были именно на правую руку, почему мальчик это и запомнил. А на правой руке, как правило, но и то в редких случаях, часы носят левши. Сережа Игнатов не только правша, но и часов, сколько я его знаю, не носил никогда. Он вообще не имел каких-нибудь более-менее носимых ценных вещей, даже мобильного телефона, который в 2005 году уже был у каждого второго человека в городе.

И, в-третьих, фундамент криминалистики — следы преступления. В деле прослеживается не только отсутствие каких-либо следов Сережи Игнатова, но и явное нежелание их найти. А в каком случае следователь не станет искать следы преступника, чтобы связать его с объектом преступления? Только в том, когда он точно знает, что их нет.

Современная криминалистика даже в провинции уже давно ушла далеко вперед от простого изыскания отпечатков пальцев. Те же потожировые следы сейчас исследуют на всех предметах, имеющих отношение к преступлению. Образцы грязи и пыли, подногтевые соскобы и смывы с рук, следы на одежде и многое другое — все это давным-давно присутствует в уголовных делах и является прямой доказывающей связью между преступником и преступлением.

По материалам уголовного дела Игнатов в апреле 2005 года якобы передал через случайного мальчика небольшую коробочку с муляжом взрывного устройства на адрес Яриных. А до этого якобы изготовил этот муляж вместе со мной на моей кухне. Должна была коробочка и сам муляж сохранить какие-то следы? Безусловно! Производились ли какие-то экспертизы на предмет этого? Нет. Ну ладно, допустим на тот момент с особой серьезностью к этой коробочке наши бдительные органы не отнеслись. Но в июне, когда именно те самые органы подняли панику среди жителей «китайской стены», снова повторилось такое же явление — никаких экспертиз именно на предмет следов преступника в деле не имеется. А на картонных коробках как минимум остаются потожировые следы. Да и отпечаткам пальцев на гладком картоне имеет место быть. Но следов Игнатова непосредственно на объектах преступления нет, и прежде всего потому, что их не захотели найти.

Преступники несколько месяцев звонили Голандо с таксофонов. Судя по стенограммам, были и довольно продолжительные разговоры. Учитывая, что оперативники курировали телефонные звонки вымогателей, то определить таксофон и доехать до него в пределах города дело считанных минут. И если не застать преступников на месте, то обследовать таксофон на предмет возможных оставленных следов выглядит вполне закономерным явлением. Но только не в том загадочном уголовном деле.

Таким образом, можно утверждать, что каких-либо доказательств против Сережи Игнатова, по крайней мере, в эпизоде с коробкой из-под торта, в уголовном деле нет. Есть лишь несколько протоколов допроса, где он в этом признается, но в то же время его показания противоречат установленным и реальным обстоятельствам. Здесь я просто уверен, что он в силу каких-то причин себя оговаривал. И боялся признаться в этом даже в ходе судебных заседаний.

Что касаемо его звонков по вымогательству, то меня очень смущает факт того, что реальные записи следствие целенаправленно скрыло от прослушивания, когда я ознакамливался с делом. Здесь я могу только предполагать, что либо на записях голос не Игнатова (или не только его), либо записи не соответствуют стенограммам.

Сплетни Голандо

Но возвратимся к происходящим событиям 2005 года. До середины октября какого-либо внимания ко мне никто не проявлял. Только опять же, из областной прокуратуры я получал ответы по жалобам, где значилось, что все действия абсолютно законны, а обо мне шла речь в третьем лице, как о подозреваемом, в отношении которого расследуется уголовное дело. Эти короткие прокурорские опусы действительно давали ощущение, что я переписывался с клиентурой психиатрической клиники. Я писал, что живу и дышу свободно, никто мне даже вопроса задать не хочет, но в то же время масса моих личных и ценных вещей, по неподдающимся никакой логике основаниям, пылится в кабинетах прокуратуры. А мне отвечали, что все в рамках закона, причем меня обозначали как основного фигуранта уголовного дела.

И еще несколько раз при разговорах с людьми у меня возникают неприятные моменты, которые смело можно отнести к распространению ложных слухов обо мне со стороны Голандо.

Один такой момент мне запомнился очень хорошо, поскольку был первым и вызвал очень неприятные эмоции. В сентябре-октябре 2005 года у меня был договор на выполнение определенных работ с ООО «Европласт», и я раз в два-три дня наведывался в эту организацию, общаясь там преимущественно с ее директором на то время, Сергеем Кочуровым. Должность главного инженера в «Европласте» занимал Виктор Алемасов, который до этого около пятнадцати лет проработал бок о бок с Голандо, являясь его заместителем и техническим директором «Родника». С Витей мы само собой были хорошо знакомы и, мимолетно встречаясь на его новой работе, приветствовали друг друга, перекидываясь парой слов. Но вот в одну из наших деловых встреч с Кочуровым, тот в шутливой форме выразил сомнения по поводу, что работы по нашему договору будут закончены, ссылаясь на людскую молву, что меня раньше этого посадят за то, что пытался взорвать какой-то дом. Не помню, что именно я ему ответил, возможно отшутился в той же манере, но услышанное меня не порадовало. И так как единственной точкой соприкосновения с этой темой в «Европласте» мог являться только Витя Алемасов, я решил поинтересоваться у него, на каком основании он распространяет такие слухи. На что Алемасов мне ответил, что эту информацию обо мне, не стесняясь, распространяет именно мой бывший тесть Володя Голандо. При этом Витя сказал, что вообще был удивлен меня увидеть в своей фирме и узнать, что у нас в настоящее время идет деловое сотрудничество, потому что слышал от Голандо, что я скрываюсь и нахожусь в розыске.

После этих разговоров в «Европласте» у меня возникло очень большое желание пообщаться с бывшим тестем, заочное хамство которого уже перешло все пределы. Но в то же время я хорошо понимал, что любой контакт с ним, будь это даже безобидный телефонный звонок, мог быть превращен в попытку вымогательства, угрозы и тому подобное. Поэтому на своего рода провокацию я не поддался. А буквально через день, встретившись на улице еще с одним работником «Родника», я услышал про себя аналогичную историю, и точно так же человек был удивлен, встретив меня разгуливающего по улице. Это меня уже позабавило, в отличие от разговора с Витей Алемасовым. И в течение последующих двух лет я подобных историй «из первых уст» от наших общих с Голандо знакомых услышал более десятка.

Но, по всей видимости, не только Владимир Игоревич усиленно занимался созданием для меня соответствующей репутации. Один за другим стали расторгаться деловые отношения, и чаще всего либо на пустом месте, либо по надуманным причинам. Лишь в единичных случаях попытки выяснить, что же послужило истинной причиной моего разлада с людьми, с кем ни один год взаимовыгодно сотрудничали, имели успех. И обобщенно эта причина выглядела примерно как «ходят слухи». В уголовном деле это конечно не оставило следа, но думаю, что в то время усиленно велась работа по сбору в отношении меня различной информации, в том числе о деловой деятельности. Масса документов, похищенных во время обыска в конце июня, дала исчерпывающую информацию о людях и организациях, с которыми мне приходилось сотрудничать. И ведь чтобы изменить чье-либо отношение ко мне, нужно было достаточно мало, например, в неформальной беседе сказать: «А Вы знаете, что он хотел дом взорвать? И мы его скоро посадим!».

Это, конечно, всего лишь мои догадки. Но как бы ни было, внезапно изменившееся без видимых причин отношение некоторых людей было показательно. Из-за этого, как следствие, стали ощущаться и финансовые потери. Поэтому, уже полноценно к тому времени оправившись после операции, я стал изыскивать сферы деятельности за пределами Тобольска. И начиная с октября месяца, стал регулярно отлучаться из города на два-три дня.

Немного отступив от темы, хочу заметить, что намеренно не вдаюсь в подробности своей деятельности. Хотя бы по той причине, что к описываемым событиям это отношения никакого не имеет. Хватает той дезинформации, что мне наприписывали новостные ленты в 2012 году. Некоторые умудрились даже изобразить из меня блоггера, коим я вообще никогда не был. Но если, упоминая о деятельности, я говорю о сотрудничестве с организациями, то это уже подразумевает, что деятельность моя была вполне законной.

Прессинг родственников

— 1 —

В середине октября я находился по делам в Тюмени. Под вечер мне позвонил мой родной брат Евгений, который проживал на тот момент в 15-м микрорайоне, и сообщил интересную новость.

Возвращаясь после работы домой, он обнаружил возле своего подъезда компанию оперативников ОБОП в количестве 3—4 человек, которые, впрочем, лишь проводили Евгения взглядом, не задавая никаких вопросов. Поднявшись к себе на этаж, на лестничной клетке он встретил еще двух человек, которые тоже непринужденно беседовали, не обращая на него внимания. В том, что все эти люди являются сотрудниками ОБОП у него сомнений не было, потому что ему приходилось с ними встречаться и разговаривать что в УВД, что у них в отделе, когда меня необоснованно задержали в конце июня.

Проживал Евгений в квартире на тот момент один и, предполагая, что вся эта компания дожидается именно его, он опасался, что в отношении него могут быть предприняты какие-то незаконные действия с их стороны. Все, что ранее происходило со мной, было для него очень показательно, что являлось основанием для опасений. Поэтому, перед тем как зайти домой, он навестил соседей по площадке, с которыми поддерживал дружеские отношения. Он лишь хотел заручиться поддержкой на случай, если вдруг в отношении него последуют какие-нибудь действия со стороны оперативников, а соседи в свою очередь сообщили ему, что последние пару часов эти самые оперативники ходили по квартирам подъезда и задавали всем различные вопросы об Евгении. Это еще больше убедило его, что сотрудникам ОБОП нужно что-то именно от него, поэтому, зайдя домой, Евгений позвонил мне и сообщил обо всем происходящем.

Меня услышанное, само собой, в восторг не привело. Желая хоть как-то прояснить для себя ситуацию, я решаю позвонить в тобольский ОБОП. Выяснить номер дежурного не составляет труда, дозвонился тоже сразу. Как следовало ожидать, в номерах телефонов Новоселова и Радиона дежурный ОБОП мне отказал, поэтому, представившись, я попросил передать мой номер одному из них, и сделать это побыстрее.

Новоселов перезвонил мне приблизительно в течение десяти минут с того же самого номера дежурного, чему я был удивлен, ведь Евгений буквально какими-то минутами ранее видел его возле своего подъезда. На мой вопрос, что они с коллегами делают в подъезде моего брата, Сережа сначала изобразил удивление и соврал, что ему про это ничего неизвестно. Уже по озвучиванию мной факта, что он сам лично ходил по соседям и представлялся, Сережа сказал, что они проводят оперативные мероприятия, и что я обо всем узнаю когда придет время. Потом он перевел тему на то, что ему хотелось бы со мной пообщаться. На что я ему ответил, что пустыми разговорами с оперативниками я сыт по горло, а если от меня что-либо нужно следователю Курмаеву, то процессуальный порядок вызова на допрос ему известен, и даже с ним общаться отныне я буду только в обществе адвоката Кучинского. На это Новоселов отшутился, что невиновным адвокаты не нужны, а в общении они только создают помеху. В заключение разговора я еще раз переключился на тему Евгения, что если в отношении него ОБОП учинит какие-то незаконные действия, то я, находясь сейчас в Тюмени, без всяких жалоб отправлюсь напрямую к прокурору области. На этом мы с Сережей Новоселовым и попрощались.

Утром следующего дня я позвонил брату узнать как у него дела, и он сказал, что, выходя на работу, видел возле подъезда машину, полную оперативников, но непосредственно к нему никто внимания не проявил. Тогда я немного успокоился. Но следующий разговор с братом был уже вечером этого же дня у меня дома, когда я вернулся в Тобольск и узнал, что день был очень насыщен событиями.

Примерно в обеденное время Евгению на мобильный позвонила соседка и сообщила, что на лестничной клетке полно народа, и что идут разговоры о том, что квартиру брата собираются вскрывать. Он сразу же перезвонил нашей матери и попросил сходить к нему домой, узнать что там происходит. Мать пришла с комплектом ключей от квартиры, хранящимся у нее, и застала ту картину происходящего, которую описывала соседка. Ее проинформировали, что намереваются провести в квартире обыск и на это имеется постановление суда, которое уже предъявили для ознакомления понятым, и ей предложили открыть двери добровольно, угрожая срезать петли. Дожидаться хозяина квартиры никто не собирался, постановление об обыске по требованию предъявить также отказались, сославшись, что после обыска выдадут копию. Двери она, конечно, открыла, но расписываться в протоколе обыска отказалась, так как не являлась ни хозяйкой, ни проживающим в квартире лицом. При обыске на нее уже не обращали внимания, водя по квартире понятых и прошаривая каждую комнату. В конце обыска подытожили, что ничего не найдено и не изъято, а раз присутствующая Лариса Михайловна подписывать протокол отказалась, то копии постановления и протокола обыска ей не дадут. Вся процедура обыска заняла примерно около трех часов. Потом следственно-оперативная группа квартиру покинула, и чуть позже с работы пришел Евгений, который оказался перед фактом, что в его отсутствие в квартире прошел обыск.

Куда-то жаловаться я уже считал бесполезным, хотя и на следующий день мы отправили от имени Евгения жалобы по факту проведенного обыска в соответствующие инстанции. Адвокат Кучинский в очередной раз только развел руками по поводу того, что творит Курмаев вместе с помощниками. Про изъятые в июне вещи я уже и вспоминать забыл.

А самое интересное я увидел, опять же гораздо позже, когда ознакамливался с материалами дела в 2013 году. В постановлении ^[9] целью обыска значилось «отыскание подозреваемого Трушникова П. В.», то есть меня, а в протоколе обыска цель обозначена как «поиск взрывных устройств и взрывчатых веществ».

— 2 —

В начале ноября в течение одной недели Курмаев дважды вызывал на допрос мою супругу. Причем делал это официально, отправляя курьера с повесткой. На первом допросе он задавал в основном вопросы об Игнатове — откуда она его знает, какие отношения поддерживала и тому подобное. На что она полностью ему рассказала и про долг Игнатова, и про то, как он оказался в коттедже Авдеева. То есть, примерно то, что я описал ранее. Под конец допроса Курмаев спросил Марину, где сейчас находится ее муж, на что она ответила, что муж сейчас находится дома, буквально — в сотне метров от места проведения допроса.

А вот второй допрос, тремя днями позднее, когда я был в кратковременном отъезде, состоял практически из одного вопроса по поводу мужа, и Марина точно так же ответила, что муж сейчас находится в Нефтеюганске, через пару дней будет дома.

Я еще тогда предположил, для чего именно нужен был второй допрос. Курмаева не устраивало, чтобы в деле, даже со слов моей жены значилось, что я нахожусь в Тобольске и тем более дома. Поэтому я нисколько не удивился, когда при ознакомлении не обнаружил в уголовном деле протокола первого допроса.

Тем временем, тогда же в ноябре, до меня дошла информация, что якобы у Игнатова при обыске изъяли листок бумаги с номерами Голандо и его родственников, и что написаны они мной. Мне, заведомо уверенному, что никаких листков Игнатову я не давал и не писал, сразу вспоминаются записные книжки, которые Новоселов забрал при обыске в конце июня из моей квартиры.

В 2002—2003 годах Марина частенько ходила в кинотеатр или в цирк с моим сыном Антоном, и каждый раз брала с собой номера телефонов, по которым она могла найти мою бывшую непоседливую жену, чтобы возвратить ребенка домой.

Это сложилось после случая, когда Марина после кинотеатра приведя его по домашнему адресу, обнаружила, что дома никого нет, и ей пришлось оставить Антона у бабушки, моей матери, этажом ниже. Позже выяснилось, что Лариса Владимировна Ярина в то самое время решила сходить в гости к своей старшей сестре, а потом еще и очень возмущалась, что ребенка не вернули ей лично. Ну и, скорее всего, вдобавок тут присутствовало предвзятое отношение к моей второй жене.

Ходить на подобные мероприятия я был не любитель, Марине же нужна была компания, а Антону лишнее развлечение не мешало, тем более они друг с другом хорошо ладили. И после вышеописанного случая у Марины всегда с собой были номера домашних телефонов матери Антона, ее сестры Ольги и их родителей, то есть Голандо. И кроме этого объяснения, каким-либо листкам с номерами родственников Голандо, написанными моей рукой, взяться было неоткуда.

Хотя здесь я опять же принимал на веру, что этот листок существует, и что написан он именно мной. Мне даже в голову не приходило принять это за выдумку, и поэтому я пытался найти логическое объяснение тому, что и откуда могло взяться в действительности.

А в реальности в деле присутствует листок-стикер с номерами телефонов, который якобы был изъят у Игнатова и по его показаниям написан мной в его присутствии. Но в том листке есть рабочий номер Голандо в «Роднике», а этот номер за ненадобностью мной никогда и никуда не записывался. Заключение графологической экспертизы сошлется на то, что объем информации для исследования очень мал и частично не пригоден, потому ответить, принадлежит ли почерк обвиняемому Трушникову, не представляется возможным. Но экспертиза будет проведена лишь в 2012 году, и так же с очень интересными моментами, поэтому подробное описание этого я сделаю позднее.

Рассказы Игнатова

— 1 —

Сережа Игнатов к концу осени 2005 года, по всей видимости, уже полностью осознал всю серьезность происходящего. Три с лишним месяца заключения вполне хватило, чтобы пересмотреть свои действия и поступки с разных сторон.

Исходя из того же содержания его письма, можно понять, что еще до своего ареста Игнатов понимал, что участвует в каком-то увлекательном процессе, имеющем цель навредить мне. Об этом он там говорит практически прямым текстом. И в своих действиях, полноту которых я не могу достоверно определить до сих пор, Сережа не видел ничего криминального. Поэтому, даже после задержания, находясь в ОБОПе, он выглядел вполне нормально, как его описали Саша Авдеев с моим шурином. Отсюда и та легкость, с которой он по чужому навету вплетал меня в свои показания. Только вот всей серьезности происходящих событий он нисколько не осознавал и не предполагал, что от этой бездумной игры может пострадать прежде всего он сам.

И кстати, если стенограммы в деле сделаны все-таки на записях именно его разговоров с Голандо, то та игривость, с которой он излагает требования и угрозы, лишний раз подтверждает мои слова, что в его ощущении все было не более чем игрой. Возможность чем-то навредить мне исподтишка он бы тоже не упустил, поскольку слишком неприятны для него были те моменты, когда нас сталкивала жизнь.

После того, как я проигнорировал его письмо, он предпринимал попытки выйти со мной на связь. Звонил сам, и я, не разговаривая, вешал трубку. Просил других людей, и я говорил им, что мне не о чем разговаривать с Сережей. Хотя многие мне говорили, что я не прав, что у меня с Игнатовым по сути один противник, поэтому нельзя его отталкивать, невзирая на то, что он натворил.

В конце концов, адвокат Кучинский убедил меня, что поговорить с Игнатовым все же не мешало, хотя бы для того, чтобы выяснить, что происходит в данный момент в уголовном деле. И когда в очередной раз Сережа начал искать контакта со мной, игнорировать его я не стал. Но, разговаривая с ним, я не забывал о вероятности того, что Игнатов может продолжать действовать по указанию оперативников, поэтому доверия к нему не было ни капли.

Тому, что я пошел с ним на контакт, Сережа очень обрадовался. У меня же никакой радости слышать его не было. Более того, накопилось очень много неприятных вопросов к Игнатову, от которых он просто уходил в сторону. Я хотел конкретно от него услышать: делал ли он то, в чем его обвиняют; как вообще он попал в эту историю; что или кто заставили приплести меня к этому всему; и почему он раньше, когда еще был на свободе, не рассказал обо все мне или Саше Авдееву. Он же все сводил к тому, что смысла нет говорить о прошлом, а надо что-то делать сейчас. Говорил о том, что хочет дать другие показания, но следователь его игнорирует, а навязанный ему адвокат не хочет ничего делать без денег. Из всего, что он моментами упоминал, можно было представить кое-какую определенную картину из прошлого. Некоторые моменты выглядят предельно неправдоподобными, а некоторые наоборот вписываются в натуру Игнатова и в прошедшие события, но в любом случае это лишь его версия…

— 2 —

Еще летом или осенью 2004 года с Игнатовым произошла неприятная история. Однажды вечером, находясь в поисках халявы, Сережа прибился к одной веселой компании и познакомился с человеком по имени Слава. Чуть позже, уже вдвоем со Славой, покинув компанию, они разместились в подобии летнего кафе в шестом микрорайоне, где познакомились с девушками и остаток вечера пили алкоголь в их обществе. Спонсором данного мероприятия был Слава, которым деньги буквально не считались, чем изначально он и привлек Сережино внимание, как потенциальный друг. Чем закончился вечер, Игнатов не помнил, но со Славой они очень сдружились, и вероятно Сережа озвучивал и свой адрес, и номер домашнего телефона. Потому как на следующий день Слава пришел к нему домой с претензией, что во время их пиршества у него пропали деньги и в краже он подозревает Сережу. Игнатов как мог оправдывался, но Слава стоял на своем, обвиняя и говоря, что деньги Сереже придется вернуть. На том они тогда и расстались, Слава сказал, что зайдет через несколько дней, и чтобы к тому времени украденные деньги были собраны в полном объеме. Причем определенной суммы Слава не назвал, сославшись на то, что Сережа прекрасно знает сколько взял.

После этого визита Игнатов просто решил спрятаться, как он хорошо умел это делать. К телефону и дверям не подходил, а отец всем говорил что его нет дома. И на улицу без лишней необходимости не показывался. Потом через какое-то время страх перед Славой пропал и Сережа зажил своей обычной жизнью. К концу года вообще про этого Славу не вспоминал.

И вот уже в начале 2005 года Игнатов сталкивается со Славой лоб в лоб на улице. Сереже тут же припоминаются и украденные деньги, и то, что он прятался. Слава избивает его, а потом таскает за собой по городу, заставляя Сережу соображать, как тот будет отдавать долг. Спрашивает у него про друзей и знакомых, которые смогут дать Сереже деньги. Кого-то Игнатов вспоминает, к кому-то заходит домой или на работу, но само собой денег ему никто не дает. И вот именно в тот момент, оказавшись со Славой возле моего дома, Игнатов заходит, рассказывает Марине про больного отца, и она дает ему в долг. Меня он просто надеется не застать в дневное время дома, а про то, что со мной случилось месяцем ранее, Игнатов не слышал. Деньги, полученные от Марины, он отдает Славе. После этого Слава его отправляет искать деньги самостоятельно, говорит, что зайдет к Сереже завтра, и чтоб тот не вздумал прятаться.

Назавтра, а может быть чуть позже, Слава навещает Игнатова и предлагает ему компромиссное решение Сережиной проблемы. Говорит, что есть человек, который должен Славе крупную сумму денег, и если Сережа поможет ее вернуть, то про украденные деньги Слава забудет. От Игнатова лишь требуется звонить должнику и морально стимулировать того к возврату денег. Сереже, по всей видимости, эта идея понравилась, и с этого момента начинается эпопея звонков Голандо и его родственникам с угрозами.

Сначала они использовали таксофоны, причем Слава номер всегда набирал сам, предварительно обсудив с Сережей с кем и о чем примерно тот будет говорить. А чуть позже Слава отправил Игнатова купить мобильный телефон по объявлению, и звонили уже по месту где они встречались. Продолжалось это примерно до июня, потом Слава в какой-то момент пропал, а Сережа с моей помощью «трудоустроился» к Саше Авдееву.

Про остальные инкриминируемые ему деяния, как передача коробки с муляжом для Яриных и коробки из-под торта в квартиру Волковых, Игнатов говорил со мной всегда очень скользко. То не отрицал этого за собой, то об этих событиях говорил как бы со стороны. Но если про тот же муляж Сережа рассказывал уверенно и довольно точно описывал содержимое коробки, то про подарок в квартиру Волковых он тогда практически не проронил ни слова.

Однажды, когда я припомнил ему июньские события и то, как он неожиданно исчез от Авдеева, Сережа рассказал, что в тот день позвонил отцу и тот поведал, что в их доме обнаружили бомбу. Игнатов, беспокоясь за отца, поехал к себе домой, и уже возле дома, узнав к кому имеет отношение это происшествие, очень сильно испугался. А гораздо больший страх он ощутил, когда зайдя домой, застал отца вместе со Славой, распивающих за столом водку и обсуждающих тему бомбы в доме. Сереже ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Игнатов-старший видел Славу уже неоднократно, считал его Сережиным приятелем, а любой гость с бутылкой в том доме всегда был желанным.

После совместной пьянки, совместно с Сережей покинув дом Игнатовых, Слава намекнул, что сегодняшнее происшествие в доме это часть их плана и нужно продолжить начатое. Игнатову пришлось рассказать, где он сейчас живет и чем занимается, но Слава сказал, что сначала они закончат дело, а уж потом Сережа будет заниматься чем хочет. А сейчас Игнатов должен жить дома и поменьше высовываться.

Игнатов-старший как раз получил пенсию, поэтому последующая неделя у Сережи прошла в запое с отцом. А потом во время вечерней вылазки в магазин он случайно столкнулся со мной, жутко огорченным последними событиями в своей жизни, и после нашего очень непродолжительного общения Игнатов вернулся в коттедж Авдеева.

Слава навестил его уже там через несколько дней, когда Саши Авдеева не было дома, и на этот раз даже одобрил новое место жительства. После этого они неоднократно встречались недалеко от коттеджа по заранее условленной договоренности, вновь звонили Голандо с телефона, который Слава приносил с собой. Игнатов в свободное время бывал у обоих родителей, а в один из визитов к матери его задержали оперативники ОБОП.

Вот, собственно, какую совокупную картину можно было представить из всех рассказов Игнатова. И это не более чем его слова. Ко всему можно добавить, по его утверждению, что он не знал о том, что Голандо имеет какое-то отношение ко мне вплоть до конца июня. А, сделав такие выводы из моих разговоров с Авдеевым, считал это обстоятельство просто совпадением. И вот в это я верю меньше всего.

Что касаемо его показаний, то, опять же с его слов, вначале он почти честно рассказал все про их отношения со Славой. Но обоповцы сказали ему, что у них есть доказательства против Трушникова, поэтому поисками Славы им заниматься некогда, а главным героем в повествовании Игнатова должен стать именно я. Сережу, по всей видимости, в этом моменте уговаривать не пришлось. Более того, у него самого появилось предположение, что Слава является моим приятелем, а их знакомство с Сережей это часть нашего общего плана.

Адвокат Иван Сытик

После пары бесед с Игнатовым и консультации с адвокатом Кучинским, я решил встретиться с Сережиным защитником по делу Иваном Дмитриевичем Сытиком. Он был уже вторым назначенным защитником, а первый, Сергей Бутусов, прекратил адвокатскую деятельность, так как был назначен мировым судьей. Хотя все его участие заключалось лишь в подписывании протоколов следственных действий, реально же, по словам Игнатова, Бутусов участия в них не принимал, и даже ни разу не побеседовал с подзащитным.

Иван Сытик подошел к делу более «по-адвокатстки». Он сразу сказал Сереже, что не работает за государственную оплату, но если Игнатов желает, то кто-нибудь из его родственников или знакомых может заключить с Сытиком договор, и тогда тот полноценно возьмется за дело. И как многие адвокаты заставляют верить своих подзащитных, так и Сережа поверил в Сытика как в панацею.

Мне нисколько не хотелось помогать Игнатову, к тому же еще оплачивать ему адвоката. Но Сережа утверждал, что настаивает на повторном допросе, а следователь с адвокатом его игнорируют. Это было со всех сторон незаконно, поэтому я и решил поговорить с Сытиком. С ним у нас оказался один общий знакомый — мой давний приятель Гена Важенин (о нем еще будет идти речь), который о Сытике отозвался с положительной стороны. Ничего дурного о своем коллеге не сказал и Кучинский. Лишь через два-три месяца выяснится, что Ваня Сытик не только завсегдатай пьянок в ОБОПе, но еще и старинный друг Голандо. Но в начале декабря 2005 года я об этом не мог даже предполагать, поэтому созвонился с ним и договорился встретиться.

Местом встречи я предложил ресторацию «У Никольского взвоза», что находится в гостинице «Сибирь». В данном месте в тот жизненный период я частенько обедал, а также встречался с людьми по каким-то делам, поэтому выбор места встречи был фактически определен по умолчанию. Правда, от обеда Иван Дмитриевич отказался, но тогда я еще не знал его как страшного любителя халявы, поэтому не удивился.

С самого начала нашей беседы с Сытиком меня преследовало ощущение, что тот знает заранее, о чем я буду говорить. Но каких-либо оснований подозревать его в сотрудничестве с ОБОПом я на тот момент не имел, иначе на многое, о чем говорил Сытик, можно было обратить внимание и сделать соответствующие выводы. А так же не было оснований проводить параллель между Сытиком и двумя хлопцами, которые сидя в зале, все время нашей беседы распивали кофе «без всего» с видом, будто абсолютно никуда не торопятся. Любой завсегдатай подобного заведения сразу определяет в зале людей, которые не вписываются в общую атмосферу. Тем более, когда эти люди очень уж напоминают оперативников, которым несвойственно находиться в обеденное время в подобном месте, и тем более несвойственно целый час молча пить кофе. Но, отметив эту парочку, как возможно знающих меня в лицо милиционеров, с нашей встречей я их не соотнес. У меня были определенные вопросы к Сытику, которые я намеревался побыстрее решить.

Я лишь хотел, чтобы он как защитник инициировал допрос своего подзащитного, при этом я не вдавался в какие-то подробности, что именно Игнатов собирается говорить. А вот Сытик напротив пытался меня образно втянуть в дело, в планирование линии защиты и иные подобные моменты. При этом он неоднократно делал акцент на том, что мы с Сережей оба являемся фигурантами уголовного дела, поэтому я являюсь основным лицом, заинтересованным в защите Игнатова.

С первых слов было ясно, что Сытик жаждет денег и готов пообещать все что угодно, лишь бы договориться на какой-то гонорар за представление интересов Игнатова. Я не стал лишать его надежд на ожидаемый доход, сказав, что после допроса Игнатова станет все более-менее ясно, но пока мы наши взаимоотношения ограничим этим. И допрос необходимо провести как можно быстрее, на что Сытик отозвался с рвением, пообещав, что сегодня же займется этим вопросом. По поводу оплаты этой его услуги, чтобы не делать никаких авансов и одновременно не заставлять его верить мне как первому встречному, я имел полномочия от нашего общего знакомого Важенина сослаться на него и дать гарантии непосредственно от его имени. На том мы с Иваном Дмитриевичем и расстались.

Правда, Сытик сразу же после нашей встречи перезвонил Гене Важенину, уточнил у него вопросы гонорара и, получив подтверждение тому, о чем я говорил, так же клятвенно заверил Гену, что сделает все, что от него требуется. Вероятней всего, в своем бурном воображении Ваня Сытик и Важенина записал в подельники Игнатова.

И забегая вперед, сразу скажу, что в следующий раз Игнатов будет давать показания лишь в судебном заседании. Ваня Сытик просто полностью саботирует защиту обвиняемого. Эта напрочь пропившая совесть личность по моральным характеристикам сравнима, пожалуй, с самим Сережей Игнатовым. Не могу сказать, какие именно интересы преследовал в этом деле Сытик, но просто из дружеских отношений с Голандо или оперативниками делать он этого бы не стал.

Размышления о «темных» делах

Декабрь 2005 года был очень богат на события. Но о них я в конкретике повествовать не буду в силу многих причин.

Во-первых, даже в то время было бы очень сложно доказать реальность всего произошедшего. И как следует из одной старинной итальянской притчи о мельнике, всегда проще обвинить и казнить человека, которого застали с ножом возле жертвы, чем искать неизвестного убийцу. Поэтому иногда лучше скрыть какое-то известное событие преступления, чем предавать его огласке, дабы не быть в нем же обвиненным.

Во-вторых, к официальному беззаконию, о чем идет речь в этой книге, те события отношение имеют лишь косвенное. Я больше чем уверен, что тот же Курмаев, «штопая белыми нитками» дело Игнатова, даже не представлял, что происходит за ширмой следствия. И, кстати, я не знаю официальной версии, почему в тот самый период руководство прокуратуры решило поменять следователя по делу, но и на этот счет у меня есть свои предположения.

Мальчика-карьериста просто вывели из-под возможного удара. Ведь любой случайный форс-мажор в следствии автоматически отразился бы на карьере Жени Курмаева.

Сейчас я попытаюсь привести пример некой абстрактной ситуации. Представьте, что длительное время определенному человеку угрожали расправой. Причем угрозы эти озвучивались и в адрес родственников. А также, подкреплялись сначала муляжом бомбы, а потом и якобы реальным, но вовремя обезвреженным взрывным устройством. Да еще таким, что при взрыве могла рухнуть половина многоподъездной девятиэтажки. При этом все, начиная от самой жертвы угроз и его родни, заканчивая официальными органами, в один голос утверждали, что во всем виноват бывший зять этой самой жертвы. И даже уже был другой обвиняемый, находящийся под стражей, который тоже причастен к этому делу и изобличал главного преступника в подтверждение всеобщего мнения. Вдобавок, официально, и как, наверное, докладывалось руководству, преступника просто усердно разыскивали, даже постановление на этот счет вынесли и в дело вложили. Руководство вот только наверняка не знало, что этот самый названный преступник в это время жил себе спокойно буквально в каких-то метрах от их родной прокуратуры, и ежедневно выгуливал собаку под окнами прокурора города.

И вот допустим, что на фоне вышеописанной жизненной картины где-то в одном из подъездов города неожиданно произошел бы реальный взрыв, и при этом очень даже реально погиб один из фигурантов дела, например родственник главной жертвы. И что последовало бы дальше?…

А дальше началась бы суета сует. Руководство всех возможных компетентных структур било бы каблуком в пол и требовало незамедлительно найти злодея. Тем более что в свете ранее произошедших событий никто даже на секунду не усомнился бы кто именно этот самый злодей. И все имеющиеся силы уже бы реально были брошены на его поимку.

Но при всем существует еще один маленький нюанс. Небольшой группе людей в тех компетентных органах доподлинно известно, что злодей то вовсе и не злодей, а просто «козел отпущения». И как знать, чем обернется его задержание — он может иметь алиби на момент последнего происшествия, либо еще каким-то путем доказать свою непричастность, и вся красиво созданная картина событий развалилась бы в один момент. Гораздо проще и безопаснее не задерживать его вообще, но в то же время исполнить служебный долг. Как сказал в рупор Глеб Жеглов: «В связи с особой опасностью вашей банды я имею указание руководства, живыми вас не брать…». Должно быть предельно ясно, о чем я говорю.

А если приведенный выше пример чуть изменить и представить, что запланированного взрыва с гибелью родственника главной жертвы не произошло. И виновником в срыве этого плана являлся бы никто иной, как тот самый названный злодей, который вместе со своими друзьями вовремя проанализировал всю ситуацию, просчитал ход дальнейших событий и вовремя нашел реальное установленное взрывное устройство.

И вдобавок ко всему, одновременно с провалом превосходного плана бесследно исчез бы человек, непосредственно его осуществлявший. Скажем, тот самый Слава. Которого знал в лицо и мог опознать уже томящийся в застенках обвиняемый Игнатов.

При такой ситуации у той небольшой группы людей из компетентных структур, которым известно гораздо больше, чем остальным, уже имелись бы основания для паники. Ведь могла вскрыться реальность всех произошедших по делу событий, а исчезнувший исполнитель представлял для них реальную угрозу как свидетель. Но корень угрозы находится опять же в названном злодее, ибо именно он мог вынести наружу все, что было скрыто за кадром. И в подобном варианте событий необходимость избавиться от этого злодея ощущалась гораздо острее, чем по ранее задуманному плану. И, хотя у руководства не было повода бить каблуком в пол и требовать его немедленной поимки, всегда можно было найти повод инициировать этот процесс, причем в виде вполне масштабной операции. А в ходе ее проведения уже осуществить задуманное коварное действо.

Я думаю, среди читающих это повествование работников полиции найдется хоть один, кому эти абстрактные ситуации напомнят конец декабря 2005 года, когда он в многочисленной компании коллег наивно думал, что участвует в операции по задержанию опасного преступника Трушникова. И пройди все тогда по плану, этот наивный малый за своим новогодним столом рассказывал бы с чувством выполненного долга захватывающую историю, как поступила информация о том, что разыскиваемый негодяй, который летом пытался взорвать «китайскую стену», готовит новый теракт под Новый год. А также, обладая информацией о возможном местонахождении этого преступника, руководством была инициирована операция по его задержанию с привлечением нескольких ведомств, в результате которой преступник, оказавший вооруженное сопротивление был ликвидирован. Но главное, что негодяй обезврежен и любимый город может спать спокойно, а раздача орденов, медалей и грамот будет позже.

Возможная новогодняя история — это конечно ж плод моей фантазии, но думаю, что я не очень далек от истины. И юмор присутствует лишь за давностью лет. А когда вечером 30 декабря 2005 года я осознал, что на меня началась настоящая охота, то было совсем не до смеха.

На тот момент мне даже в голову не могло прийти, что все происходило под прикрытием вполне официальной операции по задержанию. Но я знал истинное положение вещей — кто, почему, а главное, зачем меня в действительности преследует. Поэтому, да простят меня непосвященные сотрудники полиции, потратившие тогда зазря свое время, уходил я не от правосудия, а от небольшой группы людей, желающих избавиться от меня. И если накануне этого события я мог лишь сказать, сотрудники какой именно структуры ведут двойную игру, то, видя авангард преследования, уже можно было назвать их по именам. Ведь те, кто замыслил тогда это «черное дело» неминуемо должны были находиться на переднем плане.

Через полтора года, в июле 2007 года, я буду сидеть все в том же кабинете начальника «убойного отдела» и рассказывать Анатолию Ивановичу Глухих все полностью, что мне известно по «делу Голандо», включая декабрьские события. И упоминая про тот вечер 30 декабря, чуть не ставший злополучным, Глухих тоже его вспомнил. Мол, тогда привлекли к операции много сотрудников угрозыска, хотя сам он не участвовал, поэтому не помнит чем все закончилось. К этой беседе, как и почему она состоялась, я вернусь позже.

Утром 31 декабря, решив не испытывать судьбу, я с семьей уехал в Тюмень. А несколькими днями позднее мне стало известно еще об одной неприятной истории, произошедшей в тот же вечер 30 декабря с ребятами, которые мне помогали в тот период. И в результате чего мы потеряли практически все материальные (и не только) аргументы, с помощью которых дело о вымогательстве у Голандо можно было показать доказательно с абсолютно другой стороны. Если планы наших оппонентов в отношении меня потерпели фиаско, то в отношении моих друзей они имели практически полный успех. И представлять какую-либо опасность для известных мне «оборотней в погонах» мы перестали. Потому я и не рассказываю подробностей, что доказать практически ничего невозможно. Хотя у меня буквально чудом осталась сканированная копия одного удостоверения, в фотографии с которого Игнатов без всяких наводящих вопросов уверенно опознал своего друга Славу.

Но это опять же, всего лишь фотография и слова. С равной степенью достоверности можно заявить, что существование Славы было выдумано, удостоверение сделано в Photoshop, а все остальное это просто договоренности между мной и Игнатовым.

Следствие по уголовному делу

— 1 —

Продолжу далее повествование о следствии по уголовному делу. При этом сразу оговорюсь, что различные моменты мне стали известны в разное время, вплоть до ознакомления с уголовным делом в 2013 году. А часть имеющихся в деле следственных документов я упоминать пока не буду, так как уверен, что 2005—2006 годах их не существовало, а материализованы они были гораздо позже другим «умельцем».

Как я уже упоминал, Женя Курмаев по решению руководства передал это уголовное дело другому следователю. Им был никто иной как Азат Рахимов, родной сын Куттуса Рахимова, которого Курмаев назначил мне в адвокаты. И это тоже о многом говорит, ведь будь я действительно подозреваемым по делу, то Азата Рахимова никто бы не назначил следователем по делу, где защитником фигурирует его отец. Это было бы нарушением уголовно-процессуального закона, которое могло быть основанием для признания ничтожными всех следственных действий после такого назначения.

Да и сам выбор следователя здесь вызывает огромный интерес. Вроде бы дело о резонансном преступлении, которое прогремело на весь город, которое вел молодой, но уже опытный следователь по особо важным делам, и вдруг его передают следователю, накануне закончившему четырехлетку гуманитарной академии. В реальности его и юрисконсультом навряд ли куда-то бы взяли с такими познаниями из «картофельного» ВУЗа, а тут сразу следователем в городскую прокуратуру и «вручают» такое уголовное дело. Хотя, наверное, когда папа адвокат, а папина жена заместитель районного прокурора такие чудеса могли иметь место в действительности.

Срок следствия, как известно, составляет два месяца. После этого по ходатайству следователя этот срок по необходимости продлялся прокурором (в редакции закона на 2005 год). Причем в подобном ходатайстве следователь, мотивируя необходимость продления следствия, указывает какие действия он выполнил за предыдущий период и какие в рамках следствия ему предстоит выполнить.

Читая эти ходатайства в уголовном деле, невольно разбирает смех. Сначала следователь пишет, что ему нужно допросить подозреваемого Трушникова. Вот только постановления о привлечении в качестве подозреваемого в деле отсутствует, и что же мешало меня допросить, ну или хотя бы ради приличия направить повестку о вызове на допрос. Потом следователю уже мало просто допросить и в следующем ходатайство о продлении срока следствия он добавляет, что Трушникову необходимо предъявить обвинение. Интересные дела… Не проведя никаких следственных действий непосредственно в отношении меня, у следователя уже готово обвинение! Но и на этом Рахимов не останавливается — в следующем ходатайстве ко всему ранее сказанному уже добавлено, что нужно собрать необходимые доказательства, подготовить и утвердить в отношении меня обвинительное заключение и передать дело в суд. Просто удивительно, как Азат Рахимов сразу приговор в отношении меня не вынес! ^[10]

Потом в деле следует несколько рапортов ^[11] сотрудников ОБОП, где они утверждают, что упорно силились застать меня дома, причем по тому адресу, где я не проживал. И имели даже беседы с моими соседями, которые недоуменно качали головами и говорили, что уже несколько месяцев меня не видели. Только вот странным образом оперативники не опросили жителей самой квартиры, где меня искали. И соседи почему-то забыли, что моя семья оттуда переехала, а в квартире живут другие люди. Ну и, в конце концов, конечно же виноват Женя Курмаев, который дважды отправлял повестки моей супруге по новому адресу, видимо по воле случая ставшего ему известным, а поделиться этой информацией забыл как с ОБОПом, так и со своим последователем Рахимовым. А то, что теперь наш подъезд дома находится в каких-то пятидесяти метрах от подъезда прокуратуры, это вообще мелочь. Видимо, очень занятые люди эти прокурорские работники, чтобы в окно пялиться и смотреть, кто там мимо ходит и своих собак под их окнами выгуливает.

И вот, согласно материалам дела, полностью доверившись оперативникам, Рахимов принимает решение объявить подозреваемого Трушникова в розыск и поручить данное предприятие отделу уголовного розыска УВД г. Тобольска, о чем имеется постановление от 20 ноября 2005 года ^[12]. Вот только более чем через месяц сотрудникам угрозыска еще было неизвестно, что им поручена поимка опасного преступника Трушникова, а в мероприятии организованном ОБОПом 30 декабря их попросили поучаствовать лишь на подхвате, на заднем плане. Да и последний штамп ФМС в моем паспорте датирован концом декабря. Это вообще явление на грани фантастики, что человек, объявленный прокуратурой в федеральный розыск, спокойно оформил прописку в местном отделе ФМС, расположенном в одном здании с отделом уголовного розыска.

— 2 —

В середине января 2006 года Рахимов, видимо потеряв все надежды разыскать подозреваемого Трушникова, выносит постановление о выделении уголовного дела в отдельное производство ^[13]. Только вот мотивацией данного решения в постановлении обозначена фабула обвинения Игнатова. Другими словами, коротко это выглядит примерно так: «Выделить материалы в отношении Трушникова, потому что Игнатов сделал то-то и то-то». И, вынося это постановление, Рахимов совсем забывает нормы УПК РФ, где ч.3 ст.154 гласит, что «…если уголовное дело выделено в отдельное производство для производства предварительного расследования в отношении нового лица, то в постановлении должно содержаться решение о возбуждении уголовного дела…». Ни слова о возбуждении уголовного дела в данном постановлении нет. А каким-либо участником судопроизводства в деле Игнатова я не являлся, кроме голословных упоминаний обо мне как о подозреваемом.

Чтобы было понятно, я вновь обращусь к букве Закона, где ч.1 ст.46 УПК РФ (в редакции на 2005 год) разъясняет, что лицо является подозреваемым лишь в трех случаях: 1) в отношении которого возбуждено уголовное дело по основаниям и в порядке, которые установлены главой 20 УПК РФ; 2) которое задержано в соответствии со статьями 91 и 92 УПК РФ; 3) к которому применена мера пресечения до предъявления обвинения в соответствии со статьей 100 УПК РФ;

Таким образом, подозреваемым я являлся в течение двух дней в июне 2005 года, пока Курмаев не вынес в отношении меня постановления, где четко указано, что подозрения не подтвердились. А Рахимов, выделяя уголовное дело в отдельное производство в отношении нового лица, как минимум был обязан возбудить это уголовное дело, я уже не говорю про необходимую мотивацию постановления о том, в каких деяниях именно Трушников подозревается.

Вынесенное Рахимовым постановление вместе с копиями материалов из дела Игнатова образовали собой новое уголовное дело №200600207/27, возбужденное 17 января 2006 года, которое в силу Закона, как я объяснил выше, никто не возбуждал.

И в сентябре 2013 года, претерпев несколько слияний с другими делами, в суд уйдет именно дело под №200600207/27, возбужденное 17 января 2006 года, которое никто не возбуждал законным образом, но именно по которому я буду осужден к 11 годам колонии строгого режима.

Также, в январе 2006 года Рахимов повесткой вызвал на допрос мою жену Марину, но вместо допроса под расписку вернул полностью все вещи, изъятые в ходе обыска в июне 2005 года. То есть исключил из дела ранее приобщенные вещественные доказательства, которые более полугода что-то доказывали по делу, а потом потеряли свою объективность.

— 3 —

Теперь постараюсь объяснить, для чего собственно было необходимо выделение уголовного дела и наличия в деле постановления о моем розыске.

На начало 2006 года все, что можно было собрать в отношении Игнатова, было уже собрано. Но вот в отношении Трушникова, которого на голом месте приплели к этому делу, кроме слов Игнатова, которые легко можно было опровергнуть, ровным счетом ничего не было. Но Трушникова из дела не выкинешь, ведь ему уже создана определенная роль в деле и реклама перед начальством, да и именно он приходится Голандо бывшим зятем, а не Сережа Игнатов. Поэтому в суд дело в отношении одного Игнатова тоже не отправишь без Трушникова, ибо держится оно в основном лишь на его показаниях, а в них, как мотивация к Сережиным деяниям, кругом чуткое руководство Трушникова. А двоих их в суд отправлять тем более нельзя — не доказав вины второго, из обвинения первого исчезнет фундамент, на котором все держится. Потому Игнатова по логике нужно судить одного, а Трушникова пока оставить в стороне. И само собой лучшим мотивом для разделения дел является то, что второй преступник находится в розыске и его местонахождение установить невозможно.

И еще возможно, что дурному Трушникову может приспичить заявиться в суд в качестве свидетеля, скажем по ходатайству защитника, а такой поворот событий также очень нежелателен. Ведь «иуда» Ваня Сытик поделился тем, что я хотел помочь Сереже. Поэтому наиболее удачный вариант для стороны обвинения, чтобы Трушников формально находился в розыске. Поэтому могу биться об заклад, что постановление о розыске появилось в деле лишь перед передачей дела Игнатова в суд, а не в ноябре 2005 года. Кстати, в деле есть множество документов, где имеется ссылка на данное постановление, но с разными датами его вынесения.

Когда выяснилось, что адвокат Сытик работает против интересов Игнатова, было уже поздно его заменять, чтобы что-то изменить в уголовном деле. Единственное, что сделал Игнатов, это отправил из ИВС письменный отказ от адвоката. А Гена Важенин, расстроенный тем, что человек, за которого он ручался, оказался продажной сволочью, решил сам принципиально помочь Игнатову и договорился о его защите с адвокатом Вячеславом Костериным. Важенин ни разу не видел Игнатова в лицо, и даже ни разу не общался с ним, его просто по-человечески задевало, что творят наши органы.

И именно этот эпизод участия в деле ныне покойного Гены Важенина послужил причиной его появления в моих «обоповских показаниях» в 2012 году в качестве еще одного мнимого соучастника и организатора преступления, о чем я поведаю позже.

Суд и доказательства

— 1 —

До судебного процесса адвокату Костерину отказывали в посещении своего подзащитного в ИВС, а также он не имел возможности ознакомиться с уголовным делом. Его участие в деле фактически началось только с первого судебного заседания.

Невзирая на то, что Костерин уведомил и суд, и прокуратуру о том, что является защитником Игнатова, его даже не проинформировали о дате и времени первого судебного заседания. А доставленный на это заседание Игнатов на адвокатском месте вновь увидел бессовестного Сытика. Он само собой возмутился и объяснил суду, что от адвоката Сытика он давно отказался, и что требует вызова адвоката Костерина. Сытик объяснил свое присутствие тем, что ему пришла повестка, но отказ от себя не отрицал, потому инцидент был исчерпан и слушание перенесено.

У меня действительно было желание, чтобы сторона защиты заявила ходатайство о вызове меня в качестве свидетеля по делу. Но буквально с первыми слушаниями стало понятно, что в суд меня никто не допустит. Весь период процесса возле зала судебного заседания и в машине около здания суда дежурили оперативники ОБОП. И видимо не до конца надеясь на собственную бдительность, озадачили своей нуждой и судебных приставов — на вахте охраны на виду лежала моя фотография. Несложно предугадать, что бы было, появись я в суде.

Председательствовала в процессе судья Кордюкова, дама предпенсионного возраста с большим опытом работы. Государственное обвинение поддерживала помощник прокурора Евгения Королева, профессиональная хабалка, каких свет не видывал. Полное отсутствие чувства этики и профессионального такта. Единственная цель, которую она преследовала — чтобы Игнатов был осужден, а Трушников как можно крепче привязан к делу. В прениях сторон она запрашивала для подсудимого пятнадцать лет лишения свободы, для сравнения — столько запрашивают за убийство двух и более лиц.

Сережа Игнатов был осужден к семи годам колонии общего режима по ч.2 ст.163 и ч.1 ст.222 УК РФ за вымогательство группой лиц по предварительному сговору и передачу взрывного устройства. Обвинение в покушении на убийство общеопасным способом с Игнатова сняли еще на ранней стадии следствия, потому что из его показаний следовало, что он добровольно отказался от приведения в действие взрывного устройства.

В его приговоре ^[14] я насчитал свою фамилию около сотни раз. А так же в самом судебном процессе моя фамилия звучала постоянно. Адвокат Костерин в какой-то момент даже выразил вслух недоумение по поводу того, что непонятно, кого именно тут судят, Игнатова или Трушникова. Голандо и его родственники тоже через слово упоминали меня. Прослушивая аудиозаписи свидетельских показаний из суда, я вообще был удивлен насколько много, как оказывается, меня связывает с людьми, с которыми я не общаюсь уже восемь лет.

Все свидетели в процессе были лишь со стороны обвинения, сторона защиты ходатайства о вызове свидетелей не заявляла. Однако позже в кулуарах Голандо, говоря о свидетелях, будет разделять их на «наших» и «ваших».

Да и вообще, весь процесс Голандо вел себя вызывающе, и именно в сторону моей персоны. Например, мог просто из зала начать кричать, что нужно обязательно обратить внимание на что-то, потому что оно связано с Трушниковым. Например: «Вы только про ту бумажку с номерами моих телефонов не забудьте. Ведь ее Трушников написал!».

При допросе в суде Саши Попова, Голандо начал кричать, что этот голос ему явно знаком. Как раз в этот момент прозвучало, никогда до этого нигде не обозначенное, что звонивших ему с угрозами было двое. Его заявления тут же подхватила полувменяемая г-жа Королева: «Владимир Игоревич, Вам знаком голос этого человека? Вы узнаете в нем звонившего с угрозами???». У моего шурина в тот момент наверняка появилось ощущение, что сейчас Игнатова на скамье подсудимых заменят им самим.

— 2 —

Подобных моментов было много, но мое терпение кончилось, когда Володя Голандо начал по-хамски разговаривать с моей супругой в коридоре суда после слушания в день, когда ее вызывали свидетелем. Он буквально «вылил бочку» обвинений в сторону моей семьи, при этом громогласно заявлял, что скоро меня посадят, и он приложит к этому максимум усилий. Это уже слова, не сказанные где-то кому-то у меня за спиной, как ранее я был много наслышан, а прямые публичные обвинения в мой адрес.

В этот же вечер, хорошо подготовившись, чтоб исключить какие-нибудь провокации в дальнейшем, я решил пообщаться с Голандо. По сути, подготовка заключалась в том, чтобы собрать около себя человек пять, чтобы они слышали каждое слово нашей беседы в процессе телефонного разговора по громкой связи. Он был очень удивлен меня услышать, хотя от разговора не ушел, и удивление быстро сменилось подхалимским тоном.

Наверняка его домашний телефон прослушивал ОБОП, поэтому максимум, что я мог себе позволить, это называть его фамильярно Вовкой. И сразу же задал ему два вопроса: почему он себя так некрасиво ведет в суде, и какие у него лично есть основания делать обвинительные заявления в мой адрес. Следующие минут сорок всецело превратились в оправдательный Володин плач. Он убеждал меня, что нисколько ни в чем меня не обвиняет, а наоборот защищает, ведь мы же с ним родственники. А то, что он в суде говорил, так это он просто повторял, что видел в уголовном деле, а у него самого на этот счет другое мнение. После этого длительного монолога появилось ощущение, что я босой ногой наступил в дерьмо, настолько противны были его излияния.

Через восемь лет, давая показания в суде, Голандо сказал, что после приговора Игнатову я позвонил ему с угрозами, но он героически сразу бросил трубку. Лишь после озвучивания фактов, что нашему разговору было несколько человек свидетелей, да и продолжительность разговора по запросу установить несложно, Голандо затушевался и сказал, что память его иногда подводит, может и было так, как я говорю.

— 3 —

Что касаемо доказательной базы обвинения, то фактически она основывалась лишь на показаниях самого Игнатова. Причем на слушании оглашался лишь один протокол допроса, поэтому различные нестыковки в показаниях Игнатова остались «за кадром». Ну а на то, что описанное Сережей взрывное устройство совсем не соответствует описанному при осмотре, никто не обратил внимания.

В соответствии с процессуальным законом показания обвиняемого, чтобы являться доказательством, должны подтверждаться иными доказательствами по делу. Игнатова признали виновным в вымогательстве группой лиц по предварительному сговору и передаче взрывного устройства. И вину суд счел полностью доказанной. Но вот какие иные доказательства по делу, кроме Сережиных показаний, это подтверждали?

Да, признаки состава преступления по вымогательству присутствуют — это требование денег и угроза физической расправы за невыполнение требования. Только присутствуют они (возможно) в аудиозаписях, которые в суде не прослушивались. Однако суду не мешало сослаться на них в приговоре, что уже является незаконным. А вот наличие группы лиц по предварительному сговору не подтверждается вообще ничем. Если отбросить показания Игнатова, то в деле нет вообще ни одного доказательства, что он действовал сообща с кем-то.

С «передачей взрывного устройства» все еще намного интереснее. Нет человека, утверждавшего, что он дал Игнатову это устройство. Мальчики, которым он якобы, в свою очередь его передавал, в суде Сережу не опознали. Каких-либо иных следов, устанавливающих связь между Игнатовым и коробкой из-под торта, обнаружено не было. Получается, что обстоятельство передачи взрывного устройства установлено лишь со слов самого Игнатова и ничем более не подтверждено.

Факт того, что в коробке было реальное взрывное устройство, основан на двух процессуальных документах. Это протокол осмотра места происшествия от 23.06.2005 года ^[15] и заключение взрывотехнической экспертизы ^[16]. Документы, если заострить внимание, тоже очень интересные. Более того, мной уже в 2014 году допрашивались инженер-сапер, непосредственно занимавшийся «обезвреживанием», и один из экспертов, чья фамилия значится в заключении экспертизы.

Протокол осмотра места происшествия — это процессуальный документ, составленный следователем на месте события преступления и отображающий всю окружающую обстановку. В осмотре кроме следователя участвуют понятые, специалисты по профилю и эксперты. Если в ходе осмотра изымаются какие-то предметы, то это отображается в протоколе. А также, описание на бумаге может сопровождаться фотографиями.

Вот что рассказал инженер-сапер тюменского ОМОНа, который прибыл на место в составе группы. На пульт дежурного ОМОН поступил звонок из Тобольска об обнаружении возможного взрывного устройства. Из Тюмени на место сразу же выехала группа сотрудников. По месту, между 8 и 9 этажами дома была обнаружена коробка из-под торта, в которой находилась жестяная банка 0,33 грамма, наполненная веществом светлого цвета, с примотанным к ней пейджером автосигнализации. От пейджера в банку уходили провода, в связи с чем было заключено, что взрыватель неизвлекаем.

На этом месте возникает интересный вопрос. В монолитную массу банки просто уходят провода. Что дает основание достоверно считать, что внутри есть взрыватель? Ответ на этот вопрос был поразителен: «Ну если внутри взрывчатая смесь, то в любом случае внутри должен быть взрыватель!». А если с равным успехом утверждать, что внутри кроме проводов ничего не было, тем более что никаких остатков взрывателя обнаружено не было? То получается, что и взрывного устройства как такового вовсе не существовало в действительности.

Далее инженер-сапер повествовал, что им было дано устное заключение о возможности транспортировки коробки. Но после этого от руководства поступило указание вывезти коробку из города и уничтожить. Далее, он сам лично перенес коробку в служебный автомобиль, группа выехала в лесополосу рядом с городом, и в момент попытки разрушить устройство при помощи гидропушки произошла детонация и взрыв. Пейджер автосигнализации, по его словам, отцепляли непосредственно перед самым уничтожением устройства.

На уточняющий вопрос, производились ли с коробкой какие-то действия до их приезда, либо были ли какие-то промежуточные остановки между местом обнаружения и конечным пунктом, инженер-сапер ответил отрицательно, а от себя добавил, что в подобных случаях дается строгое указание ничего не трогать до приезда саперов.

Ну а теперь, что можно наблюдать по протоколу осмотра места происшествия. Само текстовое описание места вполне соответствует вышеизложенному. Только вот в протоколе присутствует указание на то, что в результате осмотра от устройства был отсоединен и изъят пейджер, а так же из банки взят образец предполагаемого взрывчатого вещества. Это никак не согласуется с показаниями инженера-сапера, утверждавшего, что коробку в начальной целостности содержимого он сам лично вывез за город. И уж совсем не согласуется ни с протоколом, ни с показаниями сапера, фототаблица, представленная тут же. На фотографии открытая коробка из-под торта, в которой просматривается все содержимое, стоит на лавочке возле подъезда. Даже если не брать во внимание слова специалиста, то получается, что коробку вынесли в целости на улицу, сфотографировали, потом вернули на исходное место, отцепили пейджер и отковырнули часть вещества из банки. А еще тут же в фототаблице присутствуют фотографии, где коробка стоит на земле, фотография гидропушки, следа типа воронки от взрыва и лежащая рядом гидропушка.

Эти фотографии по факту не имеют никакого отношения к осмотру места происшествия — следственному действию, которое осуществлялось по определенному адресу. Уничтожение же коробки должно быть засвидетельствовано отдельным протоколом или актом, как отдельное действие. Более того, использование гидропушки имеет целью механически разрушить взрывное устройство, не позволив ему сдетонировать. Что же это за удивительное взрывчатое вещество находилось в баночке из-под «Фанты», которое неожиданно взорвалось от выстрела из гидропушки? На этот вопрос закономерно должна была ответить взрывотехническая экспертиза, ведь согласно протоколу осмотра был взят образец этого самого вещества.

Но заключение экспертизы ответа на данный вопрос не дает. Хотя и утверждает, что вещество было взрывчатым. Нет ни конкретного названия, ни составляющих, соответствующих известным взрывчатым веществам. В кусочке весом менее грамма обнаружено присутствие бертолетовой соли и сложного углеводорода, схожего с вазелином или кремом для обуви. Бертолетова соль, конечно, имеет способность взрываться, и даже широко используется в малых количествах в пиротехнике, но… именно в малых количествах, ибо наполнить ею даже маленькую емкость невозможно — сдетонировать от простого трения она может и в количестве чайной ложки. Это же какой камикадзе взялся бы ее утрамбовывать в банку 0,33 литра! Вот так из всего и выходит, что взрывчатое вещество вроде бы и есть, но вот что это именно — неизвестно.

Тут же в заключении экспертизы рассматривается пейджер от автосигнализации и еще какое-то промежуточное электрическое устройство, по набору радиодеталей напоминающее транзисторный ключ. Но это мое личное предположение, эксперты даже полусловом не обмолвились о том, по какому принципу и с помощью какого детонатора должно было приводиться в действие взрывное устройство. Нет в заключении даже малого — какое именно устройство в заводском исполнении сигнализации передает сигналы на пейджер. Хотя это малое определить было несложно, но вот навряд ли бы это согласовалось со следствием.

Доставив немало дружеского беспокойства продавцам автосигнализаций, я все же нашел точно такое же устройство, часть которого в виде пейджера фигурирует в деле, с полным описанием и даже электрической схемой. Сам пейджер является простым приемником, принимающим несколько разных сигналов, в зависимости от того, какой датчик на сигнализации сработал. Сигналы эти отображаются на простеньком жидкокристаллическом дисплее в виде элементов автомобиля, на которых стоят датчики. Сигнализирующими же устройствами на пейджере являются звуковой пьезоэлемент и виброзвонок. От которых собственно теоретически с помощью транзисторного ключа можно замкнуть электрическую цепь предполагаемого взрывателя. Простым языком можно сказать, что при срабатывании сигнализации в автомобиле пейджер начинает пиликать или вибрировать, в зависимости от выбранного режима, и именно этот фактор теоретически вызовет срабатывание детонатора. С одной малой оговоркой — кроме сигналов от срабатывания датчиков пейджер после включения сигнализации непрерывно принимает определенный сигнал с передатчика, при пропадании которого пейджер тоже сигнализирует. Эта функция служит для того, чтобы владелец знал, когда он выходит из зоны связи с автомобилем. Обычное явление для такого типа сигнализаций — человек заходит в лифт и пейджер начинает пиликать, как раз таки сигнализируя о потере связи. Сам передатчик (основное устройство) представляет собой обычную электрическую плату без корпуса, размером примерно 10х15 см, к которой подключаются датчики, питание бортовой сети автомобиля и внешняя антенна, закрепляемая по периметру ветрового стекла. Снятие и постановка в режим сигнализации осуществляется либо с потайного тумблера, либо с помощью обычной сигнализации, работающей параллельно. Стоимость такого устройства на 2005 год была около четырех тысяч рублей. Приведу для сравнения — простейшее радиореле (радиокнопка с приемником, замыкающим два контакта) в тюменском магазине «Системы безопасности» стоило в четыре раза дешевле, при этом являясь намного проще для этих целей и гораздо надежнее.

Так вот для чего я дал такое подробное описание автосигнализации, пейджер от которой фигурирует в деле. Если допустить, что в коробке из-под торта находилось реальное взрывное устройство, детонатор которого срабатывал от сигнала пейджера, то в руках у Сережи Игнатова никак не могли оказаться ни брелок от сигнализации, ни черной коробочки с антенной. А это было бы внушительных размеров устройство с источником питания 12 вольт. И если бы это устройство даже удалось бы безболезненно включить в режим охраны (а пейджер пиликает и просто при включении/выключении), то устройство бы в любом случае сработало, оказавшись в лифте и потеряв связь с передатчиком.

— 4 —

И получается из всего этого сплошная несуразица. Из которой выходит, что кто-то просто решил обозначить эту коробку из-под торта реальным взрывным устройством, особо не заморачиваясь тем, что это должно быть подтверждено в соответствии с законом.

Кстати, тот кусочек, который якобы отковырнули из банки и в котором эксперты обнаружили присутствие бертолетовой соли, уж очень напоминает со всех сторон начинку от простейшей петарды.

Предположим, что коробка из-под торта была лишь муляжом. Его отправляют по адресу, заранее зная, что такой подарок никто не примет, а хозяйка квартиры вызовет милицию. Потом создается ажиотаж по поводу, что устройство может взорваться с немыслимыми последствиями, и вызываются взрывотехники из Тюмени. Что самое страшное в таком случае для милицейского начальства? Это то, что могут наступить те последствия, о которых говорят. Поэтому указание о том, что от этой коробки нужно как можно быстрее избавиться, выглядит вполне закономерно. В такой суете не до криминалистических исследований. Тем более что после разрушения устройства гидропушкой должно оставаться то, что отправляется экспертам. Ведь никто не предполагал, что произойдет взрыв.

Версий о том, как и с помощью чего могла взорваться безобидная коробка на месте диалога с гидропушкой, можно выдвинуть множество. И каждая будет иметь право на существование. Пробы почвы с места взрыва тоже никто не брал, что удивительно. Хотя там продукты горения взрывчатого вещества оставались в любом случае. Просто, например, сложно было бы объяснить, откуда на месте взрыва взялись следы тротила, если во взрывном устройстве его даже предположительно не было.

А уже после того, как коробка уничтожена, запоздало приходит мысль, что ведь нужно подтвердить реальность взрывного устройства чем-то существенным типа заключения экспертизы. И самое простое в этом случае, это взять обычную петарду и отправить на экспертизу ее содержимое. Начинка петарды в любом случае взрывается, так что мысль тут очень правильная.

И еще на одном моменте хочется заострить внимание. Та коробка из-под торта, как я уже говорил, была второй, что отправили на адрес родственников Голандо. Первая до адреса не дошла — мальчик, который ее нес, полюбопытствовал содержимым, испугался увиденного, оставил ее возле подъезда и с помощью прохожих сообщил о ней в милицию.

Так вот если сравнить один случай с другим, то возникает вопрос, а почему в апреле не было такого ажиотажа. Почему не вызвали ОМОН из Тюмени, не эвакуировали жителей и не сделали всего остального, что произойдет во втором случае? Или же «поверили на слово» собаке, которая якобы ничего взрывчатого не обнаружила? Кто бы захотел рисковать, если оставалась хоть какая-то вероятность, что устройство настоящее. Ничего другого, кроме как опять же чьего то «убедительного мнения», на ум просто не идет. Кто-то решил, что это должно быть муляжом и это осталось муляжом. И кстати, содержимое апрельской коробки растворилось в небытие. В деле о нем ни слова.

— 5 —

Чем больше начинаешь вникать в подробности этого дела о вымогательстве и бомбе в коробке из-под торта, тем больше укореняется мысль, что все события происходили по четко обозначенному плану. Здесь я имею в виду именно материалы уголовного дела, в которых зачастую напрочь отсутствует причинно-следственная связь. Читая те или иные выводы и утверждения в деле, постоянно возникают вопросы «а почему решили, что это именно так, а не иначе?», «а откуда взялось это?».

Один результат был налицо — Игнатова приговорили к семи годам колонии по обстоятельствам, которые суд счел доказанными фактически лишь с его слов, не подтвержденных в судебном заседании.

Через пару дней после приговора, не вступившего еще в законную силу, центровая на тот момент городская газета «Сибирская панорама» опубликовала статью «Вымогатель получил семерку», причем с подзаголовком «дело о взрыве». О каком собственно взрыве идет речь неясно, подзаголовок добавлен для красочности. И хотя впереди еще было апелляционное обжалование, общественности открытым текстом заявили, что под делом подведена черта и преступник наказан. Это уже само за себя говорило, что при любых обстоятельствах приговор будет оставлен без изменения.

Что касаемо меня, несмотря на то, что в прошедшем судебном процессе государственный обвинитель Женя Королева всячески пыталась привязать меня к делу, после приговора со стороны прокуратуры и ОБОПа ко мне был потерян всяческий интерес.

Но в прокуратуре, в производстве следователя Рахимова так и осталось невозбужденное по закону, выделенное в отдельное производство уголовное дело и приостановленное в связи с розыском лица подлежащего привлечению к уголовной ответственности, то есть меня. Вот только постановление о моем розыске дальше материалов дела не ушло. Будь оно передано в угрозыск, то было бы возбуждено розыскное производство, и моя физиономия появилась бы на каждом стенде «их разыскивает милиция». Да и сама милиция предпринимала бы какие-то действия для того, чтобы задержать разыскиваемое лицо.

Я же продолжал жить обычной жизнью, если не брать во внимание, что распущенные ранее слухи о моей причастности к «бомбе в китайской стене» значительно подорвали деловую репутацию. О выделенном уголовном деле и формальном розыске я даже не подозревал.

Игнатов, после вступления приговора в законную силу, уехал в тюменскую колонию ИК-4 и изредка позванивал, сожалея как о своей судьбе, так и обо всем, что произошло.

С моей стороны на все события имелась своя точка зрения, ибо о действительной стороне дела я знал больше. Я был уверен в том, что раз реальная цель этого мнимого вымогательства не была достигнута, то люди, стоящие за всем этим, больше о себе не напомнят.

Возвращение к делу

История с вымогательством вновь обрела актуальность летом 2007 года, и отчасти толчком к этому послужили мои собственные действия.

В начале лета я от достоверного источника наконец-то узнал о том, что действительно в отношении меня выделялось уголовное дело. И что не только в нем содержится постановление о моем розыске от ноября 2005 года, но также эта информация была направлена прокуратурой в Информационный Центр областного УВД. И, узнав это, я был предельно возмущен. В Тобольске меня никто не искал, но стоило где-нибудь в стране на посту ГИБДД вбить мои данные, как тут же я был бы задержан.

Буквально сразу же мной была написана жалоба на имя прокурора области Владимирова, где я в деталях описал и про розыск, и про уголовное дело, и про то, что на самом деле живу не скрываясь. А также указал, что по уголовному делу, которое пытаются на меня повесить, я обладаю информацией, свидетельствующей о преступной деятельности сотрудников милиции.

В скором времени из прокуратуры области пришла бумага, в которой сообщалось, что моя жалоба передана по подследственности в прокуратуру Тобольска. То есть, по сути, жалобу спихнули тем, на кого я и жаловался. И вот после этого жизнь снова забурлила событиями. Вначале, в мое отсутствие домой пожаловали несколько рядовых сотрудников милиции, обычных ППСников, спросили они меня. На вопрос моих домашних, зачем я нужен, ответили, что нужно со мной поговорить. Повестки само собой никто не оставил. После этого я и возле дома, и где-то поблизости в городе начал замечать одну и ту же служебную машину ОБОПа, которой пользовались именно те сотрудники, о которых я знал больше, чем им бы хотелось. Эти моменты и вовсе мне не понравились.

Еще с сентября 2005 года в сети Internet я хронологически начал писать статью «История одного Persонажа», в которой более кратко конечно, чем сейчас я изложил все события с начала 2005 года до момента приговора Игнатова. Писать о действительной криминальной стороне этого дела я не решался. Не скажу что боялся, просто не хотел создавать лишнюю конфронтацию с теми лицами, о которых пришлось бы упомянуть. Но начавшееся нездоровое движение вокруг меня после жалобы в областную прокуратуру заставило меня задуматься о том, что фактически то всей правды кроме меня мало кто знает, и случись со мной что-то, вся история останется в анналах именно по сценарию прокуратуры. Поэтому я решил продолжить начатое и написать вторую часть статьи с описанием событий малоизвестной стороны дела. Но на это тоже нужно было время, поэтому после недолгих размышлений я решил сделать еще кое-что.

В один из дней июля 2007 года я набрал служебный номер начальника «убойного» отдела Анатолия Ивановича Глухих. Убедившись, что говорю с кем бы мне хотелось, я представился и сообщил Анатолию Ивановичу, что мне хотелось бы с ним встретиться и поговорить. Сказал, что знаю много интересного о деле, в ходе которого мы познакомились два года назад, и очень хочу этим поделиться.

Почему из всех возможных я выбрал именно кандидатуру Глухих? Наше знакомство фактически ограничивалось теми двумя неприятными днями в конце июня 2005 года. Но у Анатолия Ивановича была еще и собственная служебная репутация «правильного мента». Даже в криминальном мире Тобольска многие отзывались о нем с неподдельным уважением, как о настоящем идейном сыскаре, для которого неприемлемы преступные методы работы.

Не сказать, что Анатолий Иванович отнесся к моей просьбе с большим интересом. А когда я завел разговор о месте где встретиться, то он сразу сказал о своей занятости, и что если у меня есть нужда, то он готов меня выслушать в своем уже знакомом для меня кабинете. На это, как говорил один киногерой, начали терзать меня смутные сомнения. Как-то не хотелось мне прийти одному в УВД и потеряться там, в неизвестном направлении.

Я поинтересовался у Глухих, знает ли он о том, что прокуратурой выносилось постановление о моем розыске. На что он ответил, что слышал об этом давно, в памяти это отложилось смутно, но вот то, что я не числюсь в списке разыскиваемых по УВД, он знает точно. Мол, список этот висит у него перед глазами и моей фамилии там он не наблюдает. И добавил, что если я чего-то опасаюсь, то он мне дает гарантии, подкрепленные словом офицера, что на территории УВД я буду в полной безопасности. Не поверить подобному заявлению было бы невежливо с моей стороны.

Спустя несколько часов я сидел в кабинете Глухих и в деталях рассказывал ему всю историю от начала до конца, включая известные фамилии его коллег, которых имел основания считать причастными как к организации фикции с вымогательством у моего бывшего тестя, так и к другим преступлениям, связанным с этим делом, и, кстати, напрямую относящимся к компетенции отдела Анатолия Ивановича. В процессе моего рассказа он что-то спрашивал и уточнял, но в целом на протяжении более двух часов очень внимательно меня слушал. После того, как я закончил, он подытожил мое повествование очень интересной фразой, что все слишком невероятно выглядит, для того чтобы быть выдуманным.

Высказал я и свои подозрения в настоящем, что впереди меня ожидает нечто не совсем приятное или вовсе уж неприятное. Но что бы не случилось со мной, хочу чтобы потом вся изложенная мной информация помогла изобличить истинных злодеев.

На том мы и закончили нашу беседу, и Анатолий Иванович любезно проводил меня до выхода из УВД. Появилось некоторое облегчение от осознания того, что теперь кто-то еще кроме меня знает все целиком и полностью.

Второе задержание

Развязка всей этой истории обозначилась в начале сентября того же 2007 года. Моя дочь Дарина пошла в первый класс и, как это обычно бывает, первого сентября в День Знаний у нее был «первый звонок». На этом школьном культурно-массовом мероприятии кроме меня и супруги присутствовали моя мать и мой старший брат. И видимо работникам ОБОП было очень некомфортно от нашего семейного праздника, что они решили его испортить.

Среди присутствующих я с самого начала заметил неприятно знакомые мне лица, но на свой счет это не отнес. Любой может иметь своего ребенка или, скажем, племянника, который пошел в первый класс. С кем-то, помню, я даже скупо поздоровался ради приличия. И уже к концу торжества ко мне подошел Леша Субарев, оперативник ОБОП, а по совместительству мой бывший одноклассник, и сказал, что мне необходимо проехать с ним в их отдел. Я, конечно, возмутился, но он буквально схватил меня за руку и потащил к выходу. Устраивать конфликтную сцену в школе мне не хотелось, поэтому я решил выйти с ним на улицу. Но там уже поджидал Сережа Новоселов с еще парочкой коллег. Вот он уже сказал, что мне придется поехать с ними, либо они применят силу, чем не оставил мне выбора. Но в принципе я был спокоен, оставшиеся в школе родственники видели, как и с кем я ухожу.

Хочется сказать пару слов о своем однокласснике Алексее Субареве. Я до сих пор не могу понять, как он стал работником ОБОП. Еще с начала 90-х он начал «колоться», был наркоманом с многолетним стажем. И даже в том самом 2007 году состоял на наркоучете в местном диспансере, это ради интереса я проверял позже. Возможно он был тогда всего лишь стажером в ОБОП, но по большей части это сути не меняет.

После приезда в отдел меня попросили спокойно посидеть в холле под присмотром дежурного и подождать. Наручниками меня не сковывали, личные вещи не забирали, насилие не применяли — чего не было, того не было. Пока я отдыхал на диванчике, со своего телефона отправил несколько смс родственникам и близким о том, где именно я нахожусь.

Примерно через час Новоселов и Субарев посадили меня в машину и привезли в УВД, где на двери кабинета начальника угрозыска я с удивлением обнаружил табличку «Билан Дмитрий Александрович». И было ощущение, что хозяин данного кабинета искренне рад меня видеть.

За полтора месяца до этого, будучи на этом же этаже, я не обращал внимания на другие кабинеты, когда целенаправленно шел к Глухих. В беседе с ним тоже ни разу не промелькнуло имя Билана или же упоминания про непосредственное начальство. А, оказавшись у Димы в кабинете, у меня как-то не укладывалось в голове, что два года назад он бегал простым опером под руководством Анатолия Ивановича, а сейчас, получается, стал его начальником.

Билан был довольно приветлив, предложил выпить кофе и подождать следователя Рахимова, который должен подъехать и решить, что со мной делать дальше. Особого выбора у меня, конечно же, не было. Но я сразу сказал Диме, чтобы для экономии времени он сразу вызвал адвоката Кучинского.

Потом в процессе непринужденной беседы на отвлеченные темы, Билан спросил у меня, в курсе ли я, что нахожусь в розыске. На что я не мог удержаться и не ответить цинично, что слышал нечто такое, но каких-либо подтверждений этому не имею, а более того, если уж я действительно почти два года нахожусь в розыске, то получается, что Димин отдел просто отвратительно работает. Билана это задело, и он уже без иронии сказал, что мне же хорошо известно о том, что меня никто не искал. На том мы и закончили эту тему.

Появившийся Рахимов констатировал, что будет оформлять протокол задержания. Я само собой поинтересовался, какие есть для этого основания. На что он, можно сказать, ничего внятного не ответил. Упомянул про показания осужденного Игнатова, но я ему тут же напомнил про то, что Игнатов давал в суде другие показания. Тут Рахимов сделал удивленное лицо, мол, про другие показания в суде ему ничего неизвестно. Соврал, конечно же, он откровенно — уже после суда он как минимум дважды посещал Сережу в тобольском ИВС и убеждал подтверждать показания августа 2005 года.

Потом он спросил меня, кто может подъехать и забрать мои личные вещи, чтобы не изымать их, и я дал ему номер телефона супруги. Чуть позднее она приехала, и Рахимов под расписку передал ей мои ключи от дома, телефон, деньги и всякую мелочь, что была у меня с собой.

К происходящему я относился не более чем с интересом, не принимая всерьез. Два года назад при аналогичной ситуации я нервничал и возмущался гораздо больше. Не расстроился я и когда после составления протокола задержания меня вновь препроводили в камеру ИВС. Кстати, в самом протоколе я все же выразил свое несогласие с действиями следователя Рахимова и заявил о необходимости проведения очной ставки с осужденным Игнатовым ^[17].

Обвинение. Арест. Тюрьма

— 1 —

Вечером того же дня в ИВС пожаловал Рахимов в сопровождении адвоката Кучинского для проведения допроса, который опять же имел по большей части формальный характер. После допроса подозреваемого Рахимов тут же ознакомил меня и адвоката с постановлением о привлечении в качестве обвиняемого, а после этого составил еще один формальный протокол допроса уже в моем новом процессуальном статусе. Обвинение было предъявлено в покушении на убийство общеопасным способом, вымогательстве организованной группой и передаче взрывного устройства ^[18].

После ухода следователя Кучинский проинформировал меня, что, скорее всего, далее последует обращение в суд с ходатайством об аресте. Меня эта новость никак не пугала, потому как я не видел ни одного законного основания для заключения меня под стражу.

Положения УПК РФ четко регламентируют, что является поводом для применения меры пресечения в виде заключения под стражу: если имеются основания полагать, что лицо может продолжить заниматься преступной деятельностью или скрыться от следствия, может воздействовать на потерпевших, свидетелей или иными путями мешать следствию, либо может скрыть или уничтожить вещественные доказательства. Причем эти основания должны подтверждаться реальными обстоятельствами, а не быть предположением.

Третьего сентября я был вывезен в Тобольский городской суд для рассмотрения ходатайства об аресте. Со стороны прокуратуры ходатайство поддерживала Татьяна Ишметова, а заседание возглавляла судья Миляуша Сайдашева. И тут я обращаю внимание на вышеназванных лиц — именно эта самая парочка, Ишметова с Сайдашевой, будет судить меня в 2013—2014 году.

Следователь Рахимов в заседании заявил, что я два года находился в федеральном розыске, что подтверждается соответствующим постановлением. Но это слышать было неудивительно, а вот то, что, оказывается, по делу собраны все доказательства и оно готово к передаче в суд — то тут моему удивлению не было предела. Никаких доказательств в отношение меня, кроме слов Игнатова, которые публично он никогда не подтверждал, не было и быть не могло. Рахимов бессовестно врал суду, а так же приложил к ходатайству липовые рапорты оперативников, которые якобы искали меня и общались с моими соседями (про это я уже упоминал). И тщетны были мои попытки донести до суда, что последние два года я жил обычной жизнью и ведать не ведал о постановлениях следователя.

Сейчас бы я уже не удивился решению суда заключить меня под стражу, но на тот момент для меня это было, как выразился один киногерой «чудовищная провокация». Суд положил в основу решения довод, что раз я согласно документам находился в розыске и был задержан, то значит имеются основания полагать, что я могу скрыться от следствия.

Вечером этого же дня я написал кассационную жалобу на постановление об аресте. А седьмого сентября меня, уже как следственного заключенного, этапировали в СИЗО-1 г. Тюмени. День стоял жаркий, поэтому мне всецело удалось ощутить все нюансы этапирования — душный «столыпин», под завязку набитый людьми, автозаки, этапные боксы следственного изолятора и тому подобное.

— 2 —

Оказавшись в камере СИЗО, я сразу же написал несколько жалоб в областную и Генеральную прокуратуры, и это единственное, что я мог сделать. Несколькими днями позже я узнал, что рассмотрение кассационной жалобы в Тюменском областном суде назначено на 20 сентября. У меня не было сомнений в том, что незаконное решение Сайдашевой будет отменено, и оставалось подождать буквально десять дней.

Там же, в СИЗО я познакомился с Алексеем Доропеевым. На тот момент восемнадцатилетний тобольский парнишка находился под стражей за разбой в торговом центре «Арбат», при котором погиб охранник. А по первоначальному обвинению ему и его двум друзьям вообще инкриминировали умышленное убийство. Чуть вникнув в его дело, я убедился, что по большей части Леша просто оказался не в том месте и не в то время. Поэтому, начиная с СИЗО, и потом, уже оказавшись на свободе, я помогал ему чем мог. В оконечном итоге те восемь лет колонии строгого режима, чем одарила Алексея судья Тобольского суда Татьяна Бутримович, в областном суде были изменены на пять лет колонии общего режима. Отбыл он срок почти полностью и на протяжении всего времени заключения поддерживал со мной связь. Освободился он в самом конце 2011 года, и по освобождению я так же помогал ему по мере возможности. Он тоже сыграет определенную роль в моем деле, о чем я расскажу в соответствующий момент.

Кассационное рассмотрение 20.09.2007 года не состоялось. Как оказалось, материалы, отправленные на рассмотрение, где-то потерялись в областном суде. Не могу судить о том, насколько это было случайно. Впоследствии рассмотрение было перенесено на 11.10.2007 года.

Про жизнь в СИЗО особо вдаваться не буду, везде люди живут. В 2007 году Тюменский Централ жил в общем то неплохо. Связь, конечно же не официально, присутствовала повсеместно. И каких-то проблем в общении с волей не существовало. Я ежедневно разговаривал с домом и со знакомыми. С адвокатом Кучинским связь я поддерживал через супругу Марину.

В назначенный день кассации уже ближе к вечеру Марина с трудом дозвонилась до Кучинского, но не услышала от него чего-то конкретного. Да, рассмотрение было, постановление Сайдашевой вроде как отменили, но решения освобождать меня из-под стражи никто не принимал. Еще Геннадий Владимирович собирался на что-то жаловаться, но на что именно Марина не поняла. Меня с такой информации просто по полной псих разобрал — мне нужно было четко понимать, почему я нахожусь до сих пор в тюрьме. Но самому дозвониться до Кучинского у меня не получилось.

— 3 —

Семнадцатого сентября ближе к обеду я получил копию кассационного определения и был крайне удивлен прочитанным. В мотивировочной части определения значилось, что суд первой инстанции, заключая меня под стражу, не дал должной оценки всем доводам по основаниям для своего решения, а сама по себе тяжесть обвинения не является основанием для заключения под стражу. То есть другими словами, те мои доводы о том, что ни в каком розыске я фактически не находился, судом были отвергнуты без оснований. А резолютивная часть определения гласила, что постановление судьи Сайдашевой от 03.09.2007 подлежит отмене, а материалы направляются на повторное рассмотрение. О моем нахождении под стражей в данном документе ни слова сказано не было. Но главная суть заключалась в том, что единственно законное основание для моего нахождения в СИЗО было отменено ^[20].

После прочтения и осознания сути кассационного определения я тут же предпринял попытку вызвать сотрудника спецчасти СИЗО и тут же написал бумагу на имя начальника изолятора, в которой разъяснил суть кассационного определения, а так же указал, что дальнейшее мое пребывание в СИЗО-1 является незаконным.

Не буду вдаваться в подробности, какие силы и средства пришлось приложить для того, чтобы сотрудник спецчасти пришел в камеру. Обычно их работа с заключенными ограничивается лишь тем, что они разносят по камерам какие-либо входящие документы. А чтобы отправить какое-то заявление или жалобу, нужно либо ловить момент, когда данный сотрудник будет проходить мимо камеры, либо передавать бумаги сотрудникам, производящим утренний просчет. В моем случае, говоря дежурному, что мне нужен сотрудник спецчасти, я, конечно же, проинформировал его о том, что вопрос стоит о моем незаконном нахождении в следственном изоляторе, и просил так же проинформировать об этом ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора).

Лишь в начале пятого вечера, в конце рабочего дня я смог через дверь камеры пообщаться и с сотрудником спецчасти, и с ДПНСИ. Передал я и написанную бумагу, при этом попросил прочитать ее вслух и сказать, понятен ли смысл ее содержания. Но, невзирая на мои слова, что с этого момента ДПНСИ несет ответственность за мое удержание в СИЗО, мне было сказано, что решения по подобным вопросам принимаются через начальника спецчасти, а она, скорее всего, уже ушла с работы.

В общем, сделал я все от меня на тот момент зависящее. Заодно позвонил супруге, попросил срочно найти Кучинского и объяснить ему все обстоятельства, раз он сам не понимает, что под стражей я нахожусь с одиннадцатого числа незаконно. И не жалобы надо писать, а стучать в двери надзорного прокурора. После этого я перешел к своему обычному тюремному существованию, уже не надеясь, что в этот день может быть какое-то продолжение борьбы за мое освобождение. Но в половине шестого раздался стук в дверь камеры и голос дежурного обозначил: «Трушников, с вещами на выход!».

Не скажу, что я всецело обрадовался. Подобное могло и означать просто перевод в другую камеру. Собравшись, я попросил сокамерников после моего ухода позвонить и проинформировать моих родственников о происходящем, на случай, если дальнейшие события развернутся непредсказуемо. Но, выйдя из камеры, мы с дежурным направились именно в сторону дислокации ДПНСИ, то есть места в следственном изоляторе, где принимают или отправляют этапы и откуда уезжают на суды или следственные действия по Тюмени. Через некоторое время я уже не сомневался, что меня ведут освобождаться. Но в голове появилась другая мысль — что на выходе из СИЗО меня могут встретить те же самые обоповцы, недовольные моим освобождением, и это грозит мне печальными последствиями.

Опасения оказались напрасными. Получив справку об освобождении и сумму денег, равную стоимости билета на электричку до Тобольска (которая, к слову, ушла минут 20 назад на тот момент), я покинул СИЗО-1 г. Тюмени. А чуть позже созвонился с таксофона со своими друзьями в Тобольске, которые пару часов спустя за мной приехали, и ближе к ночи я уже был дома.

После освобождения

— 1 —

Пересмотр ходатайства об аресте был назначен на 26.10.2007 года. За несколько дней до этого мне позвонил следователь Рахимов и поинтересовался, явлюсь ли я на заседание. То ли это ирония была, то ли он правда сам верил, что я скрывался от следствия и намерен делать это дальше.

В суд мы пришли вместе с адвокатом Кучинским и принесли с собой кучу материалов, доказывающих мою публичную жизнь за 2005—2007 годы. Тут и переписка с пенсионным фондом, и налоговой инспекцией, и письма организаций, с которыми я сотрудничал в тот период. Хотя объективно хватало одного моего паспорта с печатью последней регистрации по месту жительства в момент, когда я якобы находился в розыске. Рассматривала материал по ходатайству судья Кузнецова, а вот поддерживала ходатайство не иная, как Женя Королева, отправившая на семь лет в колонию Сережу Игнатова.

На этот раз следователь Рахимов и вовсе заявил, что дело у него практически готово к передаче в суд, осталось только провести психолого-психиатрическую экспертизу в отношении меня и очную ставку между мной и Игнатовым. На вопрос, что мешало ему это сделать, пока я находился в СИЗО, он просто пожал плечами. На вопрос, что вообще было сделано по следствию с момента моего задержания, Рахимов вообще промолчал.

В общем, здесь все уже было ясно как белый день, что судья откажет в ходатайстве о заключении под стражу. После атаки вопросами типа: «Где хотя бы одна повестка Трушникову за последние два года?», «Почему Вы не принесли в суд материалы дела, подтверждающие слова относительно хода следствия?» и подобных, Рахимов вообще расклеился и молчал. Все его ответы укладывались в слова «мне сказали» и «я думал». Королева же пыталась яростно просто пустыми словами и не имеющими к рассматриваемому вопросу доводами как-то зацепиться за меня. Обещала даже проверить действительность моей прописки, подлинность уведомлений из госструктур и писем от организаций. По последнему я посоветовал ей не утруждаться, а проверить это в настоящий момент, ибо представители тех организаций находятся в коридоре и могут подтвердить содержание писем прямо сейчас. В конце концов и Королевой нечего было сказать по сути.

Когда судья Кузнецова удалилась в совещательную комнату для принятия решения, Рахимов и Королева удалились из суда вообще. Постановление об отказе в ходатайстве следователя мы заслушивали с Кучинским уже вдвоем.

— 2 —

Через несколько дней мне позвонил Рахимов и попросил подойти в к нему в отдел для того, чтобы взять с меня подписку о невыезде. Причем он тут же уточнил, приду я просто по приглашению или же направить мне повестку. Я сказал, что для этой процедуры можно обойтись без повестки. Тем более, что по делу я по-прежнему оставался являться обвиняемым, и этот процессуальный статус был мне известен.

Кстати, в период моего незаконного ареста произошли существенные изменения в органах прокуратуры. В начале сентября был образован Следственный Комитет при Прокуратуре РФ, в который перешло все следствие, которое ранее вело прокуратура. То есть мое дело теперь находилось не в юрисдикции городской прокуратуры, а в Следственном отделе по городу Тобольск Следственного управления по Тюменской области Следственного Комитета при Прокуратуре РФ. И возглавил тобольское подразделение Следственного Комитета никто иной, как мальчик-карьерист Женя Курмаев, ступив на очередную ступеньку своей карьеры.

Придя к следователю Рахимову и подписывая протокол ознакомления с постановлением об избрании меры пресечения, я не забыл в нем отметить, что считаю данное постановление незаконным, так как в нем не указаны основания для избрания меры пресечения, предусмотренные законом. А ведь по сути неважно, какая мера пресечения избирается — заключение под стражу, домашний арест или подписка о невыезде, основания для ее избрания одни и те же, и должны не только быть указаны, но и обоснованы. Рахимов на мое замечание отреагировал критически и пытался убедить меня в том, что я не прав. Мол, это же всего подписка о невыезде, а не тюремное заключение. Вот наглядный показатель его четырех лет гуманитарной академии с «филькиной грамотой» об ее окончании.

И, видимо, желая меня как то задеть, Рахимов с улыбкой перед моим уходом сказал, что для получения обвинительного заключения направит мне повестку. На что я в ответ посоветовал быть внимательным и не забыть ни одного доказательства при составлении оного заключения. На том мы и попрощались. И сразу скажу, что в следующий раз мы очно встретились лишь года через полтора, и при встрече Азат Рахимов с виноватым лицом будет убеждать меня в том, что по следствию он делал лишь то, что ему указывало руководство.

— 3 —

Примерно через неделю мне из колонии позвонил Игнатов и сказал, что назавтра его вывозят этапом в СИЗО. При этом он был немного напряжен, и как он сам объяснял, Сережа боялся, что его вывезут из колонии и будут с помощью насилия принуждать к ложным показаниям в отношении меня. Себя он уже давно чувствовал разменной монетой во всем этом деле, а в разговорах со мной всегда делал акцент на то, что я прежде всего заинтересован, чтоб в отношении него не применялись какие-то силовые методы. Короче, трус и подлец Сережа Игнатов подтекстом мне говорил: «Если будут бить, то я подпишу все, что они захотят».

Не в такой мере, как Сережа это пытался преподнести, но доля правды в его словах была. Поэтому я связался со своими знакомыми в СИЗО-1, с кем контактировал полтора месяца проведенных там, и попросил присмотреть за Игнатовым, пока он будет находиться в тюрьме. Это, по крайней мере, позволило бы мне вовремя узнать, если его куда-то вывезут. А также, учитывая определенную сплоченность тюремного контингента в то время, ему дали бы поддержку, если бы он не захотел ехать, скажем, в тюменский ОБОП.

К слову заметить, в те годы Тюменский Централ жил гораздо организованнее во многих смыслах, чем в настоящее время. Арестанты знали все, что происходит на продолах тюрьмы, и отслеживали передвижения и сотрудников администрации, и арестантов, когда последних куда-то выводили из камеры. Сообщения из одного конца тюрьмы в другой, если не было иной связи, доходили по цепочке в считанные минуты. И если имелись основания полагать, что арестанта вывели из камеры и применяют к нему какие-то незаконные методы воздействия, то в его поддержку согласованно шум мог поднять целый тюремный продол или даже корпус.

Из колонии до тюрьмы Игнатов добрался без происшествий и был определен в обычную камеру, в которой даже среди его сокамерников оказались мои знакомые. Через пару дней раздался звонок, и мне сообщили, что Сережу вывели из камеры без верхней одежды. Это означало, что повели его куда-то в пределах следственного изолятора. Еще минут через десять мне сообщили, что он находится в следственных кабинетах — специальном месте, куда приезжают следователи для следственных действий.

Через пару часов позвонил сам Игнатов и сообщил, что к нему приезжал Рахимов. Официально не допрашивал, просто говорил, что Сереже предстоит поездка в Тобольск для проведения очной ставки со мной, и интересовался тем, что Игнатов намерен на ней говорить. То есть еще до проведения следственного действия Рахимов решил выяснить, какую позицию займет Игнатов. Ну а тот, понимая, что может спровоцировать нежелательные действия в отношении себя, на все вопросы просто отшучивался, говоря: «Что раньше говорил, то и буду говорить». В общем, он не дал Рахимову какой-то конкретной информации, ради чего тот поехал в СИЗО к Игнатову.

Через день Игнатов сообщил, что едет этапом в Тобольск. Здесь я тоже предупредил обитателей местного ИВС, чтоб так же присмотрели за Сережей. Так что встретили его в Тобольске со всей теплотой и заботой.

А уже на следующий день он позвонил и сказал, что за ним приехали ребята из ОБОП, но он пока камеру покидать не торопится и спрашивает совета, как поступить в этой ситуации. Тут же я набрал номер Рахимова и поинтересовался у него, почему осужденного, этапированного из колонии для проведения следственного действия, вывозят из ИВС оперативники ОБОП. На что Рахимов сказал, что он ничего не знает про это. Соврал он конечно откровенно, потому что без бумаги с подписью Рахимова ИВС просто не отдал бы Игнатова простым оперативникам. Не желая продолжать дальше эту бессмысленную игру, я просто уверил Рахимова, что если после этой поездки в ОБОП от Игнатова поступит хоть какая-то жалоба, то я приложу все усилия, чтобы придать это мощнейшей огласке. Он в ответ по обычаю как-то отшутился, и на этом мы распрощались. Перезвонив Игнатову, я сказал, чтоб он не боялся ехать и просто вел себя понаглее, если вдруг чем-то начнут запугивать. Я почти не сомневался, что физически его никто не тронет.

Игнатов в этот день мне уже не позвонил. Он просто не имел на это возможности. Вместо него позвонил один из его сокамерников в ИВС и уведомил, что Сережу вернули уже после одиннадцати часов вечера и в состоянии глубокого опьянения. Он ни на что не жаловался и, приехав, просто завалился спать.

Только на следующий день Сережа рассказал мне, что по приезду в ОБОП ему по-приятельски предложили выпить. Он, конечно же, не отказался, мотивируя тем, что это нужно было ему для храбрости. А встретили его старые знакомые по событиям двухлетней давности действительно как старого приятеля. Водка, пиво, закуска — напряжение, по всей видимости, как рукой сняло, и вечер превратился в праздник. И никто ни словом не обмолвился об уголовном деле, интересовались у него в основном настоящим — тем, как он живет в колонии. Лишь часа через три приехал Азат Рахимов и увел Сережу в отдельный кабинет. Игнатов даже не понял, что Рахимов его допрашивает. По его повествованию выходило, что они очень долго сидели вдвоем и разговаривали, детально Игнатов даже не мог вспомнить о чем. А в конце разговора Рахимов протянул ему на подпись протокол допроса ^[21]. Вот тут Сережа немного напрягся и, как сказал мне, в раз протрезвел. Думал, что сейчас Рахимов попросит подписать нужные ему показания, а в случае отказа «убеждать» Игнатова придут недавние собутыльники из соседнего кабинета. Но, прочитав протокол, Игнатов не увидел в нем ничего лишнего. Назавтра он не мог уже вспомнить содержание протокола, но утверждал, что там было записано все именно с его слов. После этого допроса Сережу опять привели в тот кабинет, где проходила пьянка, и он в этой уютной компании провел еще какое-то время, а потом его отвезли в ИВС.

После разговора с Игнатовым я позвонил Кучинскому, передал ему коротко вчерашние события и попросил выяснить у Рахимова, когда тот намерен провести очную ставку. Мне хотелось побыстрее расставить все точки в этом деле, и я даже с Игнатовым не стал обговаривать те моменты, как я собираюсь опровергнуть его показания от августа 2005 года. Мне даже было не принципиально важно, какие показания он надумает давать сейчас.

Через день Кучинский сообщил, что очной ставки между мной и Игнатовым не будет. И первым же этапом на Тюмень Игнатов вернулся в колонию. Какой-либо информации по делу Рахимов не давал даже Кучинскому. Все фактически вернулось в состояние, какое было до моего задержания, за исключением того, что сейчас уже никто не утверждал, что я скрываюсь от следствия.

Снятие обвинений. Послесловие

Сразу после освобождения из СИЗО я возобновил свои обращения с жалобами в областную прокуратуру. Изначально жалобы переправлялись в прокуратуру города, и здесь мне формально отвечали, что все происходящее законно. Но эти ответы я обжаловал вновь и вновь, и вот первое значимое известие из областной прокуратуры в декабре 2007 года гласило, что уголовное дело запрошено ими для проведения проверки. Это уже был хоть какой-то результат. От Рахимова никаких известий не поступало. Хотя они и должны были быть, но на тот момент я об этом не знал.

Несколько моих жалоб отправлялись непосредственно на имя прокурора области Владимирова. И в январе 2008 года мне сначала пришло уведомление за подписью Владимирова, что уголовное дело находится на повторной проверке в областной прокуратуре, а уже в феврале я получаю письмо за подписью того же Владимирова, где значится, что задержание, предъявление обвинения и заключение под стражу в сентябре 2007 года были незаконными и необоснованными.

Вот это уже был конкретный результат. И приложив это письмо, я на имя руководителя Тобольского отдела СК Курмаева направил требование о прекращении в отношении меня уголовного преследования. Ответа на данное требование так и не последовало. А в марте, прокуратура города, опять же отвечая на одну из моих жалоб, проинформировала, что постановлением следователя Маликбаева еще в январе месяце уголовное преследование в отношении меня прекращено. Причем было указано, что я о вышеизложенном был уведомлен официально со ссылкой на исходящий номер канцелярии Следственного отдела.

Лишь спустя какое-то время мне стало известно, что следователь Рахимов в декабре 2007 года покинул работу в Следственном комитете, а перед этим им было вынесено постановление, по которому с меня снимались ранее предъявленные обвинения по статьям 163 и 222 Уголовного кодекса. Далее дело было передано другому следователю, и уже им, после отмены руководством постановления Рахимова, было вновь вынесено постановление о прекращении в отношении меня всего перечня обвинений, предъявленных в сентябре. Кроме вышеприведенных статей о вымогательстве и передаче взрывных устройств мне вменялось еще и покушение на убийство. В этом же последнем постановлении значилось, что сотрудникам ОБОП по городу Тобольску надлежит установить лицо для уголовного преследования по данному уголовному делу ^[22].

На этом можно было бы сказать, что вся эта история с обвинениями в вымогательстве для меня закончилась. Если бы не события 2012 года, к обвинениям в которых решили еще и прилепить это самое дело о вымогательстве у Голандо. И уже другой руководитель Следственного отдела отменит постановление от января 2008 года и возобновит в отношении меня то старое уголовное дело.

Законность этого действия вызывает громадные сомнения. Теоретически уголовно-процессуальный закон подразумевает, что постановление следователя о прекращении уголовного преследования вправе отменить руководитель Следственного отдела. Но закон фактически предусматривает это право на стадии, когда руководитель Следственного отдела проверяет это самое постановление следователя сразу после его вынесения. И либо соглашается с ним, либо своим постановлением отменяет. В моем случае, в 2008 году постановление о прекращении в отношении меня уголовного преследования никто не отменял, то есть руководитель Следственного отдела с ним был согласен. Более того, в 2007—2008 годах постановления о прекращении уголовного преследования, о прекращении уголовных дел и подобные им в обязательном порядке проверялись на предмет законности прокуратурой. И можно утверждать, что и прокуратура Тобольска на тот момент согласилась с вынесенным постановлением. Более того, уголовное дело дважды проверялось прокуратурой области, и выше было озвучено мнение по нему прокурора области Владимирова.

Однако два отъявленных негодяя, Савицкий и Скипин, трактовали закон по своему усмотрению, и в мае 2013 года первый негодяй отменил старое постановление в уголовном деле и передал дело в производство второму негодяю. И сделано это было лишь для того, чтоб буквально замусорить лишними материалами основное уголовное дело о взрывах почтовых ящиков.

По обвинениям в событиях 2005 года я буду оправдан полностью, и мне даже практически не придется ничего опровергать, ибо в суд не будет представлено ни одного доказательства в отношении меня. Но лишние материалы, свидетели, лишнее время судебного процесса, потраченное впустую, — все это в той или иной степени отразилось на приговоре, и это бесспорно. Изложив эту историю во всех деталях, я даю читателю возможность самому убедиться в вышесказанном самостоятельно и сделать соответствующие выводы.