Падение Рудры

Павел Сергеевич Шубин, 2022

Книга в жанре исторического фэнтези. Действие разворачивается на просторах древней Ассирии и Мидии, где в схватке сходятся высшие представители темных и светлых сил.

Глава 1

Чужим я стал для братьев моих и посторонним

Для сынов матери моей,

Ибо ревность по доме Твоем снедает меня,

И злословия злословящих Тебя падают на меня;

И плачу, постясь душею моею,

И это ставят в поношение мне.

По сложившимся в те давние годы в восточных землях обычаю у изгоя, в назидание праздному люду, из дома выносили все, что находили при обыске, или так, просто, проходя мимо, после чего его семья оставалась обреченной на медленное голодное умирание. Вот уж, в действительности перед людьми открывалась страшная дилемма: бежать, чтобы сохранить свою жизнь, но бросить всех близких и любимых на нищенское существование и скорый конец. Либо принять лютую смерть, но тогда, у семьи останется к этому времени накопленное и какая-никакая надежда на завтрашний день. Закон и в те годы отстаивал интересы семьи.

Перед Давидом и его горячо любимой Анной, Богу Слава, такой проблемы не было.

Давид и Анна любили друг друга.

Почему-то считалось в те дни и в том краю, что, если, к примеру, мужчина имел короткие ноги, то Господь Бог восполнял ему сей недостаток излишней желчностью и буйностью. А если, к примеру, имел большую голову, то как муж он считался совершенно никчемным, ибо, вся его стать уходила на не доброе дело, а в башку, в рост волос и выпуклость глаз. С другой стороны, если, он был, например, горбат, то считался, в принципе, хорошо приспособленным к ведению домашнего хозяйства и разведению скота, а также и к накоплению денежек для своего потомства. Если же ноги были еще и кривые, то иметь непременно тому мужику обильное потомство уже в ближайшие после свадьбы годы. В общем, по мнению живших тогда свах, мужчина должен был включать в себя целый набор, самых разнообразных черт, что очень сильно усложняло селекционную работу тружениц на ниве человеческого капитала.

Давид был и короток телом, и в меру горбат, и ноги слегка напоминали помятую окружность, вдобавок, челюсть имел наподобие ослиной, а общий размер головы был таков, что даже чалму было не надеть. В общем, мечта любой восточной красавицы. Но не внешним видом он производил впечатление на свою добрую Анну. Он был выходцем из Палестины, вел свой род от самого праотца Авраама, а это много значило в ее глазах и сильно утончало ситуацию.

Верная ему Анна, его любила за это безумно, и сама предложила мужу положиться на волю Иеговы, схорониться до поры и будь что будет.

К счастью изгнание продлилось всего-то пятьдесят дней, но и они показались Давиду вечностью.

И вот хозяин вновь дома, в объятиях любимой Анны и горячо любимого Тория.

Выглядел он, правда уже не так, как в былые дни расцвета своего бизнеса. Лоск спал, жирок исчез, надменность испарилась, но появились круги под глазами, скорбные складки на щеках, да и животик подтянулся. Ноги стали поджарыми и, вроде как, и еще кривее. Наследственная от дальних предков сутулость стала теперь еще заметнее, в общем выглядел он не на победителя. Не иначе как: где вы мои весенние денечки!

Однако на деле все оказалось не так уж и плохо. Высокопоставленный племяш успел постараться — им вернули почти все конфискованное, даже чуть из других конфискатов добавили — добротные еще халаты, кое-что из дорогой посуды, и пара ковриков местной работы: но это было сделано нечаянно — уверен был Давид. Или ему все же повезло?

Сверх этого, Ахиахар прислал от себя еще и богатые подарки, прежде всего ароматные специи, которые всегда найдут свое применение у служанок на кухне: райские зерна, мускатный орех, корицу, гвоздику, кардамон и розовые лепестки. Кумин, кориандр и шамбалу, а также сумах, тамаринд, шафран и шалфей — без которых любое мясное блюдо проигрывает во вкусе и ощутимо теряет в цене. Пусть еду без специй едят бедняки в постный день, но только не семья Давида!

Следом за пряностями, слуги Ахиахара внесли в дом Давида и Анны традиционные в тех местах сладости: пахлаву, кяту, курабье, шакер-лукум и шакер-чурек, кихелах. Отдельно были представлены: халва и нуга, рахат-лукум и ойла, шербет и любимая сыном Торией чуч-хела, которую продавали мальчишки на рынке.

В светлый праздник Пятидесятницы, совпавший с недавним возвращением хозяина дома, вся семья с раннего утра, готовилась к обязательному, для каждого правоверного иудея изысканному обеду. Под бдительным надзором Анны, слуги спозаранку накупили на базаре для кухни все самое свежее и натуральное и до обеда готовили традиционные праздничные кушанья. Анна стояла у плиты вместе с ними — готовилась к пиршеству.

Давид, уже пришедший в себя, тоже по-своему готовился — ходил взад и вперед по комнате, распевая, на разные мотивы куплеты.

Аха-ад — нынче кушанья пара-ад,

Шта-а-и-им — сами с мамой все съеди-им,

Шало-о-ош — цимес сладок и хоро-ош

Арба-а — выпьем сикера до дна-а

Хамэш — мацебрай и халу ешь.

Шеш и Шева — Адам и Ева

Шмо-онэ, — ели Хри-и-и-не.

Ничто так не «нагуливает» аппетит, как долгое размышление о вкусной и обильной еде, её низкой цене и высоких полезных свойствах купленных продуктов. И как только стол был накрыт, Давид с сыном, как водится в восточной стороне, но по вере отцов воздав благодарение Иегове, возлегли за трапезу.

Трапеза была как никогда богата и изыскана. Тория первым обратился к отцу:

— Добрый отец мой, как говорит наш сосед, дядя Зартошт аль Шахзад: «битый ишак бежит быстрее лошади». Ты долго голодал в изгнании, так оставим же формальности и преступим быстрее к трапезе.

Но Давид не прикоснулся сразу к угощениям, вместо этого он строго посмотрел на сына и произнес как можно серьезнее:

— Пойди и приведи, кого найдешь, бедного из братьев наших, который помнит Господа, а я подожду тебя.

Разделять свою трапезу с голодным единоплеменником научили Давида его отец Товиил, его дед Ананиил, которые усвоили этот урок от своих отца и деда: Адуила и Гаваила, да и последние не сами это все выдумали. Давид, вслед за ними, всегда скрупулёзно соблюдал закон предков.

Тория вернулся быстро, но один.

— Отец мой, — мальчик выглядел явно расстроенным, — один из племени нашего, удавленный, брошен на площади. Других наших нет.

Отложив трапезу, Давид, как и делал это раньше не раз, принял меры к достойному погребению несчастного и уже, после, принялся обедать, перемежая яства со слезами. Плакал и Тория, возлежавший с отцом за столом, плакала на женской половине и Анна.

Вечером того же дня, когда лучи солнца исчезли за горизонтом и полуденный зной ослаб как рабсак Одиссей в стране лестригонов, к Давиду в дом собрались его соседи. Они, конечно же были свидетелями очередного смелого поступка Давида, дерзнувшего предать тело государственного преступника земле. Приехал и племянник Ахиахар, быстрыми шагами вошел в дом дяди, но свиту, на всякий случай, оставил за воротами. Они были удивлены, они были возбуждены, им очень хотелось все это по-соседски обсудить.

— Еще не боится он быть убитым за это дело, — первым возвысил свой голос, обращаясь к собравшимся Ахиахар. — Бегал уже, и вот опять погребает мертвых!

— Вах, вах, вах! — согласились дружно соседи.

— Долгая была свадьба, а танцевать не научила, — умно произнес сосед Зартошт аль Шахзад, которого все звали «дядя», хотя он никому родственником и не числился.

— Ха, ха, ха, — засмеялись все. Даже сын Тория и тот не удержался и хихикнул в кулак, хотя и очень не хотел расстраивать отца, но уж больно как смешно было сказано про свадьбу.

— Мой господин, Сахердан Мудрейший, говорит: «Не открывай дверь, которую ты не в силах закрыть», — продолжил Ахиахар.

— Вот, вот, — поддакнул Зартошт аль Шахзад. — Где гусь появился, там кур не жалеют! Как бы и нам не попасть под раздачу сосед вместе с тобой!

— Вах, вах, вах! Ха, ха, ха! Вах, вах, вах!

— Что скажешь, дядя?

— Вспомнил я пророчество Амоса, — ответил на эти слова Давид, роняя слезу, — как он сказал: праздники ваши обратятся в скорбь, и все увеселения ваши — в плач.

На том, в тот вечер и разошлись.

Утром, Давид проснулся поздно. Хотя и лег спать во дворе дома под глубоким звездным персидским небом, вдыхая яркие ароматы цветов и наслаждаясь в ночи шелестом листьев платана, но утром почувствовал себя больным. Отяжелевшая как медный котелок голова звенела после сна. И выпили-то вчера немного, да и закусили так себе, но левая половина лица, почему-то, ощутимо побаливала. Слегка подташнивало и в глазах стоял туман. Окружающий мир двоился и троился. Шея хрустела и предательски отказывалась двигаться.

А еще воробьи, с утра пораньше облепившие ветви платана, весело чирикая так усердно гадили сверху вниз, что покрыли своим пометом не только половину двора, но прицеливались даже и на хозяйское ложе. Им помогали еще и пронырливые ласточки. В итоге от птиц небесных досталось и самому Давиду. Но это было не так неприятно, неприятна была возникшая враз болезнь.

Болезнь не приходит кстати ни к одному из нас. У Давида же была своя веская причина хранить свое здоровье: жизнь изгоя, в любой момент могущего оказаться преследуемым, спасающейся от когтей тигра ланью, требовала не расслабляться и не болеть.

Супруга предложила скорее обратиться к известному во всем городе Ниневии лекарю по имени Балтазавр ибн Зераббабэль, астрологу, поэту и врачу. О нем шла слава, как о сильном маге, настоящем кацаапу, понимающем в черных приворотах и отворотах лучше любого казенного звездочета.

Давид, хоть и чувствовал себя скверно, но заартачился:

— Когда я жил в стране моей, — обратился Давид к жене со словом легкого назидания, попытавшись лежа принять позу учителя, — в земле Израиля, будучи еще юношею, тогда все колено Неффалима, отца моего, находилось в отпадении от дома Иерусалима. Как все отложившиеся колена приносили жертвы Ваалу, юнице, так и дом Неффалима, отца моего. Я же один часто ходил в Иерусалим на праздники, как предписано всему Израилю установлением вечным, с начатками и десятинами произведений земли и начатками шерсти овец и отдавал это священникам, сынам Аароновым, для жертвенника».

Тут Давид призадумался, словно вспоминая что-то. Но на самом деле он так хотел «выдержать паузу», чтобы придать своим словам больший вес. Однако Анна смотрела на мужа однозначно скептически, и Давид разочарованно продолжил.

«Когда я отведен был в плен в Ниневию, все братья мои и одноплеменники мои ели от снедей языческих, а я соблюдал душу мою и не ел, ибо я помнил Бога всею душею моею. Не желаю и сейчас осквернить себя и изменить Богу моих предков».

— Не в твоём состоянии сейчас капризничать, супруг мой драгоценный, — ответила с легкой усмешкой Анна. — Вот выздоровеешь и тогда соблюдай себе чего душа пожелает… Как опять за вчерашнее на дно придется лечь? А ты и до ветру не добежишь!

Аргумент был увесистый и Давид согласился: только домой вернулся — не хотелось ему сразу жену огорчать.

Кацаап Балтазар ибн Зераббабэль жил во внешне приличном доме, но внутри оказавшемся чересчур темном и душном.

— О Визареша, о Рудра, о Деви! — долго восклицал маг перед курившейся пиалой с благовониями. Дым заполнял комнату, разъедал глаза, щекотал в носу, першил в горле, но маг все не унимался и повторял, как заведенный своим треснувшим голосом: О Визареша, о Рудра, о Деви!

Потом он скакал, потом он дрожал, потом он икал. И вновь твердил, как вконец ополоумевший: О Визареша, о Рудра, о Деви! И опять: скок-поскок-быррр-пук-ик-ик-ик…

Врачевание строгое.

Часа через два сеанс был закончен, и получив плату за лечение, ибн Зераббабэль выставил Давида на улицу. Жена с трудом взгромоздила мужа на ослика, и они втроем медленно поковыляли домой. Наутро Давид ослеп окончательно.

После Анна и сын Тория не стали, в разговорах с соседями акцентировать внимание на посещении Давидом ниневийского колдуна — нехай себе колдует и дальше. Зрения все равно отцу не вернешь, — решили они меж собой, — так что человеку бизнес кошмарить?!

Свалили все на природный форс-мажор: дескать птицы небесные тут виноваты, ну а с них какой спрос…

— Пикирующие струелеты это, а не воробьи, — возмущалась на людях Анна, уперев руки в боки, — и, ведь, ни один подлец не промахнется… Вот уж, что Бог пошлет своему созданию, того не минуешь…

Ей верили, да и Тория всегда кивал в поддержку слов матери.