Хранители Мультиверсума. Книга шестая: Небо над дорогой

Павел Сергеевич Иевлев, 2023

Нельзя выбирать между свободой и безопасностью. Свобода – и есть безопасность! Одно только небо едино между мирами, и кто чинил «УАЗик» – починит всё!

ГЛАВА 2. ЭЙФОРИЧЕСКИЙ МИЗАНТРОП

— Зря вы не отослали смс-ку, Сергей.

— Да как-то, знаете, не было подходящего момента, Анатолий Евгеньевич, — повинился я, — люди с оружием, нервная обстановка, всё так внезапно.

Вот откуда они узнали, а? Как? Буквально через пять минут позвонил мой личный куратор в штатском. Жучок у них, что ли, тут где-то стоит?

— Значит, говорите, ушла, но обещала вернуться?

— Да, чисто Карлсон. Очень внезапная дама.

— Ольга — опасная женщина… — голос в трубке стал таким задушевным и вкрадчивым, что я немедленно напрягся.

— Сергей, я ценю наше сотрудничество и хотел бы обезопасить вас на случай вот таких внезапных визитов агрессивных людей с оружием. Давайте мы разместим у вас пару наших сотрудников? Они никак вас не стеснят, обещаю. Вы их даже не заметите.

Ну конечно. Всю жизнь мечтал, чтобы у меня дома обреталась парочка «совершенно незаметных сотрудников».

— Нет-нет, Анатолий Евгеньевич, это лишнее! — добавил в голос идиотического оптимизма. — Я сам прекрасно справляюсь!

— Смотрите, Сергей, если вы в следующий раз при визите Ольги — или кого угодно другого — снова не сможете вовремя отправить сообщение, мне придётся настаивать на размещении наших сотрудников. Нам слишком важна ваша безопасность.

— Ой, что-то вы пропадаете, связь…

Я махнул рукой в сторону прохода, закрывая его. Даже если тут действительно жучок, он не сможет ничего передать, пока не открою обратно. Надо заканчивать практику держать открытые проходы, даже если это означает потерю связи и, как следствие, проблемы на работе. Опасаюсь, что в следующий раз моего согласия на «размещение сотрудников» вовсе не спросят. Чёрт, поле возможностей всё сильнее сужается. Почему нельзя оставить меня в покое?

Риторический вопрос. Ответ — «по кочану».

— Как ты себя чувствуешь, немочь бледная?

— Хорошо, совсем ничего не болит.

Дал ей волшебную таблетку из альтерионской аптечки. Теперь ей можно ногу оторвать — и ничего болеть не будет. И никаких побочек, что самое удивительное. Крутые они ребята, альтери. Даже жаль, что такие гондоны.

— Ольга сказала, что я…

— Мне она тоже это сказала.

— Как же теперь?

— Кверху каком, юная леди.

Фыркнула, сбавив градус трагизма. Уже лучше, а то фонит. Такой излучатель депрессии надо на вражеские военные базы сбрасывать. С парашютом. Пока приземлится, все враги уже будут лежать, плакать и звать маму.

— Во-первых, Ольга брешет как дышит и даже чаще. Так что я бы не слишком доверял сказанному. Во-вторых, даже если ты была спящий агент Комспаса, рептилоидов или лысого чёрта — то ты уже проснулась, а значит и вреда от тебя теперь никакого. Раскрытый шпион — это уже почти сотрудник. Сама подумай, ну что такого важного ты можешь передать в Комспас? Меню школьной столовой? Я думаю, все эти внедрения рассчитаны на то, что ты вырастешь, займёшь высокое место в Коммуне — и тут-то тебя активируют. Игра вдолгую. А ты соскочила. Радоваться нужно, а не хандрить!

— Ну да, наверное.

Врать юным девочкам предосудительно, да. Но жить в одном помещении с психотронным оружием тоже как-то не очень. Пусть успокоится для начала.

— Ольга предлагала накачать тебя снотворным и держать овощем, пока не пройдёт. Но это на твой выбор. Я могу потерпеть.

— Не надо, пожалуйста. Я не хочу. Я очень стараюсь себя контролировать, и у меня уже начинает получаться. Кажется…

Я бы не сказал. Но, с другой стороны, если её каждый раз глушить таблетками, то она точно никогда не научится. Испытывать не свои эмоции — так себе удовольствие, но я толстокожий, переживу. Тем более, Эли здорово помогает. Когда Настя в очередной раз начинает убиваться: «Как же так, жизнь кончена, я никчёмная, никому не нужна, никто меня не любит, я всех предала и подставила», — Эли прибегает и прижимается ко мне. Меня сразу попускает. Наверное, её тоже. Она загадочное существо, кажется, вообще неспособное существовать без хозяина. Такой её сделали неведомые живодёры — неавтономной. Сейчас её хозяин — я, за неимением лучшего, вот она и отрабатывает, как может. Интересно, можно её по хозяйству приспособить? Посуду мыть, например? Или она чисто декоративная, как канарейка? Ох, лучше бы Артём вернулся, ей-богу. Сгрузить ему этих двух и заняться уже своими проблемами.

Поздно вечером над дорожкой замерцал портал — пришла Криспи. Портал, на который я смотрел с надеждой, сразу за ней погас. Глупо было бы думать, да. У меня никогда ничего не бывает просто, всегда через одну жопу к следующей. Таковы мои причудливые отношения с Мирозданием.

— Привет, Сер, — сказала гостья, — рада тебя видеть.

— Привет Кри, я тоже. Отлично выглядишь.

Не соврал, она похорошела с тех пор, как перестала таскаться у меня в приёмышах. Нашла себя, наверное. Определилась со своим местом в жизни, обрела уверенность — и расцвела. Впрочем, по свидетельству жены, косметическая медицина у альтери такая же волшебная, как клиническая. Но хочется верить в лучшее и в естественность красоты.

— Спасибо Сер, мне важно слышать это от тебя.

— Обращайся.

— Мы можем где-то сесть и поговорить? У меня важные новости.

— Пойдём в башню. Есть хочешь? Могу пожарить сосиски в камине, как раньше.

— Я не голодна, но чаю попью с удовольствием. И камин растопи, если тебе не сложно. Мне всегда нравилось смотреть, как он горит.

О, мы сегодня на волне ностальгии, надо же. Будь я проницательным душеведом, я бы предположил, что у барышни неприятности — раз уж она грустит по временам, когда обреталась тут в статусе приблудного котика, и мы решали за неё. Но я хреново разбираюсь в женщинах.

Камин всё-таки растопил, мне несложно. Настя, истрепав за день нервы себе и мне, уснула наверху, а Эли пришла и тихонько уселась рядышком с нами. Уставилась в камин своими большими, как у героев манги, глазами.

— Кто это? Или что?

Ах да, Крис же ещё не в курсе.

— Отчего-то Мироздание считает, что у меня тут бесплатный приют для брошенных котят, щенят и хомячков. Пристроили вот на передержку. До наших разговоров ей дела нет, так что не стесняйся.

— Красивая какая…

— Для тех, кто не наигрался в куклы, наверное. Но хлопот с ней, впрочем, немного, грех жаловаться.

— Ты добрый.

Да, конечно. «Добрый» — это последнее, что я бы сказал про себя. Просто у некоторых планка занижена. Не бью — вот уже и добрый. Но спорить не стал. Добрый — так добрый. Главное, не проверять границы моей доброты. Возможны сюрпризы.

Крис сначала косилась подозрительно на Эли, но та просто пялилась в огонь и была сама индифферентность, так что вскоре привыкла к её молчаливому присутствию и перешла к делу.

— Альтерион не настроен отдавать тебе семью. Органы опеки мехути мзее считают, что вы злоупотребили доверием и создали социальную задолженность. Формально они правы.

— Крис, ты прекрасно понимаешь, что это разводка. Мы не давали никаких обязательств и не подписывали никаких бумаг, нас никто не позаботился поставить в известность о последствиях.

— По законам Альтериона это не имеет значения. Вся информация по социальным статусам открыта, вы имели возможность с ней ознакомиться.

— Не зная, как устроена ваша информационная система, ознакомиться с тем, о существовании чего даже не подозреваешь?

— Я понимаю, что это может быть не совсем честно по отношению к мигрантам-мехути, но у Альтериона здесь свой интерес. Кроме того, всех обычно устраивает, ведь их дети становятся Юными альтери. А Юным принадлежит мир.

— Ты мне скажи — их могут заставить насильно? Если жена скажет категорическое «нет»?

— Заставить — только в крайнем случае. У нас не любят открытого насилия. Но подталкивать к этому решению будут очень настойчиво. Очень.

— Что это значит?

— Для начала — режим социальной изоляции. Он уже действует. Это ограничение мобильности — они не могут использовать общественный транспорт, ограничение информационной свободы — их отключили от сети, запрет социальных взаимодействий — они не смогут пойти развлекаться или на общественный праздник.

— Не бог весть какая потеря, — пожал плечами я.

— Для твоей жены. Она мало включена в общественную жизнь. А для дочери?

Да, тут сложнее. Машка контактная и весёлая, она общается с детьми на всяких детских движухах альтери. Для детей всё бесплатно же.

— Потерпит.

— Это только первый этап. Затем им ограничат потребление, прекратят выплаты пособия. Голодом не уморят, но останутся только социальные продуктовые пайки. Могут выселить из дома в жильё ниже классом. И постоянные беседы о том, как неправильно они себя ведут. К ним ходит курирующий психолог, занятия с ним обязательны.

— Хреново. Что я могу сделать, чтобы их вернуть?

— Ничего. Сейчас — ничего.

— Здесь должно по смыслу быть какое-то «но». Иначе бы ты не пришла.

— Верно. У меня есть для тебя предложение.

Так я и думал. Все хотят что-то с меня поиметь. Даже Криспи. А какая хорошая девочка была, как они с Машкой играли! Кажется, у меня тоже приступ ностальгии по тем временам. Мне тогда казалось, что я очень умный и всё отлично устроил. А вот хрен там.

— Сер, Альтерион, как ты любишь говорить, «в глубокой заднице».

— Я люблю говорить «в глубокой жопе». Но ты продолжай, это интересно.

— Политика «Дело Молодых» казалась отличным выходом из идеологической стагнации общества. И сначала прекрасно работала. Активность социума резко выросла, мы освоили несколько срезов, расширили ресурсную базу, подтянули за их счет демографию, сбросили туда социальный балласт…

О, а вот этого я не знал. Интересно, какой такой «социальный балласт» и как именно «сбросили». Надо будет при случае уточнить. Для отчета Конторе — им такое нравится.

–…Но сейчас она себя исчерпала. Пассионарный порыв угас, осталась только вялая инерция, а уровень принимаемых управленческих решений заметно упал.

— А вы всерьёз думали, что можно всё поручить толпе малолетних долбоёбов, и квалификационный потолок элит не рухнет на их пустые головы? — поразился я. — Тогда этот «уровень принимаемых управленческих решений» у вас упал уже очень давно. Как упал, так и валяется, заплёванный, на полу. Возможно, кто-то им даже жопу успел вытереть.

— Сер, я это понимаю. Мы с тобой много разговаривали об этом, я всё помню. И про конформизм, и про стагнационный порог, и про социальную зависимость…

…И про аномию Дюркгейма даже. Чего только ни наговоришь со скуки и от отсутствия собеседников. Я вот для Криспи ликбез проводил. Должен же в их Совете Молодых быть хоть кто-то умнее утюга? Кажется, сейчас мне это аукнется. Всякое доброе дело должно быть наказано.

–…Но это понимаю я одна. Есть ещё несколько человек, но они мзее, их никто слушать не станет. А меня просто не хотят. Меня в Совете считают странной занудой и терпят только как пострадавшую в операции по спасению Йири. Считают, что я немного умом подвинулась, так что можно выслушать, покивать, выкинуть из головы эту муть и идти развлекаться. Мы сваливаемся в новую стагнационную яму, но никто этого не видит! Да, моя инициатива по реадаптации Йири была глупой, непродуманной и опасной, я это сейчас понимаю. Но она была! За последние пять лет в Совете ни одного нового проекта, кроме развлекательных. Сфера общественных развлечений растёт, но и только. В общем, Сер, это надо менять. Альтерион нуждается в срочных реформах! Юные лишь развлекаются, Молодые Духом увязли в интригах и делёжке Вещества, полностью устранившись от управления.

— Я думал, Вещество — это Страшная Тайна.

— Не такая уж страшная. У нас вообще с тайнами не очень. Тем более, сейчас, когда у Коммуны какие-то проблемы с поставками, возник дефицит. Как ты говорил, что в мешке не утаишь?

— Буратино.

— А что это?

— Нечто вроде ваших Юных. Шустрое, наглое, с тупой деревянной башкой, вечно норовит что-нибудь на халяву отжать.

— Я хочу спасти Альтерион, Сер.

Ну вот, так я и думал. Жанна, твою мать, Д’Арк. Наглядный пример того, до чего политика доводит хороших девочек. Но Криспи про неё не слышала, разумеется.

— Крис, давай по-честному. Неловко о таком спрашивать девушку, но… Сколько тебе лет?

— Двадцать семь. Пять потерянных мне не списали, увы.

— То есть, через три года тебе стукнет тридцатник и, опаньки, ты — мзее. В вечно молодые засранцы тебя, с учётом дефицита Вещества, скорее всего, не позовут. Так?

— Да, это так, Сер. Но дело не в этом…

Я пристально и скептически посмотрел в карие глаза.

— Ладно, не только в этом, — призналась девушка, — мне действительно очень обидно будет всё бросить и уйти из Совета. Я не вижу себя мзее, моё место — там! Но я вижу, что Дело Молодых пора отменять. Надо увеличивать возраст ответственности, расширять права мзее, менять взгляды общества на развитие науки. Надо честно рассказать всем, что мы стагнируем, а Альтерион в опасности!

Святые методологи! Что я слышу? Perestroyka и Glasnost, клянусь лысиной Горбачёва! Чёрт бы побрал мой болтливый язык.

— Крис, девочка моя, — сказал я по возможности мягко, — мы с тобой много-много разговаривали об устройстве общества, так? Я рассказывал тебе, что такое устойчивые стратификации, что такое общественный договор, что такое институционализация и элитный консенсус?

— Да Сер, я очень тебе благодарна…

— Так какого ж в анус драного Хранителя ты ни хрена не поняла?

Сидит, глазами лупает. Аж слёзки от обидки выступили. Эли заёрзала, словила эмоцию, закрутила головёнкой вопросительно — кто, мол, девочку обижает?

— Но, Сер…

— Крис, то, что ты сейчас предложила, — это социальный суицид. Ты хочешь выбить из-под общества все базовые константы, разрушить все общественные договорённости и вывалить кишками наружу все общепринятые умолчания. Потрясая над головой обосранным бельём элит. Знаешь, что будет?

— Что?

— Говно с него разлетится куда дальше, чем ты можешь себе представить.

— Но ведь это плохие константы, дурные договорённости и отвратительные умолчания. Так быть не должно!

Эли не выдержала, прижалась к ней, обняла ручонками и зафонила примирительно-ласково, успокаивая. Не выносит эта мелочь конфликтов.

— Крис, ты права. Но это так не работает. Ты, сама того не понимая, планируешь революцию. А революция мало того, что пожирает своих детей, она ещё и высирает их огромной вонючей кучей на обломки рухнувшего общества. И потом несколько поколений потомков разгребают это дерьмо, проклиная тех, в чью голову пришла такая замечательная идея.

— Но так, как сейчас, тоже нельзя! Что же делать?

— Медленно, шаг за шагом, менять общественный уклад. Завоёвывать умы, внедрять новые социальные парадигмы. Готовить общество к переменам. Нельзя развернуть такую машину, как государство, резко на полном ходу. Оно просто пизданётся в кювет на повороте.

— Я не знаю, как это делать. У меня мало времени. Всё плохо и становится с каждым днём хуже.

Эли нежно обнимала её и как-то помурлыкивала, что ли. Криспи сначала сопела обиженно, но постепенно начала успокаиваться.

— Сер, ты мне нужен, — сказал она наконец.

— Мне тоже много чего нужно. Например, моя семья.

— Если ты будешь со мной, тебе не придётся забирать семью. Останься в Альтерионе — и мы вместе изменим его! Ты столько всего знаешь, мы сделаем Альтерион таким, каким он должен быть. Построим мир, в котором твоей семье будет хорошо! Вместе мы сможем всё! Ты, такой умный и смелый, сидишь сычом в этой башне, а мог бы стать первым в Альтерионе! У тебя будет всё. И я тоже буду…

Она придвинулась, положила руки на плечи, заглянула в глаза, потянулась ко мне губами…

Между нами оказалась обхватившая нас ручонками Эли, и то, что случилось дальше, я малодушно отношу на её счёт. Она стала эмоциональным проводником, мостиком, усилителем с положительной обратной связью, мы чувствовали друг друга как себя и были чем-то единым в нарастающем по спирали влечении. Сдается мне, именно эта функция была в ней основной, ради неё это мелкое существо выводили её создатели. Устоять было невозможно, и я грехопал. Это был ураган, торнадо, отвал башки и высочайший в своей точности резонанс двух партнёров, в котором идеальным и очень активным медиатором была Эли. Это, наверное, вершина того, что может получить человек от секса. Никогда в моей жизни даже близко ничего такого не было. Я люблю свою жену, но мне не было даже стыдно. Точнее, мне было немного стыдно от того, что мне не стыдно, и прочие вторичные проекции. Но и только. Будем считать это за очень яркий эротический трип, потому что наяву такого не бывает.

Когда мы, наконец, оторвались друг от друга, световоды башни уже розовели восходом.

— Кри, мы…

— Ничего не говори, Се. Просто ничего не говори. Это — моё. Как бы дальше всё ни повернулось, у меня было это. Кто быстрее в море?

И мы рванули, как были, голышом, к пляжу, и Криспи успела первой, потому что девочкам бегать голыми ничего не мешает. А вот Эли с нами не побежала, поэтому в море мы просто купались в холодной утренней воде, смывали с себя ночной пот и любовались восходом. Восходы тут великолепные, как нигде.

Мы ещё успели выпить кофе, прежде чем открылся портал и Криспи ушла.

Я сидел, думал и гладил по голове мурлыкающую у меня на коленях Эли, когда со второго этажа спустилась Настя. Эли казалась абсолютно и полностью довольной жизнью, кажется, она получила этой ночью немалый кусок нашей телесной радости. А вот Настя выглядела изрядно смущённой. Быстро поздоровалась и ускользнула вниз, в душ. Я вздохнул и принялся готовить завтрак. Ну да, возможно, ночью мы были шумны и тем непедагогичны. Но я всё равно ни о чём не жалею, хотя немного сожалею об этом. О том, что не жалею. Чёрт, неважно. Права Крис — у нас это было, и оно останется с нами. Не надо ковырять, поцарапается. Заверну в мягкую тряпочку и уберу в дальний-дальний угол памяти. Когда стану старый, и маразм не даст запомнить, что я ел на завтрак, буду доставать из закромов вот такие воспоминания, тихо над ними вздыхать и пукать в казённой богадельне. Или где я там буду доживать в обнимку с Альцгеймером и Паркинсоном.

За завтраком Настя задумчиво сопела и стеснялась, а потом решилась-таки:

— Сергей, можно спросить?

— Запросто. За спрос не бьют в нос.

— Мне сегодня снились… такие странные сны! Очень… необычные.

Она густо покраснела. Вот оно что, сны, значит. Дверь-то я закрыл, но две эмпатки, видимо, были на одной волне. Им стены не помеха.

— Вы не знаете, теперь так всегда будет? Ну… когда месячные?

— Я не специалист, но, думаю, вряд ли. Гормональный шторм и всё такое. Пройдет.

— Понятно… — кажется, она была даже немного разочарована.

Ничего, рано ей всякие глупости во сне видеть. У неё вся жизнь впереди, насмотрится ещё.

— Мне кажется, я понемногу учусь справляться.

Действительно, я со всеми этими переживаниями внимания не обратил, а и правда — не давит на мозги.

— Умница, девочка. Так держать. Мы воспитаем из тебя джедай-гёрл.

— Кого?

— Не обращай внимания, дядя глупо шутит. Хотя… кино смотреть любишь?

— Люблю, но у нас мало фильмов в Коммуне. И они не очень интересные.

Кажется, у меня на внешнем диске есть старые Звездные Войны. Настоящие, с Гаррисоном Фордом и картонными звездолётами. Пусть смотрит, может клин клином выйдет. Тоже ведь вполне машинка для промывки мозгов, Голливуд. Ну, тот, старый, до эпохи толерантности.

Выдал ей запасной ноутбук, включил, показал куда тыкать и где папка с фильмами. Всё, ребёнок нейтрализован. А то «снотворное», ишь…

УАЗика резко не хватало, но не покупать же ещё одну «Ниву»? Этак никаких денег не напасёшься. До Чёрной Цитадели дошёл пешком, притащив с собой инструменты и компактный пускач с литиевой батареей. Там уже больше года врастала в почву брошенная «девяносто девятая». На ней как-то приехали нехорошие люди и так меня напугали, что лежат теперь на холме под крестиком. Пугливый я, чего уж там. Когда всё-таки завёл это ведро — сам удивился. Вот что значит карбюратор. И опыт, конечно. В салоне пахло плесенью, колёса сдулись, кузов покрылся слоем пыли на три пальца. Мотор дымит, как паровоз, — кольца залегли. Ничего, на ходу просрётся. Мне на ней не Париж — Дакар ехать. Зато бросить не жалко.

Подкачал шины, доехал до башни. Ну не пешком же мне по срезам скакать? А старое «зубило», если его не жалеть и рулить решительно, по проходимости многих уделает. Не УАЗик и даже не «Нива», но всяко лучше моего микроавтобуса.

— Как тебе кино? — спросил задумчивую Настю.

— Интересно. Но я не понимаю… Эти джедаи — они хорошие или плохие?

Ну и вопросы у детей.

— Когда смотришь, то кино про них и вроде за них болеешь. Скайвокер симпатичный, учитель его зелёный этот… Принцесса красивая. Но они же только всё ломают, рушат и взрывают, воруют и убивают! Совершенно непонятно, почему они должны победить, и что собираются делать дальше. Это как-то… неконструктивно!

Вот, ребёнок совсем — а соображает. Может, она Криспи объяснит, что бывает, когда повстанцы перестают быть повстанцами и становятся новой элитой?

— Не стоит воспринимать это слишком всерьёз, юная леди. Ты, кстати, готовить умеешь?

— Конечно! — удивилась так, как будто я спросил, умеет ли она в туалет ходить. — Мне было неловко предлагать, вы сам всё время готовите… Хотите, я буду? У меня хорошо получается, правда. На практике в столовой я лучше всех справлялась.

— Я обдумаю эту идею, она не лишена определённой привлекательности. Однако сейчас речь о другом. Мне надо уехать. Надеюсь — ненадолго. Но возможны варианты, вплоть до самых… разных. Остаёшься тут за старшую. Продукты — в кладовке и холодильнике, их довольно много, вам с Эли хватит недели на две-три точно. Если я не возвращаюсь через сутки — значит, я застрял надолго. В этом случае запираетесь в башне и сидите тут мышами. Ждёте Ольгу, она непременно явится. Лучше, конечно, если вернётся твой еле-еле папаша, но я в него, если честно, не очень верю, а эта рыжая от нас не отстанет.

— Я её боюсь!

— Я тоже от неё не в восторге, но все остальные варианты для вас будут хуже. Лучше она, чем альтери. Ничего она вам не сделает, отведёт в Коммуну. Будешь там под надзором, конечно, но живая-здоровая. В остальных случаях — не факт.

— Мне это совсем не нравится… — блин, опять зафонила.

— Увы, Мультиверсум существует не для нашего удовольствия.

— А вдруг с вами что-то случится?

— Тебе-то что за печаль? Случится и случится. Мы два дня знакомы, было бы о чём переживать. Может, вернётся твой блудный папахен, рыцарь дурацкого образа, и вы воссоединитесь счастливой семьёй.

Надулась. Не угодишь ей.

— Если приходит кто-то кроме Ольги и Артёма, поступаешь следующим образом. Иди сюда.

Я достал из кармана плоскую широкую пластину с фигурным краем — ключ Ушедших. Вставил в неприметную щель у входа в каминный зал — сам её недавно нашёл, буквально случайно. Нажал, один из больших камней стены выступил наружу и оказался тонкой каменной плашкой, под которой скрывалась ниша с тремя рычагами. Изящный в своей незамудрённой простоте юзер-френдли интерфейс.

— Попробуй, сумеешь поднять?

Девочка взялась за первый рычаг, потянула… Потом присела, уперлась в него руками и, разгибая ноги, выдавила металлическую рукоятку вверх. В стенах гулко заклацало, окна погасли, слившись со стеной. Теперь свет в зале был только от световодов.

— Давай остальные.

Громко лязгнуло в тамбуре прихожей — это, оставив деревянные ворота снаружи, выехала из стены массивная каменная плита, перекрывающая вход. Ломаешь ворота — сюрприз. За ними стена. Третий рычаг опускает заслонки на высокие окна боковых крыльев пристройки.

— Всё, мы в домике. Теперь в башню снаружи не попасть. Никак. Стены тут такие, что атомная бомба не возьмёт. Понятно?

— Понятно. А как же…

— Не спеши. По порядку. Опускай рычаги.

Насте пришлось виснуть на них всем своим птичьим весом, но справилась. Бумц-бумц-бумц-бумц. Мы открыты миру и всем его неприятностям.

— Умничка. Теперь смотри. Знакома с этакой штукой?

— Пистолет Макарова, индекс ГРАУ — 56-А-125, советский самовзводный пистолет, принят на вооружение в 1951 году, патрон девять на восемнадцать, калибр девять и двадцать семь сотых, боевая скорострельность — тридцать выстрелов в минуту, прицельная дальность огня — пятьдесят метров. Боепитание — открытый магазин на восемь патронов…

— Воу-воу, палехче! Артём говорил, ты умеешь стрелять.

— Серебряный значок по боевой подготовке.

— А чего не золотой? — поддел я её.

— За рукопашку минус, — вздохнула девочка, — веса не хватает.

— Ничего, откормим. Кладу его сюда, видишь?

Я засунул пистолет в нишу к рычагам, положил рядом запасной магазин. Больше всё равно патронов нет, это тоже трофейный. С одного желающего меня попугать. Впрочем, завалила его Маринка, которая тогда числилась просто Третьей. Давняя история.

Вытащил пластину ключа, ниша закрылась.

— Это на тот самый-самый крайний случай, если ты проморгала, и посторонние уже в башне. Делаешь умильную рожицу, говоришь «Ой, дяденьки, а чего я вам щас покажу!», открываешь нишу — и вот он, твой шанс. Затем закрываешься и сидишь дальше.

Сможет? Нет? Лучше бы не проверять.

— А трупы куда?

Ничего себе, какой деловой тон! Эта сможет, пожалуй.

— Тащишь вниз. Там в санузле унитаз стоит на деревянном щите над очень глубокой шахтой, где внизу вода течёт. Сдвинуть это всё непросто, придётся постараться, но я уже в тебя верю. Ты справишься.

— На самом деле мне сейчас очень страшно, — призналась она.

Но я и сам это чувствую.

— Жизнь — опасная штука. Ещё никто не выжил. Теперь идём наверх.

Поднялись на второй этаж, в спальню. Там стены изнутри прозрачные и даже в режиме блокировки не закрываются. Наверное, и так достаточно прочные. Напильником поцарапать я не смог.

— Смотри туда, — я развернул её лицом к сарайчику, где у меня проход в гараж, — сейчас на крыше пусто. Если я возвращаюсь, а ты сидишь в блокаде, я оцениваю обстановку. Сигналом на открытие дверей для тебя будет красный треугольник на крыше днём и световой сигнал — фонарик, лампа, костерок, — ночью. Без этого, даже если ты видишь меня, и я делаю умоляющие жесты всем, чем могу, — не открываешь ни за что. Понятно?

— А если вас будут пытать?

— Будешь злорадствовать. Но — за закрытыми дверями, поняла?

— Зачем вы так? Почему вы обо мне так плохо думаете? Я не буду злорадствовать! Я за вас боюсь!

— Ладно, договорились. Можешь плакать и жалеть. Но — изнутри!

Надулась опять.

— Если появляются Ольга или Артём, то действуй по обстановке.

— Это как?

— Понятия не имею. Мир полон удивительных сюрпризов, если ты до сих пор не заметила. Всё, инструктаж окончен. Вот тебе волшебный ключик, держи его при себе, береги как девичью честь. За эту штуку пару человек уже убили, имей в виду.

— Я постараюсь.

Чёрт. Я бы, конечно, предпочёл иметь в тылу кого-то более взрослого. Но к взрослым опасно спиной поворачиваться. Дилемма.

«Девяносто девятая» рычала, пердела, воняла, дымила, хрюкала коробкой и стрекотала ШРУСами, скребла днищем по кочкам… Но ехала. Хотя иногда у меня возникало ощущение, что это я её толкаю силой воли. Руки аж судорогой свело на руле. Где ты, где ты, мой УАЗик? В какие дальние миры загнал тебя этот романтический долбоёб?

В принципе, тут можно было бы и пешком дойти. В прошлый раз ходил. Не так уж далеко от прохода в здешних гаражных руинах находится бывший офис Андрея, полчаса, много — час ходу. Но, если мне удастся вытащить семью, то не исключено, что придётся очень быстро драпать. И это лучше делать на колёсах. С тех пор как Альтерион аннексировал — или, если угодно, спас — срез Йири, альтери тут как у себя дома пасутся. Вполне могут попробовать перехватить уже здесь. Ничего, запихаемся в это «зубило» как-нибудь.

Город, название которого я так и не удосужился запомнить, пребывал в запустении. Большая часть Йири отселена на реабилитацию — не в сам Альтерион, а в какой-то из его протекторатов. Там их выгуливают на солнышке и кормят с ложечки. Учат ходить ногами, смотреть глазами, говорить ртом и какать попой. Приучают есть еду и пить компот. В своё время я немного поучаствовал в организации этого процесса, поддерживая Криспи и подсказывая решения чуть более сложные и неочевидные, чем приходят обычно в пустые головы Юных. Впрочем, Андрей был прав — вряд ли я войду в историю Йири как Спаситель. Никак я туда не войду. Оно и к лучшему.

Часть наиболее повреждённых мозгом подключенцев — в том числе, так называемый «Оркестратор», — пришлось оставить как есть. Практика показала, что они неадаптабельны более чем полностью. Слишком привыкли быть вычислительной машиной, держащей в своём сознании мир во всей его полноте и сложности. Ограничение информационного потока до того скромного ручейка, который протекает через человеческие органы чувств, вызывает у них жесточайшую, непереносимую абстиненцию. Задорные в свой простоте Юные успели часть из них угробить, но потом я вмешался. Через Криспи, разумеется, — кто бы там стал дурака-мзее слушать? Помогло — их оставили в покое. После вывода из системы большей части Йири, ресурсов там стало с избытком, и таинственный «оркестратор» занялся чем-то своим. Может быть, делил корень из минус единицы на ноль, может быть, воображал себя богом воображаемого мира, а может, сочинял анекдоты про андроидов и электроовец. Электричества хватало, синтетической жратвы тоже, так что дела до него, по сути, никому не было. Учитывая замедленный метаболизм подключённых, они так могут лет пятьсот, наверное, пролежать, пока не помрут. Но и вреда от них, в общем, тоже никакого.

Проехал город насквозь, рыча оторвавшимся в развалинах гаражей глушителем. Слышно меня километров на двадцать, наверное, но вряд ли тут кто-то есть, кроме подключённых. А они в матрице, им пофиг. Отжал язычок замка, зашёл внутрь — пыльно, тихо, мрачно, темно. Обесточено помещение. Не платил, поди, Андрей по счетам. Спустился с фонариком вниз. Отметил, что пассатижи, которые мне в прошлый раз так понравились, кто-то уже спёр. Ну и ладно, не судьба, значит. Обойдусь. Рольставни на задней стене подняты, проход чувствуется. Проверил пистолет в кармане — и открыл.

Пустой гаражный бокс. Большой, с белыми чистыми стенами. Душновато, темно. Пыльный верстак. Пыльный пол. На стенах — плакаты и постеры, а также детские рисунки. Это у альтери модно — детские каляки-маляки и палка-палка-огуречики вешать в рамочках, как искусство. Какое-то завихрение из области культуртрегерства Юных. Впрочем, наши модные рисователи жопой ничуть не лучше. Дети хотя бы стараются.

Я нашёл дверь в соседний бокс и уже совсем было собрался её открыть, когда увидел приклеенный к ней рисунок. На нём был изображен рыжий котик с очень пушистым, как у белки, хвостом. Техника исполнения, мягко говоря, хромала — овальное туловище, круглая голова, треугольные уши, лапки-палочки, хвост массивной рыжей запятой. Художник заслужил бы максимум три балла за усидчивость, если бы ему… ей не было семь лет. Это Машкин рисунок, я его дома видел. Аккуратно отделил приклеенный по краю альбомный лист от двери. На обратной стороне карандашом, печатными буквами, было написано: «Они знают». Крис писала, больше некому. Она печатными буквами пишет, её Машка учила. Альтери давно уже не пишут руками, и почти никто не пишет и не читает по-русски — «на языке Коммуны». Хотя говорят многие.

Ну что же, ничего удивительного. Кто-то вспомнил про Андрея и его проход. Думаю, если бы я вошёл, меня ждал бы какой-нибудь сюрприз. То есть, он и сейчас меня ждёт — и пусть ждёт дальше. Хорошая девочка Криспи, спасибо ей. Свернул рисунок в трубочку, сунул в карман и ушёл через проход обратно. Буду думать дальше.

Когда рычащий высерок родного автопрома, громыхая оторвавшейся защитой и стуча сухими амортизаторами, преодолел последние кусты между мной и башней, мне открылось дивное в своём идиотизме зрелище.