Как я был Анной

Павел Селуков, 2020

Пишет прозу и сценарии. Сборник «Добыть Тарковского» вошёл в короткий список премии «БОЛЬШАЯ КНИГА». «Как я был Анной» – книга рассказов, которые можно окрестить абсурдными, фантастическими, сатирическими или даже обозвать загадочным словом «притчи». Пацанско-маргинальная тема здесь не становится ведущей. Герои Селукова выросли, добыли своих Тарковских, после чего вдруг обнаружили, что это не конец путешествия, а только его начало.

Швеллера

Вокруг был май. Он сначала распустился, как спресованный в таблетку чай в чайнике, а потом скукожился, как крайняя плоть на морозе, ольдел. Знаю, нет такого слова — ольдел, но моя прабабка так говорила, и я буду. Весна была непримечательной, одно радовало — в июне наши на Евро всех в футбол обыграют, потому что позавчера поп Смирнов на вертолёте Австрию с иконой Марфы Власяницы облетел. Это обнадёжило.

Нас трое — я, Серджио и Мика. Мы все профессиональные лентяи.

Я ленился от философии. Если бы какой-то умник перебросил меня в прошлое, а там какой-нибудь дурак посвятил меня в рыцари, то на моём щите красовалась бы фраза Довлатова: «Я передумал менять линолеум, ибо мир обречён». Согласитесь, глупо суетиться по мелочам с такой установкой.

Серджио ленился по экономическим соображениям. Он лежал на диване, а мать ему кричала: «Устройся на работу, не́работь!» Серджио парировал: «У тебя два взаимоисключающих параграфа в одном предложении. Сама посуди: как неработь может куда-то устроиться, если он неработь? И вообще — платят мало. Я что, по-твоему, мексиканец?» Серджио имел обыкновение переводить рублёвые зарплаты в доллары, поэтому не мог работать и от достоинства.

Мика, она же Микелина, она же Марина, она же Аня, и я до сих пор не знаю, как из Ани получилась Марина, но зато знаю, как из Марины получилась Микелина. Всё очень просто. Однажды Мика предпочла моему обществу общество Семёна, у которого были деньги и день рождения. На предательство я отреагировал стихами:

Моя подруга Микелина,

в порядке штрафа,

мне предпочла кормить павлина

в именье графа.

Дальше в стихотворении граф поставил Микелину раком, что внезапно придало нашим с Микой отношениям взрывоопасную двусмысленность, ведь я прочёл ей этот стих целиком.

Вообще говоря, в смысле книг и всяких постмодернистских передёргиваний наша троица своё дело знала. Мы были идиотами не в классическом виде, а как Базаров, с идеями и мечтами. Нас, кроме прочего, объединяла мечта разжиться опасной высокооплачиваемой работой, чтобы — р-раз! — и в дамки. Или хотя бы в нувориши. Или хотя бы тридцать тысяч рублей в месяц. Мы подумывали добывать уран или стать промышленными альпинистами, но уран привлекал нас больше, потому что мы боялись высоты. Радиацию мы воспринимали как нечто необязательное.

Я курил на балконе, когда зазвонил домашний телефон. Это был Серджио. Он нашёл работу вахтой в Горнозаводске. Точнее, его мать нашла ему работу в Горнозаводске и допинала Серджио до телефона. Естественно, он позвонил мне и Мике. Я курил красную отцовскую «Яву», меня мутило, поэтому я чётко расслышал только три слова: вахта, курлы-курлы, Горнозаводск, курлы-курлы, швеллера. Нет, ещё я запомнил, что через час надо быть на остановке с рюкзаком и пятихаткой. Пятихатку мне сходу дал отец, потому что святое.

Я люблю ждать Мику. На остановке, у магазина, возле ночного клуба, не важно где. Обычно к тому месту, из которого я жду Мику, хотя, если говорить начистоту, жду я её не из места, а из приятного волнения, можно подойти двумя-тремя дорогами. Поэтому я начинаю игру — пытаюсь отгадать, откуда она появится на этот раз. Сегодня вариантов было три: гастроном, трубы теплотрассы, идущие поверху, и автосалон «Сузуки». По логике, Мика должна была появиться из-за гастронома или из-за тепло-трассы. Я смотрел то туда, то туда, и почему-то считал про себя до ста. Потом до двухсот, трёхсот и т. д. Короче, я оказался не готов к лёгким прохладным ладоням на своих глазах. Я будто опал. Как лошадь, скачущая галопом по ипподрому, а тут — бац! — и финиш. Скорее по наитию, чем специально, я мотнул головой, желая избавиться от шор, и поцеловал пахнущую кремом Микину ладонь, сползшую мне на губы. А потом лизнул. Мика отдёрнула руку.

Мика: Щикотно!

Ей нравилось вызывать к жизни моего граммар-наци и смотреть, как я сдерживаюсь, чтобы ее не поправить. Я повернулся, подхватил Мику за талию и закружился с нею. Издалека долетел голос Серджио:

— Брось эту заразу немедленно!

Я поставил Мику на асфальт, она раскраснелась, из тугого хвоста выбилась прядь и закрыла ей правый глаз. Такого рода асимметрия шла Мике. Её лицо было уж слишком правильным. Иногда я задаюсь вопросом: как у грубого мента и уставшей домохозяйки могла родиться Мика?

Мика: Ведмедь. Чуть не сломал мои тонкие косточки, изящные мои позвонки.

Я: Если б сломал, я бы стал за тобой ухаживать. Кормил бы тебя с ложечки…

Мика:…выносил бы говно в тазике.

Я: Ты к себе несправедлива. В горшочке.

К нам подошёл Серджио.

Серджио: Всё твиксуете, всё баунтите.

Мика: Тебе лишь бы тити.

Серджио: Я — консерватор.

Я: В каком это смысле?

Серджио: В смысле верности моих губ тому первому, что их коснулось.

Мика: Всегда подозревала, что ты засыпаешь с соской во рту.

Серджио: Дурында. Первой коснулась моих губ мамина титя.

Я: Запахло Эдипом, чувствуете?

Мика: Не называй грудь «титей». Это вульгарно. Всё равно что «кушать».

Серджио улыбнулся и закурил.

Серджио: Какие же мы восхитительные снобы, какие патриции!

Из-за поворота появился шестой автобус. Мы изготовились к десанту наоборот. Не то что бы нам непременно хотелось сесть, сидеть мы не любили, зато мы любили стоять возле водителя и смотреть вперёд через лобовое стекло. Нас волновала перспектива.

Мика встала к поручню, я встал сзади, как бы заключив её в кольцо рук. Серджио примостился на ступеньке у двери.

Мика: Серджио, так и будешь молчать?

Серджио: Рассказывать нечего. Едем в Горнозаводск красить швеллера. Жить будем в двушке. Заплатят по пятнашке. Плюс — двести пятьдесят рэ ежедневно на питание.

Я: Что такое швеллера?

Мика: С языка снял.

Я поцеловал Мику в затылок.

Я: Как ты умудряешься…

Мика: Что?

Я: Нагнать эротизма в расхожую фразу.

Мика: Это интонация. Интонация похожа на стиральный порошок — способна отстирать даже самую пыльную фразу.

Серджио: Ау! Любовнички! Швеллера!

Мика: Что с ними?

Серджио: Не что, а они. Они — это железные хуяборы, скрепляющие гигантский ангар. Нам надо их покрасить.

Я: И мы покрасим. Более того, мы пойдём к Последнему морю и, клянусь Большим Голубым Небом, покрасим все швеллера мира!

Серджио: В Горнозаводске нас встретит хозяин…

Мика: Работодатель. У нас нет хозяев.

Серджио: Вы меня задрали. Больше ни слова не скажу!

Мика: Ну, скажи, скажи, что с нами сделает работодатель?

Серджио: Покажет объект и отвезёт нас на квартиру.

Я: Заявляю два протеста. Во-первых, есть вероятность, что мы мифологизируем объект, тем самым превратив его в субъект. У Бабы-яги и русского народа с избушкой получилось, чем мы хуже? Во-вторых, я отказываюсь ехать на квартиру, я хочу ехать в.

Мика: Поддерживаю предыдущего оратора. Серджио сегодня не в форме.

За всем этим трёпом автобус приехал к Центральному рынку. Миновав гнусный подземный переход, мы вышли к автовокзалу, купили билеты до Горнозаводска и уже через десять минут поехали красить швеллера.

Обычно в рассказах, если кто-то куда-то едет, автор описывает пейзаж. Я пейзаж описывать не хочу, потому что он — это сосны, берёзы и поля со столбами. Лучше я опишу Мику, себя и Серджио.

Нам по двадцать лет. Мика высокая для девушки, 175 сантиметров, с длинными, предположительно каштановыми волосами. Предположительно не потому, что я придурок, а потому, что я дальтоник. Я с детства живу в чёрно-белом мире. Такой вот нечаянный или, наоборот, предначертанный неонуар.

Мика — пацанка, но пацанство её, выросшее из детской беготни по стройке, здорово поколебалось созреванием. Сложно быть пацанкой и писаной красавицей одновременно. То есть внутренне это, может, и не сложно, но когда люди вокруг реагируют на тебя, как на деву, и ведут себя соответственно, сложно очень. Наверное, из-за этого Мика носила балахоны, широкие джинсы и кеды. Она сражалась за свою свободу с чужой похотью, но получалось слабо. Лицом, да и фигурой Мика походила на более женственную версию Хилари Суонк, хотя ничьей версией она не была. В ней удивительным образом соединились пролетарское происхождение, острый ум и вкус. Мика с детства много читала и, обладая хорошей памятью, без труда запоминала целые отрывки понравившихся книг. Она могла даже перечислить корабли из «Илиады».

В школе мы учились с ней в одном классе — с углублённым изучением предметов ХЭЦ — художественно-эстетического цикла. Был у нас в школе и ораторский дискуссионный клуб. Именно там мы с Микой сблизились. Вернее, нас сблизило задание: «Учёные нашли в леднике древних мужчину и женщину и сделали вывод, что перед ними Адам и Ева. Выясните, на каком основании они сделали такой вывод, задавая уточняющие вопросы». Для решения задачи председатель клуба и наш преподаватель истории цивилизаций Григорий Абрамович разбил нас на пары. Я оказался с Микой. Мика сказала — слушай, их же не рожали! А я добавил — хотел бы я знать, где их пупки? Короче, задачу мы решили правильно.

С Серджио мы сдружились благодаря футболу. Я был левым крайним нападающим, а он идеальным подносчиком снарядов. Не Хави, конечно, но для Перми вполне. Серджио на самом деле дылда, угловатый и острый, будто бы вырезанный из дерева столяром-неумехой. Обычно люди такого сложения неловкие, но он исключение. Плюс — большой любитель истории и всяких параллелей. К девятому классу он зачитал историю Рима до дыр. Без труда отличал ионический ордер от коринфского. Обожал «Воспоминания Адриана» Маргерит Юрсенар. Мы частенько спорили с ним, кто больше заслуживал Нобеля — она или Фаулз.

В автобусе до Горнозаводска мы с Микой устроились на передних сидениях. Серджио сел за нами с какой-то бабкой. Я повернулся к нему и заодно оглядел полупустой салон. Старики, тётки, рассада, бурые сумки.

Мика вплела свои пальцы в мои. Меня всегда поражала её естественность, когда дело касалось нежности. Мика не готовилась к её проявлению, она просто её проявляла, как дыхание. Мика села у окна, она всегда садилась у окна. Мне это нравилось, потому что я мог смотреть в окно и в то же время смотреть на неё. У меня сложное отношение к путешествиям. В путешествиях я почему-то чувствую себя наиболее одиноко. Я не узнаю себя не только в людях, но и в небе, пейзаже, воде, архитектуре, звёздах. Иной раз мне кажется, что я совершенно один на свете и это не прекратится никогда. В такие минуты профиль Мики дороже мне всех профилей мира, пусть и отчеканенных на каких угодно золотых монетах. И также дорог мне Серджио, его любовь к Риму, запах, добрый смех.

Мика: Ты загрустил…

Я: Так заметно?

Мика: Не глазу.

Я: Я хочу уснуть с твоей рукой в своей руке. Это ведь и есть любовь, правда?

Мика: Говоришь, как Джейкоб Барнс.

Я: А ты поговори, как Брет Эшли.

Мика: Ох, я так устала, милый.

В разговор влез Серджио.

Серджио: Надо купить чучело собаки. Дорога в ад вымощена некупленными чучелами собак.

Мика рассмеялась.

Я: А потом мы будем ловить форель в горной реке Ирати…

Мика: Я спутаюсь с матадором…

Серджио: А я уеду в США, где никто не понимает корриду…

Автобус медленно переваливался по разбитой дороге. Солнце, не ощутимое на улице из-за холодного ветра, уверенно припекало через стекло.

Я задремал и проснулся уже в Горнозаводске. Небо прояснилось, напоминая о весне. На остановке меня встретил работодатель. Коренастый такой мужик из тех персонажей, которые любят сжимать чужие ладони, как свою собственность. Несть числа способам самоутвердиться, когда самоутверждать нечего.

Он протянул руку, а я замешкался. Моя ладонь почти помнила ладонь Мики, и мне было жаль отдавать эту память. Но пришлось — я ответил на рукопожатие.

Мужик: Привет. Точно в одного справишься? Ангар-то огромный.

Я: Конечно, справлюсь. Я стадионы красил. Поехали.

И мы поехали. Я покрасил швеллера и вернулся домой.