Депрессия, роботы и один велосипед – 2

Павел Николаевич Губарев, 2020

Новые истории о новых испытаниях для знакомых героев. Катя отправляется расследовать происшествие на далёкой планете. По слухам – там откопали ворота в ад. Мэр города узнаёт, что жена изменяет ему с его старым другом. Вместо развода он готовит странную ловушку для друга. Транспортный магнат застревает на пересадочном пункте в глубоком космосе и затевает бунт против пилота. "Чёрное зеркало" плюс "Лжец на кушетке". Книга не только подарит множество детективных и фантастических сюжетов, но и расскажет о том, что происходит в кабинете психотерапевта, поможет распознать у себя и у близких душевную болезнь и подскажет первые шаги к психическому здоровью. Содержит нецензурную брань.

2138 Удиви меня

«Говорят, после собеседования вы просите кандидата рассказать что-нибудь интересное. То, чего вы не знаете. Сами вы собеседования не проводите. Эйчары вам представляют кандидата на финальное утверждение. Вы не смотрите на резюме, не задаёте вопросов по вакансии, а просто приветствуете нового сотрудника. Но перед этим…»

Я бы не стал подслушивать, но выбора, считай, не было: либо слушать их, либо сходить с ума от скуки и тревоги. Я сидел за пультом охраны: дешёвое потёртое кресло, серый стол, красная кружка, из которой свешивалась верёвочка чайного пакетика. Куда делся охранник — бог его знает. Успел убежать, наверное, как и все остальные. На одном мониторе — футбол без звука, на другом — пустой коридор, на третьем — лифт. В лифте люди.

Полчаса назад завыла сирена. Я выбежал в коридор и услышал лязг за спиной. Обернулся: сзади меня из стены выезжала стальная дверь. Снова лязг. Я повернулся обратно: коридор впереди меня оказался перекрыт такой же блестящей стальной дверью. Я подошёл к двери: ни кнопки, ни рычага — ничего. Только кривое отражение испуганного человека с открытым ртом. Тишина, и в тишине моё испуганное дыхание.

Вроде меня предупреждали о таком, нет? Смутно припоминаю.

Я обошёл коридор, подёргал дверные ручки. Везде заперто. Свой кабинет я тоже не смог отпереть. Постучался в двери, ведущие в холл к лифтам. Вернулся к стальной перегородке и пнул её ногой. Нет, не выбраться. Извини, дорогая, задержусь на работе. Отправить сообщение девушке? Которой из? Маме? Нет, не хочу волновать.

А, впрочем, и связи нет.

И тишина. Только откуда-то едва слышное шипение.

Мне стало одиноко.

Ни одна дверь не поддаётся. Лифт не приходит. Даже в туалет не сходить. Что случилось-то? Террористы? Ограбление? Пожар?

Это не шипение, это дыхание. И какие-то шорохи и щелчки. Словно где-то сняли телефонную трубку и молчат.

Нет, на пожар не похоже. При пожаре эвакуируют, а не запирают. Значит, кто-то решил ворваться с оружием в офисное здание в центре Москвы. И может быть, уже взял кого-то в заложники. Интересно, кого? Я только три дня назад снял кабинет в этом здании и ещё плохо знаю соседей.

И если кого-то убьют, то никогда и не узнаю. Что за страна такая…

Я услышал хрипловатый голос. Он доносился от пульта охраны у дверей, ведущих к лифтам, и я пошёл туда. Покрутился у пульта, не решаясь трогать, но быстро сдался. Понажимал, пощёлкал, но безрезультатно: три монитора всё так же показывали футбол, коридор и лифт. На полу лифта сидел мужчина с длинными волосами, собранными в хвост. Его голос я и слышал.

«…но перед этим вы просите себя удивить. Рассказать что-нибудь, чего вы ещё не знаете».

Я приблизил губы к решёточке, за которой прятался динамик.

— Эй! Эй! Вы слышите меня? Я на 80-м этаже…

Мне не ответили.

— Ох. Как у вас получается молчать? — сказал сидевший на полу. Справа от него была видна ещё чья-то нога, но в поле зрения камеры второй человек не попадал.

— Не знаю. Как-то получается, — произнёс второй голос, смутно знакомый.

— Извините, — сказал первый.

— За что? — второй человек оставался невозмутимым, как голосовой помощник.

— У меня паника. Я никогда ещё… Я в первый раз в такой ситуации.

— Я тоже.

— Вам страшно?

— А вы как думаете? Не стыдитесь своих эмоций, Павел.

— Эй! Алло! — крикнул я в решёточку.

Меня по-прежнему не слышали.

— Так вот какие слухи, значит, про меня ходят, — сказал второй. — Ну так что же? Чем планировали меня удивить?

— Борис Юрьевич… как думаете, нас убьют?

— Не вижу смысла это обсуждать. И можно просто — Борис.

— Эти пистолеты заряжены?

— Эти пистолеты заряжены, — сказал третий голос. — Если вы попытаетесь напасть, я выстрелю в ногу каждому из вас.

Голос явно принадлежал роботу. Его камера тоже не видела.

Я попробовал повернуть камеру, но безрезультатно.

— Видите, лучше не надо об этом. Это же мой охранник. Бывший. Я знаю, что нам вдвоём его не одолеть, — голос Бориса оставался ровным. — Ещё я знаю, что это здание так просто штурмом не возьмёшь: в случае тревоги оно делает, как подводная лодка: каждый коридор изолируется бронированными дверями. Если открыть двери лифта, то мы окажемся как раз в таком. Надёжнее будет только в сейф положить. Не знаю, на что рассчитывают атакующие. Безумству храбрых поём мы песню.

Мне захотелось к ним туда. Несмотря на то что в лифте наверняка было тесно и душно, несмотря на то что с ними был робот, а у робота в каждой руке по пистолету, наставленному на людей, — что-то в интонациях бизнесмена было таким успокаивающим, что, ей-богу, я променял бы безопасный коридор на их общество.

— Меня тоже зовут Борис! — крикнул я.

В лифте меня не услышали. Павел ёрзал и посматривал на соседа. Бориса я не видел. Я представлял ухоженного, но не лощёного мужчину чуть постарше Павла, только с видом гораздо более уверенным. Через пару минут я услышал его голос.

— Итак, вы выбрали историю, чтобы меня удивить.

— Ну… да.

— Ну так давайте, рассказывайте. Вдруг получится.

Павел шумно глотнул, перевёл дыхание и начал говорить. Сперва сбивчиво, а потом как по писаному.

— Я одно время… одно время я вёл канал «Интересные факты о песнях». Поэтому я знаю много всяких прикольных вещей про рок-музыку: почему Боуи как-то раз сбрил брови, почему группа «Ван Хален» не ела коричневые M&Ms…

— Ага. Так.

— При всём при том самая крутая история, как мне кажется, произошла в джазе, а не в роке.

— Вот как?

— Да, — продолжил Павел уверенней. — Речь про пластинку «Кёльнский концерт» Кита Джаррета. Это одна из самых продаваемых записей в джазе, а в фортепианной джазовой музыке это хит уровня «Триллера» Майкла Джексона. Здесь я планировал вас рассмешить, сказав, что вот только, к сожалению, джазовые музыканты не танцуют «лунную походку».

— Неплохо.

— «Кёльнский концерт» — это импровизация. Если выкрутить ручку громкости, на шестой секунде звучания — после первой музыкальной фразы — можно услышать смех публики. Дело в том, что первыми нотами Джаррет спародировал звонок Кёльнского оперного театра, который обозначил начало представления. И от этих нот его понесло, понесло, понесло — на час с лишним. Это двойной альбом. Две виниловых пластинки. То есть, понимаете, одна из самых знаменитых записей в жанре была придумана за один присест.

С «присестом» тоже интересно. Кит Джаррет гастролировал по Европе на поезде, и от разъездов у него разболелась спина. И как будто этого было мало, судьба подкинула ещё один сюрприз: рабочие перепутали рояль. Вместо концертного инструмента они поставили репетиционный, который был вусмерть расстроен и непозволительно тихо звучал, не добивая до задних мест.

Джаррет взял пару аккордов, отказался играть и ушёл. Привезти нормальный инструмент было нельзя, потому что шёл проливной дождь. Пианист уже сел в машину, но девочка-организатор — а ей было семнадцать лет, это был её первый концерт — таки уговорила его выступить.

Урок истории: если вы сидите в машине и думаете “Да пошли они все, гори он огнём, этот Кёльн со своими любителями авангарда”, но вас уговаривает мокрая немка, то имеет смысл пожалеть девочку — глядишь, запишете бессмертный альбом. Который, впрочем, со временем станет поперёк горла, потому что сколько музыки вы бы ни записали после, глупая публика будет слушать только этот чёртов диск, провались он пропадом…

Там ещё много интересных деталей: например, рояль худо-бедно настроили, но громче, чем от рождения, он звучать не мог. Поэтому пианисту пришлось изрядно молотить по клавишам в среднем регистре, и это объясняет, почему в записи так много громких повторяющихся ритмических рисунков. Но как можно было за час придумать столько хорошей музыки, ничто не объясняет.

Павел замолчал.

— Хорошая история, — сказал я вслух, хотя знал, что Павел меня не слышит.

Я подумал, что Борис скажет то же самое: хотя бы затем, чтобы подбодрить.

— Хорошая история, — сказал Борис. — Нет, правда, хорошая. Чувствуется, что готовились. Спасибо. Хорошая попытка! Хотели показать разом, что вы эрудит, что у вас есть чувство юмора и с вами не будет скучно работать бок о бок. Возможно, у вас даже получилось. Но у вас была ещё одна история. Вы наверняка выбирали из нескольких.

— Верно…

— Расскажите.

— Зачем?

— Считайте, что первая история не сработала и я даю вам ещё один шанс.

— Не сработала?

— Рассказывайте. Возможно, нас скоро спасут, и времени у вас мало.

— Хорошо. Но эту я не репетировал.

— Так даже лучше.

Павел откашлялся. Я устроился поудобнее в протёртом дешёвом кресле охранника.

— Бакминстер Фуллер… вы знаете, кто такой Бакминстер Фуллер? Впрочем, что это я?

— А что такого? Я не знаю, кто это.

— Мне говорили, что у вас чип в голове, ИИ с подключением к интернету, который мгновенно извлекает ответ на любой вопрос о любом человеке.

— Допустим, это правда. Но связи же нет!

— А, да. Чёрт. Простите.

— Ничего. Давайте на «ты»?

— Давайте. Давай.

— Отлично, Паш. Ну, что там твой этот?

— Бакминстер Фуллер. Это архитектор. Он гастролировал с лекциями и любил удивлять слушателей. Он брал металлический шар… такой небольшой, размером с апельсин, блестящий. И говорил: представьте, что мы уменьшили нашу Землю до размеров этого шара. Так? А теперь вопрос: если планета такого размера, сколько воды на ней? Чайная ложка? Столовая? Может, капля? И давал минуту подумать. Вот вы как думаете?

— Ну… не знаю.

— Все океаны. Все моря, реки.

— Я понял. Не знаю. Ну, допустим, чайная ложка.

— Ага. Так вот, Бакминстер Фуллер вместо ответа делал так. Ххххха!

Павел поднёс ко рту руку ладонью вверх, растопырив пальцы так, как будто держал апельсин, открыл рот и выдохнул.

— Дышал на шар?

— Да. Выдыхал — и шар затуманивался. Вот этот туман и есть вся вода.

— Серьёзно?

— Да. Если Земля диаметром с десять сантиметров, то вся вода на ней — это доли миллиметра. Все наши океаны с рыбами, китами, титаниками, марианскими впадинами… Вы не знали эту историю?

— Ммм. Не знал.

— Хороший факт?

— Хороший. И уместный. Показывает, что ты любишь мыслить в разных масштабах. Как это говорится: you’ve blown my mind!

— The kind of story that makes you think.

— You bet!

— Немного одиноко становится, да? Мы ведь тоже состоим в основном из воды. Вся белковая жизнь существует благодаря ей. А воды на самом деле так мало. Тоненькая плёночка на маленьком камешке. Думаешь об этом и осознаёшь, какая жизнь на самом деле хрупкая…

Меня передёрнуло. Борис, похоже, почувствовал то же самое — и это, наверное, как-то отразилось на его лице.

— Ох, наверное, это я не очень уместно сейчас… — сказал Павел.

— Хм, да. Под дулом пистолета — не самая подходящая байка.

— Извините.

— Да забей. И мы на «ты».

— Ах, да. Может, мне помолчать? Может, вы… ты… хочешь думать о своей семье?

— У меня нет семьи. У тебя есть?

— Я разведён.

— А я никогда не был женат.

— Разве?

— «Инфа сто процентов», как говорили в моём детстве.

— А я вроде читал…

— Фейк ньюз. Я бы заметил, если б женился, как думаешь?

Павел рассмеялся.

«Я тоже не женат, — подумал я, — и мне одиноко».

В лифте замолчали. Я встал и прогулялся по коридору. Дошёл до стальной двери, пнул её. Ровная, холодная зеркальная поверхность. Я дошёл до другой двери. Она была точно такой же. Я был маленьким, незначительным живым комочком в коробке из бетона и стали. Коробка стояла на камешке, о котором только что рассказывал Павел. Камешек летел сквозь космос, на нём было немного влаги и немного белковой жизни.

— Так ты не знал этого факта? Впечатлила история? — спросил Павел.

— Если бы у меня сейчас был интернет в голове, знал бы.

— Наверное, если в голове интернет, то ничего особенно не впечатляет?

— Когда мне задают такие вопросы, я обаятельно улыбаюсь и прячу улыбку в бороду.

— Понял. Да, наверное, слишком многие хотят о тебе выведать всякое… каково это — быть киборгом. Успешным киборгом. Удачливым, уникальным. Я много думал, чем впечатлить человека, которого окружает столько успешных коллег. В прямом подчинении только… сколько? Десятка два? И каждого когда-то схантили на зарплату в шесть нулей. И ещё несколько десятков искусственных интеллектов. А он… то есть ты… ты только и делаешь целыми днями, что ищешь слабые места в том, что они говорят. Так? И всё же…

— И всё же?

— В конечном счёте, ты принимаешь решения, руководствуясь обычной человеческой логикой. А она несовершенна. Мозг — такой же продукт эволюции, как и пятерня. Зачем нам отстоящий большой палец? Хватать палки, хвататься за ветки.

— Курок взводить ещё… извини. Так что там? Ещё одна история?

— Ну, такое. Занимательный факт. Не помню, где вычитал. Про рыбок. Интересно?

— Да, пожалуй. Других развлечений у меня нет. Лифт я весь рассмотрел. Дуло пистолета рассматривать не хочу. Рожу своего охранника… бывшего… и так знаю.

— А я не могу успокоиться. Если я не буду болтать, я буду дёргать коленкой или стучать ногой.

— Не надо стучать ногой. Давай уже, рассказывай!

— Рыбки. Аквариумные. Они обладают транзитивной логикой.

— Тут я должен спросить, что это такое?

— Или дождаться, пока я сам объясню. Транзитивная логика — это когда мы понимаем, что если А больше Бэ, а Бэ больше Це, то А больше Це.

— А это круто?

— Для рыбок — да. Неожиданно круто. Понимаешь: рыбка.

— Ну и что?

— Носорог идёт по Африке, наступил в грязюку — остался след. Прошёл дождь, в ямке лужица. В этой лужице рыбки. Вот такусенькие. Прошёл другой носорог — нет рыбок. Но они владеют транзитивной логикой.

— Они сами рассказали?

— Нет, учёные выяснили. Если один самец побил другого, а тот, другой, побил тебя, — то ты на первого самца не полез бы, будь ты рыбкой. Но. Самое интересное не это.

— Так, молодец, выдержи драматическую паузу. Вот так. Давай!

— Люди не владеют этой логикой лет до пяти.

— Хм.

— Хотя и размер, и продолжительность жизни…

— Ну да.

— Животные иногда превосходят человека интеллектом. Орлы лучше ориентируются на местности. Крысы лучше проходят лабиринты.

— М-да… Да…

— Интересный факт?

— Знаешь, про Кита Джаррета мне больше понравилось.

— Почему?

— Ну как-то… Мало ли кто умней меня. Вокруг все эти ИИ. Вот, видишь, систему охраны взломали. Раньше он меня защищал, а теперь стоит с каменной рожей и стволом в лицо тычет. Но история прикольная, молодец.

— Вот я тоже подумал… все эти ИИ. Вокруг тебя много умных людей и ещё больше алгоритмов. Интересные вопросы возникают. По какому принципу, например, ты набираешь себе в помощники алгоритмы? Это понятно: берёшь самых лучших. А людей? Самых лучших? Может быть. А может, только таких, которые выгодно отличаются мышлением от алгоритмов?

«Ха. Ловко забросил удочку, — подумал я, — но тот не расколется».

— Так-так. Интересно, — сказал Борис.

Павел смотрел на Бориса не отрываясь. Камера была под потолком, так что мне трудно было рассмотреть его лицо — но было понятно, что он вчитывается в Бориса, как в книгу. Я знал, что Борис хитро улыбается и делает непроницаемый вид. Не знаю, откуда, но знал. Ещё я чувствовал, что у него не очень хорошо получается скрывать, что он заинтригован разговором. А впрочем, он не слишком старается: разговоры в любом случае лучше давящей тишины и мыслей о возможной смерти от выстрела. Мне казалось, что я в лифте вместе с этой парой, что я чуть ли не кто-то из них, как бывает, когда кажется, что ты кто-то из персонажей книги. Но нет. Я сидел в пустом коридоре. Впрочем, пока я могу их подслушивать, я не совсем один.

— Есть также теория…

— Чья?

— Неважно. Моя. Не только моя.

— Излагай.

— Что люди тебе нужны только для того, чтобы не забывать, как ими манипулировать. Управлять корпорацией тебе помогают ИИ. А люди — так. Ходячие модели людской иррациональности.

— А зачем она мне нужна? Иррациональность?

— У тебя есть конкуренты. Контрагенты. Партнёры.

— А что же, сам себе — я не модель человеческой иррациональности?

— Ну нет. Во-первых, за самим собой наблюдать сложнее, чем за другими.

— Логично. А во-вторых?

— Ну, во-вторых, ты не совсем человек.

— Ах вот как! Что ж, хорошее умопостроение. Ты заметил, что я разговорился?

— Да, но отвечаешь уклончиво.

— Ещё бы. А ты не стесняешься откровенничать.

— Я думаю о смерти. Может, мне недолго осталось. Сейчас он пальнёт… и зачем мне в этом случае что-то скрывать? Как думаешь?..

— Мы договорились замять эту тему. Давай дальше.

— Куда дальше?

— Ну, рассказывай. Вот ты думал о моём окружении. Какие выводы? Как это могло повлиять на выбор истории? Ведь повлияло же.

— Да. Ты проницательный.

— А ты чего ждал? Ну давай, рассказывай. Тебе же нечего скрывать.

— Да. Я подумал, что если меня берут на работу за то, что моя голова отличается от ИИ, то я должен показать, что я не ИИ, причём совсем вообще не ИИ. Чем я могу отличаться? Либо опытом, либо особенностями мышления.

— О, значит, две истории. Давай обе по очереди.

«Как хорошо мой тёзка умеет командовать. Не ослушаешься. В то же время умеет не напрячь. Надо перенять его интонации», — подумал я.

— Это одна история и один анекдот.

— Почему анекдот? Ты же полагал, что я знаю все анекдоты.

— Да. Но я мог сделать вид, что не принимаю всерьёз рассказы о том, что ты такой… эээ… всеведущий. И выбрать анекдот, который бы продемонстрировал неординарность моего чувства юмора.

— Ты его сам придумал?

— Нет. Нашёл. Но он мне очень понравился. И над ним никто не смеётся. Почти. Вот, слушай.

Павел набрал воздуха в грудь. Я бросил взгляд на соседний монитор: там показывали одиноко стоящего перед мячом футболиста.

Павел сказал:

— Набирает обкуренный человек ноль-два и говорит: «Алло, это полиция? Да? Ух ты… здорово… А такой вопрос: это какой-то конкретный мент или вся полиция в целом?..»

Сам не знаю, почему, но я фыркнул.

— Это смешно, — сказал Борис. — Нет, правда. Я не смеюсь в голос, чтобы не провоцировать этого… но мне смешно.

Я ему поверил. Уверен, Павел поверил тоже.

Футболист разбежался и ударил по мячу. Вратарь подлетел и упал на бок. Мяч прошёл в ворота.

— А история… вот такая история. Только она тупая.

— Я никому не расскажу. What happens in Vegas, stays in Vegas.

— Договорились. Пил я как-то пиво со своим другом Алексеем Калужским у него дома. А Калужский очень начитанный и насмотренный человек. И наслушанный тоже. И вот пьём мы, пьём… хорошо так за полночь, набрались основательно. И он мне рассказывает про какое-то новое кино. И упоминает, что это новое кино похоже на работы Жана-Люка Годара. Я ему говорю:

— Слушай, а я не знаю такого режиссёра.

Алексей говорит:

— Ну как же, знаешь. Это «Французская новая волна». Трюффо, Ромер, Годар.

А я говорю:

— Слушай, Алексей, дай мне водички, пожалуйста. И я не знаю такого режиссёра.

Алексей говорит:

— Да нет же, знаешь. «Бездыханное», «Мужское-женское». Жан-Люк Годар!

— Не, не слышал. Ну, может, слышал, но не смотрел.

— Так а что же я тут с тобой выпиваю? О чём после этого с тобой говорить?

— Алексей, дай водички.

— Ну… Даже не знаю…

— Алексей!

— Ну я тебе воды-то дам… но Жана-Люка Годара не знать!..

И таки дал мне воды. А спустя пару месяцев я пришёл в гости к своему другу Диме. Дима тоже всё читал, всё смотрел и всё слушал. Мы опрокинули по стаканчику вина, и Дима мне сказал: «А вот мой плейлист».

— Так, — говорю я, — ага: “Пинк Флойд”, “Дип Пёпл”, Пол Маккартни, само собой. Угу. Ага. Понятно. Ну, я здесь всё знаю, кроме вот этой певицы.

— Ты не знаешь Кэти Мелуа?!

— Гм. Слушай. Ну, не знаю. Не начинай только. Смотришь на меня, как пьяный Калужский, который недавно стакан воды не хотел давать из-за того, что я не знаю какого-то там режиссёра французского… как его… Годара…

–…ты не знаешь Жана-Люка Годара?!

Дима замолчал. Нехорошо так замолчал. Снял очки, потёр лоб, отвернулся… Схватил стакан и сказал:

— Паша! Давай выпьем за то, чтоб ты никогда не посмотрел ни один фильм этого проклятого Жана-Люка Годара!

Было тихо. Я чувствовал, что Борис улыбается. Павел больше не ёрзал и сидел расслабленно.

— Но эту историю я решил не рассказывать, — продолжил он. — Потому что она выдаёт во мне нёрда. А если люди тебе только затем, чтобы не забывать, как они управляются, то лучше быть середнячком. Так?

— Много у тебя интересных версий. Не слишком ли ты тщательно готовился к собеседованию? Мы всего лишь одна из компаний.

— Мне нужна эта работа.

— В самом деле?

— Последний шанс устроиться в по-настоящему мощный коллектив. Возраст уже.

— Зачем тебе «по-настоящему мощный»? Обычный не подходит?

— Я долгое время фрилансил. Но фрилансил на заказчиков первой лиги. Жил в Европе. После такого тяжело возвращаться в фирму средней руки. Ты когда-нибудь гонял на автомобиле за городом? Управлял вообще машиной вручную?.. Ага. Помнишь чувство, когда въезжаешь в город после долгих разъездов по трассе? Приходится отдавать руль автопилоту и тащиться тридцать километров в час.

— Значит, всё серьёзно?

— Ну, не то чтобы вопрос жизни и смерти… о, чёрт! Опять ляпнул.

— Забей. Расскажи ещё что-нибудь. У тебя всё ещё есть шанс впечатлить меня как следует.

— А что, пока не впечатлил?

— Я отвечу только, нанят ты или нет. И только когда мы выйдем из этого лифта. Если выйдем.

— Но у меня кончились истории.

— Импровизируй. Думаешь, Киту Джаррету легко было?

Павел развёл руками.

— Давай подумаем, — сказал Борис. — Есть истории, которые ты хотел рассказать. Но есть и такие, которые ты бы не хотел рассказывать. Они даже интереснее.

— Хм, — Павел снова подобрался. Я почувствовал азарт. Команда, которой недавно пробивали пенальти, пошла в атаку и подобралась к воротам противника.

— Выбери одну, — сказал Борис.

— Нет, я не хочу.

— Знаю, что не хочешь. Поэтому давай рассказывай.

— Ну… есть одна занятная. Только я под подпиской о неразглашении.

— Не называй имён.

— Ну… допустим, был я как-то в одной стране. И мы ловили сбежавшего робота. А робот был, скажем так, сумасшедший. В смысле имитировал поведение психопата — его делали как пособие для психиатров.

— А, я знаю эту историю. Хотя нет, не знаю. Показалось на секунду.

— Ты знаком с Ричардом Джеймсом? Должен быть знаком.

— Нет.

Павел поднял руку — мне показалось, будто он хотел опустить взлетевшие на лоб брови, — и почесал затылок.

— Робопсихолог из Англии. Очень известный.

— М-м-м. Нет. Точно нет. Тебе не показалось, что свет мигнул? — спросил Борис после паузы.

— Нет, не показалась. И ты знаешь Ричарда.

— Нет.

— Погоди, ты же финансировал…

— Проехали. Так что? Робота же поймали, нет?

— Поймали.

— С твоей помощью?

— Да. Но… был неприятный эпизод. Не знаю, как объяснить. Только не смейся. Я с ним беседовал. Не с Риччи, а с роботом. И он задал мне неожиданный вопрос. Он спросил, какая я стрелка: часовая, минутная или секундная.

— Что за вопрос такой?

— Вот! Я так и ответил. Но теперь я думаю, что понимаю смысл. Он специально задал вопрос, на который не существует ответа. Вопрос иррациональный. А я рациональный человек. Сухарь. Но что-то во мне откликается. Как и в случае с тем анекдотом. Только анекдот меня смешит, а вопрос выводит из равновесия.

— То есть? Ты что, расплакался?

— Да нет. Растерялся. Но надо было что-то говорить, и я размышлял вслух, какая я стрелка. И сказал, что минутная. А робот сказал, что ответ неверен. И сбежал. И все слышали этот разговор. Человек так десять, включая Риччи. И все, представляешь, решили, что я знаю, какой ответ правильный, но скрываю.

— И всё?

— И всё.

— Странная история. Я ничего не понял.

— Я тоже. Именно это меня беспокоит.

— Но да, после таких развлечений на свежем воздухе тебе будет скучновато размножать банковские ИИ.

— В точку.

— Хорошо, понимаю. Хорошие истории, Паш, молодец. Я на собеседовании тоже бы постарался впечатлить. Продать себя. Устроить презентацию.

— Именно. Я вот думаю, а вдруг это всё — собеседование?

— Чего-чего?

— Ну, вот мы застряли в лифте. Общаемся уже… полчаса. Перешли на «ты». Верно? Вдруг это собеседование такое?

— Пф-ф-ф. Хочешь сказать, это я устроил?

— Может, это я устроил?

«Ничего себе», — подумал я. Мне показалось, что я бы меньше удивился, если бы проигрывающая команда вдруг стала летать над полем и перемещать мяч усилием мысли.

Они молчали, но было слышно, как они шумно дышат.

— Взломал систему безопасности здания. Подкупил охранников. Взломал робота-телохранителя. Заставил его направить пистолет на владельца. Чтобы впечатлить будущего работодателя.

«Да не, не может быть, — подумал я, — у Павла просто крыша едет от страха».

— Это шутка такая? — спросил Борис. — Ты пытаешься меня развлечь сейчас? Отвлечь от мыслей о смерти?

— Да нет, я просто строю версии.

— Павел?..

Я представил, как Борис смотрит на Павла округлив глаза и незаметно отодвигается. Павел водил взглядом по стене, ничего не замечая.

— Ведь это логично. У меня кризис среднего возраста. Я могу совершить отчаянный поступок. Уйти от жены к любовнице. А, стоп. У меня нет жены. Но это не отменяет того, что мне нужна работа. Лет пять назад у меня дела пошли как-то не очень. Я будто на велосипеде въехал в песок. Потею, жму педали — до боли. А вперёд — никак. И каждый день отражение в зеркале стареет и стареет, а вокруг одни иностранцы, и я бросаю велосипед, волочу ноги по песку, но всё никак и никак, и одиноко. И хочется заорать, схватить что-то, ударить кого-то. Кто всё это придумал, чёрт. Я начинаю рвать мышцы, выбираться. Возвращаюсь в Россию, а здесь я тоже никому не интересен. И в голове всё время: “Я проиграл. Я проиграл. Я проиграл”. Поэтому мне нужна, нужна, нужна, нужна эта работа. Верно? Кивни. Вот. Так что… наверное, я способен на то, чтобы выкинуть что-нибудь. Эдакое. Отчаянное.

— Это что, правда?

— Да откуда я знаю? Просто рассуждаю вслух.

— Паша… тебе не кажется, что ты… бредишь?

— Что? А, да. Кажется. Это алогично. Почему я строю версии касательно своего поведения? Ведь мои мысли мне известны, так? Что бы сейчас ни происходило, я точно знаю, что я задумал, а что нет.

— Так ты это задумал?!

— Нет.

— Ну, тогда, извини меня, пожалуйста, что за херню ты несёшь?

— Аааа. Слушай, у тебя нет никаких… симптомов? Ощущений?

— А конкретно?

— Ватность в ногах. Привкус во рту странный. Спутанность сознания.

— Слушай… Есть. Вот сейчас ты сказал — и я заметил.

Я подскочил на ноги и ощупал себя. Мои ноги тоже стали ватными, как будто я их отсидел, а в голове было мутно. Я огляделся. На этаже по-прежнему никого не было, кроме меня, а оба конца коридора упирались в стальные перегородки. Мне показалось, что коридор начал вытягиваться в длину. Я помотал головой. Коридор вернулся в обычное состояние.

— Мы отравлены, — сказал Павел.

— Чем?

— Не знаю. Если здание захватили заложники, то пускают усыпляющий газ. Что-то я такое читал.

Я принюхался — воздух ничем не пах.

— Но мы-то не спим, — сказал Борис.

— А, я догадываюсь. Знаешь, что?

— Ещё одна история?

— Не, ну не хочешь — не слушай.

— Ладно-ладно. Хочу.

— Короче. Этот газ действует так же, как алкоголь. Алкоголь подавляет работу нервной системы, так? Это «депрессант ЦНС». Но почему тогда люди не ощущают сонливости после первого же бокала вина? Чаще всего — наоборот, возбуждаются? А то и вовсе идут в разнос. На столе танцуют, всё такое. Ответ в том, что алкоголь не тормозит весь мозг разом, а начинает с самых сложных и нежных структур. Тех, которые сформировались в заключительные этапы эволюции. Они отвечают за самоконтроль. И если отключить самоконтроль…

–…то человек начинает болтать как заведённый при будущем начальстве.

— Будущем начальстве? Так ты меня нанял?

— Иди на хер.

— Куда я отсюда пойду? Но я смотрю, тебя тоже пробирает.

— Да. Я не понимаю, что это за газ такой и почему мы ещё не спим.

— Наверное, он не для нас предназначался, просто попал в шахту лифта. Нам досталась самая капелька. То есть не капелька. Газ не бывает капельками.

— Глубокая мысль. А давай я тебе расскажу кое-что? Интересный факт, который я никогда никому не рассказываю, потому что он не интересный.

— Мои уши к твоим услугам.

— Я подростком читал «Космическую одиссею» Кларка. Помнишь момент, когда там компьютер отключают.

— И он так мееедленнно говорит.

— Это в фильме. А в книге он начинает нести всякую ахинею. И среди прочего говорит: «Тёмно-рыжая лиса прыг через лентяя-пса».

— Что?

— Вот и я думаю: что за фраза? Английский детский стишок? Похоже. Но что-то не знаю такого стишка. И я прикидываю, как это было в оригинале. И понимаю, что это панграмма. «The quick brown fox jumps over the lazy dog» — фраза, которая содержит все буквы латинского алфавита. Кларк думал, что компьютер, отключаясь, выдаст её как базовое, что есть в памяти. А переводчик не понял и перевёл… как перевёл.

— А ты понял.

— А я понял. Сидел с книгой счастливый и не знал, кому рассказать. Вот тебе рассказал.

— Забавно. Крутая история. Чёрно-рыжая лиса прыг через лентяя-пса!

— Прыг!

— Прыг!

— Прыг!

— Постой, — Павел протянул руку куда-то за кадр, видимо, положив её на плечо Бориса, — по-русски это будет «Съешь ещё этих мягких… э-э-э… французских булок, да выпей же чаю». Я когда-то стихотворение написал.

Очень много на свете дурочек

Но в тебе лишь души не чаю

Съешь ещё этих мягких французских булочек

Да выпей же чаю

Очень много в столице улочек

Я брожу по ним зол и отчаян

Кто же скушает этих булочек

И кого напоить мне чаем

Вместе были немало суточек

И по каждому дню я скучаю…

Съешь ещё этих мягких французских булочек

Да выпей чаю

Стих мне понравился, но стало совсем грустно и одиноко.

— Мужики-и-и, — заскулил я.

Эти двое сходили с ума вместе. А на меня стали надвигаться стены, и стало страшно и одиноко. Я сполз с кресла, встал на колени, положил голову на пульт и прижался ухом к решёточке, из которой шли голоса.

— Хорошо? — спросил Павел.

— Хорошо. Но грустно. От тебя жена ушла?

— Ушла.

— Плохо. Мне не нравится эта фраза. Какая-то она жеманная. Булочки, ф-ф-р-р. Чай. Ой, что-то мне как-то… Подумаешь, чай. Ты пьёшь чай? Кофе? Соки, воду, лимонад? Тархун? Пиво пьёшь? Водку пьёшь? Водку пьёшь? Пьёшь водку? Ты трезвенник? Ты трезвенник? Ты не трезвенник? Ты не веган? Ты не гей? Ты не из этих? Из этих? Этих. Этих. Которых. Этих. Таких которые. Вот те самые. Те эти. Вот такие. Такие вот. Вот. Вот. Вот. Вот тут. Вот тут вот. Вот тут. Тут здесь. Здесь вот. Я здесь. Я есть. Я жив. Я жив. Я жив. Я жив? Я жив? Я ещё жив? Я жив? Я жив? Я жив?

Динамик замолчал. Я поднял взгляд: мониторы погасли. Я поднялся и вышел в коридор. Коридор вытягивался и сжимался. Я закрыл глаза, потряс головой, но стало только хуже. Мы с коридором словно превратились в жевательную резинку во рту задумавшегося ребёнка. Возможно, сжималось не только пространство, но и время. По ощущениям я стоял в коридоре то несколько минут, то несколько часов, то несколько часов, пробежавших за несколько минут. Я боялся посмотреть на часы, потому что знал, что часовая стрелка тоже вытягивается и притворяется то минутной, то часовой.

Мне стало непереносимо страшно. Что бы ни происходило за стальными дверями — оно было лучше, чем то, что творилось в моей голове.

Наконец что-то изменилось: лампы в коридоре стали ярче. Открылись двери, ведущие в холл. Я вышел туда, шатаясь и хватаясь за стены, а быть может, это холл шатался.

Двери лифта были открыты.

Я увидел их: они лежали на полу в неловких позах. Робот — видимо, дезактивированный — целил из пистолетов куда-то перед собой. Я узнал Павла. Рядом с ним лежал Борис, который оказался старше, значительно старше, чем я знал его. Хотя я не помнил, откуда я его знал.

Я подполз к ним, лёг возле Бориса в той же позе, что и он.

«Здесь вот. Я здесь. Я есть. Я жив», — подумал я вслед за ним.

Ребёнок вытащил жевательную резинку изо рта и украдкой прилепил к парте.

Пространство сплющилось, и я, наконец, уснул.

* * *

На пресс-конференции Борис поблагодарил спасателей, спецслужбы и сотрудников. Он долго говорил о погибших при штурме заложниках. Их было четверо, они были случайными посетителями офисного центра. Об организаторах атаки он ничего не сказал, пообещав сделать заявление после консультации с органами. Главное, сказал он, что атака не удалась. Борис расходится во взглядах с антиглобалистами, но признаёт их право на борьбу за свои идеи. При этом любая борьба должна быть этичной. Если вы полагаете, что боретесь за добро, то будьте добры бороться, не прибегая к насилию. И так далее, и всё такое.

Журналисты спросили Павла, что он делал в лифте с Борисом Юрьевичем.

— Павел развлекал меня как мог, — опередил с ответом Борис.

Павел улыбнулся.

— Вы давно работаете в компании? — спросил журналист. И попал в точку.

— Собственно, я ехал устраиваться, — признался Павел.

— Значит, в лифте проходило собеседование?

— Можно сказать и так.

— Слухи о том, что у нас на собеседованиях люди переживают большой стресс, несколько преувеличены, — улыбнулся Борис Юрьевич, — и, поверьте, мы не всех принимаем на работу под дулом пистолета.

— Вам понравилось? — спросили Павла.

— Это было чудовищно, — ответил он.

В зале засмеялись.

* * *

— Ну… возьмёшь план проекта у Любы, — сказал Борис.

Павел кивнул, но остался сидеть. Борис посмотрел ему в глаза. Он сидел за своим рабочим столом. Павел был напротив, в кресле для посетителей. Это было очень удобное кресло, но Павел сидел как человек, который чуть потянулся вперёд, чтобы прикурить.

— Ну хорошо, спрашивай. Без предварительных ласк.

— Я не знаю, что спросить. Но ты что-то недоговариваешь.

— Ты принят в компанию. Мы хорошо пообщались в лифте. Ты меня здорово отвлёк. Что я могу договорить?

— У меня было ощущение, что я беседовал не с тобой.

— А с кем? С двойником?

— Что-то вроде того. Я всё думал о нашем разговоре…

— Боже. Он думал перед нашим разговором. Он думал после разговора… Думает и думает.

— Мне за это платят, не?

— Ну хорошо. Я просил без ласк. Выкладывай, что тебя смущает.

— Ты мне сказал, что не женат. Что все остальные заявления — это фейки. Но ты женат. Жена сидела рядом с тобой на пресс-конференции. У журналистов, копавших под тебя, есть даже выписка из реестра недвижимости, в которой…

— Хорошо. Дальше.

— Так это правда или нет?

— Я говорю: давай дальше.

— Ладно. Ты мне сказал, что здание, в котором мы находимся, умеет запирать коридоры бронированными дверями. Как отсеки подводной лодки. Но оно так не умеет. Вообще таких зданий не бывает. В Москве их точно нет. И что это за бредовая идея вообще? И в-третьих: ты сказал, что у тебя нет связи с интернетом. Но из хроники, опубликованной после штурма, видно, что твоя семья и служба безопасности всё время оставались на связи с тобой. Они знали где ты, они знали, что ты жив. Захватчики обрубили мобильную связь во всём квартале, но охрана держала связь с тобой по какому-то резервному каналу.

Борис улыбнулся и спрятал улыбку в бороду.

— Хорошо, Паш. Откровенность за откровенность. Но только чур… What happens in the elevator, stays in the elevator. Хорошо?

— Буду нем, как робот.

— Когда началась атака, служба безопасности отключила мне часть памяти. Да, была резервная связь, и они дали команду моей электронике перевести мозг в «режим опасности». Да, я киборг. Пора уже сделать публичное заявление и выйти, как гей из клозета. Если бы я попал в заложники, из меня бы не смогли извлечь никакой ценной информации. Я был заперт.

— Не понял. Мы были оба заперты в лифте.

— Не в том смысле. Мне отключили часть памяти. Новую память. Я был собой, но со старыми воспоминаниями. Я был отброшен лет на двадцать назад. Я это видел как… Мне казалось, что я нахожусь не в лифте, а в другом офисном здании. В том, в котором когда-то давно арендовал свой первый офис. Остальная информация была блокирована, поэтому я представлял себя запертым в коридоре.

— Но как ты при этом?..

— Болтал? Это хитрая система. Твои реплики перехватывал ИИ, сидящий в моём черепе. Он адресовывал вопрос мозгу, потом проверял, нет ли в ответе ценной информации, и позволял его озвучить. Всё это было что-то вроде непроизвольной болтовни, проходящей мимо сознания. Сознанием я был в коридоре. Но я слышал нашу беседу. Мне… У меня… В общем, в этом моём коридоре я представлял себе мониторы на пульте охраны, и на одном из мониторов мне показывали наш лифт. Я слышал звук. Мог подслушивать, как разговаривают некие Борис и Павел.

— Борис и Павел?!

— Да, я не знал, что это я. Но когда я говорю, что благодарен тебе за беседу, это не дежурная фраза. Мне было одиноко в этом коридоре, и ты меня развлёк.

Павел чесал затылок.

— Здорово придумано? — сказал Борис. — Я вёл себя естественно. Отшучивался. Успокаивал тебя. В общем — на хорошем таком автопилоте шёл. Ты чуть не пробил защиту прямым вопросом про Риччи Джеймса, но ИИ удержал оборону. Я тут даже подумал, а не включать ли мне такой режим почаще? Пока на работе скучное совещание, пусть автопилот болтает. Шучу. Уж больно грустно было в этом коридоре.

— Ага. И ты ещё не был женат… в то время, то есть с той памятью.

— Ну да. Я говорил правду. Ни разу тебя не обманул.

— А по какому принципу ты набираешь людей? Ты их сравниваешь с ИИ?

— Нет, это всё слухи. Просто беру самых умных. Вот так банально.

— Хорошо… но решение взять меня на работу ты с такой памятью не мог принять.

— О господи. Я переслушал разговор позже.

— Хм.

— И твои истории были хорошими. Ты меня впечатлил, развлёк и заинтересовал. И даже утешил. Ну, кроме истории про аквариумных рыбок. Это фигня. Хотя тоже сойдёт. Надоест работать со мной — иди на канал «Дискавери».

— Хм. Ладно. Возьму план проекта у Любы. Счастливо, — Павел повернулся к выходу.

— А, стой. Вот что. Я не понял про стрелки. Какая ты стрелка?

— Не знаю, — Павел обернулся и посмотрел на шефа как на призрака. — А ты?

— Что я?

— Какая ты стрелка? — произнёс Павел тихо, но зло.

— Часовая, конечно.

— Почему?

— Я самый главный и никуда не тороплюсь. Видишь, как просто? Ты тоже должен знать про себя, какая ты стрелка. Да шучу я. Шучу. Ну что ты так смотришь? Паш! Паш! Не сердись! Ну стой. Приходи ко мне вечером, выпьем по пиву. С женой познакомлю.

Павел остановился в дверях и повернулся с улыбкой.

— Хочешь ещё интересное про Кита Джаррета?

— Хочу.

— Он стонет, когда играет.

— В смысле?!

— Мычит и охает. От удовольствия. Так его распирает от собственной музыки. А голос у него довольно противный. Любители джаза страдают. Многим нравится его музыка, но они не выносят этих стонов. В интернете можно найти даже рекомендательные списки концертных записей, на которых Джаррет хорошо импровизировал, но мало стонал.

— Интересно, — сказал Борис.

Павел повернулся и исчез за дверью.

В голове Бориса заиграла музыка: пианист взял ноты соль, ре, до, соль, ля. В концертном зале раздались смешки. Пианист продолжил играть.