Ведьма: тьма сгущается…

Павел Лагутин, 2021

Её считали ведьмой и сторонились. Поговаривали, что она насылает страшные проклятия. Когда она умерла, и люди вздохнули с облегчением, в городе произошла серия жестоких убийств. Поползли слухи, что к преступлениям имеет отношение покойница – якобы она мстит своим обидчикам. Расследование поручили молодому следователю Ивану Керченскому. Он не верит слухам, но с каждой новой зацепкой сталкивается с чем-то необъяснимым. Казалось бы, дело заходит в тупик, но находится человек, способный пролить свет на прошлое ведьмы и заодно помочь разгадать тайну загадочных смертей. Содержит нецензурную брань.

Часть 1

I

Никто не пришёл на похороны сорокалетней Гульназ Айтемировой, никто по ней и не плакал. Окоченевшее тело положили в самый дешёвый гроб и привезли на кладбище. Могильщики уже подготовили яму. Оставалось только спустить и закопать.

Самый молодой могильщик Вовка, даже удивился лёгкости, с которой спустили гроб. Почти всегда после этого болели руки, а тут — не сильно и напрягся. Должно быть, потому, что обычно рядом куча народу. Боишься, что уронишь или ударишь ненароком, а родственники поднимут вой. Теперь же всё произошло без всяких церемоний и это радовало.

Гроб стали закапывать, а тем временем чёрные тучи затягивали вечернее небо. Ветер ерошил волосы, обхватывал шею ледяными пальцами, гулял среди мёртвых, пронизывал до костей живых. Даже тёплый комбинезон не спасал Вовку. То и дело он ёжился и пытался отвернуться от сильных порывов.

Могильщик Петя бросил в яму несколько лопат земли, сел перекурить, кутаясь подбородком в воротник, и задумчиво сказал:

— Зря не отпели эту ведьму, ой зря! Глядишь, не успокоится, да чертей станет наводить, пакостить по-всякому.

— Такой большой, дядя Петя, а в сказки до сих пор веришь, — сказал Вовка.

— Да что ты знаешь, шпана, — воскликнул Николай Палыч. Он прохрустел спиной и вытянулся во весь исполинский рост (черенок лопаты чересчур короткий был для него, и приходилось сильно гнуть спину). — Если не знаешь, кто она, помалкивай лучше! Дольше потопчешься на этом свете.

— Николай Палыч, ну ты хоть не пугай! Тошно уж больно. В детдоме достали нравоучениями — свалил, так вы теперь все разом мозги парить будете.

Дядя Петя швырнул окурок за соседнюю ограду, поднялся и сказал:

— Нравоучения тут ни при чём. Это предостережение. Я тебе говорю, она колдунья самая натуральная. Вот тебе история: муж одной тётки начал налево ходить, пропадал вечерами. Пришла она к ведьме и попросила отворот сделать, ну чтоб по бабам не шастал. Провела ведьма, значит, колдовской обряд, и муж преобразился, по хозяйству стал помогать, зарплату приносить, только вот, кхе-кхе, сексуальная жизнь у них так и не наладилась. Жена к нему и так и этак, — дядя Петя изобразил что-то вроде брачного танца, — а он — ни в какую! Выяснилось, что тот к врачу начал ходить, думал, подцепил чего весёлого себе, но оказалось, что чист как стёклышко, только вот Арни перестал быть железным. Змей умер. Парус сдулся.

Вовка ухмыльнулся и вытер пот со лба рукавом.

— Лыбишься всё, — продолжил дядя Петя, — тут плакать надо.

— Ну ладно, знаем мы ваши байки, — махнул рукой Вовка, — лишь бы языком почесать.

— Палыч, ну расскажи ты пацану про родича своего…

Николай Палыч осмотрелся по сторонам, будто боялся, что кто-то подслушает, и тихо начал:

— Мой кузен ментом работает. Видел его неделю назад. Показывает руки, а на ладонях живого места нет, всё в бородавках. Говорит, пришёл к ней по обвинению в этой… незаконной деятельности: якобы, привороты там, отвороты делала, а в казну не платила. Так вот, он показал документы, досмотр провёл, как полагается, а потом, говорит: или закрывай лавочку, или, — Палыч потёр пальцами, — или, мол, на лапу гони. Она, как ни странно, раскошелилась. Тот ушёл довольный, как кот из курятника, только спустя неделю заметил затвердения на пальцах, потом и на ладонях. Через пару недель уже к врачу бежал. Отвалил кучу денег, а всё без толку.

Вовка только плюнул, не стал отвечать. А сам засомневался. Может и вправду, колдунья?!

Закопали могилу, крест воткнули, да пошли вон из кладбища — последняя могила на сегодня, и та сверх плана. Ноябрь-месяц холодил, пар изо рта пускал, а ветер ещё поддавал стужи, будто и без того мало.

Тучи сгрудились на небе. Могилы вокруг, чёрные кресты, да темень. Ни зги не видать, лишь ветки трещат, да путаются под ногами. «Хоть бы один фонарь повесили», — подумал Вовка, и включил карманный фонарик, который всегда носил с собой. Уже легче стало идти. Видел впереди длиннющего Николая Палыча. Такого ночью в одинокую встретишь, и в пору сердечный приступ схлопотать.

По дороге домой Вовку перехватил Митя. В красной от холода руке он держал двушку «Живого», сопел, утирал нос рукавом замызганной куртки, топал, выплясывал что-то.

— Братан, пусти погреться, — Митя приподнял бутылку и улыбнулся обветренными губами.

Вовка вздохнул, выудил из кармана ключи и отомкнул подъездную дверь. Рыжая лампа бросала чёрные тени от соседей, что курили на площадке. Вовка поздоровался, и в дымном чаду прозвучало хриплое «Здорова, бандиты!» Тогда и Митя сказал своё «Здрасти!»

Затёртые ступени вели на второй этаж, где жил Вовка. Дальше, над плесневым потолком — только темень и крысы, скребущие по ночам своими маленькими лапками. Вовка отпёр деревянную дверь, за ней показался коридор коммунальной квартиры.

— Разувайся! Обувь бери с собой, а то тётя Зоя ругается.

В коридоре пахло борщом. Запах просачивался сквозь щели в кухонной двери и тянулся по всему дому. У Вовки в животе заурчало, но у них с Митей сегодня свой, диетический ужин.

Они тихо прошли к Вовкиной комнате, когда из туалета вышел старик, дед Макар и прокряхтел к своей двери.

«Хорошо, что не тётя Зоя, вот было бы крику, если бы узнала, что кого-то привёл», — подумал Вовка.

В комнате стоял облезлый, сплошь изрезанный ножом белый стол с тремя стульями, сетчатая кровать и шкаф. Митя поставил на стол бутылку, вытащил из-за пазухи ещё одну такую же и опустил рядом.

— Ты полон сюрпризов, братишка, — сказал Вовка и достал два гранёных стакана.

— Две по цене одной! — ответил Митя, и Вовка с видом знатока кивнул. Он сам придумал этот нехитрый обман: покупаешь бутылку в одном супермаркете, идёшь в другой из этой же сети и оставляешь её в одной из ячеек. В магазине берешь такую же бутылку, а на кассе показываешь чек, якобы уже купил её. Способ рисковый, но ни Митя, ни Вовка ещё ни разу не попадались.

Митя с хрустом отвинтил крышку и комнату заполнил пьянящий пивной дух.

— Вторую бы в холодос пока, — сказал он.

Вовка взял бутылку, сунул в мешок на бечёвке и вывесил за окно через форточку.

Пили пиво, курили, и в воздухе кружился сизый дым. Вовка рассказывал байки про ведьму, которые сегодня услышал на работе. Чуток даже от себя добавил, чтоб страшнее было. Митя заливался хохотом и у Вовки совсем отлегло. Стало быть, нормальные люди есть, которые не верят во все эти басни, что рассказывал дядя Петя с Палычем.

Замолчали. Митя курил и стряхивал пепел в горлышко допитой бутылки. Открыли окно, чтоб проветрилось.

— Рассказывай, чего пожаловал! — сказал Вовка.

— Мне нельзя к себе, — ответил Митя, — я бабок торчу.

— Много?

— Угу. Лысый, сука, караулит.

Митя докурил и открыл вторую бутылку, отпил глоток и сказал:

— Давай ведьму обчистим.

Вовка застыл со стаканом в руках.

— Не шути так.

— Ну а чё! Слышал, она при деньгах была. Не зря вон и менту тому на лапу давала. Наверняка и золотишко есть. Что за ведьма без золота?

— Погоди-погоди! — воскликнул Вовка. — Ты совсем с-дубу-рухнувший? Я не пойду никого грабить.

Митя подлил себе и Вовке.

— Родственников у неё нет, значит, менты изымут шмот. Эти суки всё себе заберут, нагреют руки, а так и ты подлохматишься, и я должок верну, а то, чувствую, Лысый мне голову свернёт скоро.

— Я — пас! — сказал Вовка и полез в шкаф. — Мне на работу утром.

Достал моток матраса, пожелтевший и местами облезлый, бросил на пол, взял свой стакан и махом допил оставшееся пиво.

— Ну и хрен с тобой, сам пойду! — Митя развернул матрас и улёгся. — Друг ещё, называется…

Вовка потушил свет и упал на кровать. Митя ещё копошился со своим матрасом, но вскоре притих. По потолку поползли тени голых деревьев, цепляясь ветками за узоры пятен от водяных подтёков.

«Вот так всегда, — думал Вовка, — любое «нет» на его дурацкие идеи, и всё! — мир остановился. Сам пойдёт — делов натворит».

— Мить! — тихо сказал Вовка, но ответа не последовало. — Митя, я знаю, что ты не спишь.

— Ну чего?

— Сколько ты торчишь?

Митя не ответил. В тишине Вовка слышал лишь его дыхание.

— Митяй!

— Считай, пять. С процентами и того больше получится.

Вовка тяжело вздохнул:

— Ладно, завтра пойдём. Но это первый и последний раз!

II

На разнарядке Илью Мамаева и Семёна Жилина послали на опись имущества по адресу улица Бирюзовая, дом 5. Казалось бы, плёвое дело, но Мамаев решительно отказался туда ехать. Это был второй рабочий день, ведь ещё недавно Мамаев сломя голову бегал по врачам. Больничный закончился, так что получалось как в пословице: «Из огня да в полымя».

С прошением не посылать его на опись он помчался к майору Грушину. Тот грузно сидел за столом и перебирал бумаги. Маленькие обезьяньи глазки бегали по страницам документов, пока Мамаев не прочистил горло и не начал:

— Товарищ майор, я хотел бы, если можно, отказаться от дела по описи.

Грушин поднял взгляд и устало вздохнул:

— Это почему?

— Видите ли… — Мамаев шагнул ближе к столу, — я только с больничного, сами знаете, почему. Боюсь я идти туда!

— Мамаев, ну чего ты нудишь? Я, конечно, понимаю, что у тебя свои тараканы, но работа не ждёт…

— И всё же, может у вас найдётся дело, не связанное с этой… — он перешёл на шёпот, — ведьмой?

Грушин облокотился на стол и сложил руки в замок:

— Кадров не хватает, двое недавно перевелись, один в следаки пошёл после повышения. Так ещё и ты носом воротишь. Не хочешь, пойдёшь работать в канцелярию. Это я мигом могу оформить!

Мамаев молчал, глядя на свои бородавочные руки и будто взвешивая, что же важнее: работа или здоровье. Но дома ждала жена и двое маленьких детей, так что выбор был очевиден.

— Хорошо, — сдался он, — только ничего трогать в этом доме я не буду. Пусть Жилин занимается.

— Ну, вы уж там сами разберитесь, кто, что и у кого будет трогать. Как дети малые, ей богу, — отмахнулся майор, достал серую папку и вновь уткнулся в документы. — Давай, Мамаев, мне работать надо. Тебе, кстати, тоже.

Мамаев покинул кабинет. На улице уже ждала машина, за рулём сидел Семён Жилин. Он махнул Илье из открытого окна и завёл мотор.

Дом находился на окраине посёлка, где пяти и девятиэтажки сменяются частными домиками, а асфальт — ухабистыми дорогами, покрытыми щебнем. Они проезжали деревянные бараки на два хозяина, давно брошенные развалины из песчаника и серые, будто укутанные в шубы, покосившиеся, но казавшиеся тёплыми дома. Ехали медленно, объезжая глубокие ямы или кочки. В окне плыли номера домов: Бирюзовая 15, 13, 11, 9, 7… наконец показался нужный дом с почти набело выцветшим номером 5 на кривом облезлом заборе. Только крохотные кусочки потемневшей краски говорили о том, что забор когда-то был синим.

Мамаев вышел из машины и, щурясь от яркого солнца, закурил.

— Хорош дымить, работать надо! — фыркнул Жилин, но глядя на Мамаева, тоже достал сигарету.

Во дворе соседнего дома крутилась чуть сгорбленная бабка с метлой. Завидев полицейских, она подошла и с прищуром спросила:

— Ой, хлопцы, вы к ведьме приехали?

— Да, мать, — отозвался Мамаев. — Что-то случилось?

— Бог с вами! Как эта тварюка сдохла, так всё нормально стало. Я испекла сегодня пироги. Загляните в гости, угощу!

— Спасибо, мать, но мы сыты, — отмахнулся Жилин.

Мамаев крепко затянулся, и бабка, взглянув на его руку, сплошь покрытую волдырями, нахмурилась и отшатнулась. В последнее время этот взгляд стал для Мамаева вечным спутником. Он узнавал его постоянно: в магазинах, на работе, прогуливаясь по улицам. Даже жена и дети смотрели на него этим жалостливо-брезгливым взглядом, будто он — больше не он. А недавно на столе нашёл кожаные перчатки — жена позаботилась. Он даже поносил их пару дней, но в них руки сильно потели и натирали. Потом начинали зудеть, и он расчёсывал бородавки до крови.

— И всё-таки, как появится минутка, — бабка подмигнула, — заходите, пироги отменные и чай вкусный.

— Благодарим, мы на работе, — отрезал Жилин, выбросил окурок и пошёл к дому ведьмы. Мамаев нехотя поплёлся за ним.

Они вошли. В доме царил мрак. В нос ударил запах мертвечины и залежалой пыли. Все окна были завешены шторами и почти не пропускали свет. Жилин чертыхнулся, споткнувшись в темноте. Мамаев пошарил по стене в поисках выключателя, а не найдя, включил фонарик: под ногами лежал кудрявый коврик, напоминавший собачью шкурку.

— Ну чего встал, Сеня? — Мамаев дышал Жилину в затылок.

— Ничего, — ответил он, прошёл в зал и отодвинул шторы, впустив в дом яркий луч дневного света, открыл окно, потом другое, чтобы протянуло. По комнате вихрем закружила пыль.

Повсюду были развешены тряпки и простыни, будто скрывали что-то за собой. Мамаев сорвал со стены полотенце и на мгновение увидел своё отражение: сплошь покрытое бородавками лицо. Оно будто показывало его изнутри, то, что он чувствовал, каким ощущал себя. Он отшатнулся, протёр глаза и снова заглянул в зеркало. Его лицо, чуть бледное, но вполне обычное, а секунду назад…

— Зеркало… — тихо проговорил он и сорвал дырявую наволочку неподалёку, — и здесь тоже. У неё ведь нет родственников.

— Ну да, нет.

— Кто же накрыл зеркала?

— Да хрен его знает. Может работники скорой, может соседка, что их вызвала, а может сама почувствовала, что умрёт. Ты же веришь, что она ведьма…

Мамаев сглотнул и пошёл к выходу.

— Илья, ты куда? Илья! Я же пошутил, — кричал вслед Жилин. — А, хрен с тобой…

Илья закурил дрожащей рукой. Ему захотелось прижечь сигаретой бородавки, но он сдержался.

Он осмотрелся вокруг, щурясь от яркого солнца.

За забором соседнего дома бабка, что предлагала пироги, увлечённо подметала крыльцо.

— Бабушка! — крикнул он. Та не отозвалась, будто и не слышала его. — Бабуль! — повторил он.

Он метнул бычок на дорогу, открыл калитку и поплёлся к ней.

Только когда рядом с ней упала тень Мамаева, старушка обернулась. Тронула что-то за ухом и Мамаев понял, что это слуховой аппарат.

— Что, сынок, всё-таки захотел чаю отведать? Пойдём, — она оглянулась по сторонам, — а где дружок твой?

— Я не за чаем, бабуль. Хотел только спросить, кто вызвал полицию, когда она умерла? Родственников-то у неё нет…

— Кто-кто?! Я и вызвала.

— Пять минут назад вы её ведьмой называли, так что вряд ли у вас с ней тёплые отношения. Откуда узнали, что умерла?

Бабушка отставила метлу и вздохнула, будто сомневаясь, но всё-таки сказала:

— Почувствовала.

— Как почувствовали?

Она снова вздохнула.

— Простите, это нужно для следствия, — сообразил Мамаев.

— А вы меня в сумасшедший дом не сдадите, если скажу?

Мамаев приподнял брови и почувствовал, как вместе с ними двинулась и фуражка.

— Это не наше дело, да и если вы не вредите обществу, то будь вы трижды сумасшедшая, никто вам ничего не сделает.

— Эх, ладно! Месяца три назад ночью услышала вой. Будто волк завывает на луну. Страшно стало, ночью глаз не сомкнула. Днём потом поспала, а после заката опять слышу вой. Опять не спалось мне. Третий день — так же. На четвёртый решила прислушаться, откуда звук доносится. Оказалось, — она ткнула в ведьмин дом пальцем, — из её дома. Ну, думаю, собака, может. Вскоре уже не выдержала и вызвала ваших молодчиков. Пришли они, значит, и говорят: «Всё тихо и собаки у неё нет, а вы таблеточки попейте для сна». Махнула рукой на них. Я тогда слышала отлично, несмотря на возраст, а через неделю нежданно-негаданно оглохла, да купила слуховой аппарат и опять слышу вой. Ну, думаю, лучше глухой ходить, чем слушать это всё. Включала аппарат только когда надо было, а пару дней назад решила проверить ночью. Надеваю его, и ничего. Тишина! И следующую ночь так же. Вот и закралось мне в голову, что что-то не так. Вызвала снова ваших. Вот и всё!

Мамаев потупил взгляд и закурил ещё одну.

— Ещё вопрос, если позволите!

Бабка добродушно кивнула, Мамаев подался к ней и спросил:

— Кто завесил зеркала в доме?

Она лишь пожала плечами и снова взялась за метлу.

— Говоришь, для протокола надо, а сам не записываешь, — съехидничала бабка.

— Я запомнил, спасибо, — ответил Мамаев и, попрощавшись, пошёл обратно в ведьмин дом.

Стали описывать имущество. Как и договорились, Мамаев писал, а Жилин перебирал ведьмины вещи. Всякое барахло попадалось: шкатулки с веточками и травами, амулеты, кольца, куча зеркал и стёкол. Многое пришлось пересчитывать по несколько раз, чтоб не сбиться. Список вещей получался длинным, Жилин уже хотел переходить в следующую комнату, но тут зашипела рация. Их срочно вызывали на другой объект. Они снова закрыли окна.

Перед самым выходом Мамаев заприметил блеснувший золотом корешок книги на полке.

— Ты иди, а я догоню, — сказал он, — в сортир забегу.

— Не боишься ведьминого дерьмодемона? — Жилин заржал, хлопнул по плечу Илью и вышел.

Мамаев взял книгу, раскрыл. Переплёт захрустел старым клеем. Пожелтевшие страницы хранили рукописные тесты, словно это был дневник, а не книга. Кое-где чернила были смазаны, некоторые страницы почёрканы, а почерк походил на что-то среднее между врачебной справкой и письменами древних инков. «Да уж, без ста грамм не разберёшься», — подумал Мамаев, положил книгу на место и остановился. Что-то его не пускало, не давало уйти просто так. Он подошёл к окну, отстегнул шпингалет на раме и поспешил к выходу.

Вечером сидя на кухне, Мамаев читал объявления в газете. Он любил выискивать то, что можно было купить за бесценок. Уже давно уяснил, что в интернете народ поумнел, ищет товар, подобный своему и ставит примерно такую же цену, как у конкурентов, а вот в газетах всё было иначе. Объявления выставляли в основном старики, а цены зачастую были гораздо ниже «рыночных». Месяц назад он выгодно приобрёл велосипед, а сейчас искал пароварку, ведь у младшего обнаружили гастрит, и врач посоветовал кормить ребёнка здоровой пищей. Что подразумевалось под «здоровой», Илье чуть позже рассказала супруга. Он как раз высмотрел нужное объявление, но часть его скрывалась на другой странице. Подцепил лист, но тот своенравно лёг обратно, со второго раза тоже не получилось.

Раньше, чтобы перелистнуть газету, Мамаев лизал палец, а теперь и самому противно стало. Крупные горошины бородавок мешались, Мамаев поддел страницу ногтем, но случайно разорвал газетный лист, плюнул, выругался в гневе, расправил, оторвал кусок, смял и швырнул за спину.

Лена налила две чашки чая и села напротив:

— Ну ты как? — мягко спросила она, размешивая сахар.

Мамаев оторвался от газеты, сложил на столе.

— Я был сегодня у неё.

— У кого это, у неё?

— У ведьмы, — прошептал Илья, чтобы никто из детей ненароком не услышал.

— О господи, ты был у неё дома? — Лена тоже стала шептать, подражая мужу. — Зачем? Илья, я прошу тебя, не надо снова заводить старую пластинку.

— Она недавно умерла, — он отхлебнул чай, пытаясь скрыть улыбку.

— Ты шутишь? Когда?

— Пару дней назад.

— Вижу, у тебя хорошее настроение, — жена послала ему воздушный поцелуй.

И правда, минуту назад он был готов взять биту и начать крушить всё, что попадётся под руку, а сейчас, вспомнив о ведьминой смерти, будто переключился, заулыбался, щёки порозовели, карие глаза дьявольски блеснули.

Илья спрятал руки под стол, а потом и вовсе за спину, чтобы ненароком не испортить момент.

Лена, подошла к нему и села на колени, нежно поцеловала в губы, и у Ильи всё внутри будто перевернулось. Таких нежностей от жены он не видал уже месяц.

— Кстати, зачем ты был у неё? — прошептала она на ухо.

— Сказали, что людей не хватает. Мы с Сенькой описывали имущество.

— Ты должен обещать мне, что будешь осторожен, — она замурчала по-кошачьи, прикусила его за ухо и опустила руку ему на штаны. Илья напрягся, тяжело задышал и откинул голову. Лена поцеловала его в шею, потом щёку и добралась до губ. Он ощутил её горячее дыхание, обхватил за талию, запустил ладонь под лифчик, но Лена тут же выгнула спину и, отпихнув от себя его руки, вывернулась из объятий.

— Прости, я так не могу. Мне нужно время… — обронила она, глядя в пол и впопыхах покидая кухню.

Илья тихонько встал с кровати, чтобы не разбудить жену. Не до сна ему было, всё думал он про Лену, косые взгляды. Думал про ведьмину книгу, словно она ответит на все его вопросы. Он взял штаны с рубашкой и на цыпочках покинул спальню. Оделся под лампой в коридоре, заглянул в детскую: на двухэтажной кровати мирно сопели двое его ребятишек. Прикрыл дверь, оставив в комнате лишь рыжую полоску света. Накинул куртку, схватил ключи, завёл свою старенькую Приору, которую тоже купил с рук, вычитав объявление в газете, и уехал в ночь. Потянул руку к радио, но тут же решил, что лучше собраться с мыслями и не отвлекаться.

Припарковался он под тусклыми фонарями у магазина «Манго». В кармане позвякивали ключи с телефоном, руки сжимали и разжимали морозный воздух, нос работал на вдохе, губы — на выдохе. Пробирался он дворами меж деревьев сначала по седой от инея траве, затем по ухабистой дороге, местами натыкаясь на хрустящие корочки льда.

У дома осмотрелся, заглянул в окно и легонько надавил. Оставленная открытой створка поддалась, Илья влез в окно и очутился в кромешной темноте. Включил фонарик на телефоне и увидел перед собой чьё-то удивлённое лицо.

— Абра-кадабра, мать твою, — сказало лицо, ударило его чем-то, и Илья канул во мрак.

Очнулся он во тьме. В голове стоял звон. Болела челюсть, по подбородку текла слюна. Он чувствовал во рту что-то мягкое. Попытался двинуться, но ничего не вышло — руки намертво связаны за спиной. Нащупал онемевшими кончиками пальцев верёвку на запястьях. Захотелось кричать, но услышал, как за стеной заговорили громким шёпотом:

— Надо его грохнуть.

— Ты чё, дурак? Думай, о чём говоришь.

— Он видел твоё лицо!

— Да похер, он видел меня всего секунду.

— И что? Может у него память хорошая.

— После того, как я ему в рыло двинул, вряд ли он вообще что-то вспомнит. Давай оставим его здесь.

— Нет, эта сука тебя сдаст, а там и до меня доберутся. Надо его прикончить.

— Башкой думай, дурила! Он мент.

— Мент? С чего ты взял?

— Я рассказывал тебе вчера про чувака с бородавками на руках. Когда связывал его, нащупал эту мерзость…

— Чё? Это правда? Тем более надо завалить легавого.

— Нет!

— Надо, Вовка, надо!

— Не называй меня по имени, придурок.

— Да он в отключке. Хрена ты паришься?!

— А если очнулся?

— Тогда он знает твоё имя, — послышался ехидный смешок.

— Господи, вот ты сука, Митяй! Не знал, что ты такой гандон.

— Жизнь такая, ты мне ещё спасибо скажешь. Пойдём!

Шаги приближались, Мамаев задёргался, будто в судорогах. Пытаясь высвободить руки, он рвал жилы, кряхтел и выл. Стул под Мамаевым заскрипел, верёвка нестерпимо резала руки, но не поддавалась.

III

Семён Жилин уже с полчаса был в управлении, но Мамаев так и не явился на работу. Майор Грушин, теребя в руке карандаш, набрал Мамаева по мобильному, а, не дозвонившись, велел ехать без него.

Делать было нечего, Семён прыгнул в машину и покатил к ведьминому дому. На крыльце, решил ещё раз набрать Мамаева. Гудки шли, но Илья не отвечал. И только заходя внутрь, Жилин услышал знакомую мелодию из «Бумера». Сквозняк притянул дверь позади, и Жилин вздрогнул.

— Эй, лапоть, — ухмыльнулся Жилин, — ты здесь? Грушин просил передать, что выпотрошит тебя, как поросёнка, когда… — Жилин запнулся, ведь в глаза бросилась огромная лужа крови, посреди которой на стуле сидел связанный Мамаев. Его голова была опущена. Мелодия звонка всё ещё доносилась из кармана Мамаева.

— Илья! Илья… — он бросился к телу, приподнял его голову и ахнул: синюшное лицо было покрыто едва заметными малиновыми пятнами. Жилин тут же вспомнил, что на месте преступления нельзя ничего трогать и отпрянул.

Он схватился за голову, и его фуражка упала на пол, чуть не угодив в лужу крови.

Дрожащей рукой он взялся за рацию:

— Диспетчер, это Семён Жилин.

Рация зашипела:

— Да, что у вас? Приём…

— Я нашёл Мамаева, — Жилин громко сглотнул. — Он мёртв. Пришлите помощь по адресу Бирюзовая 5. Жду.

— Повторите!

Жилин механически повторил сказанное, вытер рукавом пот со лба и вышел из дома.

— Принято, ожидайте, — сухо ответила рация.

Жилин закурил. Спустя четыре сигареты прибыла первая машина. Из неё вышел толстый следователь капитан Багрянцев и младший лейтенант Керченский, которого совсем недавно повысили.

— Товарищ капитан, младший лейтенант. — Жилин вяло отдал честь.

— Судмедов ещё нет — можно перекурить, — сказал Багрянцев, тяжело дыша. Он достал из нагрудного кармана портсигар, выудил оттуда длинную коричневую сигарету, облизнул губы и закурил.

Керченский закашлялся, отошёл на шаг, наклонился, прикрыв глаза.

— Ты как, Вань? Всё нормально? — спросил Багрянцев.

Тот выставил вперёд руку, а другой прикрыл рот. Ответил он лишь спустя минуту:

— Я в порядке, в порядке.

— Мы ещё не вошли, а ты уже побледнел. Смотри, а то, может, перевести тебя обратно к ним?! — Багрянцев кивнул на Жилина.

— Всё отлично!

— Ладно… Ну, Семён, рассказывай, что произошло?

Жилин впопыхах в течение минуты рассказал, как было.

— Эх, торопыга Жилин, куда ж ты летишь? Давай медленно, с расстановкой и по порядку, — лениво сказал Багрянцев. — Ваня, а ты чего не записываешь?

Керченский похлопал себя по карманам, в растерянности развёл руками, затем стукнул себя по лбу и рванул к машине. Багрянцев с кислой миной проводил его взглядом. Керченский вернулся с блокнотом и стал записывать рассказ Жилина.

Багрянцев докурил, взглянул на часы, потом по сторонам.

— Чёрт подери этих медиков. Ладно, веди, Жилин, посмотрим, что к чему.

Он проводил следователей в комнату. Багрянцев присвистнул, подошёл, остановившись в шаге от кровавой лужи. Нагнулся, чтобы заглянуть в лицо Мамаева.

— Видишь, Ваня, на лице трупные пятна. Он умер несколько часов назад. Это что там внизу, нож?

— Кажется, — Керченский присел на корточки и заглянул под стул.

Он снова закашлялся, пытаясь подавить приступ рукой.

— Пофоткай тут, только пока что издалека, чтобы не наследить, а то медики потом ворчать будут.

Керченский достал телефон и сделал несколько фотографий.

Капитан аккуратно, чтобы не наступить в кровь, вдоль стены пробрался к окну, выглянул, осмотрел раму.

— Семён, окно было открыто?

— Так точно!

— Ваня, запиши.

Капитан вышел из комнаты, и деревянный пол заскрипел, вторя его шагам. Следом вышел Керченский, а за ними поспешил Жилин. В другой комнате было разбито окно. Капитан что-то подобрал с пола, сунул в пакет и погрузил в карман.

— На раму обрати внимание, — Керченский подошёл ближе, а Жилин выглянул из-за его спины.

На подоконнике была слущена старая краска.

— Понял? — спросил Багрянцев у Керченского.

— Да! — ответил Керченский.

— А я не совсем.

— Кто-то влез через окно, — сказал Керченский.

— А второе окно? — задумчиво произнёс капитан. — Жилин, скажи, у сослуживца был ключ от дома?

Жилин помотал головой:

— Ключ хранится в управлении.

От стука все трое вздрогнули: входная дверь распахнулась, и в дом вошли двое в медицинских масках и зелёных комбинезонах.

— Ну наконец-то. Вас только за смертью посылать! — воскликнул Багрянцев и хрипло рассмеялся. Взглянул на хмурое лицо Жилина и сказал: — прости дружок, профессиональный юмор.

Он поздоровался с медиками и обратился к Керченскому:

— Ваня, ты за старшего! Я на связи. Звони, пиши, шли деньги, — он кивнул в сторону медиков и прошептал: — за ними посмотри, а то мало ли, ага?

— Так точно!

— И ещё кое-что: журналюгам — ни слова! Пользуйся дежурной фразой: «В интересах следствия информация по делу не разглашается».

Багрянцев вышел. Керченский и Жилин переглянулись.

— Как новая должность? — спросил Жилин, чтобы заполнить паузу.

— Хорошо, — Керченский потупил взгляд в блокнот и спросил: — Слушай, Сеня, ты не в курсе, зачем он вообще сюда забрался?

— Ты слышал о его больничном?

Иван кивнул.

— Так вот, он думал, что ведьма его прокляла. Может быть, искал что-то, чтобы того… снять проклятие… Это кажется бредом, но в то же время я его понимаю. Врачи-то ему совсем не помогли.

— Понятно, спасибо, Сеня. Если что, мы с тобой свяжемся, а сейчас кто-то должен сообщить его жене. Вы, вроде как, хорошо общались.

Жилин тотчас вспомнил все подколы с его стороны, и ему стало не по себе. Но кто если не он?

Они попрощались. Жилин вышел на улицу, обогнул белый судебно-медицинский микроавтобус и только что прибывший болотного цвета уазик, выполнявший роль катафалка для перевозки его товарища.

Он сел в машину и уставился вперёд в одну точку. Просидел так несколько минут. Его мысли были не здесь, они были рядом с Леной Мамаевой, которая наверняка, ничего не подозревая, занималась домашними делами, смотрела телевизор или говорила с подругами по телефону. Жилин сжал руль потными ладонями и тот жалобно заскрипел.

— За что же вы его, суки… — просипел Семён.

По дороге он думал, как сообщить, с чего начать. Прокручивал в голове десятки вариантов фраз. Он то просил её присесть, то говорил всё сразу, на духу, чтобы сделать удар менее мучительным. Но в его мыслях всё заканчивалось одинаково. Лена плакала, а он, не зная, как утешить, просто стоял и хлопал глазами или мял в руках фуражку, в общем, вёл себя как полнейший идиот, хотя это меньшее, о чём нужно было беспокоиться в таком случае.

Чем ближе он подходил к её двери, тем быстрее билось его сердце. Когда он нажал на звонок, то не чувствовал ничего, кроме гулких ударов в ушах. Дверь отворилась, Лена в заляпанном фартуке, с улыбкой на устах, с туго собранным хвостом, горит, сияет, как свеча в темноте. Ещё несколько минут, и она погаснет. Жилин её потушит. И кто знает, когда она загорится вновь.

— О, Жилин, давно не виделись. Заходи! — протарахтела Лена и упорхнула на кухню.

Жилин шагнул в дом, и его окатило горячей волной то ли от переживаний, то ли от жара готовки.

— Я тут котлеты жарю, — кричала она с кухни, пока тот разувался.

Жилин встал в проходе кухни. Лена снимала со сковороды дымящиеся котлеты цвета старой ржавчины.

— Ну, рассказывай! Ты, наверно, к Илье? Так он на службе. Вы разве не вместе сейчас работаете? Присаживайся, будешь дегустатором, — с задором воскликнула она, не отрываясь от плиты.

Она выложила новую порцию котлет на сковороду. Развернулась с тарелкой уже готовых и взглянула на Жилина. На его лице был отпечаток утра. Такое не сотрёшь.

— Ты чего, Семён, что с тобой?

— Лена. Илья погиб.

— Прости?! — переспросила Лена, и улыбка мигом исчезла с её лица.

— Погиб сегодня ночью.

Её руки ослабли, тарелка наклонилась, и котлеты одна за другой полетели на пол.

— Но… я же… как…

Она выронила тарелку и оступилась, ослабла, как тряпичная кукла. Жилин подхватил её, обнял, прижал к себе. Лена зарыдала, содрогаясь от горя, хваталась за его плечи, как за спасительный образ, оставляя на кителе жирные следы готовки.

Она плакала, всё не унимаясь, а он долго обнимал её. Настолько долго, что котлеты на плите успели сгореть. Жилин спохватился, высвободился из душных объятий, усадил её на стул и выключил плиту. Открыл окно и включил вытяжку на полную. Присел напротив и взглянул в её пустые глаза, не зная, как утешить. Когда молчание стало нестерпимым, Жилин сказал:

— Скоро мне надо будет уйти. Я всё-таки на службе.

Лена обречённо кивнула.

— Как это случилось? — она смахнула слезу с раскрасневшегося лица.

— Его убили, — холодно ответил Жилин.

— Кто?

— Пока не знаю. Я обнаружил его утром. Следователь говорит, что он погиб несколько часов назад. Ночью.

Лена всхлипнула, теребя в руках край фартука, не глядя на Жилина, а куда-то в пол, или сквозь него.

— Знаешь, какие последние слова он от меня услышал?

Жилин покачал головой.

— Я обидела его, оттолкнула. Сказала, что мне нужно время, чтобы свыкнуться с его болезнью. Время, которого теперь нет.

— А он?

— Он — ничего. Когда я проснулась, его уже не было, но он не впервые уходил так рано, до моего пробуждения. Я отправила детей в школу, приняла душ, посмотрела серию «Чёрного зеркала», поговорила с мамой, господи, о чём я говорила… а он всё это время был… мёртв. Я занималась чёрт-те чем и не знала…

Лена замолчала на мгновение, а потом спросила:

— Где это произошло?

— Мы описываем имущество некой Айтемировой Гульназ. Там я его и нашёл.

— Зачем? Зачем-зачем-зачем он туда пошёл? — повторяла она. — Почему ночью?

Жилин взял её за руку, посмотрел в глаза и сказал:

— Я обязательно узнаю.

IV

Тело увезли. Улики собрали — судмедэксперты прикрепили к делу всё, что посчитали подозрительным или важным, начиная с орудия убийства — ножа, заканчивая осколками стекла и статуэткой, что стояла на полке неподалёку от тела — на ней нашли капельки крови.

Остался лишь Керченский. Он опрашивал соседей о том, что произошло ночью. Сосед из дома номер 6, лысеющий мужчина Кирилл Фокин сказал, что спал всю ночь как убитый, его жена тоже ничего не слышала. Старик из дома напротив сообщил, что слышал какой-то треск, но не придал этому значения, другие члены семьи лишь покачали головой. Последней на очереди была старушка из дома номер 3. Керченский помнил её, ведь несколько месяцев назад, будучи ещё сержантом, он приезжал на вызов по этому адресу — старушка жаловалась на вой соседской собаки.

Керченский поискал звонок на ржавой калитке, но так и не нашёл. Он подтолкнул калитку, и та со скрипом отворилась. Потрескавшийся асфальт привёл его к дому. Керченский спугнул чёрного кота, что спал у ливнёвки, рядом с опустевшей миской. Постучал в дверь, и та приоткрылась.

— Есть кто-нибудь? Бабушка… — он попытался вспомнить имя, но осёкся.

Постучал ещё раз, заглянул в щель приоткрытой двери, заметив лишь уголок беленой печки и клетчатые тапки на полу.

— Есть кто-нибудь? Это полиция.

Никто не ответил. Керченский толкнул дверь и вошёл. Пахло нафталином и старым деревом — так пахло и у его ныне покойной бабушки.

Он щёлкнул выключатель. Тусклая лампа сделала кухню даже мрачнее — появились чёрные тени от печки, стульев, дров…

На полу рядом с дровами Керченский заметил тёмную каплю. Потом ещё одну рядом с печкой и несколько в проходе к следующей комнате. Он обошел подозрительные капли, ступив в темноту другой комнаты. Нашарил выключатель и щёлкнул. На полу у окна лежала старушка. На её груди зияло кровавое пятно.

— Господи, — выдохнул он.

Подойдя ближе, разглядел лицо, перекошенное ужасом, бесцветные глаза смотрят в потолок, а рот искривлён мучительным спазмом.

Керченский взял рацию:

— Приём, это Керченский. Пришлите судмедов по адресу Бирюзовая 3.

На том конце повисла пауза.

— Как слышно? — спросил Керченский.

— Слышно хорошо. Адрес правильный? Команда медиков уехала из дома по адресу Бирюзовая 5 сорок минут назад.

— Возвращайте, здесь труп женщины, соседний дом. Похоже, убийства связаны.

— Принято, ожидайте.

Вновь началась возня с уликами, отпечатками пальцев, осмотром тела. Керченский исписал треть блокнота. Сделал несколько фотографий тела, потом окружения: тумбочку со слуховым аппаратом на зарядке рядом с начатой бутылочкой валокордина и пустым стаканом.

Когда закончили с телом старушки и её выносили в полиэтиленовом мешке, Керченский почувствовал огромное облегчение, пусть на этом рабочий день и не закончился. Вернувшись в участок, он отчитался Багрянцеву — тот сидел за столом и прихлёбывал чай, изредка кивал и ухмылялся, а над его головой на стене висел портрет Путина. Казалось, тот тоже ухмыляется, слушая доклад Керченского.

— Хорошо поработал, Ваня, хвалю! Но расслабляться рано, так что хвост пистолетом, пистолет — тоже пистолетом.

— Так точно, товарищ капитан!

Багрянцев поставил кружку, облокотился на стол и спросил:

— А вообще, как оно? Как настрой? Это ведь твоё первое серьёзное дело.

— Это выматывает, но я чувствую, что это моё.

— Именно такого ответа я ждал, — он хлопнул ладонью по стопке папок. — Сегодня свободен, а завтра чтобы в полной боевой готовности!

Керченский выпрямился и отдал честь, почувствовав, как к горлу подкатывает кашель. Выйдя из кабинета, он поспешил в туалет. Кашель душил, рвался наружу. Он крепко прокашлялся над раковиной, умылся, сплюнул. В водовороте сливного отверстия закрутилась капелька крови, словно змейка, ускользающая из виду.

Он промокнул лоб бумажным полотенцем и на ватных ногах поплёлся к проходной.

V

Вовка видел сон, страшный и до дрожи мучительный. Смуглое лицо, длинные волосы, спадающие на плечи, гневный оскал — это была она, ведьма. Она яростно чеканила проклятия на непонятном языке. В его голове эти звуки смешивались, липли к ушам, въедались, и он изнывал, пытаясь закрыться, убежать. Он видел кровь. Казалось, перед глазами всё было залито вязкой алой кровью. Видел, — нет, чувствовал на языке её медный привкус. Ворочался, крутился, пока не услышал далёкий звон. Этот звон и выдернул его из цепких лап кошмара.

Он открыл воспалённые глаза. Ослепительно яркий свет падал на его лицо из окна, где-то звонил телефон. Вовка спохватился, нашарил на тумбе мобильник и поднял трубку. Там, на той стороне его отчитывал Палыч:

— Где тебя носит, гадёныш?

— Я еду, скоро буду, — выпалил он, вскочил с кровати и, зажав телефон между плечом и ухом, стал натягивать комбинезон.

— Мы тебе уже десять раз звонили. У тебя двадцать минут. Мы на «Десятовском» кладбище. Бегом!

Палыч бросил трубку.

Вовка схватил свитер, натянул его, побежал к выходу и споткнулся обо что-то тяжёлое, накрытое одеялом. Это что-то вдруг зашевелилось, замычало, стало копошиться. Вовка в ужасе отпрянул. Из-под одеяла показалась рука. Вовка осторожно подкрался и сорвал одеяло: на полу в позе эмбриона сопел Митя.

— Тьфу, мать твою! Чуть не поседел из-за тебя.

В это мгновение Вовка припомнил всё, что было ночью, и эти воспоминания тяжёлым молотом ударили его по голове.

Митя выпрямился, потянулся и приподнялся на локти.

— Ты куда? — спросил он хриплым спросонья голосом.

— На работу!

Вовка схватил куртку и мельком увидел себя в зеркале: там был он, только взъерошенный, как пудель.

— А с тобой ещё поговорим, — пригрозил Вовка, пригладил шевелюру и выскочил в коридор.

Приехав к месту назначения, он ещё раз перезвонил Палычу, и тот матом объяснил ему, в какой части кладбища идут похороны. Подходя, он завидел пазик, пару легковых машин, катафалк и грузовую Газель ритуальной службы «Танат», а рядом, на двух табуретах уже стоял гроб, оббитый бордовым вельветом. Родственники, обступив тело пожилой женщины, прощались, а Николай Палыч и дядя Петя курили в сторонке.

— Явился — не запылился, — злобно прошипел Палыч.

— Ребят, вы простите, я…

— Мы не нанялись за тебя работать, так что с тебя два пузыря: один за работу, а другой — за наше молчание перед начальством. Понял?

Вовка молча кивнул.

— Ты не злись, Вован, — прошептал дядя Петя, — у Николая Палыча сегодня горе, а тут ты ещё сиськи мнёшь.

— Горе? — переспросил Вовка.

— Горе, горе! У меня кузен умер.

— Как, умер?.. — Вовку бросило в жар от такого известия.

— Убили какие-то суки. Ленок, жена его, вчера звонила. Несколько минут просто плакала в трубку, а потом попросила помочь с похоронами.

Вовка ощутил ещё один удар по темени. На этот раз пришибло его крепче прежнего. Он не сумел выдавить из себя ни слова, а просто стоял и смотрел куда-то вдаль, на могилы, на памятники, слушал плач, доносящийся от процессии.

Он очнулся, когда позвали помочь донести гроб. Вовка занял место слева. Он не чувствовал тяжести на плече, не чувствовал ног. Ему даже казалось, что не он помогает нести гроб, а наоборот, гроб помогает ему не упасть, направляя в нужную сторону.

Гроб привёл Вовку к могиле. Комья пахнущей сыростью земли вперемешку с корнями, опавшей листвой и мусором лежали грудой рядом с вырытой дядей Петей и Палычем могилой. Снова поставили табуретки, снова опустили гроб. Снова толпа прощалась.

Гроб закрыли. Дядя Петя достал гвозди и стал заколачивать. С каждым ударом что-то внутри Вовки содрогалось. Он вдруг представил, что хоронят его. Его накрыли крышкой, его заколачивают, опускают в яму, засыпают тяжёлой землёй. Только никто не придёт на его похороны. Ну разве что Митяй, и то не факт.

Сколько себя помнил, особенно в приюте, Вовка был лучшим другом для Мити: отдать последнюю котлету в столовой или ввязаться в драку — легко, прикрыть, когда он курил траву в прачечной — это мы можем, грабануть ведьму — ну конечно, Митя, Вовка всегда с тобой! Только вот не мог он вспомнить, когда Митяй в последний раз был другом ему. А был ли вообще?

От Мити всегда были одни неприятности, и эта, последняя, казалась роковой. Они, могильщики, закапывали яму и Вовка, загребая лопатой сырую землю, представлял, что лежит там внизу, а тут, вместо него — его друг.

Могилу закопали. Родственники пошли за венками, а Вовка с Палычем отправились в машину за крестом — вспухлая земля должна осесть, чтобы ставить памятник.

Палыч отвязал синий тент и забрался в кузов Газели.

— Вов, дай фонарь, — попросил он и протянул руку из кузова.

Вовка пошарил по карманам куртки, поискал в комбинезоне. Фонаря нигде не было.

— Посеял?

Вовка пожал плечами.

— Никакого проку от тебя! — воскликнул Палыч и махнул рукой.

Ворча что-то под нос, он выволок на свет один крест — не тот. Следующий — тоже не тот. И только третий оказался нужным. Вовка подхватил крест, закинул на плечо и потащил к могиле.

В планах на день было ещё пять могил, и две установки памятников. «Ну что ж, хоть отвлекусь немного, — думал Вовка, устанавливая крест. — Этот день уже не может быть хуже».

VI

Керченский проснулся от собственного кашля. Взглянул на часы: 5:46. За окном только начинает светать, дымка стелется, оседает на стекле мелкими каплями, тихонько барабанит по карнизу. Он потянулся, прохрустел спиной, поднялся, откинув одеяло в сторону. Липкий пот, покрывавший тело, только что был горяч, а теперь зябко холодил.

Ещё несколько минут он просидел, опираясь локтями о колени и собираясь с силами, но из дверного проёма показалась морда Кэпа — крупного лабрадора. Он принюхался и аккуратно подкрался к хозяину, просунул голову ему под мышкой и лизнул в лицо.

— Это ты, жёлтый пёс, ну привет!

Пёс положил голову ему на колени и с грустным взглядом уставился ему в лицо.

— Что, гулять хочешь? Братишка, ты погоду видел?

Кэп гавкнул.

— Ну и?

Пёс крутанулся вокруг своей оси и снова гавкнул.

— Ладно, ладно, малыш, щас пойдём, надо только умыть морду лица.

Керченский вернулся через пару минут, надел спортивные штаны, накинул куртку и повёл пса на улицу. На выходе из подъезда он присел рядом с собакой, очутившись лицом к морде, и сказал:

— Только ты не долго, хорошо? А то у папочки кости болят.

С этими словами он отпустил пса, а сам уселся на лавочку у дома, наблюдая, как Кэп поливает деревья и носится из стороны в сторону. Эту собаку подарили ему родители. Иван вспоминал, как отец хлопнул его по плечу и сказал: «Ну, бабы у тебя нет, так хоть за собакой будешь ухаживать». Иван криво улыбнулся и взял щенка на руки. За два года щенок вымахал до размеров карликового пони, стал есть как лошадь и какать как слон. Керченский с этим свыкся, но теперь ухаживать за собакой стало тяжелее. Работы в последнее время прибавилось, да и самочувствие оставляло желать лучшего.

Пёс вернулся счастливый, вертел хвостом, прыгал, пытался играючи ухватить хозяина за руку.

— Ну нет, дружок, играть я с тобой не буду.

Дома Керченский вымыл ему лапы и отпустил.

— Кушать хочешь? — он потрепал пса за ухом. — Кушать хочешь, мой маленький, да? — сюсюкал он.

Пёс залаял и завилял хвостом.

— Тс-с-с-с, соседей разбудишь, — прохрипел Керченский и пошёл на кухню. Пёс последовал за ним, цокая по паркету когтями.

Иван открыл холодильник. Там лежал кусок усохшего сыра, и стояла сковорода со слипшимися макаронами.

— Чёт не густо! Тебе, братишка, сегодня надо перебиться сухим.

Он выскреб остатки вчерашней каши из миски пса и вымыл, затем насыпал ему сухого корма. Поменял воду, похлопал по золотистому боку и зашагал в ванную.

День только начался, а Керченский чувствовал, будто отработал полсмены, причём с кучей трупов и ещё большей кучей родственников этих трупов. Он прыгнул в свой новенький Форд Фокус, который купил вскладчину с отцом, и покатил на работу, стараясь не гнать. Оглядывался по сторонам, боясь пропустить знак или не заметить жёлтый свет светофора, ведь в последнее время был рассеян: терял вещи, проходил мимо знакомых людей, не замечая, как с ним здороваются, спотыкался на ровном месте.

Ступив на порог кабинета, Керченский даже не успел выпить кофе, как Багрянцев бросился к нему, обхватил за плечи и с широкой улыбкой повёл к выходу.

— Служба не ждёт! — говорил он, поднимая вверх толстый красноватый палец.

— Куда мы? — спросил Керченский, усаживаясь в служебную машину.

— На место преступления, конечно, куда же ещё?! Ты что думал, повозился вчера с трупами — и всё?

— Нет, но…

— Никаких «но», Ваня! Заводи.

Керченский завёл машину, и они двинулись к дому ведьмы. По дороге под мерный шум дождя и скрип дворников Багрянцев рассказывал:

— Понимаешь, Ваня, тут дело тонкое, надо разрабатывать версии, теории, так сказать, как произошло преступление. У нас и с первой жертвой не очень-то понятно, а тут ещё и вторая прибавилась. А два тела — это тебе не хухры-мухры и не это самое! К тому же у меня сегодня с полковником была беседа, Мамаев — не просто Васька с подворотни, а мент, пусть и не при исполнении. Короче, Ваня, будем думать, кто и как это сделал.

— Так точно, товарищ капитан!

— Кстати, помнишь, я вчера фонарик нашёл у разбитого окна?

— Фонарик? Нет, видел, что вы что-то забрали, но что конкретно…

— Плохо, Ваня, надо замечать! Ну да ладно, — Багрянцев махнул рукой, — это придёт с опытом.

— Так что с фонарём?

— Отдал на экспертизу. Сняли отпечатки. В базе их нет, но они совпадают с отпечатками на статуэтке, которой Мамаев, по всей видимости, получил по голове — так говорят судмеды. Кстати, нашли следы обуви ещё одного человека. Спортивная обувь! Так что кроме Мамаева было ещё двое.

— А с ножом что?

— Он весь в крови, отпечатки не сохранились, да и хрен с ними. Бабку убили тем же ножом.

Керченский кивнул.

— Знаешь, что странно, Ваня? Этот человек не светился в базе, а значит, скорее всего, ни разу даже с мордобоем не попадался, и тут тебе на! Убийство, да ещё и двойное!

Перед домом Багрянцев решил перекурить. Керченский пошёл внутрь. На месте, где сидел Мамаев, остался стул, кое-где на полу — на стыке жёлтых половых досок и возле плинтуса — ещё виднелись следы крови. В комнате всё ещё витал тяжёлый дух смерти, так что Керченский решил открыть окна.

Вошёл Багрянцев:

— Так, Шекспир, нам сейчас надо вместе составить предположительную картину произошедшего. Разыграем трагедию?

Они возились с разными версиями, бегали из дома ведьмы в дом старушки и наоборот. Первая версия звучала притянуто и неправдоподобно: по чудесному совпадению, когда Мамаев проник в дом, внутри уже был кто-то другой, произошла стычка, обернувшаяся его гибелью. Так что основной версией, на которой настаивал капитан, стал предварительный сговор Мамаева с сообщником, а уже в доме они что-то не поделили и всё закончилось трагически для Мамаева.

— Я вас понимаю, но вряд ли он стал бы забираться сюда с кем-то. Он работал в этом доме, знал, что и как. Зачем ему сообщники?

— Первая версия о-о-очень маловероятна, — сказал Багрянцев, — но я буду безумно рад, если она окажется верной. Чем меньше статей мы прикрутим Мамаеву, тем быстрее замнём дело, и тем меньше нас будет нагибать начальство по этому поводу.

Керченский посмотрел на капитана исподлобья.

— Ну что ты так смотришь, Ваня? Проникновение на опечатанный объект — это уже статья. Я не говорю, что Мамаев тут главный фигурант, но тут уж как есть. Поверь мне, мой сегодняшний разговор с полковником — цветочки. И слава богу, — он перекрестился, глядя в потолок, — журналюги ещё не в курсе, что жертва — человек в форме, да и в общем не больно интересуются этим.

Багрянцев замолчал, шумно вдыхая воздух, будто пробежал стометровку.

— Ладно, поехали отсюда, я закину тебя к Елене Мамаевой, побеседуешь с ней.

Багрянцев отдал дело Керченскому и высадил его, а сам поехал в управление.

Керченский позвонил в дверь, и та отворилась. Лена с растрёпанной причёской, в шерстяном халате и тапочках. Он заметил в её руках банку пива, но та быстро спрятала её за дверью. Она пригласила Керченского в дом, прикрыла дверь и, шаркая по полу тапками, провела его в гостиную. Поправила подушки на диване и пригласила сесть, а сама уселась в кресло слева.

— Соболезную по поводу смерти мужа, — сказал он негромко и прочистил горло, но тут же закашлялся.

— Спасибо. У вас есть новости?

— Вам сообщили, что нашли ещё один труп?

Лена покачала головой.

— Старушка по соседству. Её убили тем же ножом, что и вашего мужа. Сейчас мы пытаемся узнать, как связаны эти убийства и что стало причиной. Скажите, Елена, у вас есть версии, зачем Илья проник в дом?

— Нет, он сказал мне вечером, что описывает имущество с Жилиным. А потом… я просто проснулась, а его не было. Я даже не знаю, когда он ушёл.

— Хорошо, скажите, не знаком ли вам этот предмет? — он выудил из папки фотографию фонарика — светло-зелёный, с тёмной полоской на брелоке.

Лена бросила взгляд на фото и тут же ответила:

— Нет. А что это?

— Мы думаем, что предмет принадлежит убийце, — Керченский на секунду запнулся, снова прочистил горло и сказал: — Елена, дело очень серьёзное и мне надо знать, были ли у него друзья, с кем он мог бы забраться в дом?

— Не было у него друзей, все друзья — это Жилин и сосед по лестничной площадке, с которым он иногда ходил на футбол. Подождите! — запнулась она. — Вы думаете, он с кем-то полез чтобы ограбить эту чёртову ведьму, а потом они же его и убили?

— Нельзя исключать версию…

— Я не знаю. Зачем? Зачем он вообще туда пошёл? — вскрикнула Елена. — Он бы не стал никого грабить, он не такой. Он… старушек через дорогу переводит, пару месяцев назад починил велосипед соседскому мальчугану, а вы… лучше бы занимались поисками убийцы, а не пустыми обвинениями.

— Никто его не обвиняет, просто…

— Уходите, — прошептала она.

— Но…

— Уходите! — с горечью повторила она и указала на дверь. — Видеть вас не могу.

— Хорошо. Позвоните, если вдруг что-то вспомните.

— Да ну вас, — дрожащим голосом проговорила она и закрыла лицо.

Керченский вышел, стараясь не хлопать дверью.

«Чёртова ведьма», — слова Елены не выходили из головы. Керченский заполнял бумаги у себя в кабинете и вспоминал. Они с капитаном что-то упустили, только вот что? Это крутилось на языке, казалось простым и глупым. Обе версии убийства были надуманными, ненастоящими.

Глаза слипались. Он налил кофе, заглянул в дело, затем пролистал исписанный блокнот — ничего. Но вдруг вспомнил то, что не стал записывать, что показалось ему сущим пустяком. В день убийства Жилин сказал ему одну фразу: «Мамаев думал, что ведьма его прокляла. Он хотел снять проклятие».

По его телу пробежали мурашки. Керченский бросил бумаги и выскочил из кабинета. Спустился к машине и поехал к дому ведьмы. Снова.

Темнело. Дождь закончился, влажная утоптанная дорога хрустела камешками, колёса уворачивались от ям, заполненных грязной дождевой водой, пока не остановились у дома номер 5. Он зашагал к дому и, скрипнув дверью, вошёл.

«Мамаев что-то заметил. Что-то важное, что в теории могло помочь ему вылечить истерзанные болезнью руки». Керченский искал, перебирал то, что уже перебрали до него. Осматривал шкафы, тумбы, заполненные мешурой, вроде амулетов, шкатулок, камней и совсем странных вещей: пуха и меха, заключённого в баночки или подозрительных жидкостей, похожих на эфирные масла.

«Это всё не то. Что же он искал, что?» — и тут он прозрел, взглянув на полку, висящую недалеко от входа в комнату. Золотистый корешок книги поманил его. Это была она. Вещь, которую искал Мамаев, а нашёл он, Керченский.

Он потянулся к книге, но к горлу подкатил кашель — острый, как бритва и сухой, словно песок. Кашель раздирал глотку. Керченский послабил галстук, рванул воротник и на пол посыпались пуговицы. Он не мог вдохнуть и теперь только хрипел. Мир перед глазами содрогался, плыл, и наконец, Керченский почувствовал, что падает, попытался ухватится за что-нибудь — за воздух, — но в глазах потемнело и он замертво рухнул посреди комнаты.

VII

Холодный пот катился по лицу Вовки, когда он копал могилу. Он знал, кому она предназначалась. Николай Палыч ещё вчера сообщил, что похороны кузена начнутся в 13:30 — к этому времени должно быть всё готово. Палыча заменил крепкий парнишка, который, казалось, вовсе не хотел работать. Всё больше копали Вовка и дядя Петя, а тот курил, пил воду, отходил в туалет. Когда ты на замене, можно вести себя как угодно и всё равно тебя поблагодарят, но если ты в своей бригаде, халтурить нельзя. Вовка же работал изо всех сил. Копал почти без передышек, до мокрых волос, до противного холодка под одеждой и боли в запястьях — копал так, будто этим сможет искупить свой поступок.

Вылезал из ямы грязный. Потемневшая от пота чёлка сосульками падала на глаза. Дядя Петя слил ему воды на руки. Вовка умылся, вытерся носовым платком. Выдохнул, чувствуя, как дрожат поджилки. Всё утро думал, стоит ли идти на работу, или позвонить начальнику, покашлять в трубку, сослаться на болезнь и остаться дома. Или вообще, убежать подальше от Палыча, его кузена, тёти Зины, Митяя… чтобы никто не нашёл, даже сама смерть. Только вот куда бежать? Некуда. Вот и решил идти, смотреть в лицо страху.

Сперва Вовка увидел его издалека. Бледный, как все мертвецы, прямой, с острыми плечами и подбородком. На лбу полоска ткани. Рядом стоят живые. Определить родных людей было проще простого. Они целовали мертвеца в лоб. Остальные подходили, что-то шептали, крестились или просто молчали, не зная, куда деть растерянный взгляд. Кто-то и вовсе оставался в стороне, обсуждал что-то с такими же, как и он сам отчуждёнными.

Стройная блондинка в чёрном платье и тёмно-серой куртке тёрла нос, лицо, долго говорила что-то, стоя над телом. Затем подошёл Николай Палыч — таким Вовка видел его впервые — чистым и опрятным, седина из-под чёрной шляпы, клетчатое шерстяное пальто, костюм с иголочки. Так и не скажешь, что могильщик. Быть могильщиком — значит быть грязным, быть в стороне, а Палыч сейчас со всеми. Тоже плачет, а может — притворяется. Поддерживает под локоть женщину, говорит что-то. Слова застывают в воздухе и тают, не долетая до Вовкиных ушей. Серо-чёрная процессия, словно змея медленно подбирается к добыче. Вот ещё одна женщина, пожилая, полная, кудрявая — может быть мать или тётка — долго стояла, прижав к лицу платок, потом припала к груди умершего. Значит, всё-таки мать.

Вовка закурил, затянулся так крепко, что чуть не потекли слёзы.

— Расстреливать надо гадов, что такое творят. Жену лишили мужа, детей — отца, — вздохнув, тихонько просипел дядя Петя.

— У него и дети есть?

— Двое вроде. У Палыча надо спросить.

Вовка заметил в толпе нескольких детей, но они и не подходили к гробу, будто им всё равно. Значит не его дети — чьи-то. Своим вдова видимо и не сказала ещё. Рано им знать о смерти.

Сердце ёкнуло, но Вовка старался не показывать волнения. Он курил, притаптывал ногами опавшую листву, глядел, будто боясь пропустить что-то важное.

— А это кто? — спросил Вовка, кивнув в сторону компании, стоявшей поодаль.

Дядя Петя пожал плечами:

— Может сослуживцы… — ответил он.

Покойника взгромоздили на плечи и понесли. Сами, без помощи могильщиков. Пронесли мимо Вовки, и он замер, затаив дыхание. Поставили гроб рядом с могилой. Покойник лежал в костюме, который казался на размер больше, и в чёрных кожаных перчатках на скрещенных руках. «Какой молодой, — думал Вовка, — наверняка даже тридцати нет».

Женщина, которую Вовка нарёк матерью мёртвого, громко плакала, когда накрыли крышкой. Серые морщины на лице удлинялись от напряжения. Ту, что Вовка прозвал вдовой, обнимал Палыч, затем отпустил, и она обняла предполагаемую тёщу.

Верёвками опустили гроб в могилу. У Вовки болели ладони, он морщился. Стараясь удержать, спускал плавно, пока гроб не упёрся в дно.

Бросали гвоздики — символ смерти. Единственная красная вещь здесь. Красная как кровь. Стояли, ждали чего-то. Не успели наговориться с покойником. Но они и не успеют. Будут говорить в кафе или дома за закрытыми дверьми, со стопкой в руках, не чокаясь, и потом ещё долго-долго, пока не забудут, или сами не окажутся здесь в костюмах и таких же коробках, окружённые родственниками.

Затихли. В тишине скрипели голые деревья, и слышен был шёпот двоих. Вдова говорила Палычу:

— В доме нашли кое-что. Зелёный фонарик, а на нём отпечатки.

Взгляд Палыча блеснул. Он уставился на Вовку, прямо в глаза. Вовка ослаб, всё вокруг поплыло, превратилось в кашу.

— Я не уверен, — ответил Палыч, — но, кажется, я знаю, чья это вещь.

Чёрные одежды закружились, загалдели, словно пчелиный рой. Кто-то из гостей ткнул в Вовкину сторону пальцем, другой схватил за руку — Вовка не видел, кто. Он рванул руку, спотыкаясь, пустился вон, но его уже крепко держали. Поднялись крики, высокие женские голоса смешались в сплошной вой, и вот Вовка уже лежал на земле — грязной, как и он сам. Кто-то всем весом навалился сверху и Вовка вскрикнул.

Потом он ехал в машине на заднем сиденье. Рядом сидел кто-то, и Вовка не смел взглянуть на него. Он видел крепкие руки со вспухшими венами — сидящий рядом хрустел костяшками. Больше молчали, но иногда водитель что-то спрашивал. Вовка слышал лишь обрывки, но запомнил имя, по которому тот обращался: Семён.

Вовку вели по коридору, нет, даже не вели, он шёл сам. Шёл по серому полу из гранитной крошки мимо коричневых дверей кабинетов, мимо людей в форме, что здоровались то с Семёном, то со вторым человеком. Его посадили на скамейку рядом у двери с табличкой «Старший следователь капитан Багрянцев А. Н.», и Вовка ждал, казалось, целую вечность, а когда Семён вышел вместе с краснощёким толстым офицером, повели ещё куда-то.

Втолкнули в пустой кабинет с небольшим плоским окошком. Посередине стоял стол и два стула, а сбоку, рядом с ржавым радиатором — скамейка.

— Принеси вещдок! — сказал толстяк кому-то позади Вовки и усадил его на стул спиной к двери. — Меня зовут Анатолий Николаевич, я старший следователь.

Вовка кивнул.

Капитан сел напротив и положил на стол серую папку. Достал документ.

— Выкладывай, что в карманах.

Вовка стал рыскать немыми пальцами по карманам. Достал ключи, старый кнопочный телефон, конфету «барбарис», скомканный чек из магазина и ламинированные водительские права.

Толстяк схватил права и стал что-то переписывать. Пододвинул документ к Вовке, оставив на нём волнистые следы от потных ладоней, и сказал:

— Прочитай и подпиши.

Вовка взял ручку и дрожащей рукой накарябал некое подобие подписи.

— Что, читать не собираешься?

Вовка помахал головой. Он уже знал, чем всё закончится, чувствовал всей кожей. Ощущал холодок бетонной камеры, но надеялся, что правосудие не будет слишком жестоким с ним, что его словам поверят, ведь он скажет правду.

— Ладно, Вова, дело твоё. Знаешь, почему ты здесь?

— Знаю, — ответил Вовка и почувствовал, как в лицо бросилась краска.

Подкатили слёзы, и он разрыдался прямо там, перед толстым полицейским, посреди пустого кабинета. Горькие слёзы душили его, он задыхался и всхлипывал. Собственный голос ему казался тонким, совсем ребяческим, жалким…

— Ну-ну, думать надо было, а не рыдать, Вова. Теперь уж слезами делу не поможешь.

Спины коснулся сквозняк из открытой двери и в расплывающейся от слёз картинке Вовка увидел, как мимо проплыло зелёное пятно. Он вытер лицо и разглядел свой фонарик в полиэтиленовом пакете.

— Твоё?

Вовка обречённо кивнул, опустил голову и громко потянул носом.

— Молодец, что сотрудничаешь. Это хорошо. За поступки надо отвечать!

Багрянцев положил фонарик на стол, сложил руки в замок и сказал:

— Мы сейчас пойдём с тобой снимать отпечатки пальцев, понял?

Вовка кивнул, и они двинулись по коридору. Кабинет находился почти в самом конце, у пожарного выхода.

Теперь Вовкой руководили, словно марионеткой. Молодой полицейский измарал его руки во что-то чёрное, каждый палец отдельно отпечатал на белоснежном бланке со специально отмеченными местами, затем одну и вторую пятерню разом.

Вернулись в тот самый кабинет, на то же место. Теперь к ним пришёл ещё один полицейский. Он покашливал, растирал красные глаза и выглядел измученным, как и сам Вовка.

— Ваня, записывай каждое слово, — сказал Багрянцев коллеге. — Ну что ж, начнём: Вова, скажи мне, только честно, с Мамаевым в сговоре был?

— С кем? — он не сразу понял, кто это, хоть и видел памятники с этой фамилией рядом с сегодняшней могилой.

— Не прикидывайся! Полицейский, которого ты убил.

— Нет-нет, поверьте мне, я никого не убивал.

— Как не убивал?

— Это не я.

— А кто? Твой подельник?

— Нет.

— Вот те на! Ну хорошо, Вова Кузьмин, рассказывай, как всё было с самого начала.

И он стал рассказывать, глядя на стол — там он отыскал неглубокую выщербину, за которую зацепился взгляд:

— Мы с Митяем решили ограбить ведьму…

— Погоди, Митяй — это кто?

— Это мой друг.

— Полное имя!

— Дмитрий Сергеевич Логвинов.

— Хорошо, продолжай!

— Так вот, мы с ним решили ограбить ведьму. Ночью разбили окно, залезли к ней, обыскивали дом, но вдруг услышали шум. Я заметил, как кто-то пробирается внутрь и огрел его первым, что попалось под руки.

— Медной статуэткой?

— Наверное, я не помню, было темно. Мы посадили его на стул и связали. Митяй и правда хотел замочить его, но я вдруг заметил на улице ещё кого-то. Женщину. Она стояла с ножом и пялилась прямо на нас.

— Стояла с ножом?

— Да, как приведение.

— Описать можешь?

— Смуглая, тёмные длинные волосы — наверное, по пояс. Она бросилась к нам, и мы слиняли, выпрыгнули в окно. Утром я пошёл на работу, и Палыч сказал мне, что мента… простите, полицейского убили.

Толстяк взглянул на коллегу.

— Палыч, должно быть, кузен Мамаева, — сказал тот Багрянцеву, а затем обратился к Вовке: — вы работаете вместе?

— Да.

— Ох, какое интересное совпадение, вы проникли в дом, связали человека, который тоже решил проникнуть в тот же дом, а потом просто убежали, испугавшись бабы с ножом? — Багрянцев грохнул кулаком по столу. — Давай не дури мне!

— Но я говорю правду…

— Ты сам-то веришь в свою правду? Ладно, где твой друг, этот… Митяй? Где живёт?

Вовка назвал адрес. Багрянцев вышел и вскоре вернулся. Он продолжал терзать его вопросами, выворачивая их и так и этак, чтобы найти лазейку в его словах, ждал его ошибку, чтобы словить на лжи, но Вовка повторял одно и то же.

В окошке позади Багрянцева стало темнеть. Измождённого Вовку вывели из кабинета, а навстречу уже вели Митяя с разбитым носом. Его взгляд пылал ненавистью, он отчётливо произнёс одними губами «Сука!», глядя Вовке прямо в глаза.

VIII

Оба подозреваемых говорили одно и то же, причём никто из них и словом не обмолвился об убитой старушке, а когда Багрянцев стал твердить, что они убили и её, Керченский наблюдал, как они менялись в лице: Владимир бледнел и, запинаясь на каждом слове, клялся, что они не убивали ни Мамаева, ни бабку. Они выглядели так, будто впервые слышат об этом. Оба, как один говорили о женщине с ножом, говорили о том, что просто сбежали, когда она направилась к дому. Казалось бы, нелепица, но показания сходились полностью.

Сообщник Владимира, Дмитрий Логвинов был более хладнокровен, сперва пытался отрицать даже тот факт, что кто-то ещё пробрался в дом, но после — повторил сказанное Владимиром почти слово в слово.

Багрянцев составил протокол, в котором указал, что задержанные пролезли в дом Гульназ, убили Мамаева, в то время как соседка услышала шум и подошла к окну, чтобы посмотреть, что произошло. Чтобы не оставлять свидетелей, они убили и её.

Керченский вспомнил о маленькой детали. Когда-то давно он приезжал на вызов к старушке. Тогда ещё она отлично слышала, но в день убийства он обнаружил слуховой аппарат на её тумбе. Он позвонил Жилину:

— Дело есть! Скажи, пожалуйста, убитая бабка была глухой?

— Ага, Мамаев говорил, что глуха, как тетерев. А что?

— То есть она не могла услышать ночью шум из соседнего дома?

— Ну скажем так, мы с Мамаевым ехали в машине, и он вдруг начал говорить, что бабку тоже прокляли. Она твердила, что ведьма её лишила слуха. У неё вроде был слуховой аппарат, так что…

— Он был на зарядке.

— Тогда вряд ли.

— Спасибо, Жилин, ты очень помог.

Керченский повесил трубку и вернулся в кабинет. Открыл дело, вытащил фотографию тумбы из дома старушки и, ворвавшись в кабинет капитана, положил на его стол.

— И что? — фыркнул Багрянцев.

— Слуховой аппарат, — сказал Керченский, — он стоит на зарядке. Она не могла услышать…

— Подожди-подожди, то есть ты вот это считаешь доказательством? Ну хорошо, бабка была глухая, но… может быть у неё была бессонница. Она стояла и пялилась в окно, когда пацаны вылезли из дома Айтемировой. Слушай, Ваня, давай не будем включать Эркюля Пуаро и посмотрим правде в глаза: у нас есть подозреваемые, которые точно были на месте преступления, они даже признались, что там был Мамаев и что они его вырубили.

— Но как же нож? Его нашли рядом с Мамаевым, но принадлежит он старухе. По вашей версии первой жертвой должна быть старуха, ведь нож нашли рядом с Мамаевым.

— О боже, Ваня, ну хорошо, они увидели, что бабка наблюдает, выскочили из дома, убили старуху её ножом, вернулись в дом и прикончили Мамаева. Доволен?

— Нет, не доволен. Вы ведь хотите побыстрее закрыть дело, сдыхаться, ведь начальство требует результатов. Нашли козлов отпущения, пусть даже парни и виновны, но явно не в убийстве. А с вашей подачки им грозит от десяти до двадцатки.

Багрянцев покраснел, грохнул кулаком по столу и на пол посыпались ручки.

— Керченский, а ты не охуел так со мной разговаривать? Или ты хочешь пойти работать пэпсом? А? Отвечай!

Керченский умолк.

— Неужели ты думаешь, что я не знаю, как ты занял это место? Сразу ему и младшего летёху дали, и в следаки перевели… — Багрянцев понизил голос. — Я всё знаю, милый мой Ванечка, так что, пожалуйста, перестань качать права и закрой свой поганый рот, пока я его сам не закрыл. Они отправятся за решётку и точка, а ты впредь будешь говорить и делать то, что скажу я. Ты всё понял?

— Так точно, — промямлил Керченский.

— Громче!

Он вскочил и отчеканил:

— Так точно, товарищ капитан!

— Хорошо, а теперь пошёл вон, сучёныш.

Домой Керченский вернулся выжатым. Он даже не покормил пса. Разделся, сразу же рухнул на кровать и укутался в одеяло с головой. Мучительный жаркий сон душил его. Он кашлял во сне и ворочался. Бубнил что-то, будто в горячке.

Утром, прежде чем Багрянцев составил протокол, прежде чем Жилин поймал подозреваемого и прежде чем очутиться на работе, Керченский очухался в доме ведьмы. Приподнялся, ощутив боль в запястье — должно быть, ушибся, когда упал, потеряв сознание. Протёр глаза: рядом лежала потрёпанная книга в черном переплёте с золотыми вставками. Керченский вспомнил, что именно за ней и пришёл вчера. Схватил книгу и на ватных ногах поплёлся на улицу.

Солнце только пробивало серую завесу на горизонте, бросая на промозглую землю длинные тени домов и деревьев. Керченский прошагал к машине, забрался внутрь. Ощутил под собой ледяное сиденье. Кости ныли, ведь в свои тридцать пролежать ночь на холодном деревянном полу было тем ещё испытанием, благо, что лежал в куртке. В машине он включил отопление, подставил окоченевшие руки под струи обжигающего воздуха: блаженство!

Он провёл без сознания всю ночь и чувствовал себя разбитым. Но усталость поселилась в нём уже как пару месяцев. Ложился спать уставшим, просыпался с желанием спать, работал сонным. Водил машину осторожно, по нескольку раз высматривая, не вылетит ли какой-нибудь псих из-за поворота. Внимание было уже не то, да и сам себя не узнавал. Похудел. Не так, чтобы сильно, но на лице проглядывали жвала, скулы выдавались, из-за чего чаще обычного при бритье на лице оставались порезы. Ремень на брюках пришлось подтянуть на одно деление. Кашель не давал покоя.

Неделю назад пошёл в больницу, сдал анализы.

«Советую сдать на онкологию», — сказал врач, глядя на листок с анализами крови. И Керченский поехал в онкологическое отделение. Доктор в очках с аккуратно подстриженной бородой опросил его, осмотрел, прощупал лимфоузлы, взвесил на безотказных советских весах с гирьками. «Шестьдесят восемь, — сказал он, — при вашем росте хотелось бы чуть больше, но не критично, не критично». Он исписал несколько листков, и Керченский стал бегать по кабинетам. На днях должен прийти ответ и при мысли об этом сердце начинало бешено колотиться.

Но было что-то ещё. Расследование крепко засело в его мозгу, а вместе с тем его мысли занимал сам Мамаев. Он думал, что ведьма его прокляла, и повод для этого был, недаром ходили слухи, что Мамаев потребовал у неё взятку, а она отплатила ему бородавками на руках. Соседка ведьмы, оказалось, тоже говорила о проклятии, и хоть Керченский поначалу не верил в эти сказки, но с каждым днём к нему в душу подсеивалось крохотное зёрнышко сомнения. Зёрнышки теперь превращались в ростки, а ростки прорастали и заполняли нутро, ведь основания для этого были, и не пустые.

IX

Керченский взглянул в ночное небо: тысячи звёзд, а на погонах — ни одной, лишь полоски. Он вёл старенькую синюю «четвёрку» с белой полосой на боку. Машина скрипела на кочках и лежачих полицейских, а при переключении скоростей подёргивалась, словно устала от размеренной езды и желала рвануть изо всех сил, показать, что она на что-то ещё способна. Проезжая неподалёку от улицы Бирюзовой, они с напарником, белолицым моложавым новичком, получили вызов:

— Приём! Можете заехать на Бирюзовую, дом 3? Там старушка ругается на шум.

— Принял, — ответил напарник.

Керченский повёл машину в переулок. Редкие фонари выхватывали куски ухабистой дороги, остальное было во мраке, пока его не настигал дальний свет «четвёрки». Они остановились у фонаря. Из-за забора дома номер 3 показалось лицо старушки.

— Ох, мальчики, добрый вечер, — сказала она, махнув рукой.

— Вы полицию вызывали? — спросил Керченский.

— Я-я! Уж измучилась, спать не могу из-за воя.

Полицейские подошли к калитке, старушка открыла, и они вошли во двор.

— Из-за воя? — переспросил напарник.

Старушка закивала:

— Да, да, из соседнего дома. Как будто волк воет — страсть как боюсь!

— Ничего не слышу, — ответил напарник.

Керченский подтвердил.

— Вы приехали, и перестал. Вы всё-таки разберитесь, пожалуйста, а то с ума сведёт проклятая. Уже три дня как терплю…

Они зашагали к соседнему дому. Сквозь покосившийся забор из досок просматривалась тьма. Двора лишь слегка касался тёплый луч уличного фонаря, остальное куталось в темноте, особенно дом. Его будто отделяла стена мрака, даже окна не отливали блеск, если они и вовсе там были.

Керченский поискал звонок наощупь, напарник включил фонарик. Под небольшим навесом из потрескавшегося жёлтого пластика торчали два провода. Керченский подёргал ручку: заперто. Он встал на носочки и запустил руку поверх калитки. Что-то нащупал, по крайней мере, так ему показалось, но зацепился рукавом.

— Эй, вот щеколда, — напарник подсветил калитку на уровне пояса.

Керченский высвободил руку, в то время как напарник отворил калитку. Они вошли. Под ногами на дорожке похрустывал гравий, Керченский тоже достал фонарь: по обеим сторонам двор зарос сорняком, причём зарос по пояс, а кое-где высились стебли почти с человека.

Напарник сдавленно чихнул в руку.

— У меня аллергия на эту хрень, — он ткнул фонариком куда-то в заросли и громко высморкался.

— Ладно, вали в машину, сам разберусь.

Напарник поблагодарил и, продолжая чихать, побрёл к машине.

— Как вас таких на службу берут… — буркнул Керченский и зашагал к деревянной двери, облезлой почти до основания.

Он громко постучал. Никто не ответил.

— Кто-нибудь дома? — крикнул он.

Послышался шум, внутри захлопали двери и в окне зажёгся свет.

— Кто там? — прозвучал низкий женский голос из-за двери.

— Полиция. Откройте!

— Я не вызывала, — ответил голос.

— Вызвала ваша соседка, жаловалась на шум, откройте дверь.

Дверь со скрипом приоткрылась, но совсем чуть-чуть. В жёлтой полоске света появилась часть лица женщины — левый глаз, чёрный и блестящий как уголь. На смуглое лицо спадали такие же угольно-чёрные растрёпанные волосы.

— В чём дело… — женщина замялась, будто не зная, как назвать гостя, — товарищ полицейский?

— Соседка жаловалась на вой из вашего дома. У вас есть животные?

— Нет! — резко ответила она. — Старуха что-то перепутала, но ничего страшного. Что-то ещё?

— Старуха? Я разве сказал, кто именно жаловался?

Женщина опустила взгляд и часто заморгала.

— У вас есть документы? — спросил Керченский.

— Да, есть, — уже более мягким голосом ответила она.

— Предъявите!

Женщина скрылась, оставив дверь приоткрытой. Спустя несколько минут из щели показалась рука с паспортом.

Керченский взял паспорт и сказал:

— Разрешите войти.

Дверь распахнулась, он ступил на порог. Перед ним предстала она, в сером халате, босиком — худая и хрупкая. Заспанная, зевает, откидывает длинные прямые волосы, что спадают на плечи и руки. Керченский открыл паспорт: «Айтемирова Гульназ Забировна, год рождения 1979». Он снова взглянул на Гульназ. Возраст выдавали лишь уставшие большие глаза и несколько тонких морщинок вокруг.

Он взглянул на дату выдачи документа: «18 августа 1997 года».

— Это что, шутка? — с насмешкой в голосе спросил Керченский.

— Что? — она вырвала документ из его рук. — Я ничего не знаю. Паспорт есть, что ещё надо?

— Я не закончил, отдайте документ! — Керченский шагнул навстречу.

— Ты пришёл в мой дом, требуешь показывать документы! Какое право имеешь?

— Эй-эй, прошу обращаться на «вы», — он протянул руку, — и попрошу вернуть паспорт.

Паспорт снова опустился в его ладонь. Гульназ сомкнула руки в замок и отвела взгляд.

— Вы в курсе, что паспорт нужно менять по достижении двадцати лет?

— Нет!

— В доме есть ещё кто-то? — спросил Керченский и зашагал по коридору.

Гульназ бросилась к нему, преградила путь, расставив руки. Лицо изменилось, на лбу вспухла вена, рот искривился в гневе.

— Ты не можешь вот так войти в мой дом! — закричала она. — Это. Мой. Дом.

— Или позволите мне осмотреться, или вам придётся проехать в отделение, — грубо отчеканил он. — Я не шучу.

Гульназ блеснула сердитым взглядом и отошла к стене, освободив проход. Керченский коротко кивнул. Он прошёл в зал и почувствовал, как за ним последовала и Гульназ.

Посреди комнаты стоял квадратный деревянный стол, на котором аккуратно выстроились в ряд несколько глиняных статуэток козлов с длинными искривлёнными рогами. Козлы стояли на задних ногах, а передние, вытянутые вперёд, венчали не копыта, а человеческие руки. Кое-где Керченский разглядел отпечатки пальцев на застывшей глине — стало быть, самодельные. Рядом лежала колода карт, несколько флаконов с мутной белёсой жидкостью, амулет с зелёным глазом на длинной верёвке. На стенах развешены картины в угловатых выморенных рамах. На картинах были изображены кости животных и людей на фоне потрескавшейся от зноя земли. Черепа, хребты, выбеленные под жарким пустынным солнцем и на всех картинах одинаковая фигура на заднем плане: чёрный балахон и две зелёных кляксы вместо глаз.

— Я знаю вас, — с ухмылкой произнёс Керченский, — вернее, слышал.

— И что же ты обо мне слышал?

— Многие слышали странные истории про ведьму. Я знаю, что вы просто грабите людей в обмен на призрачные надежды услышать о погибших родственниках или на исцеление. Но всё это чушь собачья. Обман, фикция!

Керченский прошёл в кухню, затем проверил две другие комнаты — спальни. На удивление, они оказались совершенно обычными, и даже скучными: советские линялые обои с завитушками из цветов, кровати, кинескопный телевизор с антенной, обмотанной проволокой, ведущей к туго натянутой леске для гардин. Разве что ноутбук выделялся из всего этого старья, напоминая о современном мире.

Он вернулся в зал, уселся в кресло, стоящее под полкой с книгами, и спросил:

— Что будем с вами делать? По закону я должен составить административный протокол, отвести вас в миграционную службу, где проверят ваши документы…

Гульназ облокотилась на край стола, обвела Керченского взглядом.

По его спине пробежал противный холодок, и он вздрогнул.

— Я не гадалка, — сказала она, — но вижу тебя насквозь. Знаю, чего ты хочешь.

— Чего же?

Она кивнула, казалось, мимо него.

— Звёзды на погоны.

Керченский рассмеялся.

— Этого все хотят.

— Да, но ты хочешь этого больше всего на свете. Твоё желание сильнее желания любить, сильнее желания быть свободным. Ты думаешь об этом, засыпая вечером, и вспоминаешь с рассветом, а ещё хочешь заниматься убийствами, как детектив с трубкой во рту из фильма.

Улыбка сошла с его лица.

— Я вижу тебя, — повторила она, не переводя холодный взгляд.

— Чушь! Всего лишь психология, не более.

— Ну ладно. А если так: ты учился на этого самого детектива, но не в институте, а на дешёвых курсах в соседнем городе. Но кому ты нужен со своими курсами, если есть люди со специальным образованием.

Керченский умолк, испугался. Сложно держать себя в руках, когда незнакомый человек говорит о тебе то, чего не знают даже твои коллеги. Гульназ уселась на стул, как истинная хозяйка положения. Керченский заёрзал в кресле, сжав подлокотники.

— Ты боишься. Не бойся, сядь сюда, — она указала взглядом на стул. — Я сделаю твои мечты реальностью.

Он повиновался, сел напротив неё. Три козла на столе глядели на него, а он на них, не в силах посмотреть в глаза ведьме.

— Дай руки!

Он протянул руки ладонями вверх.

Она вложила в его ладони свои — с длинными заострёнными ногтями. Закрыла глаза и Керченский почувствовал тепло на кончиках пальцев.

— У тебя на работе есть человек. Грязный человек, гадкий и пронырливый. Ты хорошо с ним знаком… — она хмыкнула, — даже мутил с ним делишки. У тебя скоро появится возможность занять его место. И ты должен ею воспользоваться. Ты ведь на всё готов ради звезды на погонах?

— Младший лейтенант?

— Выше головы не прыгнешь, — кивнула она и мягко засмеялась.

Керченский разглядел её чуть заострённые белые зубы. Ехидная улыбка сверкнула и тут же померкла.

— Воспользуешься, или нет — твоё решение, твой шанс. Единственный шанс!

Она отпустила его руки. Он ощутил лишь лёгкое покалывание в ладонях, медленно разбегавшееся по рукам, предплечьям, телу.

— И всё? — недовольно буркнул он.

— А ты что хотел, чтобы я станцевала с бубном?

— Ну не знаю обряд какой…

— Это всё показуха для приезжих, — ответила Гульназ. — Но ты ведь серьёзный человек, поэтому я с тобой честна.

— Ладно, посмотрим. Но пеняй на себя, если не сработает! — Керченский пригрозил пальцем.

— Сработает! — она снова улыбнулась, встала и проводила гостя к порогу. — Ты только паспорт верни.

Он вынул документ из кармана и сунул ей. В беспамятстве вышел, зашагал к машине, будто пьяный. Всё вокруг: звёзды, дома, фонари — кружилось, словно причудливый калейдоскоп. Он плюхнулся в машину и откинулся на спинку. Ещё долго сидел вот так, ощущая пережитое на кончиках пальцев, а когда мир вокруг замер в привычном положении, Керченский пошёл к старушке.

— У неё нет животных, — сказал он. — Попейте таблеточки, да ложитесь спать.

— Как нет? — возмутилась старушка.

— Нет — и всё! Наверное, вы слышали бродячих собак, — только и ответил Керченский.

X

Всё забылось очень быстро. Ощущения, что так будоражили Керченского во время разговора с Гульназ, стирались как сон, таяли в повседневности и заботах. Её прикосновения казались уже не такими волшебными, а тот факт, что она знала пару его секретов, Керченский сперва пытался осмыслить, но, так и не отыскав логическое обоснование, и вовсе стал отрицать, как отрицают существование магии, инопланетян или Бога.

Лишь глубоко внутри горела крохотная искорка веры, ведь перед тем, как он покинул дом Гульназ, она сказала: «Это сработает!» Но и эта искорка была запрятана так глубоко, что почти потерялась во мраке его сознания, пока не произошёл один случай.

По дороге с работы позвонил неизвестный номер. Керченский поднял трубку и оттуда послышался знакомый голос. Голос начал тараторить, что они давно не виделись, что надо встретиться и выпить вместе.

— Кто это? — спросил Керченский.

Голос сделал паузу и с наигранной обидой сообщил ему, что это Миша Пименов.

Миша Пименов — его одноклассник. Последний раз они виделись около полугода назад. Тогда он просил его свести с ментом, который сможет крышевать его бизнес. И тот свёл его со следаком Жуковым.

Крича в трубку, Пименов пригласил его в местную забегаловку под названием «Палуба» — бар под навесом на крыше кинотеатра, в котором собирались местные ребята с пухлыми карманами. Миша заказал бутылку коньяка, жаренные колбаски, тарелку хрустящего сыра и две отбивные с картошкой. Некогда бывший весельчак Миша сейчас выглядел грустным, если не сказать хуже. Улыбнулся он лишь однажды, когда принесли бутылку «Мартеля», и то на мгновение. Они выпили по рюмке, Миша облокотился на столик и, сощурившись, сказал:

— Ванька, беда! Жуков-то гандоном оказался…

— Это почему?

— Месяц назад заломил мне конский ценник за свои «услуги», я и послал его на хер, а неделю назад пришёл он с командой щеглов с погонами, и не успел я лицом щёлкнуть, как они вынесли всю технику, хотя там всё на мази было. Ну то есть, ты понял, не прикопаешься!

— Ну так, а что предъявил?

— А вот что! — Миша бросил на стол лист бумаги, сложенный вчетверо.

Керченский развернул лист. Пустой! На обороте — то же самое.

— Это что? — спросил он, дожёвывая сыр.

— Это ты мне скажи, Вань! Жуков выписал протокол об изъятии, сказал: все предъявы — в мусарню. Я тогда выпимши был, даже не прочитал, а только охренеть успел. Потом и правда хотел обратиться к вашим, только через пару часов глядь, а лист пустой…

— У-у-у, исчезающие чернила — хороший трюк.

— Охуенный! Как лоха на базаре поимели, а чё теперь делать, не знаю. Обратиться по факту хищения? Так Жуков — жучара, может вскрыть мой левый бизнес, а мне этого ой как не хотелось бы.

Керченский знал, что Миша занимался приёмом цветных металлов, хотя это и не было тайной. Бизнес шёл, пока была крыша.

— А что за оборудование вывезли? Чем ты там занимался?

— Майнингом. Криптовалюты — наше будущее, Ванька. А занимался я легально, вот те крест, — он перекрестился жареной колбаской, — Причём, это дело мне стало приносить больше, чем цветмет. Прикинь?

— А на какую сумму?

— Около семи миллионов.

Керченский поперхнулся соком и закашлялся.

— Ладно, вот, что я тебе скажу: прикрой пока свой цветмет, а я посмотрю, что можно сделать.

Они выпили, закусили. Миша слегка расслабился, даже начал пританцовывать под музыку. А Керченский всерьёз задумался, как убить двух зайцев.

— У тебя ведь есть документы на украденное оборудование?

— Обижаешь, Ванька!

— Скоро займу место Жукова и всё будет на мази, — сказал он. Тут же вспомнил слова Гульназ, и по спине побежали мурашки.

Когда-то давно они с Жуковым «работали» вместе. Керченский помогал проворачивать ему тёмные делишки, работал на подхвате, если надо было кого-то припугнуть, или ободрать нечистого на руку предпринимателя. Всё изменилось, когда Жуков начал играть по-крупному. Если раньше суммы, которыми ворочал Жуков исчислялись несколькими тысячами или десятками тысяч, то когда они перевалили за сотню, Керченский решил умыть руки, стараясь выслуживать звания честным трудом.

Он надеялся занять тёпленькое место, когда Жукова повысят, но тот застыл на месте младшего лейтенанта и ни в какую не двигался выше не потому, что не было куда расти, а скорее из-за того, что вышестоящие офицеры топтались на одном месте.

Настал миг, когда нужно было что-то менять!

На следующее утро Керченский подошёл к майору Грушину. Тот приходился ему дальним родственником. Именно он и устроил Ивана в полицию по просьбе его отца, но впредь их встречи ограничивались лишь служебными делами. Даже общались они, соблюдая служебную субординацию, так что все надежды подняться за счёт родственных связей Керченский отбросил почти сразу. Но в этот день он пришёл не с пустыми руками, поэтому надеялся, что тот его выслушает.

Грушин пил кофе у себя в кабинете и, хмурясь, ругался по телефону. Когда Керченский попросил присесть, тот поднял вверх палец, с минуту слушал голос в трубке, а затем ответил:

— Так найдите эту суку во что бы то ни стало! — он бросил трубку и взглянул на Ивана. — Что у тебя? Давай быстро.

— Быстро не получится, товарищ майор. Тут дело по поимке крупной рыбы.

— Керченский, давай бегом, я не девочка, чтобы меня интриговать. У тебя минута.

Керченский, подошёл ближе к столу и выдал всё как на духу:

— Подозреваю, что лейтенант Жуков из следственного отдела совершил неправомерные действия в отношении юридического лица, занимающегося частным бизнесом. Жуков превысил допустимые полномочия, выкрав дорогостоящее оборудование у моего знакомого под видом изъятия, мотивировав свои действия нарушением законодательства по неизвестной мне статье. Жуков выдал пострадавшему документ, написанный исчезающими чернилами, вывез оборудование, и хочет шантажировать жертву.

Грушин сложил руки в замок.

— Ты с чего это взял вообще?

— Вчера разговаривал с пострадавшим.

— А почему думаешь, что он говорит правду?

— Не вижу мотивов, товарищ майор. Предлагаю установить прослушку на телефон пострадавшего и телефон младшего лейтенанта Жукова.

— Эй-эй, это серьёзное обвинение. Нельзя вот так просто прослушивать людей. У тебя доказательства-то есть или ты мне лапшу вешаешь?

— Доказательств нет, но…

— Тогда какого хрена ты мне мозг выносишь, Керченский? Марш работать!

— Простите, я договорю. Доказательств нет, но есть вот это, — он достал мобильный, положил на стол и нажал на кнопку «Плей».

Из мобильника послышался голос. Разговаривали двое:

«Алё!»

«Здравствуйте! Это Михаил Пименов?»

«Да, кто говорит?»

«Вас беспокоит сотрудник юридического агентства «Феникс». Мы знаем о вашей проблеме и предлагаем вам услуги по правомерному возвращению вашего законного имущества».

«Откуда у вас этот номер?»

«Мы гарантируем, что вы получите имущество всего за десять процентов стоимости оборудования».

«Жуков, это ты?»

Звонок оборвался, Керченский взял телефон и сунул в карман.

— Это же не Жуков. Явно не его голос, — сказал майор.

— Не его. Он ведь не дурак, чтобы вот так подставляться.

— Когда это было записано?

— Сегодня утром.

— Ты же понимаешь, что это не доказательство?

— Конечно! Но это повод начать разбирательство. Кстати, я не сомневаюсь, что вы поступите правильно, но думаю, стоит держать в секрете операцию, ведь мало ли, кто ещё замешан в этом деле.

— Ладно, не нуди. Веди своего пострадавшего!

После долгой беседы с Пименовым и Керченским, майор Грушин решил установить прослушку. Керченский убедил майора, что дело нужно провести без оглашения, по-тихому, чтобы не поднимать шумиху, ведь если подробности выйдут за пределы управления, может случиться большой скандал. «Кому нужен скандал? — говорил он. Может полететь много шапок». «Не учи учёного», — отвечал Грушин, но действовал так, как и говорил Керченский, то ли по собственным убеждениям, совпадающим с желанием Ивана, то ли повинуясь его прихоти, будто заворожённый магией ведьмы. Керченский предпочитал думать, что магия тут ни при чём, ведь какой глупец поверит в подобную белиберду?

Грушин сформировал опергруппу из дюжины человек. Пименову наказали выполнить требования, озвученные по телефону.

Так и произошло. Сделку совершили в полдень спустя четыре дня. После обмена оперативники схватили нескольких полицейских из младшего состава, а после, четырёх работников юридической компании «Феникс», но сам Жуков так и не появился на сделке. Слежка установила, что гараж, в котором хранили изъятое оборудование, принадлежал не Жукову, а потому предъявить обвинение так и не сумели. Но отпечатки пальцев, найденные внутри гаража и на оборудовании, позволили надавить на него, и Жуков сам подал в отставку.

Все остались довольны: Керченский сумел отвоевать себе тёплое местечко, Пименову вернули украденное, а майор Грушин, по слухам, получил солидную премию.

Праздновали в ресторане. Играла музыка, гости много пили: водку не успевали приносить, как тут же бутылку разливали и просили новую. Грушин притаптывал ногами в такт песни Лепса, дважды заказывал Шуфутинского, один раз даже Круга.

Керченский держал стакан с водкой. Он думал о том, как сложилась его судьба и как ещё сложится. Вспоминал, как долго шёл к своей цели и на глаза наворачивались слёзы. Изрядно пьяный капитан Багрянцев бросил в его стакан золотую звёздочку и попросил тишины. Гуляния умолкли. Все смотрели на капитана. Он пошатывался и, проливая водку из полной до краёв рюмки, произнёс:

— Рад приветствовать тебя, Ваня в своём отделе. Я за тобой давненько наблюдал, — он поднял палец вверх и громко икнул, — видал, что ты у нас пес… песр… песрпекстивный малый.

Вокруг послышались смешки офицеров.

— Не перебивайте, друзья, щас я всё скажу. Так вот, — он пошатнулся, но вовремя схватился за стол, — так вот, друзья, я когда-то тоже когти рвал, чтоб пролезть в офицеры. Никто мне не помогал, и я уважаю тех, кто стремится, как наш Ваня. От всей души поздравляю. Ура!

«Ура-а-а-а!» — грохнули офицеры. Стали тянуться над столом, чокаться, разливая водку в салаты и закуски.

Керченский рассмеялся, поднял стакан и осушил за несколько глотков. Тут же закашлялся, занюхал рукавом кителя. Снова стал кашлять, ощутив боль в глотке.

— Не в то горло! — крикнул кто-то из гостей.

— Ну стакан-то надо уметь одним махом… ничего, привыкнет, если в гору пойдёт.

Кто-то смеялся, а Керченский кашлял, ощущая царапающую боль в горле. Пьяный Багрянцев испуганно выкрикнул:

— Ваня, ты чего звёздочку проглотил?

Керченский закивал, стуча по столу ладонью. Ему принесли воды, он осушил стакан и уселся. Долго не говорил, сглатывая, но чувствовал, что боль уже прошла. Осталось лишь ощущение, будто что-то мешается, зудит в глотке.

— Ничего, выйдет твоя звезда. А мы тебе новую нарисуем, — сказал Грушин. — На вот, выпей ещё рюмку, продезинфицируй!

И Керченский выпил. Весь вечер он чувствовал себя дураком перед коллегами и начальством. Это даже больше его волновало, чем звёздочка, способная повредить ему внутренности.

Кто-то сказал, мол, хорошо, что не генеральскую проглотил или тем более, не маршальскую. Керченский смеялся и вообще старался вести себя весело. Говорил тосты и благодарности, пил водку, заказывал музыку, но думал о том, что это запомнят, будут рассказывать друг другу как байку, смеяться и постоянно вспоминать. А ещё спрашивать, вышла ли звезда при каждом удобном случае.

На следующий день кто-то даже пошутил, назвав Керченского «Полтора Лейтенанта», но, слава богу, прозвище не прижилось.