Де? Реформация!

Павел Касаткин

Неальтернативная история от непобедителя. Роль России и русской цивилизации в появлении, становлении и развитии первого в мире посткапиталистического общества.

© Павел Касаткин, 2023

ISBN 978-5-0059-9883-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Де? Реформация!

Часть 1. Вне формата!

«В начале было Слово» Ин. 1:1

«Если же соль потеряет силу,

то чем сделаешь ее соленою?» Мф. 5:13

Практически все судьбоносные сценарии жизни написаны людьми самостоятельно.

Даже скрижали Моисея запечатлены в Ветхом завете только во втором варианте, после его, Моисея, собственноручного иссечения в камне. А пунктуальное исполнение по «сказанному» и зафиксированному в том же Ветхом Завете трагического сценария изуверского убийства распятием на Кресте Творца Мира явившегося людям Совершенным Человеком, с Рождества которого ведется летоисчисление?

Но простота смысла прописанного (в первом случае высеченного в камне Страха Божия, а во втором доказанной Воскресением после смерти всепроникающей Любви) не объясняет рек пролитой крови из-за разночтений.

Да что там разночтений! Порой не только содержательная, но даже орфографическая часть уже воплощенных в жизни сценариев, мягко говоря, вызывает недоумение.

Яркий современный пример: «кулишивка», — упрощенный, фонетический вариант русского правописания, — «как слышится, так и пишется». Этот, на самом деле, примитивный вид орфографии был изобретен Пантелеймоном Кулишом уже более полутора веков назад. Причем изобретен на первый взгляд из благих побуждений, — исключительно для распространения грамотности и пусть упрощенного, но именно русского правописания среди простого народа в России, всегда многонациональной. И вот эта «кулишивка» после творческого слияния с «желиховкой» невероятным политическим кувырком официализируется уже как исключительно украинская. А самое изумительное, что эта официализация «провернута» не в России, а в 1893 году Австро-Венгрией для одного из не очень распространенных наречий в отдаленной для самой Австрии-Венгрии украино говорящей провинции. А в конце 20-го-начале 21-го века эта искусственная орфографическая конструкция, фонетическая производная для одного из наречий украинского языка, становится основой для всего украинского языка уже в статусе государственного, — всеукраинского. Но самый умопомрачительный кувырок-кульбит огосударствления теперь исключительно украинского языка заключается в унизительном и абсолютном, до угрозы уголовного преследования, запрещении использования именно русского языка, даже на бытовом уровне.

Невообразимую абсурдность этой комедии-фарса, насильно, «по-живому» разрывающего уже сложившееся веками и меж, и внутринациональное общение, можно проиллюстрировать тоже невероятным гротеском: вдруг, по какому-то наитию мАсквичей заставить Окать даже в быту под угрозой уголовного преследования. (Добавим «красок» сарказма: «по следу» не Окающих мАсквичей пустить щедро проплаченные группки, например, вОлОгОдских гОпников с зелёнкой).

А ведь этот украинский сценарий абсурда и режиссируется, и лицедействуется по «полной программе» не где-нибудь на «задворках мира», а географически практически в центре Европы, где, например, в Швейцарии аж 4 (ЧЕТЫРЕ!!!) действующих государственных языка прекрасно сочетающихся и дополняющих друг друга.

Рассмотрим абсолютно противоположный сценарий: орфографическая реформа русского правописания, подготовленная маститыми лингвистами в конце XIX-начале XX веков.

Решительная и безапелляционная реализация такого сценария в 1917—1918 годах уже Властью Советов позволила в огромной стране в кратчайшие сроки ликвидировать фактически абсолютную безграмотность. И уже в декорациях практически всеобщей грамотности осуществлен следующий, тоже рукотворный сценарий. Сценарий «Русского экономического чуда» только в XXI веке тщательно задокументированный «Кристаллами роста» А.С.Галушко, в соответствии с которым рост экономики уже в Советской России в 1929—1955 годах составлял двухзначные цифры, что сейчас, в ХХI веке, для любой, не советской экономики представляется совершенно немыслимым.

Конечно, по А.С Галушко, исключая тяжелейший период Великой Отечественной войны 1941—1945 годов.

Хотя на самом деле, тяжелейший период Великой Отечественной Войны, — Второй Мировой в цивилизационном масштабе, — важная составная часть этого «Русского экономического чуда». Ведь если «по правде», то неграмотный русский крестьянин «от сохи» вне декораций практически абсолютной грамотности был бы попросту раздавлен в той технологически сложной «мясорубке» периода 1941—1945 годов.

И, если чуть отвлечься от проблем орфографии, и посмотреть немного шире, поднимаясь диалектически до высот исторической науки, мы ясно видим, что в случае всей Второй Мировой Войны попытка повторения истории не обернулась фарсом по Гегелю.

Параллель из истории очевидна только в «очках» и диалектического, и исторического материализма: когда-то европейская цивилизация, считавшая себя и технологически, и особенно культурно более «продвинутой», фактически «стерла в порошок» древнюю, по Ф. Броделю «Американскую», или так называемую, «кукурузную» цивилизацию инков, ацтеков и майя. Причем хищнически довольствуясь краткосрочными выгодами, европейцы абсолютно не «заморачивались» долговременными цивилизационными категориями.

Историческая параллель не притянута «за уши». Планы «Блицкрига» назначенного на 1941 год даже гипотетически могли воплотиться в реальность только в результате использования и промышленного, и финансового, и ресурсного потенциала всей, пусть насильно, но все-таки объединенной Европы. Европы, которая в основном после недолгого сопротивления, может и «опустив очи долу», но любезно согласившейся на взаимовыгодное сотрудничество, не гнушаясь и прямым военным участием, очевидно, тоже не без корысти.

И здесь поразителен сам факт ожесточеннейшего, длительного, массового и все-таки успешного сопротивления вторжению на территорию Советского Союза практически всех секторов, по Ф. Броделю, «Европейской цивилизации» в виде объединенных войск, получается, лишь номинально возглавляемых фашистской Германией. И этот факт не прикрытой враждебности «новому порядку» находится вне форматов самой Европейской цивилизации, «смотревшей сквозь пальцы» на узаконенное право геноцида народов во имя пусть «высших», но все-таки чьих-то интересов.

Интересы без кавычек: уж слишком очевидна спешка на начальных этапах узаконенного массового уничтожения не нужного «человеческого материала». Ярким примером «вопиет» недальновидность декораций трагического спектакля от 1937 года с организацией первых концлагерей в Бухенвальде. Спектакля, который вдруг в 1939 году обернулся если не трагикомедией, то фарсом: ужасающим зловонием от неимоверного количества разлагающегося «человеческого материала» и угрозой эпидемии тифа уже для самой «высшей нации». После чего, например, инженерами фирмы «Topf & Soehne» грамотно, рутинно, в рамках обыкновенного государственного тендера переработаны муфели кремационных печей для пусть не гуманного, но эпидемиологически безопасного и, получается, «окультуренного» уничтожения трупного мусора от использованных «недочеловеков».

Причем легитимизация массового уничтожения «не нужных» народов происходила пусть с молчаливого, но все-таки попустительства иерархов католической церкви, — ведь даже на пряжках солдатского обмундирования захватчиков «красовалось»: «Gott mit uns» («С нами Бог»). Конечно, носители таких пряжек и не хотели, да и просто не могли понять, ранее упомянутого явного, открытого, ожесточеннейшего до остервенения, до самопожертования сопротивления внедряемому «новому порядку». Объясняя самим себе этот факт только фанатизмом из-за засилия на их взгляд «не правильной» пропаганды, захватчики и вели себя соответственно. Заведомо ложная контрпропаганда («Бей жидов-большевиков») только усугублялась нещадным и целенаправленным истреблением попавших в плен политруков-комиссаров.

Зато советское руководство сделало правильные выводы: уже 9 октября 1942 года за подписью Михаила Ивановича Калинина вышел в свет Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии».

По-моему, здесь уместно процитировать уже упомянутого Ф. Броделя: «Цивилизация чаще всего отторгает любое культурное благо, которое угрожает одной из её структур. Этот отказ заимствовать, эта скрытая враждебность относительно редки, но они всегда ведут нас в самое сердце цивилизации… На это указал Марсель Мосс: не может существовать цивилизации, достойной так называться, если она что-то не отвергает, от чего-то не отказывается…»

Второй раз, пусть излишне европиезированная замыслами Коминтерна, партия большевиков на деле доказала свое право находиться в «сердце» именно Русской Цивилизации. Потому что в первый раз, не без политической корысти высвободила из-под спуда многовековой зависимости энергию масс в 1917 году, декретом о земле национализировав землю. Вот почему в неминуемой гражданской и интервентской войне 5.5 миллионов штыков РККА «свели на нет» все усилия 1,5 миллионной группировки защитников «старого порядка».

Так и во время Второй Мировой, освобожденная от излишней политической опеки Русская Цивилизация уже открыто доказала всему миру свою особенность, стерев в порошок «внедрителей» теперь «нового порядка».

Причем русский народ, являясь неотъемлемой частью всей многонациональной Русской Цивилизации, сумел сплотить вокруг себя новую межнациональную историческую сущность: Советский Народ. Без идеологической подоплеки с правыми, левыми или центристскими уклонами, определяющим в словосочетании «Советский Народ» является именно русское изобретение самого понятия «Совет», которое во властном определении, оказывается, не переводится ни на один язык мира. Именно Власть Советов явила Миру подлинную демократию. Демократию не для рабовладельцев, а реальную демократию большинства с делегированием в Советы «избранных» из народа. И только Власть Советов смогла сплотить в едином Союзе целые государства, где именно русский язык по праву являлся языком межгосударственного, межнационального общения.

Данное обозрение не претендует на академическую научность. Почти беллетристическим пунктиром всего лишь выделена явная разница форматов проведения орфографических реформ. В первом случае, «кулишивки» — «желиховки»: — через насильную украинизацию народов, в общем-то, исторически выросших в лоне Русской Цивилизации, разрывается вековое и меж, и внутри национальное понимание. А во втором, — ликвидация практически абсолютной безграмотности явила Миру новое цивилизационное понятие: Советский Союз, где единым и меж, и внутри национальным, и меж, и внутригосударственным языком явился живой развивающийся русский язык, почти магически преобразованный орфографической реформой 1917—1918 годов.

А вот новейшее форматирование русского языка вызывает прежде всего настороженность. Первым неприятным звоночком лично для меня послужило прямое указание Министерства Внутренних Дел Российской Федерации об исключении упоминания отчества руководящих работников из официального документооборота на региональном уровне.

Наверное, существует академическая обоснованность исключения отчества в официальном документообороте с указанием исторической необходимости таких нововведений. Мне лично не интересен номер и точная дата таких указаний, потому что новое слово в официальном документообороте затмил шквал зачастую абсолютно не нужных англицизмов.

«Хайп», «хэйт», «шейминг», «стриминг», «лук», «кринж», «клиринг», «процессинг» и прочая-прочая. Эти слова-«занозы» для русскоязычного общения в уже эпоху «черного» (мусорного) информационного интернетного шума подобны ядовитым бронзовым перьям мифических птиц-стимфалид, которые «роняли их как стрелы, и поражали ими всех, кто находился на открытой местности». И это не неологизмы, а сознательно рекламируемые всеми доступными пропагандистскими методами филологические антигены-клинья препятствующие формированию общественного самосознания естественным образом, откровенно взрывающие связь поколений. Этими словами формируется арматура для социальных клеток-кластеров.

Вот почему употребление моей дочкой в простом общении слова «триггерить» в качестве синонима русского «переживать» переполнило мою личную чашу филологического терпения. Если диалектически, соединив прошлое и настоящее продолжить получившуюся прямую в будущее, то человек, который «триггерит» по поводу или без, через некоторое время перестанет различать значение понятий «переживать», «сопереживать», «сочувствовать», «волноваться», потому что словесное переформатирование не сможет не затронуть переформатирования сознания.

Не спроста вдруг «ответственные руководящие сотрудники государственных учреждений» росчерком пера превращаются в «по умолчанию» «эффективных топ-менеджеров» государственных же, но уже не учреждений, а «корпораций».

И вообще, — насильное синонимирование иностранных переводных слов в государственном языке титульной нации, особенно сверху, носит оттенок дурной третьесортной пародии, извращая уже сложившиеся устои общественного самосознания.

Не хочу осуществлять сложнейшие синтаксические, филологические и психологические изыски и заниматься литературной критикой. Просто припадем к истокам. Приведу цитату из романа в стихах «Евгения Онегина» А.С Пушкина.

«Уж не пародия ли он?…XXIV Глава седьмая.

Так думает влюбленная, обратим внимание: «русская душою», Татьяна Ларина о герое своего в общем-то трагического романа после тщательнейшего, многодневного, скрупулезного, скорее всего придирчивого и наверняка пристрастного анализа им сказанного, сделанного, изученного украдкой на усадьбе его образа жизни, привычек, выбора литературы, пометок на полях и строках прочитанного. (И если кто-то скажет, что это написано только для увеличения А. С. Пушкиным постраничного гонорара, то я лично приму это за оскорбление. Потому что, препарируя с микроскопической точностью срез российской действительности где-то конца XVIII начала XIX века, он просто не мог тратить свое гениальное перо на описание банальной дуэлишки распетушившихся дворянчиков освобожденных от государевой службы жалованной грамотой Екатерины II в 1785 году).

А дальше у Пушкина вообще «бомба»!

«Ужели слово найдено?…«XXV Глава седьмая.

«Слово», которое в тексте неспроста выделено курсивом. «Слово», которое у Пушкина отнюдь не «серебро». «Слово», которое в Евангелии от Иоанна появилось «в начале», у Пушкина не просто так произнесено и для читателя, и для Татьяны уже за «середину» романа.

«Слово», которое буквально насильно заставляет вернуться «в начало», посмотреть на всё произошедшее по-новому и тем более настораживает на будущие события.

Вернемся: «Татьяна русская душою» (Глава5, стих IV).

Простым сочетанием трех слов в односложном предложении гений Пушкина прилагательное «русский» субстантивирует, возвышает до значения имени существительного. А если этот «взрыв» субстантивации сопоставить с тем, что в характеристике своего героя, одноименного заглавию, слово «русский» употребляется лишь один раз, да и то только в качестве прилагательного простого словосочетания: «русская хандра» (Глава1, стих XXXVIII) при описании его непонятного душевного «недуга» с иностранными корнями. Так исподволь, ненароком, но изначально четко и ясно Пушкин показывает теперь бросающуюся в глаза разницу форматов, жизненных устоев в общем-то типичных представителей поместного дворянства.

Причем, раскрывая особенности жизненного уклада семейства Лариных, Пушкин явно неспроста начинает со славословия почти «божественного» уровня простой «русской» же «привычке»: «Привычка свыше нам дана, Замена счастию она…«Глава 2, стих XXVIII. Хотя при более близком знакомстве как-то, мягко говоря, слишком иронично, или даже с ехидцей, этот формат низводится ниже линии морального позитива. Ведь мама героини «Служанок била, осердясь, — …» (Глава 2, стих XXXII), между обыденными делами «Вела расходы, брила лбы». (А если знать подоплеку: — без застенчиво «зарабатывала» деньги на лично постригаемых внеплановых рекрутах. Уместно здесь упомянуть и то, что знаменитый хор девушек в одноименной опере П. И. Чайковского радостно и оптимистично исполняет свою песню в саду у Лариных, оказывается не от полноты чувств, а по «наказу»: «Чтоб барской ягоды тайком Уста лукавые не ели…»).

Однако, семейка Онегиных на этом фоне у Пушкина уже в самом начале романа походя, не задумываясь совершает уже, можно сказать, абсолютно негодяйский поступок, «Когда же юности мятежной Пришла Евгению пора,.. Monsieur прогнали со двора.» (Глава 1, стих IV). Именно того «Monsieur I*Abbe, француза убогого», который «Жалея бедное дитя, Учил его всему шутя, Не докучал моралью строгой, Слегка за шалости бранил И в Летний сад гулять водил» (Глава 1, стих III) (Кстати, именно это строки Валерка Мещеряков, по сценарию бывший гимназист, из «Неуловимых мстителей» Кеосаяна с якобы ностальгией цитирует наизусть «белому» врангелевскому офицеру Джигарханяна, чтобы «втереться в доверие». )

А если это действие сопоставить с найденным Татьяной «словом», то разница жизненных форматов «бьет в глаза». Потому что к финалу мы уже знаем, что первой, и получается, единственной и верной наперсницей любви Татьяны была не мама, и даже не сестра, а именно няня — «Филлипьевна седая». Именно известие о её кончине и послужило невольной причиной финальной сцены.

Только растроганная письмом с этой печальной новостью о своей «бедной няне», с высоты своей «русской души» презирая все привнесенные извне форматы светских формальностей, Татьяна удостаивает Онегина откровенной беседой после своего невероятного светского взлета в замужестве, «слезами заклинаний», вымоленного матерью. Причём, не скрывая своих чувств, холодно замечает этому теперь назойливому, слезливому и тщеславному «страстотерпцу»: «Как с вашим сердцем и умом Быть чувства мелкого рабом?» (Глава 8, стих XLV)

И если отвлечься от событийной канвы романа, то после «слова» становится очевидным, что если в начале эмоциональным «всплеском», оставляющим какой-то мутный осадок после прочтения, явлен именно поступок с Monsieur I*Abbe, то причиной финальной развязки послужило известие о похоронах старой няни.

Круг замкнулся.

И в том и другом случае раскрываются взаимоотношения с людьми вне зависимости не только от общественного положения, но и от национальности, от имущественного, сословного и прочих статусов. Только в первом случае, у Онегиных привнесенные извне, со знаком «минус», а во втором, у Лариных, где «Татьяна русская душою», со знаком «плюс».

Простыми, яркими мазками Пушкин четко и красиво прорисовывает непреодолимую пропасть жизненных форматов, отношения к людям, собственному народу, общности, единения с ним.

Фатальный характер непреодолимости этой пропасти и проиллюстрирован также просто и ярко. «Полурусский», по мнению соседей, Ленский уничтожен, распят посередине, убит в романе дважды, — сначала во сне Татьяны, а затем наяву на дуэли. «Он сердцем милый был невежда» (Глава 2) и по большому счету, с одной стороны предал простую, понятную и «привычную» обычному человеку любовь к жизни, а на самом деле оставил Ольгу в одиночестве. А с другой стороны, спровоцировав дуэль, погиб, в реальности не представляя степень изощренности и коварства тщеславия, — жизненного формата, противного простым, истинным человеческим чувствам.

Кстати, даже на пороге смертельного поединка Онегин ведет себя, мягко говоря, не очень красиво, если не подло. Не желая обременять себя излишними хлопотами, а возможно и дальновидно предупреждая излишнюю огласку, он, получается, сознательно «наплевательски» нарушил все писаные и не писаные дуэльные правила одним только «назначением» себе в секунданты слуги («monsieur Guillot», «малый честный»).

Так исподволь его «ученая» «педантичность» мелкими, но выверенными и яркими мазками приобретает почти человеконенавистнический оттенок. Контраст отношения к людям у «русских душою» Лариных очевиден. Причем взаимоотношения Лариных со «своим» народом Пушкиным показаны с ироническим оттенком не случайно из-за несопоставимой вольности поместного дворянства и рабства унизительного крепостного права. Но, тем не менее, и Ларины, и их «соседей добрая семья» с этим народом жили общей судьбой: вместе.

Немного отвлекусь, — в литературной критике встречалось, что «народ в поэме А.С.Пушкина „Евгений Онегин“ показан только в качестве пейзажа».

Но после осознания важности «слова» у Пушкина смешно критиковать, например, мариниста Айвазовского за не прорисованность капель воды в океане.

Поэтому «Евгений Онегин» у Пушкина и «роман стихах», что, цитирую, « роман — это эпическое произведение большой формы, в котором повествование сосредоточено на судьбах отдельной личности в её отношении к окружающему миру». А «окружающий мир» у Пушкина и есть народ.

Причем народ у Пушкина вненационален. Здесь и уже упомянутый Monsieur I*Abbe, и «хлебник, немец аккуратный», и «Филлипьевна седая», и та самая «охтенка», что «с кувшином спешит», и «седой калмык в изодранном кафтане» «У Харитонья в переулке», что «настежь отворяет дверь», и тот самый Агафон из святочных гаданий Татьяны, и тот крестьянин, который «торжествуя на дровнях обновляет путь, и „ямщик… в тулупе, в красном кушаке“, и тот „шалун“, что « заморозил пальчик: Ему и больно и смешно, А мать грозит ему в окно», и как мне кажется, страшный и заботливый медведь во сне Татьяны тоже народ.

И живет этот народ по своим лекалам, без привносимых извне форматов. А отношение к народу и есть основной критерий человечности.

«Высокие» слова «притянутые за уши?» Отнюдь!

«Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных» (Глава первая, стих II), «прилетев в деревню дяди», «Заводов, вод, лесов, земель Хозяин полный» (Глава первая, стих LII — LIII) не придумал ничего лучше, чем полностью сложить с себя обязанности ответственного хозяйствования: «Ярмо он барщины старинной Оброком легким заменил» (Глава вторая, стих IV), что в условиях крепостного землевладения перекладывало все риски землепользования на его же крепостных. Тем самым «ярмо», уже не старинное, в теории лишь с немного ослабленной «крепостью», фактически становилось ещё тяжелее в материальном плане, потому что, оставаясь в крепости, то есть не являясь собственниками основного средства производства, земли, — крестьяне при рискованном товарном производстве на этой земле в добавок к своему почти рабскому положению, говоря современным языком, просто «попадали на деньги».

А вооруженные «словом» А.С.Пушкина мы можем оценить сколько сарказма зашифровано в строках «И раб судьбу благословил» после внедрения «оброка легкого». И мне кажется не случайным созвучие этих строк с «И братья меч нам отдадут», написанным гораздо позднее, в 1827 декабристам в ссылку.