Подлинная история сталкера Француза. Книга первая. Нет правды на земле…

Павел Иванович Курятников

Мы не по своей воле пришли в этот мир, не выбирали время, в какое лучше родиться, страну, национальность, пол и обличье. И если у нас есть воля, пополняемармию тех, кто не согласен с таким положением, и пытается изменить свою судьбу. Редко когда получается.Но зато не за что будет себя упрекнуть…

Павел франц

Подлинная история

сталкера Француза

Книга первая

Нет правды на земле…

Борисоглебск

2021

Я лично был в Чернобыльской зоне… Судьба нас нередко подталкивает к пропасти, в которой ждут лишения, страдания и нищета. И мы решаемся на отчаянные поступки, чтобы избежать их…

Моей незабвенной супруге Елене Ивановне, с которой мы вместе прошли такой непростой жизненный путь, посвящается…

Автор

Пролог

Идея написать этот роман возникла сначала у моих детей… Две поездки в Чернобыльскую зону в начале 1990-х всё же не прошли для меня даром. Я своими глазами видел её пугающие чёрными глазницами пустых окон заброшенные жилища, едва различимые в непроходимых зарослях полуразрушенные дороги, изъеденную ненасытной ржавчиной технику, пепельно-серую от воздействия радиации растительность… А ещё панический треск счётчика Гейгера в сильно загрязнённых радиацией местах. Хаос и запустение масштабного памятника человеческой беспечности!

Увиденное до глубины души потрясло меня, но спустя многие годы хлопотной и беспокойной жизни на Большой земле я об этом всём практически забыл. Забыл, надо признаться, даже своих зоновских товарищей, безнадёжно больных и поочерёдно угасающих в тяжких мучениях острой лучевой болезни. На сегодня мало кто из них остался в живых. Однако так суждено было случиться, что в этот Богом забытый край недавно попал и мой старший сын. Он тоже был сильно впечатлён Зоной и по возвращении разбередил мне душу своими подробными и интригующими рассказами о ней. Ну и, конечно, немало на всё повлиял привезённый им оттуда потрёпанный, с разбухшими размытыми страницами, дневник Француза, испещрённый беглыми записями, странными схемами и диковинными рисунками. Помимо описания своих драматических будней, автор дневника поднимал в нём очень актуальные для всех нас вопросы, наиболее острые из которых: «В чём смысл нашего существования? Почему те, кого ты любишь и ради кого очень многим жертвуешь, предают тебя, демонстрируя несправедливое и чёрствое отношение? А те, от кого ты ничего не ждёшь, вдруг приходят к тебе на помощь? Почему часто наталкиваешься на ничем не объяснимую неприязнь и осуждение со стороны окружения? А от родных и близких вдруг иногда с удивлением узнаёшь, что они „всю жизнь кормили“ тебя и „спасали“? Почему так происходит? Отчего жизнь так несправедлива?»

Я не нашёл в дневнике сталкера ответов на такие вопросы, да и смешно было бы на это надеяться, но читая абсолютно откровенные и честные записи этого человека, поневоле проникся симпатией к нему, увидел в его словах очень созвучную, до боли знакомую мне и выбивающую из колеи душевную неустроенность… Взволнованный прочитанным накануне, я порой не мог заснуть до утра, подолгу размышляя над весьма спорными решениями автора и его рискованными поступками, часто представлял себя на месте… Думаю, именно через записи Француза и через мои переживания Зона с каждым днём всё больше овладевала мной, взращивая странную убеждённость в том, что желает через меня донести до окружающих отношение хозяина дневника и его друзей к тем сложным житейским вопросам, с которыми они воочию столкнулись в Зоне. Обычные люди, которые, как и большинство из нас, с рождения были обречены на житейские трудности, а нередко, и нужду, с горьким привкусом нищеты…

Изучив доставшийся мне сталкерский дневник, я в итоге сделал для себя окончательный вывод, что Француз и его друзья были смелыми и решительными людьми. Ведь всякий из нас, завершая свой земной путь где-нибудь в пропахшей лекарствами душной комнатёнке, на давно нестираной постели и в окружении уставших от него родственников, наверняка пожалеет о том, что, когда был шанс рискнуть всем и изменить жизнь к лучшему, не воспользовался им. И в результате так и не испытал столь окрыляющего чувства свободы и уверенности в завтрашнем дне, о которой мы все так мечтаем. И всякий из нас, скорее, пожалеет о том, что лишь год за годом коптил небо, проклиная свою ничтожную жизнь и сетуя на несправедливую судьбу… А вот Француз и его друзья-сталкеры всё-таки рискнули! И хоть вышло у них всё далеко не так, как они хотели, они хотя бы попытались… Заслуживают ли эти люди осуждения? Я лишь позавидовал им, решив откровенно обо всём написать, как думаю…

А ещё мне очень захотелось рассказать читателям о совершенно ином, Зоновском мире, в котором царствуют свои, неведомые нам законы, где другие идеалы и другие герои. О мире, который выворачивает наизнанку всю правду нашего никчёмного бытия, нашу греховную и примитивную сущность, лживость и неискренность наших отношений. О мире, в котором влиятельный и самоуверенный господин с Большой земли вдруг, в одно мгновение, превращается в жалкую свистульку, а тот, кто когда-то был никем, своей честностью и мужеством обретает авторитет и уважение всей Зоны…

Когда я вспоминал свои полузабытые поездки в этот Богом забытый край, передо мной вновь представала увиденная в те годы красочная сцена в заштатном кафе Чернобыля-4, когда загулявшая группа мужиков в потрёпанной военной форме, среди которых был цыганистого вида гитарист, пела разухабистую песню о сталкерах, припев которой дружно подхватывала вся разношёрстная кафешная братва. Песня эта сильно отличалась от слезливо-гламурных шлягеров того времени и запала мне в душу. Я не музыкант и нот не знаю, но слова запомнил и привожу их здесь, как слышал:

Он был жизнью загнан в угол, как волчара жалкий,

Подвела его фортуна, но не прост был сталкер!

Он решил сыграть с судьбой в русскую рулетку,

Чтоб нажить хабар большой да артефактов редких!

Жить по-новому решил наш бродяга-сталкер,

Он крутой во всём мужик, не лошара жалкий!

Он считал, что нищим быть ему нет резона!

Все проблемы разрешит сталкерская Зона!

В неудачах даст ответ Чудо-Монолит,

Шлют оттуда нам привет все, кто там лежит!..

К Монолиту не спешил наш бродяга-сталкер,

Он крутой во всём мужик, не лошара жалкий!

В Зоне жил он не спеша, по лесам и балкам —

Всюду были кореша, каждый — верный сталкер!

Вместе многое прошли! Выжив. Но — едва!

В этом сильно помогли датчики «ДэА»!

Аномалий не боялся наш бродяга-сталкер,

Он крутой во всём мужик, не лошара жалкий!

Его сватала к себе группировка «Долга»,

Только сват он сам себе, размышлял недолго,

С кем беда свела, готов спины всем прикрыть,

Только в Зону он пришёл капитал нажить!

В группировки не спешил наш бродяга-сталкер,

Он крутой во всём мужик, не лошара жалкий!

В Зоне он врагов обрёл меньше, чем друзей,

А с друзьями, согласитесь, в жизни веселей!

Здесь он стал богат и строже, убыл на покой,

И хоть тянет в Зону, всё же к ней он — ни ногой!

Уважаем стал и крут наш бродяга-сталкер,

Показал, что он мужик, не лошара жалкий!

Вот такими они мне и запомнились, вольные сталкеры. Отчаянные авантюристы и искатели фортуны, не раз смотревшие смерти в лицо…

Неуёмное желание сказать что-то своё о понимании нашей действительности через призму экстремальной Зоновской жизни подталкивало меня всякий раз браться за авторучку, наперекор непониманию близких, бытовой рутине и всепобеждающей лени. И, по правде сказать, я часто и надолго бросал свой роман… Но он всё это время тихо жил в моём сознании, как близкий и родной человек, который нуждался во мне, но боялся меня потревожить, и потому лишь изредка напоминал о себе в бессонные ночи своими недописанными главами. И я снова клялся себе и ему, что найду время и позабочусь о нём, допишу обязательно, втайне не веря самому себе и всё гадая: неужели наступит этот момент? или не наступит никогда? Чем может удивить искушённого читателя совершенно неопытный в писательском деле обыватель? Читая этот роман, знайте, что я максимально опирался в нём на сущую правду, пусть и кажущуюся фантастичной. Я посвящаю свой труд Французу, его друзьям-сталкерам и всем тем, кто всегда твёрдо верил в себя, в свою удачу и никогда ни при каких обстоятельствах не сдавался…

Глава I

Знакомство с Зоной

Всё получилось совершенно не так, как он себе представлял! Ох, не так! Его путь в Зону оказался непредсказуемо рискованным и чересчур экстремальным. К таким испытаниям Лёха был вовсе не готов. Однако всё же он здесь, и это главное…

Сегодня необычайно тёплый день 3 октября 20** года — день рождения Генки, Лёхиного младшего братишки. И хотя отец шутливо называет его Гнямой (по примеру друга детства Седелкина Сашки), они, его старшие братья, всегда называли младшего Мелким.

— За тебя, Мелкий, за твой день рождения и мою удачу! — опалил пустой желудок коньяком из фляжки Лёха Кудра.

Да, это знаменательный день. Наконец-то он добрался до своей цели. Над головой невиданные красновато-фиолетовые облака, лёгкий ветерок гонит рябь по застоявшейся воде, тихонько посвистывая в высоком бурьяне. На психику давит оглушающе непривычная для сельской местности тишина. Ни мычания коров, ни криков домашней птицы, ни шума работающей сельхозтехники… Ни звука. Вот таким он оказался вблизи, этот незнакомый и страшноватый своей дурной славой край. Будто какой-то параллельный мир. А Лёха, теперь уже почти сталкер, сидит у жаркого костра на высоком пологом бережку поймы Припяти и с грустью вспоминает, как его сюда занесло…

Закончил с отличием высшее военное авиационное на вооруженца, как и его отец. Успешно отслужил десять лет, после чего женился на смешливой студентке Насте — красавице с серыми глазами и копной пышных тёмно-русых волос. Жила молодая семья все эти годы на съёмной квартире. Супруга, как и положено, спустя девять месяцев после свадьбы родила ему два замечательных чуда — Аню и Юлю. Ещё четыре года спустя смог дослужиться лишь до старлея, так как в последнее время в их полку никакой движухи с должностями совсем не было… А вскоре по всему миру тяжёлым катком прошлась эпидемия, которая сильно истощила государственные ресурсы. И новый министр обороны, этот совершенно чужеродный для армии элемент, ни дня не носивший военной формы, в противовес своему предшественнику решил, что стране большая армия не по карману и пора урезать армейские штаты и военные расходы «кардинальными реформами». В те дни в родной войсковой части стали нормой ежемесячные прощальные построения, на которых очередная партия уволенных офицеров стояла «по гражданке», так как не нашла места для дальнейшей военной службы. Вскоре подошёл и его черёд. Самое обидное, что кадровиков и командование не интересовало, что он молод и полон сил, отличный специалист, в каких нуждается армия, что применить себя «на гражданке» ему практически негде, а дома двое маленьких детей и нет жилья. Кадровики ему объяснили, что так как выслуги у него мало, то никаких прав на получение жилья либо денег на его покупку он не имеет. Успокаивали, что будет выходное пособие и год денежной компенсации. А что дальше?! Выкинули на улицу как использованный презерватив, и живи как хочешь! Двое его друзей рванули в горячие точки, кто-то, он слышал, подался в бандиты, а кто-то — во французский легион. А Лёхе было жаль так рисковать своей жизнью и семьёй, и он, не теряя надежды, стал пробовать всевозможные гражданские варианты. Для начала снял с молодой супругой развалюху с печным отоплением в его родном городишке, что неподалёку от Брянска, да поближе к родителям, после чего долго обивал пороги промышленных предприятий, службы спасения, полиции и других госструктур, только всё бесполезно! Без нужных связей на нормальную работу не устроиться — дохлое дело. С помощью друзей по интернету отправлял своё резюме, куда только мог. Результатов — ноль! Брательник Женёк предложил в Москве пойти к частникам в охрану. Только Лёха, когда прибыль от такого «бизнеса» подсчитал, прослезился: за жильё, за еду, за проезд… На семью гроши остаются, так что овчинка выделки не стоит! Армейское выходное пособие было давно потрачено, мизерной компенсации на достойную жизнь не хватало, и Лёхина семья нищала всё больше и больше… Настя работала за копеечную зарплату продавцом в маленьком магазинчике, а он перебивался случайными подработками. В их провинциальном городишке о большем и мечтать-то было глупо, лезть же за помощью к родителям совесть не позволяла. Отец получал крохотную пенсию и небольшую зарплату на местном заводишке, да ещё занимался давно назревшим ремонтом в доме. Мать сама уж много лет сидела без работы. Лёхиной семье они помочь особо ничем не могли. В крайнем случае дадут «на хлеб», и то спасибо. Иногда молодые оставались у них погостить на выходные со своими близняшками, «сидели на шее» день за днём, предки понимающе про свои трудности не напоминали, а ему кусок в горло не лез… Всё чаще, ковыряясь утром в жиденькой Настиной похлёбке без намёка на мясо, он задавал себе безответные вопросы: «Куда пойти? Как заработать? У кого занять на продукты?» Да-а-а, еда в его доме всё чаще бывала постной, хотя и он, и супруга старались как могли, случайных заработков не гнушались… А однажды Леха услышал, как голодные дочурки наперебой спрашивают у матери на кухне:

— Мамуль, ты нам лапсицьку готовис, да? С маслицьком, да?

У него комок к горлу подступил: детям уже за счастье стало обычное сливочное масло!

Потом стало ещё хуже, всё одно к одному. В начале сентября приехала на своей крутой тачке хозяйка их убого домишки, богатая молодая сучка, и заявила, что на этот раз они должны отдать ей плату за полгода вперёд до конца недели или освободить жильё, иначе она наймёт «кого надо», чтобы выкинуть их. Сразу отдать такие деньги молодые, конечно же, не могли, что добило Лёху окончательно. Он созвонился со своим дядей в Брянске, распихал по-быстрому вещи в ящики и коробки, нанял машину, и они съехали. Сердобольные родственники долго охали и ахали, слушая перипетии непростой военной судьбы племянника, всё успокаивали его плачущую жену… В первую же ночь на новом месте Лёхе приснился странный, но яркий и чёткий, как кинофильм, сон. Будто бы он шёл на исходе дня домой по размытой дождями лесной дороге, по-над крутым берегом грохотавшего тяжёлыми мутными волнами большого озера, а когда достиг опушки леса, то почувствовал какое-то острое и необъяснимое беспокойство. Тут же слева, неподалёку, со стороны заходящего солнца, показался странный мужик в оранжевом клеёнчатом плаще мясника и понёсся куда-то параллельно его дороге необычайно огромными прыжками, словно кенгуру! Яркий солнечный свет не давал толком присмотреться, и странный бегун как-то выпал из виду, а потом вдруг неожиданно выпрыгнул на Лёху из-за стоящих впереди густых сосенок! В полёте он прямо с ходу нанёс прохожему страшный удар в челюсть своей необычайно длинной костлявой рукой. Искры фонтаном брызнули из Лёхиных глаз! Всё же он сумел, едва удержавшись на ногах, буквально на автомате поднырнуть под второй удар нападавшего, перехватить его туловище и удачным броском свалить в дорожную лужу! Затем, как учили на уроках самбо в военном училище, надавил коленом противнику на позвоночник, заломив ему руки за спину, и тот страшно заорал от боли, булькая водой.

— Вот, сука! — Лёха ни секунды не сомневался, что этот гад намеревался его убить!

Поэтому, удерживая того харей вниз, отделал кулаками и коленями, как только смог. Извивающийся и подвывающий при каждом ударе противник наконец-то затих, а Лёха вздрогнул от раздавшегося за спиной до боли знакомого девичьего голоса:

— Ты что тут раскомандовался? Не трогай его, это мой муж!

Это была красавица Анечка, его бывшая школьная любовь, в честь которой он назвал одну из своих близняшек! Она стояла перед ним ещё красивее прежнего: стройная и загорелая, в цветастом синем сарафане, с шикарной гривой золотисто-медных волос, — и испепеляла бывшего возлюбленного уничтожающим взглядом своих огромных васильковых глазищ… А ведь когда-то они даже собирались пожениться. Лёха вновь глянул на обидчика, а тот был уже мёртв: слипшиеся космы седых волос, по лошадиному крупные и кривые зубы, выпирающая вперёд, выпуклая, как у горбуна, грудная клетка, гипертрофированная полутораметровая рука с застывшими ковшом и изувеченными страшной болезнью окостеневшими пальцами… Возраст не определишь: не то сорок, не то шестьдесят… На этом месте Лёха проснулся и долго ещё недоумевал: к чему бы такой сон? Однако за неотложными семейными хлопотами картины ночного приключения притупились и растаяли, а на их место неожиданно пришла в голову сумасбродная идея податься в Чернобыльскую зону. А что? Ну и пусть что риск велик, зато он много раз слышал, что там можно неплохо заработать на редких и очень востребованных артефактах да за полгода-год выйти из своего финансового штопора. А если повезёт, так ещё и накопить на хату и безбедную жизнь. Когда-то, за пару лет до всех этих событий, Мелкий и их старший брат Женёк все уши прожужжали ему о Зоне: про разные там группировках и про дорогущие артефакты… Особенно про артефакты. По их поводу Женька выдвинул «гениальную» бизнес-идею: скупать у пьяных сталкеров на выходе из Зоны артефакты подешевле, а затем продавать их в Москве или в Питере, подороже.

— Там-то, — убеждал он, — до редких артефактов двинутых и состоятельных покупателей немало найдётся!

Всё бы ничего, но только у этой бизнес-идеи был один очень существенный недостаток: у всех троих «бизнесменов» денег не было даже на поездку до Зоны. Теперь же Лёха всё больше приходил к мысли, что обычных и законных вариантов у него уже нет и не будет, так что остался только этот — рвануть за Периметр и рискнуть всем. Не в бандиты же идти? Да и Зона сейчас у него, можно сказать, под боком…

Окончательно решившись, он приступил к осуществлению своего плана. Через осведомлённых ребят нашёл по интернету подробнейшую информацию о Зоне, о жизни в ней, о самых ценных артефактах, аномалиях и всевозможных мутантах. Один из мутантов, излом, в человеческом обличье показался Лёхе очень знакомым, но откуда? И он решительно прогнал от себя эту мысль. По полученным сведениям, о всевозможных опасностях Зоны напрашивался вывод, что ему совершенно необходимо оружие. Однако с этим-то как раз дело было совсем туго. Сто́ит ствол на подпольном рынке очень недёшево, да найди его ещё! А на покупку легального оружия документы у разрешителей оформишь не раньше чем через год… Отправился посоветоваться к своему старику. Лёхин отец, услышав про сыновьи наполеоновские планы, сильно огорчился и стал отговаривать от рискованной затеи, втолковывая «сопливому отцу семейства», что тот может потерять в Зоне и здоровье, и жизнь, да и вообще всё, что так дорого ему на этом белом свете. Стоит ли оно того?! Но наследник был непреклонен. Поняв, что переубедить его не удастся, бывалый охотник не пожалел дорогой своей вещи — американский пятизарядный «Моссберг» двенадцатого калибра. Они вдвоём аккуратненько спилили ненужную часть приклада, обточили и зашлифовали образовавшуюся ручку. Получилось красиво и удобно. Отец снарядил ему три десятка патронов с крупной картечью, залив их воском от влаги, и пояснил, что такой заряд с близкого расстояния будет вернее пули. Наверное, зря Лёха не прислушался к советам своего старого вояки. Как же тот оказался прав! Ведь он ещё только Периметр пересёк, а уже хлебнул лиха по самую заглушку…

В тот раз, провожая своего неразумного упрямца, отец обнял его и, тяжко вздохнув, сунул всю свободную наличность в виде пятитысячной:

— На, держи! На всякий непредвиденный случай.

***

Подготовка к Зоне, как и любое серьёзное дело, потребовала гораздо больших затрат, чем предполагалось. В поисках необходимых финансов Лёха через местных вышел на одного городского толстосума по прозвищу Хряк. Что удивительно, тот знал про своё прозвище и гордился им, считая хряков умными и хитрыми животными… Увидев бизнесмена воочию, гость подивился, насколько же кликуха подходит этому уродцу. Сам брюхатый и низкого росточка, шея толще головы, на загривке щетина жёстких свиных волос, а нос-обрубыш похож на поросячий пятак. Хряк, упиваясь своей значимостью и богатством перед бедным просителем, с гордостью провёл его по огромному особняку, хвастаясь зелёным садом на крыше, просторным бассейном с бирюзовой водой в стеклянной веранде и коллекцией дорогущих ружей в необъятных сейфах. Затем под немыслимые проценты выдал Лёхе пятьдесят тысяч со словами:

— Смотри, всё по-честному. Через год не вернёшь бабки, твоя жена будет пять лет бесплатно пахать на меня!

— А если верну?

— Вернёшь, думаешь? Ну и молоток! К тому же, если сумеешь башку припять-кабана привезти, да с хорошими клыками, сразу полдолга спишу. В общем, всё от тебя зависит!

Лёху от хряковского самодовольства аж перекорёжило в душе: «Долбаные хозяева жизни! Воруют, обирают народ, и ничего им не делается! И ни полиции на них нет, ни суда, никакой другой управы! Дать бы тебе по твоим наглым поросячьим гляделкам!»

Однако, подавив эмоции, молча взял деньги и отправился за экипировкой. С трудом раздобыл исправный счётчик Гейгера, купил полевой военный костюм, берцы кожаные, разгрузку, хороший рюкзак, походную посуду и ещё много других необходимых вещей, а на сэкономленную часть кредита снял и оплатил благоустроенную однокомнатную квартиру на полгода вперёд, купил Насте золотой браслетик да по вожделенной кукле Барби и шоколадке дочуркам. Близняшки аж завизжали от радости, принимая нежданные подарки, а жена почему-то заплакала. Так она всю неделю, пока муж собирался, и отговаривала его, и плакала ночами в подушку. Лёха не раз уже пытался успокоить супругу. Его страшно злило её нежелание понять, что невозможность купить своей любимой хороший букет цветов к торжеству и какие-то золотые побрякушки угнетала его мужское самолюбие больше всего! А дочки? Наблюдать, как крохи с безнадёжной завистью смотрят на игрушки своих подружек, на дорогие сладости да на рекламные объявления цирка или каких-нибудь аттракционов, не было уже никаких сил! Он старался растолковать жене, что риск-то не очень и велик, что уезжает он совсем недалеко и максимум на полгода, но зато потом заживут они как короли! С хорошими бабками на счету и, невероятное счастье, в своей собственной квартире!..

Так что Настя, как и свёкор, суженого своего отговорить не смогла…

***

Ночью накануне отъезда Лёху разбудила забарабанившая по гулким оконным отливам разгулявшаяся осенняя непогодь. Она буйно стенала порывами ветра, царапаясь в окна голыми ветвями деревьев, и даже подвывала негромко в вентиляционных трубах их нового с Настей пристанища, будто тоже желала упредить его от опрометчивого шага. Понимая, что уже вряд ли заснёт, он встал, зажёг сигарету и с трудом приоткрыл разбухшую фрамугу окна. За шумным осенним ненастьем как-то особенно остро чувствовалась настороженная человеческая тишина, которую изредка нарушали бредущие неизвестно куда редкие неприкаянные машины. Ни одного светящегося окна в обозримой округе, ни людских голосов, ни лая собак. Будто вымерло всё… Сама собой накатила беспричинная тоска, а сердце стиснула тревожная боль: «Что-то из его затеи выйдет? Не слишком ли он замахнулся на сталкерскую удачу? Знать бы хоть приблизительно, что ждёт его там, в Зоне…»

Так он и простоял истуканом до самого утра, успокаивая себя горьким никотином сигарет да созерцанием бледных в свете тусклого уличного фонаря и рябых от дождя и ветра лужиц…

На автовокзале Настя протянула ему новую серебристо-никелированную фляжку с тиснёной армейской кокардой на кожаном чехле и прошептала с вымученной улыбкой:

— Там коньяк, французский, подруга одолжила.

У Лёхи от навалившейся жалости к ней оборвалось сердце. Он поцеловал жену в солёные от слёз губы и, неловко спрятав подарок за пазуху, с тяжёлой душой поторопился в старенький раздолбанный «Икарус», который отправлялся в Беларусь, к отцовскому другу дяде Коле Козелу. Заняв своё место, отъезжающий отодвинул застиранную оконную занавеску и бросил последний взгляд на посадочную платформу. Настя стояла с распущенными волосами, горестно, по-старушечьи, опустив плечи, и смотрела на автобус печальными, полными слёз глазами. Лёхе ещё сильнее стало не по себе. Он почувствовал себя предателем, который в самый тяжёлый момент боя оставляет своего раненого беспомощного друга одного, и тому не будет никакого спасения от многочисленных врагов.

А ещё ему подумалось в этот момент, что он видит свою половинку в последний раз…

***

Дядя Коля ждал своего названного племянника на пыльной мозырской автостанции. Давненько же они не общались с его отцом! Лет двадцать, наверное. А ожидаемого гостя он помнил лишь светловолосым и очень любознательным подростком. Старший Кудра последние лет пять, пожалуй, вообще не выходил на связь. Да и как перед пенсией по гарнизонам разъехались, так больше и не виделись с ним. Но вот видишь, как судьба повернула, и сослуживец напомнил о себе, попросив за своего наследника.

Каким же стал теперь Лёшкин первенец-тёзка?

— Пш-ш-ш! Ффы-ых! — обдала группу ожидающих сизым облаком затормозившая российская развалина и устало проскрипела дверной гидравликой. Высыпавшие из её нутра пассажиры шумно окружили водительского напарника, получая багаж из жестяных подавтобусных люков, и среди них встречающий не угадал гостя.

— Салам алейкум, дядь Коль! Не узнали? — Как из-под земли вырос перед ним Лёшкин гвардеец.

— Татарин, чо ли? — с напускным недовольством буркнул в усы отцов друг, пожимая протянутую руку и отметив про себя, что сам младшего Лёшку точно не признал бы.

Щупленький светловолосый мальчуган превратился в крепкого, за метр восемьдесят, молодого мужчину. Веснушчатое кареглазое лицо гостя сверкало из-под военного кепи дешёвыми, под золото, очками, а над губами топорщились тонкие русые усики. На приезжем красовался новенький иностранный камуфляж, заправленный в высоченные шнурованные берцы, за спиной же громоздился объёмный рюкзак. Ни дать ни взять натовский офицер! Дядя Коля с Лёшкиным отцом, когда служили, о такой шикарной амуниции и мечтать не смели.

Лёшка было решился пофилософствовать дяде Коле о том, что в арабском приветствии «ас-саляму алейкум» видит не просто «мир вам», а гораздо большее — своё душевное расположение и симпатию, хорошее настроение и радость жизни. Но решил, что старик не поймёт, и промолчал.

Критически осмотрев в сторонке, на парковой скамейке, содержимое объёмного рюкзака, более опытный в таких делах дядька одобрительно кивнул:

— Пару дней у меня перекантуешься, осмотришься, а я найду нужных людей, и уж они доставят тебя куда надо.

Затем отвёз будущего сталкера к своей девяностолетней родственнице в старенькую хату-мазанку на окраине Мозыря. На следующий день наставник, встав ни свет ни заря, очень долго гремел рукомойником, из-за чего с печки к нему обратилась недовольная хозяйка:

— Коленька, сынок, ты чаво там умывальником так долго гхрамишь?

— Зубы чищу, бабуль!

— А чаво ты их чистишь? Ты шо, гхамно ел, чо ли?

Посмеявшись с дядькой над «очень верным вопросом», Лёха взялся помочь ей накрыть на стол. Три дня мужчины, можно сказать, отдыхали: гоняли по Припяти на арендованной моторке, стреляли уток, спиннинговали щук, добывали в озёрах раков и под пивко варили их на костре… Красота! Заодно присматривали и подходы к Зоне. Дядя Коля всё это время не выпускал из рук мобильник, готовя Лёхину доставку. На исходе третьего дня подтянулись двое спецов — серьёзные мужики средних лет, со стрижеными бородами, сильным белорусским акцентом и колючими взглядами из-под кустистых бровей. Они тихонько пообщались с хозяином, почему-то настороженно поглядывая в сторону Лёхи, от угощения отказались и уехали восвояси. Тем же вечером дядя Коля объявил об отъезде в Зону на следующий полдень. А наутро Лёха почувствовал приближение недоброго. Он увидел себя как бы со стороны, внутри какой-то едва осязаемой оболочки, которая то и дело напрягалась тревожной пульсацией. Его не покидало ощущение нереальности всего происходящего и присутствия в какой-то компьютерной программе, где всё уже задано и ничего не изменишь. От всего этого Лёха пришёл в сильное смятение. Однако он почти насильно успокоил себя мыслью, что просто надо быть намного бдительнее, и всё.

Эх, если бы в жизни всё зависело только от нас!

Перед самым отъездом заботливый дядька напихал в рюкзак гостя домашней снеди: лепёшек, колбасы, сала, чеснока и домашнего сыра, — приговаривая, что в Зоне такие продукты — самое первое дело! Посидев по традиции на дорожку, товарищи спустились к необычайно извилистой реке, где их ждала моторка, и отправились в свой долгий, до самых сумерек, путь на юг. Уж по темноте, уткнувшись носом лодки в илистый обрыв, что у самых заброшенных Довляд, дядя Коля и Лёха с трудом, часто оступаясь в темноте, поднялись наверх. Провожатый негромко свистнул в дремучие заросли:

— Эй, на посту!

— На месте, — отозвались совсем рядом.

— Принимай груз.

— Принимаю…

Спец проявился перед Лёхой из туманной темноты, как изображение на чёрно-белой фотке:

— Давай, турист, двигаем без остановок через Белую Сороку под Гусовский Пост, а там уже и Периметр будет недалеко!

«Турист» обнял ставшего ему родным дядю Колю и вручил ему свой лучший охотничий нож:

— Это вам, дядь Коль, на память от меня. За то, что помогли, и за всё остальное… Не поминайте лихом!

— Давай, давай! — потеплевшим голосом прохрипел дядя Коля, приятно удивлённый подарком. — Удачи тебе, сынок.

После этого спец и Лёха целую вечность гребли поочерёдно в тяжёлой просмолённой лодке по узким камышовым протокам, продирались пешком непроходимым кустарником, чавкали мелкими болотцами, а уже глубоко за полночь подошли к какому-то сараю, сбитому из старых досок, фанеры и крытому ветхим рубероидом и полиэтиленом.

— Салам алейкум, — войдя в слабо освещённое нутро, обратился Лёха к хозяину строения.

— Наконец-то! Где же леший вас носит?! — сердито проигнорировал тот необычное приветствие.

— Без тренировки парень, сам не понимаешь, что ли? — буркнул с улицы его уставший напарник.

— Во-во! Я-то как раз и понимаю. Вот, приготовил махнуть для бодрости духа по капушке, а уж потом будем двигать дальше. До рассвета уж недалеко.

Старинная керосиновая лампа, висевшая под закопчённым потолком их временного пристанища, выхватывала из темноты своим дрожащим огоньком грубый дощатый стол и периметр таких же примитивных скамеек. На столешнице, на измятой старой газете, красовались пол-литровая стеклянная бутылка с мутноватой жидкостью, кривая алюминиевая кружка да вчетверо разрезанная нечищеная луковица с горкой чёрного хлеба и аппетитного сала.

Лёха, бросив тяжёлый рюкзак в угол, потянулся было добавить закуски, но хозяева наперебой отрицательно замотали головами:

— В Зоне достанешь свой тормозок! Ох, как он там понадобится тебе ещё!

Тогда молодой гость решил, что неплохо было бы осмотреться, а потому и поинтересовался у присутствующих невинным голосом, нет ли поблизости какого-нибудь туалета. Спецы ухмыльнулись, и его старый провожатый, гоготнув, ткнул ножом в сторону уходящей в густой камыш тропинки. После чего Лёха решительно шагнул в темень, подсвечивая себе путь крохотным фонариком. Едва различимая тропинка через несколько метров перешла в полугнилые, утонувшие во влажной траве доски, прибитые своим дальним концом к шаткому мостку, а тот вывел гостя к двери стоящего высоко над водой туалета.

— Ну, юмористы, — усмехнулся Лёха, — туалет над водой! Странные они, эти братья-белорусы.

В стороне Периметра небо отсвечивало и погромыхивало какими-то желтовато-голубыми всполохами, и было видно, что путь туда ещё предстоял совсем неблизкий. Километров пять, а то и побольше.

По возвращении его уже ждали причитающаяся порция спиртного и бутерброд с салом и луком. Не успел бедолага толком прожевать, как вокруг постройки вспыхнули мощные фонари и в круг света, как черти, вывалились очень злые, вооружённые куцыми автоматами и сбитые как на подбор «пацаны» в тёмной униформе и непонятными Лёхе знаками различия.

— Менты! — выдохнули в один голос его товарищи.

«Менты» бесцеремонно повалили растерявшуюся троицу лицами в землю и обыскали, побросав изъятое в просторную чёрную сумку. Командовал силовиками маленький, вёрткий, весь как на шарнирах, белобрысый офицерик. Не на шутку перепугавшийся было Лёха вскоре же успокоился, поняв, что интересовал их явно не он. Нежданные гости выволокли сникших спецов на улицу и вполголоса взялись что-то с ними бурно выяснять, оставив третьему задержанному лишь одного, самого молодого своего товарища. А тот, замерев памятником в дверях, всё вытягивал шею в их сторону в попытках расслышать разговор обозлённых сослуживцев. Лёха же, не теряя времени, незаметно подтянул ногой рюкзак, отстегнул отцовский ствол и, засунув его в штаны, замаскировал рукоять разгрузкой. Скорчив невинную рожу, он попытался было добыть и запасные патроны, но успел вызволить лишь одну фляжку, так как охранник резко повернулся и упёрся в подопечного подозрительным взглядом. Тот понял, что лучше не дёргаться и об остальных патронах забыть. Пять в магазине, шестой в стволе — вот и весь его арсенал. И никаких других причиндалов. В карманах ещё только сигареты и зажигалка, возвращённые ему после долгих уговоров. Лёха обратился к ожившему охраннику:

— Можно в туалет?

— Який ты смешный! Шо, злякався и свело? Быва-ает! — И разрешающе кивнул.

— Спасибо.

— Дывись, мутанти кругхом. Щёб не взъилы!

— Разберё-ёмся! — еле скрывая радость, самонадеянно кинул Лёха, и рванул по уже знакомой тропинке в камыши.

Там, не мешкая, спрыгнул с мостка и, навалившись грудью на глубокую болотную воду, направился к яркому созвездию, что висело над Периметром Зоны, загороженном частоколом чёрного леса. Не ведал сбежавший, что в его положении благоразумнее было бы послушаться конвоира и остаться с остальными, чем уйти хоть на шаг в сторону. Ведь он никакого понятия не имел, насколько серьёзно рискует и к кому и куда в итоге попадёт. Знал лишь, что его цель именно в той стороне, куда держал путь, и всё. Вот и рванул на удачу: через вонючие болотные топи, через непроходимые заросли кустов и высоченного камыша, оступаясь на редких жердяных гатях и упорно придерживаясь выбранного пути. Тучей вокруг несчастного взвились прожорливые комары, солёный пот щипал глаза и заливал очки. Лёха часто останавливался и подолом футболки протирал их. И чем дальше он удалялся от стоянки, тем явственнее оживал невидимый болотный мир: что-то всё время громко сопело и глухо бормотало вокруг, а жуткие нечеловеческие вопли то и дело взрезали пугающее безлюдье, отчего мороз бежал по коже. Ко всему прочему беглецу стало казаться, что за его спиной крадётся кто-то след в след и этот кто-то обязательно огреет его чем-нибудь сзади, в самый неожиданный момент. С приближением к Зоне стали явственно слышны глухие автоматные очереди, прерываемые сердитым дудуканьем тяжёлого пулемёта…

Уже перед самым рассветом, преодолев массу болотных препятствий, исполосованный осокой, исцарапанный сучьями и опухший от комарья Лёха стал терять присутствие духа на своём бесконечно мучительном пути. Присаживаясь на высоченные кочки, чтобы передохнуть, он с трудом отдирался от них, подумывая, не повернуть ли ему назад.

— Чёрт с ней, с этой Зоной, и чёрт с её шальными бабками!

Но всякий раз, преодолев минутную слабость, направлялся вперёд, гонимый огромным денежным долгом и сознанием того, что и назад придётся опять преодолевать уже пройденный им тяжкий путь. Войдя в очередное неглубокое озерцо, беглец случайно глянул под ноги и чуть не заорал от испуга: дно устилали трупы! Он ступал прямо по ним, а они со злобой всматривались в него огромными пустыми глазницами фосфоресцирующе-бледных лиц! Лёхе невольно подумалось, не сходит ли он с ума? Рванул оттуда как сайгак! Тут ко всему прочему на ватные от усталости ноги стали лианами навиваться какие-то толстые многометровые невидимые жгуты, вроде огромных змей, доводя мышцы до судорог и сильно мешая идти. «Змеи» шипели в такт его шагам механическими внеземными голосами:

— Приляшь-ш-шь, приляшь-ш-шь, приляшь-ш-шь…

Теряя от страха рассудок, Лёха в панике колотил ружьём по этим змеям и что было сил прибавлял ходу.

Перед самым рассветом резко похолодало и стрельба над Периметром стихла. Всё окутал густой молочный туман. Теперь бедолага не видел вообще ничего и шёл наобум, с ужасом предполагая, что уже давно ходит по кругу и, похоже, сгинет в этих проклятых бескрайних болотах, но совершенно неожиданно попал ногами в седую от инея проволочную паутину, а с трудом преодолев её, упёрся в высоченную изгородь из старой провисшей колючки. Тут слева, откуда-то сверху, грянул отдалённый командирский голос:

— Ориентир первый, левее ноль-ноль-два, группа снорков. Уничтожить! Ориентир четвёртый…

И началось! За командами секунды спустя следовали дружные раскатистые очереди тяжёлого автоматического оружия, а потом снова команды, и снова лязг и грохот. При этом туман над головой всякий раз отсвечивался огненными следами трассёров, как от «катюш» в каком-то военном фильме. В паузах грохотавших очередей где-то там, спереди и наверху, были слышны глухие взрывы, чмоканье разлетавшихся веером осколков, чьё-то предсмертное всхрюкивание, а иногда и опасное «вжиу-вжиу» над его собственной головой. Так на линии охранного Периметра вновь продолжилась уже позабытая Лёхой армейская боевая работа… Он, дождавшись паузы, лёг на спину и осторожно, не желая стать жертвой случайного осколка, пролез под проволокой. За первым рядом колючки обнаружилась припорошённая густым инеем контрольно-следовая полоса, а за ней, дальше и выше, появился второй ряд колючки, за ним третий — и так далее, куда-то наверх по склону. На этом утомительном туманном пути Лёха ориентировался лишь по звучавшим вдалеке голосам, то есть держался подальше от них, понимая, что ничего хорошего его у охраны не ждёт. Всё же, предположил он, лишь благодаря этому плотному непроглядному туману ему и удалось проникнуть в Зону незамеченным.

После того как канонада вновь умолкла, Лёха наконец-то оставил туман внизу и преодолел своё последнее препятствие в виде колючего заграждения. Тут он обнаружил на заиндевелом бугре несколько полуразрушенных, изрешечённых пулями и снарядами строений. Учитывая, какой тут фейерверк минуты назад устроили старательные стрелки Периметра, гость Зоны, особо не вглядываясь в валявшиеся вокруг разорванные снарядами вонючие окровавленные трупы, перемахнул на одном дыхании опасное место и припустил по прямой под гору, назад, в спасительный молочный туман. Уже почти рассвело, и немного спустя этот туман с большой неохотой, как показалось Лёхе, наконец-то рассеялся, после чего ему открылась неширокая, метров в сто, чистая протока с высоченным песчаным склоном противоположного берега, где среди древесных зарослей просматривалась непрезентабельная сельская постройка, крытая древним, поросшим зелёным мхом шифером.

«Наверное, там живут какие-нибудь добрые одинокие старики, которые будут рады случайному гостю», — размечтался Лёха и заторопился из ненавистного болотного кошмара к вожделенной цели.

В это же мгновение над противоположным берегом за неплотной занавесью облаков показался алый диск утреннего солнца, и небо заполыхало таким радужным разноцветьем, какого Лёха отродясь не видывал. Такое появление светила в момент своего выхода из долгих и безнадёжных блужданий он воспринял как что-то очень символичное. Радуясь открывшейся восхитительной картине, путник, не теряя времени, пробежался по зыбкому берегу в поисках хоть какой-нибудь лодчонки, но не найдя и намёка на неё, не мешкая, закинул ружьё за спину и пустился вплавь. Разбухшие берцы гирями потянули на дно, а гонимая поднявшимся ветерком волна злобно ударила пловцу прямо в лицо, словно Зона всеми возможными способами захотела помешать прибытию незваного гостя. Поневоле хлебая воду и отплёвываясь, Лёха упорно грёб и грёб, пока не достал трясущимися от напряжения ногами спасительную твердь. Выйдя на берег, он с сожалением выкинул абсолютно размокшие, ни на что не годные сигареты и кинулся к дому, предвкушая тёплую печь и сытный сельский завтрак.

Открывшийся из-за густых ветвей вид желанного дома просто убил Леху: стенная штукатурка осыпалась, оголив дранку с ржавыми гвоздями, изувеченные рамы поблёскивали из-под толстого слоя пыли лишь небольшими остатками стёкол, а вместо двери красовался поросший молодым клёном пролом. Под сгнившим жестяным водостоком обветшавшего жилища болталась на одном гвозде облезлая адресная табличка — «Набережна 23».

— Вот балда! — подивился гость своей наивности и, с трудом сдерживая бьющую во всём теле холодную дрожь, огорчённо ругнулся. — Зона отчуждения! Какие уж тут могут быть старики? А с адресом так вообще просто фокус! — ещё больше подивился он.

Как такое возможно? Ведь, по рассказам отца, они проживали с родителями в сибирской деревне по адресу: Набережная, дом двадцать три. Также, после заграничной службы Лёхиного отца, они нынешней семьёй вернулись в Россию, в Воронежское село, на Набережную, двадцать три. А позднее снимали в городке, по новому месту службы отца, дом с таким же адресом. И вот тебе на! И здесь то же? Мистика! А может, это вовсе не случайность, а знак судьбы?

Поселковая улица не уступала своим убогим видом дому: практически все здания были едва видны из-за плотных зарослей молодых деревьев, крыши провалились, а окна без стёкол. Сорванные двери валялись тут и там, вперемешку с упавшими заборами, панцирь мощного уличного асфальта сплошь вскрыт могучими корнями, а на противоположной стороне села в небо одиноко уткнулась длиннющая ржавая стрела автокрана, с увесистой железякой на тросовом крюке. Повсюду в низинных местах колыхались под набегающим ветерком, словно живые, бесформенные завалы накопившейся листвы и иссохшего бурьяна. Печальную картину дополняли брошенные когда-то местными жителями поржавевшие детские коляски, велосипеды, пара выцветших советских легковушек, да разутый ДТ-75. По центральной улице всего этого «великолепия» куда-то к горизонту уходили неровной вереницей древние покосившиеся телеграфные столбы, горько шевеля, словно усами, остатками своих многочисленных проводов.

И внутри дома на Набережной, двадцать три обстановка была под стать наружной: развалившаяся кирпичная печь, поржавевшая металлическая кровать с набалдашниками и провисшей до пола панцирной сеткой да рассохшийся деревянный комод. Пол устилали почерневшие от влаги книги, тетрадки, полуистлевшие газеты и журналы советской поры. На противоположной от двери стене жилища висела простенькая деревянная рама с едва видимыми фотографиями за пыльным стеклом, а рядом под зияющей в потолке дырой вытянулись вверх из кучи мусора высокие, неопределённого вида бледные растения. Гость прошёл внутрь и, смахнув с застеклённой рамы пыль, увидел ряды пожелтевших чёрно-белых снимков с выцветшими лицами давно ушедших из жизни людей. Они все как один с немым укором смотрели на него, будто хотели спросить, зачем он явился сюда непрошенным и побеспокоил их царство мирно дремлющего забвения.

Опечаленный увиденной картиной, Лёха вернулся на берег, утыканный поржавевшими треугольными знаками радиационной опасности, и, стуча от холода зубами, разжёг костёр. Раздевшись и содрогаясь всем телом, развесил на корягах промокшую униформу, а чуть согревшись, немедля занялся пострадавшим ружьём и патронами. За отсутствием ветоши пришлось пожертвовать подолом подсохшей футболки.

«Эх, сало бы сюда дяди Колино да домашней колбаски бы!» — нахально вякнул проснувшийся голод.

«Всё-таки там, в Мозыре, накануне отбытия предчувствие не обмануло меня, — подумалось Лёхе. — В болотине чуть не сгинул, в протоке чуть не утонул, и здесь вон пусто, хоть „ау“ кричи. Хорошо хоть удачно Периметр пересёк…»

Вздохнув, он зарядил собранное ружьё и, с трудом натянув скоробленный после сушки камуфляж, поднялся пройтись по посёлку и, если повезёт, найти что-нибудь съестное.

Осматривая село, ничего кроме сюрреалистических картин разрухи и запустения Лёха не нашёл. Ему часто попадались побелевшие скелеты неведомых животных, поржавевшие остовы техники, вросшей в землю, а ещё он не раз чувствовал на себе недобрые взгляды из чёрных провалов домов. Ему слышался оттуда тихий суматошный топоток со скрипом деревянных половиц и едва слышимое неразборчивое злобное бормотание. Становилось жутковато, и заходить в эти дома не появлялось никакого желания.

За продолжительной поселковой экскурсией уже наступил вечер, поэтому Лёха, проклиная невезение и урчащий с голодухи желудок, взялся подготовить ночлег по родному ему адресу. Расчистил угол за печью, подмёл и протёр доски старой вонючей тряпкой, настелил сухого камыша, сверху кинул травяной ветоши, устроив себе поистине царскую постель. Укладываясь спать, гость приметил на полу у печи странное полупрозрачное, в крупный чёрный горошек, студенистое образование.

— Во, прикольно! Сначала вроде ничего такого не было — подивился Леха. — Плесень какая-нибудь… — успокоил он себя и смежил устало веки.

Только-только погрузившись в сладкое дремотное оцепенение, спящий с ужасом осознал, что голова его словно в тисках и в неё проникает Нечто! Это Нечто вкрадчиво, чтобы не разбудить, и в то же время по-хозяйски сноровисто и деловито расползалось по его мозгу несколькими раздвоенными змеиными языками и ощупывало его! Взревев от ужаса, Лёха схватился за голову и обнаружил на ней какой-то упругий «шлем»! Содрав его, он с омерзением зашвырнул его со всей силы подальше! С места падения «шлема» послышалось сердитое чавканье и фырканье, а его испуганная жертва принялась лихорадочно ощупывать себя. К радости «жертвы», кроме противной густой слизи, на волосах от непрошенного головного убора ничего не осталось. И осмотр опустевшего помещения под свет зажигалки тоже ничего не дал и даже как-то успокоил. Всё же напуганный случившимся вояка долго ещё не мог заснуть. Он набрал у разрушенной печи побольше кирпичных обломков и, внимательно вглядываясь и вслушиваясь в непроглядную чернильную темноту, швырялся ими в каждый подозрительный шорох. Однако сильное напряжение и страшная усталость всё-таки взяли своё и за полночь свалили его в тяжёлый, без сновидений, сон. При этом глухие очереди скорострельных пушек, доносившиеся со стороны Периметра, уже ничуть не беспокоили его, а вот продолжительные паузы между ними, наоборот, заставляли просыпаться и с тревогой прислушиваться к мёртвой тишине в ожидании ещё какой-нибудь неведомой ему пакости со стороны негостеприимной Зоны отчуждения…

Глава II

Француз

Растревоженный ночным приключением Лёха вышел, озираясь, в прохладное октябрьское утро из своего ненадёжного убежища и побрёл к водоёму, чтобы ополоснуться да смыть с головы мерзкую слизь ночного «шлема».

— Бр-р-р! — содрогнулся он от прохлады и наклонился над водой: с полуметровой глубины на него, не мигая, таращилась огромная, с футбольный мяч, жаба.

— А, ну, пош-ш-ла вон! — хлопнул по воде Лёха, но та выскочила почему-то прямо ему под ноги.

Сражённый такой наглостью человек в подробностях рассмотрел невиданное земноводное: бородавчатое, камуфляжной окраски, тело с выпученными глазами на тупой башке, а сзади полуметровый крысиный хвост, украшенный двумя солидными крючковатыми шипами на конце.

— Ну вот, — читалось в нахальных жабьих глазах, — и что ты теперь скажешь?

— Брысь! Брысь! — брезгливо оттолкнул её от себя Лёха.

Жаба, неожиданно смешно икнув, отпрыгнула в сторону и полоснула недруга шипами по руке. Из раны тут же брызнула кровь.

— Ах ты, с-с-сука! — зажав рану, попытался вдогонку пнуть земноводное Лёха, но поскользнулся и чуть не плюхнулся в воду, а жаба, пользуясь его замешательством, тут же скрылась из виду.

Кое-как замотав увядшим лопухом раненые пальцы и бормоча ругательства про то, что он думает о всех сволочных лягушках и жабах на свете, пострадавший всё же умылся и принялся собирать прибрежный сушняк. Надо было согреться да придумать что-нибудь с едой.

— Вот тебе и готовился к Зоне! — горевал он. — Кто же думал, что такая подлянка с «доставкой» выйдет? И что теперь хавать?

С ружьём-то, был уверен молодой авантюрист, он что-нибудь обязательно добудет, но патронов всего шесть, да и посуды нет никакой вовсе. Даже ножа, не говоря уже об остальном. Всё, что ему было сейчас так необходимо, в чёрной сумке белорусских силовиков. И какие теперь его ждут перспективы при таком раскладе? Вся надежда на скорую встречу с людьми.

— Вот разведу большой костёр, чтобы дольше горел да побольше жарких углей получилось, — твёрдо определился Леха, — а уж потом пройдусь, поохочусь на уток. Подстрелю да прямо на углях зажарю… Утки-то уж точно тут есть?

В этот момент ему вспомнился недавний охотничий ужин на Припяти, где Саня из Наровли, друг дяди Коли, похожий своими длинными усами на запорожского казака, с полным стаканом в руке толкнул у костра несвойственную ему длинную речь:

— Слухайте, хлопци, вот встаю я сьягодни з ранку, значить, на охоту, до вас. Дывлюсь на свою Гхалю, а она под одеялом ляжить, спыть, шо твоя гхора! Это ж сколько на ней робиць надо?! Не-е, думаю, лучше я з вами поохочусь, порыбалю да вот хорошей водочки ё**ну!

Компания у костра дружно рассмеялась, представив красочную утреннюю картину с огромной спящей Галей на кровати и со сбегающим от мужского долга Саней.

— Эх, сюда бы хоть частичку того ужина! — не унимался пустой желудок.

Костёр разгорелся быстро. Лёха, удобно расположившись у огня, обжёг себе Настиным французским коньяком пищевод и предался грустным размышлениям по поводу своего непростого пути в Зону. Перебрав мысленно и Генкин день рождения, и отца, и свою семью, крепко завинтил крышку на фляжке, приторочил её на пояс и отправился попытать своего охотничьего счастья.

Двигаясь вдоль берега, охотник принял вправо от сросшихся стволов старой прибрежной ветлы, что торчали дружной облезлой пятернёй из одного могучего корня, в основании которого зияла чёрной пастью какая-то нора.

— И чего меня туда понесло?! — не раз потом дивился Леха своей такой очевидной и глупой беспечности. — Ведь такая нора в Зоне — это же явный признак наличия какого-нибудь хищника-мутанта.

***

С утра Саныч отрядил Деда и Карачана на заброшенную МТС, что располагалась неподалёку от их Бункера, за лесопилкой, на окраине брошенного села. Надо было добыть десятка три метровых металлических прутьев на оконные решётки да проверить, не появилась ли долгожданная закладка в условленном тайнике от верного человека с Большухи? Заказанный им дефицит нужен был позарез! Заказчик зоновский уже не раз напомнил про своё недовольство задержкой. Такие непредвиденные вещи сильно злили Саныча, так как подрывали его с таким трудом заработанный авторитет. Дед был назначен старшим. Он хоть и молод, но сообразительнее и пошустрее Карачана преклонных лет. А Карачан ему и спину прикроет, и, если что, с железом поможет. Как раз по железякам он мастер: не один десяток лет на фермерских полях ремонтником горбатился.

Назначенные напарники, плотно позавтракав, отправились в дорогу. Всего им предстояло преодолеть километров пять-шесть. После двух часов пути, обойдя уже известные аномалии и несколько свежих, рождённых недавним выбросом, они наконец достигли желанной цели. МТС представляла собой остатки былого колхозного могущества: бетонный периметр зиял многочисленными заросшими дырами, солидная мастерская внутри него навсегда вросла распахнутыми воротами глубоко в землю, а длинный ряд окон конторы печалился со второго этажа своими немытыми стёклами на обширную гаревую стоянку, что раскинулась рядами поржавевшей разнородной сельхозтехники. Дед проверил местность на радиацию. Фонило прилично. Проглотил три таблетки антирада сам и дал Карачану, после чего предусмотрительно полез на крышу конторы, осмотреться. Мало ли какая тварь поблизости ныкается? Его всегда удивляла эта ничем не объяснимая тяга мутантов к брошенной технике. Осматриваясь в бинокль, Дед перевёл взгляд на север и обомлел: некто, напомнивший ему новеньким натовским камуфляжем, высоченными берцами и очкастой физиономией французских офицеров, что когда-то гостили в его родном городе на военном заводе, разжёг у воды огромный костёр и беспечно попёр от него вдоль берега. Кто же в Зоне так делает? Или он ничего не боится? Может, новичок или обожжённый? Хотя нет, не обожжённый. Иначе не был бы таким шустрым. Гадая, сунул бинокль Карачану. Тот, глянув в указанную сторону, лишь недоумённо хмыкнул и пожал плечами. Потом оба не сговариваясь продолжили наблюдать за незнакомцем. А до того было метров триста.

Лёха же вышагивал вразвалочку вдоль берега, накинув ружейный ремень на плечо и выставив ствол вперёд. Рассеянно оглядываясь по сторонам, он краем глаза заметил вдруг какое-то движение слева. Из примеченной им накануне норы с хищным рыком вылетел просто огромный, чуть не с молодого бычка, чёрный безглазый пёс Зоны! Охотник машинально дёрнул ружьё в сторону опасности и нажал на спуск! Ударив в руку, «Моссберг» вырвал картечью из груди мутанта сноп тёмной крови, и тот рухнул, вздыбив облако пыли и песка. Клокоча кровавой пеной и дёргаясь в конвульсиях, мутант ещё несколько секунд загребал своими лапищами землю, словно наперекор смерти хотел добраться до своего убийцы.

«Да-а-а… — подумал новичок, разглядывая мутанта. — Это тебе не по интернету порождения Зоны разглядывать!» Вблизи лохматое животное было похоже на непомерно огромного волка с плотной густой шерстью, непропорционально большой головой, с мощнейшим туловищем и лапами. А зубы! Такие зубы, наверное, человеческую ногу, как соломинку, перекусят. Не придя ещё в себя толком, Лёха машинально добавил чудищу для верности контрольный в голову. Только из чистого любопытства он надумал осмотреть его логовище. И опять зря! Откуда же ему было знать, что псы Зоны поодиночке никогда не живут?

Дед и Карачан, оцепенев от развернувшейся перед их глазами картины, заинтригованно продолжили наблюдать, что ещё вытворит этот безрассудный чудик. А тот приближался к своей беде. Не прошёл он до норы и нескольких шагов, как из неё, вздымая пыль, катапультным снарядом выстрелила белая, с двумя рядами обвисших молочных сосков, такая же безглазая, но гладкошёрстная и уродливая сука! Вовсе не ожидая этого, парень инстинктивно дёрнулся назад и, неловко зацепившись за траву, упал, выронив ружьё! Собака с яростью вцепилась ему в ногу и принялась кромсать своими огромными клыками, подтягивая раз за разом человека к себе, словно тряпичную куклу. Чудик не поддавался! После каждого собачьего рывка он немедленно отползал, пытаясь отбиться целой ногой. Было видно, как в секунды его несчастная конечность были истерзана словно фрезой в безобразные лохмотья, а кровавые фонтанирующие брызги щедро поливали место битвы. Собака же, как было видно, только вошла во вкус.

Невыносимая боль истошным криком рвалась из Лёхи наружу! Но он, удерживая этот крик остатками воли, почти ничего уже не соображая, всё отползал и отползал, надеясь на что-то и обречённо отбиваясь. А сука наседала ещё яростнее! Отчаявшись хоть как-то остановить эти беспрерывные атаки, обороняющийся сгрёб горсть песка под собой и что было сил швырнул в разинутую собачью пасть! Собака, опешив, отпустила жертву и затрясла башкой. Лёха тут же отполз и, не сводя с неё глаз, лихорадочно попытался нашарить потерянное оружие. Но ствол, как назло, не обнаруживался, и человек приготовился к новой схватке с мутантом. В этот самый миг за его спиной послышался топот, ядрёный мат, а над самой головой лязгнул звонкой затяжной очередью автомат, осыпая несчастного горячими гильзами и вырывая из тела его обидчицы фонтаны крови. Мутант испустил дух. А у Лёхи перед глазами поплыли чёрные круги, и он с трудом уже соображал, что происходит. Чудом удерживаясь в сознании, он безуспешно всё пытался лоскутами штанины прикрыть свои жуткие раны да остановить кровь. Тут над ним склонились двое, и тот, что был ещё очень молод, но совершенно седой, держа в левой руке АН-94 «Абакан» с дымящимся стволом, протянул правую и представился, приветливо улыбаясь:

— Дед, — и кивнул на второго, — а это Карачан. А ты кто будешь?

Не дожидаясь ответа, спаситель тут же и предположил:

— Слушай, а тебя не Французом кличут? Ну, бл* буду, ты на француза похож! Правда, Карачан?

— Правда, правда… — нехотя согласился его товарищ.

— Да не-е-е, — простонал раненый, — зовут меня Лёхой, а фамилия…

— А вот фамилию не надо! Ты что, парень, с дуба рухнул? Ты же в Зоне! — оборвал его Дед.

— Ладно, а теперь-то что? — сурово подытожил Карачан.

Вопрос был к месту, однако Дед, нахмурившись, молча достал откуда-то из-за спины аптечку, смахнул своим тесаком с Лёхиной изуродованной ноги остатки бесполезного камуфляжа и, обколов болючими уколами жуткие раны, принялся бинтовать. Несчастный держался из последних сил. Его сильно затошнило и вырвало чем-то горьким и жёлтым.

— Эй, эй! Ты, парень, коньки не отбрось! — похлопал его по щекам Дед.

— А то что?.. — еле провернул немного одеревеневший от обезболивающих медикаментов язык Лёха.

— Да ты мне уже как минимум двести должен! — доброжелательно рассмеялся спаситель и обратился к напарнику: — Карачан, а ты посмотри, кого тут этот парень завалил! — и стволом показал на убитого Лёхой кобеля. — Это точно волк! Да какой огромный! Такая семейка наделала бы делов в Зоне! Надо бы в нору гранату кинуть. Да, теперь без родителей и сами сдохнут.

Раненый бессильно откинулся на спину, упёршись взглядом в раскрашенное неведомыми импрессионистами небо, и вяло подумал, что странный долг в двести непонятно чего он, наверное, уж точно никогда не отдаст. И что вообще ему было уже на всё наплевать: и на огромных волков со слепыми суками, и на людей, и на саму Зону с её загадками, проклятыми мутантами и недоступными артефактами. Наступила предобморочная апатия…

Новые знакомые оставили раненого и отошли, внимательно осматриваясь, в прибрежные заросли, где принялись вырубать что-то в молодых деревцах, жарко заспорив:

— Ну вот на какого х** ты во всё это ввязался? — бурчал страшно недовольный Карачан. — И куда теперь ты с ним? Железки не возьмёшь и, значит, задание Саныча не выполнишь! Что он скажет? Думаешь, он одной посылкой доволен будет?

— Шефа я беру на себя! — твёрдо парировал Дед.

— А кто этого жмурика потащит? Мы, что ли? Лошадей-то здесь нет! Или мы — вьючные, доброта ты казанская? Ну на какого х** он нам сдался? Он кто вообще есть-то? Ты его знаешь? Он обуза на нашу голову. Ты, бл*ха, что, не видишь, что он глаза уже закатил? А выживет, так ещё один дармоед в наш Бункер. Мало нам наших калек и разных там обожжённых?

— Блин, да не ной ты! Я тебе ствол свой подарю, ты ведь у меня его уж три месяца как клянчишь. В долгу не останусь.

Лёха отключился, и на чём сторговался со своим товарищем его щедрый спаситель, так и не услышал. Приходя временами в сознание на самодельных носилках, он мог видеть лишь, как раскачивались тела его носильщиков, как в такт им раскачивалось пёстрое небо, полуголые деревья и какие-то сильно потрёпанные коммуникации высоко над головами. Дед шёл сзади и, беспрестанно оглядываясь, всё подмигивал ободряюще. Новые товарищи удивили раненого совсем иной экипировкой, чем он раньше себе представлял. На их лбах под военными кепи были странные очки, похожие на газосварочные. Оба были увешаны противогазами, разгрузками, ножами в ножнах, многочисленными подсумками и чёрт знает ещё чем. Раненый вновь пришёл в себя лишь тогда, когда его заносили в какой-то подвал. Носильщики с трудом разворачивались с габаритным грузом в тесных лестничных пролётах, и в эти моменты у самого лица раненого проплывал облупившийся желтовато-зелёный колер давнишней побелки. Открыв глаза уже на жёстком деревянном топчане, он обнаружил скучившихся над ним людей: Деда, Карачана, полную женщину, которая до боли напомнила мать и которая, что-то ласково нашёптывая, совала ему под нос ватку с нашатырём, мрачного мужика, похожего на сову, а за его спиной — высокого, с оттопыренными ушами. С раненой ногой возился шустрый, средних лет, лысоватый мужичок. Лёха про себя так и окрестил незнакомцев — Мать, Сова, Лопоухий и Док.

— Салам алейкум… Где я? — еле оторвал он от нёба иссохший язык.

— Ну да… — ещё больше помрачнел Сова. — Татарин, что ли? Где-где! В Бункере, где же ещё? Лежи, лежи, не разговаривай. Вот с тобой Клёпа сейчас позанимается, а уж потом и мы перетрём, что ты за человек и что нам с тобой делать…

Лёха смекнул, что Сова здесь главный. Док безжалостно тревожил его раненую ногу, беспрестанно тыкая в неё пальцами и вызывая адскую боль. Новичка уже прошиб пот, но он, стыдясь посторонних, лишь стискивал зубы и не подавал виду. От такого сильного напряжения на дне его пустого желудка сначала возник непривычный огонёк, который быстро разгорелся в костёр и затем жаром растёкся по всему телу. Перед глазами замельтешили то светлые, то тёмные пятна, а вслед нежданно обрушилась темнота…

…На этот раз Лёха обнаружил себя уже в тоннеле наедине с какой-то совершенно непередаваемой жутью, а где-то далеко-далеко впереди брезжил свет. Сама собой возникла уверенность, что свет этот очень важен и нужен ему, что в нём жизнь! Лёха всей душой потянулся туда и вдруг, к удивлению для самого себя, птицей сорвался с места, ощущая гул ветра в ушах! Вылетев из тоннеля, он плавно, словно делал это всегда, опустился на пол широкого, дугой, балкона. Далеко внизу ослепительно-белым снегом открывался совершенно незнакомый вид: просторный микрорайон с ярко раскрашенной детской площадкой в окружении пятиэтажек белого кирпича и трансформаторной будкой на заднем плане. Увиденная картина была совершенно беззвучной, словно фотография, — ни криков животных и птиц, ни людей, ни привычного городского шума. Всё пребывало в каком-то странном неживом оцепенении. Затем всё увиденное пропало, словно кто-то невидимый нажал на выключатель, и Лёха завис в море нестерпимо яркого света! Затылком он буквально увидел, что откуда-то сверху, издалека ослепительного пространства, приближаясь, проявляются трое, а развернувшись, обнаружил их: по центру — высокий, а двое, пониже, по бокам. В их фигурах сквозь ослепительный свет можно было различить лишь тёмные пятна верхней части туловищ да головы в окружении дымчатых нимбов.

— Собирайся, полетишь с нами! — колоколом раздался в голове голос высокого.

К Лёхе само собой пришло осознание того, что лететь придётся очень долго! Двадцать семь световых лет! На бесконечно далёкую чужую планету, и безвозвратно, навсегда оставить семью, своих маленьких и беззащитных дочурок!

— Не могу, нельзя мне. У меня двое маленьких детей! — мысленно умоляюще возразил он.

— Это правда, у него действительно две маленькие дочери, — подтвердил тот, что был справа от высокого.

— Ну тогда ладно! — пощадил высокий, и всё исчезло…

Глава III

Снайпер

Вячеслав Александрович раздражённо подкурил дрожащими руками сигарету, скрипнул своей погрузневшей фигурой в генеральское кресло и попытался привести печальные мысли прошедшей сумбурной ночи у Верховного хоть в какое-то подобие порядка. Попросив у своей секретарши чашку крепкого натурального кофе, он по штабной привычке, стал излагать свои мысли на бумаге:

« — Первое. Сводки из Чернобыльской зоны однозначно говорят о сформировавшихся в ней центрах влияния крупных неформальных лидеров и концентрации в их руках многочисленных вооружённых группировок и власти, которые в итоге в борьбе за сферы влияния обязательно приведут к вооружённому конфликту и потере контроля над зоновским хаосом.

— Второе. Невозможность своевременного и адекватного влияния на развивающиеся события в Зоне требует их максимально оперативного анализа, ну и само собой разумеется, принятия самых жёстких и кардинальных упреждающих мер.

— Третье…» и так далее.

Как ни крути, а пора действовать! Как он и предупреждал своё руководство, в Зоне уже обозначились авторитетные лидеры, вроде воров в законе Лихого и Султана, а вместе с ними и крупные вооружённые группировки. И это, конечно, ни к чему хорошему не приведёт. А тех подпирают перспективные лидеры помельче, вроде так называемого Саныча. Знал он, знал этого полковника — героя Кавказских войн, которого после краха той злопамятной операции в Зоне считали погибшим. Но выжил, засранец! Причём там, где это никому не удавалось! А теперь стал зоновским авторитетом, а попросту — реваншистом, вознамерившимся повлиять на ситуацию в ней, а может, и в стране. И, вероятно, сказать тем самым своё веское слово. Но, может, он просто пожелал мстить за глупую гибель своего сына в Сирии или за нанесённые лично ему обиды от вышестоящего командования? Хочет доказать свою состоятельность доступными ему теперь серьёзными средствами? Он, генерал Позлов, повидал таких! Поборники только им понятной морали, со своими принципами воинского долга и понятиями об офицерской чести, прямые и несгибаемые как железнодорожный рельс. Отцы-командиры, за которыми на смерть пойдут их преданные подчинённые. Но ведь сейчас не война! В нынешних грязных политических играх востребованы люди другого формата, а в штабах превыше всего государственные, а зачастую и личные экономические интересы. Но вот такие солдафоны, как этот, не хотят мириться с реальностью. Поэтому с ними и прощаются без сожаления, как с разменной монетой, даже не смотря на их боевые заслуги.

Надо, надо уже что-то предпринимать и давить всё в зародыше, пока не поздно. Ведь нынешние зоновские авторитеты понимают, что с их невеликими финансами в политике делать нечего, так они на аномальные ресурсы Зоны рассчитывают. Выпустят джинна из бутылки — ох, что тогда будет…

На европейцев Позлов по поводу помощи и участия в решении обозначившихся масштабных проблем давно плюнул: они пусть хотя бы не мешают ему и в его дела не лезут. Но, к сожалению, и «братья по оружию» подводят! Его украинский коллега боится даже думать о проблемах за Периметром, а белорусский обещал только посильную помощь и поддержку, ссылаясь на финансовые трудности и недовольство Батьки. Что же до хитрых и изворотливых азиатов, так он и на них давно махнул рукой! Думают только о своей выгоде. Не понимают, не понимают, что, если Зону тряхнёт по-хорошему, хлынет из неё всякая нечисть, заражённая анархистскими идеями, да невиданные монстры и аномальные порождения, обладающие небывалыми способностями. Хлынут, как лава из проснувшегося вулкана, и уже никакие тысячи километров удалённости ни одну страну не спасут! Как отгремевшая только что по всему свету эпидемия, разойдётся новая зараза. Пойдёт такая цепная реакция, какой человечество ещё не видывало. Войны, резня и глобальный хаос. И люди со временем вымрут на земле как вид. Всё сгинет в геенне огненной…

***

— Вячеслав Александрович, к вам Петрушенко! — раздался в настольном динамике сквозь отрешённость начальника голос его секретарши.

— Пусть заходит.

— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — скрипнула входная дверь.

— Да ладно тебе, Володь. Заходи, заходи по-свойски! Сколько лет, сколько зим?

— Да-а, Вячеслав Александрович, с декабря прошлого года у вас не был. Как Новый год тут встречали в ожидании совещания у министра. Больше полгода уже прошло, не успели оглянуться, — напомнил о последней их встрече его сослуживец и друг, ещё с ротных времён, генерал-майор Петрушенко.

Позлов нервничал. Петрушенко это сразу понял по его попыткам навести порядок на и без того идеальном рабочем столе: выравнивал телефоны и блокноты, лотки с документами, то и дело трогал в стакане ненужные ему сейчас авторучки.

— В общем, вот что, Владимир Сергеевич, сразу скажу, просьба у меня к тебе даже больше личная, чем служебная… — начал хрипловатым голосом его бывший начальник и сослуживец. — Всё неофициально, сам понимаешь, ты ведь теперь не в моей епархии. Снайпер экстра-класса нужен в Чернобыльскую зону. Преданный, умелый, опытный и сильный. И никаких напарников и сопровождения. Одиночка. В помощь только подробная информация о месте, список целей, сроки, условия и никакой другой информации. Интересы сверхгосударственной важности того требуют. Средства неограниченные. Но и «обратного билета» ему не будет — исключено! Всё должно умереть вместе с ним. Есть у тебя хоть кто-нибудь? Я свои сусеки все перетряс, никто в полной мере не подходит.

— Вопрос, конечно, интере-е-сный, — полушутливо затянул Петрушенко, — но, по-моему, как раз недавно такой человек у меня обозначился, выходец из Тамбовской бригады спецназа ГРУ. До армии охотник-одиночка. Другу-сослуживцу последний кусок хлеба отдаст, но как раз друзей-то у него и нет. Максималист! С командирами в контрах. Но, сволочь, стрелок от Бога! Из ротного пулемёта со ста метров от бедра банку с тушёнкой первой же очередью валит!

— Да при чём тут тушёнка?! Я что, пулемётчика прошу?

— А вы не спешите, дальше послушайте. С ротным своим он чуть не подрался, правду-матку ему резать стал, про поборы какие-то казарменные, про отношение начальников к подчинённым… В общем, понесло парня. А проблемные люди, вы знаете, никому не нужны. Его комбриг уже турнуть из армии хотел, но снайпер на полевом выходе всех удивил! На сто пятьдесят метров рубль подвесил, на веточку, попросил его раскрутить и качнуть. И в ребро из СВД с оптическим прицелом сбил! Все, кто в оптику свою наблюдал, заорали, что, мол, случайность. Так он по просьбе комбрига ещё два раза этот номер проделал. На три монеты — три выстрела! Вот так вот. Таким «материалом» разбрасываться? Ну, мы его в Подмосковье и перевели, на «чёрный хлеб», пусть через день на ремень в суточные наряды походит, остынет да о жизни подумает.

— Вот-вот! Ты всё правильно понял. Возьми с ним ещё четырёх кандидатов, разбавь, в общем, а как срок придёт — выдернешь. А потом — авария, достойные похороны и так далее. Да что я тебя учу?! Сам не знаешь, что ли?

— Да нет, учить-то не надо… Всё понимаю. Но жалковато парня. А с «обратным билетом» никак нельзя? На другую фамилию, например?

— Нет, нет! Я что, душегуб, по-твоему? Ставки, ставки высоки, ты даже себе не представляешь! Я когда Самому план свой изложил, тот мять начал, что, мол, «сильно нужно нам это?», «а как же авторитет страны, если всё откроется?». Трухнул, в общем! В итоге согласился на мою автономию в этом вопросе, когда я доводы ему свои привёл, «Но, — сказал, — чтобы никакого следа!» Фамилия исполнителя будет Никто и звать его будет Никак, понятно тебе? Так что я и с Олиферовичем, другом нашим, из Белоруссии который, помнишь? На «антикиллера», в общем, уже договорился. Ждать он будет нашего героя после выполнения задания на выходе из Зоны, у Блокпоста.

— Понятно, понятно-о, — протирая платочком запотевшие от волнения очки, протянул Петрушенко. — Вот мы тут сразу ещё и несколько людских судеб порешили!..

— Ну ты ладно-ладно. Волну-то не гони! — недовольно остановил его Позлов. — Стареешь? Мягчеешь? А забыл, как мы заставу целую в Таджикистане, своих ребят, под душманским огнём положили? А как сами там вместе с ними чуть не сдохли? Матушку-Россию нашу защищали! Забыл?! Мы с тобой не эти «гражданские сопли», что в армию нынче пришли на руководящие должности Родину обирать. Я бы их всех к стенке, была б моя воля! Так у них у каждого за спиной или «интересы группы товарищей», или «большой человек». Не по зубам они нам. В Зоне порядок наведём, так, может, придёт время — и до них доберёмся!

— Это так, это так… — подтвердил его старый друг.

— Катя. Катя!

— Что, Вячеслав Александрович? — зашла помощница.

— Принеси нам «прессу»! И меня ни для кого нет! Только если Сам искать будет, поняла?

Катя согласно кивнула, переключила тумблеры связи на себя и отнесла шефу «прессу» — бутылку «Хеннесси», две хрустальные рюмки и нарезанный лимон с горкой сахара на блюдце. Шеф почему-то любил лимон посыпать сахаром перед закуской.

У Петрушенко на душе потеплело. Сколько они прошли вместе с Позловым. Каких только событий не пережили! Многие их товарищи сломались и «сошли с дистанции»…

Угостив гостя и обменявшись новостями о делах семейных, Вячеслав Александрович, прощаясь, напомнил ему:

— Человеку твоему любые деньги и «зелёная улица», понял? Обращайся в любое время. Незамедлительно!

***

— Старший сержант Кудра! Старший сержант Кудра! — истошно орал в коридорах общежития контрактников посыльный. Генку растолкал его сосед по кубрику, и тот высунулся в коридор:

— Голос сорвёшь, служивый! Чего надо?

— К командиру части вас, товарищ старший сержант, — обратился к нему присланный из штаба срочник, — в шестнадцать ноль-пять быть со всеми личными вещами. По тревоге куда-то выезжаете. И ещё один с вами, из пятой роты…

— Ты что, охренел?! С какими «всеми личными вещами»? Я что, верблюд? И телик с собой взять, и холодильник, и весь зимний гардероб?

— Я не знаю, мне так сказали передать, — развёл руками солдат.

— Ладно, топай! Разберусь…

Собрав самое необходимое в РД, Генка Кудра остальное своё барахло перепоручил соседу, надеясь вскоре забрать его с ближайшей оказией. Комп было особенно жалко оставлять, он на него чуть не две зарплаты ухайдокал! Отъезжающий и понятия не имел, что видит сослуживцев и свой кубрик в последний раз…

Глава IV

Бункер

Раненый пришёл в себя от новой боли. Клёпа по-изуверски небрежно отрывал присохшие к ранам бинты, на которые Дед явно не поскупился. От такого испытания разболелась голова и затошнило. Как только раны были освобождены, медик озадаченно присвистнул. Ощупав распухшую, словно бочонок, и посиневшую ногу, он кивком подал знак присутствующим выйти за ним. Из-за переносной перегородки несчастный едва уловил озабоченную речь эскулапа:

— Саныч, операция нужна срочно! Иначе ноге кирдык — или ампутировать, или он сам скоро загнётся. Я возьмусь, если… Саныч… помощники… кто…

Голос Клёпы бубнил всё глуше, и Лёха больше ничего не смог разобрать, но из услышанного стало ясно, что дела его совсем плохи, а Сову звать Санычем. Тут на него волной накатило сильнейшее удушье, от которого он в панике закричал подойти к нему хоть кого-нибудь. Прибежала Мать, которую все называли Клёной. Она заботливо наклонилась над ним:

— Что, сынок?

— Форточки! Двери откройте! Воздуха не хватает! Не могу вздохнуть. Задыхаюсь, задыхаюсь… — сипел Лёха. Наверное, выглядел он в этот момент совсем худо, потому что женщина в ужасе отшатнулась:

— Да всё открыто настежь, сквозняк уже! — И схватилась дрожащими руками за флакон с валерьянкой.

А её подопечный всё метался, пытаясь вздохнуть поглубже, но никак не получалось. Перед глазами плыли радужные круги, в горле пересохло, нутро выворачивало, но рвать было уже нечем, да ещё сердце колотилось загнанным зверьком, готовое выскочить наружу. В это мгновение ему подумалось, что уж лучше было бы сразу там, не берегу, сдохнуть, чем вот так вот, бесконечно долго и бессильно мучиться. Однако неожиданно накативший кризис также неожиданно пошёл на убыль, и следом к раненому пришла спасительная дрёма.

Разбудил Лёху доктор:

— Ты как анестезию переносишь? Аллергии нет на какие-нибудь лекарства?

— Да нет, — задумчиво наморщил на секунду лоб раненый. — Дак я раньше и не оперировался вроде. Если аппендицит не в счёт, конечно.

Клёпа обратился за перегородку:

— Олеся, пусть его свозят в душ, и сделай ему анестезию в позвоночник.

Появилась помощница доктора, миловидная молодая блондинка с округлыми формами и пышной грудью, над медицинской маской которой Лёху поразили огромные, необычайной красоты, глаза-виноградины. Он решил развеселить чрезмерно серьёзную медичку:

— Слушай, а у меня от обезболивающих реакция необычная.

— Какая?

— Уши зеленеют!

— Ой, а я про такое ничего не знаю! — всерьёз испугалась деваха и побежала за доктором. Тот шутки не понял и, влетев в комнату, неодобрительно уставился на юмориста:

— Так чего там у тебя с лекарствами?

Шутник благоразумно отмолчался.

В соседней бетонной комнате его, лежащего на хирургической тележке из нержавейки, помыли струями холодной воды из шлангов угрюмые «санитары» в лице двух недовольных сталкеров, отчего пациент превратился в синий от холода баклажан. После этого медсестра загнала в его окоченевшее тело необходимые кубики морфинов, и спустя положенное время у дрожащего от холода больного наступило оцепенение. Глаза сами собой закрылись, и в сознании вспыхнули вращающиеся цветные карусели. Они вращались где-то перед глазами всё быстрее и быстрее, трансформируясь в бесконечные спирали, и затем пропали в жёлтом непроницаемом тумане. Лёха обнаружил себя под потолком! Упираясь в него спиной, он с удивлением разглядел собственное раненое тело внизу, на операционном столе, накрытое окровавленной простыней и окружённое четвёркой в белом, состоящей из доктора, медсестры, Деда и Карачана. Клёпа, увлечённый собственным рассказом о житейском случае, деловито орудовал скальпелем над торчащей из простыни изуродованной ногой. Понаблюдав немного, Леха всё-таки вернулся назад, в свою физическую плоть, и чуть не взвыл от резких дёргающих болей в раненой ноге. Доктор рявкнул помощнице:

— Олеся, ногу ему держи, ногу! Не видишь, дрыгает ей? А то не даст зашить как следует!

На этом Лёхины мучения не закончились. Зря он шутил. Ох, зря! Зона шуток не любит. К вечеру того же дня по телу пошёл отёк, а вместе с ним пришёл зуд, особенно нестерпимый на лице. Док, ощупав многострадальное тело больного, помял пальцами вспухшие под глазами синевато-чёрные круги и удручённо заключил:

— Отёк Квинке, чтоб его… Вот она, аллергия, про которую я тебя спрашивал… Везучий ты, парень, весь букет проблем одному тебе. Если выживешь, Санычу будешь должен не знаю сколько. Тут тебе не Большуха. С таким трудом медпункт обеспечиваем, ты не представляешь! Поэтому в Зоне на всё свои прейскуранты. А благотворителей тут нет… Вот всё никак не догоню, чего это наш шеф так заботится о тебе?

После докторского приговора невыносимо медленно потянулись дни реабилитации с бесконечными, каждые два часа, уколами против Квинке. Нога страшно болела и не давала спать. Подремать позволяли лишь таблетки димедрола, на которые док оказался по-кулацки скуп:

— Обойдёшься, так привыкай спать. Ишь, барин нашёлся!

Недельку спустя он прислал сталкера восточной наружности по прозвищу Кореец, знающего иглоукалывание. Рослый, ноги колесом, «народный целитель» со следами старого обширного ожога во всю правую щёку появлялся в кубрике больного после обеда, не спеша скручивал с его ноги длиннющий бинт гипсовой лангеты, деловито втыкал в освободившуюся израненную плоть иглы с цветными нитяными колпачками и монотонно и безучастно, словно робот, вопрошал со страшным азиатским акцентом:

— Твоя чувствовать? А здеся чувствовать? А здеся?..

Далеко не сразу, но нога, до того совершенно одеревеневшая как чурбак, понемногу начала чувствовать себя «здеся».

***

Глубокая октябрьская ночь… Над дверью комнаты лазарета мерно тикают старинные ходики. Циферблат — в виде морды чёрно-белой кошки, вместо усов — стрелки, а глаза в такт маятнику мечутся вправо-влево, вправо-влево — тик-так, тик-так… Лёха, лёжа на койке, в тысячный раз пялится на них и на бесчисленное множество надписей по стенам и даже на потолке типа: «Здесь был Вася. Кременчуг. 2016». На улице, он слышал от местных, буйствует ветер и дождь со снегом. Вдруг дверь приоткрылась, не показав ни души, а мгновение спустя Француз вздрогнул, обнаружив в ногах глуповато улыбающуюся беззубым ртом округлую рожу светловолосого небритого мужика, от которого пахнуло такой смесью давно не стираного белья, немытого тела и ещё Бог знает чего, что больной чуть не задохнулся.

— Слыс, земляцёк, кулевом не богат? Не угостис?

— Нет, нет! Накрылось моё курево медным тазом, когда мыкался по болотам, за Периметром, — замахал руками больной. — Самого бы кто угостил, а то уши пухнут! А ты чего там?

— Да ног у меня нет… — услышал он печальное эхо снова пропавшего за кроватью разочарованного инвалида.

Проводив взглядом замешкавшееся в дверях седалище калеки, который на карачках неловко протиснулся в коридор, волоча за культяшками замызганные пустые штанины, Француз уставился в тусклую лампочку на потолке и, с грустью перебирая последние события, незаметно для себя уснул.

***

Узнав, что дела раненого пошли на поправку, его осчастливил своим визитом сам хозяин Бункера. Он появился в дверях со сталкером Ваней Моргуном и с раскладной, видавшей виды и ржавой от времени, инвалидной коляской, которую они, чертыхаясь и обивая дверные косяки, с трудом втащили вслед за собой. Матюкаясь, не сразу и пинками разложив инвалидный раритет, шеф торжественно, будто презентовал новенький «мерседес», представил его:

— Вот, катайся по Бункеру, где сможешь, приходи в себя! На ночь, чтобы быстрее всё зажило, Клёна будет накладывать тебе на раны «Душу» — артефакт такой, слышал? Стоит очень дорого, смотри, не просри его! У нас в Зоне говорят, что души безвинно убиенных сталкеров в нём. Нога быстро станет как новенькая. А ты мне потом за всё отработаешь. На две восемьсот ты уже и так налетел, а взять-то с тебя пока что совсем нечего. Мы честные нейтралы, халявы у нас нет ни себе, ни другим, своим горбом хабар наживаем, так что в твоих же интересах побыстрее встать в строй.

Спроси сейчас Саныча напрямую хоть кто-нибудь, зачем он так заботится о выздоровлении этого случайного в их Бункере человека, и он сам не смог бы ответить. Что-то с самого первого взгляда так расположило его сердце, помимо собственной воли, к этому несчастному наивному очкарику, который с такой любовью и заботой говорил о своей семье, о дочурках, что на душе старого зачерствевшего солдата накатывала волна жалости к нему, словно к родному сыну, которого он, вот такого же честного и наивного, потерял на сирийской войне.

Скрывая чувства, он намеренно грубовато прохрипел:

— Ты, как я понял, бывший военный, Француз?

— С чего вы взяли?

— Ха! Уж я-то своих за версту чую! Сам-то я кто, думаешь? Да и ребята видели, как ты с первого выстрела, не глядя, огромного пса прямо в сердце уложил. На такое подготовка нужна. И вот что. Тебе сказочно повезло, что наши поблизости оказались, а то если бы собаки не сожрали, то с такими ранами ты всё равно сгнил бы заживо. Кстати, ты в Зону-то как? Один пришёл?

— Один…

— И какая же нечистая тебя сюда понесла?

Лёха честно, ничего не утаивая, рассказал всё, как было. Когда он дошёл до белорусских силовиков, Саныч нервно остановил его:

— Стоп, стоп, стоп! А здесь поподробнее, пожалуйста!

Услышав подробности про группу силовиков и их командира, помолчав немного, хозяин Бункера задумчиво заключил:

— Знаю я того белобрысого офицера-спецназовца из ихнего Комитета БОПиКа. Сёма Стриж его зовут. Хваткий, падла. Такому в зубы лучше не попадаться…

— «Бопик»? А это что?

— Комитет по борьбе с оргпреступностью и коррупцией. Везде лезут! Где надо и где не надо свой нос суют. Ещё Батька их создавал. Распустились они тогда донельзя, а теперь вот… совсем распоясались.

— А-а-а… — Хотел было Лёха уточнить про изъятый у него паспорт, но побоялся, решил сначала поведать про обыск, учинённый ему и его товарищам избалованными Батькой комитетчиками.

На что хозяин Бункера махнул раздражённо:

— Туфта всё. Спектакль! Не тебя они ждали, а какого-то ферзя. А ты лох… Просто под раздачу попал, если не врёшь, конечно.

Измучив новичка своими «а вот зачем» и «а вот как», шеф наконец сжалился:

— Ладно, отдыхай и выздоравливай пока. Потом поподробнее о твоей работе перетрём. Не знаю уж, что за игру ты затеял, но слишком гладко у тебя всё получается. Ну просто везунчик какой-то. Особенно про Периметр загнул, как ты его без посторонней помощи прошёл, и минные поля в придачу. Свистун! Но мне начхать. Отработаешь долг, и двигай, куда сталкерская удача позовёт, если у нас не по нутру будет.

Поражённый новостью про минные поля Периметра, о которых он и слыхом не слыхивал, новичок со своим новым шефом спорить не стал. Всё справедливо. Только вот насчёт «лоха» обидно, конечно. И с баблом он пока не въезжал. Что за две восемьсот? Чего? Долларов? Евро? По рублям-то явно на большее тянет. Хотя как считать. И Дед там, на берегу, тоже про какие-то двести долга неизвестной валюты говорил. Однако невольный гость Бункера в итоге мысленно заключил для себя: «Эх, Француз так Француз! Значит, остаюсь пока здесь и отрабатываю долг, а дальше посмотрим, лишь бы дальше нормально всё было!»

А нога по-прежнему непрестанно болела и не давала спать, да ещё под гипсом лангеты нестерпимо чесались швы, которые он с трудом доставал старой, случайно подвернувшейся деревянной ученической линейкой.

***

Обеспеченный хозяйским транспортным средством выздоравливающий целый день осматривал Бункер. Хорошее помещение, просторное. Расположено в три этажа глубоко под землёй. Похоже, переделано из бомбоубежища или вроде того. Чем не полноценный ДОТ из военных учебников? Есть пищеблок, с десяток кубриков с туалетами, оружейка, кладовые, душ, где он уже был щедро помыт своими новыми товарищами. По словам сталкеров, ниже жилых помещений Бункера располагались какие-то секретные бункерные хранилища, оборудованные бронированными дверями со стеклянными глазками и шифровыми замками. А помимо основного входа, через который вносили его, изувеченного слепой сукой, полмесяца назад Дед с Карачаном, у Бункера есть ещё два запасных, с тяжёлыми железными дверями и замаскированных кустарником. Самый нижний этаж все называют энергоблоком. Как ему пояснили, он заперт от непрошенных гостей металлической решётчатой дверью, из-за которой слышен равномерный гул, словно в метро, и тянет тяжёлым горячим воздухом. В Бункере чувствовался во всём армейский порядок. Но была видна и острая нужда в стройматериале, так как многое было сделано из случайных подручных средств.

На том кубрике, где квартировал бункерный народ попроще и победнее, какой-то шутник над дверью нацарапал на приколоченной некрашеной фанерке красными каракулями «ПАЛАТА № 6». Остальные кубрики, в которых обосновались сталкеры позажиточнее, были обставлены неплохой мебелью и оборудованы личными сейфами и различной, редкой в Зоне, электроникой. Людей в Бункере Французу за целый день встретилось немного. Кроме уже знакомых — не больше десятка, так как жильцы подземелья пребывали в каком-то постоянном броуновском движении по ходкам. Квесты, хозяйственные дела, торговля… Чем только они не занимались!

Наверх со своей коляской больной, увы, попасть пока не мог. А уж очень хотелось! Хоть иногда. Отдышаться… Но как ни просил Лёха, а его вместе с коляской тащить наверх никто не захотел. Да ещё хозяин почему-то строго-настрого запретил выходить наружу. Запахи Бункера — особая статья. Не привыкшего ещё новичка они иной раз доводили до тошноты. Понятное дело: несколько десятков нечасто моющихся тел, месяцами нестиранные и пропотевшие одежда и постели да от случая к случаю мытые полы. Обеспечивать тут светскую квартирную чистоту никому и в голову не приходило. Больше всех в подземелье благоухали обожжённые, то есть те его жильцы, что были не в себе, да калеки со своими гниющими ранами. Всем большухинским бомжам на зависть! Систематически Саныч устраивал им коллективную «баню». Загонял с помощью свободных сталкеров в душевую, одежду отдавал Клёне в стирку, а раздетых подопечных поливали струями едва тёплой воды из шлангов. Ор стоял в душевой в такие моменты просто вселенский и вызывал у любопытных зрителей хохот и бурные комментарии. Затем всё стихало и бункерная жизнь снова шла по накатанной колее, со своими жизненно важными и насущными делами.

От местных Француз узнал, что сталкеры по одному круглые сутки посменно дежурят над главным входом, в замаскированном пулемётном гнезде. Бункерная команда была хоть и разношёрстной, но суровой и по-своему дисциплинированной. На каждом — одежда армейского образца, камуфлированная, оливковая, реже — старая, ещё советских времён, песочная. В команде Бункера немало заросших и бородатых, словно мусульманские боевики, сталкеров, так как многие из них здесь, вдали от цивилизации, не очень-то желали обременять себя стрижкой и бритьём. По увиденному Французом разношёрстному одеянию его новых товарищей было понятно, что даже в этом среди них царит определённая иерархия. В дорогом иностранном камуфляже красуются Саныч, Лопоухий и наиболее авторитетные сталкеры, в песочной же униформе — те, кто попроще, калеки да обожжённые, и они используются на вспомогательных работах. Было их около десятка, все из Палаты № 6. С удручённым и потерянным видом, а взгляд чаще пустой. Команды и распоряжения они выполняли послушно, молча и старательно, но порой неуклюже, как деревянные, будто обучаются всему заново. Один из таких был уже знаком Французу. Дося, что приползал к нему в лазарет за куревом. «Санёк Дося», как он представился позднее. Сказывали, что обнаружили его по звукам жаркой стрельбы сидящим вжавшимся спиной в дерево и с уже опустевшим раскалённым калашниковым в руках. Поблизости уже вонял внутренностями обглоданный труп его менее везучего напарника. Вокруг пока ещё не съеденного бедолаги дымилась гора стреляных гильз и сновали десятки нападавших на него голодных крыс, а сам он, с уже обглоданными до самых колен ногами, отбивался от них прикладом и, закатывая глаза, полоумно кричал в небо:

— Досыть! Досыть! Ну, досыть же!..

Так и прилипло к нему «Дося», да «Дося».

Автоматные магазины Дося набивал для оружейки в секунды, днями трудился на кухне и постоянно гундел себе под нос одну и ту же грустную, лишь ему известную, украинскую песню. Но вот Французу больше своим характером понравился Вова Сура. Хотя, по правде сказать, похож был Сура больше на чёрта из «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: с глубоко посаженными хитрыми выцветшими глазками, крючковатым носом, выступающим вперёд подбородком и с вечной щетиной на задубевшем от экстремальной жизни лице. Он по-своему был приветлив с новичком и, лишь заметив издалека, кричал:

— О-о, Французик! Привет. Как дела? Покурим, братишка?

На вид ему было за пятьдесят. Человеком тёмной судьбы был Сура. Но Француз ни к нему, ни к другим в душу не лез. В эти дни он подрядился помощником к Клёне на кухню, потому что от подаренной ему для больной ноги «Души» по утрам ощущал невероятный голод и готов был в одиночку быка съесть. Сердечная женщина по-матерински жалела его и подкармливала как могла. «Песочные» без возражений приняли его за старшего, с готовностью выполняя все полученные распоряжения. Новичок же из редких сталкерских откровений понял, что за каждым из них тянется своя, очень непростая и часто криминальная история.

Как-то он разговорился в лазарете со своим спасителем Дедом, к которому бункерные при нём частенько обращались «Дэдэ», что, наверное, было от сокращённого «Дмитрий» и «Дед». В тот вечер Дэдэ, войдя к лежащему другу, протянул ему яблоко, что было в Зоне редким лакомством, и напомнил:

— Ты имей в виду, брателла: за аптечку да патроны, ну и за остальное, с тебя двести! Конечно, когда только сможешь, отдашь. Я не тороплю.

— А ствол? Я слышал, ты за меня обещался отдать его Карачану?

— Ствол не твоя забота. Забей! Подарок тебе.

— Слушай, Дём, а что это за двести такие? И шефу, оказывается, я две восемьсот должен. О какой валюте-то вообще базар?

— Чудак-человек! О зоновских деньгах речь, конечно! Понимаешь, в Зоне на всё своя цена есть. Договорная. И люди её между собой сами устанавливают, как договорятся. А не нравится цена, так и не бери ничего! Хотя доллары и евро, и даже российские рубли у нас здесь очень даже в ходу!

— А-а-а…

— Но вот с пачками денег здесь рисоваться очень даже не рекомендую. Народ тут лихой, запросто за бабки жизни лишить могут! Сам, небось, уже разглядел, какой у нас контингент.

— А какой? Я не очень-то в курсе как-то… — сожалея о своей непрозорливости, пробормотал Лёха.

— Бандиты и ворюги, сбежавшие из-под следствия преступники, авантюристы, какие-то секретные агенты не поймёшь, чего… — взялся перечислять категории зоновских жителей посетитель, а потом вдруг резко подвёл итог: — А есть такие, которые и то, и другое, и третье сразу! Это вообще взрывная смесь, убьют тебя без жалости как клопа, оберут и, посвистывая дальше, пойдут по своим делам

— Ого! — подивился его больной товарищ. — То-то мне Саныч «Душу» наказал не просрать.

— А ты цени! И правда не проворонь. Дорогая вещь, а умыкнуть могут в секунду. И сбыть случайным бродягам за полцены.

Напугав новичка, гость продолжил просвещать его насчёт системы местных финансов:

— У нас тут большинство сталкеров предпочитают с банковскими карточками дело иметь, их к оплате по всей Зоне принимают. Лучше американские. Российские, после Крыма и Донбасса, здесь не очень. Ведь карточки, согласись, и места не занимают, и риска намного меньше.

— Это да, — согласно поддакнул Француз, отметив мысленно, что у самого-то денег пачками ещё никогда не бывало.

— Кстати, тебе, наверное, ещё не говорили, — поинтересовался посетитель, — что в Бункере шефу нашему четвертной с прибыли в общак отдавать надо?

— Н-нет. Как это? — удивился ещё одной неприятной зоновской новости его собеседник.

— Ещё прежний наш хозяин, Варёный, установил. На поддержание Бункера, на питание и чтобы резерв финансовый у команды был. Так что и артефактами отдаём, и бабками. Как выйдет. Самые ценные общаковские артефакты шеф на Большуху посредникам банковским сбывал. Они загоняли кому надо, а всю нашу прибыль — в банк. Под хорошие проценты. Мало ли какая беда? Да и семьям наших погибших товарищей чтобы можно было помочь. Вот только, знаешь, от Варёного уже больше полгода ни слуху ни духу, сгинул, по ходу, а вместе с ним и финансы нашего общака.

— Ясно, — грустно подытожил Француз. — А он не того? Не чухнул с ними свою жизнь устраивать?

— Да что ты? Ох-хрене-е-ел? И думать не смей, и не говори никому! Прибьют. Он авторитетный был. Бункер наш и группировка откуда, думаешь? Его рук дело. Он этим жил. И нам жить давал. А такого, что ты говоришь, никогда не сделал бы.

Новичок с готовностью согласно кивнул и продолжил любопытствовать:

— А вот нынешний шеф наш, Саныч, это Александрович значит?

— Нет, что ты. Лет пять-шесть назад зимой — а здесь, в Зоне, год за три большухинских потянет — Саныч наш вышел откуда-то по темноте из дремучих зарослей, прямо к КПП базы «Долга». Часовой долговский его чуть за зомбака не пришил. Потому, что тот был весь седой, обросший и грязный, в каком-то камуфлированном рванье. На куртке полковничьи погончики. Может, и не его, конечно, но форма была по размеру. За собой он тянул детские алюминиевые саночки, а на них рюкзак со шмотками, посудой и пакетиками разными, с продуктами там… И, прикинь, всё абсолютно целое, не тронутое! Такого сталкеры отродясь не видывали. В те дни в Зоне у Монолита страшно рвануло. Как раз в тот момент, когда военные там зачистку для местной группировки устроили. Такой выброс шарахнул! Многое в Зоне что изменилось… Долго рассказывать… Может, и он там пострадал и шёл оттуда? Кто его знает? Хотя говорили, что военные там все погибли. Никого не осталось. Сам-то Саныч тогда, на КПП «Долга», кто, откуда и что за хабар тянет, никому объяснить не смог. Долговцы его не хотели пускать в местный бар «Сто рентген» с гостиницей, решили в расход пустить как сильно обожжённого. Что от такого ждать? Поди знай. Но Бармен его пожалел почему-то и у Воронина выпросил. По ходу, неплохо нашему Санычу обожгло мозги тогда. Завсегдатаи кабака весь вечер угорали над его хабаром и новенькими, как из магазина, саночками! С тех пор и приклеилось к нему «Саныч» да «Саныч» — «Саночник» значит. Он тогда при кабаке больше чем на полгода застрял, работал по хозяйству… Приходил в себя, пока его в Бункер прежний наш хозяин Варёный не забрал. Полковник-то оказался тем ещё мужиком! Хозяйственный и дальновидный. Восстановился, окреп, встал на ноги и полноценным деловым стал. Половину того, что ты здесь видишь, благодаря ему обустроено: и свет везде теперь есть, и туалеты вот, и вода горячая, и канализация, да и большинство кладовых… Больших трудов это и ему, и нам стоило. Варёный его за себя в последнее время оставлял, когда на Большуху уходил. Ну а когда совсем сгинул, естественно, Саныч за главного стал. Хотя были тут и другие претенденты. Лопоухий, например, — ты его уже видел. Он теперь за Саныча остаётся. А ещё Рыжий. Тот у нас в основном старшим по ходкам в Зоне. Грамотный мужик, но говнистый и слишком нервный. Ты с ним поосторожней! Он в горячке, когда его в «Ста рентгенах» сильно завели, двух сталкеров голыми руками на Арене удавил! Посчитал, видно, что сильно напрашивались. Дружки тех сталкеров за ним должок записали. Так что теперь Рыжий, когда по Зоне ходит, в два раза чаще оглядывается…

— Ну а ты, Дед? Каким ветром тебя сюда?

— Ты знаешь, здесь не любят расспросов про личное. Если посчитают нужным, сами о себе рассказывают. Но тебе расскажу. Я на Большухе работал на военном заводе, инженером в отделе. Неплохо получал. Родители квартиру однокомнатную подарили. Две сестрёнки ещё у меня замужем там были. Старший зять бизнесом занимался, грузоперевозками, и я с ним в доле был. Доход неплохой, но где-то мы местному крутышу дорогу перешли. Бизнес сначала у нас отобрали, а когда мы судиться с ними начали, порешили они зятя вместе с моей сестрёнкой! И детей их малолетних не пожалели — «несчастный случай» устроили. У меня тогда с горя будто замкнуло что-то… Помыкался я по адвокатам да по полициям, понял, что защиты и справедливости не дождусь, нашёл того крутыша да и положил вместе с тремя его корешами со ствола! А другие их подельники на меня охоту объявили. У них, оказывается, в полиции много подвязок было. Слышал, что живым брать меня не собирались. А я сюда рванул. Уже третий год здесь. Деньжат поднакоплю-ю-ю… Ксиву стоящую себе выправлю да где-нибудь в Киеве или в Минске осяду. Буду путешествовать. Жить, как другие, на Западе не хочу. Не нравится мне тамошний народ и культура. Педики все они там!

— А мы с отцом жили на Западе, в Германии, — возразил Француз, — в начале девяностых. Сначала в Хемнице, а потом в Потсдаме. У меня там брательник младший родился, Генка. Но мне вот, например, ихний народ понравился больше нашего. Гораздо приветливее и добрее.

— Ну-у, не знаю, не знаю, — пожал плечами Дед. — В Германии не был, не скажу.

Француз, видя расположение к себе Деда, задал ему ещё один, давно мучивший его вопрос:

— Дём, слушай, а что это за хрень желеобразная тогда мне на голову ночью залезла, вроде шлема, там, в хате, на берегу у Периметра, где вы меня от собаки слепой отбили? А ещё я в воде жабу встретил с крысиным хвостом, где костёр разводил. Огро-омная! А на хвосте два костяных шипа. Пальцы располосовала мне, сволочь! Я думал, отрежет их.

— А этот «шлем» с чёрными пятнышками был?

— Да, да! Когда я спать ложился, там, у печки, хреновина такая была.

— Так это свинорыл. Мутант такой. Ночью на охоту выходит. Если присосётся к голове, уже не оторвёшь. Человек становится его носителем, вроде зомби, себе уже не принадлежит. Полностью ему подвластен. Ходит туда, куда тот приказывает, ест и пьёт то, что тот разрешит… Хотя человек этот может с тобой адекватно пообщаться. Однако картина кислая! Я один раз встречал такого. Бледный как мертвец, глаза полоумные. Мне, честно, глядя на него, не по себе стало. Жуть, короче! Ребята его из жалости пристрелили, чтобы не мучился. А научники, я слышал, пробовали таких разделять, только и человек, и мутант погибают сразу же, как сиамы… А в воде ты жабохвоста встретил. Тоже опасная штука. Шипы у него с ядом. Если поранит, то ткани в местах порезов начинают быстро мутировать и раковые опухоли на них растут как на дрожжах. Так что лучше уж сразу отрезать, если живым хочешь остаться. Повезло же тебе! Видно, те лекарства, какими я тебе ногу лечил, тебя и от этой беды спасли. Теперь сам тоже буду знать…

— А ещё, — продолжил любопытствовать Француз, — прямо перед самой Зоной, теперь мне уже кажется неспроста, приснился странный, но чёткий сон. Там мужик непонятного возраста в оранжевом клеёнчатом плаще напал на меня со своей полутораметровой костяной рукой и чуть голову мне не снёс ею, падлюка! Он её под плащом прятал. Ну вот после этого сна и появилась мысль сюда дёрнуть.

— Ого, па-а-рень, — с новым интересом глянул на собеседника Дед. — Так ты, получается, с Зоной вроде как заранее оказался повязан? Ведь ты во сне излома видел! Это зоновский мутант, особенный. Он единственный внешне не отличим от обычного человека. Многие здесь и погибли из-за этого. Излом может с тобой при встрече, как нормальный человек, и за жизнь поговорить, и покушать спросить, попить. Но зверь страшный. Упаси тебя Бог с ним хоть на секунду расслабиться! Ойкнуть не успеешь, как на тот свет отправишься. А что, во сне-то чем всё кончилось?

— Да я его убил… — не сразу нашёлся Француз.

— Ну и правильно. Туда ему и дорога! — обрадовался Дед. — И вот что. Послушал здесь я тебя и думаю… Со слепой псиной-то суровый же приём тебе Зона устроила! И мы с Карачаном поблизости очень кстати оказались. Я тут повидал всякого и уверен, что просто так здесь ничего не происходит. Не смогу объяснить почему, но многие тут так думают. Может, сам потом дотумкаешь почему? Когда я в Зону попал, пообтёрся за год в ходках, самоуверенным стал, вот что со мной произошло… Никогда никому не рассказывал, а вот тебе сейчас расскажу. Там на берегу, где мы тебя с Карачаном от слепой суки отбили, наш человек с Большухи частенько для Бункера нужные закладки делал. Да и сейчас делает. Я однажды туда один у Саныча напросился, и не в первый раз. Ничего не боялся. Мне казалось, что я в таких уже переделках побывал, ничем меня не испугаешь! Так вот… Забрал я, значит, посылку — в конторе, на МТС, она была. Вечерело, и я подошёл к окну, на закат полюбоваться. Такие виды там открываются с третьего этажа! Просто красота неописуемая! Солнце огромное и вишнёво-алое, во всё небо, с разноцветной дымкой по краям… Таких на Большухе век не увидишь. Так вот… Полюбовался я на него всего несколько секунд, оборачиваюсь, а сзади, буквально в метре от меня, кровосос стоит! Здоровый, сука, под потолок! Своими кровавыми зенками на меня пялится и напасть уже хочет! Как он без звука в одно мгновение, падла, у меня за спиной оказался? По сих пор гадаю… Меня от неожиданности и от этого его взгляда чуть инфаркт не хватил. Я аж в штаны дриснул! Хорошо, в этот момент автомат в руках был взведённый. Так я в него весь магазин одной очередью снизу до верху выпустил! Все тридцать патронов! И сам от страха орал в этот момент так, что аж уши заложило. Убил, короче, его. Меня потом трясло с полчаса, наверное. Когда немного оклемался, пошёл сразу к воде. Обмылся… Состирнул штанишки… А для себя в тот день, знаешь, какой вывод сделал?

Конец ознакомительного фрагмента.