Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана

Павел Загребельный, 1980

Перед вами – самая полная версия романа, послужившего основой для легендарного сериала «Великолепный век». История о том, как обычная славянская девушка Роксолана покорила сердце султана Сулеймана, и по сей день продолжает будоражить сердца людей. Рабыня с невольничьего рынка в Стамбуле сумела очаровать и влюбить в себя могущественного правителя Османской империи. Роксолану обвиняли в колдовстве, подлости и коварстве, но любящее сердце не способно слышать злые наветы. Сулейман сделал Роксолану своей официальной женой, великой Хюррем, а эта мудрая женщина сумела превратить возлюбленного в поистине легендарного султана, чьи годы правления по праву были названы «Великолепным веком» Османской империи. Такая любовь случается раз в столетие, но память о ней навечно остается в сердцах людей. В новом коллекционном издании текст романа сопровождается историческими и культурологическими комментариями, а также стихами и письмами Сулеймана и Роксоланы.

Сулейман

В тот день, когда стал султаном, он почувствовал, что отныне время принадлежит ему. В определенных границах, конечно, пока время существует для него, то есть пока он сам жив. Но в этих пределах оно принадлежит ему безраздельно.

При рождении время не благоприятствовало Сулейману. Родился в совершенной безнадежности. Его отец Селим был самым младшим сыном султана Баязида, а из-за своего задиристого нрава — еще и самым нелюбимым. После смерти Баязида власть должна была перейти если не к старшему сыну Коркуду, то к его брату Ахмеду, наиболее дорогому султанову сердцу. А при переходе власти в руки наследника все мужское поколение османов, кроме семьи нового султана, безжалостно уничтожалось. Так завещал завоеватель Царьграда Мехмед Фатих, Сулейманов прадед: «Для всеобщего благополучия каждый из моих славных сыновей или внуков может истребить всех своих братьев». Первым должен был выполнить этот нечеловеческий завет сын Мехмеда Баязид. Но его брат Джем, которого он хотел задушить, выступил против него войной, домогаясь султанского трона для себя, когда же это ему не удалось, попросил убежища у рыцарей на Родосе, а они переправили Джема во Францию, откуда он попал к папе римскому и уже там умер таинственной смертью, может, даже и отравленный по настоянию Баязида, который много лет выплачивал всем, кто держал у себя в почетном плену Джема, невероятные деньги.

Точно так же обречен был и младший сын Баязида Селим, обреченным должен был чувствовать себя уже от рождения и Сулейман. Может, это наложило отпечаток на всю его жизнь: был мрачен, задумчив, к людям относился с недоверием, не любил болтунов, задавак, преклонялся только перед мудростью и уже с детства погрузился в изучение законов, словно бы хотел этим спастись от видимой несправедливости и жестокости жизни, ибо у человечества ведь нет иной справедливости, кроме той, что записана в законах.

Его отец Селим, напротив, возлагал надежды не на безликую справедливость, а на силу. Он понимал, какая угроза нависает над ним, но не впадал в отчаяние, был убежден, что истинным преемником султанского трона должен быть именно он, а не его братья. Самый старший, Коркуд, не мог расстаться с их семейным гнездом, далекой Амасией, окружил себя там поэтами, мудрецами, бесполезными книгоедами, сам сочинял стихи, его рука умела держать лишь перо, а не меч — человек, пропащий для власти навеки. Средний брат Ахмед, хоть и сидел под боком у старого султана и считался надеждой Турции, тоже больше интересовался книгами, мудростью и справедливостью, нежели мечом, его любил простой люд, но что такое простой люд там, где речь идет о власти! Зато Селим сумел стать любимцем янычарских орт, и когда янычарские аги, обеспокоенные тем, что султан Баязид, подорвав здоровье разными излишествами, решил искать успокоения в опиуме, стали добиваться, чтобы Селим был возвращен в Стамбул, Ахмед подсказал султану, чтобы тот отослал брата в далекий Трабзон. Но впоследствии оказалось, что из-за недосмотра рядом с отцом — наместником в санджаке^[54] Боли, соседнем с Трабзоном, был сын Селима Сулейман. Чтобы не допустить их объединения против Стамбула, султан и послал внука наместником в Кафу — в Крым. Там, за холодными волнами моря, шестнадцатилетний Сулейман должен был преисполниться еще большей безнадежности касательно своего будущего. Но с ним была его мать Хафса, дочь крымского хана Менгли-Гирея. Она выпросила у своего отца подмогу для Селима, татарские всадники, переправленные через море, ударили с Селимом на Стамбул, поддержанные там янычарами, принудили к бегству Ахмеда, и султан Баязид, старый, изнуренный недугами, никчемный, должен был уступить власть самому младшему сыну. Через месяц, отравленный по приказу сына, он умер на пути из Стамбула в Эдирне, в местечке Чорлу (через восемь лет на том самом месте умрет Селим). Селим велел привести пятерых сыновей своих ранее умерших братьев и задушить в сарае, у себя на глазах. Так же был задушен брат Коркуд, который попытался убежать, но был пойман и отдан в руки палачей. Брат Ахмед собрал войско и выступил против Селима, но в бою под Енишехиром был разбит, захвачен в плен, приведен вместе со своими сыновьями в шатер султана, и там в присутствии Селима все они были задушены.

Астролог, приглашенный сказать султану о его будущем, предрек, что когда Селим умрет, на его теле будет столько кровавых знаков, сколько убил он своих братьев и племянников. «Зато приятнее властвовать, не боясь притязаний своих близких», — ответил Селим и велел задушить астролога. За первые три года своего владычества Селим удвоил империю. Жил в походах, в битвах, среди жестокостей, крови и страданий, ел и спал со своими воинами. Тешили его взор кровавые пожары, слух наслаждали стоны умирающих, он получал высокое удовольствие от созерцания того, как его янычары грабят персидские и армянские города, Дамаск, Александрию и Каир, хотя сам был равнодушен к богатству и роскоши, ел простой деревянной ложкой, не терпел изысканных кушаний, нежного мяса, был равнодушен и к женщинам. Единственно, что он любил, кроме войны и кровопролития, — это грубые воинские песни и темные исламские мудрствования. Как ни странно, любил поэтов, сам сочинял стихи, написал целый диван^[55] — когда и как? Его звали Грозным, Жестоким, Страшным, Несокрушимым. Все это объединялось коротким, хлестким словом — Явуз. Не произвел на свет больше ни единого сына, не оставил по себе ни одной любимой жены, которая бы стала соперницей Хафсы, за восемь лет убил семь своих великих визирей, перед смертью силой поставив на этот пост старого мудреца и поэта Пири Мехмед-пашу, чуждого распрям и борьбе за власть, полностью преданного тихой мудрости и высокой поэзии. В народе даже родилась поговорка: «А чтоб тебе быть визирем у султана Селима!»

Такое наследство получил Сулейман. Не было соперников, границы империи раздвинуты до пределов необозримых, все запугано и покорено, повсюду господствует сила, о справедливости забыто.

Оставил ли Селим какое-нибудь завещание своему сыну? Не держал сына возле себя, не приближал, упорно отсылал то в Румелию, то в Анатолию, всякий раз отсылая вместе с ним и мать его Хафсу, целых два десятка лет, до самой смерти своей, не подпускал ее к себе, равнодушный к ее привлекательности и красоте. Ведь что для него была красота в сравнении с великими державными делами!

Жил между небом и адом, освоил власть и смерть, породнил их в своем преступном величии. Ибо если низкое происхождение толкает человека к подлостям мизерным, то величие — к злу великому. Ведь сказано: «Держись же того, что тебе ниспослано!»

Чего мог ждать мир от сына такого человека?

Уже при вступлении на престол Сулейман был назван льстивыми мудрецами, которые всегда состязаются в получении почестей от новой власти, Сахиб Киран — Повелитель века^[56], тот, в ком наилучшим образом и с наибольшим успехом сбудется число десять. Число же десять считается совершеннейшим в мусульманском мире, ибо этим числом завершаются циклы счета: десять пальцев на руках и ногах у человека, человек имеет десять чувств — пять внешних и пять внутренних. Коран делится на десять книг, в каждой из которых по десять сур. У Магомета было десять учеников. Войско делится по принципу десятков, сотен и тысяч. Насчитывается десять астрономических циклов, и десять гениев разума, согласно с древнейшими восточными символами, владеют теми циклами. «Божье провидение определило, что Сулейман будет рожден в первый год десятого век, по хиджре (901 год) и взойдет на престол как десятый властитель из династии османов», — писал ученый раввин из Солуня Моисей Алмозино.

Венецианский баило доносил своему сенату о новом султане: «Он истинный турок, в наивысшей мере чтит закон, снисходителен к христианам, плохо относится к евреям, приумножает знания и все делает сознательно, упрям в своих намерениях. Ему двадцать шесть лет, от природы живой, раздражительный, лицом смугл, тюрбан носит надвинутым на глаза, что придает ему хмурый вид».

Тюрбан был замечен едва ли не прежде всего другого. У Селима тюрбан был круглый, как большой мяч, над ним высоко торчало острие шапки, пышное павлинье перо поддерживалось огромным изумрудом, любимым камнем султана. Селим носил тюрбан чуть ли не на макушке, намотанным кое-как, даже слегка сдвинутым набекрень, оголяя лоб, словно янычар-забияка.

У Сулеймана тюрбан был намотан до самого верха шапки, белоснежная ткань ложилась ровно, тщательно, образуя изысканное сооружение, величественное и тяжелое, наползавшее на самые брови. Говаривали, что султан прикрывает им свою вечную раздвоенность, неуверенность, колебания перед принятием решений, внутреннюю муку, не дававшую ему ни подбодрить кого-либо как следует, ни напугать, как полагалось бы в его положении правителя. Но ведь был, наверное, и решителен по-своему, если уже с первых своих шагов в Стамбуле дал понять, что не станет смешивать силу со справедливостью, а разделит их без малейших сомнений и выжиданий. Два павлиньих пера на своем тюрбане украсил крупными рубинами, опять-таки подчеркивая, что не разделяет вкусов своего отца. Селимов изумруд был положен в сокровищницу султанского сераля. Держался Сулейман холодно, был молчалив, словно бы равнодушный или сонный. Колебался или чего-то выжидал? Провинции беспредельной его империи склонились перед новым султаном. Лишь сирийский наместник Джамберди Газали поднял бунт и провозгласил себя султаном. Газали, прозванный Славянином, оказал помощь покойному Селиму во время похода на Египет. Тогда он переметнулся от мамелюков к османам, теперь же поднял восстание против нового султана с намерением сбросить с Сирии османское иго. Начал с того, что перебил в Дамаске пять тысяч янычар, потом с пятнадцатью тысячами всадников и тысячью аркебузников пошел на Стамбул. Неопытный в военном деле Сулейман растерялся и даже струсил. Вынужден был послать против Газали своего зятя Ферхад-пашу, хотя, по обычаю своих предков, должен был сам повести войско, чтобы покарать изменника. Ферхад-паша в конце января 1521 года разбил Газали под Дамаском. Бунтовщик, переодетый дервишем, попытался бежать, но был пойман, приведен к султанскому сераскеру^[57], где его уже ждал карающий меч. Ферхад-паша привез Сулейману голову Джамберди Газали, и радость нового султана была так велика, что он сразу решил было послать эту голову, как подтверждение своего непоколебимого могущества, в дар венецианскому дожу Лоредано. Баило Пресветлой Республики в Царьграде Марко Мини насилу отговорил молодого султана от столь варварского поступка. Сулейман спохватился и после того замкнулся в себе еще больше. Знал: мир следит за каждым его жестом, прислушивается к каждому слову, слетавшему с его уст. В этом радость, но и ужас власти.

Все же постепенно привыкал к власти. Не позволял между тем себе никаких излишеств, никакой пышности. Советовался с визирями, ходил в мечеть, время от времени упражнялся в стрельбе из лука, почти ежедневно бывал в султанских конюшнях — эту привычку приобрел еще в юности. Еще в Крыму научился сноровисто подковывать коней, любил зайти в конюшню и заработать аспру, которая, как сам говорил, «не загрязнена была потом и кровью райи^[58]». Из придворных ближе всех допускал к себе Ибрагима, почитал великого визиря Пири Мехмед-пашу, своего воспитателя Касим-пашу и летописца, мудрого Кемаль-пашу-заде. Его характера до конца, пожалуй, не знал никто, даже самый приближенный к нему Ибрагим; на вопрос Грити, как относится султан к женщинам, Ибрагим лишь пожал плечами.

— Не могу сказать. Пожалуй, он равнодушен к ним. Он не пренебрегает гаремом, но и не поддается чарам своих рабынь. Кажется, валиде Хафса была этим весьма обеспокоена, побаиваясь, чтобы сын не пошел в своего отца и не порвал с женским миром насовсем. По матери она черкешенка, поэтому вознамерилась разбудить в сыне мужчину, подыскав для него достойную жену из своего племени. Женщине почти всегда удается добиться задуманного. Последние три года Сулейман постепенно становился рабом гарема. Ибо там появилась Махидевран.

— Я слышал это имя, — поглаживая бороду, сказал Грити с видом человека, для которого не существует тайн. — Слышал еще тогда, когда она была в Манисе. Я купец, а купец должен покупать также и вести обо всем, что происходит вокруг. Особенно вести высокие. О Махидевран могут заговорить повсюду еще больше, чем о самом Сулеймане. Не так ли, Ибрагим?

Ибрагим молча усмехнулся. В глубине души считая себя умнейшим из людей, с которыми он сталкивался, он не любил провидцев, а еще знал наверное: купить можно действительно все, даже наибольшие тайны, но купить знание грядущего еще никому не удавалось и не удастся никогда.

— Посмотрим, — уклончиво ответил он. — Сулейман только что сел на престоле османов.

— Но ведь вы знаете султана как никто! — воскликнул Грити.

— Я не знаю даже собственных снов, — жестко ответил грек и повторил: — Даже собственных снов.

Примечания

54

Санджак — область.

55

Диван — здесь сборник стихов.

56

Восточная традиция утверждает, что в начале каждого века появляется великий человек, предназначенный для того, чтобы «взять его за рога», управлять им и стать его воплощением. И вот такой человек явился в обличье Сулеймана — «самый совершенный из числа совершенных», следовательно, ангел небес (Лорд Кинросс. Расцвет и упадок Османской империи). — Прим. ред.

57

Сераскер — главнокомандующий.

58

Райя — христианское феодально-зависимое население в Турецкой империи.