Перекресток

Павел Забродин, 2023

Жизненный путь – это не всегда прямая дорога. Что, если судьба заставляет сделать непростой выбор? Чем готов пожертвовать человек? И, главное, КЕМ он готов пожертвовать?

Глава 1. Егор Борода

Заря только-только занималась, и солнце, охватывая все сущее своим согревающим светом, медленно поднималось над горизонтом. Егор, зажмурившись, посмотрел на восход и потрепал Верного за ухом. Верный, на одну половину собака, а на вторую половину — волк, зевнул и положил голову на лапы, а Егор поднялся с завалинки и пошел в дом.

Егор Борода или, как его чаще звали односельчане, Егор — молодой крепкий парень среднего роста. Собственно, бороды Егор не носил (не отросла ещё), а прозвище своё получил ещё по малолетству, когда в одну из лунных летних ночей напроказничал — прицепив себе козлиную бородку, ходил от дома к дому и, стуча в окна, пугал ничего не понимающих со сна односельчан.

Подошёл Егор к этому делу со смекалкой, какая бывает только у настоящих озорников: мало того что прилепил на лицо воском срезанную у соседского козла бороду, так ещё и всю рожицу свою вымазал сажей так густо, что и не узнать его было. Нахлобучил на себя, несмотря на теплую ночь, вывернутый наизнанку полушубок, а на голове с помощью глины завил из лохматых волос рожки. Запалив небольшой фонарь, взял в руку неизвестно где найденную козью ножку с копытцем и в таком виде пошёл на свой озорной промысел.

Первым делом, недолго думая, забрался Егор в палисадник тётки Дарьи и, постучав в окно козьей ножкой, поднёс под самое своё чумазое лицо фонарь. Увидев под окном ужасную чёрную морду с диким блеском в глазах, с болтающейся бородкой и торчащими рожками, на которую падал какой-то зловещий свет, да ещё и копыто, мерно постукивающее в окно, тётка Дарья без долгих раздумий и разговоров отправилась в глубокий обморок, а её муж, дядька Семён, выглянувший в окно вслед за супругой, на некоторое время потерял дар речи.

Получив удовольствие от проделанного озорства, Егор нырнул под окно и что есть мочи вприпрыжку поскакал к следующему дому.

У второго дома шутка также удалась на славу, но уже у третьего дома Егор был пойман не ведающим страха кузнецом, который, на беду Егора, спал прямо на лавке во дворе и, услышав истошный визг жены, тут же схватил «нечистого» за воротник полушубка.

Егор, получив от кузнеца «в награду» за свою проказу пару затрещин, был спроважен им к старосте. Староста, зевая и поругиваясь, запер Егора в чулан до суда. Судили Егора тут же ночью всей деревней, так как на крики и визг напуганных озорной выходкой Егора сбежались почти все деревенские жители. Деревенский суд был скор, но справедлив — высекли Егора по первое число. На том и разошлись, сдав Егора на поруки его опекунше — бабке Пелагее.

«Пятая точка» Егора через некоторое время зажила, а прозвище так и осталось, и стал Егор с тех пор «Бородой». Называли его так деревенские жители беззлобно, и даже те, кто «пострадал» от его ночных шуток, вспоминали о происшествии со смехом.

Годы шли, Егор подрос. Вырос он парнем невысоким, худощавым, но жилистым, крепким и упрямым. Егор, от роду которому ещё не было и семнадцати, был уже умудрён жизненным опытом и вполне самостоятельно справлялся с жизненными трудностями. Хозяйства Егор не держал и жил преимущественно охотой. В период полевых работ нанимался батраком к селянам побогаче, а тем, что победнее, помогал, бывало, не спрашивая платы. Вырос Егор сиротой и родителей своих совсем не помнил, потому что сгинули они ещё когда ему не было и четырёх лет. Егора же, совсем несмышлёныша, подобрала бабка Пелагея, которая и занималась с тех пор его воспитанием. Пелагея слыла в деревне ведуньей: хвори заговаривала, лечила травами, да и просто советом помогала. И Егора Пелагея кое-чему, как говорят, научила. Научила в травах разбираться, лес «читать» как книгу, зверей любить и без необходимости жизни их не лишать. Читать и писать Егора она же научила. Правда, знала в этой науке Пелагея не много, но что знала — тому и научила.

Померла Пелагея два года назад. А с тех пор как бабка Пелагея померла — люди к Егору начали обращаться за лекарственными травами, а иногда просто за советом. Сначала с недоверием, а потом уж и безо всяких сомнений. Советоваться с ним не стеснялись ни молодые, ни взрослые. Иной раз и старики захаживали в избушку Егора — совет держать. Советовались по части трав лекарственных, способов лечения хворей и недугов. А иногда и о том, стоит ли на охоту идти, будет ли добыча, нет ли какого мора в лесу, так как знал Егор лес как никто другой.

С малых лет Егор хаживал с бабкой Пелагеей в леса за травами, а как немного подрос и окреп — стал ходить один, уходя порой на несколько дней. Научился он разбирать следы зверей и птиц, находить лежбища и берлоги. Легко обходился в охоте пращой, а на зверя посерьёзнее хаживал с рогатиной. Из одного из таких походов вернулся Егор сильно помятым и месяц с лишком отлёживался в избе Пелагеи, не выходя на свет. А через месяц снова появился и как ни в чём не бывало прямой дорогой пошёл в лес с одним только посошком в руках. С того дня начали говорить, что как Егор в лес, так медведь-шатун в лесу появляется, а как вернётся, так и медведя след простыл. И посматривать на Егора стали косо. Не то что бы невзлюбили, но с опаской как-то и с недоверием.

Однажды увидел Егор, как ребятня задирает щенка, а тот, несмотря на малый размер, скалит зубы да огрызается. Забрал щенка Егор, узнал, кто хозяин, и, недолго поторговавшись, выкупил щенка за беличью шкурку. Щенок оказался злым до невозможности и первое время Егора не признавал, но потом привык и даже ел с руки. Был он, как и Егор, сиротой, а еще волком-полукровкой. Мать его в своё время сбежала в лес, а вернувшись, принесла помёт из пяти щенков. Четверых хозяин роздал, а пятого решил оставить себе, но так с ним и не справился. Собака вскоре издохла от какой-то болезни, а щенок остался. Егор назвал щенка Верным и практически никогда с ним не расставался. Щенок подрос и видом стал совсем похож на своего неизвестного отца-волка. С тех пор не отходил Верный от Егора. В лес Егор — и Верный за ним. На работу к кому наниматься — и Верный тут как тут. Хозяева, конечно, опасаются, но, зная Егора, помалкивают. Да и на дальние покосы с ним ходить куда как лучше — Верный зверей лесных отпугнёт, косарей защитит.

А сегодня встал Егор ещё до рассвета, так как дел на сегодня у Егора много — нужно дядьке Ивану помочь крышу на овине поправить, а вечером к Маринке успеть, да так, чтобы тётка Дарья не заметила. Не то что бы тётка Дарья против встреч Егора и Маринки, но Егора парой Маринке она не считает, так как Егор, по её словам, оболтус редкий, и в его годы уже давно пора к какому-то делу прибиться. И как только видит она Егора поблизости от Маринки — всегда у неё дела для Маринки находятся. А Маринка тётке Дарье не перечит.

Наскоро съев нехитрый завтрак — кусок хлеба с сыром — и накормив Верного остатками хлеба, Егор отправился к дядьке Ивану.

Иван Силыч, или дядька Иван, как звал его Егор, с двумя сыновьями уже крутился у овина, настраиваясь на работу. Сыновья его, два дюжих парня, без большой охоты помогали отцу, зевая и периодически посмеиваясь друг над другом.

— А, пришёл? Я уж думал, что проспишь! — беззлобно сказал дядька Иван Егору. — Лезь на крышу и начинай сдирать доски.

Затем, повернувшись к овину, Иван Силыч зычно крикнул:

— Стёпка! Ты что ж это, стервец, делаешь?

Стёпка, старший из сыновей Ивана Силыча, на самом деле ничего не делал. Он просто улёгся в тени за стеной овина и сладко подрёмывал. Заслышав окрик отца, Степка нехотя встал и, оправдываясь, произнёс:

— Да чего кричите, батя? Я ведь так только, на чуток прилёг.

— На чуток он прилёг, — передразнил отец. — Берите с Сёмкой доски, что Егор снимать будет, и складывайте в стопу.

Работа закипела. Периодически Иван Силыч, видя снижение энтузиазма у своих сыновей, придавал им новый стимул грозным окриком, но в целом дело шло споро. К обеду крыша была разобрана и уже даже были установлены новые крепкие стропила взамен старых, пришедших в негодность. Солнце пекло нещадно, и Стёпка с Сёмкой все чаще стали стонать, обращаясь к отцу:

— Может, передохнём, батя? — ныл Стёпка.

— А обедать не пора? — вторил Сёмка.

— Всё бы брюхо набить да поспать, лоботрясы! — огрызался отец.

Но вот уже и он, выбившись из сил, стал ворочаться медленнее и, наконец, окончательно устав, окрикнул Семёна:

— Беги в дом. Чего там мать с обедом тянет?

Семёна, которого в этом случае два раза просить было не нужно, словно ветер сдул. Минут через пять он уже снова стоял у овина и, не переставая пережёвывать какой-то кусок, торопливо говорил отцу:

— Маманя сказала, что обед готов. Она в саду накрыла. Зовёт обедать.

— Зовёт она, — пробурчал Иван Силыч и, отложив молоток, которым он только что приколачивал доску обрешётки, начал спускаться с крыши на землю.

— Егор, — позвал он парня, который продолжал приколачивать обрешётку с другой стороны стропил, — пойдём обедать.

Мужики направились в сад, где, умывшись из бочки дождевой водой и утерев лицо свежим полотенцем, украшенным старательно вышитыми хозяйкой цветами и птицами, уселись за стол под ласково раскинувшей свои ветки старой яблоней. Ветки яблони давали живительную прохладу, а лучики солнца, прорываясь сквозь преграду листьев, играли на расставленных на столе мисках с нехитрой, но сытной снедью.

Корчага с полными щами, накрытая сковородой и, видимо, недавно вынутая из печи и ещё не успевшая остыть, дымилась посреди стола, распуская вокруг себя нестерпимый аромат, заставляющий слюну течь против всякого желания. Коврига ржаного хлеба лежала рядом на белой, тщательно выскобленной досочке. От неё уже было отрезано несколько широких ломтей, но нож лежал рядом на случай, если потребуется отрезать еще.

Небольшие огурцы горкой лежали в миске возле хлеба, а рядом с ними в такой же миске лежали перья чеснока и лука, надерганного вместе с небольшими, но крепкими луковицами. Тут же стояла глубокая миска с густой сметаной. Все это дополняла крынка с холодным квасом.

— Пообедаем и отдохнём немного, — произнёс дядька Иван, садясь за стол.

За ним, словно по команде, бухнулись на лавки Стёпка с Сёмкой. Уселся и Егор. Тётка Марья начала разливать щи по мискам.

— А ты чего в стороне разлёгся? — обратилась она к лежавшему под кустом вишни Верному, высунувшему язык и безотрывно смотревшему на всё происходящее. — Иди уже, ешь!

Взяв со стола заранее приготовленную миску с уже остуженными щами и накрошенным туда хлебом, тётка Марья поставила её на землю возле Егора, и Верный, который давно наблюдал за каждым движением тётки Марьи, неспешно поднялся. Сохраняя в каждом своем движении степенную важность, он подошёл к миске и вместе со всеми принялся за еду.

— Вот ведь какой! — засмеялась тётка Марья. — Голодный, небось, больше, чем хозяин, а идет, словно барана перед этим съел.

Женщина она была добродушная, никогда не унывающая и находила повод посмеяться по любому мало-мальскому случаю. В этом отношении Иван Силыч, её муж, составлял её полную противоположность. На шутки он реагировал вяло, а смеющимся его почти никогда и не видели. Неспешно он откусывал лук, предварительно обмакнув его в солонку. Так же неспешно хрустел огурцом и, откусывая большие куски хлеба, хлебал глубокой деревянной ложкой горячие, обжигающие щи, не обращая, казалось, ни на что внимания. Но это только казалось, так как следил он за всем внимательно, и, как только Сёмка, зазевавшись, пролил мимо кружки квас, он тут же несильно хлопнул ему по лбу ложкой. Сёмка потёр ушибленное отцом место, но совсем не обиделся, так как вину свою понимал. Мать вытерла лужицу кваса, растекшуюся по столу, чистой тряпицей и также отвесила Сёмке небольшой подзатыльник. Тут уже Сёмка посчитал должным насупиться и выразить на лице всевозможную глубокую обиду несправедливостью двойного наказания. Впрочем, на его деланно кислую мину никто внимания не обратил, и Сёмка, быстро поняв бесполезность своей напускной обиды, как ни в чём не бывало продолжил трапезу.

Обед закончился, и Иван Силыч, отерев бороду, сказал:

— Жар перегодим и дальше займёмся.

Тётка Марья начала убирать посуду со стола, а Сёмка со Стёпкой улеглись прямо на траву в тени деревьев. Дядька Иван отправился отдыхать на скамью, что стояла у стены избы, и вскоре захрапел. Егор также улёгся отдыхать рядом с Верным под вишню и закрыл глаза.

Ветерок обдувал лицо, давая небольшую, но все же свежесть в это жаркое время. Лучики солнца, пробираясь сквозь густую листву, кололи глаза сквозь закрытые веки, но усталость быстро взяла своё, и Егор уснул.

— Вставай! Пора за работу! — Дядька Иван сидел на корточках рядом с Егором и неспешно расталкивал его. — Устал, поди, Егорушка?

— Немного, дядя Иван.

Егор поднялся и пошел к овину. Сыновья Егора Силыча, потягиваясь и позёвывая, пошли следом.

Работа, сперва после обеда не спорившаяся, вскоре всё же вошла в своё русло, и к исходу дня овин уже стоял под новой кровлей.

Ужинали так же в саду. На ужин тётка Марья испекла пирог с рыбой, а для Верного накрошила хлеба в остатки щей. День шел к концу, и духота начала понемногу спадать. Дышалось уже гораздо легче, но усталость и дневной зной сделали свое дело — ели без аппетита.

Егор, наскоро съев свой кусок пирога, торопливо запил его квасом и, отказавшись от добавки, настойчиво предлагаемой тёткой Марьей, поблагодарив за хлеб-соль, начал прощаться с хозяевами. Тётка Марья чуть не силой заставила его взять аккуратно завёрнутый в холстину здоровенный кусок пирога и десяток варёных яиц, запихнув их в котомку Егора. Ещё раз поблагодарив хлебосольных хозяев, Егор быстрыми шагами направился в сторону дома, в котором жила Маринка, а Верный, уже давно расправившийся с остатками щей, так заботливо предложенными тёткой Марьей, затрусил следом.

— Вот ведь сиротинушка, — вздохнула тётка Марья и, отвесив подзатыльник Стёпке, который, не донеся кусок пирога до рта, развалил его по столу, начала прибирать посуду.

Пройдя некоторое расстояние до дома Маринки, Егор остановился и задумался. Солнце хотя уже и клонилось к закату, но было ещё достаточно высоко, а значит, Маринка, следовало ожидать, занята делами по дому. Да и скотину с пастбища ещё не пригнали, так что вряд ли тётка Дарья отпустит Маринку в ближайшее время.

Ещё поразмыслив, Егор развернулся и через проулки и огороды скорым шагом пошёл к своей избушке, одиноко стоявшей на краю деревни.

Избушка Егора представляла собой тот вид жилья, в котором по всем народным представлениям живут знахари и ведуны, — покосившаяся избушка на курьих ножках. Курьих ножек, правда, не было, но покосилась она изрядно. Ветхая, с почерневшей соломенной крышей, но аккуратно обмазанная и заботливо выбеленная, она, казалось, была придавлена к земле и чудом не разваливалась под невидимым гнётом. Внутри избы все было чисто выскоблено и вымыто, а небольшая печь также тщательно обмазана глиной и побелена. Даже глинобитный пол был вымыт со всем старанием, которое только могли приложить мужские руки. Но места в избе совсем не было — кругом висели пучки трав, связки кореньев и стояли в оплетенных бутылях какие-то крепко пахнущие даже через пробку настои. Всё это, на первый взгляд беспорядочно разбросанное, развешенное, расставленное, тем не менее содержалось в строгом порядке, и не было ни одной травинки или корешка, которые оказались бы здесь случайно или по ошибке. Всё было на учёте у бережливого хозяина, и он в любой момент мог сказать, что где находится в этой кажущейся неразберихе и для каких целей им припасено.

Сам Егор спокойно относился к густому запаху трав, кореньев и настоев, наполнявшему тесное помещение избы, но Верный не разделял отношения хозяина к травкам и корешкам и, оставаясь при своем мнении, в избу не входил, а спал во дворе в такой же покосившейся, как сама изба, конуре.

Жил Егор один, но раз за разом к нему приходили жители деревни, а иной раз и специально приезжали из соседних деревень — брали травки, настои, высушенные и растёртые корешки или просто советовались. В благодарность оставляли Егору небольшие подарки в туго завязанных узелках. Кто-то приносил дюжину яиц, кто-то крынку с маслом, а кто-то краюху хлеба — денег Егор не брал и платы не просил, помогая приходящим бескорыстно и от всего сердца.

Придя домой, Егор хорошенько умылся в бочке с тёплой дождевой водой, стоявшей у стены дома, причесался, как мог, и, надев свежие портки, тщательно выполоскал в той же бочке свою пропылившуюся насквозь одёжу. Выжимал он её уже не так тщательно. Выжимать старательнее было опасно, так как лишнее усилие могло привести к необратимым последствиям — ветхая ткань могла не выдержать. Со словами «и так сойдёт» выстиранная на скорую руку одежда была тут же снова надета — гардероб Егора разнообразием не отличался. Он весь состоял из пары ветхих портков, пары штанов и одной рубахи, столь же древней, как и те портки, которые носил Егор. Была у него ещё и красная, шитая узором рубаха-косоворотка, надеваемая по большим праздникам. Рубаху ему сшила тётка Марья и чуть не силой заставила взять её в подарок.

Еще одну гордость Егора составляли сапоги. Их ему подарил староста — Никита Семёнович за то, что Егор оказал ему неоценимую услугу. Как-то ночью Егор задержался с Маринкой после молодёжной гулянки и, направляясь домой, проходил проулком мимо двора Никиты Семёновича. Шел он не спеша и заметил, как какой-то тать тем же проулком пытался увести коней из конюшни старосты. Крика Егор не поднял, а попросту затаился в темноте и в нужный момент огрел конокрада колом, вынутым тут же из плетня. Пока тать, не ожидавший такого приветствия, в крепком забытьи связанный кушаком лежал на земле, Егор разбудил хозяев и сдал преступника для дальнейшего разбирательства. А на следующий день Никита Семёнович, благодарный за спасение своего имущества, заказал для Егора сапоги, которые и были пошиты со всем прилежанием местным сапожником. Крепкие, хромовые, словно литые по ноге, они, аккуратно завёрнутые в тряпицу и спрятанные в укромном месте, надевались только по особым случаям. Все остальное время Егор ходил в лаптях или босиком. Это его нисколько не расстраивало, так как ко всем вещам Егор относился с неподдельным безразличием, хотя и не без удовольствия надевая на молодёжные гуляния свои сапоги и красную рубаху. Из всех своих вещей ценил Егор только небольшое колечко, которое носил с тех пор, как себя помнил. Как и от кого досталось ему это кольцо — Егор не сохранил в памяти, но бережно к нему относился, не соглашаясь никому продать даже в самые трудные для себя времена.

Сегодня, как уже сказано, Егор решил не прихорашиваться больше меры и потому ограничился чисткой повседневной рубахи и всё теми же лаптями.

За всеми приготовлениями время прошло быстро, и солнце уже заметно склонилось к горизонту, возвещая о скором закате. Можно было отправляться к Маринке, и, подперев дверь палкой (замка эта дверь никогда не видала), Егор отправился к Маринке, уже никуда не сворачивая.

Быстро добравшись до дома тётки Дарьи и подойдя к палисаднику, Егор встал в тени акации, росшей у палисада. Тихонько просвистев дроздом, что было давно условленным между ним и Маринкой знаком, Егор стал дожидаться Маринку, которая, как он предполагал, уже ждала его сигнала и должна была скоро появиться.

Глава 2. Маринка

Маринка встала ещё засветло и вместе с тёткой Дарьей и её сыновьями, которых считала своими братьями, отправилась управляться по хозяйству. Дядька Семён, муж тётки Дарьи, ещё вчера уехал со старшим сыном в соседнюю деревню к родственникам помочь в постройке дома, да там и заночевал. А хозяйство не ждёт — за ним ухаживать нужно. Хозяйство большое — коров дюжина да телята, свиней две дюжины, курей две сотни, гуси, утки, кролики. И всех накорми, за всеми убери, коров подои да яйца собери. Вот и приходится всей семьёй вставать до зари и ложиться не раньше, чем стемнеет.

Маринка не жалуется — она в доме не за батрачку, а за родную дочь. Родители Маринки работали на шахте, и оба сгинули без вести в той же шахте, когда Маринке было лет пять. Забрала её к себе тётка Дарья, дальняя её родственница, да и растила её в ровне со своими детьми — куском не обделяла, но и не баловала. У тётки Дарьи и дядьки Семёна семеро парней и Маринка, так что к Маринке отношение особое. Привезет дядька Семён с ярмарки леденчиков — всем раздадут и про Маринку не забудут, да ещё и отрез на сарафан ей в придачу. Если забалует кто из парней, то дядька Семён спуску не даст — розгой отходит. А уж если Маринка нашалит, то, делать нечего, высекут и её. Но, конечно, секли её не так строго, как братьев — полегче, так что если братья ещё неделю чесали потрёпанные места, то Маринка уже на второй день как ни в чём не бывало носилась по деревне. За непоседливость прозвала тётка Дарья Маринку — Шило, а потом уж и вся деревня подхватила это прозвище, как нельзя точно подошедшее непоседе Маринке.

Так и выросла Маринка Шило в семье тётки Дарьи как родная дочь, да и называла тётка Дарья Маринку дочкой, хотя и звала Маринка Дарью тёткой.

А сегодня у Маринки дел невпроворот. Пока тётка Дарья собирала и отправляла сыновей на покос — Маринка подоила коров и отогнала их в стадо. Затем выгнала на озерцо, что у деревни, гусей и уток и, не отдыхая, отправилась на огород, где, пока не поднялся дневной жар, без устали полола грядки.

Когда солнечный жар стал уже совсем нестерпим — Маринка, чуть отдышавшись в тени дома, отправилась таскать воду свиньям, кроликам и курам. И опять ни минуты не отдохнув, Маринка с корзиной только что выстиранного тёткой Дарьей белья отправилась к реке, где тщательно всё его выполоскала и, аккуратно сложив обратно в корзину, принесла домой.

Только после этого Маринка присела на скамейку у дома в тени развесистых веток яблони и, закрыв глаза, отдышалась. Плечи и поясницу слегка ломило, но Маринка, казалось, совсем не замечала усталости. Незаметно она задремала, и скорый сон закружил её в грёзах о предстоящем вечере. Вечером она с Егором собиралась на посиделки и даже уже отпросилась у тётки Дарьи, которая, чуть поворчав, всё же согласилась. При этом тётка Дарья тяжело вздохнула и с укором посмотрела на Маринку, как бы говоря: «И чего ты в нём, непутёвом, нашла?»

— Маринка, чего бельё не развешиваешь? — Голос тетки Дарьи вывел Маринку из забытья и заставил вновь вспомнить об ещё не проделанной работе.

— Иду, тётя Даша, — крикнула в ответ Маринка, после чего нехотя поднялась и отправилась развешивать выполосканное белье.

Справившись и с этой работой, Маринка помогла собрать тётке Дарье на стол и уселась обедать вместе с тёткой и подоспевшими с покоса братьями.

Ели неспешно, как это делают люди, чей рабочий день начался задолго до рассвета. Хлебали холодную освежающую окрошку, заедая ещё теплыми шаньгами. Пили холодный квас.

После обеда братья, чуть отдохнув, отправились править сарай, а Маринка с тёткой Дарьей, убрав со стола, взялись за побелку дома, которую уже давно запланировали, но всё как-то откладывали, находя какие-нибудь более неотложные дела.

Ближе к вечеру приехал дядька Семён со старшим сыном. Оба они были уставшие, но довольные проделанной работой. С собой привезли гостинцы, которыми их щедро одарили родственники. Помимо гостинцев, от родственников привёз дядька Семён много новостей, которыми и делился за ужином. Новости были разные и в основном касались обычного житья-бытья, которое у всех простых людей одинаковое. Но были и те, что выходили из разряда обычных деревенских новостей.

— Сказывают, — начал дядька Семён свой рассказ после того, как пережевал кусок пирога, приготовленного специально к вечеру, — что на поле, что за брошенным замком, совсем нечисть распоясалась. Давеча Афанасий рассказывал, что совсем не стало дороги через поле. А если кто и рискнёт на него выйти, то сгинет.

— А что в самом замке? — спросила тётка Дарья мужа, подливая ему в кружку холодного кваса.

— А что в замке?! — удивился вопросу Семён.

— Да живёт ли там кто или так и стоит пустой?

— Пустует. Нет никого, кто бы там жить захотел. Ветшает да рассыпается. Так что скоро от него одни развалины останутся. И так уж почти весь рассыпался.

— А про солёное озеро что сказывают? — продолжала расспрашивать Дарья мужа.

Озеро с богатой солью водой, про которое она спрашивала, раньше было источником соли для всей деревни. Добывали в нём соль для себя и возили на продажу. Всё поменялось с тех пор, как завелось в нём неведомое чудище, распугавшее всех добытчиков. Никто его толком описать не мог, но те, кто, как они говорили, видел чудище, сказывали, что было оно саженей десять в длину, с блестящей на солнце чешуёй и с глазами, наводящими ужас. Временами, подбираясь ближе к берегу, оно, по словам очевидцев, открывало широкую зубастую пасть и с диким рыком бросалось в сторону расположившихся на берегу. Никто не решался подойти к берегу ближе, чем на сотню шагов. Впрочем, на берег чудище никогда не выползало. Откуда чудище взялось и как смогло выжить в солёной до невозможности воде озера — никто не знал, но покидать озеро чудище не собиралось. А у людей пропал источник заработка, да и с солью возникали перебои — никто не решался добывать её рядом с таким злобным соседом, так что приходилось теперь закупать у заезжих торговцев.

Вот и сейчас Дарью интересовало солёное озеро больше как источник соли, а не как место обитания чудища.

— Да ничего не сказывают! — ответил Семён. — Не ходит к нему никто.

Дожевав кусок пирога, он всё же вспомнил:

— Афанасий сказывал, что другое чудище появилось.

— Новое?! — всплеснула руками Дарья. — От старого не избавились, а уже новое! Вот напасть. Так и совсем без соли останемся!

— Старое вроде как пропало, а новое появилось. Вот как он сказывал, — уточнил Семён.

— А новое-то откуда? — не унималась Дарья.

— Почём я знаю? — буркнул Семён. — Да вот только Афанасий сказал, что новое больше прежнего и чешуя словно золото блестит. А глазищи — еще страшнее, чем у прежнего.

— Блестит! Блестела бы где в другом месте, а не в озере, — в сердцах проговорила Дарья и, продолжая вздыхать и охать, начала убирать со стола.

За окном засвистели птицы, и Маринка, до этого момента спокойно помогавшая тётке Дарье убирать со стола, встрепенулась и выглянула в окно.

— Тётушка, дядюшка, — подала голос Маринка, — я пойду, погуляю?

— Пришёл уже ухажёр твой? — спросил Семён.

— Так я пойду? — не отвечая на вопрос, ещё раз спросила Маринка.

— Иди уже! — неприветливо огрызнулась тетка Дарья. — Да чтоб дома не к утру была! Хлопот полон рот, а она с утра опять как сонная муха будет.

Долго Маринку уговаривать было не надо — схватив платок, она опрометью выскочила в сени и, чуть не опрокинув по пути кадушку, понеслась к калитке. Ещё секунда — и калитка уже захлопнулась за выскочившей в неё Маринкой.

— Не доведёт он её до добра, — обратилась к мужу Дарья. — Хоть бы ты ей сказал, а то молчишь, как воды в рот набрал.

— Да что ты к парню пристала? — ответил Семён. — Парень как парень.

— Парень как парень! — передразнила его Дарья. — А у парня в кармане вошь на аркане.

— Ничего! Наживет ещё, — ответил с добродушной улыбкой Семён. — Егорка парень не ленивый. Да и голова ясная.

— Голова ясная, а жизнь прекрасная! — снова огрызнулась Дарья. — То-то он тебя с этой ясной головой языка-то лишил!

— Скажешь тоже — лишил. Ну, обомлел маленько! — всё так же добродушно улыбаясь, промолвил Семён. — Саму-то водой отливать пришлось. Али забыла?

Оба вспомнили озорство Егора, когда тот, разодетый в самую страшную нечисть, напугал главу семейства и его супругу. Семён, который действительно после шутки Егора с полчаса ничего не мог толком сказать, а только всплёскивал руками и мычал, как теленок, пытаясь проговорить хоть слово, сейчас вспоминал этот случай, слегка посмеиваясь в густую окладистую бороду. Делал он это тихо, чтобы не раздражать свою жену, которая, первой увидев в залитом лунным светом окне рогато-бородатую чёрную рожицу с горящими глазами, только и успела, что громко вскрикнуть и упасть в обморок тут же у окна. Пришла в себя она после того, как Семён вылил на неё ковш холодной воды и, несвязно мыча, начал трясти её, как березку.

Впрочем, Дарья тоже давно перестала злиться на Егора, тем более что свои сыновья ровным характером не отличались и порой шутили над соседями так, что краснеть за них приходилось и ей, и Семёну. Вот и сейчас, отвернувшись от мужа и протирая посуду полотенцем, Дарья с улыбкой и беззлобно вспомнила тот давний случай, словно это было нечто забавное.

А пока между супругами продолжался этот разговор, Маринка с Егором уже были на другом конце деревни, где у околицы собралась дружная молоджная ватага и уже переливался звонкий смех.

Глава 3. Шахта

Егор с Маринкой уже два часа как ходили по лесу, собирая грибы. Собственно, грибов они уже давно набрали по полному лукошку, но тем не менее продолжали неспешно бродить по лесу, совершенно не задумываясь о времени и о необходимости возвращаться домой. Да и стоило ли им, двум молодым людям, куда-то спешить? Верный, оправдывая свою кличку, ни на шаг не отставал от Егора, по пятам следуя за ним.

Так, продвигаясь шаг за шагом, незаметно они подошли к старой, уже давно заброшенной шахте. Когда-то, так давно, что никто и не упомнит, в глубине пещеры нашли богатые залежи железной руды. Со временем выработка пошла на убыль, а после того как начались обвалы да люди пропадать начали, шахту вообще закрыли от греха подальше. Сейчас вход в шахту был закрыт шаткой деревянной стеной. Сколоченная из грубых досок ветхая от времени дверь, прикрывающая вход, висела на полусгнивших петлях, и казалось, что она вот-вот отвалится.

— А ведь здесь пропали мои родители! — произнес Егор.

Он немного помолчал и продолжил:

— И твои тоже.

Действительно, и Егор, и Маринка были сиротами. И у него, и у неё родители сгинули в забое. Их так и не нашли.

Егор тронул дверь в шахту. Она скрипнула и, словно от толчка чьей-то сильной руки или порыва ветра, вдруг дунувшего из глубины шахты, открылась перед Егором и Маринкой. Егор от неожиданности отступил назад и, поскользнувшись, упал. Встав, он отряхнулся и заглянул в зияющую темноту дверного проёма. Верный же недовольно зарычал, оскалив свои клыки. Затем, резко развернувшись, он встал в боевую стойку и вытянулся в сторону леса. Шерсть его вздыбилась, и он весь напрягся, словно перед ним стоял страшный, но невидимый враг.

Егор оглянулся, но никого не увидел. Тем не менее холодок пробежал по его спине. То, что он ничего не смог разглядеть в лесу, настораживало. Верный просто так рычать бы не стал.

— Пойдём отсюда, Егорушка, — прерывающимся голосом попросила Маринка. — Пойдём! Нехорошее это место!

— Пойдём, — согласился Егор.

Он уже было собрался прикрыть дверь, взявшись за неё рукой, но неожиданный шум со стороны леса привлёк его внимание. Егор резко обернулся. Нет, слух не обманул его — прямо на опушке леса за кустом орешника стоял огромный бурый медведь. Именно на него и смотрел, не отрываясь, Верный.

Это был не просто медведь, которых Егор видел в лесу не раз и не особо боялся. Это был медведь-шатун, превосходящий размером всех обычно виденных Егором. Но, как показалось Егору, он видел этого зверя раньше. Он помнил эти горящие злобой глаза, эту источающую густую слюну, страшную, с жёлтыми оскаленными клыками, пасть.

— В пещеру. Быстро, — прошептал Егор ещё ничего не понимающей Маринке и, схватив её за руку, силой втащил в распахнутую дверь, преодолевая сопротивление и не давая опомниться.

— Верный, ко мне, — выкрикнул он, но собака уже неслась в сторону зверя. Вряд ли Верный мог остановить огромного разъярённого медведя, так что время нельзя было тратить даром. Егор, не теряя ни секунды, захлопнул дверь и, быстро оглянувшись, подобрал так удачно лежавший рядом обрубок бруска. Брусок он вложил в проушины двери и, убедившись, что брусок сидит крепко, оглянулся на Маринку. Она, ещё не успев ничего понять и прийти в себя от произошедшего, смотрела на Егора испуганным взглядом.

Но сказать Маринке Егор ничего не успел. Снаружи, словно от внезапно надвигающегося урагана, раздался треск, и уже через секунду в запертую дверь ударился кто-то огромный и страшный. Медведь, а это, несомненно, был он, отмахнувшись от собаки, словно от назойливой мухи, с силой несколько раз ударился в запертую дверь, но она, словно заколдованная, выдержала этот страшный натиск. Полусгнившая и ветхая на вид, на почти сгнивших петлях и запертая только на такой же ветхий брусок, треща и угрожая вот-вот рассыпаться, она выдержала и продолжала стоять на своем месте.

А натиск был действительно страшен. От этого натиска сотрясалась не только дверь, но и вся стена, загораживающая проход в шахту. Еще пару раз ударившись о дверь, медведь затих, а потом, спустя всего пару секунд, с новой силой продолжил свое наступление. Он даже просунул лапу в пролом стены и, размахивая ей, пытался достать стоящего почти у самой стены Егора.

Егор не отпрянул от лапы с большими чёрными когтями, а, стоя в опасной близости к этим когтям, рассекающим воздух всего в нескольких вершках от его глаз, не отрываясь смотрел на медведя, который был хорошо виден через щели неплотно пригнанных друг к другу досок. Медведь же, делая одну за другой безуспешные попытки проникнуть сквозь эту шаткую преграду, отделяющую его от пары беззащитных людей, так же не отрываясь смотрел на Егора своими красными, злобно горящими глазами.

В это время Верный, оглушённый ударом, снова встал на ноги и из последних сил бросился на выручку своему хозяину. Он бесстрашно запрыгнул на загривок огромного зверя и начал рвать его зубами. Зверь снова отшвырнул собаку, но она успела разорвать ему морду и нос, после чего кровь густой струёй полилась по морде медведя. Зверь рассвирепел. Он в приступе ярости бросился к затихшему псу и, схватив, с силой швырнул его в чащу, после чего снова набросился на перегородку.

Перегородка — эта ветхая защита из досок и брусков столь древних и, казалось, непрочных — прогибалась под напором тяжёлой туши, но сдерживала яростный натиск. Непонятно как, но эти ветхие на вид доски преграждали путь в пещеру. Они, словно живые, стонали под натиском зверя, и с каждым новым ударом стон их становился всё громче и громче. Егор, словно околдованный, смотрел, как зверь бьётся о перегородку, не в силах оторвать взгляд от этого жуткого зрелища. Он не видел трухи, которая отлетала от перегородки при каждом ударе зверя, не слышал треска досок — он, не отрываясь, смотрел в горящие злобой и яростью глаза медведя, взгляд которых пронизывал Егора до самой глубины сердца.

Егора словно окутала звенящая тишина, и все происходящее замедлилось настолько, что, казалось, ничего не происходит. Щепки и труха, летящая от перегородки, разрушаемой зверем, словно повисли в воздухе. Рычания зверя не было слышно. Сам зверь, казалось, перестал двигаться и только смотрел на Егора. Все это продолжалось доли секунды, но Егору показалось, что он смотрит в налитые кровью глаза уже целую вечность.

Зловонное дыхание медведя жарко обдало Егора, и он, заворожённый происходящим и наблюдающий за всем в окутавшей его звенящей тишине, но не видящий при этом ничего, пришёл в себя и, словно сбросив какую-то пелену, сразу услышал и увидел всё происходящее вокруг. Он услышал страшный визг Маринки, услышал рык медведя, треск ломаемой, но все ещё держащейся под напором медведя перегородки. Увидел когти медведя, мелькающие прямо у его лица, и только тогда отпрянул назад, в глубь шахты. Повернувшись к Маринке, Егор схватил её за плечи и, сильно тряхнув, заставил замолчать.

Собравшись, Егор ещё раз осмотрелся. Собственно, деваться было некуда — выход, прикрытый шаткой и непрочной преградой, был полностью во власти зверя. С другой стороны, зияя устрашающей темнотой, развернулся вход в глубину шахты, давно забытой и обладавшей столь дурною славой, что только совершенно отчаявшийся человек согласился бы пойти туда по собственной воле. Но сейчас был именно такой момент, когда отчаяние, уже пробирающееся колючим холодом в душу Егора, могло заставить его пойти в эту темноту. И со стороны перегородки, и со стороны самой шахты Егора и Маринку не ожидало ничего хорошего. Но если за перегородкой погибель была неминуемой, то в шахте их ещё могло ждать спасение. Его могло и не быть, этого спасения, но одна только надежда на саму возможность заставляла выбрать именно этот пусть и страшный, но единственный путь.

— Нужно идти! — задыхаясь от волнения, выдавил из себя Егор. — Нужно идти!

— Куда?!!! — ещё ничего не понимая, но уже начиная приходить в себя, всхлипывая, произнесла Маринка.

— В шахту. Только в шахту.

Маринка оглянулась. На какое-то мгновение ужас от всего происходящего, застывший в её глазах, сменился еще более сильным ужасом от самой только мысли шагнуть в темноту, в которой, как она знала, пропали её мать и отец. И она, опять повернувшись к Егору и отрицательно мотнув головой, с твёрдостью, которой от неё в такой ситуации нельзя было ожидать, сказала:

— Нет! Никогда!

В то мгновение, когда она произносила свой отказ, медведь, словно утомившись, на секунды прекратил свои попытки преодолеть разделявшую его и его добычу преграду, и слова Маринки прозвучали в такой жуткой звенящей тишине, что, казалось, эхо от них пронеслось по всей глубине зияющего темнотой прохода в шахту. Но это эхо, отдавая только последние звуки ответа, многоголосо пронесло:

— Да, Да, Да, Да!

Медведь же, словно только и ждавший ответа Маринки, взревел ещё громче. Затем, будто утроив свою и так немалую силу, снова налёг на дверь, которая, треща и звеня остатками петель и запоров, уже готова была сдать свои позиции. Егор, уже больше не дожидаясь согласия Маринки, крепко сжал её руку и практически прыгнул в леденящую темноту шахты. Маринка вынуждена была последовать за ним, так сильно он держал её руку.

Они сделали лишь несколько шагов, как за их спиной раздался страшный треск, и дощатая перегородка, до сих пор отделявшая их от разъярённого зверя, наконец-то начала падать под натиском навалившейся медвежьей туши.

Глава 4. Провал

Егор, увлекая за собой сопротивляющуюся Маринку, сделал несколько шагов в глубину шахты и сразу окунулся в пугающую густую темноту. Явственно слышал он за собой грохот ломаемой преграды. Он чувствовал, как медведь со страшным рёвом рвётся вслед за ними. Егор понимал, что шансов скрыться от зверя нет, но он был готов бежать, не останавливаясь и не разбирая дороги вперёд, только бы уйти самому и увести Маринку от надвигающейся опасности, опираясь на призрачную надежду на спасение.

Медведь, вероятно, замешкался под обломками обрушившейся на него дощатой стены или по какой-то иной, неведомой для Егора причине, но Егор, слыша за собой страшный рёв зверя, всё же с каждым шагом удалялся от этих страшных звуков. Рёв медведя оставался позади. Пока он не приближался — надежда на спасение была, а потому Егор, не отпуская руки Маринки, бежал и бежал вперёд, не разбирая дороги, которую, впрочем, и невозможно было разобрать в кромешной темноте шахты.

Егор, убегая от медведя, ждал, что сейчас его окутает холод пещеры и её затхлый запах, но произошло нечто странное, чего Егор никак не ожидал, — вместо затхлости и сырости его встретил тёплый и довольно свежий воздух. Воздух был настолько свеж, что Егор мог бы уверенно сказать, что он находится не в пещере, а в поле, если бы не окружавшая его темнота. На какой-то момент Егора охватила мысль, что где-то может быть второй выход и, судя по притоку свежего воздуха, они с Маринкой должны очень скоро на него выйти. Но выхода всё не было, а останавливаться для того, чтобы попытаться сориентироваться, было нельзя — непрекращающийся рёв идущего по их следам зверя не давал времени на передышку. Сейчас некогда было задумываться о призрачной возможности найти выход, и, не замедляя шаг, Егор бежал вперёд и вперёд, пытаясь оторваться от погони.

Он уже начал уставать, как вдруг рука Маринки, которую он так крепко сжимал, выскользнула из его руки. Сделав в горячке бега еще несколько шагов вперёд, Егор остановился. Он оглянулся, но темнота не позволяла увидеть не только того, что было вдалеке, но даже того, что было рядом.

Вокруг Егора пропали все звуки: пропал шум погони, пропал звук шагов. Это не была та тишина, которая опустилась на него в момент, когда зверь взламывал вход в шахту. Это была другая тишина, которая возникает, когда опускаешься глубоко под воду. Егор даже не слышал своего дыхания, хотя и дышал полной грудью, задыхаясь от быстрого бега. Гнетущая тишина окутала Егора. Он, испугавшись, но не за себя, а за Маринку, выкрикнул её имя, но ни одного звука не сорвалось с его губ. Ни одного. Егор напрягал лёгкие, выбрасывая из себя воздух, но воздух, выходя из лёгких, не превращался в крик — он оставался тишиной, окружающей Егора.

Егор сделал шаг в обратном направлении, но тут же понял, что он ни на что не опирается. Он не падал, но и ничего не было под его ногами. Егор раскинул руки, пытаясь опереться на стены, но руки ничего не ощутили. Не было ничего, за что можно было бы схватиться или на что можно было бы опереться. Ничего. Он словно барахтался в тёмной непроглядной массе воды, но при этом он дышал и дышал полной грудью. Отчаяние охватило Егора. Он начал судорожно размахивать руками, чтобы хотя бы за что-то ухватиться, но не мог.

Сделав несколько бесполезных попыток найти опору, Егор наконец ухватился за какой-то, как ему показалось, камень, рванул его на себя, а точнее — рванулся к нему и тут же, сильно ударившись головой обо что-то твёрдое, потерял сознание.

Глава 5. Дом на болоте

Очнулся Егор в тёмном сыром помещении, лёжа на грубом деревянном полу, собранном из неоструганных досок. От шершавых досок, на которых он лежал, уткнувшись прямо лицом, несло затхлым запахом сырости, неприятно щекотавшим ноздри. Егор опёрся руками в пол и попытался сесть, но это удалось ему далеко не сразу. Голова, тяжелая и гудевшая, словно колокол, клонилась на грудь. Руки и ноги, словно налитые свинцовой тяжестью, не слушались своего хозяина. Но вот наконец он сел и, с трудом ворочая головой на затёкшей шее, осмотрелся.

Помещение, в котором он оказался, было очень небольшое. Единственное узкое оконце не было ничем закрыто — жалкие остатки полусгнившей рамы были настежь распахнуты, и ничего не мешало яркому лунному свету освещать стены убогого жилища, в котором невесть как очутился Егор. Дверь всё же была, но и она не отличалась крепостью, и сквозь её неплотно пригнанные доски сквозил несильный, но пронзительный ветерок, все глубже проникающий под легкую рубаху Егора.

Посидев некоторое время без движения и пытаясь привести свои мысли в порядок, Егор с трудом поднялся на ноги и, чуть было не упав, так как тело ещё не совсем слушалось хозяина, подошёл к окну. Выглянув в него, Егор силился понять — где он и как он здесь очутился.

Увиденная Егором за окном картина никак не вносила ясности в положение, в котором он оказался. Он был очень сильно удивлён увиденным, если не сказать — поражён. Но, учитывая произошедшее, у Егора не оставалось сил на какие-либо иные эмоции, кроме удивления. Широко вокруг, насколько хватало взора, простиралось болото, подёрнутое легким туманом, скрадывающим очертания предметов.

Там, где Егор вырос, не было таких болот. Точнее, болота были, но это были скорее небольшие участки заболоченной местности, которые не создавали проблем с их преодолением. Здесь же не было видно ни одного сколь-либо высокого деревца. Самые кусты, то тут, то там видневшиеся в лунном свете, были столь низки и так редко встречались взору, что было понятно, что это огромное болото во всей его силе и гнилой мощи.

Не нравились Егору болота. Да и кому они могут нравиться, эти гиблые места, тем более что на болотах и обитало больше всего нечистой силы. Называли болота и «вратами духов», потому что считалось, что в том месте, где кажущаяся твёрдой почва уходит из-под ног, открываются врата в мир духов. Выходят через болота духи в мир и через них же тащат за собой пропащие души. А ещё говорили, возникли болота из выплюнутой изо рта чёрта земли, которую он пытался спрятать от Бога. Потому и непрочной была эта земля и пахла гнилью.

Рассказывали ещё старики, что обитал на болотах болотный человек — болотник, злой дух-хозяин болота. Если уж заметил тебя болотник, то обязательно заманит в трясину и утопит. Запутает, заблудит болотник одинокого путника, попавшего к нему на болото, и поминай как звали — пропадет человек. Бывало, что не хозяин был у болота, а хозяйка — болотница. Но и она не лучше болотника над людьми шутила.

Кто-то говорил, что это угрюмые неповоротливые безглазые толстые чудища, покрытые болотной грязью, водорослями, улитками, насекомыми и рыбьей чешуёй. И сидят они на дне болота, пуская пузырьки и ожидая очередную жертву, которую хватают за ноги и тянут в трясину. Кто-то сказывал, что похож болотник на человека, но с руками длинными и с хвостом. Другие говорили, что видели грязное, маленькое, безглазое существо с гнилыми зубами. Были и такие, которые считали, что это толстый рыжий мужик на тонких ногах и с большими глазами. И даже такие были, что говорили, как болотник мог превратиться в живую болотную грязь, которая хватала и тянула за собой попавшего в неё человека. А уж если болотница хозяйкой на болоте, то одним она может явиться девушкой молодой, а другим старухой. И подруги им были под стать — русалки да кикиморы болотные. Но и те и другие любят петь, завлекая своим голосом путников.

Любили болотники и пошутить. Бывало, что заманивали они под видом доброй хозяйки или хозяина усталого путника в большой дом, где усаживали за стол, после чего поили и кормили. Даже одаривали путника подарками. Но как только путник приходил в себя, то оказывалось, что сидит он в болоте, весь в грязи, с полным ртом болотной ряски, а вместо дорогих подарков полные карманы травы и мусора.

Не в силах более совладать с усталостью и нахлынувшими впечатлениями, Егор снова опустился в угол у окна и, прислонившись головой к стене, забылся в тяжелом сне…

Как долго спал Егор — он не знал, но, проснувшись, он увидел солнечный свет и, еще раз оглянувшись, вспомнил всё с ним произошедшее. Силы вернулись к нему, но он, ещё не веря своим глазам, встряхнул головой и, осмотрев свои ладони, растёр ими лицо. Нет, он не спал, и все произошедшее, казавшееся сейчас кошмарным сном, было не сном. Егор вспомнил медведя, шахту, Маринку и то, как он, выпустив её руку, барахтался в темноте шахты.

Он вспомнил всё произошедшее, но не хотел в это верить. Ещё раз потерев лицо руками, Егор встал и выглянул в окно. Туман, сгустившийся за ночь и окутавший болото, уже начал рассеиваться под лучами солнца, но ещё не давал увидеть что-либо дальше, чем на несколько шагов. Скорее механически, чем осознанно, Егор опустил руку в котомку, висевшую на плече, и, вынув из неё сухарь, принялся его грызть. Утолив таким образом голод, Егор столкнулся с проблемой жажды, но так как воды кругом было предостаточно, то решить возникшую проблему он собирался просто — выйдя наружу и напившись прямо из первой лужи.

Повернувшись к двери, Егор толкнул её, и она, чуть скрипнув, распахнулась. Шагнув за дверь, Егор чуть было не свалился на сырую траву, которой зарос небольшой клочок земли у самой избушки. Крыльцо, видимо, сгнило и развалилось, а сам порог двери возвышался над землей не меньше чем на локоть. Едва успев ухватиться за косяк, Егор чуть задержался в дверном проёме и, поняв, что крыльца нет, спрыгнул вниз. Сырая земля хлюпнула под ногами. Медленно, стараясь не упустить ни одной детали, Егор осмотрелся и так же медленно обошел приютивший его дом. Избушка была небольшой, но стояла на прочном каменном фундаменте и скатана была из увесистых неохватных бревен, покрытых мхом, но ещё довольно крепких. Всего четыре ряда их составляло высоту, довольную для человека среднего роста. Покатая крыша, крытая дёрном, чуть прогнулась от времени и сырости, но еще держалась. Каким чудесным образом посреди болота очутились столь небывалые для этого места материалы — это было совершенно непонятно. Понятно было одно — построена изба была давно, но добротно, и так же давно она никем не использовалась.

Приведя свой план по утолению жажды в действие (напившись прямо из небольшой лужицы у дома), Егор вновь забрался внутрь избы и ещё более внимательно, чем прежде, осмотрелся. Пол, стены, потолок — всё это, серое и пустое, не содержало в себе ни одного признака жизни. Давно в этих стенах не ступала нога человека. Именно человека, так как отпечатки чьих-то лап Егор всё же разглядел. Отпечатки были небольшие, но Егор, знавший всех птиц и зверей в своей округе, как ни силился, не мог понять — какому зверю они принадлежат. Проследив путь, проделанный хозяином этих отпечатков в обратном направлении от двери к окну, Егор рассмотрел в тени под окном небольшое кольцо и, ухватив его рукой, потянул.

Тяжелая крышка распахнулась, открыв взору Егора лаз в темный погреб. Небольшой погребок, слегка освещаемый рассеянным дневным светом, был, на удивление, довольно сух, несмотря на то, что изба стояла на болоте. Поколебавшись несколько мгновений, Егор спрыгнул вниз и осмотрел стены погреба. На одной из них висело металлическое зеркало. Его тщательно отполированная поверхность была покрыта слоем пыли. Ладонью Егор отёр пыль и, лишь взглянув на очищенный от пыли участок зеркала, тут же отпрянул назад. На него, не отрывая взгляда, смотрел жуткий упырь. Жёлтые глаза и оскаленный рот, зеленоватая кожа и совершенное отсутствие волос — это ужасное зрелище на миг предстало перед глазами Егора. Он быстро оглянулся — нет, никого. Он один в этом погребе. Он ещё раз не без страха взглянул в зеркало. И вновь страшная рожа уставилась на него своими мутными глазами. Нет, это была не картина — упырь двигался и корчил страшные гримасы. Он, как показалось Егору, не менее его самого был удивлён увиденным и отпрянул от зеркала так же, как и Егор — едва только их взгляды встретились. Егор ещё раз быстро оглянулся — никого не было. Он один. И тут Егор понял, что произошло. Упырь — это он, Егор. Именно себя он видел в отражении. Егор быстро взглянул на свои руки — зеленоватый оттенок их не оставлял никаких сомнений. Но как это произошло, ведь спрыгнул Егор в погреб человеком. Егор явственно помнил произошедшее — он опёрся на край погреба и спрыгнул вниз. Он видел свои руки в этот момент — это были его, Егора, человеческие руки. Он помнил, как своей ладонью вытер пыль с зеркала. Она была человеческой рукой. В какой же момент он превратился в упыря и как это могло произойти?

Егор ещё раз взглянул в зеркало — в нем все так же отражалось страшное, мерзкое лысое существо с зелёной, местами пупырчатой кожей и жёлтыми тусклыми глазами.

— Час от часу не легче, — вслух произнес Егор.

— А ты что, лёгкой жизни ищешь? — неведомый голос заставил Егора от неожиданности пригнуться, и он, быстро оглянувшись по сторонам, попытался увидеть того, кто с ним говорит.

— Чего башкой своей неразумной вертишь? — в голосе невидимого Егору собеседника послышались нотки смеха.

Глава 6. Голос

— Кто ты, чудо-юдо? — стараясь не терять самообладания, спросил у невидимки Егор.

— Сам ты «чудо-юдо», — с некоей ноткой обиды ответил голос. — В зеркало на себя посмотри.

— Да я уж посмотрел, — вздохнул Егор.

Он был настолько ошеломлён всем происходящим, что даже само наличие собеседника, хоть и невидимого, было ему приятно.

— А раз посмотрел, то чего обзываешься? — уже мягче произнес голос.

— Ты хоть покажись, что ли, — попросил Егор, которого начинал интересовать вопрос: кто же его невидимый собеседник и как он выглядит?

— Покажешься тут, когда по дому лягушки двуногие скачут.

— То есть как это — скачут? — не понял шутки собеседника Егор.

— А так и скачут! То по дому, то по погребу, — собеседник Егора снова засмеялся.

Егор, который на некоторое время забыл про свой новый облик, снова об этом вспомнил. Он понял, что именно его вид является объектом шутки, и с грустью проговорил:

— А вот теперь ты обзываешься. Куда я теперь такой пойду?

— А что тебе не нравится? — спросил голос, и смех весело разлился по погребку.

— Он еще спрашивает. Как будто не видишь? — несколько обозлился Егор.

— Да не кипятись ты так, — продолжал смеяться голос. — Парень как парень!

— Парень как парень! — передразнил Егор, снова поворачиваясь к зеркалу. — Да только зе…

Тут Егор, до сего времени говоривший твёрдо, вдруг осёкся, и только смог выдавить из себя остатки незаконченного слова:

–…лёный.

А причина такой перемены была довольно проста — из зеркала на него смотрел прежний Егор! Ни жёлтых мутных глаз, ни зелёной кожи. Ничего! Все такой же Егор с взлохмаченными волосами и удивлённым взглядом.

Не выдержав такого груза переживаний, Егор без сил опустился на пол погребка, продолжая тупо смотреть на свое отражение.

— Чего ты? — участливо спросил голос. — Расстроился? Можно и обратно — в упыря!

Громкий смех снова разлился по погребку. Собеседнику Егора явно нравилась шутка, проделанная с Егором. То, что его собеседник был причастен к таким преобразованиям во внешности, Егор совершенно не сомневался.

— Так это ты надо мной подшутил? — выдавил из себя Егор.

— Ну я! Что с того? — Смех прекратился, и голос уже негромко продолжал: — Скучно, понимаешь. А тут ты свалился на мою голову.

— Нет у тебя головы. Её ветром сдуло! — съязвил Егор.

Он почти сразу пожалел о сказанном, так как голос, ни секунды не задержавшись, выдал неожиданный ответ:

— Так и у тебя головы нет!

Егор резко бросил взгляд в зеркало и обмер. Голос не обманул — на теле отражавшегося в зеркале Егора головы не было!!! Он быстро ощупал руками то место, где только что была голова, — пусто. Только плечи и между ними ровное место! Егор даже не успел удивиться тому, что он без глаз да видит, как его собеседник, видимо, удовлетворившись результатом новой шутки, спокойно проговорил:

— Да ладно! Получи свою голову обратно. Пустая, а все-таки твоя.

Голова возвратилась на место, а Егор решил на этот раз благоразумно промолчать.

— Чего молчишь? Шути дальше, — пригласил к разговору голос.

— Пошутил раз — хватит, — огрызнулся Егор.

Посидев немного молча, он всё же решил продолжить разговор:

— А откуда я на твою голову свалился?

— А кто его знает? — ответил голос, которому, казалось, всё же нравился разговор с Егором.

— Я и не знаю, как ты тут оказался, — продолжил голос после короткой паузы. — Только как будто вихрем каким тебя занесло. Закружило так, что я уж подумал — остатки меня от меня унесёт. А как стихло всё, смотрю — лежишь, ну прямо неживой. Я уж даже не знал, что с тобой делать? А когда ты поутру очнулся, вот тогда я и решил пошутить над тобой. Скучно, понимаешь. Нет никого, а тут случай такой. Ты, кстати, кем будешь-то? Как звать-то тебя?

— Егором звать.

— Его-о-о-р-о-о-м!!! — протянул голос. — А сам-то, Егор, как думаешь — откуда ты здесь-то? Как сюда попал?

— Не знаю, — ответил Егор и, чуть поразмыслив, коротко изложил своему собеседнику всё то, что случилось с ним в шахте.

Когда Егор закончил свой рассказ, в углу погребка появился неведомый ранее Егору зверёк. Выглядел этот зверек довольно странно: то ли пёс, то ли кот, то ли рысь, то ли енот. Непохож он был ни на одно известное Егору животное, но выглядел как все животные сразу — лохмат, зубаст и с хвостом. На вид вроде кошки, но гораздо больше и с таким длинным хвостом, что он на несколько кругов лежал вокруг зверька. Короче говоря — тварь неведомая. Появился он так, как будто вокруг него рассеялся туман, — медленно возникнув из ниоткуда. Зверек этот внимательно дослушал рассказ Егора и голосом недавнего собеседника переспросил:

— Так говоришь, что медведь этот знакомым тебе показался?

— Да не то что бы я его в морду знал, — грустно пошутил Егор, — но взгляд у него какой-то больно знакомый. Я такой в детстве видел, когда меня чуть такой же медведь не задрал.

— А ну-ка и это расскажи, — потребовал зверёк.

Спорить с хозяином избы Егор не стал и приступил к рассказу.

Глава 7. Рассказ Егора

Давно это было. Я тогда совсем малым ребёнком был — только-только ходить научился, так что помню это, словно сквозь сон. Отец на шахте работал. А мать со мной нянчилась да по хозяйству заботилась. Днем соберёт, бывало, снедь в корзинку, и отправляемся мы с ней к шахте — отцу обед отнести. Идти недалеко, но что взрослому пара шагов, то ребёнку дальняя дорога. Вот и мне казалось, что идем мы за тридевять земель.

День был солнечный. Жара поднялась невыносимая. Я то и дело у матери просил остановиться и передохнуть, а она погладит меня по голове и все идти уговаривает. Отцу, говорит, покушать отнесём, а там и передохнём в тени. Вот и шли мы с ней без остановки. Часть пути она меня на руках пронесла. А как пришли, меня совсем разморило. Мать рогожку расстелила и еду на неё выкладывает. Отец из шахты вышел, умывается. Свернулся я калачиком у коленей матери да и заснул крепко. Только как ни крепко я спал, слышу — шум, гам, крики. Открываю глаза и вижу — отец обедать бросил и в шахту бежит. За ним ещё несколько мужиков. Люди, что вокруг стояли, удержать их пытаются, да всё бесполезно.

Я еще понять ничего не успел, как вдруг из кустов медведь вываливается. Люди вокруг врассыпную, а он только морду в мою сторону повернул и так глянул на меня, будто в самую душу заглянул. Глаза его я до сих пор помню — большие, красные, словно кровью налитые. Мать меня к себе прижала да прямо к шахте. Видимо, там за деревянной стеной шахты укрыться от этого зверя хотела.

Никого медведь даже не тронул, а заскочил в шахту прямо за нами. Тут уж он так рыкнул, что, кажется, стены от этого затряслись. Вот тут-то я и закричал что есть мочи. Мать запнулась и упала.

Не помню, что и как потом было, но нашла меня бабка Пелагея через несколько дней в лесу. Никто не знает, как я там оказался. Бабка Пелагея мне и рассказала потом, что как все обедать начали, кто-то услышал, как из шахты треск раздается — будто подпорка трещит. А там ведь ещё люди оставались. Отец Маринки обедать бросил и внутрь побежал — посмотреть, что к чему, а мой отец за ним. А в шахте уже не на шутку трещит. Народ остановить их пытается, а они один за другим заскочили внутрь. А уж как медведь из лесу вывалился — моя мать со мною на руках и Маринкина мать в шахту бросились. Спастись хотели.

После того как медведь в шахту забрался — никто туда ни ногой. Родители ни мои, ни Маринкины так и не вернулись. Были охотники поискать их в шахте — да все ни с чем возвращались. Гиблое, говорят, место стало — вроде и не обвалилось ничего, а как зайдут внутрь, так почти сразу оттуда и выскакивают. Одно и говорят — гиблое место. Как будто кто за плечи берет и обратно разворачивает. Шахту ту так потом и забросили. Вход в старую шахту наглухо заколотили, а новую шахту в другом месте открыли — подальше от прежнего, победнее, да всё работа.

А медведя того люди и после видели, но близко к нему никто не решался подобраться. Бывалые охотники и те его стороной обходили.

Глава 8. Поздний ужин

— Да, брат! Не повезло тебе! Ты бы поаккуратнее знакомых выбирал, что ли, — добродушно и участливо проговорил зверёк, внимательно выслушав рассказ Егора.

За время рассказа он странным образом изменился и выглядел теперь больше похожим на довольно крупную рысь, но всё с таким же длинным хвостом.

— А кто такая Маринка, про которую ты говорил?

— Маринка, — слегка запнулся Егор. — Она из нашей деревни. Мы с ней в шахте и были перед тем, как я здесь очутился.

— Меня, кстати говоря, Сенькой кличут, — продолжил зверёк и, расправив лапой усы, спросил Егора: — Сам-то что делать дальше думаешь? Как выбираться будешь?

— В пещеру надо как-то попасть. Маринку надо найти. Может, и Верного сыщу — собаку свою.

Егор грустно опустил голову. Зелёная тоска придавила его плечи.

Сенька вновь расправил лапкой усы и толкнул Егора кончиком своего длинного хвоста.

— Тут грустью делу не поможешь. Я тебя, пожалуй, к Якову отведу.

— А Яков — это кто таков будет?

— Товарищ мой. Только ты того — ты его не бойся! Яков, он с виду странный, а в душе добрый.

— Да уж увидим — бояться или не бояться. Тем более что странностей тут, пожалуй, у всех не занимать.

Егор, внимательно рассмотрев Сеньку, даже представить себе не мог, как же выглядит этот «странный» Яков, если уж Сенька был из разряда неведомого.

— Сейчас пойдём? — спросил Егор, твердо намереваясь отправляться в путь без промедления.

— Завтра утром отправимся. Путь до Якова неблизкий. Он в лесу у солёного озера живет. Сейчас отдохнуть тебе надо. Да и я устал.

Сенька, мягко отпружинив лапами, выпрыгнул в открытый лаз. Егор подпрыгнул, ухватился за край лаза и, подтянувшись, так же выбрался наружу. Он ожидал увидеть за окном солнечный свет, но, как ни странно, была уже глубокая ночь. Лунный свет, проникая сквозь всё так же распахнутое окно, мягко освещал внутренности комнаты, посреди которой неизвестно откуда взялись небольшой, но крепко сколоченный стол и пара крепких тяжёлых стульев.

Стол, только что пустой, прямо на глазах Егора скрылся под холщовой скатертью. Тут же на нём появилась миска с солёными грибами, заправленными сметаной и крупно порубленным репчатым луком, затем еще одна с сушёной клюквой, политой душистым медом. Затем в самом центре прямо из ниоткуда возник небольшой чугунок с горячими щами, испускавшими ароматный дух.

Сенька, как ни в чём не бывало, уселся на один из стульев, закинув ногу на ногу. Затем, крепко ухватив лапой двузубую вилку, он ловко насадил на неё гриб и, откусив кусок, начал неторопливо его пережёвывать.

— Чего стоишь? — спросил Сенька Егора и, махнув свободной лапой в сторону пустующего стула, продолжил понемногу откусывать гриб.

Егор, который только сейчас почувствовал, насколько он голоден, не дожидаясь повторного приглашения, уселся на стул. Он только и успел подумать — как бы отведать щей, так заманчиво испускавших пар над чугунком, как тут же перед ним возникла миска, в которой эти щи уже были налиты по самые края. Ложка и кусок ржаного хлеба лежали рядом.

Как только Егор, досыта наевшись, отложил ложку — прямо перед ним появилась кружка с квасом. Егор одним духом опустошил кружку, выдохнул и поставил её на стол.

— Сыт? — спросил Сенька, умываясь лапкой точно так же, как это делают кошки.

— Спасибо, хозяин! — ответил Егор. — Сыт.

Глаза его начали непроизвольно закрываться. Тяжёлая дрёма накатила на него, и он уже валился с ног от усталости. Стол тут же растаял, оставив после себя лишь лёгкую, тут же рассеявшуюся дымку.

— Приляг, отдохни, — продолжая умываться, промурлыкал Сенька и кончиком своего длинного хвоста указал Егору в угол, где так же ниоткуда появилась охапка сена.

Едва Егор коснулся щекой своей душистой постели, как тут же провалился в глубокий сон.

Глава 9. Мост

Чуть только первые лучи солнца прорезали туман, висевший над болотом, Сенька растормошил Егора. Сделал он это так же, как и раньше — своим хвостом. Сначала он пощекотал им под носом Егора, а затем, не добившись желаемого результата, просто несколько раз не больно, но ощутимо хлестнул хвостом по лицу Егора.

— Пора, — попросту сообщил Сенька.

Хвостом же Сенька протянул Егору котомку, в которой, как оказалось, уже лежали неизвестно откуда взявшиеся краюха хлеба и небольшая фляжка.

Точно так же, как и вчера, спрыгнув с порога в чуть хлюпнувшую под ногами зелень, Егор зашагал за Сенькой, который, обмотав вокруг себя, словно пояс, свой хвост, вышагивал на задних лапах. Миновав неширокую полосу зелени между домом и болотом, путники вступили на едва видимую в тумане зыбкую гать и словно окунулись в густое молоко тумана.

— Не отставай и помалкивай, — промурлыкал Сенька и уверенно зашагал по гати, словно это была твёрдая дорога.

Егор старался не отставать, но, в отличие от Сеньки, который словно плыл над гатью, незаметно переступая своими мягкими лапами, он то и дело попадал в какое-то липкое месиво из корней и тины, поминутно поскальзываясь и пытаясь сохранить равновесие.

Солнце шло к зениту, слегка разгоняя густой туман своими жаркими лучами. Путники уже начали заметно уставать, когда туман начал становиться все прозрачнее и, наконец, совсем рассеялся. Дорога под ногами стала заметно суше, и вот уже Сенька с Егором ступили на сочную зелень луга, который, будучи согрет солнцем, обдал их душистым ароматом разнотравья. Тут товарищи решили устроить привал и, усевшись в тени небольшого попавшегося по дороге куста, приступили к нехитрой трапезе.

Сначала Егор достал из котомки небольшую фляжку и, протянув её Сеньке, стал с грустью смотреть, как тот, не отрываясь, выливает её содержимое себе в рот. Закончив пить и утерев рот и усы лапой, Сенька протянул фляжку Егору, и тот, полагая, что ему достанутся только оставшиеся капли, приложил её к своим губам.

К его удивлению, воды во фляжке было предостаточно, и он легко утолил свою жажду. Напившись вдоволь, Егор закрыл фляжку пробкой и, встряхнув её, удостоверился, что она все так же полна, как будто из неё и не пили. Посмотрев на фляжку ещё раз, Егор убрал её в котомку и с удивлением взглянул на Сеньку, который преспокойно жевал какую-то травинку, зажмурившись и развалившись в тени куста.

— Бездонная она, — словно отвечая на немой вопрос Егора, произнёс Сенька, все так же не открывая глаз.

— Чудеса, — подумал Егор.

Вслух он ничего не сказал, но тут же услышал:

— Ничего чудесного. Подарочный вариант фляжки походной бездонной обыкновенной.

Егор несколько опешил от такого ответа Сеньки, но промолчал.

— Однако заболтался я что-то. Идти нам пора, — произнёс Сенька, поднимаясь с травы. — Еще через дурной мост идти. Хотелось бы засветло его проскочить.

В голосе весёлого до этого момента Сеньки послышалась озабоченность и крайняя серьёзность. Было и без вопросов ясно, что «дурной мост», как назвал его Сенька, штука явно неприятная даже для нечистой силы. А то, что Сенька и есть нечистая сила — в этом Егор не сомневался. Егор только на миг поймал себя на мысли, что невзначай причислил Сеньку к нечистой силе, и, слегка смутившись, решил, что сейчас не время и не место для таких размышлений.

Действительно, было не время и не место для излишних размышлений, так как путники, довольно быстро пройдя луг, подошли к пологому берегу неширокой речки, через которую был перекинут шаткий деревянный мостик. Собственно, речкой назвать это можно было с большим натягом, так как была она, как уже было сказано выше, неширока, да и неглубока. Сквозь прозрачную воду были видны камни, многие из которых возвышались над водой настолько, что по ним можно было перебежать эту речку быстрее, чем по мосту. Мост или, точнее, мостик представлял из себя не внушающее доверия сооружение из жердей и досок, настолько, на первый взгляд, сгнивших, что вряд ли кто и решился бы по ним пройти, не опасаясь провалиться в воду. Не могли от этого спасти и перила, связанные из таких тонких жёрдочек, что их скорее можно было назвать прутками, чем жердями.

Сенька остановился перед мостом, не дойдя до него пару аршин, и начал внимательно осматривать это ветхое сооружение, явно намереваясь пройти именно по нему, а не по камням, что представлялось Егору гораздо более безопасным.

— Да неужто мы по этому мосту пойдем? — спросил Егор Сеньку, который не отрываясь осматривал мост, словно надеялся рассмотреть что-то, недоступное взгляду Егора.

— Пойдешь за мной следом, — не отвечая на вопрос Егора, проговорил Сенька. — Да смотри мне — чтоб след в след и ни влево, ни вправо. Смотри мне в спину, а не себе под ноги. А если увидишь чего, то не останавливайся, а продолжай шагать. Ноги не понесут, а ты все одно иди. Силы покинут, а ты иди. Нельзя останавливаться. Самое главное — не слушай никого и не верь никому.

Все это Сенька проговорил с такой серьёзностью, как будто нужно было перейти не мостик над мелкой неширокой речушкой, а через широченную пропасть перебраться. Егор, несмотря на внутреннее сопротивление, с Сенькой решил не спорить и, оправив рубаху и поудобнее перекинув котомку на плече, двинулся следом за Сенькой, который сделал решительный шаг в сторону мостка.

Тут произошло то, чего Егор явно не ожидал, — солнце словно померкло на небе, и всё вокруг покрылось серой пеленой, подернутой удушливым туманом. Мосток, до того неширокий и шаткий, раздвинулся до невероятных пределов в ширину так, что через него могли разъехаться даже не две, а три или четыре телеги, а его дальний край, ранее упиравшийся в другой берег реки, исчез вдали настолько, что и не видно было края. Сам мост стал каменным, с невысокими, но крепкими каменными же перилами. Речка, до того так приветливо журчавшая между камней, потемнела и исчезла в тумане под мостом, словно провалившись в глубокое ущелье, внезапно разверзнувшееся и пугающее своей глубиной. Из глубины под мостом раздавался гул, подобный гулу бушующего потока.

Сенька, не оборачиваясь, махнул лапой, призывая Егора следовать за собой, и, не дожидаясь и не оборачиваясь, решительно зашагал по мосту у самых перил. Его фигура начала таять среди зыбкого тумана, скрадывающего очертания моста. Сенька уже почти исчез в тумане, когда Егор очнулся от накрывшего его забытья и поспешил следом. Помня наставления Сеньки, Егор старался не отставать от него ни на шаг. Это было довольно трудно, так как Егор изрядно отстал, и фигура Сеньки только чуть виднелась среди тумана. Егор успел сделать всего несколько шагов, как вдруг явно услышал голос, который узнал бы и среди тысячи других. Это был голос Маринки!

— Егорушка!!!

Голос раздался где-то рядом. Егор услышал этот до боли знакомый голос так явно и так отчётливо, что не было никаких сомнений, что это голос именно Маринки. И она его звала!

— Егорушка, — повторилось во мраке сгущавшегося тумана уже гораздо ближе, — куда же ты уходишь? Я тут, рядом. Спаси меня скорее!

В голосе послышалась такая глубокая тоска, что сердце Егора сжалось от боли. Он уже хотел повернуться и бежать на голос, но, чётко помня наставления Сеньки, переборол себя и продолжал шагать, глядя в маячившую впереди спину своего спутника.

— Бросаешь меня? — раздалось совсем рядом. — В пещере бросил и сейчас бросаешь?

Укоризна, горечь, боль — всё было в этом голосе, но Егор, по лицу которого уже побежала слеза, все же продолжал идти, не останавливаясь ни на миг. Сенька шёл впереди, не останавливаясь и не замедляя шаг, и Егор, несмотря на дрожь в коленях, спешил за Сенькой.

Вдруг впереди между ним и мелькающей в тумане спиной Сеньки прямо из мглы тумана возникла знакомая фигура. Не было никаких сомнений, что это была Маринка. Её бледное лицо, перекошенное от невообразимого ужаса, было обращено прямо на Егора, а широко открытые глаза, не отрываясь, смотрели на него. Этот прямой пронизывающий взгляд так глубоко проник в самое сердце, что Егор не удержался и на миг закрыл глаза. В этот самый миг ноги его подкосились, и Егор словно провалился в тягучую удушливую муть тумана, сразу же окутавшего его со всех сторон. Он попытался опереться на перила, но они, словно пепел, рассыпались под его рукой. Егор покачнулся, сделал ещё одно неловкое движение и, уже совершенно беспомощный, полетел в пропасть…

Он упал не на камни, как ему думалось, а в воду, сразу уйдя в неё с головой. Холодная вода со всех сторон охватила его так, словно десятки рук схватили его и потянули вниз, в темную глубину реки. Егор несколько раз попытался выплыть из затягивающей его тяжёлой водной мути, но, сделав несколько бесполезных попыток, начал захлебываться и наконец потерял сознание. Последнее, что он запомнил, — как темная вода окутала его со всех сторон, стягивая руки и ноги и не давая вырваться из своих тяжёлых объятий.

Глава 10. Мельница

Очнулся Егор от непонятного шума и неприятного ощущения покалывания на лице. Он лежал на животе и лицом упирался во что-то жёсткое, колющее и на первый взгляд неприятное. С трудом приподняв голову и открыв глаза, Егор увидел перед своими глазами солому, в которую он, оказывается, зарылся всем своим лицом. Непонятно было, как же он не задохнулся в этой массе сухих жёстких, да еще и пыльных стеблей. Егор снова закрыл глаза и, повернув голову на бок, снова опустил её на свою жёсткую «подушку».

Он мысленно обследовал свое тело. Если верить ощущениям — всё было цело. Егор пошевелил руками. Они затекли от долгого лежания, но, хотя и с трудом, отозвались. Далее он чуть двинул ногами и, наконец, двинувшись всем телом, перевернулся на спину. С трудом подняв словно одеревеневшую, затекшую руку, Егор отёр лицо и вновь открыл глаза. Перед его взором предстали крупные грубо обработанные деревянные балки какого-то строения.

Сперва Егор предположил, что он снова оказался в доме на болоте. Не поворачивая головы, он окинул взглядом потолок, на который, если говорить прямо, он не обращал внимания, оказавшись в доме на болоте. Затем Егор чуть повернул голову и практически сразу понял свою ошибку — это не был дом на болоте. Строение, хотя и сделанное из крупных брёвен, было гораздо просторнее и, что самое главное, было заполнено какими-то механизмами, непрерывно двигающимися, назначение которых Егор не сразу понял. И еще его внимание привлек непонятный шум, явно не соответствующий тишине болота.

Снова закрыв глаза, Егор собрался с мыслями. Затем, открыв их, он еще раз внимательно все осмотрел. Окружающая его обстановка, чего и следовало ожидать, не изменилась ни на одну соломинку. Егор с трудом сел и, уже совершенно придя в себя, пристально осмотрел каждую деталь помещения, в котором находился. Убранство, довольно странное на первый взгляд, после внимательного изучения явственно показывало, что Егор находился не где-нибудь, а на мельнице. Судя по звуку падающей невдалеке воды — эта мельница была не иначе как водяной.

Встав на ноги и подойдя к небольшому окну, сквозь которое в помещение проникал свет заходящего солнца, Егор выглянул в него. Тут он также получил подтверждение своего предположения — строение, в котором он оказался, было действительно водяной мельницей.

А увиденное Егором действительно впечатляло. Неширокая, но явно полноводная река, протекающая под окном, через которое осматривался Егор, крутила большое деревянное колесо, вращающее жернова мельницы. Неширокий мосток, перекинувшийся с одного берега реки, крутившей своими водами колесо мельницы, на другой, был собран с такой тщательностью и добросовестностью, что, несмотря на свой невзрачный вид, был явно крепок. Он смог бы легко выдержать телегу, доверху гружённую зерном или мукой в зависимости от того, в какую сторону эта телега должна была бы направляться — к мельнице или от неё.

Судя по увиденному Егором, мельница была значительным строением — он явно находился на втором или, что всего вероятнее, на третьем этаже. Красные закатные лучи солнца, которое ещё не совсем скрылось за горизонтом, слабо освещали то, до чего могли ещё дотянуться. Егор продолжил бы осматривать уже скрадываемые надвигающейся темнотой, но еще различимые окрестности, но тут его внимание привлек звук, мгновенно заставивший насторожиться. Этот звук раздался откуда-то снизу. Вероятнее всего, звук шёл с первого этажа здания мельницы. Это был скрип, явно говоривший о том, что кто-то торопливо бежит по высохшим половицам и так же торопливо открывает дверь на плохо смазанных петлях, тоскливо засвистевших под весом открываемой двери.

Словно в дополнение к первому услышанному Егором звуку, раздался ещё один, но шедший с уже скрывающегося в закатной темноте моста. И этот звук заставил Егора вздрогнуть сильнее, чем первый. Это был звук голоса. Голос, услышанный Егором, не был бы так страшен, если бы не был созвучен с рыком дикого зверя. И не просто зверя, а зверя, который виделся Егору в самых глубинах его сознания, — это был рык медведя. Егор лишь на мгновение забылся в охватившем его оцепенении, вызванном неподотчётным страхом, но практически тут же взял себя в руки и, к своему удивлению, услышал уже не рык зверя, а глухой, словно рычащий звук грубого голоса, который шёл оттуда же — со стороны моста. Егор непроизвольно встряхнул головой, словно отгоняя какое-то наваждение. Звериный рык явно причудился слуху Егора, утомлённого всем пережитым.

Голос, услышанный Егором, как уже было сказано, был довольно груб и шёл с дальней стороны моста. Егор скорее услышал, чем увидел, как кто-то или что-то быстро пронеслось от мельницы в сторону голоса, и практически в ту же секунду раздался еще один голос — тонкий скрипучий голосок, вызывающий отвращение уже самыми первыми своими нотками. То, что обсуждали между собой эти «собеседники» (люди это или нет — Егор, учитывая все произошедшее с ним, не мог точно сказать), скрывалось за шумом вращающегося мельничного колеса и падающей с него воды. Но по мере приближения голосов Егор всё же начал различать отдельные слова и фразы.

— Он здесь? — спрашивал обладатель грубого рычащего голоса.

— Да, здесь! — пискляво отвечал ему второй. — Недавно прибыл. Буквально пред вами.

Голосок ещё что-то пропищал, но так тихо, что Егор не сумел разобрать.

— Как он? — снова по-хозяйски спрашивал первый.

— Спит, — учтиво пищал в ответ второй.

Егор пытался разглядеть в окно беседующих, но мрак уже опустившейся ночи почти скрыл их из виду, позволив разглядеть лишь силуэты говоривших, двигающиеся в сторону мельницы.

Первый, грубый и неприятный голос, как показалось Егору, мог принадлежать коренастому субъекту, по-хозяйски шагавшему через мост твёрдой уверенной походкой.

Второй, писклявый голос, как следовало догадаться, принадлежал семенящему следом существу, которое всеми своими повадками напоминало скорее собаку, бегущую вслед за хозяином и в порыве обожания усердно размахивающую своим хвостом. Вот только бежала эта «собака» на двух ногах, и хвоста у неё не было. Или был? Егор внимательно вгляделся, пытаясь в сумерках подробнее разглядеть собеседников. Действительно, за спиной «собаки» болталось что-то подобное хвосту, но это, вероятно, был не хвост, а фалды сюртука, в который, судя по всему, был одет этот писклявый субъект.

Между тем собеседники подошли к мельнице и, отворив дверь, ещё раз жалобно скрипнувшую, вошли в помещения нижнего этажа. Егор замер, боясь быть обнаруженным. Ему по какому-то безотчётному чувству совсем не хотелось знакомиться ни с коренастым субъектом, ни с его писклявым подручным.

— Хозяин, — уже довольно отчётливо произнес «Хвостатый», как прозвал его про себя Егор, — а что делать-то с ним?

— Не твоё собачье дело! — грубо ответил тот, кого назвали Хозяином, и, чуть помедлив с ответом, добавил: — Пусть пока отдыхает. Намаялся он крепко!

В голосе послышались нотки смеха. Словно в ответ на это, Хвостатый пискляво и противно хихикнул, но тут же угодливо произнес:

— Как вам будет угодно.

— Остальные где? — грубо прервал его Хозяин, и в голосе его послышались металлические нотки неудовольствия. — Опять спят?

— Что вы, что вы, Хозяин, — испуганно зашептал Хвостатый и, явно не желая быть наказанным за нерадение, скороговоркой добавил: — На посту. Все на посту. Не спят, не едят — во все глаза глядят.

— «На посту»! — передразнил Хвостатого Хозяин и тут же приказал: — Свистни всех. Да чтоб мухой ко мне!

Вновь раздался скрип открываемой двери, и Егор услышал тихий свист, которым, судя по всему, Хвостатый созывал всех тех, кто «не спал, не ел — во все глаза глядел». На свист Хвостатого сбежались какие-то согнувшиеся в три погибели тени, разглядеть которые Егор во всё сгущавшейся темноте уже не смог.

Сквозь выпущенную в темноту ночи через открытую дверь узкую полосу света быстро проскользнули какие-то серые существа, действительно мало отличающиеся от теней. Закрываемая дверь тоскливо скрипнула, и неширокая полоса неяркого света сперва сузилась до тонкой полоски, а затем совсем пропала, оставив только непроглядную темень.

— Ну и что с вами делать, работнички? — голос Хозяина был груб.

Злые нотки, казалось, отдавали тяжёлым металлом. Тишина, служившая ответом, явно говорила о том, что говорящего не просто уважали — боялись. И боялись настолько, что ни слова не могли произнести.

— Молчите? А ну я вас всех повыгоню да хвосты повыдерну?

Хозяин был явно настроен на серьёзный разговор и если бы не звук падающей воды и непостоянный скрип мельничного колеса, то можно было бы сказать, что повисла зловещая тишина, которая служила подтверждением царящего внизу неподдельного страха.

— Я стараюсь! Ищу его! Прямо в лапы вам его загнал! А вы даже схватить его не удостоились? — рычал на своих подопечных Хозяин.

Он, судя по скрипу половиц, ходил взад и вперёд.

— Да я вас всех на одну ладонь положу, а другой прихлопну!

Выругавшись на своих нерадивых слуг еще несколько раз, Хозяин добавил более спокойным голосом:

— Кто проверял, что он спит?

— Я, — пискляво протянул в ответ Хвостатый.

Егор был уверен, что писклявый голос отвечавшего принадлежал именно Хвостатому.

— Ну, смотри у меня! — пригрозил Хозяин и грозно прибавил: — На этот раз не уследишь — шкуру спущу.

Послышались грузные шаги, и дверь вновь распахнулась. Хозяин, широко и властно вышагивая, вышел на улицу и прямой походкой зашагал по мосту в направлении другого берега. Его коренастая фигура быстро исчезла в темноте ночи. За ним одна за другой выскользнули насколько теней. Егору на миг показалось, что внизу никого не осталось. Он некоторое время прислушивался. Затем, не слыша ни голосов, ни шагов, уже было решил спуститься, чтобы попытаться выбраться наружу, как вдруг раздался писклявый голос Хвостатого, который, судя по всему, жаловался сам себе:

— Хвост выдерну! Шкуру спущу! Прихлопну! — передразнивая ушедшего хозяина, скулил он. — И это вместо благодарности. Из кожи вон лезешь, а тебе «хвост выдерну».

Проскулив ещё что-то, Хвостатый затих, и только его вкрадчивые шаги выдавали его присутствие. Возмущенный неблагодарностью своего господина, он, видимо, вышагивал взад и вперед, все никак не успокаиваясь.

Не было никаких сомнений, что пройти через нижний этаж незамеченным возможности нет. Если попытаться прорваться мимо Хвостатого, то он, несомненно, поднимет шум, на который сбегутся его подручные. Подручные эти, как предполагал Егор, после хозяйского разноса явно были начеку. Окно, через которое Егор выглядывал на улицу, также нельзя было использовать для побега, так как решётка, закрывающая его с уличной стороны, была крепко вделана в стену, и убрать её быстро и без лишнего шума не стоило и пытаться. Да и убирать её было бессмысленно, так как помещение, в котором находился Егор, было, вероятно, самым верхним в строении. Выпрыгнув из него, недолго было и переломать себе кости.

Положение, как показалось Егору, было безвыходное. Понимая, что он фактически в руках этих непонятных людей (или, чего Егор также не исключал, не людей), Егор всё же взял себя в руки. Подумав про себя, что утро вечера мудренее, Егор улегся обратно на солому. Он некоторое время размышлял о том, в чьих же руках он оказался и как ему выпутаться, пока наконец не забылся в тяжёлом сне.

Глава 11. Утро

— Мил человек, просыпайся давай!

Мягкий голос раздался над Егором так неожиданно, что он чуть не подскочил. Открыв глаза, Егор увидел сидящего перед ним на корточках худощавого человека в залатанном и выпачканном мукой кафтане.

— Ты кто таков будешь-то? — спросил человек, прищуривая глаза и пытливо осматривая Егора. — Чего на мельнице делаешь?

— Я? Я тут..! Я… — Егор запнулся, не зная, что ответить на этот простой, казалось, вопрос.

— «Я, я, я», — передразнил его мужичок и чуть грубее спросил: — Как сюда забрался? Украсть чего хотел?

— Нет! Ничего мне тут не надо! — поспешно ответил Егор, — Я и сам не знаю, как я здесь оказался.

Мужичок выглядел как обычный мельник и разговаривал так мягко и естественно, что Егору подумалось, что всё, что он увидел и услышал ночью, — это лишь плод его больного воображения.

— А ночью тут… — начал было Егор, но тут же осёкся, не решаясь задать вопрос мужичку относительно увиденного и услышанного ночью.

— Чего тут? — испуганно переспросил мужичок, пристально глядя в глаза Егору, и тут же отрывисто продолжил допрос: — Чего тут ночью? Ты видел чего? Воры? Рассказывай давай!

— Нет. Не видел я ничего. — Егор отвёл глаза и соврал: — Холодно тут ночью.

Мужичок, вероятно, удовлетворился таким ответом.

— Звать-то тебя как? — спросил он Егора после короткой паузы.

Не дожидаясь ответа, мужичок повернул голову в сторону лестницы и громко крикнул:

— Ванька, Санька! Кто ночью мельницу сторожил?

— Ну я! — раздался чуть басовитый голос.

— Что ж ты, стервец, опять спал?

— Да ладно вам, — пробасил голос. — Ну вздремнул чуток. Да не пропало же ничего!

— Не пропало да нашлось! Вон погляди, кого нечистая к нам занесла.

— И вправду — нечистая, — чуть слышно прошептал Егор.

— А ты всё же видел чего, что ли? — сразу повернувшись к Егору, быстро спросил его мужичок.

Спрашивая, он вновь пристально взглянул в глаза Егора.

Егор отрицательно мотнул головой, но мужичок смотрел на него, не отрываясь.

— Ты, паря, говори, не бойся, — снова обратился он к Егору. — У нас тут шалит нечистая, так что и увидеть чего можно ненароком. Так ты видел чего или нет?

— Нет, не видел. — Егор твердо решил не рассказывать о ночном происшествии, пока сам не разберётся в происходящем.

— Невелика находка! — раздался голос, и Егор, повернувшись, увидел крепкого детину, так же испачканного в муке с ног до головы.

Детина широко и беззлобно улыбался, без стеснения разглядывая Егора. Стоя в дверном проёме, он вытирал руки подолом и без того перепачканной в муке рубахи.

— Поскалься мне тут! — прикрикнул на него мужичок и с явным раздражением спросил: — Ты внимательно всё смотрел? Пропало что или нет? И Ванька где?

Санька ничуть не смутился и, закончив вытирать руки, развёл их в стороны и пожал плечами.

— Пропасть ничего не пропало, а Ванька где-то шляется. Я ему не сторож, — последние слова Санька произнес с некоторой обидой в голосе.

— Ну ладно, пошли вниз, — вставая на ноги и обращаясь к Егору, проговорил мужичок.

— Федот пришел? — обратился мужичок к Саньке.

— Ещё не приходили, — ответил, не поворачиваясь, Санька и неспешно начал спускаться по довольно крутой лестнице.

Мужичок зашагал за Санькой, а Егор, встав и слегка встряхнувшись, начал спускаться вслед за этими пока непонятными ему людьми.

Помещение, в котором Егор провёл ночь, действительно оказалось третьим этажом мельницы. Санька, не останавливаясь, прошел второй этаж и, спустившись на первый, вышел в распахнутые настежь ворота. За ним, приглашающе махнув Егору рукой, вышел мужичок.

Выйдя на улицу, Егор зажмурился от яркого солнечного света и полной грудью вдохнул свежий воздух. Как бы то ни было — он был рад солнцу, щедро разливавшему свой яркий свет по совершенно прозрачному бирюзовому небу.

— Чего встал? Пошли! — мужичок нетерпеливо одёрнул Егора и ещё раз махнул ему рукой, вновь приглашая следовать за ним.

Санька тем временем уже входил в двери невысокой избы, стоявшей поодаль от мельницы. Туда же настойчиво звал Егора мужик. Входя за мужиком, Егор чуть было не ударился головой о притолоку низеньких дверей.

Изба была небольшой, с очень низким потолком. Большую её часть занимала печь, которая, судя по всему, была недавно истоплена. Егора, ещё не успевшего как следует надышаться свежим воздухом, слегка замутило от спертой духоты, наполнявшей всю избу. Санька же, словно ничего не замечая, уже уселся на скамью у неширокого крепко сколоченного из толстых грубых досок стола. Взяв в широкую ладонь лежавшую тут же ложку, он зачерпнул ей из стоявшего на столе чугунка свежую кашу. Поднося ложку с кашей ко рту, вторую ладошку Санька старательно держал под ложкой, чтобы ни одна крупинка каши не упала на стол.

Егора ещё больше замутило, но уже не от духоты избы, а от запаха каши, который начал разноситься по избе. Он отчётливо ощутил голод. За то время, когда он ушёл из дома на болоте, Егор практически ничего не ел, если не считать ломтя хлеба, съеденного у реки. Он был уже готов свалиться с ног, когда мужичок, пихнув его на скамью, почти силой всунул ему в руку деревянную ложку и, усевшись напротив, по-хозяйски сказал:

— Поешь с нами. Не побрезгуй.

Егора не нужно было упрашивать. Он с радостью последовал примеру сидевших за столом и, набрав полную ложку каши, тут же отправил кашу в рот. Каша была хороша! Истомлённая в печи, рассыпчатая, душистая! Егор нагребал ложку за ложкой, не отставая от поступавших точно так же гостеприимных хозяев.

— Слышь, Санька! А парень явно давно каши не едал, — прожевав очередную порцию и улыбаясь, добродушно проговорил мужичок.

Егор смутился от произнесённых слов, и рука его, державшая ложку с кашей, застыла, не донеся ложку до рта.

— Да ты не смущайся! — Мужичок засмеялся. — Ешь на здоровье.

Егор тем не менее умерил скорость, с которой нагребал кашу, и уже несколько медленнее продолжил трапезу.

В это самое время в избу вошёл ещё один парень, ростом и комплекцией схожий с Санькой и настолько на него похожий лицом, что явно было видно — это братья.

— Ты, Ванька, где был? — строго спросил его мужичок, прекратив на время трапезничать.

Не обращая внимания на Егора, Ванька сел за стол рядом с мужичком и, нагребая полную ложку каши, не торопясь ответил:

— На реке был. Рыбу удил.

— Спал небось в кустах? — проворчал мужичок и продолжил есть.

Ванька вопрос проигнорировал и принялся неторопливо жевать.

Егор, наевшись, отложил свою ложку. От вкусного и сытного завтрака он осоловел. Ему захотелось выйти на улицу и отдышаться.

— Благодарствуйте, хозяева, — проговорил он, поднимаясь со скамьи.

— Ты куда? — быстро спросил его мужик.

— Выйду я. Воздухом подышу. Жарко тут очень.

— Санька, проводи гостя. Пусть отдохнет в тенёчке, — распорядился мужик и, обращаясь к Егору, добавил: — Ты, Егор, отдохни немного. Сейчас перекушу, с делами разберусь и выйду.

Санька тут же прекратил есть. Он облизнул ложку, положил её на стол и степенно встал со скамьи. Так же неспешно Санька обошёл Егора и вышел из избы. Егор вышел за Санькой и следом за ним направился к небольшому навесу на берегу реки. Под навесом стоял топчан, на который был насыпан ворох свежего душистого сена.

Санька молча показал Егору на топчан, а сам уселся прямо на землю рядом с топчаном, прислонившись спиной к столбу навеса.

Егор улегся на топчан, положив под голову котомку. Под головой в котомке оказалась фляжка. Поправляя фляжку в котомке так, чтобы она не мешала, Егор вспомнил про подарившего её Сеньку.

«Странно, — подумал Егор. — И люди, кажется, приветливые, и слова плохого не сказали, а что-то здесь всё-таки не то».

Егора мучали сомнения относительно всего происходящего. Ему действительно казалось, что происходящее с ним здесь гораздо непонятнее, чем то, что происходило на болоте. Там, среди тумана болота, всё было яснее, чем здесь — на освещённом солнцем просторе. Сенька хоть и неведомое существо, а ему, Егору, с Сенькой было намного легче и проще. Здесь же и люди вокруг, а всё как-то не по-людски. Да и ночное происшествие не выходило у него из головы. Не верилось ему в то, что всё произошедшее ночью было лишь сном.

Егор повернулся на бок. Санька всё так же сидел у столба, пожёвывал травинку и смотрел на реку сквозь неплотно прикрытые веки.

«Вот ведь, — продолжал размышлять Егор, — и кашей накормили, и спать уложили, а всё не то. Допустим, что ночное происшествие — просто сон. Но уж очень этот сон был как наяву. Голоса, нечисть, гость с грубым, как у зверя, голосом. А утром этого всего нет, как будто и не бывало. Никакой нечисти. Обращаются ласково, по имени…Стоп!!!»

Егор чуть не подпрыгнул на топчане от внезапно пронзившей его мысли. Мужичок назвал его по имени, когда Егор выходил из избы, но Егор-то ему своего имени не называл!!! Да, у него спросили имя, но он не успел ответить!

Это простое, казалось бы, умозаключение настолько пронзительно зазвенело в мозгу Егора, что он сразу начал складывать все осколочные мысли в одну картинку. И картинка эта была очень и очень интересной. Ночной гость со звериным голосом говорил с Хвостатым о ком-то, кто в момент разговора должен был спать. Утром Егора разбудил мужичок, который был совершенно уверен, что Егор крепко спал, и очень удивился, услышав от Егора про какую-то «нечисть». Мало того, оказалось, что мужичок знал, как зовут Егора, хотя и постарался это скрыть, спросив имя, но по неосмотрительности не дождался ответа. Это его, Егора, «загонял в лапы» этот непонятный ночной гость. Это он, Егор, должен был спать, но по счастливой для него случайности слышал ночной разговор. Егор не знал, для чего он понадобился этим людям, но, следуя внутреннему чувству, не ожидал от знакомства с ними ничего хорошего.

А может, это и не люди вовсе, а оборотни? По спине Егора пробежали холодные мурашки. Он медленно повернул голову в сторону сидевшего и, вероятно, сторожившего его Саньки, как вдруг тот вскочил на ноги и зычно крикнул в сторону избы:

— Афанасий едет!!!

Глава 12. Афанасий

На крик выбежали мужичок с Ванькой.

— Чего кричишь, дура! — шикнул на Саньку мужичок и, приложив ладонь козырьком ко лбу, всмотрелся на дорогу, подходившую к мельнице со стороны, противоположной от моста.

Оттуда действительно неспешно приближалась большая кибитка, запряжённая крепким гнедым коньком. Висевшие под дугой бубенцы весело позвякивали. Они, судя по всему, и привлекли внимание Сеньки, обернувшегося на их веселый перезвон. Сидевший на козлах время от времени прикрикивал на лошадь, но что он кричал, ещё нельзя было достаточно разобрать.

Не доехав до мельницы с полверсты, возница соскочил с козел и взял коня под уздцы. Неторопливым шагом он пошёл рядом, лениво понукая конька. Воз медленно приближался к мельнице, и вскоре Егор смог отчётливо рассмотреть возницу.

Афанасий, а именно так его назвал Санька, был человеком среднего роста, но постоянно сутулился и потому казался невысоким. Темные волосы выбивались из-под картуза, сидевшего набекрень на большой голове. Чисто выбритое лицо было довольно приятно на вид. В целом он был некрасив, но не производил отталкивающего впечатления. Общий вид портил узкий белёсый шрам, пересекавший лицо от левого глаза через нос к правому краю губ и отчётливо выделявшийся на загорелом лице.

— Здравствуйте, хозяева! — зычно прокричал Афанасий, подходя вместе со своей повозкой к стоявшим.

— Здравствуй, здравствуй, — проговорил мужичок, не выказывавший особой радости от встречи.

— Я вам гвоздей привез да скоб. Еще пеньку да цепь, как просили.

Говорил Афанасий не спеша. Присутствующих он явно хорошо знал, а на Егора не обращал вообще никакого внимания, словно его совсем здесь и не было. Или же старательно делал вид, что не обращал. По крайней мере, взглянув на Егора лишь один раз, он более не останавливал на нём свой взгляд, разговаривая только с мужичком.

— Ну так что, Евдоким, скажи своим молодцам — пусть выгружают, что ли, — продолжил Афанасий свой разговор, обратившись к мужичку.

Евдоким, именно так, судя по обращению Афанасия, и звали мужичка, кивком головы отдал приказание стоявшим тут же Ваньке и Саньке, и те, повинуясь распоряжению, сразу начали выгружать привезённое и сносить всё к мельнице. Афанасий показывал, что нужно выгружать, а Евдоким указывал, что и куда положить.

— А мука-то готова ли, Евдоким? — спросил Афанасий и, зевнув, добавил: — А то порожним возвращаться совсем не хочется.

— Готова мука, готова, — пробурчал Евдоким.

— Ну так иди, распорядись, чтобы грузили, — продолжая зевать, сказал Афанасий.

Евдоким ушел распорядиться насчет погрузки муки. За ним ушли Ванька с Санькой. Афанасий с Егором остались одни сидеть под навесом.

Всё время празговора между Афанасием и Евдокимом Егор лихорадочно пытался понять — из этой же шайки-лейки этот невесть откуда взявшийся гость или не имеет он к ним никакого отношения. С одной стороны, в гости к такой компании добром не пойдёшь, но, с другой стороны, если Афанасий просто торговец, то ему всё одно — с добрым человеком торговать или с самой нечистой силой. На то он и купец. Деньга в кошельке одинаково звенит. Но Егору сейчас нужна была помощь. Он совершенно отчётливо понимал, что, попав в лапы к этой непонятной компании, он находится в большой опасности. Чем ему грозило пребывание среди этих внешне гостеприимных обитателей мельницы — этого он ещё не понял. Но что добра от пребывания здесь ждать не приходилось — это для Егора было ясно как день.

Пока Егор размышлял над этим вопросом, Афанасий, до того момента непрестанно зевавший и не проявлявший никакого любопытства в отношении Егора, вдруг резко к нему обратился:

— А ты ведь, парень, не из этой компании? Что-то я тебя здесь раньше не видал.

Прозвучало это так неожиданно, что Егор, глубоко в душе надеявшийся на то, что можно найти помощь у этого незнакомого ему человека, всё же опешил. Он искал повод заговорить, но повода не понадобилось! Но стоит ли просить помощи у того, кто известен ему не более остальных?

— Чего молчишь? Язык проглотил? — переспросил тем временем Афанасий молчавшего Егора. — Откуда ты здесь, спрашиваю? Как тебя звать?

Настойчиво заданный вопрос словно разбудил Егора, и он, лихорадочно соображая, всё же решился искать помощи у этого неизвестного ему Афанасия. Тем более что иных вариантов не просматривалось.

— Меня Егором звать, — лихорадочно начал он. — Ты можешь мне помочь отсюда выбраться? Я тут случайно оказался. А эти…

Егор замялся. Он не знал, с чего стоило начать и как объяснить все произошедшее с ним.

— Чего замолчал? Опять язык проглотил? — беззвучно засмеялся Афанасий.

Он всё так же внимательно смотрел на Егора, но время от времени бросал косой взгляд на ворота мельницы, которые были широко распахнуты. За воротами шла какая-то возня, но никто не показывался.

— Вот что, парень, — сказал Афанасий отрывисто. — Вижу, что помочь тебе надо. Сейчас они муку грузить будут. Как погрузят — я их отвлеку. А ты уж не плошай — быстро за облучком под полог спрячься и чтоб там как мышь.

За воротами лестницы раздался голос Евдокима, видимо, закончившего отмерять муку под погрузку:

— Всё! На этот раз хватит!

Афанасий тут же отвернулся от Егора и как ни в чем не бывало уставился на открытые ворота мельницы, в створе которых спустя несколько мгновений появился Евдоким и махнул Афанасию рукой, приглашая подъезжать на погрузку.

Неторопливо взяв под узду своего конька, Афанасий всё так же неторопливо повел его к распахнутым воротам мельницы. У ворот он развернул кибитку и, заставив коня попятиться, загнал её в створ ворот так, что кибитка, встав немного искоса, загородила почти весь выход.

— Грузи, что ли! — обратился Афанасий к Евдокиму и, прислонившись к косяку, начал пережевывать какую-то травинку.

Евдоким кивнул, и молодцы, словно по команде, начали споро грузить в кибитку мешки с мукой. Работали они быстро, и уже скоро кибитка была загружена. Афанасий с довольным видом заглянул в кибитку для осмотра погруженного, но тут же переменился в лице. С недовольным видом Афанасий подозвал Евдокима и взялся за лежавший почти в самом низу мешок.

— Ты чего это делаешь, раздери тебя комар? — возмущённо процедил сквозь зубы Афанасий, указывая Евдокиму пальцем на что-то, вызвавшее его негодование.

Евдоким с недоумением в глазах уставился туда, куда Афанасий настойчиво показывал своей рукой. Из мешка, в который уткнулся палец Афанасия, тонкой струйкой стекала мука.

— Ты чего мне дырявые мешки подсовываешь?!

Афанасий был очень недоволен. В его голосе звучали металлические нотки, от которых у Евдокима, судя по его часто моргающим глазам, по спине бежали довольно крупные мурашки.

— Да мы его сейчас зашьём! — Евдоким повернулся было к молодцам, отдыхающим после погрузки, но Афанасий был совершенно не согласен с таким решением.

— Я тебе мешки всегда новые да крепкие везу, а ты мне рухлядь подсовываешь?! — возмутился он и, сверкнув глазами, гневно продолжил: — Ты что думаешь, что ты краешек подшил, так и мешок крепче стал? Забирай эту труху и грузи другой!

Евдоким, заискивающе взглянув на Афанасия, махнул парням, которые сразу же начали разгружать кибитку, освобождая прохудившийся мешок.

— Да смотри, чтобы мешок был новый! — наставительно сказал Афанасий.

Евдоким, «приободрённый» таким наставлением, сам бросился вглубь мельницы, чтобы выбрать мешок получше да поновее. Парни направились вслед за ним.

Перед кибиткой не осталось никого, кроме Афанасия. Егор понял, что его время наступило и, опрометью бросившись к возку, ужом юркнул под крепкий кожаный полог, болтавшийся за облучком. Тут Егор, свернувшись клубком, прильнул к облучку всем телом и затаился. Широкий полог, закрывавший всё пространство за облучком, закрыл его от постороннего взгляда.

Егор слышал и даже чувствовал, как вокруг кибитки снова засуетились, как кибитку снова нагружают мешками с мукой. Он слышал, как тяжело дыша, уставшие парни накидывали мешки один за другим.

— Ну вот и славно, — раздался одобрительный голос Афанасия, — а то нагрузил незнамо что. С учетом привезённого, в расчёте, что ли?

— В расчёте, — глухо ответил ему Евдоким, готовый, судя по голосу, согласиться на всё что угодно, лишь бы отделаться от уже изрядно надоевшего гостя.

— На следующей неделе ещё загляну, — уже совсем довольным голосом проговорил Афанасий и, обращаясь к своему коньку, гаркнул: — Пошёл, милый!

Воз тронулся, и Егор, замирая всем телом, сквозь узкую щель между пологом и облучком увидел удаляющиеся ноги Евдокима, который уже развернулся и злобно и грозно отчитывал своих молодцов, оправдательно огрызавшихся. Воз все удалялся и удалялся от мельницы, и вот он уже запылил по проторённой дороге, а Евдоким все отчитывал и отчитывал нерадивых работников. Его недовольный голос все глуше и глуше доносился до Егора, пока наконец совсем не пропал, растворившись в скрипе колес кибитки. Вскоре и плеск падающей с колеса мельницы воды стал не слышен, но Егор так и не решался выбраться из-под скрывавшего его полога. А кибитка все катилась и катилась, увозя Егора в неизвестном для него направлении.

Глава 13. Деревня у болота

Наконец кибитка остановилась. С неё соскочил Афанасий и, кашлянув, отодвинул запылившийся полог.

— Вылазь, — проговорил он и подмигнул Егору.

Егор с трудом распрямил затёкшее от долгого неподвижного сидения тело и выбрался на дорогу. Он, уставший от долгой езды в неудобном положении, с наслаждением потянулся. Казалось, что каждая клеточка его тела была сжата до предела. Напряжение, которое Егор только что перенёс, никак не отпускало его.

— Забирайся на козлы, парень, — не давая Егору как следует расслабиться, скомандовал Афанасий. — Нам бы засветло до деревни добраться.

Егор с трудом, превозмогая боль в затёкших суставах, на ещё ватных ногах забрался на козлы рядом с Афанасием. Афанасий чуть понукнул коня, и тот, напрягшись, снова мерно зашагал по дороге, везя тяжело нагруженную кибитку и путников.

Дорога, по которой пролегал путь, была ровной, не разбитой и явно использовалась нечасто. Обочины поросли высокой травой, а сама колея местами была густо покрыта конотопкой. Конь шагал тяжело, неторопливо. Ехали молча. Афанасий ничего не говорил и не спрашивал, а Егор путался в своих мыслях и даже не пытался подобрать слов для разговора.

Солнце начало подниматься в зенит, когда поодаль в стороне показалась небольшая деревенька. Её низенькие хатки были разбросаны на холме, подножие которого заросло густым кустарником. От дороги, по которой ехали путники, к деревне вел небольшой отворот, заросший травой настолько, что Егор его не сразу и заметил.

Что-то странное было в этой деревушке. Казалось, что все жители собрались и разом ушли на работы на какое-то дальнее поле. Но и это было не главное. Не видно было никакой скотины, не бегали по улице и не копошились в пыли куры. Не лаяли собаки. Абсолютная тишина, непривычная даже для жаркого деревенского дня, тяжело стояла над деревней. Даже птиц не было видно над деревней. Никого. Ни одной живой души. Муторно было на душе от этой давящей тишины, и хотелось как можно быстрее проехать мимо.

Как ни странно, но Афанасий, чуть дернув вожжи, направил повозку именно на отворот к этому мертвому месту. Словно отвечая на немой вопрос Егора, Афанасий произнес:

— Коня напоить нужно. Да и самим отдохнуть не мешает.

— Да тут же нет никого! — попытался отговорить его Егор, но Афанасий словно бы и не обратил внимания на замечание Егора.

Напрягая последние силы, конь затащил повозку на пригорок и поплёлся по тихой пустынной улице. Он, как показалось Егору, точно знал конечную точку назначения и тащил свою ношу, не ожидая понуканий возницы. Егор внимательно осматривал дома и дворы, низкие плетни вокруг которых слабо загораживали обзор. Совершенно не облупившиеся стены домов; открытые ставни окон; незапертые, но совершенно целые двери; стоящие прямо во дворах то тут, то там исправные телеги; аккуратно расставленный у стен нехитрый деревенский инвентарь — все это создавало впечатление, что жители только что спрятались от жары по своим небольшим хаткам или где-то заняты своими делами. Стоит подождать, и вот-вот выскочит из дверей какого-нибудь дома хозяйка и пойдёт задавать корм курам. Но ни хозяев, ни курей было не видно и не слышно.

Наконец, проехав почти через всю деревню, конь остановился у крайней хатки, за двором которой виднелась покосившаяся околица и начинался такой же густой кустарник, что и в начале деревни. Хатка эта так же, как и все увиденные Егором, была огорожена низеньким, но крепким плетнём. Белые её стены несли на себе следы гораздо более свежей покраски, чем все остальные хаты в деревне. Егор мог бы даже уверенно сказать, что красили её совершенно недавно. Двери хаты были плотно прикрыты, а окна, что уж совсем роскошно для такого случая, были застеклены мутными стёклышками, плотно пригнанными в частой решётке деревянной рамы. Хата, благодаря неуловимым признакам заботливого ухода, казалась вполне себе жилой, что никак не вязалось с пустотой всей деревни. Впрочем, и здесь не видно было ни души.

Афанасий спрыгнул с козел и, подойдя к плетню, откинул жерди, загораживающие въезд во двор. Взяв коня за узду, он по-хозяйски завёл его во двор и начал спокойно распрягать. Показав Егору на сруб колодца с высоким «журавлём», примостившийся во дворе почти у самого плетня, он отдал короткое распоряжение Егору:

— Коня напои.

Сам Афанасий неторопливо и заботливо распряг коня, после чего одобрительно похлопал его по крупу:

— Молодец, чертяка!

Егор, покрутив головой, увидел у крыльца небольшую бадейку, в которую и решил набрать воду для уставшего коня.

Вода в колодце была чистой и пахла такой свежестью, что Егор не удержался и отпил несколько глотков. От холода воды у него заломило зубы. В оставшуюся воду он бросил пучок сена, выдернув его из-под мешков, и стал поить коня. Конь пил неспешно — сухая трава мешала ему. Она, брошенная в бадью, кололась и не давала глубоко опустить морду в холодную воду.

Вытянув воду, конь поднял голову и фыркнул. Егор налил ещё. Конь ещё раз выпил все до дна. Только после третьего ведра конь, не допив, мотнул головой и отошёл к кибитке, возле которой начал дёргать траву, растущую прямо во дворе.

— Ну-ка слей умыться, — попросил Афанасий Егора.

Егор прямо из ведра лил воду на руки Афанасию, а тот, сняв рубаху, с видимым удовольствием мыл руки, пыльную шею и лицо. Он растирал холодной водой крепкое загорелое жилистое тело, пофыркивая от удовольствия. На загорелой коже Афанасия яркими пятнами выделялись уродливые белёсые шрамы: один широкой полосой протянулся на правом плече, а второй звездой раскинулся на спине. Закончив умываться, Афанасий насухо обтёрся чистым отрезом полотенца, которое загодя достал из своей дорожной сумки.

— Сам-то тоже умойся, а то пыльный весь, — почти приказал Афанасий.

Он взял из рук Егора ведро и начал лить воду на подставленные Егором руки, после чего подал ему специально подготовленное полотенце.

— Пойдем в дом, — позвал заканчивающего обтирать полотенцем лицо Егора Афанасий.

Перевернув ведро на сруб, Афанасий шагнул в сторону дверей дома.

— А хозяин? — удивился Егор, не решаясь следовать примеру Афанасия.

— А хозяин скоро будет, — спокойно ответил Егору Афанасий и, дёрнув ручку, открыл дверь так, как будто он пришёл к себе домой.

Делать было нечего, и Егору пришлось идти за ним. Пройдя через небольшие сени, Егор вслед за Афанасием вошел в хату. Хата была чистой и довольно просторной. Слева, прямо напротив оконца, на крепком дубовом срубе стояла печь, которую, Егор мог поклясться, совершенно недавно белили. Справа, напротив дверей, в уголке стоял добротно сделанный из толстых широких досок деревянный стол с приставленными к нему такими же добротными скамьями.

Афанасий по-хозяйски бросил на скамью свою дорожную сумку и, отдёрнув занавесь, заглянул в устье печи.

— Ну вот мы и с обедом! — радостно проговорил он.

Взяв стоявший у печи ухват, Афанасий вытянул им из глубины печи корчажку, прикрытую сковородой. Ловко поставив корчажку на стол, он убрал ухват обратно к печи, после чего уселся на скамью у стола. Затем, вынув из своей сумки каравай ржаного хлеба и нож, Афанасий ловко отрезал от каравая пару толстых ломтей. Проделав это, он так же аккуратно убрал нож в ножны, после чего вынул из сумки две деревянные ложки.

— Чего сидишь? Приступай! — обратился Афанасий к Егору.

Обтерев ложку полотенцем, Афанасий аккуратно снял сковороду с корчажки, после чего зачерпнул из корчажки находившееся в ней варево. Егор, уже уставший удивляться, не стал дожидаться повторного приглашения и взял вторую ложку. Следуя примеру Афанасия, он тоже тщательно вытер ложку полотенцем и, взяв ломоть хлеба, зачерпнул из корчажки душистого варева.

Содержимое корчажки, состоявшее из каких-то круп и небольших кусков мяса, чем-то напоминало кулеш, но было несколько гуще, доходя в своей консистенции почти до состояния каши. Оно было ещё теплым и явно было сварено накануне.

Афанасий, который за все время трапезы не обронил ни слова, спокойно убирал из корчажки ложку за ложкой, периодически закусывая хлебом. Егор, проголодавшийся от долгой дороги, не отставал. Гости уже очистили половину корчажки, а хозяин всё не появлялся.

— Спасибо бы хозяину сказать. Обед вкусный, да без хозяина грустно, — попытался пошутить Егор, дожёвывая остатки хлеба и вытирая ложку.

Афанасий молча, словно и не слыша Егора, тоже бросил в рот остатки куска хлеба и начал обтирать свою ложку.

— А скоро ли хозяин будет? — ещё раз попытался завести разговор Егор.

— Соскучился, что ли? — криво улыбнулся Афанасий.

— Да как-то не по-людски получается, — начал оправдываться Егор. — Мы тут трапезничаем, а хозяин и не знает.

— Не твоя печаль, — несколько грубовато ответил Афанасий и, видимо, смягчившись, тут же добавил: — Сыт хоть?

— Спасибо, сыт, — коротко ответил Егор.

Афанасий молча убрал в свою сумку ложки и нож, снова накрыл корчажку сковородой и отправил её ухватом обратно в глубь печи. Егор же, уже не зная, что и сказать, замолчал, подумав про себя, что попал он, вероятно, из огня да в полымя.

Тем временем Афанасий, убрав свои вещи в сумку, вышел с ней из хаты, махнув Егору рукой, чтобы тот следовал за ним. Уже во дворе Афанасий, спрятав сумку под облучок, спокойно, всё так же по-хозяйски пошел в сарай, пристроенный у хаты, ещё раз перед этим махнув Егору, чтобы тот и здесь шел за ним.

В сарае Афанасий взял стоявший в углу топор и, передавая его Егору, сказал:

— Пойди за дом. Там банька. Наколи пару полешек помельче да баньку затопи. Полешки в дровянике возьми. Он там же, рядом с баней. Да воды натаскай из колодца. Ведра в бане возьмешь. Огниво вот ещё возьми.

Выдав указания и вручив Егору мешочек с огнивом, Афанасий спокойно вышел из сарая, явно не сомневаясь в том, что все его поручения будут безоговорочно выполнены. Егор покрутил в руках топор и, продолжая путаться в своих мыслях относительно происходящего, пошёл выполнять полученные от Афанасия распоряжения.

За домом действительно стояла небольшая банька, вросшая в землю. Почти за самой баней начинался плетень. За плетнем начинался спуск к подошве холма, на котором раскинулась деревня. А вот дальше, у самой подошвы холма, широко, насколько только мог охватить взор, раскинулось болото. Покрытое травой и мхом, с редкими низкими кустами, оно создавало обманчивое впечатление, что это зелёный луг, если бы не тёмные прогалины, в которых тускло поблескивала мутная болотная вода. Судя по тому, как широко раскинулось болото, дальше за селом дороги явно не было. Зачем Афанасий заехал в эту непонятную запустелую деревню и куда дальше собирался держать путь? Вопросы в голове у Егора крутились с бешеной скоростью, но ни на один из них ответа пока не было.

Насмотревшись вдоволь на расстилавшееся перед ним болото, Егор решил продолжить начатое и заняться растопкой бани. Он поставил топор у стены, после чего направился в баню за вёдрами. Согнувшись в три погибели, Егор кое-как протиснулся в небольшую низенькую дверцу бани и, приглядевшись в сумраке, увидел два стоящих у стены деревянных ведра. Рядом с ними стояла кадка для воды. Тут же стояла небольшая посеревшая от времени скамья. У противоположной стены был сооружён полок, довольно широкий и, вероятно, удобный. С краю примостилась небольшая печь-каменка. Всё это освещали тусклые лучи света, с трудом пробивающегося через такое небольшое оконце, которое и оконцем-то назвать было трудно — скорее это была дыра в стене, так как прорублена она была прямо через одно из бревен стены без всякой рамы или намеков на неё.

Оглядевшись, Егор забрал оба ведра и выбрался наружу. Немного поразмыслив и прикинув, что кадушка небольшая и наполнит он её быстро, Егор решил сразу растопить печь, а потом уже натаскать воды. Поставив вёдра, Егор обошел баньку и из небольшого дровяника набрал охапку дров. Чтобы быстрее растопить печь, он быстро наколол несколько сухих осиновых поленьев на мелкие щепки. Заложив дрова в топку, он достал из кармана полученное от Афанасия огниво и разжёг огонь. Сухие дрова затрещали, перебрасывая с поленца на поленце веселый огонек.

Егору показалось, что в тот момент, когда он высекал огонь, за его спиной в полумраке бани кто-то зашевелился и тихо кашлянул. Он быстро оглянулся, но, не увидев никого, решил, что ему это только показалось.

Выбравшись из тесноты и полумрака бани, Егор взял ведра и отправился по воду. Тут ему пришлось столкнуться с неожиданной трудностью — мало того что забираться в баню с полными вёдрами каждый раз было настоящим мучением, так ещё и кадка, которая казалась по объему не больше чем на пять-шесть вёдер, не желала наполняться. Егор вылил в неё уже больше дюжины вёдер, каждый раз пытаясь заглянуть и определить — сколько же ещё воды необходимо принести, чтобы её наполнить. Но то ли в сумраке бани невозможно было разглядеть содержимого, то ли кадка прохудилась, но воды в ней всё никак не было видно. Уже неоднократно Егор осматривал пол под кадкой, пытаясь понять — протекает кадка или нет, но на нём не было заметно никакой сырости или подтёков воды. Егор принес еще несколько вёдер, но кадка так и не наполнилась. Устав от походов за водой, Егор решил проверить содержимое кадки и сунул в неё руку. К своему удивлению, он не достал до воды рукой, хоты должен был достать чуть ли не до дна. Вода явно куда-то уходила. Егор склонился уже в саму кадку, намереваясь нащупать дно. Для этого он даже слегка перевалился через край кадки и…

Глава 14. Нечисть

Егор поскользнулся и всем своим телом ушёл в холодную воду. Он сразу захлебнулся и, дёрнув головой, ударился о стенки кадки. Чьи-то сильные руки подхватили его, и Егор, на миг потерявший сознание, почувствовал, как его, мокрого и обмякшего от удара, вынимают из воды.

— Ты, парень, угорел, что ли? Искупаться решил?

Прямо перед его лицом белело лицо Афанасия, который, не переставая, тряс Егора за плечи.

— Ты чего сделать удумал? Дурья твоя башка! — повернув голову, обратился Афанасий к кому-то сидевшему тут же в бане, на полке.

— А чего он тут шастает, как хозяин? Воду носит, огонь разжигает! Чего ему тут надо? — огрызнулся сидевший на полке субъект.

— Не твоё дело. Ходит, значит, надо. Да и огонь он в твоей печи пальцем, что ли, разжег?

— Про огонь — это правда. Не подумал.

Сидевший на полке почесал затылок.

— Не подумал он! — передразнил Афанасий и, еще раз легонько тряхнув Егора, спросил: — Очнулся наконец?

— Да, — промычал Егор, — очнулся.

Мутная пелена с глаз начала уходить, и, вглядываясь в сумрак бани, он разглядел сидевшего на полке. На мгновение ему показалось, что он ещё не совсем пришел в сознание. Сидевший на полке явно не был человеком. Скорее это был большой, даже огромный бобёр. Но это вместе с тем был и не бобёр, так как бобра он напоминал только своим поросшим волосами грузным телом и волосатым же лицом. Зубов, надо отметить, из его рта не торчало. Уши же у субъекта были вполне человеческие, только чуть мохнатые. Руки, которые он сложил на груди, хотя и поросли редкой шерстью, но также больше напоминали человеческие. А вот ноги не походили не на что ранее виденное Егором. Они были короткие, насколько это можно было заметить в сумраке, покрытые густой шерстью и с такими огромными ступнями, что на них не налез бы ни один сапог даже самого большого размера.

Существо болтало ногами, свесив их с полка, и мурлыкало какую-то песенку. Ни расстроенным, ни напуганным, несмотря на грозные слова Афанасия, оно никак не выглядело.

— Ты на него воды полей. Он быстрее очнется, — промурлыкало существо.

При этих словах лицо (или морда) его расплылось в широкой улыбке, обнажив ряд ровных белых зубов. Усы существа задрожали, и оно, не удержавшись, захихикало, еще сильнее заболтав ногами.

— Давай-давай, шути, — огрызнулся Афанасий.

Он поднял Егора, усадил его на лавку. Ещё раз внимательно вглядевшись в лицо Егора, Афанасий вытер его полотенцем.

— Ты давай за баней следи. Да чтоб жарко было! — скомандовал Афанасий существу и, подхватив Егора, выбрался с ним из бани.

— Ты на него не серчай, — выйдя на воздух, заговорил Афанасий с Егором, словно оправдываясь. — Пантелеймон, он не злой. Мне его надо было сразу предупредить, что ты со мной. Я, видишь, забыл сначала, а потом понадеялся, что он по огниву поймет. А он, будь неладен, решил шутки с тобой шутить. Ладно, что Анисим меня вовремя позвал.

Конец ознакомительного фрагмента.