Обрывки

Павел Гушинец, 2022

У каждого, кто всерьёз и надолго увлекался писательством, скопились в шкафах и тумбочках тетради и папки, наполненные незаконченными или едва начатыми произведениями. Рассказы, романы, повести. Возможно, они никогда не увидят своего читателя или, наоборот, дозрев на пыльных полках, словно хорошее вино, вынырнут из небытия в то самое время, когда будут особенно нужны. У меня собралось много таких папок, тетрадей и блокнотов, наполненных обрывками: абзацами, главами, героями, сценами. Новая книга – попытка упорядочить этот ворох, чтобы появилась возможность показать их читателю, не дать раствориться без следа. Прочтите – я надеюсь, что вам понравится.

Причина, по которой я стал детским писателем

Сонино детство

В 2010 году произошло событие, которое коренным образом изменило мою жизнь. Не то чтобы оно стало таким уж неожиданным, девятимесячные изменения в фигуре жены трудно было не заметить. Но как-то не так я себе всё это представлял. Если честно — совсем никак не представлял.

Ну, растёт живот у любимой, что-то там такое изнутри толкается, типа чужого из знаменитого фильма. То проползёт под кожей бугорок, то высунется локоть. Крутится, беспокоит. Посреди ночи может начать буянить. Показывали мне фотки этого захватчика. В профиль — вылитый я. А жена говорит, что вылитая она. Но я-то лучше вижу.

А потом она меня ночью растолкала, и мы поехали рожать. Всё что помню — выспаться в этот день мне не удалось, а ближе к полудню позвонили и сказали: «Всё, ты теперь папа».

Это я-то папа? Да я ещё Ассасин Крид на приставке не прошёл, какой из меня папа? Кто сказал тридцать лет?

Дня два мне показывали что-то из окна третьего этажа роддома. Присылали фотки сморщенного краснолицего существа. И это моя дочь? Вот это чудо с закрытыми глазами? Это человек вообще?

Потом примчался с работы их забирать. Так растерялся, что забыл купить букет. Вру, не забыл. Я даже не знал, что эти букеты покупать надо. Мне же никто и никогда не рассказывал, как детей из роддомов забирают. А в интернете найти не догадался.

Примчался, дрожащими руками взял из рук медсестры что-то в одеяльце с ленточкой. Привез домой, положил на тахту. Стою, смотрю, а ОНО спит. Тахта, кстати, знаменитая. Я, когда родился, меня тоже на неё положили. Я потом отдал её за шоколадку, чтоб эта порочная традиция ушла из нашей семьи. Мне эта тахта никогда не нравилась. Лет в тринадцать перестал на ней помещаться.

И тут ОНО проснулось. Закряхтело, заворочалось. И вдруг как захнычет! У меня — паника! Что делать-то?! Жена подошла, укачала, покормила. ОНО — опять спать. Так и зажили.

Первые года два от меня толку мало было. Ну, схожу с коляской и вокруг дома круги понарезаю. Ну, отвезу их в поликлинику или на массаж. Купать, правда, сразу взялся, Юльке тяжело было.

А где-то года в два это существо взяло меня за руку, в глаза заглянуло и говорит:

— Паписька.

И всё. Теперь я «паписька». Соня уже давно вымахала выше мамы. Чемпионаты по боксу и дзюдо выигрывает. Мамочки за моей спиной перешёптываются, мол, папа мальчика хотел. А я не знаю, чего хотел. Я вообще не понимал, как это, когда в доме дети живут. Особенно — твои дети. И вдруг — «паписька».

Мы с Сонькой — друзья. Все психологи мне говорят, что отношения папа-дочь должны по-другому складываться. А я не умею иначе, никто не учил. Как получается, так получается.

Поэтому разбаловал, конечно. Никого ни во что не ставит. И на шее сидит, ножки свесив, из отца верёвки вьёт. И ведь понимаю, что она, паразитка, делает. А сопротивляться не могу. Наверное, все отцы что-то похожее испытывают.

Года три ей было, когда мы первый рассказ придумали, потом ещё один. А первый сборник детских рассказов уже в её первом классе вышел. С тех пор я — детский писатель. Сонька по школе гордая ходит — ещё бы — папа-писатель. Про неё книжки пишет. На презентациях с видом кинозвезды раздаёт автографы. Только ошибается часто. Вместо «Софья» пишет «Софя». Но это дело поправимое, читателям её возраста даже нравится.

Так что, уважаемые читатели, никак я не могу определиться. То ли мне забросить взрослую литературу, впасть в детство и окончательно уйти в сказки, то ли всё-таки оставаться Доктором Лобановым? А то какое-то раздвоение личности получается.

Сижу я вечером, ваяю очередную нетленку про военных врачей. А тут подкрадывается это чудо, повисает на мне и заявляет:

— Бросай чепухой заниматься, пошли сказку сочинять.

И я бросаю. Потому что нетленка-нетленкой, а восемь лет твоей дочери всего один раз в жизни. Идём и сочиняем. Про девочку и крокодила, про буку-злюку, длиннющий сериал про девочку, которая ночью пошла на кладбище. Материала много, и каждый день соавтор что-то новенькое подкидывает. А после её фантазий, какие уж тут военные и пациенты.

Так что если я всё-таки уйду в детские писатели — вы же меня простите, верно?

Соня и спорт

Соня увидела по телевизору передачу про танцы и решила стать знаменитой балериной.

— Папа, отведи меня на танцы! — громко сказала она.

Папа как раз на диване лежал, делал вид, что после работы устал, поэтому просьбе любимой дочери не очень обрадовался.

— Сонечка, может, завтра?

— Нет, — отрезала Соня. — Если всё откладывать на завтра, то знаменитыми балеринами другие успеют стать. Поехали сегодня.

Папа чуть слышно застонал.

— Вот ты откладывал всё на завтра, и где ты теперь? — Соня кивнула в мою сторону. — На диване лежишь. Доктором работаешь. А мог бы в Большом театре арию Ленского танцевать.

— Ария Ленского, это, кажется, из оперы, — едва слышно усомнился я.

— А какая разница? — нахмурилась дочурка. — В опере что, не танцуют? Поехали.

Куда папе деваться? Поехали. Купили в магазине юбочку-пачку, чешки и красивое чёрное трико. Посмотрели в интернете и выбрали танцы в большом спортивном комплексе. Папа договорился с тренером.

— Ну, иди, — в глазах папы блеснула гордая родительская слезинка. И Соня отправилась покорять вершины искусства. А папа остался в коридоре сидеть. С другими… мамами.

Поначалу Соне всё понравилось. Красивая тётя построила её вместе с другими девочками в длинную шеренгу и начала под музыку показывать разнообразные изящные движения. У неё так здорово получалось, прямо как в телевизоре. И слова непонятные «па-де-де», «антраша» и ещё одно интересное слово, когда одна из девочек поскользнулась и на пол грохнулась. Соня принялась движения повторять, и тут же поняла, что движения эти изящные только у тёти. У Сони ноги почему-то не слушались, а руки так и норовили убежать в другую сторону. Отмучилась первый день, а наутро заявила:

— Не хочу быть балериной.

— А кем хочешь? — осторожно спросил папа.

— Там рядом с танцами девочки прыгали. Тоже прыгать хочу.

— Художественная гимнастика, что ли?

— Гимнастика, — согласилась Соня. — Поехали.

Покупать ничего не пришлось, спортивный костюм в шкафу нашёлся. Папа договорился по телефону с тренером, обнял Соню и отправил в большое спортивное будущее.

Поначалу Соне и здесь всё понравилось. Тренер построил её с другими девочками и мальчиками в длинную шеренгу и начал всякие движения показывать. Но и тут Соню руки с ногами подвели. Через час она с гимнастики вышла и заявила об окончании спортивной карьеры.

— Куда дальше пойдём? — вздохнул папа. — На рисование?

— На рисование я в прошлом году ходила, — говорит Соня. — Это пройденный этап. Может, на тяжёлую атлетику?

— Почему на тяжёлую атлетику? — поразился папа.

— Там всё быстро. Вышел, штангу поднял — медаль получил. И не надо бегать по полдня. Хотя нет, — тут же передумала Соня. — Они, когда штангу поднимают, некрасивые лица делают. Это не эстетично. Пошли посмотрим.

И стали они гулять по коридорам комплекса и в разные залы заглядывать. Футбол, теннис, фехтование… А тут что?

Заглянула Соня в один зал, а там мальчишки дерутся в смешных халатиках. И главное, что никто их за это не ругает. Наоборот, большой дядя в таком же халатике подбадривает. И смешной дядя с прищуренными глазами на стене нарисован. Дзюдо называется.

— Хочу! — заявила Соня.

— Доченька, здесь же одни мальчики, — охнул папа.

— Хочу! — отрезала Соня.

И шагнула в зал дзюдо.

И сразу ей тут всё понравилось. Подошла к мальчику, толкнула, он упал. И никто не ругает. Соня и второго толкнула.

— Вот это боевой дух! — похвалил тренер. — Давай я теперь покажу, как правильно толкаться.

Вечером в гости пришла бабушка и принялась чай пить.

— Ну что, выбрали спорт? — спросила она.

Папа почему-то за чайником спрятался.

— Выбрали, спрашиваю? — удивилась бабушка.

— Выбрали, — нехотя говорит папа.

— Гимнастика, фигурное катание?

— Дзюдо! — гордо заявила Соня.

Бабушка охнула и схватилась за сердце.

— Я давно подозревала, что твой отец хотел мальчика. Что же тебе там понравилось, внученька? Там же дерутся!

— Это и понравилось. Можно драться, сколько влезет, и никто тебя за это не ругает.

Короче, ходит теперь Соня на дзюдо. Делает успехи. А папа, когда её забирает, всё время правой лестницей уводит. Чтоб мимо зала бокса не проходить.

Первая любовь

Ну как первая. В детском саду Соня влюблялась неоднократно. И в неё влюблялись. Один нахальный жених лет пяти подкатил ко мне с деловым разговором, мол, ты, дедуля, Соньку замуж ни за кого не отдавай, я вырасту и заберу. Клятвенно обещал серьёзному товарищу в ближайшие лет пятнадцать дочь замуж не отдавать. Дня три новобрачные держались за ручки, а потом он то ли совочек свой кому-то не тому в песочнице отдал, то ли карандаш цветной зажал, короче, любовь прошла, завяли помидоры. С тех пор моя красавица вспоминала о бывшем женихе только с презрительной дрожью в голосе. Женщины-с.

Уже под занавес детсада Сонька ходила по комнате, искала место для игрушек какого-то Вадика. Мол, он жениться собрался, переезжать будет. Я уже смирился с тем, что на моей жилплощади появится какой-то незнакомый мужчина. Но тут брак, прямо по Воланду, испортил квартирный вопрос. Соня решила, что места и для своих игрушек мало, а ещё и велосипед надо куда-то ставить. Пусть Вадик дома у мамы поживёт, раз он такой тормоз и в шесть лет не обзавёлся собственным жильём.

Но это были детсадовские шалости. В первом классе началось всё по-взрослому. А кто получил от всей этой романтики головную боль и разговор с учителями? Правильно — папа.

Приходит как-то надутая.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Да ну, ерунда какая-то, — отмахивается дочь.

Наливаю ей чай, сажусь рядом. Шумно сёрбает, смотрит в окно. Вижу, что-то гложет, но молчит. Ни за что не скажет. И это семь лет. Что я с ней буду делать, когда тринадцать стукнет? Надо подойти к приятелю-психиатру, чтоб заранее какие-нибудь сильнодействующие успокоительные посоветовал.

— Расскажешь?

— Не-а.

— Ну и ладно, — я отсаживаюсь подальше, демонстративно открываю ноутбук.

Вздыхает, смотрит на меня с осуждением. «Нет, милая, я с твоей мамой тринадцать лет живу, я все ваши штучки знаю».

— Ну вот что ты за отец?!

«Ага, клюнула».

— Совершенно не интересуешься жизнью дочери.

— Угу, — говорю я, увлечённо рассматривая, как по буквам текстового редактора ползёт какая-то букашка.

— У меня, может быть, проблемы.

Букашка старается, преодолевает контуры буквы «д» в слове «демобилизация» и приближается к «е». С такой скоростью она дембельнётся минут через пять не меньше.

— Ты меня слушаешь вообще?

Закрываю ноутбук, с демоническим хохотом обрекая букашку на тьму и стенания, смотрю на дочь.

— Да, я тебя слушаю.

— Ну ла-а-а-адно, — снисходит «прынцесса». — Это всё Сашка.

— Какой Сашка? — поднимаю я брови, стараясь вспомнить всех сопливых и вихрастых одноклассников в отглаженных брючках, которых я видел в одной шеренге первого сентября.

— Ну Сашка-же, — возмущённо смотрит на меня дочь.

— Ага, Сашка, — тут же соглашаюсь я. — Белобрысый такой.

— Ну па-а-а-ап, — ворчит Соня.

— А, это другой. Понял, понял. Сашка. Что он сделал?

— Взял сегодня мой портфель и на пол его бросил.

— Безобразие, — говорю я. — А ты что?

— А я ему говорю: «Ты что, дурак?»

— А он?

— А он заржал, как ненормальный, и убежал из класса.

— Безумная история, — говорю с сочувствием. — Не знаю, как бы я такое пережил. Но ты у меня сильная, ты справишься.

— Ну па-а-ап.

— А! Ещё не всё? — встрепенулся я.

— Конечно не всё! А ещё он вечно ходит за мной с Колькой и хихикает.

— Хихикает, значит? Это уже серьёзно. Настораживает. Ты подойди к ним, когда заметишь, что хихикают, и в лоб спроси: «Чего хихикаете?» Прям так и спроси!

— Понятно, — вздыхает дочь. — Что с вас, мужиков, возьмёшь? Пойду у мамы спрошу.

И удаляется. Оставив меня на кухне с пустой кружкой из-под чая и в растерянности.

— Нет, ну ты видел? — спрашиваю я у хомяка.

Хомяк крутит колесо, поблёскивая бусинками-глазками. Ему не до человеческих проблем, у него дело есть. Я давно подозревал, что наш хомяк всё-таки девушка. Никакого сочувствия. Пойду рыбкам пожалуюсь. Там их много, самцы точно найдутся.

Пару дней Соня ходила задумчивая. О чём-то они с мамой пошушукались, но это шушуканье помогло мало. А потом Сашка с грацией невыспавшегося носорога сам всё испортил. Мы, мужчины, в этих вопросах профаны полные.

Решил он в среду на второй перемене перейти к активным действиям. Подошёл к Сониной парте, взял портфель и на пол бросил.

— Ты что, дурак? — ожидаемо отреагировала Соня.

— Ага, — радостно отозвался Ромео, и поддал портфель ногой. — А ты…

И тут он её обозвал. Слово было не то, чтобы нецензурное, и не то, чтобы нелитературное, даже русские классики иногда позволяли себе его применять. Но мне как-то стеснительно. Не буду его тут приводить. Чего он ожидал? Что Соня воспылает к нему неземной страстью? Погонится с криком и тогда можно будет с хохотом убегать по классу, излучая добро и любовь? Что заплачет и станет от этого ещё красивее?

Как же он просчитался. Вы же помните, что Соне понравились не танцы, а дзюдо? Это было только начало. Через пару месяцев дочь пронюхала, что в соседнем зале идут занятия по муай-тай, теперь мы ходим и туда. В квартире повсюду валяются боксёрские перчатки, какие-то капы, защита голени и локтей, и это не мои перчатки и защиты.

Соня встала. Несколькими отработанными лоу-киками загнала испуганного обзывальщика в угол ринга и принялась его методично бить. На крик в класс прибежала учительница, Соню оторвали от жертвы, кровь из носа остановили, вызвали родителей.

Сашка мало того, что оказался нюней, так ещё и стукачом. На очной ставке тут же перевёл все стрелки на Соню, мол, она и конфликт спровоцировала, и побила его. Соня смотрела на парня исподлобья, в её глазах колыхалось холодное презрение. Родители Сашки пытались что-то предъявлять, но, во-первых, он её на полголовы выше, во-вторых жаловаться на то, что вашего сына побила девочка как-то неудобно. Разошлись.

А вечером привёл я свою «ниндзю» на тренировку. Посидел полтора часа в фойе, подумал о жизни. А тут вываливает из зала толпа малолеток, сияют все, довольные. Один из них, рыжий такой, плечистый, сразу ко мне.

— Вы Сонин папа?

— Я, — отвечаю, а сам на двери поглядываю, куда отступить в случае чего.

— Вы Соню замуж пока не отдавайте, — заявляет мне этот нахал.

— Почему?

— Я подрасту немного и женюсь на ней. Она так классно дерётся. Сегодня мне три раза в печень попала.

И ушёл довольный.

Жених — боксёр. Однако. Не знаете, где можно тихонько и незаметно купить ружьё?

Хотел ли папа мальчика

Когда моя жена забеременела, и это стало слишком заметно, окружающие начали задавать мне один и тот же вопрос:

— Ты кого больше хочешь — мальчика или девочку?

Совершенно идиотский вопрос для тридцатилетнего мужика, у которого до этого детей вообще не было. А также не было малолетних племянников, братьев, сестёр и прочих близких родственников младше пятнадцати лет. Я никого не хочу — ни мальчика, ни девочку! Я, блин, в панике!!! Только накопил на приставку, кредит за однокомнатную квартиру выплатил, присмотрел в салоне неплохой седан и мечтал рвануть на нём по ближней Европе летом. А тут — поздравляю, дорогой, ты скоро станешь папой.

Не то что бы мы совсем ребёнка не планировали. Я не планировал. Нет, ну мы говорили по вечерам, что уже несколько лет вместе, и с квартирой устаканилось, работа стабильная и… Но это ж всё только разговоры были. А тут — мальчика или девочку? Я седан хочу! Немецкий! Чёрный, но можно и асфальтового цвета. И новый диск с Ассасином. Недавно только научился сносно по крышам бегать.

Но я ж мужик. В ответ на вопросы о мальчике или девочке делал суровое лицо и мужественно отвечал, что хочу обязательно мальчика. Продолжателя рода. Буду с ним в футбол играть (конечно же на приставке, я бегал последний раз в универе на физкультуре), учить жизни. Как костры разжигать, в лесу не заблудиться. Сейчас погуглю, с какой стороны на дереве мох растёт.

Родилась девочка.

О том, что у нас будет девочка, мы узнали от доктора узиста, но опять же я сразу не поверил. Я ж уже запланировал футбол, лес, костёр. Суровое лицо перед зеркалом тренировал. Я ж отец. Зря тренировал. Готовился быть отцом — стал папусиком. Ну и ладно, суровое лицо у меня, честно говоря, так себе.

Появиться потомок захотел, естественно, ночью. Это у новорожденных такая хорошая традиция. Часов до четырёх жена мужественно терпела, потом разбудила меня и говорит:

— Поехали в роддом, на этот раз не прокатит.

До меня и тогда не дошло. Отвёз. Через полдня получил фото кого-то сморщенного и красного. Через пару дней забрал жену из роддома с сопящим свёртком.

Принёс свёрток домой, положил на тахту. И тут ДОШЛО! Твою дивизию, я ж теперь родитель! Не прошло и тридцати лет. И этот сморщенный хоббит — моя дочь. Словно в ответ на мои мысли хоббит приоткрыл мутный глаз и захныкал.

Первые года два я был бесполезен. Накрутить пару кругов по двору с коляской, подняться ночью, чтоб принести орущее чадо к маме-кормушке, вечером искупать, потому что весит это чадо уже прилично, а жена у меня всё-таки Дюймовочка. Это да, бывало. Но в основном я был этому тандему не нужен. Наверное, года в два-три Софья решительно взяла меня за палец и заявила:

— Паписька, пойдём.

Так с тех пор и хожу. Обучалки-развлекалки-тренировки. Поначалу ещё пытались сделать из этого чада принцессу — не получилось. Папа всё-таки мальчика хотел. Танцы были решительно отвергнуты через полгода занятий, рисование на второй неделе. Пианино — сразу же, в первые часы, пока родители и бабушка педагог-музыкант не опомнились. Зато в соседнем с танцами зале обнаружили дзюдо, а через полгода — тайский бокс (без отрыва от дзюдо). Чёрные майки, плакат Кипелова на стене прямо поверх розовых обоев.

В машине играет какой-нибудь Бетховен:

— Папа, выключи эту нудятину, давай споём «Проклятый старый дом».

Бабушки в шоке, жена ругается: «Кого ты воспитываешь?!» Так это не я воспитываю. Это она сама. Я просто следом хожу.

Лет в пять впервые заявила:

— Папа, я выхожу замуж.

Для отца всегда неожиданно, когда дочь выходит замуж. Что в тридцать, что в пять лет.

— Ладно, — говорю. — Кто избранник?

— Вадик. Коля или Миша. А ещё мне близнецы нравятся, особенно Андрей. Я ещё не определилась.

Меня тогда впервые укололо в сердце. Всё это шуточки детсадовские, но ведь придётся когда-нибудь отдать.

Может, лучше шахматы?

— В красном углу ринга — Соня Гушинец!

Сонька ныряет между канатов, смотрит исподлобья на противника. В углу тренер похлопывает её по плечам, расшевеливает, сбивает волнение.

— Сразу бей, не спи! Тип — и сразу двоечку!

У меня начинают трястись руки, и телефон, которым я снимаю бой, ходит ходуном.

Вот почему не фигурное катание, не художественная гимнастика, не бадминтон какой-нибудь или кёрлинг в конце концов? Почему эта девочка в шесть лет вошла в зал тайского бокса и осталась там? А ещё дзюдо. Там, по крайней мере, твоего ребёнка не бьют ногами по голове. Поваляют чуть-чуть по татами, но это же не так волнительно. А тут ринг. И противник. И три раунда по минуте. Три раунда моего состояния, близкого к инфаркту.

Детские соревнования по какому-нибудь мордобою на самом деле скучнейшее мероприятие.

Будишь в законные выходные недовольного и негодующего ребёнка. Ребёнок капризничает, заявляет, что в гробу он видал все эти соревнования, противников, тренера и безжалостных родителей за компанию. Тянешь его в спортивный зал, где уже собралась огромная толпа таких же недовольно не выспавшихся детей и родителей. Узнаёшь, где у них тут взвешивание, смотришь с содроганием в отцовском сердце, как твоё цыплячье-длинноногое и бесконечно дорогое потомство, ёжась от холода, стоит босиком на весах. Предательская стрелка мечется между 35 и 37 кг. Вместе со стрелкой мечется твоё давление. В какую весовую категорию на этот раз попадём? Не были ли лишними полкружки чая, выпитого перед отъездом?

— 36 килограмм, — объявляет мучительница из весовой комиссии.

Терпимо. Теперь быстро забросить в ребёнка недостающие калории, уложенные в сумку заботливой мамой. И ждать жеребьёвку. Дитё просыпается, начинает нервничать перед боем и беситься. Ты тоже нервничаешь. Ждёшь.

Наконец вывешивают списки.

Листок, наклеенный на стену зала, собирает вокруг себя толпу взволнованных родителей. Жеребьёвка прошла. Седьмая пара «Софья Гушинец — Екатерина Смирнова».

Где эта Катя? Кто из этих девочек в майках вражеских клубов Катя Смирнова? Вон та, с косичками? Или эта, стриженая? Я уже заранее ненавижу эту Катю, желаю ей проигрыша. Я бы сам подрался с ней, но девяностокилограммовых дядек не выпускают на ринг против десятилетних девочек. А так я бы победил. Наверное. Не уверен.

— В синем углу ринга — Екатерина Смирнова!

Вот она. Всё-таки с косичкой. И тренер что-то ей говорит. И родители снимают на телефоны. И у них, вот пакость, не трясутся руки. Что там за Катя Смирнова, сейчас мы попробуем её на прочность!

Ухожу подальше, чтоб не нервировать ребёнка. Сонька собрана перед боем, как маленький, но очень злой зверёк.

Гонг! Орут все! Орут тренеры, перекрикивая друг друга! Орут группы поддержки! И ты тоже орёшь, переживая за своё худющее длинноного-цыплячье потомство. И чувствуешь каждый удар, словно это тебя бьют.

Потом, конечно, награда, медалька какая-нибудь. Или майка, мокрая от слёз. И уже в машине ты спрашиваешь своего побитого ребёнка:

— Ну что, поедем ещё на соревнования?

И тебе немного удивлённо отвечают:

— Папа, ну что за глупые вопросы? Конечно, поедем.

На вишне

Сонина бабушка Таня живёт в деревне. Каждое лето, как только заканчиваются уроки, Соня собирает огромный рюкзак — несколько любимых игрушек, пачка раскрасок, стопка заданных на каникулы книжек, несколько смен одежды. Всякие девчачьи мелочи. Расчёски, помада, зеркальце. Я молча и сосредоточенно тащу всю эту тяжесть в багажник, хоть отлично понимаю, что за летний период ни одна из книг не будет открыта, большая часть игрушек останется в рюкзаке, произвольно выбранная одежда будет заношена до дыр, а остальная пролежит нетронутая. А в августе я приеду и заберу вместо аккуратно причёсанной девочки что-то чумазое, нечищеннозубое, всколоченноволосое, пропахшее костром, погрызенное собаками, поцарапанное во всех мыслимых и немыслимых местах и довольное. Будем потом этого Маугли отмывать и приручать.

А пока пусть едет. У ребёнка хоть летом должен быть кусочек свободы.

Приезжаем, притаскиваем в подготовленную бабушкой комнату сумки и рюкзаки. Сонька тискает удивляющуюся её росту бабушку, визжащую от радости собаку, разбегающихся во все стороны котов. И лезет на вишню. За домом растёт несколько толстых, разлапистых вишен. Сонька с ловкостью обезьяны добирается до развилки, усаживается на колючую ветку, устраивается поудобнее и замирает. С высоты дерева она видит уходящие к зарослям кустов огороды, простор полузаброшенного колхозного поля, а где-то на горизонте синий зубчатый край далёкого леса. Ресниц и щек Сони приветливо касается тёплый летний ветерок. Вечереет. Собака извелась, пытаясь вызвать вновь обретённую подругу на игру. Мы попили чай, обсудили все мыслимые и немыслимые новости. А мой шумный и неусидчивый ребёнок всё ещё сидит на дереве. Смотрит на поля, на далёкий лес. Думает о чём-то своём.

О чём? Я никогда не спрашиваю, а она никогда не рассказывает. У каждого должен быть свой маленький уголок. Только для себя, своих мыслей.

Наконец темнеет, и замёрзший Маугли возвращается в дом. Набрасывается на картошку, испечённые бабушкой блинчики. Ест так, что за ушами трещит. И молчит. Начинается её лето.

Я немного грущу в ожидании долгой разлуки. И почти завидую.

Ветка вишни меня не выдерживает.

За маму, за папу…

Этого ребёнка не накормить. Приготовишь что-нибудь заведомо вкусное, полезное, чтобы витамины с белками аж через край тарелки лезли. Придёт, поклюет и оставит половину. Худющая, длинная. Одни локти и колени. Тренеры ставят её на весы, качают головами. Тридцать пять кг костей. Что с этим делать?

Даже в Макдоналдсе минут по десять стоит у экрана с меню. Выбирает. Гамбургер она не хочет, к мороженому сегодня душа не лежит, коктейль одолела наполовину, остальное папа допивает. Ещё спрашивают, откуда у меня лишние килограммы. От дочери, конечно. Я всё за ней доедаю.

Смотрит, как я доедаю её гамбургеры, прихлёбывает колу. Вот это мы любим, вот это в любых количествах.

Надо какую-то родительскую мудрость сказать. А то неправильно всё это. Вредное питание и всё такое. Задумываюсь на минуту, даже жевать перестаю:

— Ты знаешь, что кола растворяет гвозди?

Соня, невозмутимо отхлёбывая:

— А я гвозди не глотала.

И не поспоришь.

На тренировке

Сонька ходит на дзюдо и тайский бокс. Суровая девочка. Ей дико нравится, поэтому старается. Я, конечно, пробовал и на танцы, и на фигурное катание. Воротит нос. Однажды её заманивали на кастинг в модельное агентство. Ещё бы — полтора метра скелета, там такие как раз нужны.

Подошла в коридоре спорткомплекса девушка, всучила флаер и принялась расхваливать, какие у Сони перспективы, как её фигура для модельного бизнеса подходит.

Прынцесса моя флаер повертела и вежливо обратно девушке отдала.

— Извините, — говорит. — У меня через неделю бой с одной пигалицей из Молодечно. Мне надо её во втором раунде уложить.

И ушла такая гордая.

А девушка из модельного агентства на меня ТАК посмотрела. Мол, что я из ребёнка делаю, зверь и деспот.

А я ничего. Это она сама. Честное слово.

* * *

У Соньки в группе по дзюдо одни мальчишки. И полно таких, которым эти тренировки пофиг. Их родители привели, они и бегают, хихикают, балуются.

Тренер быстро на них управу нашёл.

Сонька стоит с одним парнем в паре. Бросила через плечо, придушила слегка. Тот заплакал, ушёл в угол. Второго поваляла, тот тоже хнычет, обидно, что девочка победила.

И тут кто-то баловаться начинает. Тренер ему:

— Будешь баловаться — отдам Софье.

Мальчишка покосился на хнычущих товарищей и примолк.

* * *

Вообще отношение к Соне быстро поменялось. Первую неделю тренер поглядывал на неё с тревогой, упадёт — заплачет. Но Сонька вошла во вкус и уже вовсю валяла противников. А ещё школа бокса. Стукнули в нос — ну и стукнули, чего расстраиваться.

Вскоре тренер стал говорить:

— Никита, что ты хнычешь, как девчонка?

И тут же, поворачиваясь к Соне.

— Извини, это не про тебя.

Все говорят, что я хотел мальчика, поэтому делаю из дочери неизвестно кого.

А я не хотел. Это она сама. Я, кажется, это уже говорил?

Колька Айболит

Тёплое яркое лето как-то быстро подошло к концу, дочь вернулась из деревни, где она гостила у бабушки, и засобиралась в школу.

А перед школой нас ожидал любимый всеми родителями процесс — прохождение медосмотра. Приходим в поликлинику — там уже огромная очередь из таких же «счастливчиков». Взяли талончик, сидим, страдаем.

Вокруг ревущая детвора разного возраста, подростки залипают в телефоны, мамаши нервничают и ругаются. Обычный день обычного педиатрического отделения поликлиники.

Вдруг слышу совсем рядом робкое:

— Здрас-с-сьте.

Поворачиваюсь — так и есть. Колька. Пацан из соседнего дома, старше мою прынцессу на год. Проклятие моё. Только его нам тут не хватало.

С Колькой мы познакомились ещё в прошлом году, когда девица моя перешла во второй класс, а этот малолетний хулиган — в третий. Учились они тогда в одном крыле школы, классы рядом, дверь в дверь. Колька осознал, что теперь он старше не только робких первоклашек, но и всего второго класса. А значит, надо «построить» мелкоту. Сделал физиономию понаглее и направился к соседям.

Зашёл в класс. «Мелкие» притихли. Колька выбрал портфель девочки посимпатичнее и для затравки с большим наслаждением пнул его. Портфель полетел на пол, посыпались ручки и тетрадки.

Зря он так поступил.

Дурачок Колька повторил судьбу неудачливого жениха Сашки. При этом досталось ему гораздо больше. Саша был всё-таки свой, почти родной. А тут чужак какой-то портфели пинает. Он же не знал, что у симпатичной девочки вся стена медалями увешана. Да, по закону подлости Колька пнул именно Сонин портфель.

Будущая звезда белорусского спорта привычно загнала противника в угол ринга и начала объяснять, что портфель и ручки — это её частная собственность.

В тот же день меня во второй раз в жизни вызвали в школу. Странное ощущение. Недавно я в школе сам бедокурил, а вместо вечно занятых родителей к директору вызывали соседа. Наступило моё время. Значит, я уже большой.

Приезжаю. В коридоре перед классом — учитель, психолог, Соня, Колька и незнакомая дама — Колькина мама. Она, только завидев меня, бросается в атаку.

— Ваша дочь — хулиганка!

— Допустим, — не стал возражать я. — Всё починим. Необратимые потери денежно компенсируем, виновные будут вознаграждены, непричастные наказаны. А что, собственно, случилось?

— Она избила моего ребёнка!

Смотрю на «ребёнка». Дитятко килограмм на пять тяжелее дочери и на полголовы выше. Стоит, всхлипывает, нос красный, воротник в каплях крови, видимо, действительно били.

— Разберёмся. Соня, что произошло?

— А чего вы у неё спрашиваете? — возмущается Колина мама. — Мы вам сейчас расскажем.

— Ваша версия меня тоже интересует, — отвечаю. — Но хотелось бы сначала выслушать заинтересованную сторону.

Услышал. И про портфель, и про то, как Колька его пнул. И про то, как его зажали в углу и беспощадно отметелили.

— Вот видите! — торжествует дама. — Она даже не отпирается!

— То есть вашего мальчика побила девочка на год младше после того, как он совершил покушение на её личное имущество, словесно оскорбил в ответ на устное предупреждение и попытался дёрнуть за волосы? Ничего странного не замечаете?

Колина мама осознала некоторую нелогичность происходящего. Поворчала ещё немного, но уже без прежнего пыла. Потом мы долго выслушивали нотации от педагога и психолога. Обещал разобраться, предотвратить, наказать, принять меры.

Фиг его знает, какие меры принимать. Сели, серьёзно поговорили, обещала больше Кольку не трогать. Если он опять её портфель пинать не будет. И то хорошо. Лучше вооружённый нейтралитет.

Наступила зима — опять конфликт. Сонькины одноклассницы построили во дворе что-то вроде крепости. Пришёл Колька с приятелями, разрушил её, побросал девчонок лицом в сугроб, набил снега за шиворот. Те пришли к Соне за «крышей». Вечером звонит мне Колина мама.

— Вы опять?!

— Ни в коем случае, — говорю. — Никто никого не бил, по крайней мере лицо цело, нос не разбит и синяков не осталось.

Девчонки крепость восстановили, а когда Колька с друзьями вернулся, позвонили Соне. Спускаться на лифте недолго. Завидев Соню, Колька попытался убежать. Его догнали, дали пенделя, отобрали шапку и шарф, набили за шиворот снега.

Нам грозили милицией, отсутствующим отцом, спецшколой.

— У меня тихий мальчик! — кричала Колина мама. — Он дома сидит, никуда не ходит, домашний ребёнок. Шахматами интересуется на планшете. Он не привык, чтоб каждая хулиганка его била!

Я кивал и обещал разобраться. Колька стал обходить девчачью крепость за километр.

К весне дети вроде подружились. Крепость доломали всей толпой, а на её месте наладили переправу через огромную лужу. Как-то вечером сижу дома — рассказ пишу. Слышу — звонок. На пороге — кавалер собственной персоной. Колька.

— Здрас-сьте, а Соня выйдет?

— Прогресс на лицо, — удивляюсь я. — А чего не по мобильному?

— У меня мама телефон отобрала. Много играл.

— Понятно. Забирай свою даму, если она не против. Но помни, ровно в двенадцать карета превратится в тыкву. Намёк понял?

Вижу — не понял. Не знают шахматисты литературной классики. Ну да ладно.

На лето дети разъехались по деревням и бабушкам. И вот — поликлиника, очередь, Колька.

— Ты что тут делаешь? Тоже на медосмотр?

— Не-е-е, — вздыхает «тихий мальчик». — Я к доктору.

— Заболел?

— Ага. Я всё лето сюда ходил. На неделю к бабушке — а потом сюда.

— Что ж тебе так не повезло?

— Сначала я горошину в нос засунул, — похвастался Колька.

— Глубоко? — поинтересовался я.

— Ага. Почти на палец. Сморкался-сморкался — не выходит. Бабушка — в крик — и меня в поликлинику.

— Достали? Или у тебя теперь из носа гороховое дерево вырастет?

— Достали, — ухмыляется «тихий мальчик». — Но через неделю опять привезли.

— Опять горошина?

— Не-а. Мы с пацанами рогатки делали. Классные получились. «Пробойков» из проволоки белой накрутили и давай стреляться.

— Попали, — понял я.

— Ага. Это всё Вовка. У него рогатка больше всех. И резинка не от трусов, а от велосипеда. Как стрельнул! Прямо мне в глаз.

— То есть во второй раз ты не к лору, а к окулисту.

— Ага, — гордо кивнул Колька.

— Дальше что было?

— Потом мы с пацанами по грибы пошли. В лес.

— И там тебя покусал бешеный медведь?

— Нет. Там мы нашли грибы. И на костре их пожарили. Пацанам ничего, они привычные. А меня потом тошнило и живот болел.

— Инфекционное отделение, — констатировал я. — Дальше.

— А потом у Вовки день рождения был. Ему батя целых пятьдесят рублей (25 долларов) подарил! У него хороший батя, особенно когда выпьет!

— И вы купили…

— Мороженое, — вздохнул Колька. — Целый ящик.

— Опять к лору?

— Ага. Острый тонзиллит!

— Молодец, правильно диагноз выучил. А теперь-то что? Грибы, горошина, рогатка?

— Не-е-е, — хмыкнул Колька. — Теперь к травматологу.

— Голова отваливается?

— Я вчера домой от бабушки приехал. Соскучился по своим, дворовым. Мы на крыши гаражей полезли, я прыгнул. И вот…

Колька кивнул на костыли, стоящие рядом со скамейкой.

— Так что первого сентября в школу не пойду. Перелом плюсневой кости.

Из кабинета педиатра высунулась медсестра.

— Кто на комиссию, проходите!

Мы с Сонькой вскочили. Кроме нас подорвалось ещё полдесятка «комиссионных».

— Ну, бывай, — говорю я «тихому мальчику». — Выздоравливай. И это… как нога заживёт, заходи. В шахматы поиграем.

Всё-таки хорошо, что у меня девочка.

Байки детского писателя

Конкуренция в книжном бизнесе

Года два назад дочь наотрез отказалась засыпать под старые читанные-перечитанные сказки, пришлось на ходу сочинять что-то новое. Насочинял на небольшой сборник. И, как водится, принялся стучаться во все издательства в попытке его выпустить.

— Отлично, — говорят в одном. — Но у нас очередь на печать. Приходите в начале 2020 года.

— Замечательно, — умиляются во втором. — Но мы печатаем только проверенных писателей. А вы в их число пока не входите.

Понятно, без опыта работы не берём. Всё как в жизни.

— Потрясающе, — отвечают из третьего. — Но мы не заключаем контракты с иностранцами.

До 1991-го я у них иностранцем не был. А теперь внезапно почувствовал себя этаким мистером Твистером из США. Иностранец…

В четвёртом главный редактор молча распахнул шкаф. В нём плотными рядами стояли рукописи. Пожелтевшие листы, пухлые папки.

— Я только до второго ряда добрался, — пожаловался мне редактор. — Некогда читать.

Мегамонстры российского книгопечатания ответили вежливыми письмами, обещали рассмотреть. До сих пор рассматривают.

Я опустил было руки, но неожиданно мне позвонили из белорусского издательства «Звязда».

— Отличная книга, — обнадёжили они. — Но слишком большая. Выбирайте рассказов восемь-десять, и мы издадим их отдельным сборником.

Вечером я плакал и «резал». Мне было искренне жаль вырывать из стройного ряда хоть что-то, но редактор сказал — «надо». Значит надо.

Первая детская книга вышла в 2017-м году. И у меня началась странная жизнь. Приглашали в школы, библиотеки, на детские фестивали. Дочь задрала нос. Ходила королевой, особенно после того как папа выступил в актовом зале школы, в которой она училась. Раздавал автографы шумной толпе разнокалиберной детворы. «Сашеньке от автора», «Ксении от автора», «Елисею от Сони, папы и крокодила».

Но это всё предыстория.

В процессе реализации тиража я не раз слышал от директоров некоторых книжных магазинов:

— Совсем плохо стали книги продаваться. Приходят, смотрят, а потом в интернете скачивают.

А в других магазинах радостно сообщали:

— Разлетаются мгновенно. После вашего выступления заказали двадцать книг — в один день ушли. Приходите ещё.

«Странно, — думал я. — Магазины на соседних улицах. Выступал в школе посередине. Одни — хорошо продают, у вторых совсем ничего не получается. Загадка».

А потом загадка разрешилась.

Приехал я как-то в командировку по основной работе в областной город. Зашёл в общество детей-диабетиков.

— О, это вы! — обрадовалась руководительница общества. — А у нас как раз небольшой праздник завтра. Вы же выступите?

— Лекцию по диабету прочитать? — кисло спросил я.

— Лекцию нам и без вас прочитают, — отмахнулась руководительница. — Вы же детский писатель. Расскажите о своём творчестве. Как вы дошли до такой жизни. У наших-то детей жизнь не очень весёлая, а так — хоть развлекутся.

Грех отказываться от такого предложения. Забронировал номер в гостинице, остался.

— Только у меня к вам одна просьба, — говорит руководительница. — Дети после вашего выступления захотят книжку купить. Сколько у вас с собой?

— Три, — мрачно говорю я.

— А детей будет полсотни. Чтоб они не расстраивались, сходите через улицу в наш центральный книжный. Пусть закажут побольше. Скажем, чтоб там покупали. Вам же нетрудно?

Ради детей и любимого издательства — мне не трудно. Перехожу улицу. Вот она — моя цель. Огромный государственный книжный занимает весь первый этаж жилого здания.

Захожу. Любимый запах, тишина, пустота. За кассой зевает сонная продавщица. В оконное стекло бьётся муха.

— Здравствуйте, — говорю. — У вас книги такого-то есть?

Служительница Гермеса переводит на меня взгляд.

— Га-а-аля! Тут книгу спрашивают!

Я уже не молодой человек. Меня нельзя резко пугать. У меня же может инфаркт случится.

— Га-а-аля!

Откуда-то из-за стеллажей материализуется Галя.

— Вам какая книга нужна?

— Такая-то. Сколько у вас есть?

Меня ведут вглубь магазина. Галя роется на стеллаже — и из пыльных глубин извлекается на свет помятая обложка знакомой книги.

— Вот, есть такая.

— А сколько?

— Сейчас посмотрю.

Копается дальше.

— Вот, ещё одну нашла. Две, выходит. Све-е-ета, посмотри в компьютере, сколько осталось.

Опять я на грани инфаркта. Зачем так кричать?

— Две-е-е! — отвечает Света.

— Будете брать?

Объясняю ситуацию. Я — автор. Приехал выступать. Будет полсотни детей. Придут покупать книгу. Надо бы заказать.

— Это вам к заведующей, — Галя оживляется, в глазах — интерес. Пролистывает мою книгу. — Это вы сами написали?

— С дочерью, — киваю я.

— Обязательно почитаю, — Галя откладывает книгу в сторону.

Приятно, блин.

Идем в каморку к заведующей.

— Инна Сергеевна, тут автор. Будет выступать.

В полутемном чуланчике заведующая косплеит Гарри Поттера. Пыль, косая чёлка, очки с толстыми линзами. Только шрама на лбу не хватает. Коряво и неловко объясняю ей что и как.

— Выступать? — недовольно вздыхает хранительница книжных завалов. — Полсотни, говорите?

— Может, даже больше. Обещали актовый зал собрать.

— И что, вы думаете, после вашего выступления они прямо за этой книжкой ЛОМАНУТСЯ?

По-моему, неудобно было даже Гале.

— Не уверен, — отвечаю. — Но ваш магазин я упомяну.

— Ладно, — смилостивилась заведующая. — Сколько у нас его книг?

— Две, — охотно подсказала Галя.

— Закажи ещё… две. Там посмотрим.

— Э-э, — протянул я, готовясь сказать про полсотни детей.

— Я и так сделала, что могла, — фыркнула заведующая и скрылась за баррикадами нераспроданных книг.

Галя развела руками.

Вышел из магазина расстроенный. А пока брёл обратно в общество диабетиков, заметил в стене жилого дома дверь, выходящую прямо на улицу. А на двери надпись «Книги». Заглянул. Крошечный частный магазинчик, приветливая девушка. Два стеллажа, сверху ватманы-глобусы, возле кассы — россыпь ярких ручек-стёрок. Без надежды повторяю свою историю. Если мне отказал такой большой и солидный государственный магазин, то что ответят эти едва выживающие частники?

— Погодите, — девушка начала кому-то звонить. — Сколько, говорите, детей будет?

— Полсотни.

Девушка снова затараторила в трубку.

— Какое издательство?

— «Звязда».

— Ага, у нас с ними есть договор! Замечательно. Хозяин сказал — возьмём пока штук тридцать. Только вы обязательно скажите детям, что завтра книжку можно будет у нас купить.

— Завтра? Не успеют же привезти.

— Успеют. Он сейчас в столице. Сразу и заберёт.

Выступление прошло шумно и весело. Я старался, шутил, строил из себя клоуна. И, мне кажется, дети хотя бы на час забыли, где они находятся.

А через неделю мне позвонили из частного магазина.

— Приезжайте к нам ещё, — пригласила девушка-продавец. — На следующий же день почти все книги скупили. Потом друзьям, приятелям рассказали. Вы же знаете детей. Если у одного есть, то и другому надо. Третий раз заказываем.

Хотел позвонить в большой государственный магазин, спросить у Светы с Галей, получилось ли что-то, но решил не портить себе настроение. Там, наверняка, не получилось.

Но ведь в маленький частный магазинчик ЛОМАНУЛИСЬ.

Как я был Пушкиным

Иногда мне звонит милая девушка, сотрудник издательства, и выдёргивает на мероприятие в какой-нибудь детской библиотеке или школьном актовом зале.

Приезжаем. Зал полон взволнованной и шумной детворы от шести до девяти лет, по периметру бдят строгие учителя. В центр выходит библиотекарь или кто-то из школьного начальства.

— Здравствуйте, дети. Вы, конечно, любите читать?

— Да-а-а, — уныло отвечает поколение планшетов и айфонов.

На задних рядах, кто-то смелый, обычно из самых хулиганистых пацанят отважно тянет:

— Не-е-ет!

Я больше люблю эти задние ряды. Они там хотя бы честные.

— А каких писателей вы знаете? — хитро вопрошает библиотекарь.

И вот тут есть варианты. Если вы в библиотеке имени Пушкина, то робеющая девочка протянет тонкую руку и гордо объявит:

— Я знаю Александра Сергеевича Пушкина!

И всё. На этом скорее всего праздник заканчивается. Изредка кто-то пискнет:

— Носов! Чуковский!

Но гораздо чаще:

— Ну, этот, который про муми-троллей! Я ещё мультик смотрел!

— Про Гарри Поттера пишет!

— Карлсон!

Если вы в библиотеке имени Маршака, то первым обязательно упомянут Самуила Яковлевича. В библиотеке имени Гоголя назовут Николая Васильевича. Но потом всё по сценарию:

— Носов! Успенкий!

— Простоквашино!

Но это не страшно. Я в первом классе прочитал «Чингачгука» и гордо козырял знанием Фенимора Купера. А кто написал программную «Каштанку» не помнил напрочь.

— А из современных писателей кого вы знаете? — продолжает пытать библиотекарь.

Тут дети совсем зависают. Современных писателей они не знают. Точнее, для них все писатели старше тридцати, это уже ровесники Гомера и Шекспира.

Объявляют меня, и я несу в детские массы терновый венец «современного писателя». Ребятня смеётся, задаёт вопросы. Но в финале история повторяется.

— Дети, — улыбаясь, вопрошает библиотекарь. — Кто к нам сегодня приходил?

И дети хором:

— Марша-а-ак! Пу-у-ушкин!

Приятно чувствовать себя в одном ряду с классиками.

А недавно один из родителей обрадовал.

Сидим с малолетним соавтором в известной американской забегаловке, организмы травим и обсуждаем новый рассказ. Соавтор травится так, что за ушами трещит, больше чавкает, чем в обсуждении участвует. Лучше бы котлету дома так поглощала.

А у кассы стоит серьёзный парень лет шести с папой. Натуральный такой Папа. То есть кило сто пятьдесят, барсетка, жвачка. И от смартфона взгляда не отрывает. Видимо, котировки акций просматривает или мемы на Пикабу. Младшему скучно стоять в очереди, и он разглядывает зал. Увидел меня — заулыбался. Дергает отца за рукав.

— Пап, пап, смотри.

— Угу, — отвечает родитель, не отрываясь от котировок (или мемов).

— Па-а-ап, ну смотри!

Родитель с недовольной миной отрывается от экрана.

— Ну чего тебе?

— Па-а-ап, смотри, вон там сидит писатель! К нам приходил в школу.

Ага, то-то я думаю, что у парнишки лицо знакомое.

— Какой ещё писатель? — фыркает родитель.

— Ну этот… Который про девочку пишет. Я забыл.

Соавтор слышит диалог краем уха и раздувается от гордости. Картонную корону набекрень, лицо салфеткой от кетчупа вытерла — прынцесса самая настоящая.

Папа лениво оглядывает меня и, совершенно не стесняясь того, что я слышу каждое слово, выдаёт:

— Что за писатель?

— Я тебе рассказывал. Книжка у него. Про крокодила.

На лице отца отражается мучительная работа мысли.

— Про крокодила? Успенский, что ли?

Блин, неужели я настолько плохо выгляжу?

Под контролем

Как я уже рассказывал, после того как белорусское издательство «Звязда» начало выпуск моих книг из детской серии, меня стали приглашать на выступления в школы и библиотеки.

Каждый раз идёшь — волнуешься. В зале — тридцать, шестьдесят, а то и больше сотни детей. Все разные, всех надо увлечь, заинтересовать. Искренне сочувствую учителям. Я бы не смог так каждый день.

На презентацию обычно приезжает сотрудник издательства с нераспечатанной пачкой книг, тут же продаёт, я ставлю автограф, и очередной счастливый читатель убегает к одноклассникам хвастаться. Одноклассники начинают завидовать и тоже бегут покупать. Кому-то не досталось — слёзы, обиды или гордое «я вообще книг не читаю».

Недавно после презентации подходит один серьёзный товарищ лет семи-восьми и протягивает мне что-то на ладони.

— У меня, — говорит, — сейчас денег нет. Но вот, зуб шатался. Я его шатал, шатал, вырвал, короче. Давайте так — я вам зуб, а вы мне — книжку.

— Зачем, — спрашиваю, — мне твой зуб?

— Вы его под подушку положите, — не дрогнув, ответил малолетний бизнесмен. — Вам фея ночью денежку принесёт.

От зуба я отказался, а книжку подарил просто так, за мужество. Только попросил никому не рассказывать. А то потянутся сейчас бизнесмены с вырванными зубами. Хорошо, если со своими.

В следующий раз перед выступлением библиотекарь решила устроить небольшой конкурс. Мол, предоставить писателю уже «раскачанную» аудиторию. Предложила детям игру. Она выбирает героя сказок с именем из двух слов. Говорит первое, а дети — второе. Кто первый — тот молодец.

И началось.

— Кощей?

Детская многоголосица:

— Бессмертный!

Библиотекарь:

— Иванушка?

Дети:

— Дурачок.

— Чудо?

— Юдо.

— Трусливый?

— Лев!

— Железный?

И тут — хором, с редкостным единодушием:

— Человек!!!

Библиотекарь:

— Я вообще Железного Дровосека загадала, но, видимо, это уже неактуально.

А недавно обрадовали взрослые. Собирался на выступление в одну школу. Дня за три звонят с незнакомого номера. Строгий женский голос. Причём голос такого типа, что я даже привстал и где-то в мозжечке закрутилось тоскливое: «Гушинец, дневник на стол и завтра — родителей к директору!»

— Здравствуйте, вы в пятницу в школе выступаете?

— Да, — говорю. — Кажется, я.

— А не могли бы вы нам предварительно на почту скинуть текст выступления?

— Так нет у меня текста, — отвечаю. — Несколько стартовых тезисов, а дальше — сплошная импровизация.

— М-м, — расстроился голос. — Может, мы с вами заранее согласуем, что вы будете говорить?

— Первый раз с таким сталкиваюсь, — удивился я. — А в чём вопрос-то?

— Понимаете, — не стал сопротивляться голос. — Директор беспокоится, чтоб вы ничего про политику не рассказывали.

— Политику? — ещё больше удивился я. — Детям из второго-третьего класса? Зачем?

— Ну, знаете, бывает всякое, — замялся голос.

— Я же детский писатель, — продолжаю недоумевать. — И никогда не был замечен. По крайней мере с начала двухтысячных — точно.

А сам думаю: «Дожили. Вот не пошёл ты, товарищ, на третьем курсе вовремя на выборы, а Большой Брат всё видит».

— Вы, писатели, — оправдывается голос. — Такой народ. Вечно в оппозиции. А нашему директору лишние проблемы не нужны. Короче, давайте сделаем так. Он к вам на выступление придёт, где-нибудь сзади незаметно сядет и будет контролировать. Если что — не обижайтесь. У нас — дети, сами понимаете. Ответственность.

Я представил, как меня по ступенькам школы волокут мускулистый физрук и немного пьяненький трудовик, на крыльце раскачивают и с позором обрушивают на асфальт.

— За что вы так этого дяденьку? — со слезами спрашивают дети.

— Он агитировал за оппозицию! — грозно и величественно отвечает директор.

Чуть не отказался.

Выступление прошло хорошо. Никаких лозунгов я не выкрикивал, но детям всё равно понравилось. Директор потом подходил, благодарил.

Только я не понял, за что. За выступление или за то, что не пошёл поперёк линии партии.

Подростки

Некоторые думают, что писатель только и делает, что сидит за столом, где-нибудь на даче, попивает чай (или чего покрепче), ждёт музу в прозрачном пеньюаре и с крылышками. И на этом его функция заканчивается.

Возможно, во времена Пришвина и Бунина так и происходило. Был дубовый стол, чернильница, самовар и вдохновение. Неспешное описание падающего листа страниц на двадцать. Или хмурое небо Аустерлица абзацев на пятьдесят. Пока идёт это описание, несчастный князь Болконский скорее почки застудит на холодной земле, чем погибнет от ранения.

Куда им, Пришвиным да Толстым, было торопиться. Самовар остынет, так Палашка, дворовая девка, новый принесёт. Муза из Палашки так себе, и вместо прозрачного пеньюара крестьянский сарафан да лапти. Но чай неплох, да, да чай у Палашки совсем неплох.

Но в двадцать первом веке мало написать книгу, её надо продвинуть и продать. И этим нынче тоже занимается писатель.

Мой приятель, талантливый детский автор, жаловался:

— Это просто какой-то ужас! Я же боюсь всех этих встреч! Они на тебя смотрят, слушают. А надо что-то толковое говорить. А если я чепуху скажу, а они потом родителям пожалуются, что дядя дурак!

Искренне его жаль. Тридцать лет человек горя не знал, жил в своём интровертном мире, даже работу выбрал с железом, чтоб не видеть людей. А потом угораздило его написать неплохую книгу, поэтому приходится теперь минимум раз в месяц встречаться с людьми. Более того — с детьми. Страдает. Никак привыкнуть не может.

Мне проще. Я и на работе постоянно среди людей, и полсотни дошколят легко уболтаю. И встречи с читателями для меня в основном в удовольствие. Но бывают разные случаи.

* * *

Подростки — самая тяжёлая аудитория. С детьми класса до пятого легче всего. Ты пошутил — они посмеялись. Рассказал историю поинтереснее и желательно, чтобы про героя их возраста. И они слушают, развесив уши. После десятой-пятнадцатой встречи, как заправский артист разговорного жанра, я выработал сценарий выступления перед детским коллективом и, в принципе, уже знал, в каком месте будут смеяться. Делал паузы в нужных местах, короче, «раскачивал» аудиторию.

Со взрослыми тоже всё понятно. Даже если не получилось — из вежливости промолчат и похлопают.

С подростками же не знаешь, чего ожидать. Даже если им интересно, то посмотрят на заводил из класса — и будут сидеть с кислыми физиономиями. А заводилам тоже может быть интересно, но они будут сидеть с кислыми физиономиями просто так, из чувства внутреннего протеста или боязни лицо потерять. Они же крутые. Они таких писателей видали, сами знаете где.

И распинаешься, как клоун, перед молчаливой враждебной аудиторией.

Приехал как-то накануне 9 мая на выступление в школу, а мне уже на пороге говорят:

— Вы нас извините, но почти вся параллель десятых классов ушла на бесплатный просмотр нового фильма про войну. Мы для вас оставили один класс. Это лицеисты. Хорошие дети. Правда, они тоже хотели на фильм, но ведь встреча с писателем важнее.

И тут я понял, что попал. Захожу в класс и вижу три десятка враждебных лиц. Если бы взглядом можно было убивать, я бы в тот день точно свалился с каким-нибудь инфарктом.

— Здравствуйте, ребята, — говорю.

Молчание. Слышно, как в оконное стекло бьётся ранняя муха, а за стеной с девятым «Б» бьётся несчастная физичка.

Классный руководитель рядом со мной бледнеет, мрачнеет и грозно вопрошает:

— Ребята, чего молчим? Иванова? И ты тоже?

Несчастная Иванова, видимо, отличница и активистка, в тоске опускает голову. Её разрывают противоречивые чувства. С одной стороны, она привыкла быть хорошей в глазах учителя, с другой — её же потом одноклассники затюкают.

— Гриша, а ты?! — продолжает совестить старшеклассников учительница. — От тебя я точно не ожидала.

Гриша — два метра костей в болтающейся школьной форме — смотрит с вызовом. Надо прекращать этот педагогический цирк, а то в меня сейчас стулья полетят.

— Ребята, — говорю. — Понимаю, что из меня получается плохая замена фильму, поэтому заранее прошу извинить. Обещаю, что постараюсь быть интересным. А если не получится, то буду максимально краток. Потерпите минут двадцать.

И начал рассказывать. Минут через десять некоторые оттаяли, но вида не подали. Поглядывали на остальных и вновь каменели лицами. В ответ на мои шутки изредка проскакивали кривые улыбки. Каждую я воспринимал, как личную победу. Под конец выступления мне из вежливости поаплодировали — и я ушёл. Ещё через три дня в одну из социальных сетей мне написала девочка из того класса:

— Спасибо, было очень интересно.

И ещё один парень из этой школы поставил «лайки» под рассказами.

Хоть кого-то зацепил. Уже хорошо.

А месяца через два приезжаю на встречу в небольшую районную библиотеку.

— Павел Владимирович, — радостно говорят мне. — А у вас после выступления ещё будет время?

— Я, в принципе, не тороплюсь, — отвечаю.

— Замечательно. Вы же не только детский, но и взрослый писатель. Вот мы и позвали на встречу группу из училища.

— Из музыкального? — с надеждой спрашиваю я.

— Зачем из музыкального? Из строительного, — наивно отвечает библиотекарь. — Хорошие ребята.

Опять хорошие ребята. Опять я попал.

Уходят смеющиеся третьеклашки, а на их места плюхается десятка два типичных гопников. Вот-вот семки из карманов достанут и лузгать начнут. Все в спортивных штанах, смотрят с вызовом, мол «Ну, дядя, давай распрягай нам о том, как корабли бороздят просторы Большого Театра».

Не на того напали. Юность моя прошла в подъездах небольшого заводского городка. А в молодости я был офицером в одной не слишком парадной части. Сейчас я вам устрою.

— Здравствуйте, уважаемые читатели.

— Э-э, читатели, гы-гы, слыхали, пацаны? — голос с заднего ряда.

Ага, вот там притаился главный. Плечистый парень с плоским носом. Все на него посмотрели и чуть не хором повторили:

— Гы-гы.

И тут я перешёл с языка Пришвина на язык улиц. Непечатные слова, конечно, пропускал, дабы благообразная библиотекарша в обморок не упала. Но о своих книгах рассказывал, как когда-то травил байки пацанам из подъезда сто сорок третьего дома по улице Молодёжной. Сидели мы тогда на спинках скамеек, потягивали недорогое плодово-выгодное. И послушать меня приходили из соседних дворов. Тряхнём стариной.

В библиотеке обращался я не ко всей аудитории, а выбрал в качестве жертвы именно «главного». Тот крепился, крепился, а потом как заржёт на весь читальный зал.

— Пацаны, дядя в теме!

И пацанов сразу отпустило. Ершистые гопники превратились в обычных ребят. Смеялись в нужных местах, засыпали вопросами об армии, медицине, даже о войне. Устроили мне в конце небольшие овации.

А ты, товарищ Макаренко, думал, что один так умеешь? Выкуси.

А зимой приезжаю в районный город, на малую родину. В библиотеке говорят:

— Павел Владимирович, мы встречу подготовили со старшеклассниками. Будет человек сто, не меньше.

— Не страшно, — отвечаю. — Насмешим, очаруем. Не в первый раз.

— Нет, — говорят мне. — У нас тут 75 лет Победы скоро. Надо про ваши военные книги поведать.

И тут опять тоска меня взяла. Не умею я о серьёзных вещах подросткам рассказывать. Всё мне кажется, что не поймут, не оценят, не донесу. Яждоктор, а не историк.

А в зале полно народа. И на стенде за моей спиной плакаты. И на стеллаже — книги в серой обложке, чёрно-белые военные фотографии. Надо рассказывать.

И я начал рассказывать. Без шуток, без улыбки. Не надеясь на успех встречи. Про лагерь Красный Берег. Про оккупацию, про огонь над деревней Ловша, про расстрел Воложинского гетто. Минут через пять, смотрю, а девчонки в первых рядах уже ревут в три ручья. Пацаны, которые в начале хохмили, притихли и слушают.

И тут меня тоже зацепило. Даже горло на секунду перехватило, голос пропал. Как-то я остро почувствовал, что достучался до этих ребят. А значит, не всё в нашем будущем потеряно. Будут помнить и будут читать. А значит, не зря я написал свою «военную» серию.

Не боюсь теперь подростковой аудитории.

Писатель и редакторы

В позапрошлом году я решил, что надо попробовать себя в роли детского писателя и совместно с подрастающим поколением создал небольшой сборничек для младшего школьного возраста.

Подрастающее поколение с ехидцей посмотрело на текст и заявило:

— Ну ладно, сгодится.

Понёс книгу редактору.

— Ой, как интересно, — говорят. — Очень неожиданно вас в такой роли видеть.

— Да я и сам не ожидал, — отвечаю. — Будете брать?

— Сначала надо прочитать, потом решим, — ответил редактор.

Я дрожащей рукой положил на стол распечатанные листки и ушёл с бьющимся сердцем. Надо же, никак привыкнуть не могу. Но это же хорошо, наверное?

Через несколько дней звонят:

— Павел Владимирович, надо немножко подкорректировать.

— Я готов, высылайте файл.

Выслали. Открываю, а там всё красным выделено и перечеркнуто. Даже обидно.

— Уберите, — говорят. — Этот ужас.

— Какой из ужасов? — хмурюсь я. — Книга вообще-то про детские страхи. Там должны быть ужасы и кошмары.

— На третьей странице у вас про логопеда.

Открываю третью страницу, а там небольшая смешная сценка. Папа привёл дочь к логопеду, после знакомства дарит этой чудесной даме коробку конфет, а наутро у логопеда недовольный вид. Девочка думает, что «тётя» сразу все конфеты съела, поэтому ночью живот болел.

Конец ознакомительного фрагмента.