Обезличенная жизнь

Павел Годун

Жизнь – удивительная, увлекательная и подчас опасная игра. Непрерывный поток её событий и обстоятельств увлекает нас и постоянно ставит перед выбором – как поступить. Человек и судьба её участники, но кто стоит за человеком, а кто за судьбой, кто из них выходит победителем, если игра всегда заканчивается смертью? Страницы этой книги приглашают вас к участию в мистическом приключении, чтобы ответить на вопрос: кем же является человек, т.е. каждый из нас, в действительности?

Глава 2

Клетка

В действительности всё иначе,

Чем на самом деле.

Антуан де Сент-Экзюпери

Итак, утром… Чтобы не трудиться описывать, что было утром, а заодно не утруждать вас, дорогой читатель, монотонной писаниной, вернёмся заново к началу рассказа. Наш герой был неисправим в своих слабостях и те, в свою очередь, отвечали ему неизменным постоянством и взаимностью. Да-да, этим утром всё было именно так, как и в прошлый раз, и, впрочем, как всегда в таких случаях. Именно поэтому и не стоит повторяться и заставлять снова перечитывать эти уже известные вам строки. Хотя, всё же стоит поправиться: по крайней мере, всё было так же в начале утра. Опять те же мысли, опять она. И всё могло быть так же и далее, если бы не настойчивый стук в дверь, переходящий в громкие, тяжелые и затяжные удары в неё ногой, так что нижняя часть её отлетала каждый раз всё дальше от порога.

Из подъезда послышались грозные голоса и ругань. «Открывай, урод, заждались уже!» — донесло до его ушей чьим-то громогласным возгласом, подкреплённым для верности и устрашения отборным матом.

Он стоял посреди комнаты и судорожно думал, как поступить, но чувство самосохранения машинально отреагировало на ситуацию всплывшим в голове словом — побег. Оставалось лишь мгновение, чтобы прихватить с собой что-нибудь из одежды, прежде чем окунуться в бездну неизвестности. Дверь квартиры уже не выдерживала натиска опасных гостей и готова была пасть, оставались лишь считанные секунды, чтобы решительно порвать связь с опостылевшим прошлым и бросится без сожаления в непредсказуемость новой жизни. Край глаза ещё успел зацепить два ворвавшихся в комнату силуэта. — Эй ты, сучка, — кричали они, искажая лица злобными гримасами, — где спряталась эта мразь! Один из них схватил девушку за волосы. Раздался женский визг, слившийся тут же с чьей-то несвязной грубой бранной речью…

Было ясно — беззаботная жизнь закончилась, наступала другая, полная тревог и приключений. Он схватил куртку и выпрыгнул в окно на кухне. Первый этаж не был столь уж высоким, и он благополучно приземлился на запорошенную ночным снегом землю. Будто птица, выпорхнув из клетки, он покинул пределы своей квартиры. Теперь бежать, и бежать быстро, только и мелькала, в пульсирующей мощным кровотоком голове, одна спасительная мысль.

Воздух был порван в клочья вырывавшимся из груди сердцем. Однако сзади уже чувствовалось чужое, жаждущее жертвы, дыхание — они настигали. Он знал, что они не отстанут. Слишком далеко зашло дело. В то же время он, в этой бешеной кутерьме погони, он почему-то ясно осознавал, что это противоречие возникло не между ним и противной стороной, а между его застойной жизнью и необходимостью освобождения от мчащей его по нисходящей спирали судьбы. Решение было принято. Ситуация позволила вырваться наружу его природным инстинктам, и они гнали его по кривым переулкам города. Громкие голоса доносились из-за спины: «Он свернул налево. Давай обходи его по другой улице». Они пытались разделиться и расставляли всё шире свои «надёжные» сети. Но зверь, загнанный в угол, уже лишён страха, его единственного предателя и врага.

«Не догонят… „Дырку им от бублика, а не Шарапова“ — не терял он духа, вспоминая фразу из знаменитого фильма про бандитов. — Ха-ха… Если в голове рождаются шутки, значит, точно не догонят…»

Он бежал всё быстрее и чувствовал, что его разбирает неестественный, граничащий с истеричностью, смех. Смех от нелепости положения, от своей внутренней опустошённости и глупой беспомощности его преследователей, которых было искренне жаль. Каменные оковы улиц, удерживавшие его своей однообразной жизнью, не могли больше сдерживать его порыва. Он видел, как серые тона их стен сменялись новыми красками. Словно пробегая сквозь временной портал, он мчался навстречу другим домам, другим улицам и кварталам, навстречу другим людям, другому городу. Ещё мгновение — и он ворвётся туда всем своим сознанием финишёра, пересекающего последний рубеж. Но можно ли неотвратимо оторваться от прошлого? Куда вдруг исчезнут сплетённые им же самим сети этих порочных связей? На протяжении долгих лет он крепко завязывал их узелки, скреплял клятвами, обещаниями и долгами. Сколько кредитов ему было выписано жизнью? Неужели теперь ему дан какой-то особенный шанс покончить с этим без оплаты по счетам?

Но вот кончился лабиринт переулков, и он выбежал на простор городского проспекта. Было понятно, что ему удалось оторваться от преследователей на приличное расстояние. «Куда теперь? — уже слегка уставая, думал он. — Здесь я вынужден бежать у них на виду. Смешаться с толпой? Нет, рано или поздно они найдут меня…»

Но тут на ближайшей остановке он заметил отходящий автобус. Собрав последние силы, он прибавил ходу и замахал руками водителю, чтобы тот подождал. «Успею, успею, — мелькало в голове, — не может быть, чтобы не успел!» И вот его нога уже на ступеньке спасительного автобуса. Дверь захлопнулась, и огромные колёса с ускорением двинули асфальт в обратном направлении. Он стоял у заднего стекла и видел, как запыхавшиеся преследователи сбавили темп, и перешли на ускоренный от быстрого бега шаг. Всё было кончено. Радость победы переполняла его. Машинально он начал корчить рожи своим неудачникам и показывать фиги: — «Вот вам, вот… догнали, да. Как бы ни так!» Наконец, успокоившись, он решил выяснить номер автобуса, чтобы определиться, где выйти, и обернулся. Но ещё до того, как он обернулся, его удивила гробовая тишина в автобусе, хотя салон был полон людей. Все места были заняты. Пассажиры сидели в полном молчании, смотря в окно, с каким-то приклеенным взглядом, на мелькавшие всё быстрее виды улицы, и это показалось особенно странным. Он подошёл к ближайшему из них, дотронулся до плеча и произнёс ещё сбивающимся от только что конченного быстрого бега голосом: — «Извините, не подскажете…»

В этот момент все, кто находился в автобусе, как по команде обратились в его сторону. Их вид его изумил и напугал — они все были уродами и калеками. Он похолодел. Чувство страха, липкое и душное, перехватило дыхание. Он много видел подобных людей на улицах города, где они просили подаяние. Ждавшие милостыни и молившие, они всегда появлялись из ниоткуда ранним утром и так же таинственно исчезали вечером в никуда. Он не раз подавал им мелочь, накопившуюся в карманах. Но здесь было нечто иное. Шрамы, гнойники, синяки и порезы окружали его. На него смотрели ужасные, исковерканные лица, поражённые разными недугами, кто одним, кто двумя глазами. Многие из них не имели ног или рук, но те, кто мог ходить, уже поднимались со своих мест и двигались ему навстречу. Он невольно отшатнулся от них и упёрся в заднюю стенку автобуса, так что казалось, продавил в ней изрядную вмятину. К нему, словно в каком-то фильме ужасов, тянулись руки с желтоватыми пальцами, длинными грязными ногтями. Они хватали за его одежду, тянули к себе и подбирались к его шее и лицу. Чей-то, отдающий вонью оскал, щёлкнул гнилыми зубами прямо возле его уха, а гнойная слюна повисла на его щеке. Теперь казалось, что он запрыгнул не в автобус, а в какой-то узкий, погружённый во мрак склеп на колёсах. Через секунду он вынужден был опуститься на колени и был полностью поглощён этой страшной болезненной плотью, смешавшейся в одну огромную массу.

— Что за чёрт, что за скотство! Что происходит! Кто вы такие? — пытался кричать он, отбиваясь руками и ногами, но силы иссякали, а голос тонул в какой-то безвоздушной пустоте. Он задыхался, сердце трепетало из последних сил, и вскоре, тяжело вздохнув, он потерял сознание…

Нельзя было ничего понять, когда он открыл глаза. Одно можно было сказать с уверенностью: он ещё жив, по крайней мере ему так казалось. Его взгляд упирался в давно не беленый потолок. «Ведь не может же быть такой потолок в Раю? — оценил он. — И даже в Аду такого не сыщешь. — Критически мелькнула мысль, подразумевая, что Рая он может быть и недостоин. — Нет, такой потолок может быть только в среде живых людей». Он лежал на полу и боялся пошевелиться, так как был не уверен, все ли с ним в порядке. Справа и слева виднелись стены с частично отвалившейся штукатуркой и оголившейся из-под неё старой кирпичной кладкой. Впереди вместо стены находилась огромная массивная решётка. «Да, это точно людской мир, в иных мирах решёток не бывает», — утвердился он в своём мнении. И ему даже в голову не пришла мысль, откуда он мог знать, как там, в других мирах. Теперь, определившись с главным, он напряг силы и резким движением придвинулся к стене, а затем забился в угол. Помещение было не большим — шагов десять в длину и восемь в ширину. Оказалось, что лежал он на подстеленной соломе, брошенной в углу. Трудно было сразу понять, как он сюда попал и сколько времени здесь находится. Сквозь небольшое зарешеченное окошко, расположенное высоко над головой, пробивался солнечный свет, поэтому с уверенностью можно было сказать, что был день. Воспоминание о недавно произошедшем событии начинало прояснять некоторые подробности, но больше приводило к вопросам без ответов.

«Где я? Что происходит? Кто это всё организовал и что значит?» — возникали они один за другим. — Неужели это всё было подстроено заранее, и меня просто загоняли в ловушку, как зверя? — просыпалось его бурное воображение. — Нет, эти бараньи головы (подумал он о своих преследователях) на такие хитрости не способны. Вот избить могут. Руки, ноги переломать могут, но такие спектакли устраивать — кишка тонка! Значит, тут что-то другое. Может, всё проще — я сошёл с ума? Нет, не похоже это заведение на психбольницу. — Заключил он и продолжил: — Так, рассуждаем логически — всё, во что я вляпался в том жутком автобусе, не может существовать на самом деле». — Он оглядел себя с ног до головы и не нашёл никаких признаков насилия над собой: ничего не ныло и не болело. Всё было, как в тот день — та же одежда, причём целёхонькая, только слегка помятая. «Хорошо. Что из этого следует? — продолжал мысленно он. — Похитили инопланетяне? — высказала свою версию его бурная фантазия. — Хм… У них что, на звездолёте устроены такие клетки, или я уже отбываю срок за плохое поведение и нахожусь на другой планете? Что-то она сильно смахивает на родную Землю, только здесь можно встретить такой бардак. Тогда я попал во временной портал и сейчас нахожусь в неизвестном месте в неизвестное время — в параллельном мире. Нет, наверное, всё-таки в известное — испанская инквизиция! Вот так повезло! — Значит, пытать будут?! Бред какой-то. Всё не то. А-а, знаю! Это такой новомодный quest⁵ или adventure game⁶. Кто-то явно втянул меня в подобное мероприятие. Да, точно! Не может быть иного. Но как это случилось? А вот как, — начал воображать он, — в момент моего побега я, по ошибке вместо кого-то, заскочил в автобус. Тот, другой, видимо, должен был оказаться именно в это время и в этом месте, и дальше с ним должно было случиться забавное приключение, условия которого придумали его организаторы. Изрядно пощекотав нервишки, эти игры, как правило, заканчиваются благополучно. Все эти люди в салоне автобуса — просто одетые в костюмы актёры, и они играли свои роли. Следовательно, мне нечего опасаться, а просто надо следовать сценарию и ждать окончания этого шоу. Наверняка где-то здесь установлены камеры наблюдения. Но ведь это просто отлично и прямо мне на руку. Пока я в игре, мне не надо заботиться о том, где скрываться и как поступать! Я просто пересижу некоторое время, что меня очень даже выручит. Надо притвориться, что я и есть тот самый участник, и никакой подмены не произошло».

От таких позитивных мыслей его внутреннее состояние значительно улучшилось, и он приободрился. Оставалось только спрогнозировать вероятный сюжет этого спектакля. «Очевидно, он, ну, вместо которого я, должен играть роль какого-то узника, типа графа Монтекристо! Великолепная догадка! Возможно, я с ходу попал в цель! — озарила его своей простотой мысль. — Значит, моя задача — совершить побег. Надо осмотреться, должны быть подсказки на дальнейшие действия».

Первым делом он подошёл к решётке и, навалившись на неё всем телом, попробовал на прочность. Но всё было надёжно: петли глубоко уходили в стены, не было никаких надпилов или ослаблений; на входной двери висел массивный замок, тоже не имеющий видимых признаков возможности его снять или открыть. Здесь всё было надёжно. Единственное окошко тоже не подавало надежды, так как располагалось слишком высоко. Он начал ощупывать стены, надеясь найти ослабление кладки. Тоже нет. Тогда — пол. Подкоп, как описывала его приключенческая литература, для подобных персонажей всегда был верным средством побега. Но и здесь не было шанса. «Ну что ж, на первый взгляд, не всё так просто, как казалось, — бормотал он. — Надо подумать, видимо, загадка с секретом».

Вдоль клетки влево и вправо тянулся длинный коридор. Отсюда же, через арку, расположенную напротив, направлялся ещё один отрезок коридора и сразу исчезал в кромешной тьме. Сколько он ни пытался вглядываться в глубину этих потёмок, так и не смог определить, для чего было это ответвление и куда оно вело. Прямо у развилки этих помещений на стене был прикреплён факел. Тускло пыхтя лёгкой копотью, он больше освещал собственное пространство, чем помогал разглядеть расходящиеся в стороны коридоры. «Интересно, — подумал он, — учёные говорят, что свет распространяется со скоростью света. Но почему же он тогда не может проникнуть глубже и оставляет нам столько тайн? Но природа точно знает, что там — в темноте, вне света. Значит, у неё должен быть свой особый свет, открывающий вечную истину. Кем же он распространяется? Да… Свет всё-таки есть ещё великая загадка человечества».

Всё, что удалось ему рассмотреть поблизости, позволяло сделать первый не очень обнадёживающий вывод — около него нет ни единой души, и от этого ему стало не по себе. «Похоже, весь этот квест не такой уж и безобидный», — с тревогой подумал он и стал ходить взад и вперёд, пытаясь придумать новые версии происходящего.

Трудно было предположить, к какому разряду относилось строение в целом. Это могли быть и крепость, и бункер, и заброшенный склад. Наверное, мало кто знает о его существовании, но и следов полной запущенности не заметно. Создавалось впечатление, что периодически здесь наводился порядок. Воздух был чист. Как бы то ни было, пространство клетки становилось теперь его единственным местом пребывания на неопределённый срок, на неизвестных основаниях и условиях.

«Кстати, что в контракте по поводу харчей? — сбил его размышления позыв голода. — Неужели ко всему голодом морить будут?» Такие условия содержания его точно не устраивали. «Война войной, — как говорится, — а обед по расписанию». Возникали и разного рода бытовые вопросы, на которых он решил пока не останавливаться. Общий вывод предполагал, что в таких спартанских условиях он точно долго не протянет. «Жёсткий сценарий. Это уже не для слабонервных, а впрочем, как раз для устрашения городского обывателя, привыкшего к тёплому комфортному клозету. Наверное, именно так и надо щекотать его изнеженные нервишки, — промелькнуло в голове в оправдание действий невидимых организаторов. — Теперь эта роль выпала мне. Хочешь — не хочешь, а надо обустраиваться и довольствоваться тем, что есть».

Время шло, и его неугомонный ум всячески пытался вырваться из-под контроля. Он скакал как бешеный из одной крайности в другую. То он предполагал благоприятный для себя исход — постепенное раскрытие тайны заточения, сопровождающееся загадочными приключениями и, возможно, поиском клада. При этом он точно видел развязку с получением какого-нибудь приза или солидного куша (мучения должны вознаграждаться). То вдруг придумывал совсем ужасные вещи — его забудут в этом каменном мешке, и жизнь закончится в страшных муках и страданиях…

А вот вы бы, дорогой читатель, что представили на его месте? Живёте себе относительно сытой и безопасной жизнью, а тут бац — сюрприз. Не верите в такое, а зря. Значит, вам ещё не ведомо, что такое судьба, особенно русского розлива. А прислушайтесь к тому, что рассказывают вам друзья, знакомые или случайные встречные: в магазинах, больницах, городских и сельских управах, школах и институтах, на остановках, в такси. Впрочем, не важно, где. Бывает, и сосед, пока поднимаешься с ним по лестничной клетке, такое поведает…

Хочешь — верь, хочешь — нет. Да только ведь всякое на Руси бывает. Стоит только освободить уши от собственных мыслей и проблем, многое услышите, узнаете и переживёте вместе с рассказчиком такого, что ни словом передать, ни пером описать. Вот где откроются просторы, то бишь порталы закованных в своих квартирах душ! И романы писать не потребуется — идёшь, например, по улице, а вокруг в режиме online на жёсткий диск прошлого производится запись захватывающего своей одновременной драматургией и комичностью фильма под названием «Жизнь». Дух захватывает! Только ловишь иногда себя на мысли, какие колоритные персонажи, правда, сюжет уж слишком однообразен, и время словно застыло.

Вот, тот самый некрасовский мужик, он так и стоит в своей молящей позе напротив губернской управы, ломая шапку. А гоголевский чиновник смотрит на него в окно и ухмыляется: «Уж двести лет прошло — а всё стоит! Плакат какой-то притащил. И чего ему надо, чего не хватает? Может, выпороть для порядка? Не поротый народец ведь всякой глупой мыслью может быть движим. А, то ещё, какая баба сдуру, на что-нибудь его надоумит. Вот и придёт, а спросишь чего пришёл, так и не знает что ответить, а только всё кланяется. Нет, не порядок, не порядок… Эй, А.., как его там…, МОН! Вышвырните его, наконец, куда подальше! Да укажите — когда надо будет, сам позову!» И идут они, солнцем палимы, чуть видны, остались их сгорбленные спины, пропадающие в туманной пелене времён.

Судьбы, судьбы. Судьба Руси — России! Так и движется размеренно караван звёзд, возвращаясь всегда в исходный пункт. Ведь вот как: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться…».⁷ Верите вы во что-нибудь или нет — всё равно, потому что — бывает, всё бывает, потому что — Судьба…

Ну, да ладно. Оставим. Веками ждёт народ милости, а надежда всё жива. Она, как известно, умирает последней, но здесь, как-то слишком долго она умирает. А вдруг она и вовсе не умирает, вдруг она бессмертна? Что тогда?

Но что-то наш герой заскучал. Не натворит ли ненужных дел от излишнего возбуждения, во время нашего отсутствия, из-за этого неожиданно и странно, налетевшего на ум отступления? Похоже, что нет. Он опять сидит в углу своего тесного вынужденного убежища. А день уже проходит. Потускневший за решёткой свет указывал на вечер. В коридоре сгущался мрак. Свет факела с трудом протискивался сквозь решётку. Одиночество начинало тяготить, и он решил: «Надо думать о лучшем. В жизни не бывает ничего плохого — что ни делается, всё к лучшему!»

В глубине прохода послышалось какое-то движение. Всё время вокруг стояла не — естественная тишина, но в этот момент можно было точно сказать — что-то живое приближается к его клетке. И действительно, звук усиливался. Тяжело шаркая ногами, из глубины коридора появился человек.

«Ну вот, я же говорил! — радостно зазвучало в голове, — похоже, наконец, сейчас всё прояснится!»

Но уже через минуту его излишний оптимизм поубавился. У решётки стоял персонаж, увидеть которого он явно не ожидал. Это был плотный, коренастый мужчина с бронзовой кожей и рыжеватыми волосами. В его мощной фигуре, сильной шее и большой голове угадывалась недюжинная физическая сила. Наверное, он мог бы одним ударом уложить взрослого быка. На нём был надет костюм то ли шута-скомороха, то ли средневекового жителя. На поясе висел большой нож.

«Ага, маскарад продолжается! Ну что ж, посмотрим, что это за комедия», — подумал арестант.

В руках незнакомец держал железную тарелку с куском хлеба и кружку с водой.

«Негусто тут подают», — обратил на них внимание он.

Их взгляды встретились.

— Здравствуйте! — наконец пробормотал он, не зная как правильно отреагировать на его появление.

Незнакомец молчал, будто не слышал или игнорировал его приветствие. Наклонившись своим грузным телом, поставил на пол ужин и, выполнив эту обязанность, собрался двинуться в обратном направлении.

— Эй, дружище, — попытался изменить тон узник, — не кажется ли вам, что надо бы объясниться?

Но всё было напрасно — его слова улетали в пустоту коридора без ответа.

— Стой, объясни, что происходит! — закричал он вслед удаляющейся спине. — Чудеса, да и только — глухонемой охранник. Я буду иметь дело с ходячим, безмозглым, безответным и бесчувственным телом, да ещё и вооружённым! — воскликнул он, уже обращаясь к самому себе.

Странное знакомство озадачило его и разрушило все версии развития ситуации. Теперь можно было предполагать вообще что угодно, но только не относящееся к реальности. С обескураженным видом он посмотрел на скупой суточный паёк: «Одно понятно — с голоду помереть не дадут, если, конечно, не предполагают отравить».

Но хлеб оказался свежим, а вода самой обыкновенной. Впрочем, ужин был очень даже кстати. Он был изрядно голоден, а голод, как известно, не тётка и, находясь в подобном положении, задумываться о гастрономических предпочтениях не имело смысла. Даже более того, ужин оказался вполне соответствующим общей атмосфере, подчёркивая статус узника. Если это действительно было задумано по сценарию, то иного и не могло быть. Другое дело временной фактор. Сколько должно было продолжиться это заточение, а главное, что должно было стать итогом?

«Хорошо, предположим, я сейчас находился бы дома, — продолжал размышлять он, ища альтернативу своему положению, — нет-нет, это было бы слишком рискованно. Значит, мне пришлось бы искать какое-нибудь временное убежище. Но и оно, конечно же, не спасло бы. Рано или поздно меня найдут. Тогда с кем я собрался играть в эти прятки? Это точно не мои кредиторы. Они лишь коллекторы в цепи причинно-следственных связей. Они и сами участники игры, правила которой написаны самим городом. Прятаться в городе от города — абсурд. Ведь это ему, городу, нужны мои деньги, он и придуман, чтобы превратить человека в кошелёк. Его каменные объятия слишком тесны. К тому же город хитёр — у него всегда найдётся наживка, чтобы выманить обывателя на улицу. Город, словно угодливый коммерсант, готов удовлетворить самое потаённое желание. В его большом супермаркете довольно товаров и услуг на любой вкус. Не беда, если не хватает наличности, на кассе обязательно предложат чудо-кредитку, и ваша жизнь тут же превратится в чудо. Чем не сказка! Здесь на самом деле вершится магия. Вот в руке монетка, и через миг вместо неё вещь. Магия в чистом виде! Но фокус заключается в секрете происхождения той самой, исчезнувшей из ваших рук, монетки. Странно ещё и то, что её всегда почему-то не хватает. Вот что интересно: выходя из этого чудо-центра торговли, кто здесь всё-таки теряет, а кто приобретает? Кто тот великий факир, что в высокой степени владеет техникой фокуса и бережёт от нас свою великую тайну разоблачения этой техники? Издревле мы привыкли друг другу доверять. Доверять по-русски — верить от души. Но однажды наше русское «доверять» сменилось на «credere»⁸, которое затем незаметно стало ненавязчивым «creditum»⁹. Вроде ничего страшного, но отчего-то вдруг изменилась вся наша жизнь. Мы стали доверять друг другу через кошелёк. Нас искусно приучили к жизни в кредит, а кредит стал жизнью. Жизнь — кредит, кредит — жизнь! Что за странный каламбур — абсурдная форма бытия:

Потребляет потребитель

потребительскую жизнь.

Потреблятства он любитель

Жизнь потребную под — шизь!

Не таким ли содержанием наполнил наш таинственный маг эту иллюзорную форму?

Обывательская беспечность и жадность не ведает предела, и вот уже город переработал человека в потребителя. В свою очередь, он тоже потребил человека. Всякий раз он стремится приласкать, прикормить его, а затем выжать досуха, словно половую тряпку. Наши мысли и действия должны превратиться в привычки животных, в инстинкты, основанные на естественных потребностях. Высшим благом стали чувственные наслаждения, и они должны быть оплачены по счетам. Дух соперничества овладел нашей ментальностью. Соперник — это уже не человек, он враг, который покушается на часть моих наслаждений, выраженных в зарплате. В соперничестве живёт зависть и жадность, питательная среда пороков, а душа пропадает. В нём наши тела обретают массу и вес. Чем они выше, тем выше социальный статус тела. Жизнь становится всего лишь частью ньютоновского физического, инерционного взаимодействия. Энергия больших масс устанавливает правила для существования меньших. Начинается игра. Все мы в одной большой игре! — поймал он себя на мысли. — Да, конечно, там постоянно идёт игра. Игра в жизнь. Но разве не то же самое происходит здесь, сейчас, только в ограниченном этими стенами пространстве? Значит, всё, что со мной происходило там, ничем не отличается от того, что есть здесь. Я в игре, значит, моя жизнь продолжается. Не важно, что другие актёры, обстановка, еда — всё это не важно, когда продолжается она, игра. Что ж, я в игре, и я могу наслаждаться, даже здесь, тем, что она есть… Тем, что она ещё может мне дать».

Сквозь решётку окна вдруг мигнула ему своим далёким и приветливым взглядом, вечерняя звезда.

— Всё не так уж плохо! — вторила она ему.

«Дело к ночи, — подумал он, — но совершенно не хочется спать. Надо искать себе какое-нибудь занятие».

Он решительно ничего не понимал, да и не хотел уже что-либо понимать, так как это было совершенно бесполезно. Но становилось очевидным, что надо было искать для себя занятие, иначе трудно было совладать с тугим течением времени, превращающим его мозги в кашу всякой околесицы.

«Если эта неизвестность затянется, не исключено и сумасшествие», — констатировал он. Но дела не находилось. Пока же он принялся подробнее осматривать окружающую обстановку. Очередная проверка надёжности противопобеговой системы этой «мышеловки» не дала результатов — всё было надёжно.

Он подошёл к решётке, схватился широко расставленными руками за её массивные прутья и уставился в темноту коридора.

Тьма подмигнула ему своими бездонно-чёрными очами. Они смотрели друг на друга и не решались вступить в диалог.

«Насколько глубока и загадочна она, — начал он первым, — нас убеждают, что там непременно таятся страх и зло. Кто-то придумал, что чёрное это зло, белое — добро. Можно точно сказать — это был не художник. Если нет света, значит ли это, что ничего вокруг нет?»

Много раз он поднимал голову к темнеющему с последними лучами солнца небу и видел, как на тёмном холсте тусклыми огоньками зажигались первые звёзды. И чем темнее становился горизонт, тем ярче они переливались, соперничая друг с другом в красоте. Потом появлялась и Луна — загадочное, мистическое светило, всегда восходит своей царственной походкой по блестящим чёрным глянцем ступеням ночи из ниоткуда и уходит в никуда. Но, лишь появившись и заняв своё место среди хоровода звёзд, она заливает своим нежно-матовым светом, словно софит, небо и Землю — начинается ночная феерия. Только благодаря тьме мы видим свет звёзд, их проявление бытия, их желание быть видимыми.

«И где же там зло? Да нет там никакого зла — там жизнь, просто не проявленная светом жизнь, а она злом не может быть, иначе ничего не имело бы смысла. Тьма пугает своей неизвестностью? Это не неизвестность, это — загадочность. Она будит в невежестве страх, но в благости она рождает фантазию. К первому она непременно пришлёт дикого, неведомого, внушающего ужас зверя или вампира. Второму она явит прекрасного белого лебедя или танец молодой богини. Нет, тьма красива, глубока и прекрасна, она сестра света, вечный партнёр в магическом обряде дня и ночи».

Только ночь закончит свой таинственный обряд, и снова нет ничего. Посмотрите — в бездне ночи, как в тёмном ящике факира, исчезает всё, чтобы днём явиться вновь. Но только зоркий взгляд заметит, как изменится порядок вещей…

В один момент ему показалось, что тьма, подобно закону сообщающихся сосудов, заполнила его внутреннее состояние. Но вскоре он понял и другое — она есть отражение его сознания. Этот тёмный, не ведомый ему мир вдруг нашёл своё проявление и, несмотря на его непроглядность, в нём существовала жизнь.

«В темноте нет пустоты, она всегда заполнена жизнью. Неведомая, непроявленная, неизвестная жизнь. Она не подвластна нам лишь из-за того, что мы о ней ничего не знаем. Отсутствие знания — вот причина страха. Непознанное страшно отсутствием о нём чувственной информации. Ведь тьму нельзя ни увидеть, ни услышать, ни осязать, ни вдохнуть. Она не информативна — она дремуча».

Образ дремучего леса непроизвольно всплыл в памяти на поверхность, а к нему в качестве эпиграфа добавилось:

Земную жизнь, пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины…

«Вот и мысли рождаются тоже дремучие, не дают мне покоя, — подумал он, — видимо, и сам я дремучий человек. Но тогда и все остальные, кто окружает меня, тоже дремучие, мы же находимся в общем взаимодействии. „Я есть то, с кем общаюсь“, — так говорили древние, и они были правы. — „С кем поведёшься, от того и наберёшься“, — учили родичи. Вот и повёлся, да и набрался, что теперь сижу, чёрт знает где…. Есть о чём призадуматься…»

Осознание этой всеобщей дремучести немного оживило его. Логика — неизменный спутник всякого современного рационально мыслящего человека — требовала развить наметившуюся мысль, а чем ещё, как вы думаете, можно было заняться.

«Если все такие, значит, так и должно быть, значит, так надо. Так жить проще, когда все… Постой! — резко остановил он мысли, набиравшие скорость, словно внезапно нажал на тормоза экспресса. — Если так надо, то кому? Кто выгодоприобретатель моей дремучести? Не думаю, что это надо мне самому. Наша «элита» часто подчёркивает, что народ наш тёмен и дремуч! Даже, помнится, целое движение народничества было с целью просвещения этого народа. И что получилось? А что если он вовсе не дремуч? Что если все они понимают дремучесть народа совсем не так? Дремучий, это ведь совсем не значит «тупой», которому надо делать прививку знаний. Может, такой учитель сам глуп, а его прививка вредна для организма? Народ — могучее, вселенское древо, где отдельный человек — это его нераздельная часть. У него есть и корни, и ствол, и ветви с листьями, оно знает: то, что внизу, и что наверху, всё едино. Как можно привить знание древу, которое само и есть знание? Пожалуй, наоборот, к нему можно присосаться и пользоваться его благом. Нет. Дремучий вовсе не значит глупый. Дремучий — значит дремлющий, спящий чутким сном. «В дрёме чудится, во снах видится» — вспомнилась поговорка. — Это просто состояние особого сна. Это жизнь некоего леса, в котором «чудится, кажется, мерещится». Леса — полусна, забытья, забвения, дремоты. Он дремучий, сумрачный, таинственный, возможно, условный, но вполне правдоподобный. В нём живут дремучие люди, которые общаются с дремучими медведями, волками и лисами. Там вершится таинственный обряд, инициация, по сценарию волшебной сказки. Нет там места чужакам и лишним персонажам.

Со стороны покажется, что в этом спящем лесе-доме можно и поселиться, пока летаргический сон поглотил его хозяев. Можно добавить дополнительно наркоза и похозяйничать подольше: — «Да может, они уже и померли, и надо готовить погост?» — начнут спор «новые хозяева». Но неведомо таким поселенцам, что происходит в действительности. Неведомо, что их ждёт. Символ «временной смерти» — обряд посвящения, за которым следует рождение нового качества. Это непременный этап в жизни каждого. Дрёма пройдёт, наступит пора труда. Что увидит проснувшийся народ?»

От этих мыслей его отвлекло, едва заметное глазу, движение какой-то размытой тени. Будто на чёрном фоне прохода проявился ещё более тёмный силуэт человека в плаще и накинутом капюшоне.

— Ну вот, я так и думал, — там есть некто, пытающийся проявить своё существование.

Ему показалось, что за краем мантии блеснул тонкий, серповидный контур лика.

— Эй, кто там! — крикнул он в самую гущу темноты, в надежде на ответ. — Я знаю, что вы наблюдаете за мной, отзовитесь! Нет смысла прятаться, я вижу вас…

Я вижу вас, я вижу вас, — отозвались стены лёгким эхо, и глухая тишина вновь сковала все звуки. Не было и намёка на чьи либо шорохи, шаги, дыхание и даже биение сердца.

— Неужели обознался? — с сожалением бросил он в пустоту.

Но чувства его были максимально обострены и говорили об одном — сомнений нет, он здесь не один. Однако силуэт так же внезапно исчез, как и появился.

«Кто это может быть? — снова включилось его воображение. — Человек, призрак или дух? Вполне возможно, что это умершая душа не может найти выхода и просит помощи». Он слышал о таких случаях, видел в набиравших в последнее время популярность различных передачах и читал в эзотерической литературе. Эта информация настолько наводнила повседневную жизнь, что уже являлась её обыденным атрибутом. Каждый волен решать для себя существует ли что-либо потустороннее в действительности или нет. Если же верить нашей старине то с человеком всегда рядом сожительствует непознанное и в это не только надо верить или нет, но и натуральным образом выстраивать отношения. Понятие жизни для наших предков уже само по себе включало в свою орбиту прямое общение с умершими, духами, лешими, водяными, русалками, ну и, конечно же, домовыми. Как вообще можно было обойтись без него? Кто предупредит о грядущей напасти, кто подскажет, какой масти надо покупать лошадь, как выбрать корову, чтобы водились они по долгу. Если говорят, что скотина «не ко двору», то это значит, что её не взлюбил капризник «дворовый хозяин». Точно знали люди, что добрый домовой всегда им в помощь. Охотнее всего он стремиться предупреждать о несчастиях, чтобы умелые хозяева могли успеть приготовиться к встрече и отвратить от себя напасти заблаговременно. Догадливые люди в таких случаях и без слов разумеют те знаки, которые он подаёт: если слышится его плачь, то быть вскоре покойнику; у трубы на крыше заиграет ветер — будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды; подёргает за волосы — остерегайся жена, не спорь с мужем, не грызись с ним, — отмалчивайся, а то верно прибьёт и очень больно; загремит домовой в поставцах посудой — осторожно обращайся с огнём; плачет и охает домовой — к горю, а к радостям скачет, песни играет, смеётся. Сам он только однажды столкнулся с подобным явлением, но и на основе его не стал бы утверждать о существовании явлений, выходящих за пределы физического объяснения.

Этот занятный случай произошёл в его квартире во время одной из вечеринок, которыми так богата молодость. Застолье проходит в пустых разговорах — никто никогда не знает, о чём пойдёт речь после паузы на закуску. Обычно тема меняется совершенно спонтанно, в зависимости от количества выпитого, но тогда был, затронут вопрос о потустороннем. Чего не обсудишь в вечерней компании? В частности, существует ли домовой? Никто из присутствующих не смог поделиться практическим опытом подобного контакта, поэтому весёлые шутки и приколы, порой оскорбительные для предмета разговора, сыпались со всех сторон. Ужасный грохот падающей на кухне посуды вдруг оборвал это хмельное веселье и тут же утопил в тишине испуга всю атмосферу беззаботности. Гости обменивались растерянными взглядами, потом, не сговариваясь, стали и устремились на кухню. На полу беспорядочно валялись ложки, вилки и кастрюля, до этого находившиеся на столе. Но данный инцидент нисколько не озадачил весельчаков, наоборот, все совершенно обрадовались, что нечто всё-таки существует ко всеобщему удовольствию, и стали вспоминать, что же необходимо делать для задабривания домового. Не приходя к единому мнению, в ход пошло: молоко, печенье, конфеты, каша… и даже для ста грамм нашлось место. В общем, всё, что было в наличии, оказалось расставленным на кухонном подоконнике, и вечер продолжился своим чередом. А на утро, действительно — всё исчезло. Что это было, так и осталось загадкой, но сам факт наличия сверхъестественного остался в памяти каждого.

Однако в данном случае это было нечто другое и добавило ещё больше вопросов к его незавидному положению вынужденного узника.

— Может быть это прекрасная незнакомка, — принялся он создавать загадочный образ юной, томящейся в ожидании прекрасного принца, девы. — Может именно здесь, — с иронией и усмешкой продолжил он, — я встречу ту, которая изменит всю мою дальнейшую жизнь, и моё сердце, наконец, познает это неведомое, но такое желанное чувство любви. Ведь всякий человек по своей природе должен любить, возможно, это и есть единственное средство избежать однообразия и серости жизни.

Да она действительно была такой, его наполненная какими-то похотливыми желаниями жизнь. Он осознавал, что время безвозвратно уносит своим потоком в прошлое, казалось, ничего не замечающую вокруг, молодость. А всё же порой, где-то глубоко внутри, нечто неведомое отзывалось редким отголоском тоски одиночества, и пыталось говорить с ним на каком-то незнакомом для него языке. В такие минуты он чувствовал, как душит его неотразимой силы странный прилив «отвращения к жизни», отчего иногда просто хотелось рыдать. Но всякий раз эти позывы «малодушия» тонули в море страсти и удовольствий, которыми щедро одаривала жизнь, и от которых трудно было отказаться. Ведь всякая тварь в этом мире хочет любви. Разве человек не есть то самое существо, что и приходит в него ради этой самой любви? Порой ему приходила мысль, что он просто боится любить, и тогда чувства неодолимого презрения к самому себе терзали нутро. И он жалел себя за то, что жизнь так безжалостна к нему, и он вынужден стать её рабом и следовать за ней, и что она бессовестно выжимает из него по капле нечто ценное, оставляя внутри лишь пугающую пустоту.

— Почему в этих стенах мир мне кажется иным? Там, дома, я ни за что бы, ни стал думать о тех вещах, что так ярко проявляют себя здесь. Как может это дикое, по мнению цивилизованного человека, место заглядывать в глубины моего сознания?

Он чувствовал внутри себя ещё одно «я», и оно пыталось говорить с ним, но не применяя слов, а языком воображения. Оно было странным и не похожим на него — городского и бесшабашного парня, привыкшего не брать в голову лишнего, а просто плыть по течению жизни. Это «я» смотрело на мир таким образом, что было безразлично к его злоключениям или, наоборот, приключениям, в чём первое «я» ещё не разобралось. Оно смотрело на эти стены и решётку просто как на декорации спектакля. Вот, сейчас, придут монтировщики сцены и унесут этот картонный реквизит вместе со всеми его страхами. Зал разразится аплодисментами невидимых зрителей, и он ответит им благодарным поклоном. До того это было ясно и понятно, что это самоуверенное первое «я» просто смеялось над ним, потому что он не мог понять этой простой вещи раньше.

Он решительно подошёл к одной из стен и, словно Буратино, проткнувший своим носом холст папы Карло, не задумываясь, изо всей силы ткнул в неё своим пальцем.

Дикий вопль раненого зверя пронёсся по коридору. Нестерпимая боль вернула его в реальность.

— А-а-а! Чёрт побери! — схватился он за палец, в котором, как в гидравлическом амортизаторе, пульсировала кровь. — Это ж надо! Что за идиот?! — в голове каруселью помчался набор матерных слов.

Он бегал по клетке из стороны в сторону, держась другой рукой за палец. Хотелось с разбегу забежать на потолок и там отбить чечётку.

— Что на меня нашло? — отзывалось в голове. — Я точно схожу с ума. Дурдом какой-то. Нормальный человек не может додуматься до такого безрассудства.

Через несколько минут он всё же немного успокоился и сел в углу, будто нашкодивший мальчишка. Палец сильно опух, но, кажется, перелома не было. Чувство глубокой обиды нахлынуло, захватив власть во всём его существе, и усилило угнетённое состояние. Из глаз непроизвольно текли слёзы. Через некоторое время рациональное мышление снова вернуло его в реальность.

«Если я так сильно орал, и никто не пришёл на помощь, значит, всё-таки здесь что-то не то, — резюмировал он. — Странное, очень странное место, странная атмосфера, странные мысли. Всего лишь первый день я здесь, а уже столько событий. Первый день! — поймал он сам себя на этой мысли. — Значит, я уже автоматически запрограммирован на долгое пребывание в этих стенах? Нет, пожалуй, с меня хватит. Надо прояснить, что здесь, собственно, происходит. Если я случайный участник этого, предназначенного для другого, „приключения“, то пора открыть карты. Пусть меня вернут в мой прежний мир, даже если это будет для меня не совсем приятно. Там, по крайней мере, понятна моя роль, пусть даже и незавидная, но моя собственная».

Очевидно, уже было очень поздно. Усталость, не столько физическая, сколько эмоциональная, давала о себе знать. В любом случае надо было устраивать ночлег.

Он посмотрел равнодушным взглядом на свою постель и вздохнул. Солома была достаточно свежа и слегка отдавала незнакомым для него, но приятным ароматом поля.

«Видимо, недавно поменяли постельку», — позлорадствовал он сам на себя.

Попытка взбить эту «перину» принесла визуальный эффект относительного комфорта, но не добавила особого оптимизма. Хотелось и в этом мрачном месте ощутить немного домашнего уюта.

«Много ли человеку надо? Наверное, нет. Достаточно дать немного тепла, заботы, ласки — и ты уже счастлив. Эти невещественные понятия не надо покупать, они даны нам с рождения», — философски подумал он.

Вдруг вспомнилось детство, родители, которые старались обеспечить ему эти условия. Конечно, он не мог помнить себя грудным ребёнком и свою кроватку, где жили сладкие сны детства. Какая она была? Впрочем, это совершенно неважно, была она хороша или плоха. Ему казалось, что если бы его точно так же, как в детстве, сейчас уложили на эту солому, то он испытал бы не меньшее блаженство.

«С возрастом, — думал он, — что-то происходит, и мы бесследно теряем эти бесценные воспоминания. Ходим по мебельным салонам в поисках роскошного ложа, способного ублажать выросшее тело. Мягкость подушек, упругость матраса, тёплое одеяло и секс приходят на смену вечных истин. Комфорт ложа создаёт неправильное представление о настоящей любви. Куда она исчезает вместе с детством? Наверное, она должна перейти в новое качество, продолжаясь в новой семье. Теперь мой черёд дарить любовь. Но знаю ли я, что это такое теперь? Любовь к еде, комфорту, красивой жизни и женщине — это понятно. Но та любовь родителей, которая была в детстве, не относилась к моему телу, я чувствовал её по-иному. Значит, то была другая любовь?

Странно, оказывается, есть разные виды любви. Ну, конечно, сколько раз я говорил девчонкам, что люблю. И любил же!! Целую ночь порой не спал и любил, любил… Она же постоянно спрашивает: «Ну, скажи, любишь меня? Скажи мне на ушко!» Да что за проблема: «Люблю, конечно. Давай быстрее раздевайся!»

Взрослая любовь, она, определённо, другая. Вот, например, Наташа Ростова говорила, что любит князя Андрея. И на тебе, потянуло на Курагина! Или Анна Каренина? Где тут любовь? Кого мы любим, или что мы любим в человеке? Сложный это вопрос — любовь.

Даже наука не осталась в стороне. Как выяснилось, всё гораздо проще: любовь — это химические процессы мозга. Пожалуй, это всех и удовлетворило, и от любви до ненависти оказался один шаг. Проявления любви многообразны. Фингал на лице супруги, он ведь тоже от большой любви?»

И всё же родительская любовь давала наиболее цельное понятие о любви. Её нельзя было сравнить с чем-нибудь другим, она оставляла в памяти чувства, которые своим постоянством, глубиной, искренностью, добром и ощущением счастья, не оставляли сомнений, что она была истинной и верной. Постепенно мысль о детстве привела его в состояние безмятежного спокойствия. Казалось, он теперь опять в детстве. Мягкие и нежные руки матери коснулись его головы. Веки сомкнулись, и сон увлёк его в иные миры…

Явь или сон, сон или явь

Наше подлинное «Я» воспринимает всё — как во сне, так и наяву.

«Катха Упанишада»

Сон — великая вещь для человека, даже надо добавить: великая и загадочная. Как мы бываем впечатлены снами, когда их сюжет остаётся в памяти после пробуждения. Сколько наука ни бьётся, дальше объяснения сна как проявления циркадных ритмов не идёт. Прорицатели и жрецы искали в нём разгадку будущего, Аристотель считал его половиной пути, пройденного к смерти, а мифы посылают человека в сновидениях к высшим существам с целью общения. Сон сделал Менделеева — Д. И. Менделеевым, а Фрейда — З. Фрейдом. О снах существуют тысячи трактатов, теорий и гипотез, но как не крути, а во сне мы проводим треть своей жизни и даже не замечаем этого. Старик находит там своё упокоение от тяжких трудов, а ребёнок становится взрослей. Не проще ли сказать, что сон — это тоже жизнь, которая протекает в параллельной реальности. Порой мы озадачены поставленными в сновидениях вопросами и ищем их связь с реальностью. Нет ныне тех мудрецов, что открыли бы скрытые в них образы и смыслы. Оттого и мнительны мы в отношении, как может часто показаться, жуткого сна. Какие таинственные силы общаются с нами, живущими в этом мире, подобным образом? Может, мы для них просто двери, через которые они стремятся проникнуть сюда, к нам? Кто, засыпая, путешествует в дальних мирах, и какой опыт извлекает из этих странствий? Люди уже мало обращают внимания на эти вопросы. В повседневных заботах человек оставляет эту часть жизни без внимания. Лишь немногие продолжают искать тайный смысл второй жизни, пытаясь разгадать, какие подсказки дают высшие силы.

Но более всех благодарны за этот дар природы литераторы. Иллюзии и иррациональность снов позволяют им поместить героя в невероятные и неожиданные условия, повернуть сюжет удобным образом. Вот где простор для разгулявшегося воображения, возможность стереть грань между фантазией и реальностью! Соблазн приготовить сладкую пилюлю сюрреализма, или другого «—изма», — прекрасный способ увлечь разум читателя в лабиринт сладких иллюзий и неразрешимых загадок. Стоит открыть двери подсознания, как на человека тут же обрушится водопад не привычной для него информации, возбуждая прилив новых эмоций. Туда зовёт его художник, но готов ли он к этому? На страже стоит критическое мышление, которое непременно своей железной логикой вернёт фокус внимания к идее потери его контроля со стороны общепринятых норм и стереотипов. Вот и вышло у нас, что сон — это не сон, а про не сон, что это пересон, а пересон — не сон… Короче, никто не разберёт, что это такое. Да и зачем ему это, человеку? Ведь можно спрятать реальность во множественности отражений чувственных восприятий, наслаждаться телевизионными грёзами, телевидением — этим чудом прогресса цивилизации, основоположником современного шизореализма.

Чем является человек на самом деле, когда спит? Если бы не его дыхание, вполне можно предположить его смерть. Недаром древние думали, что умерший тоже спит, и оставляли его в укромном месте в надежде на скорое пробуждение. Может быть, они были правы? В любом случае, мы обязательно проснёмся, что от сна, что от смерти, мерилом здесь выступает только время. Когда мы вновь рождаемся, трудно определить, сколько длился сон смерти, но и глубокий сон тоже не имеет однозначной продолжительности, если забыть про часы. Вспомним, как боялся этого естественного состояния человека Николай Васильевич — до паранойи, завещая тело своё не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Обоснованно ли? Кто может достоверно сказать, что он заблуждался? Нет, сон, определённо, замечателен и необходим. Тем более для тех, кто готов сопровождать нашего героя далее и с интересом заглянуть в его рассказанный для нас сон. Только не забудьте определиться: что лично для вас сон — бесполезная иллюзия или жизнь?

* * *

Яркий, направленный в лицо свет ослепил его и заставил зажмуриться. Привыкнув к нему, он, наконец, смог оглядеться. Комната, в которой он оказался, была довольно просторна. Набело выкрашенные стены и кафельный пол придавали ей сходство с хирургической палатой. Сам он, полуодетый, сидел на большом крепком стуле в центре комнаты. Руки и ноги были крепко привязаны к стулу при помощи специальных ремней. Вдоль стен были расставлены стеклянные шкафы, наполненные различными, как ему показалось, медицинскими инструментами. По углам стояли необычного вида приборы.

Всё это было весьма подозрительно и не предвещало ничего хорошего. «Будут пытать?!» — промелькнула ужасная мысль. Мертвецкий холод овладел всеми членами его тела и сковал их невидимыми оковами.

«Как это возможно?!» — мысли, одна другой страшнее, метались в голове. Вообразить подобное, он не мог ни при каких обстоятельствах. — «Где я и что происходит? Этого не может быть, потому то не может быть в принципе. И даже если я сплю, всё равно этого не может быть! Такой бред невозможно представить, даже в моём непредсказуемом воображении. Это что, меня на самом деле собираются пытать?»

— Вы близки к истине! — чуть ли не радостно воскликнул вошедший в единственную дверь комнаты, находящейся прямо напротив него, человек. Он был высокого роста, крепко сложен, одет, точно как монах доминиканского Ордена, в руках держал чётки.

— Какая прелесть! Всё уже готово к экзекуции. Можно бы и приступать, — обратился странный монах к вошедшему следом такому же странному типу.

— Пожалуй, да, — последовал утвердительный ответ. — Хотя, я не уверен в готовности самого клиента, — заметил второй. Он был меньше ростом, худой, с круглыми очками старинной формы на носу и одет в белый халат, какой обычно носят врачи.

— Что вы несёте! — заорал, не выдержав, наш герой и начал всеми силами пытаться освободиться. — Кто вы такие? Что происходит, и откуда вы знаете, о чём я думал, когда вы вошли?

— Тихо, тихо! Не трепыхайтесь! Экий нервный, наверное, придётся повозиться, — сказал монах, не торопясь давать ответ на серию криком заданных вопросов. Затем с интонацией обиды в голосе ответил:

— Как же? Мы коллекторы, поэтому всё про всех знаем. Разве вы исключение?

— А-а-а! Так вы из тех, кто за мной гнался? — смутился он.

— Догадливый, — обрадовался доктор, — уже хорошо!

— Но я же от вас убежал?!

— Экий стригунок! — насмешливо произнёс монах и кивнул доктору. — От нас не убежишь, не родились ещё такие. Впрочем, бегаешь ты неплохо. Спортсмен, наверное, или от страха пятки сверкали?

— Нет. Этого всего нет, — сделав небольшую паузу, утвердительно сказал он. — Всё это происходит во сне, и ко мне, настоящему, не имеет никакого отношения.

— Вот и молодец, — подхватил доктор, — вот и умничка! Конечно же, это сон, так что волноваться не о чем. Вы можете продолжать спать, а мы займёмся своим делом.

— Каким своим делом? — удивился и в то же время насторожился он.

— Нет, он решительно, какой-то странный, но определённо мне нравится. А кредит, голубчик, кредит-то кто отдавать будет?!

— Какой, к чёрту, кредит!? — опять повысил он голос. — Во-первых, я от вас убежал, а во-вторых, это сон, а во сне кредитов не бывает!

— Ну вот, — сказал монах, — и этот чёрта вспомнил, потом и до Дьявола дело дойдёт. Я же тебе говорил, — обратился он к своему спутнику, — все людишки одинаковы.

— А в-третьих, молодой человек, — передразнил его доктор, — не будьте мальчишкой, это совершенно всё равно, где вы находитесь. Был договор, был уговор, и посему кредит надо отдавать в любом случае, где бы вы ни находились.

«Ну, хорошо. Пусть так, — подумал он и предположил, что, так как находится во сне, то наверняка сильно опасаться нечего».

— Но у меня же с собой ничего нет, вы же видите, я практически голый, — заметил он вслух.

— О, это пусть вас не беспокоит. Всё что нам нужно, у вас всегда с собой, — успокоил его монах, перебирая в руках чётки. — Уж поверьте дипломированному специалисту на слово.

— Что же у меня такое есть с собой, что может возместить мой долг? — с удивлением произнёс он и на всякий случай попытался оглядеть себя

— Вот видите, вы даже и не знаете, что у вас есть нечто ценное, по крайней мере, для нас, что оплатит все долги с лихвой. Значит, и отдавать это будет совершенно не затруднительно и не жалко, — примиряюще произнёс доктор. — Похоже, в таком случае, мы можем разойтись полюбовно, без лишних объяснений.

— Ну, уж нет! Объяснения как раз и потребуются, потому что я вас не понимаю. — Голос выдавал в нём заметную нервозность.

— Что ж тут не понятного, — ухмыльнулся доктор, — брать берёте, а отдавать не хотите?

— Нет, так дело не пойдёт. Кредит я действительно брал. Так? — решил он хоть каким-нибудь способом прояснить обстановку.

— Ну, так, — утвердительно кивнул головой монах.

— Значит, и отдавать я его должен наяву, а не во сне, — как ему казалось, сделал он логическое заключение.

— Ха-ха… Хитёр ты, братец, — бросил монах.

— А чем отличается явь от сна? Ты что, наяву один, а во сне другой? Там, быстроногий ты наш, тебе удалось смыться, — заметил доктор, — ты это был или не ты?

— Ну, я.

— А здесь, пойманный, сидишь ты или не ты?

— Похоже, что я.

— Ну вот! Значит, никакой разницы нет? Верно?

— Нет, не верно, — чувствуя какой-то подвох, произнёс он.

«Что-то здесь не то. Если это сон, то я могу проснуться и избавиться от этих неприятных типов. Во сне отсутствует смысл, разумное отражение действительности. И потом, слишком логически они мыслят и говорят, а сон иррационален, в нём нет места для разумного объяснения», — попытался рассуждать он про себя.

— Никакие мы не неприятные типы, — обиженно произнёс монах, — мы просто исполняем свою работу. И перестаньте уже выкручиваться. Да и логика здесь совершенно не к месту, не стоит цепляться за то, что не отражает сути. А то, что вы сейчас спите, это логично? Логика, к вашему сведению, применима только к нематериальным вещам, если вы об этом. Основная её цель — исследование того, как из одних утверждений можно выводить другие. Она слепа в конкретном содержании. Возьмите хотя бы математику. Дважды два — вот вся ваша логика, но, к сожалению, даже это вы плохо усвоили. Вот сколько и чего, по-вашему, будет, если два яблока умножить на две груши?

— Я, кажется, понял! Всё это часть меня, а вы плод моего воображения, — произнёс он, не обращая внимания на эти заумные рассуждения. — Вот почему вам известны мои мысли. Значит, я сам могу избавить себя от этого кошмара. Стоит только придумать план спасения и изменить сон.

— Спасения? А какого спасения вы желаете — от кого или от чего? — с удивлением спросил монах. — Мне кажется, вам уже предлагали нечто, и очень давно, и совсем недавно. Разве не предлагал вам этого сам Спаситель? Но странными показались вам его речи, не от мира сего был…. А скольких после него к вам посылали? Всё без толку! То замучаете, то сумасшедшим объявите, а то и просто засмеёте. Впрочем, вам повезло. Это можно сделать прямо сейчас. По сходной, как вы любите, цене, а если поторгуетесь, то ещё и со скидкой. Мы помогаем человеку избавиться от излишних проблем, так сказать: тоже спасаем.

— К чему это вы меня так туманно, склоняете? — настороженно спросил он.

— Ну, хватит уже валять дурака! Душу отдайте! Просто отдайте вашу душу, и всё! — недовольно выпалил монах.

— Как душу?! Какую душу?! — с ужасом воскликнул он.

— Да не пугайтесь так, — успокоил тот. — Это, в общем, пустяки, о которых вы потом и не вспомните. «Какую душу!» Как неожиданно вы отреагировали. А скажите, почему вы так эмоционально это сделали? — спросил монах и, не дожидаясь ответа, сам же ответил: — да потому, что вы не представляете, что это такое. Если бы мы не заговорили о ней, вы бы и не подумали, что у вас есть душа…. Ведь верно? Речь идёт именно о ней, неизвестной для вас субстанции. Вам она, собственно, ни к чему, так как вы не знаете, что с ней делать, а нам она очень даже понадобится.

— Ну, это вы бросьте! Если у меня, по вашим же словам, есть нечто бесценное, то с какой радости я отдам это за какие-то бумажки. Если я что-то и должен, то пусть это решает суд.

— Суд! Ваш честный и гуманный суд!! — рассмеялись они оба.

— О каком суде вы сейчас изволили упомянуть? Не о гражданском ли? — заметил с насмешкой монах. — Подумать только! — Он подошёл поближе и, глядя в упор, издевательски добавил: — Нет, не о гражданском, а определённо об уголовном. — Тут он повернулся к доктору, и они оба громогласно расхохотались.

— Вы хотите встретиться с нами в вашем суде? — наконец успокоившись, продолжил монах. — Ну неужели вы думаете, что мы можем с вами там встретиться? Вы, дорогой наш, верно, не в своём уме, если думаете найти там справедливость. В ваших законах и слов таких нет: справедливость, совесть, истина, душа… Вы ведь чего драпанули? Не оттого ли, что не верите в людское правосудие? Да будет вам известно, настоящий суд встречается только дважды: здесь (он направил палец в пол), и там (поднял указательный палец вверх). К тому же вы не поняли — мы совсем не имеем в виду ваш денежный долг. Ваши бумажки ценны только для типов, подобных вам. Настоящая ценность — это ваша душа, и вы её нам отдадите, поскольку очень задолжали.

— Что же я ещё мог задолжать, — пробормотал он сквозь пелену страха, — если не деньги, и, главное, кому?

— Да очень просто! Жизнь ваша слишком примитивна: всё по кабакам да по бабам…. Извините за грубость. Не подобает это человеку. Жажда денег лежит в основе вашего настоящего. Время…

Всё дело во времени. Как вы там говорите: «Время — деньги!», не понимая ничего ни об одном, ни о другом. Между тем тратить время на получение денег — полная бессмыслица. Секунда не может стать копейкой. Секунда — это категория жизни. Деньги превратили вас в человеко-часы. Человеко-осёл всегда будет бежать за псевдоморковкой, пока не поймет, кто её держит. Вы постоянно будете гнаться за деньгами, пока не узнаете, кто их даёт, и главное — с какой целью.

Если бы вы хоть немного представляли, как ошибаетесь! «Время — деньги!» Это значит, что время и есть настоящие деньги. Секунды, минуты — это «денежное» выражение периода жизни. Ваш собственный труд, если, конечно, вы не продали его кому-то, и есть средство получения в награду дополнительного времени для жизни. Настоящий труд оплачивается временем для жизни, работа — деньгами. К сожалению, вы не стремитесь к познанию очевидных истин. Жизнь свою вы измеряете рублями, а не временем. Каждый хочет быть значимым именно через их эквивалент. Ну разве не хочет человек выразить всем своим существом цену своей жизни? Разве не стремится оставить потомкам память о себе в виде наследства? В самом деле, почему бы вам не выбивать на ваших надгробьях напротив прожитых календарных дат ещё одну блистательную надпись: «Прожил 10 или, допустим, 100 миллионов рублей». Согласитесь, — заметил он, — это было бы весьма показательно и означало бы, что жизнь прожита счастливо! Посмотрят на такую могилу, и всем ясно и понятно — там лежит всеми уважаемое, правда, уже обглоданное низшими формами жизни, тело. Не правда ли, что так было бы справедливее, да, наверное, и романтичнее. Но всё несколько иначе. Каждому в начале человеческой жизни часть времени даётся в кредит, дальше его надо зарабатывать самостоятельно, и ваш кредит времени истёк.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Квест

6

Приключенческая игра

7

Екклесиаст 1:4—9; 12:5

8

Доверять (латынь).

9

Кредит. Заём (латынь).